Читать книгу Призрак замка Левенштейн - Оксана Алексеевна Одоевская - Страница 1

Глава 1

По пути из Альтенбурга в Цвиккау, немного не доезжая Мозеля, на холме по правую руку от себя путник видит угрюмые зубчатые стены и четырехугольные башни старинного замка Левенштейн. Мрачное строение ныне заброшено и ветшает на глазах: лишь ветер гуляет по его пустынным коридорам и переходам. Род владельцев замка пресекся, а их наследники предпочитают проматывать состояние в шуме и блеске берлинских и парижских увеселений, не вспоминая о преданиях старины.

Не то было семьдесят лет назад! На праздник по случаю серебряной свадьбы барона фон Левенштейна и его доброй супруги в замок съехалось едва ли не все герцогство.

Много дней длилось веселье: быть может, утонченности, свойственной нынешним балам и приемам, ему недоставало – но добродушное гостеприимство хозяев, обильное угощение и долгие вечерние беседы у камина искупали все. Стояла поздняя осень, дороги размокли, и погода была хуже некуда – что ни день, то гроза и проливной дождь. Неудивительно, что многие из гостей, особенно приезжие издалека, поселились в замке на несколько недель: благо в спальнях и кроватях недостатка не было, хватало и усердных слуг, а дерево на растопку очагов и дичь на ужин в изобилии водились в лесах, окружающих замок со всех сторон.

В канун Дня Всех Святых, когда гости вместе с хозяевами, по обыкновению, после ужина собрались в библиотеке, старый барон заметил, что сегодня лучше не засиживаться допоздна и пораньше разойтись по своим комнатам. Да и ночью, продолжал он, хорошо бы любезным гостям не выходить из спален, даже если им послышится какой-то шум за дверью – особенно если послышится шум.

– Дело в том, – продолжал он важно, раскуривая свою трубку, – что замку Левенштейн уже много веков, и, как во многих старинных замках, у нас здесь обитает привидение. Раз в год – и именно в эту ночь – Падшая Монахиня выходит из своего… Бог весть, где она прячется все остальные дни в году – но, так или иначе, в канун Всех Святых становится видимой и до рассвета бродит по коридорам, испуская душераздирающие стоны и гремя цепями. Так и повелось с дедовских времен, что в эту ночь все мы сидим, запершись, по своим спальням и молимся, чтобы Господь прибрал наконец эту грешную душу, а нас оградил от встречи с ней.

Со всех сторон послышались возгласы, изумленные и испуганные. Люди в ту эпоху были куда неискушеннее нынешних: то, что теперешний gentil l’homme [дворянин, джентльмен – фр.], испорченный дешевым вольнодумством и привычкой насмехаться над всем и вся, встретил бы лишь любопытством или смехом, во времена наших дедов вызывало нешуточный трепет. Людям благочестивым, принимавшим всерьез и рай, и ад, страшно было подумать о мертвеце, прикованном к месту своей гибели – о душе, которую, по какому-то злополучному жребию, не принимает мир иной.

О том, что замок Левенштейн дает приют призраку, слышали многие, однако не знали подробностей – и теперь гости стали расспрашивать барона об истории злосчастной монахини. Однако, как оказалось, он и сам знал немного.

– В стародавние времена, еще до Реформации и Крестьянской войны, – так начал он, – здесь был монастырь клариссинок. Когда наш добрый герцог принял учение доктора Лютера, монастырь, разумеется, распустили. Монахини разошлись на все четыре стороны, кто хотел – вышли замуж, кто не хотел или не мог – вернулись к родне; а опустевший замок вместе с титулом герцог даровал моему пра-пра-пра-прадеду, юнкеру Карлу фон Тронье, в награду за беспримерную отвагу при подавлении мужицких бунтов. С тех пор Карл фон Тронье начал зваться барон фон Левенштейн, а по нему и все мы стали Левенштейнами… Так вот: в те времена, когда здесь еще был монастырь – это, выходит, никак не меньше двухсот лет назад, – одна монашка, говорят, спуталась с самим Сатаной!

Словно оттеняя его слова, за окном прогремел раскат грома. Среди гостей послышались охи и ахи, кое-кто перекрестился. Супруга барона бросила на мужа строгий взгляд, а затем покосилась на единственную дочь их, фрейлейн Амалию, как бы сомневаясь, что юной девушке подобает слушать такие истории.

Впрочем, прекрасная Амалия едва ли это заметила: весь нынешний вечер она была задумчива и не весела, отвечала невпопад и почти не прислушивалась к разговорам вокруг, погруженная в свои мысли.

– По таким делам суд в те времена был короткий, – продолжал барон. – Не успела бедняжка… гм… то есть ведьма и распутная девка оглянуться, как ее спалили на костре! С тех самых пор душа ее, не зная покоя, бродит там, где монахиня согрешила и где была за это наказана. В цепях – ибо при жизни томилась в застенках инквизиции, – в монашеском платье и чепце, скрывающем лицо. Говорят, вся она обуглена и вид имеет столь ужасный, что всякий, кто взглянет ей в лицо, тут же ума лишится от страха. Слава Богу, сам я видал ее лишь раз, издали и со спины – и то после этого два месяца не спал по ночам, а днем ходил да оглядывался! Не знаю уж, отчего приключилась с ней такая напасть: то ли Врагу рода человеческого она успела наскучить, и он не пустил брошенную любовницу к себе в пекло, то ли…

– Я знаю, – послышался вдруг звучный голос.

Говорил один из гостей; до сих пор он слушал барона молча, облокотясь на подоконник и устремив взор на сверкающие за окном молнии.

