Читать книгу Рожденная в огне - Нора Робертс - Страница 1

Конечно, он сейчас в пивной. Где еще может настоящий мужчина согреться в холодный ветреный день? Ведь не дома же, возле собственного очага?

Нет, такие люди, как Том Конкеннан – Мегги готова голову дать на отсечение, – не станут сейчас торчать дома!

Наверняка ее отец сидит в пивной у Тима О’Малли, в гуще друзей и смеха. Он из тех, кто любит и посмеяться, и погрустить, и предаться несбыточным мечтам. Может, кто-то и назовет его сумасбродным, шалым, только не Мегги, нет!

На своем грохочущем грузовичке она сделала последний поворот перед въездом в деревню Килмихил и вот уже едет вдоль безлюдной улицы. И немудрено, уже давно прошло время обеда, да и вообще не до пеших прогулок в такой день, когда с Атлантики мчится на всех парусах зима, словно вихрь из ледяного ада, и весь западный берег Ирландии содрогается от холода и не чает возвращения весны.

Среди припаркованных возле пивной автомашин Мегги заметила и видавший виды «Фиат» отца. Да, в пабе у Тима О’Малли сегодня яблоку негде упасть! Она поставила свой грузовик как можно ближе к входу в пивную, зажатую между такими же небольшими домами в одном ряду с магазинами.

Пока Мегги шла к дверям, ветер чуть не сбил ее с ног, заставив ежиться под курткой с подстежкой из овчины и как можно ниже натянуть шерстяную черную шапку. Щеки у нее тут же зарумянились. И что особенно неприятно – в воздухе, несмотря на морозный холод, явно ощущалась сырость. Будучи дочерью фермера, Мегги могла с легкостью предсказать, что к ночи как следует подморозит. Нет, она просто не в силах припомнить такого отвратительного января, как нынешний, с какой поистине дьявольской настойчивостью пытается он остудить своим ледяным дыханием все графство Клер!

Мегги прошла мимо магазина, отгороженного от улицы небольшим палисадником, с кустами и цветами которого жестоко расправились мороз и ветер. То, что осталось там от зелени, стало грязно-черного цвета и беспомощно распласталось по раскисшей земле.

Ей было страшно жаль несчастные растения, однако новость, с которой она спешила к отцу, настолько радовала и согревала, что казалось странным, отчего все эти цветы не воспрянут сейчас, не зацветут, как с приходом весны?!

В пивной у О’Малли царило тепло. Она ощутила его, едва открыв дверь. Пахло брикетами торфа, горящего в камине, не совсем выветрился запах тушеной баранины с луком и картофелем – ее подавала на завтрак жена хозяина, худощавая Дейдр. В воздухе витали ароматы табачного дыма, пива и картофельных чипсов.

Первым, кого увидела Мегги, был Мерфи, сидевший за одним из небольших столиков, вытянув ноги. Приятным голосом он пел какую-то песню, подыгрывая себе на ирландском аккордеоне. Прочие посетители слушали его с большим вниманием, задумчиво склонившись над кружками с пивом. Песня была печальной, как все лучшие песни этой страны, нежной и скорбной, как тихие слезы любящих. В ней упоминалось имя «Мегги» и говорилось о том, что молодость не вечна.

Мерфи тоже заметил ее и слегка улыбнулся. Темные волосы то и дело спадали ему на лоб, и он, точно рок-звезда, откидывал голову назад, чтобы убрать их. Хозяин стоял на своем обычном месте, за стойкой. Это был человек-бочонок в переднике, который обхватывал его, словно подпруга конский круп. Лицо у него было широкое, все в складках, и глаза полностью исчезали в них, когда он смеялся.

Заметив Мегги, он не перестал протирать стаканы и не двинулся с места, поскольку был уверен: дочь Тома Конкеннана не совершит ничего такого, что могло бы нарушить обыденное и плавное течение жизни в его пивной, и уж во всяком случае не прервет исполнение песни каким-нибудь неосторожным словом или поступком.

