Читать книгу Роза, кинжал и корона - Оксана Царькова - Страница 1

***

Той песни услышь, ты звук за горой,

Что ветер несёт, умолкая.

Она о любви и о счастье с тобой,

С тобой, моя дорогая.

Разлука в мирах, временах нам дана,

Злым демоном чёрным, кровавым.

И только они нас спасут ото зла,

Вернут наши чувства и славу.

Вернут нашу жизнь, объятья в ночи.

И наши злачёных два трона.

От нашего завтра живые ключи.

Роза, Кинжал и Корона.

***

РОЗА

***

Алая роза, лепесток к лепестку

Тугие бутоны, закручены жёстки.

Стоит на ветру, мила и неброска.

Не пахнет, все мимо идут.

Не знаете вы, что под алым корсетом,

Нежное сердце стучится, живёт,

И любит и плачет, и песни поёт.

Хотя, и изранено тонким стилетом.

***

Открыла один глаз – темно… Открыла второй – темно. Значит, утро ненавистного понедельника уже наступило. Поставила в ленту тоскливое эмоджи. Ууууу. Фото в инсту – #Ненавижу_понедельники. Фильтр: чёрное на чёрном. Нет такого? Очень, очень жаль.

Аааа! Как голова гудит. Весь вечер вчера писала стори, как мы с Сэм ходили в караоке. Орали дуэтом, как ненормальные: “По лицу роса…Я к тебе босая…Босая”. Раз сто. Вру, конечно, в этом караоке-баре можно только две песни на круг. Но, если очень-очень-очень хочется, то… И бармен, такой, ничего себе… Армен? А! Ну вот же он на нашем с ним селфи – бармен – Армен. Вот так и запомнила, в рифму… За рифму три шота. Зачем?!! Опять буду “Састак” свой жевать, и жалеть себя, жалеть без конца…

– А тому ли я…пам-пам. Обещание лю… Фу! Ненавижу это слово. – В моём зеркале на смартфоне отражается миленькая черноволосая, черноглазая бестия. Маленький чертёнок, двадцати лет от роду, хотя, иногда мне не верят. Паспорт всегда с собой в сумке ношу. – Босая, босая, босая!

Ноги мои уже на полу, холодно, морозно. Опять, тетка Марина экономит на отоплении. Бррр. Ну, прямо, бзик у неё на этой почве. Бегает, счётчики проверяет, считает, бормочет себе под нос что-то. Ненормальная… Мы же не бедные, бабосики на вкладах. Всё ок. Экология-шмэколгия. Повернулась мозгами она на экоЛогичности окончательно. Мусор перебирает, все пакеты полиэтиленовые выбросила, заставляет меня с этой эко-авоськой ходить в магазин, как бабку-пенсионерку. Позор. Но, ничего. Она добрая, хоть и старая. Сорок лет! это ужас, какая она древняя. И одинокая. Только я у неё – свет в оконце. Единственная племянница, родители мои канули в лету при моём рождении. Я даже не могу у неё узнать, что такое – канули в лету. Это как? Утонули, что ли? И трясётся она надо мной, как над хрустальной вазочкой: – Ой! Розочка, не пей, не гуляй, высыпайся. Ты же маленькая, сердечко слабенькое… Тыры-пыры, в сердце дыры. Хорошо, что я всем говорю, что меня зовут Роуз. Розочку я бы не вывезла.

Ещё одно селфи: #Замерзаю. И ножки в носочках. Тэээкс, выложила, лайкнула, лента та-та-та.

Что за грохот? Марина, блин.

Влетаю в кухню. Так и есть. Марина опять мутит смузи с семенами чиа. Уронила со стола блендер, и смузи растёкся по полу тошнотворной зелёной лужей. Блендеру, похоже, хана. Ураа! Я так люблю блинчики на завтрак, жирненькие, пузырчатые, со сметанкой. Ням! Пока Мара не сошла с ума по своему ненаглядному ЗОЖу, мы часто с ней так завтракали. Болтали, смеялись. А теперь, она худая, злая, зелёная. Совсем, как этот смузи. Была себе Мара пышечка с ямочками, а теперь – доска с сучками.

– Мара! Давай, блинчиков сделаем. Позавтракаем, как люди. А? – Делаю ми-ми-мишное лицо, надуваю губки уточкой. Должно подействовать. – Ми-ми-ми. Меня, Мара, обними!