Странное дело: впоследствии, обсуждая эту историю, ни барон с супругой, ни другие гости так и не смогли понять, кто был этот господин и откуда взялся. Хозяин замка был убежден, что это отдаленный кузен его жены, хозяйка – что старый армейский товарищ ее мужа, вместе с ним сражавшийся в войне за австрийское наследство. Разнились даже показания о его фамилии и звании: одним он называл себя бароном фон Шварцабгрундом [фамилия означает «черная бездна» – нем.], другим – имперским рыцарем Фейерхаусом [«огненный дом» – нем.] Все сходились только на том, что имя его Михель, а приехал он из Шварцвальда – и лишь много позже кто-то сообразил, что «старым Михелем» в тех краях называют злого духа.

Этот господин, неприметный на вид, неопределенного возраста – из тех, кому может быть и тридцать, и пятьдесят, – всегда одетый в черное, точно в траур, держался в шумной толпе гостей скромно и молчаливо и до сих пор не привлекал ничьего внимания; но теперь вдруг заговорил.

– Я интересуюсь преданиями верхненемецких земель, – начал он, – и немало времени провел в архивах здешних городов, разыскивая старинные легенды. В книгохранилище Альтенбургского собора нашел я рукопись шестнадцатого столетия, где изложена история этой злополучной монахини – и она навеки врезалась мне в память. Если желаете, я вам расскажу.

Хозяева и гости охотно изъявили согласие, и господин из Шварцвальда начал рассказ.

Глава 2

– Шестьдесят невест Христовых – шестьдесят благоуханных цветов райского сада – цвели в обители святой Клары; и среди них, словно полевой цветок на краю роскошной клумбы, тихо росла сестра Урсула. В раннем детстве осталась она сиротой, не имела ни средств к существованию, ни родни и была взята в монастырь из сострадания. Были здесь девы прекраснее Урсулы, разумнее и благочестивее – но не было никого добрее и милее. Все любили Урсулу, тихую, нежную и кроткую: даже строгая мать-настоятельница привязалась к ней, как к дочери. Больные из монастырской больницы уверяли, что никто не ходит за ними так, как Урсула, что от одного ее ласкового взгляда и улыбки им становится легче. А на мессе, когда голоса дев в стройном хоре взлетали к небесам, среди них всегда узнавался голос Урсулы: прочие были торжественны и строги, словно церковный орган – Урсула же пела безыскусно, но звонко и радостно, как малиновка в лесной чаще.

Но вот среди сестер начались толки и пересуды о чудесах. Поговаривали, что ночами из кельи Урсулы доносится странный запах, схожий с сильным благоуханием цветов, и слышится пение: поют вроде бы по-церковному, но какие-то неведомые псалмы, и звонкому голосу юной монахини вторит иной, дивно прекрасный голос.

Изменилась и сама Урсула. Прежде спокойная и кроткая, теперь она держалась смелее, сделалась порывистой и страстной в речах и в поступках; лицо, доселе выражавшее лишь безмятежное детское довольство или тихую задумчивость, теперь разрумянилось, ожило и словно сияло каким-то скрытым пламенем. Казалось, она постоянно охвачена неким восторгом, который тщетно старается удержать. «Ах, как хорош Божий мир! – нередко восклицала она. – Как прекрасно жить!» Старшие и более опытные сестры с тревогой отмечали, что так обыкновенно ведут себя влюбленные.

(Все со вниманием слушали рассказ незнакомца – и на этих словах многие дамы вздохнули или с улыбками обернулись к своим мужьям; а юная Амалия вдруг вздернула голову, но тут же опустила, зардевшись, как маков цвет.)

– Мать-настоятельница обеспокоенно присматривалась к Урсуле и не раз спрашивала, не хочет ли она исповедаться. Но та неизменно отвечала: «В чем же мне каяться? Я ничего дурного не делаю». Однако наконец открылась печальная истина. Стало очевидно, что Урсула носит дитя, и в канун Всех Святых – как раз в сегодняшний день – в монастырской келье появился на свет ее сын.

Желая избежать скандала, настоятельница сама приняла роды у своей названой дочери. «Как же ты, бесстыдница, уверяла, что тебе не в чем каяться?» – воскликнула она, едва Урсула пришла в себя. Но та, еще слабая после родов, отвечала еле слышно, с неизъяснимым восторгом в голосе и во взгляде: «Поистине, не в чем. Я не нарушила монашеских обетов: нам запрещено сближаться с мужчинами, а ни с одним мужчиной я близка не была. Отец моего ребенка – ангел».

Вообразите себе изумление настоятельницы при этих ни с чем не сообразных речах! Объятая тревогой, принялась она расспрашивать духовную дочь – и та рассказала все. Поведала, как однажды ночью, когда не могла уснуть и ее взяла тоска, принялась тихонько напевать вместо псалма старинную народную песню своей родины – и вдруг мелодию подхватил иной голос, мужской и невыразимо прекрасный. Поведала, как незримый собеседник начал являться и заговаривать с ней каждую ночь, наполняя ее келью благоуханием: рассказывал дивные истории о далеких странах, где люди живут совсем иначе и поклоняются иным богам, и учил песням, каких она никогда не слышала в монастыре. Как, еще не видя его, своего ангела, она полюбила его всем сердцем и долго умоляла предстать перед ней воочию – а он отказывался, говоря, что не хочет ее погубить…

– Экий хитрец! – не выдержала баронесса. – Сам явился, обольстил бедняжку да еще и решил на нее свалить вину! Не таковы ли все мужчины? И кто бы сомневался, что обмануть такую глупышку, сущего ребенка, Врагу рода человеческого будет особенно сладко? – И с этими словами бросила значительный взгляд на дочь. Фрейлейн Амалия нахмурилась и еще ниже опустила голову.