Повернув голову, Мегги увидела Дэвида Райана, который попыхивал американской сигаретой, из тех блоков, что каждый месяц присылал из Америки его брат. Рядом сидела всегда степенная миссис Логан. Она что-то вязала из розовой шерсти, не забывая при этом отбивать ногой в такт песне. Был здесь и старина Джонни Конрой, улыбающийся беззубым ртом и державший в скрюченной руке такую же руку своей жены, в супружестве с которой состоял уже более полувека. Словно новобрачные, сидели они рука об руку, погруженные в мелодию песни Мерфи.

Телевизор над стойкой бара молчал, хотя был включен, и в нем безмолвно сменяли друг друга яркие кадры очередного английского сериала. Там, на экране, за огромным столом, в блеске свечей в серебряных подсвечниках, под легкий звон хрусталя, о чем-то энергично спорили люди в элегантной одежде и с аккуратными прическами.

И сами люди, и их заботы, и окружавшая обстановка были так далеки, так чужды тем, кто сидел здесь, в маленьком пабе, в зальце с закопченными стенами и поцарапанной стойкой. Легкое презрение к расфуфыренным персонажам из совсем другой жизни было для Мегги таким же естественным и само собой разумеющимся, как и слабая зависть. Уж если на нее, считала она, когда-нибудь свалится вдруг такое богатство – каким путем неважно, – но если все-таки свалится… о, она-то будет знать, как с ним поступить!

И тут она увидела его. Он сидел в углу зала, сам по себе, но вовсе не отдельно от всех остальных – просто он был здесь таким же предметом обстановки, как и стул под ним. Одну руку он положил на спинку стула, в другой держал кружку, в которой – она это хорошо знала – был крепкий чай с некоторой дозой ирландского виски.

Какой он у нее непредсказуемый человек – со всеми его неожиданными поступками, внезапными решениями, мгновенными поворотами! Впрочем, она неплохо изучила его. И никого на свете не любила так сильно и преданно, как своего взбалмошного отца, Тома Конкеннана.

Она подошла к нему, молча села рядом и положила голову ему на плечо.

Любовь к отцу согревала все ее существо, но никогда не обжигала. Он крепко обнял ее за плечи и дотронулся губами до ее лба.

Когда Мерфи закончил песню, Мегги сняла со своего плеча руку отца и поцеловала ее.

– Я знала, что ты здесь.

– И что я все время думал о тебе, Мегги, девочка моя?

– Я тоже думала о тебе, па.

Она откинулась на спинку стула и улыбнулась ему.

Он был совсем невысокого роста, но крепкого телосложения. «Как бычок-коротыш», любил говаривать он с громким смехом. Вокруг глаз у него собралась целая сеть морщин. Они углублялись и делались виднее, когда он улыбался, но от этого, как считала Мегги, становился еще привлекательнее. Волосы его, когда-то рыжие и густые, слегка поредели, седые нити все чаще пробивались среди рыжего пламени, словно тончайшие струйки дыма… Для Мегги этот мужчина представлял собой эталон самого потрясающего человека на свете.

И он был ее отцом.

– Па, – сказала она наконец, – у меня новость.

– Точно. Вижу по твоему лицу.

Он подмигнул ей, сдернул с нее шапку, и огненные буйные волосы рассыпались по плечам. Он любил глядеть на них, как они горят и переливаются. Он не забыл до сих пор, как впервые взял ее на руки – лицо у нее было перекошено от первой встречи с земной жизнью, крошечные пальчики сжаты в кулачки, а волосы уже тогда блестели, будто новая монетка.

Никогда он не сетовал, что родившийся ребенок не оказался сыном – он был вполне доволен, даже поражен, появлением нового существа, пускай и в виде дочери.

– Принеси моей девочке чего-нибудь выпить, Тим! – подозвал он хозяина.

– Есть чай, – отозвался тот. – В такую холодину что может быть лучше?

Теперь, когда она уже была здесь, рядом с ним, Мегги хотелось продлить удовольствие – не сразу выложить хорошую новость, которую сюда привезла.

– Эй, Мерфи! – крикнула она. – Тоже спасаешься тут от холода? А кто же позаботится о тепле для твоих бедных коров?

