Читать книгу Пришлый магистр - Оксана Бараусова - Страница 1

Пролог. Убийственный.

– Я должен был убить ее.

– Что? – Зосе показалось, что она ослышалась. И даже головой в отчаянии замотала.

– Я должен был! – выкрикнул гость и жалко глянул на нее, словно ждал, ждал возражений.

А Зосе нестерпимо жутко сделалось. Как заговорщица крамольная, подалась она всем телом к явившемуся в ночи гостю.

– Нет-нет, это был не ты, это другой был. Он и придушил Лизаньку. Он государыне признался. Он. Я сама слышала. – Зося уже на ноги подняться засобиралась, но гость кулаком ей пригрозил, и она испуганно на скамью рухнула.

– Дура! Да этот неумеха пытался ее убить, – прошептал он, – но «убийца», вами выисканный, неудачник жалкий и неумеха. Не получилось у него ничего… А потом убежал он. Нет чтоб до конца дело-то начатое довести! Проклятый! Видишь эти руки? – и гость свои руки к девушке через стол протянул. Он очень почему-то хотел, чтоб на них Зося взглянула. И ухмылялся так зловеще… – Дурень несчастный думал, что порешил Лизку беспутную. Не с его силенкой Салтыковых жизни лишать. Он был… неудачник.

Значит, все это гостя ночного проделки преступные. Но почему? Отчаянно вздрогнула Зося всем телом. Почему, Господи, он рассказывает мне все? Опасная ведь это исповедь. Даже гость понимать рискованность ее должен. Зося украдкой на дверь глянула.

– Я должен был рассказать об этом. Я и рассказал … тебе, дура заморская!

– Не нужно, потому что…

Какое тут! Разве ж уговоришь такого! Лишь еще больше озлобишь.

Гость пришлый встал со скамьи.

Зося на руки его вновь испуганно глянула. Держит ведь в кулаках что-то. Шнур тонкий на запястье намотал. Господи, помилосердствуй!

– Но другой ведь во всех своих преступленьях сознался! Все кончено уже! – в отчаянии выкрикнула.

– А ты как же? – чуть склонил голову набок гость, – Ты во всем виновата. Одна лишь ты и виновата!

И мгновенно подле нее оказался.

Зося вскочить хотела. Вот ведь до чего непутевая, ему только на руку своими прыжками сыграла! У шнура-то петелька скручена оказалась. Девушка кричать собралась, но звуки умерли, едва петля на шее затянулась. В жутком ужасе смертном Зося вырваться пыталась. Но шнур еще крепче в горло врезался.

Воздуха… Воздуха чистого дохнуть дайте…

Как больно…

Мысль об отце мелькнула и тут же угасла. Об Италии, о дорогом ей человеке с бездонными черными омутами глаз.

А потом гость всем телом навалился, но петля на шее вдруг затягиваться перестала. Зося неуклюже выбралась из-под обмякшего тела убийцы, на дрожащие колени встала. Рядом Васька раскачивался. На лице, как и прежде, ничего, никаких чувств особых не отражалось. А в руках кочергу держал, с которой кровь капала.

– Отдай ее мне, – прохрипела Зося…

… Ведьма скинула с себя одежонку, натерла тело жиром специальным (из мертвых младенцев вываренным), распустила прекрасные каштановые косы, только они и были у ведьмы особенно хороши, и, выйдя во двор, птицей-сорокой оборотилась. А потом и в небо взмыла стремительно.

С небес хорошо видна была одинокая карета на дороге, что прочь от Питербурха быстро катила. Сорока-птица поднималась все выше и выше, наслаждаясь теплыми вихревыми потоками, которые несли ее над Невой-рекой и, чудилось, что взлетит сегодня птица колдовская повыше прежнего, до туч, до звезд…

Нельзя птицам колдовским так высоко запархивать, ведь и силы особой лишиться можно. Но сороке этой необычной было нечего терять… уже нечего! С тех пор, как в первый раз увидела гостя пришлого, чернокудрого, так сердце и замерло сладко-сладко… А он ее и не приметил, опаленный огненными кудрями подружки-соперницы.

Сорока взмыла еще выше и с этой неимоверной, почти предзвездной высоты взглянула вниз.

Дворцы, крепость и коллегии Венеции Северной отсюда имели самые причудливые очертания. Один дворец был похож на чей-то острый нос. Другой – на огромную кошку с пушистым хвостом.