– Розочка! Отвали. Твои блины – тыща калорий, два кэгэ на заднице, и, три часа с личным тренером. – Рычит зелёная, злая, здоровая Мара. Бесячая. Ненавижу её такую, почти, как эту “Розочку”. Убить её за это готова…

– Мара! Сколько я тебе говорила. Никаких Розочек. Зови меня – Роуз. Договорились? Я – Роуз, а тебе – смузи от пузи. Ла-ла-ла!

Я очень люблю петь. В душе, в караоке, везде. Так я вываливаю себя в социум. Выговариваюсь, выкрикиваю, выплёскиваю. Всё, что во мне за двадцать долгих прожитых мною лет накипело.

– Роуз. – Вот, умеет же Мара, когда хочет! – Роуз, сегодня приди, будь любезна, не в два ночи. – Голос Мары дрожит, зеленеет вместе с ней. – С твоим сердцем такой режим неприемлем. Я сколько буду из корзинки твои блистеры “Састак” вытряхивать? Орёшь там, надрываешься, в своём караоке, с подружаней твоей – Светкой лохматой.

– Не Светка, а Сэм. Сколько раз тебе повторять, что не лохматая она, а это у неё дредлоки. Сэм их обожает. А я её обожаю. Мы с горшка вместе. Не мешай нашему счастью, Мара!

Я шутливо утыкаюсь в её плечо. Как в детстве. Когда мы были очень близки. Читали вместе книжки про рыцарей, замки и фей. Зажигали свечи. И танцевали, под клавесины. Менуэты, там всякие. Вэнги, Воксы.

Это Мара так танцы называла. Я, потом гуглила про Вэнг и Вокс. Нет таких танцев. Мара всё выдумала. Вот, фантазия у неё. Тридцать поз кряду протанцевать, и не ошибиться ни разу. Рука вверх, веер вниз, поворот, ножка вправо… Вокс.

Я и не заметила, как шагнула в Вокс позицию. Поскользнулась на смузи, и полетела на пол вниз головой на холоднючий кафель. Баммм! Сбрякала Роза в странную позу.

– Розочка! – Мара бегает вокруг меня, причитает, и, постепенно, становится прежней розовой булочкой. – Розочка! Цвет, мой алый, ты не ушиблась? Как сердце? Не молчи, Розочка!

***

На стенáх мерцают разлитые свечи.

Вокс медленный плачет на лютне струной…

Твои обнимаю я хрупкие плечи.

Нам встретиться надо за серой стеной.

Вэндел старинный прикроет нам спины.

Шершавые камни согреют ладони.

В цветах Орелина мы будем невинны.

Вокс лютню струною медленно тронет…

***

Что это было? Какой Вэндел, какой Орелин? Именно так – Вэндел имя собственное, вроде бы, зáмок, а Орелин – куст, пахнет как апельсин… Темно…

***

КИНЖАЛ

***

Золото сыплется с тонкой руки.

Железная твердь не сдаётся.

Чёрное стило умело веди.

Как будто, кинжалом дерёшься.

Выводишь на чёрном розы златые,

Птиц в вышине, и юную деву.

Друга надёжного руки святые,

Всё здесь уподоблено странному Древу.

Ветки, ростки, лепестки и цветы.

Стило царапает, чёрный стирая.

Золото льётся, вьёт завитки,

От злобного глаза сокрытого рая.

***

Ратушная площадь. По узкой улочке, налево. Цок, цок, цок. Старый ослик прядёт ушами, отгоняет назойливых мух. Жара… Каменный город раскалён, как большая сковорода пекаря Боги. За хвостом ослика, снова налево. Тук, тук, тук. Башмаки деревянные, тяжёлые, неудобные, единственные. Цок, тук, цок, тук. Пришли. В щель двери вывалился толстый, красный пекарь Боги. Окинул сальным взглядом убогую процессию: старый, седой ослик, облепленный мухами, за ним – худющая, чёрная тень. Тень пошатнулась и превратилась в Дирка. Ученика оружейника Мора. У паренька особый дар – затейливо рисовать золотую филигрань по чернёному металлу. Завитки, цветы не похожи ни на что. Волшеба, не иначе. Вот и Боги – не устоял, заказал себе табличку, чтобы повесить над дверью пекарни. "Боги – хлеба, крендели, булки".

– Дирк, старина, – Боги расплывается в улыбке, которую все слишком хорошо знают, и боятся пуще огня, – а зачем ты привёл ослика?