– Они сами, – прокричал он в ответ. – Если такая стужа продлится долго, к весне у меня будет намного больше телят, чем всегда. Столько, что и не управиться. Спросите почему? Да потому, что эти животные любят заниматься тем же, что люди, длинными зимними ночами.

– Сидеть у огня и почитывать книжки? Ты это хочешь сказать? – засмеялась Мегги, и вся пивная грохнула от хохота.

Мерфи, кто и в самом деле увлекался чтением книг, слегка смутился, но не сдался.

– Я пробовал заинтересовать их разной литературой, – подыграл он, – да они, черти эдакие, предпочитают телевизор. – Мерфи постучал пустым стаканом по столу. – Пришел сюда посидеть в тишине и покое, а вы гогочете, как громовые раскаты. Беда с вами!

Он направился к стойке, а Мегги повернулась к отцу и снова взяла его за руку.

– Па, я хочу тебе первому сказать. Ты ведь знаешь, я возила несколько своих работ в Эннис, в лавку к Макгиннесу?

– Да что ты? – Он принялся выбивать трубку. – Почему же уехала без меня? Я бы не отказался составить тебе компанию.

– Хотела быть одна.

– Моя маленькая отшельница.

Он ласково провел пальцем по ее носу.

– Па, он купил их! – Глаза ее, такие же зеленые, как у отца, сияли. – Макгиннес купил все четыре работы, все, что я захватила с собой! Он уже заплатил.

– Не может быть, Мегги! Не может быть!

Он вскочил со стула, рывком поднял ее, закружил по комнате.

– Послушайте, что я вам скажу, леди и джентльмены! – провозгласил он. – Моя дочь, моя Маргарет Мэри, продала свое стекло в Эннисе!

В ответ раздались одобрительные крики, хлопки в ладоши, вопросы. Мегги едва успевала отвечать.

– Да, у Макгиннеса. Четыре работы, и он сказал, что хочет еще. Какие? Две вазы, кувшин и… я бы назвала эту вещь пресс-папье.

Она засмеялась, потому что Тим О’Малли торжественно выставил на стойку две порции виски – для нее и для отца.

– Ладно уж… Спасибо. – Она подняла свой стаканчик. – За Тома Конкеннана, который всегда верил в меня.

– Нет, Мегги! – Отец решительно замотал головой, в глазах у него стояли слезы. – За тебя. Только за тебя.

Он чокнулся и быстро выпил.

– А теперь давай, Мерфи! Бери свой ящик с музыкой – и вперед! Я хочу плясать с моей дочерью.

Мерфи заиграл джигу, и все опять захлопали и закричали. Том повел дочь на середину зала. Жена хозяина вышла из кухни, вытирая руки о передник, лицо ее пылало жаром от огня плиты, но это не помешало ей вытащить мужа из-за стойки и заставить тоже пуститься в пляс… От джиги – к шотландскому рилу[1], от рила – к хорнпайцу…[2] Мегги кружилась то с одним, то с другим партнером, пока не заболели ноги.

В пивную заходили все новые посетители, привлеченные музыкой, желавшие согреться в теплой компании, и, узнав о причине веселья, присоединялись к празднующим. Мегги не сомневалась, что к ночи все живущие в двух десятках километров от их деревни будут знать про ее успех. Она всегда мечтала о такой славе и не хотела держать свою радость при себе.

– Ой, хватит! – Она рухнула на стул, допила остывший чай. – У меня сейчас будет разрыв сердца!

– У меня тоже, – часто дыша, сказал отец. – От гордости за тебя. – Улыбка не сошла с его губ, но глаза сделались серьезней. – Пора отправляться домой и рассказать обо всем твоей матери и сестре тоже.

– Конечно, я все расскажу Брианне сегодня же.

Что-то дрогнуло у нее внутри при упоминании о матери.

– Тогда все в порядке. – Отец ласково потрепал ее по щеке. – Поступай как тебе хочется. Это твой день, Мегги Мэй, и ничто не должно его испортить.

– Это наш день, па. Я никогда бы не выдула ни одного пузырька из этого чертова стекла, если бы не ты!

– Что ж, тогда разделим радость на двоих. Я согласен. По крайней мере пока мы здесь.