Сорока колдовская поглядела на точечку-карету и поклялась, что погонит ей вслед попутные ветры удачи. Ради него, ради него!

Было так хорошо здесь, в небесах, и звезды светили уже совсем близко… Но на земле она видела виселицу на площади Троицкой, а на виселице той – человека, уже свободного от страстей, страхов, свободного от страданий и преступлений.

И тут…

– Женка, а женка! Да где ж ты, чертовка?! – раздался крик далекого мужа из тесноты и темноты их домишки.

Да здесь она, здесь…

Сорока сложила крылья и начала стремительно спускаться вниз. Ведьму ждала обычная, тоскливая жизнь…

Глава первая. Когда врут старые учебники, а магистры внезапно появляются на пороге дома.

Санкт-Петербург, 1726 год.

– Circulus vitiosus* (*лат. неправильная, неровная окружность, круг), а круг-то неправильный, – Зося с укором глянула на то, что отдаленно напоминало окружность, хоть и ясно было, что рисовальщик никаким циркулем пользоваться и не думал, а потому сотворил нечто вроде гусиного яйца. И круг оттого неверен, и вся «конструкция» ни к черту не годится, а потому и решения заданной загадки геометрии ни за что не отыщешь. Впрочем, переписчик все равно решение то начертал. Ага, решение… Просто переписал из книги, с коей все и считал. Да только глядел в книгу, а видел растение из огорода. И это… -… неверно есть, – пробормотала Зося.

Огоньки свечей затрепетали заполошно, словно испугались ее, огнем полыхающих, кудрей, тенью легли на сосредоточенное личико с чуть вздернутым носиком, на котором толкались в тесноте веснушки.

В комнатах темно было. Зося три небольших оконца на ставни деревянные предусмотрительно закрыла. За окнами-то непогодь питербурхская вовсю бушевала, да и ночь уже на дворе, а во время темное никто не знает, что за нечисть к дому подкрадывается, – то ли во образе человеческом, то ли еще в каком ином. Дождь изо всех сил бился в оконца, потолок низехонький с балками почернелыми давил, и казалось Зосе, что сидит она не в доме вовсе, а в пещере, где обитает лишь сама в компании с книгой. А мир пуст совсем, нет в нем ни людей, ни прочей живности.

Похолодало в кабинете. В кухне в печи дрова уже прогорели давным-давно, и стояк изразцовый, с кабинетцем граничащий, остыть успел. Ноги вон мерзнуть начинают.

Эка невидаль с некруглым кругом этим. Академии наук столицы северной, совершенно новехонькие, на Аристотеле древнем ныне помешаны, не до математик им современных вовсе, а учившиеся в них отроки семейств дворянских да купеческих вряд ли «Элементы» ** (Книга Эвклида «Элементы») до места этого дочитать изволили. Ученье, мать… и мучительница безжалостная Просвещенья!

И все-таки! Дело-то не в этом. А как же точность научная?

Что-то зашуршало, зашебаршило в комнатах. Кошка, дремавшая на лавке деревянной, потянулась лениво и направилась к хозяйке. Сегодня они на пару с Зосей вечер коротали, поскольку отец девушкин, постоянно в кабинетце заседавший, вновь животом маялся. А студиозусы, в их доме столовавшиеся, уже давным-давно по лежанкам храпели.

– Истина – это истина, а враки на то и враки, чтоб неправдой всегда оставаться, – подхватила Зося кошку на руки, – Тут уж как хочешь крути. Хотя… Иногда, знаешь, что мне кажется? Что люди и сами более не ведают, где она, правда-то. Вот и случаются оттого беды разные.

Кошка мрявкнула и отпрыгнула от хозяйки на скамью. Ее тельце, разжиревшее на хозяйских хлебах да мышах, выгнулось дугой. Затем кошара передумала изображать гнев и подкралась к Зосе поближе. Лохматая, рыжая, наглая. Чуть наморщив лобик, Зося поглядывала на пройдоху.

Та снова мяукнула, и Зося замолчала.

Нет никакого смысла далее работать. Глаза уже и так щиплет, буквы совсем поплыли. Теперь и не различить почти ничего. Взяла подсвечник и двинулась на кухню, расположенную в дальней части дома. Ветер бился в оконные створки, рвался в дверь, что вела на двор, словно ворюгой подлым был, в дом просочиться желающим. А дождь, дождь-то какой хлещет, точно кто на небеси сидит и из ведер гигантских град Петров поливает.