Дирк дёрнул плечом, мол, надо и привёл. Длинный, нескладный, чёрные волосы до плеч, чёрные глаза, чёрное, закопчённое кузнечным горном лицо.

Оружейник Моран не щадил своего единственного ученика – сироту, и гонял наравне со старым осликом. С раннего утра и до самой поздней ночи, Дирк ковал мечи и кинжалы, пики и молоты, а потом, как будто бы в своё свободное время, писал, царапал, железным пером – стилом, на чернёных латунных дощечках, свои необычные золотые завитки, которые складывались, как песня, в причудливые узоры. Таких красот в городке Бринберге, отродясь никто не видывал.

Двадцать один год назад оружейник Моран, одинокий всеми забытый пропойца, нашёл на своём крылечке корзину, а в ней – молчаливого, насупленного, черноглазого младенца. Рядом с младенцем лежал кинжал, неземной красоты, изрезанный причудливыми узорами, которые сложились в слова Вэндел и Дирк. Дирк, ясно, кинжал, а вот Вэндел? Может, имя его отца? Моран Кан повздыхал, да и забрал домой к себе чёрное дитя. Прозвал его Дирком, и выучил оружейному делу, кинжальному бою. Всему, чем сам владел в совершенстве. Как только малец встал с четверенек, он взял в свои ручонки стило, начал царапать загогулины на всём, что царапается. Да так затейливо, чудно.

Кинжал из корзины Моран, знамо дело, отдал Дирку. Тот приделал кожаный ремешок с ножнами, и носил этот кинжал, не снимая, на шее.

Боги, жирная, жадная скотина, так о нем все в Бринберге говорили, положил свой глаз на этот кинжал. И всякий раз, как видел Дирка, сулил ему мешок золотых дукатов за его талисман.

Дирк, хоть и ходил вечно впроголодь, только отмахивался головой, отпускал глаза в пол, и старался поскорее убежать прочь, подальше от назойливого пекаря.

Но, сегодня никуда не убежишь. Боги позвякивал пятью дукатами, что ему надо за табличку получить, в своём жирном кулаке, но Дирку их не отдавал.

Вонючий пот катился по ослику и по Дирку. Душная улица пыталась сварить обоих бедолаг, прямо между серых, раскалённых каменных стен.

– Дирк, дружище, – огромный живот Боги напирает на ослика, а ослик напирает на юношу, и оба они вдавливают Дирка в каменный угол, – отдай мне кинжал, я пока упросом прошу, а потом, и силой могу.

Ряха Боги краснеет, и от нахлынувшей жадности мелко трясётся щеками. Вдруг, Боги задирает свою круглую башку, и радостно скалиться куда-то вверх. Слишком поздно Дирк понимает – куда загнал его бессовестный булочник – в нужной угол.

В Бринберге, как и в любом средневековой городе – в домах нужники были устроены на втором этаже, а дыра выходила выступом на улицу. Все знали, что к стенам жаться нельзя. Неровен час, может и дерьмо на голову свалиться.

И в сей момент, это самое дерьмо, неотвратимо, неслось на голову Дирка. А он зажат между стеной и осликом.

Шмяк! Дирк облит с головы до ног смердящей жижей. Боги трясётся, как квашня, в беззвучной истерике, ослик всё больнее впивается в Дирков живот своим тощим задом.

Злоба, чёрная злоба, закипает в Дирке. Он хватается за кинжал рукой. Рука скользит, срывается, старая кожаная ленточка рвётся. От неожиданности старый ослик взбрыкивает, вылетает из угла на улицу, Дирк теряет равновесие, поскальзывается на дерьме, залившем всё вокруг, и затылком прикладывается к булыжной мостовой Бринберга. Последнее, что он видит угасающим взглядом – жирная лапа Боги тянется к его кинжалу. Темнота.

***

Рыцари Вэндела, верные мне,

Возьмите свои вы кинжалы.

Вспорите вы брюхо злой тишине,

Вырвите чёрное жало.

Пусть лютня играет героям своим,

Овеянным ратною славой.

И девы кладут Орелина венки

На ваши достойные главы…

***

Да, именно так в раю и должно быть. Вэндел – дом, родной, зáмок. Орелин – куст померанцем пахнет. Темно.

***

КОРОНА

***

Честь есть у каждого в нашем роду.

Мужчины строги и прилежны,

А женщины наши отваги полны,

Хрупки, чернооки, и нежны.

Но муж, среди злата теряющий честь,

Теряет себя без возврата.