Он почувствовал на мгновение, что ему не хватает воздуха, перед глазами все поплыло, стало жарко. Нестерпимо жарко. «Тут зверски душно, – сказал он самому себе. – Надо поскорее выбраться на улицу».

– Пора ехать, – произнес он вслух. – Хочу подышать морским воздухом. Ты со мной, Мегги?

– Конечно, па. – Она сразу поднялась. – Только наверняка уже подмораживает и ужасный ветер. Ты действительно хочешь проехать к скалам?

– Да, душа просит.

Он снял с вешалки куртку, надел ее, намотал шарф вокруг шеи. Уже от дверей повернулся ко всем, кто был в пабе. Темная пелена по-прежнему застилала глаза, мешала смотреть. Пожалуй, он немного перебрал на радостях. Но ведь какой повод!

– Приглашаю всех на вечеринку! – крикнул он. – Завтра часам к шести. Будет хорошая еда, славное питье и музыка. Отметим успех моей дочери. Приходите все!

Когда они вышли из паба, Мегги сказала:

– Ты говорил о вечеринке? Но я знаю, па, она не захочет. Ручаюсь.

– Пока еще я хозяин в своем доме. – Он вздернул подбородок – эту манеру переняла у него Мегги – и добавил: – Вечеринка состоится, и дело с концом! Мать я беру на себя. Поехали. Машину поведешь ты, ладно? «Фиат» оставлю здесь.

– Хорошо, па.

Мегги знала, если отец что-то решил, спорить бесполезно. И приходила в восторг от этой черты его характера. Ведь если бы он был другим, никогда бы ей не поехать в Венецию, не учиться там на знаменитой стекольной фабрике на острове Мурано, не стать тем, кем она стала, не заиметь свою собственную мастерскую. Для нее не было секретом, что мать попортила немало крови отцу из-за денег, которые пришлось потратить на ее учение и потом тоже. Но отец был тверд. И выстоял, спасибо ему!

– Расскажи, над чем сейчас работаешь, – услышала она его голос.

– Ну, это что-то вроде бутылки. Хочу, чтобы она была довольно высокая и очень стройная. Чтобы суживалась кверху, а главное, вся искрилась изнутри. Понимаешь? Чтобы немного походила на лилию. И цвет должен быть особо нежный. Как внутренность персика.

Она отчетливо видела сейчас то, о чем говорила.

– Красиво ты рассказываешь, – пробормотал отец. Его плохо было слышно из-за шума мотора. – Как много шикарных задумок в головке у моей дочери.

– Там их увидеть легче, чем в жизни. – Она улыбнулась ему. – Тяжелая работа превращает мечты в реальность.

Он похлопал ее по руке:

– Да, вот этими руками ты осуществишь задуманное.

Отвернувшись к стеклу кабины, он погрузился в молчание. Ему по-прежнему было не по себе.

Мегги тем временем свернула на узкую извилистую дорогу, ведущую к берегу океана.

Тучи, разорванные в клочья и темные от разыгравшегося на море шторма, неслись с запада. Более светлые их обрывки сразу же поглощались силами тьмы, и лишь самым смелым и везучим удавалось недолго поблистать своим жемчужным отливом, прежде чем и они расплавлялись в сплошном сером олове.

Для Мегги то, что она видела в небе, превращалось еще в одну удивительную вазу, цвета и оттенки которой пребывали в постоянной непримиримой схватке друг с другом. Она уже видела ее внутренним взором, уже работала над ней.

Дорога сделала еще один зигзаг, потом выровнялась. По обеим сторонам от гремящего грузовика потянулась живая изгородь из давно пожелтевших кустов выше человеческого роста. На окраине селения, возле дороги стояло изображение Пресвятой Девы. Лицо Богоматери казалось каким-то особенно безмятежным в вечернем воздухе, руки распростерты в немом приветствии, и совсем нелепо выглядели яркие искусственные цветы у ее подножия.

Глубокий вздох отца заставил Мегги обеспокоенно взглянуть на него. Лицо его показалось ей чересчур бледным, круги под глазами обозначились резче.

– Ты выглядишь усталым, па. Не раздумал ехать к берегу? Может, хочешь, чтобы я отвезла тебя домой?