Поварня у них в доме небольшая была. По правую руку печь, горшки да сковороды по крюкам висят. Рядом дверь, что на дворик внутренний ведет, напротив двери полка с посудой. Стол, за которым как раз ученики Академии и столуются. Подле – лавки дубовые. А большего ничего в кухне и не было. Впрочем, и не надо большего-то. Зося в угол прошла, сметанку проверила, хорошо ли устоялась.

– Нет, тебе ничего не дам, ты и так сегодня от пуза полакомилась, – заявила рыжей кошке.

И с тоской подумала о постели в каморке под самой крышей. Ох, как хочется верить, что не залило ее каморку дождем. И лужи на половицах не красуются. Иначе отец возомнит, что должен лезть на крышу и самолично чинить ее. А таланта плотницкого за батюшкой явно не наблюдалось. Сколь умно и совестливо занимался он со студиозусами, столь неудачлив был во всем, к чему руки прикладывать надобно.

Заботы, кругом одни только заботы.

Зося взяла с полки горшочек с горохом и при догорающей свече принялась его лущить.

Что-то потерлось о ее ноги. Что-то! Да конечно же, кошка. Но не рыжая, а другая, ласковая да пугливая. И Зося поддалась «искушению», склонилась вниз:

– Тоже молочка хочешь, да?

Серая кошка с шелковистой шкуркой была ее любимицей. И мышеловица отличная, и скромница. И сейчас мыша отловила, эвон, рыжуха, лежавшая на пороге кухни, лапками грызуна невезучего придерживает. Одна ловит, другая жрет.

– Нет, ты мне скажи, зачем с этой наглицкой мордой-то делишься, а? – Зося втянула кошку на руки и заглянула в ее совсем янтарные глаза, – Глупо ведешь себя, подруга! Рыжая у нас и так жирна, что твой грешник в аду. А мышь ты поймала. Ты ее у этой обжоры отнять должна, вон у тебя какие когтищи, и бояться тут нечего.

Кошка заурчала, и Зося спустила ее с колен на пол. Так, сметана у нее готова, гороха она изрядно налущила. Пора и на боковую отправляться.

– Пошли, пошли прочь! – шуганула кошек и заперла дверь.

Непогодь на дворе не утихала. Зося вздохнула, взяла прогоревшую свечу и двинулась к лестнице на чердак. Если дранку с крыши прочь сорвало, придется просить юнцов делом заняться. Может, Бориску Салтыкова? Он ей задолжал кое-что. Не она ли ему проблему черепахи Архимедовой растолковала? Вот пусть теперь от починки крыш и не открещивается.

И тут Зося замерла.

К посвистам и завываниям бури примешивался теперь еще иной звук. Стук, звучавший иначе, чем стучание ставень на ветру. Кто-то со всей дурной мочи колотил кулаками в дверь.

Может, отца позвать? Но завтра в церкви служба торжественная – отцу и так ни свет, ни заря подниматься. А он и без того устает без меры.

И кого это черти посредь ночи принесли? Если б погодка так не разбахвалилась, Зося наверняка решила бы, что караулы подгулявшего мальчишку-ученика отловили, что понатворил после сидений кабацких каких-нибудь благоглупостей. Но не в такую же бурю!

А стук становился все более нетерпеливым. Зося проскользнула к двери.

– Кто там?

Ответ загас в шуме ветра.

Зося в нерешительности взялась грызть ногти. Ой ли, открывать ли? Отодвинула засов, открыла дверь и выглянула в ночь.

А за дверью-то толпа целая! Конные какие-то, где-то с полдюжины, и дождь им нипочем. Окружили небольшой дорожный возок, колеса которого каким только дерьмецом не унавожены. На конных одежонка из дворцовых. Ох, не иначе, от светлейшего князя* (*А.Д. Меншиков) или от самой императрицы пригнаны.

Тот, кто стучал в дверь, от огонька свечного лицо отдернул. Ага, а стучавший-то и впрямь к обер-полицмейстеровым людям принадлежит: где-то Зося уже видала его. По носу, когда-то давным-давно переломанному, сейчас узнала. Не иначе, как приволакивал к ним уже братцев Салтыковых. Одежонка промокшая, портки с чулками к ногам липнут, гармошкой сложились.