Стирается с Древа, что в Вэнделе есть

На стенах старинного Храма.

Ищи себя там, средь кроны густой,

Сплетённой веками и честью,

Иди жарким сердцем сложённой тропой.

Стань Древа достойною ветвью.

***

Загнанный вепрь роняет слюну на пожухлую траву. Заросли колючего, густого, хищного Орелина не пускают его, заперли в углу между стен Вэндела. Красные глазки вепря сверкают, как рубины в перстнях ленивого наблюдателя, смотрящего на вепря с высоты Золотой башни замка.

Скука, опять вепрь, стена, Орелин. Ничего нового. Даже честь метнуть копьё в услужливо поставленную звериную холку, уже не кипятит Крону кровь.

Единственное, что сейчас не даёт ему уйти со стены – взгляд Равана.

Опять он следит за охотой Крона из своего логова в Чёрной башне. Прожигают кожу на затылке эти два его чёрных глаза.

У Крона тоже чёрные глаза, но не такие бездонно-безнадежные, как у дяди. Скорее его глаза, бархатные, ленивые, влажные.

Крон двадцать два года с нетерпением ждёт своё двадцати трехлетие, чтобы самому, наконец, стать властителем Вэндела и избавиться от ненавистного протектората Равана.

Двадцать два года душевной лени, бесконечного ватного сна. Мелькающей чередой балы, охота, потакание любой прихоти Крона. Вереницы наложниц, кочующих по всем башням Вэндела. Иногда, Крону даже кажется, что благородный замок насквозь пропах этим запахом ложного Орелина, похоти и лжи. «О! Крон! Я люблю тебя! О! Ты не подражаем! О! О!». И жгущие затылок два чёрных, злых глаза. Везде, всегда.

Как будто, Раван чего-то напряжённо ждёт. Он часами стоит у стены старого Храма, где нарисовано Древо Вэндела. Что он там видит? Завитки, цветки, ветки, бесконечно закручиваются, меняются, разбегаются. Каждый день новый круг, палочка, точка. Старые веточки исчезают, иногда, снова проникают сквозь густую крону, но, вновь пропадают…

Крон пытался однажды по Большой книге читать Древо. Скука. Лень.

Вепрь визжит от бессилия, Орелиновые кусты прочно захватили его шипастыми чёрными лозами, впились, рвут плоть. Кровь зверя ручьями льётся на землю. Загонщики молча столпились на почтительном расстоянии от стены, задрали свои головы вверх. Ждут, когда Крон, по традиции королей Вэндела, проткнёт копьём холку зверя, попадёт в бьющееся отчаянно сердце, и упокоит его.

Очередная наложница висит на локте Крона, старательно лопочет про его великолепие, как заведённая. Стряхнул её с локтя в сторону копья. Принесла, встала на колени, подаёт с придыханием. Лижет красным язычком алые губки. Фу!

Крон кипит от злобы, он ненавидит себя и всех, кто заставляет его быть Кроном – наследником Вэндела, властителем душ и земель… Лживым, ленивым, развращённым ублюдком.

Копьё летит в холку вепря…

Впервые за все годы, что он стоит не стене Золотой башни Вэндела, Крон не попал в сердце добыче.

Боль в затылке Крона становится нестерпимой. Он бежит вниз со стены замка, нарушая все традиции, расталкивает опешивших загонщиков, одним прыжком заскакивает вепрю на спину и проталкивает копьё к сердцу.

Удар, агонизирующее животное изгибается в смертельной дуге. Крон летит головой в серую, шершавую стену Вэндела. Удар. Боль, всю жизнь Крона, выламывающая его затылок, отступает… Аааах! Какое облегчение, наконец-то, на его шее нет этих двух прожигающих его тело и душу чёрных, жгущих углей – глаз Равана. Темнота.

***

Корона даётся тому, кто богат

Душой, благородством и страстью.

У Вэндела нет запирающих врат,

Есть стены, хранящие счастье.

В ветвях Орелина шипы и цветы,

Защита его, и его красота.

В себя загляни, и узреешь и ты.

Ты стены или врата?

***

Темно. Откуда эта песнь? В Большой книге такой не было. Голоса родителей? Которые бесследно исчезли, когда ему было полгода Да. Так и бывает на том свете, где они, должно быть, сейчас находятся. Вэндел – замóк на сердце. Орелин – ключ. Темно…

***

ВЭНДЕЛ

***

Той песни услышь, ты звук за горой,

Что ветер несёт, умолкая.