– Нет. – Он вытащил трубку, привычно постучал ею по ладони. – Хочу поглядеть на океан. Надвигается шторм, Мегги Мэй. Мы сможем увидеть всю эту стихию прямо со скал в Луп-Хеде.

– Так и сделаем, как ты говоришь, па…

Когда миновали деревню, дорога вновь угрожающе сузилась, пропуская их через себя как нитку сквозь игольное ушко. Навстречу попался мужчина, плотно укутанный, с трудом вышагивающий против морозного ветра. Его верный пес мужественно трусил за ним. Им обоим пришлось почти втиснуться в живую изгородь – так узка была дорога. Колеса грузовика проехали в дюйме от их ног. Мужчина поздоровался кивком головы с Мегги и ее отцом.

– Знаешь, о чем я подумала, па?

– Скажи.

– Если удастся продать еще несколько работ, совсем немного, я смогу соорудить новую печь. Хочу работать с цветным стеклом, понимаешь? Со второй печью получится больше плавок. Я узнавала, огнеупорный кирпич сейчас не так уж дорог. Денег потребуется около двухсот фунтов, я подсчитала.

– У меня кое-что отложено на черный день.

– Нет, па! На этот раз нет! – Она произнесла это очень решительно. – Спасибо за предложение, но теперь я справлюсь сама.

Он внезапно обиделся и ворча занялся своей трубкой. Потом пробурчал:

– Для чего же тогда отец, хотел бы я знать, если не для помощи своим детям? У тебя никогда не водилось роскошных платьев или всяких там блестящих побрякушек. Но уж если ты захотела приобрести кирпич, он у тебя будет!

– Да, будет. Но на мои собственные деньги. Достаточно вкладывать в меня. Я должна купить его сама. Для меня ценнее сейчас не деньги, а твоя вера.

– Ты и так уже отплатила мне с избытком. – Он откинулся на спинку сиденья, чуть-чуть опустил боковое стекло кабины – так, что ветер начал с причудливым свистом врываться в нее, и раскурил наконец трубку. – Я настоящий богатей, Мегги. У меня две отменные дочери, каждая из которых истинное сокровище. Что еще человеку надо? А в придачу – крепкий, солидный дом и друзья, на которых я всегда могу рассчитывать.

Она не могла не заметить, что в перечень не была включена ее мать.

– И всегда горшок с золотом на кончике радуги, как ты любишь говорить, – добавила Мегги.

– Всегда, – подтвердил он и снова погрузился в молчание.

Они ехали сейчас мимо старых каменных хижин без крыш, давно заброшенных, стоящих по краям серо-зеленых полей, уходящих куда-то в бесконечность и немыслимо красивых в тусклом свете умирающего дня. Вот и церковь, совсем целая, уже столько лет противостоящая ветрам с океана, огражденная лишь несколькими согнутыми деревьями с голыми ветвями.

От такой картины веяло печалью и сиротством, но Тому Конкеннану нравился этот пейзаж. Он ощущал в нем красоту и притягательную силу, хотя вообще-то не разделял стремления своей дочери к одиночеству. Однако он хорошо понимал прелесть этой пустынной местности, над которой низко нависло небо и где редко когда встретишь человека.

Сквозь щель в окне со свистом врывался холодный воздух, в котором Том Конкеннан различал запахи моря. Когда-то он мечтал пересечь его. Когда-то он мечтал об очень многих вещах. Да, он всегда хотел обрести свой горшок с золотом, хотя прекрасно понимал, что удача вряд ли улыбнется ему. Он был фермером по рождению, а не по желанию. Сейчас у него осталось лишь несколько акров земли, на которых его дочь Брианна успешно выращивала овощи и цветы, что лишний раз напоминало ему о собственных былых неудачах.

«Слишком много намерений, замыслов», – подумал он с новым глубоким вздохом, вырвавшимся из груди. Его жена Мейв совершенно права. В его голове всегда было полно разнообразных планов, но ему не хватало ни здравого смысла, ни простого везения для их осуществления…

Они миновали еще одно скопление домов и отдельно стоящее здание, владелец которого хвастался, что это последняя пивная по пути к Нью-Йорку. Том взбодрился от ее вида и, как всегда, не удержался от дежурной шутки:

– Не сплавать ли нам в Нью-Йорк, Мегги, за следующей кружечкой пива?