– Здесь ли Андреас Мазецкий проживает? – проорал.

Конечно, здесь, где ж еще. В молодой столице государства Российского все уж, почитай, знали, где академики проживают. Маленький городишко Питербурх-то, ох, маленький, а академики – люд и важный, и необычный. А и жаль того…

– Что… – Зося втянула голову в плечи. Ветер плюнул ей в лицо холоднющим дождем, – Что вам от батюшки моего надобно, сударь?

Что за возок странный? Дорогой возок, очень дорогой, для именитых путников.

Служака обер-полицмейстерский хмыкнул, не удостаивая ответом. Конникам кивнул и к ним на помощь метнулся, чтоб приезжего из возка вытащить. А вернее сказать, что и выволочь. Зося слышала, как путешественник бормочет что-то, да только слова все на незнакомом ей наречии сказаны были.

– Вот, магистр очередной объявился из Саксонии. Новехонький, – хмыкнул один из дворцовых, – У вас проживать будет. Пресвятые угодники! И понаехало тут… А вам, что же, никто не сказывался? Нам велено доставить в дом к Мазецкому. Мне мой каптейн* (*капитан) сказывал, а ему светлейший самолично. А если и не знаете, дело ваше. Все равно у вас останется.

Зося с тоской невыразимой наблюдала, как новоприбывшего «ученого мужа» выволакивают из кареты. Одежонка развевалась на ветру, аки парус на царском боте. Магистр пошатнулся и, если бы не удержал его один из дворцовых за руку, точно бы припечатался лицом в дорожную грязь.

Треуголка съехала незнакомцу до самого носа, и лица-то не разглядишь. Дождем путешественника промочило в миг единый, и теперь он больше всего напоминал мокрого насквозь кота. И чего столбом вдруг замер? Чего к дверям-то нейдет? Словно позабыл, как ноги переставлять надобно.

Один из дворцовых рявкнул грубое и без малейшего почтения ухватил «ученого мужа», дернул за камзол и к дверям поволок. Втолкнул мимо Зоси в дом, словно мешок с чем-то совсем уж ненужным. После вскочил в седло, махнул рукой. И в тот же миг карета, всадники и караульные городские исчезли в буре.

Зося закрыла дверь, задвинула засов. И обернулась к академикусу. Ага, стоит, магистр саксонский. И в самом деле, чего в Россию приволокся?

Может, все это ошибка? Может, ему жить назначено у главы Академии, у Лаврентия Блументроста? Ведь у того всегда останавливались новоприбывшие. Хотя вдруг в доме у Блументроста места сейчас нет, а батюшка из-за маеты с животом позабыл Зосе о приезде магистра поведать. И по-каковски с ним беседовать? По-русски, по-немецки, по-польски али по-латыни? И вообще! Есть-то он с дороги захочет иль нет? Может, батюшку разбудить? Сначала батюшку разбудить, потом за еду браться?

Магистр стянул с головы треуголку. Затем навалился на дверь, будто мешок какой, будто ноги и не держат вовсе. А может, и не держат.

Зося вдруг с неприязнью ощутила, что незнакомец здорово ей рыжую кошку напоминает. Та тоже когда-то у дверей их дома в непогодь оказалась – мокрая, жалкая. Вот и не оставалось ничего иного, как в тепло ее впустить.

Зося свечу повыше подняла и тихонько присвистнула. Кажется, кормить гостя не надо будет. Магистр был бледен, словно сама смерть. Верно, болит у него что-то зело пресильно. Да так, что вон губу закусил, чтобы стон предательский сдержать.

Зося замерла с самым что ни на есть безутешным видом. Этому гостю постель надобна, ясное же дело, пся крев* (*Песья кровь – польское ругательство)! А единственная кровать в их доме, в которой никто не спит сейчас, ее собственная. Значит, в каморку под крышей его вести? Или сначала к отцу за советом обратиться? Но тот тоже только одного из студиозусов с лежака согнать сможет. А если юнцы попросыпаются, эти честные зерцала** (**По названию книги петровского времени «Юности честное зерцало») из любопытства такой шурум-бурум учинят…

– Значит, спать тебе, сударь, в каморке под крышей, – решила Зося.

Магистр голову странно как-то откинул. И дышал едва-едва, рот приоткрыв. Да, ему еще хуже, чем когда-то кошке рыжей было. Не исключено, что сейчас вообще без памяти об пол грохнется.