Мой Вэндел старинный, дом мой родной.

За что же нам кара такая?

Ты светлыми стенами рвался лишь ввысь,

Внизу Орелин оставляя,

А чёрная месса из вóрон и крыс

Душу твою отравляла.

Тебя мы покинули, прокляты мы,

Но наши злачёных два трона.

Из бездны коварства, бездыханной тьмы

Вырвали тех, кто дарован.

Любовью и честью и верностью снам,

Верностью отчему крову.

Троих, что молитвой подарены нам –

Роза, Кинжал и Корона.

***

Темно. Что за ужасающая вонь? Не может на том свете так вонять. Если, это только не ад. Тогда, всё логично. Вот, тебе, Розочка, за все твои прегрешения, за поцелуи без любви с женатыми мужчинами, за беспробудное пьянство и лёгкие ээээ. За них, наверное, не наказывают? Что я, за дура такая?! Даже в аду умудряюсь поковыряться в себе. Сейчас, всё и прояснится, когда тут, в аду, посветлее, и пожарче станет, и #К_ горячей_сковородке_Розы_задница_пристанет. Тьфу! И в преисподней, я опять, нашла что в ленту написать. Роза, ты неподражаема, и неисправима!

Шевеление какое-то… Дыхание… Дзынььь-бряк… Искры летят.

Не лети на свет! Так, вроде, в Голливудских фильмах говорят? Как не лети? Пол холодный, каменный, ползу на свет, скольжу в какой-то жиже… Боже, да я вся в Марином смузи уделалась по самое нехочу. Бррр. Огонёк разгорается…Копец! Вот это нежданчик…

*

Темнота. Как хорошо, тихо. Только дерьмом несёт. Рай, а дерьмо никуда не исчезло. Дирк, очнись, если холодно и темно, то это ночь в Бринберге, а ты лежишь на булыжной мостовой на задах булочной Боги. В том же месте – под нужным углом. Рая нет. Жизнь продолжается… Кинжал! Боги забрал кинжал. Ох! Вот он – в твоей правой руке. А кремень и кресало за пазухой. Отползи из угла, садись и добудь огонь, оружейник. Чирк, чирк. Молодец, Дирк. Теперь, свеча, что всегда с тобой, в кармане передника. Зажглась. Огонёк дрожит и вырывает из тьмы два огромных круга, соприкасающихся друг с другом. Это не Бринберг! Куда свёз его бездыханное тело этот пройдоха Боги? Только не к лекарю за окраину, что мертвецов покупает по десять дукатов. Только не к нему… Рядом кто-то зашевелился и подползает к Дирку. Мертвецы оживают. Конец света настал… Дирка сковало ужасом. Он только и может, что держать в руках свечу и кинжал. Остальное в нём оцепенело от смертельного ужаса, замерло…

*

Темно. Хорошо! Нет этих горячих углей на затылке. Здесь, в раю Раван его не видит. Крон блаженно улыбается. Какой славный конец. Он победил зверя и пал смертью храброго рыцаря. О нём будут горевать чистые девы, слагать песни, осыпать его могилу Орелиновым цветом. Запах тут вокруг царит смердящий. Кровь, дерьмо, и ещё какая-то дрянь, несносно воняющая как прокисший горох. Совсем на рай не похоже. Крон нехотя оглянулся вокруг. А здесь, пожалуй, кто-то есть. Его острый слух уловил шевеление, шлёпанье, кряхтение.

Щёлк! Да это же кресало! Никакой это не Рай. А значит, Раван затащил его в фамильный склеп королей Вэндела, умирать в нём живьём. Нет. Откуда в склепе живые люди, да ещё и с кресалом. Темница! О! Он будет здесь до скончания дней гнить среди простолюдинов, питаться объедками и крысами… Но, затылок не жжёт, так что, главная пытка, ежедневно мучавшая его бедное тело, позади. Если подумать, то и здесь можно неплохо пристроиться. Договориться, подкупить охрану… Огарочек свечи задрожал слабым пламенем, и выхватил из тьмы кусочек его узилища. Два круга, один возле другого. Давно, он их видел на картинке в Большой книге. Читать было лень, пролистнул. Нет. Он хотел прочитать, но затылок велел ему пролистнуть дальше и думать, что лень. Раван! Так вот как ты следишь за каждым моим шагом, живёшь за меня, входишь в мои мысли, выжигаешь меня изнутри, оставляя место для себя. Вот я какой Крон, король Вэндела, когда нет тебя внутри моей головы, Раван… Я пуст, во мне нет ничего от меня, ничего… Крон горько заплакал, как малыш, размазывая по лицу слёзы, сопли и кровь кабана.