– Только с условием, что плачу я! – привычно ответила она.

Он хмыкнул. И тут же его веселость сменилась молчаливой сосредоточенностью, когда Мегги остановила грузовик там, где заканчивалась дорога и начинались трава и скалы да вспененный ветром океан, простиравшийся до самой Америки.

Они шагнули в яростный шум ветра и волн, бьющихся о черные скалы. Некоторое время стояли, держась за руки, покачиваясь под напором ветра, словно пьяные, потом, рассмеявшись, двинулись вперед.

– Полное сумасшествие – отправиться на прогулку в такой день, – смеясь, сказала Мегги.

– Зато какое приятное сумасшествие. Чувствуешь, что за воздух? Попробуй на ощупь! Ветер хочет сдуть нас отсюда прямо в город Дублин. Помнишь нашу поездку туда?

– Да, мы там видели фокусника, он жонглировал цветными шариками. Мне так понравилось, что ты сам начал учиться этому.

Он шумно расхохотался, вторя волнам:

– Ох, сколько яблок я побил, пока не научился!

– Зато у нас все время были яблочные пироги и свежий сок.

– А я вообразил, что смогу этим заработать фунт или два на ярмарке в Голуэе, когда туда поехали.

– И потратил все до последнего пенса на подарки для меня и Брианны.

Она заметила, что краска вернулась на его щеки, глаза вновь задорно заблестели. С удовольствием она шагала рядом с ним по спутанной траве под пронизывающим ветром.

И вот они стоят у кромки могучего Атлантического, чьи воинственные волны без устали бьются о непроницаемые скалы. Ударяют и отбрасываются вновь и вновь, оставляя десятки водопадов, низвергающихся из каменных расщелин. Над ними вьются и кричат чайки, кричат и вьются, их крики вторят грохоту волн, эхом отражаются от них.

Высоко вздымаются белые как снег водяные валы, у основания кристально прозрачные, когда рассыпаются на мириады брызг в морозном воздухе. Ни единого судна не видно сейчас на поверхности океана, только белые шапки бурунов.

Мегги вдруг поняла: отец так часто наведывается сюда скорее всего из-за того, что противоборство воды и камня напоминает ему непрекращающуюся битву, похожую на ту, что постоянно происходила и происходит в их отношениях с матерью. Да, их семейный союз – бесконечная война характеров, постоянная горечь и злость от ее попреков, давящих ему на сердце, изматывающих, опустошающих душу.

– Почему ты не расстанешься с ней, па? – вдруг спросила Мегги.

– Что?

Он с трудом оторвался от зрелища, развернувшегося перед ним, – от свинцово-белого океана и такого же неба.

– Почему ты до сих пор с ней? – с упреком повторила Мегги. – Брианна и я уже вполне взрослые. Зачем жить вместе, если вы оба так несчастны?

– Она ведь моя жена, – просто ответил он.

– Разве это ответ? – горячо возразила Мегги. – Неужели нет выхода? Между вами ведь ни любви, ни привязанности, если уж говорить правду. Она превратила твою жизнь в ад. И так длится давным-давно, сколько я себя помню.

– Ты чересчур жестока к ней…

Отношения с Мегги, подумалось ему, тоже ложатся немалым бременем на его плечи. При такой любви к своему ребенку он всегда был беспомощен. Ни в чем не смел ей отказать, не мог умерить ее неистовую, выходящую за все дозволенные границы любовь к нему. Любовь, которая, он хорошо понимал это, не оставляла даже самой малой возможности для того, чтобы понять боль и разочарование женщины, давшей ей жизнь.

Он снова заговорил:

– В том, что происходит между твоей матерью и мною, я виноват не меньше, чем она. Брак – тонкая штука, Мегги, ты должна знать это. Он, как бы это сказать, равновесие между двумя сердцами, двумя надеждами и ожиданиями. Порой ноша становится слишком тяжела для одного из супругов, а второй не может помочь нести ее. Всякое бывает… Поймешь, когда сама выйдешь замуж.