– Всего два пролета подниматься надобно, – вздохнула Зося, – Можете за меня держаться, коли захотите. Серьезно. Я сильнее, чем кажусь поначалу.

Или куда как правильно у печи ему лежак устроить? Подушку под голову – и дело с концом? А, может, все же отца разбудить? Или Бориску, силы-то у него медвежьи?

– D-danke… С-спасибо, – пробормотал магистр.

Зося кивнула радостно. Говорит, значит, не в беспамятстве. И решительно перекинула его руку через плечо.

– Под крышей не так уж и плохо. Спокойно. А это важно. А то здесь такая толпа юнцов безусых обитает, что просто жуть! – обхватила магистра за талию, чтоб не упал. – Господи, хоть бы дотащить. Скажешь, коли кружить начнет. За ступеньки не запнись!

Зося была сильной девушкой, но магистр оказался куда тяжелее, нежели она думала. И висел на ней, как мешок. Хоть бы рукой свободной, что ли, о перила опирался! Но рука болталась, будто ветка обломанная. Вернее, он словно защитить ее от боли какой хотел.

Под конец непростого их «восхождения» Зося взмокла наижутчайшим образом. А магистр все бормотал что-то под нос по-немецки. Что-то отдаленно напоминающее «благодарствую». Язык заплетает, как будто в шинке упился. Зося пожалела, что отца все же не разбудила. Ладно, теперь-то чего уж локти кусать…

Девушка открыла дверь в каморку. На гостя устало глянула: мол, проходи, чего на пороге топчешься? Но магистр, до сей поры из послушания не выбивавшийся, замотал вдруг головой.

– Темно… – пробормотал едва слышно.

А как, интересно знать, посредь ночи должно быть? Зося устало осветила огарком свечи каморку.

Магистр шагнул в покои, баюкая руку, как младенца. И подозрения Зосины, что с рукой его беда какая-то случилась, только сильнее стали.

Кровать под балдахином занимала половину каморки. В другой ее части стоял в углу старый сундук, в котором девушка хранила небогатый свой скарб, и удобное кресло с розами на обивке, доставшееся от матери. Зося посветила гостю, чтоб до постели добраться смог. Но он побрел к оконцу. Оно на ставни прикрыто было, только створки не совсем плотно друг к другу прилегали – полоска света в помещение всегда падала. Магистр ухватился за задвижку и попытался открыть.

– Если не закрыть окно, – вздохнула Зося, – дождь воды нальет, поутру здесь сплошные лужи будут.

Магистр отпустил створки. Тяжело дыша, ухватился за подоконник. Зося видела, как его плечи под камзолом ходуном ходят.

– Да как вашей милости угодно, – она поставила свечу на сундук, ухватила недужного гостя за плечи и повела к кровати. Тот рухнул поверх одеяла.

В тот же момент раздалось угрожающее шипение.

С подушек слетела рыжая кошка и вцепилась бы в лицо магистра, если б Зося проворно не ухватила ее на руки. Прижала кошку к груди, хотела извиниться перед гостем, но… ведь он же спит! Уже…

Гость не шелохнулся, не вздернулся и тогда, когда Зося перину из-под него потянула, чтобы укрыть. Магистр лежал на животе, а правая рука свисала через край кровати. Зося взяла свечку с сундука. Приподняла рукав камзола. Ожог, что ли? Да на все запястье! Не удивительно, что ему столь худо. Странно, что вообще в таком состоянии в дорогу отправили. И даже перевязки не сделали…

Одежонка-то у него до чего изношенная. А грязи еще больше, чем дыр. Словно магистр саксонский в свинарнике обитал… Посылают чужеземца в карете, что и царице по нраву пришлась бы, эскорт почти княжеский дают, а раны даже перевязывать не думают. Да еще и одежонку драную на достойную не заменят и ведут себя с ним … ну, как с кощонкой паршивой. И что бы все это значило?

Кошка, ненавидевшая, когда ее поглаживать без дозволения начинали, с шипом от хозяйки отдернулась. Смотрела на кровать недовольно, прогнали, люди, никакого от вас покоя и ночью не сыщешь.

– Что-то тут не так, киска, – задумчиво произнесла Зося, – Все совсем не так. Circulus vitiosus* (*неправильный круг) – еще один кособокий круг…

Глава вторая. Как тайком разглядывают гостей и выручают проштрафившихся учеников Академии.