– Я никогда не сделаю этого! – твердо сказала она, и слова ее прозвучали как клятва перед Богом. – Никогда не позволю никому сделать меня несчастной!

– Не говори так. Не смей так говорить. – В его словах ощущалось серьезное беспокойство, он сильно сжал ей руку. – Нет ничего более ценного, чем супружество и семья. Ничего в целом свете!

– Тогда почему оно похоже на тюрьму?

– Так не должно быть. Нет! – Он снова почувствовал слабость во всем теле и холод, который пробрал его до костей. – Я понимаю, мы с твоей матерью не были хорошим примером того, о чем я сказал. Остается только сожалеть об этом. Больше, чем могу выразить. Но я знаю и другое. Поверь мне, моя девочка. Если любишь, любишь по-настоящему, такое безграничное счастье ожидает тебя, как в раю! Это так.

Она уткнулась лицом в его куртку, с наслаждением и облегчением вдыхая знакомые запахи. Она не могла, не хотела говорить ему сейчас, что уже многие годы пребывает в уверенности: ни о каком счастье для него нет и не было речи, и он никогда не решился бы на свое добровольное тюремное заключение, если бы не она.

– Ты любил ее когда-нибудь?

– Да. И любовь была такой же горячей, как одна из печей в твоей мастерской. От этой любви ты и получилась, Мегги Мэй. Родилась из огня, как та – одна из твоих самых лучших и смелых работ. И сколько бы этот огонь ни затухал, однажды он горел самым жарким пламенем. Быть может, если бы он не был когда-то таким ярким, его жизнь длилась бы дольше. Мы сумели бы ее продлить. Хотя…

Что-то в тоне отца заставило Мегги внимательно вглядеться в его лицо.

– Был кто-то другой? Да, отец? Скажи.

Воспоминание пронзило его, как смазанное медом лезвие ножа: болезненно и сладко. Он всматривался в морскую пучину, будто надеялся там, в непроглядной дали, найти ту женщину, которая когда-то появилась в его жизни и потом безвозвратно исчезла.

Он медленно произнес:

– Однажды это случилось со мной. Так не должно было произойти. Но вот что я скажу тебе. Когда любовь приходит и стрела попадает в цель, тут уж ничего не поделаешь. И рана в сердце, хотя и кровавая, приносит только наслаждение. Так что больше не говори слова «никогда», Мегги. Желаю, чтобы у тебя подольше длилось то, что я испытал лишь на короткое мгновение…

Она никогда раньше не говорила ему того, на что вдруг решилась сейчас, хотя часто думала об этом.

– Мне уже двадцать три, па, – сказала она. – Брианна на год моложе, и мы знаем, чему учит церковь, но будь я проклята, если поверю, что Бог на небесах получает удовольствие от того, что превращает жизнь человека в сплошное наказание лишь потому, что тот когда-то совершил ошибку.

– Ошибку? – Он крепче сжал трубку в зубах, опустил в раздумье глаза. – Нет, моя женитьба не была ошибкой, Маргарет Мэри, и не говори больше так, не говори никогда. Родились ты и Брианна. И это была не ошибка, а чудо. Тогда мне уже перевалило за сорок, но я и не думал заводить семью. А теперь не могу себе представить свою жизнь без вас. Как бы я жил сейчас? Мужчина под семьдесят, и один. Совершенно один. – Он слегка сжал ее лицо в ладонях, не сводя с нее пристального взгляда. – Я каждый день благодарю Господа за то, что нашел вашу мать и мы смогли кое-что оставить после себя. Из всего, что я совершил или не совершил в своей жизни, ты и Брианна – самое дорогое, что есть у меня. И не нужно больше разговоров об ошибках и несчастливых судьбах, ты слышишь?

– Я очень люблю тебя, па.

Выражение его лица смягчилось.

– Знаю. По-моему, даже слишком любишь, но разве против этого возразишь? – И опять появилась напряженность в глазах и заметная поспешность в словах, словно он боялся, что не успеет о чем-то сказать. О чем-то очень важном. – Я должен тебя попросить, Мегги.

– Да, отец?

Его пальцы продолжали гладить ее лицо, как если бы он внезапно почувствовал потребность сделать его скульптурный портрет, запомнить каждую черточку – острый упрямый подбородок, мягкую округлость щеки, глаза, зеленоватые и беспокойные, как океан, что плещется внизу под ними.

– Ты сильная, Мегги, – заговорил он. – Крепкая и сильная. И у тебя верное сердце… Один бог знает, какая ты находчивая и дерзкая. Ты понимаешь то, чего не понимаю я и никогда не пойму… Ты моя яркая звезда, Мегги. А Брианна… она моя скромная роза… И я хочу, чтоб вы обе шли той дорогой, по которой вас ведут ваши мечты. Понимаешь меня? Хочу этого больше, чем могу выразить… И когда вы пойдете по той дороге, то сделаете это не только ради себя, но и для меня… Обещай мне!

Грохот моря все больше оглушал его, в глазах делалось темнее. На какое-то мгновение он перестал различать лицо дочери – оно заволоклось дымкой и куда-то исчезло. Мегги давно уже почувствовала неладное по его отрывистой, не очень связной речи.

– Что с тобой, па? – воскликнула она испуганно, увидев, каким постаревшим стало вдруг его лицо. – Ты болен? Идем обратно в машину!

– Нет. – Он сам не знал почему, но отчетливо ощущал необходимость оставаться тут, на самом краю ирландской земли, и завершить что-то, что он когда-то начал. – Я в полном порядке. Уже все прошло.

– Ты совсем замерз, па.

Его жилистое тело в ее руках мало чем отличалось от мешка ледяных костей.

– Послушай меня! – Голос был резким, повелительным. – Не позволяй, чтобы что-то остановило тебя… помешало делать то, что хочешь… считаешь нужным. Сделай свою зарубку в этом мире… оставь след… свой… понимаешь?.. И никогда… ни за что…

– Отец! – Дикий ужас охватил ее, заполнил всю без остатка, когда она увидела, как он обмяк и упал на колени. – О боже! Что с тобой? Сердце?

Нет, это не сердце… мысли его с трудом продирались сквозь смутную непонятную боль, в ушах стоял непрерывный гул от биения сердца… Или моря?.. Он чувствовал, как внутри что-то сломалось… порвалось… Что-то уходит… исчезает…

– Не волнуйся, Мегги… Обещай мне… Будь какая есть… Позаботься о сестре… И о матери… Обещай…

– Поднимись! Ты должен встать! – Она пыталась поднять его, забыв на мгновение о страхе, охватившем ее. Шум океана казался ей сейчас настоящим ураганом, который вот-вот сметет их обоих со скалы и разобьет об острые прибрежные камни.

– Слышишь меня, па? Ты должен… Встань, пожалуйста!

– Обещай мне…

– Да. Обещаю. Клянусь перед Богом. Я буду заботиться о них… Всегда…

У нее стучали зубы, по щекам лились слезы.

– Нужен священник… – с трудом выдохнул он.

– Нет, нет!.. Тебе нужно только подняться и уйти с этого холода! Больше ничего!

Но она знала, что говорит неправду. Знала, он уходит от нее, несмотря на то что она крепко сжимает его тело. То, что было внутри – его душа? – исчезало, улетучивалось…

– Не оставляй меня… не оставляй…

В отчаянии оглядывала она простиравшееся позади поле, протоптанные за многие годы тропинки. Нигде никого не было. Она подавила в себе крик о помощи.

– Попробуй, па, ну, попробуй встать. Я отвезу тебя к врачу.

Он вздохнул и опустил голову ей на плечо. Боли больше не было, но все тело потеряло чувствительность, оцепенело.

– Мегги…

И затем прошептал другое имя, незнакомое ей… И это было все.

– Нет! Нет…

Она еще крепче обняла его, прикрыла своим телом, словно желая защитить от ветра, которого он уже не ощущал. Она слегка раскачивалась и плакала, плакала, не в силах остановиться…

Ветер трубил над океаном, в его порывах уже угадывались первые уколы ледяного дождя.