– И он с тех пор вот так вот и дрыхнет? – ахнула Варвара.

Зося закивала. Она устроилась поудобней за кухонным столом в компании соседки и была страшно рада, что, наконец-то, нашелся хоть единый-разъединый человек, готовый выслушать ее заботы. То, что странного гостя по полному праву доставили к дверям их дома, на зорьке ранней подтвердил отец, подтвердил с торопливой горячностью. Впрочем, хоть и спешил, имя академикуса заезжего тоже назвал. Звали гостя Иоганн Палицкий, и юношам, до наук жадным, преподавать он начнет не что иное, как законы стран европейских. Может, потом эти законы и в империи Российской приживутся. А на большие разъяснения у батюшки времени нисколько не сыскалось. От дел его еще никто не освобождал… Эх, надо было все-таки отца ночью будить!

Зося провела рукой по серебристой шкурке кошки. После бури нощной на удивленье тихая погода установилась. В открытую кухонную дверь на пол падала широкая полоска солнечного света, неся в комнаты совсем летнее тепло, хоть и стоял на дворе уже октябрь, а в лесах под Санкт-Петербургом полыхали алым огнем листья на деревьях. Варварины куры вовсю раскудахтались во дворе. Муж соседки, бумажных дел мастер, распевал сильным глубоким голосом песню про Ваньку-ключника и коварство бабье. Тю! Ему ли на коварство сетовать, Варвара была нежна со своим Кондратом, и Зосе эти двое казались наисчастливейшей четой из всех тех, кого она знала.

– Ожоги – дело плохое, от них и помереть недолго, – говорила тем временем Варвара, – Но коли он из Саксонии явился… Должно быть, немало времени в пути провел. Седьмицы две наверняка. Нет, он, конечно, и в пути руку ожечь мог. Ты волдыри-то видала?

Нет, никаких волдырей Зося не видала. Уж сколько раз поднималась в каморку под крышей и на рану гостя поглядывала, но никаких волдырей или еще чего опасного не обнаружила. Разве что только красно-белые, жуткого вида шрамы на руке, ныне больше напоминающей клешню скрюченную.

–Даа, сколько страданий на земле нашей, – вздохнула Варвара всей своей тощей грудью. Уткнулась подбородком в руки и в свои собственные мысли с головой ушла, никакого отношения к приезжему академику не имеющие. Лоб складочка прорезала, губы в куриную гузку сжаты. Костлявые плечи, что она вечно прямо держала, будто аршин проглотила, ныне вниз опущены. И вообще впечатление такое, словно спрятаться Варвара от кого-то хочет.

– Беда у тебя какая? – Зося потянулась за кувшином и налила соседке кваса.

Да уж, хватает забот у Варвары. Соседка пригубила кваса.

Они дружили. Дружили с тех пор, как Зося с отцом переехали в молодую столицу империи Российской и поселились в этом домишке. Они помогали друг другу, запросто наведывались в гости. Верно, нынче произошло что-то очень серьезное, если уж Варвара столь молчалива сделалась.

Зося согнала с яблок муху. Кондрат-то вон как весел во дворе. Значит, беда не в самом дому соседей поселилась. Детворы, о которой стоило бы заботиться, у них не было. Да и кошель соседский пустым не бывает. Так что же еще случиться могло?

Варвара что-то внимательно выглядывала в кружке с квасом.

– Только ты ведь никому не сболтнешь?

Зося торопливо замотала головой.

– Нет, не то чтобы это тайна какая страшная была, но… Ты ведь Вавилову жену знаешь? Ну, на верфях он мастер не из последних… Ту, что на днях родила, помнишь, когда еще боялись все наводнения надвигающегося.

Зося вновь закивала.

– Так вот, помре ее ребеночек.

Жаль, жаль до чего! Но ведь не стоит забывать, что жена мастера с верфей Вавилы уже нарожала пятерых детей, и теперь не знала, как прокормить ораву. И потом, даже у такой опытной повитухи, как Варвара, кто-то из новорожденных всегда умирал.

– А ведь крикуньей родилась, – прошептала. – Девочка. Орать начала, как только головка из чрева показалась. И грудь хватала. А это – жизнь! – пригубила квас и поморщилась, словно уксус глотнула.

Варварин муж устал горланить песни. С кем-то переговариваться начал. Наверное, с женкой рыбацкой, что любому, кто в портках мужицких, глазки строила.