*

– Тронный зал. Где Двулунный трон КанАна стоит, запечатан навеки, вместе со злом, сотворенным здесь! – Вырвалось из уст Крона, помимо его воли. – Замурованы входы и окна Тронной башни. Никто не войдёт сюда, никто не выйдет отсюда!

Значит, он, всё же прочитал что-то в Большой книге. И теперь, без глаз Равана, он прозревает и вспоминает. А не такой уж он и пустой сосуд, как ему раньше виделось. Крон довольно заулыбался сам себе.

– Ёпт! Мазафака! Ничего себе расклад! Трындец, и полный фак.

Раздалось откуда-то из темноты. От неожиданности Крон подскочил, как ужаленный

-Кто здесь колдует? Заклинания плетёшь, ведьма? – Крон глядел в темноту, пытаясь откреститься от заклинания кинжалом рыцарей Вэндела.

К слову сказать, Дирк, сидящий невдалеке со свечкой тоже, только молча, он вообще мало говорил в своей жизни, крестил себя и всё вокруг своим кинжалом.

Возле двух полукружий трона КанАна замерцал бело-лунный прямоугольник света, а потом, темноту прорезал слепящий белый тонкий луч. Роза, которая была инстаграмщицей до мозга костей, никогда не расставалась со своим смартфоном, и вот, наконец, додумалась включить его, а потом активировать фонарик.

Белый луч очертил круг и вернулся к Розе.

– Так! Я в каменной башне, которая совсем без окон и дверей, и диаметром…метров пятнадцать. – В минуты стресса Роза разговаривала сама с собой, это её успокаивало, как будто, сториз пишешь, и всё ок. – Рядом со мной два перемазанных… дерьмом и… кровищей незнакомых мне чувака. Я тоже угваздана смузи с головы до пят. Мы втроём замурованы навеки вечные в проклятом месте. Пипец!

– Достопочтенная ведьма, владычица белого луча. Вы находитесь в моём замке Вэндел. Я – наследный принц Вэндела, и его король – Крон Кан, приветствую тебя.

Крон всегда был учтив с дамами. Вдруг, одна из них окажется ведьмой и заколдует тебя в жабу за грубость? Значит, не зря боялся. Ведьма стояла перед ним – маленькая, грязная, босоногая. Одежды на ней, впрочем, тоже было крайне мало. Крон не мог подозревать, что данная одёжка называется шелковый пеньюар и предназначена для сна юных дев.

Крон изящно поклонился и поднёс руку с перстнями к лицу девушки, для поцелуя и признания владыки.

Роза осторожно взяла Крона за указательный палец и встряхнула. Тоже, вроде вежливо, но, фиг его знает, что за зараза тут, у них в диком средневековье, а это, однозначно оно, бродит? Подцепишь ещё, ненароком, псориаз, или, ещё что похуже. Бррр!

– Роза Кан, очень приятно! – Роза сделала подобие книксена. – Живу на планете Земля, в России. Я там очень знатная дама, владелица домов и пароходов. Да!

Толстячок, который назвался королём Вэндела Кроном, удивлённо хлопал влажными черными глазами, смотрел на свои пальцы и на Розу, недоумевал, много думал.

– Дирк Кан. Ученик оружейника Морана из Бринберга. – Дирк, наконец, очнулся от своего оцепенения, встал, стряхнул, как мог, остатки грязи со своего убого одеяния. Взял себя в руки, и произнёс свою самую длинную тираду за всю жизнь.

Трое молодых людей стояли друг возле друга. Молчали, заворожено глядели на белый луч смартфона. У каждого было море вопросов, но они застряли жёстким комом в горле. Очевидные вопросы вертелись у всех на языке. Как? Как они очутились в замурованной башне? Как отсюда выбраться? Как им всем дальше жить?

– Как верховный властитель Вэндела (про протекторат Равана Крон не стал упоминать, так, на всякий случай), призываю вас, простолюдины, оказавшиеся неведомым образом в моих владениях, вызволить своего повелителя из темницы. Ты, ведьма, – толстенький палец указал на Розу, – наколдуй выход, как наколдовала сей чудесный луч. А ты, оружейник, – второй тычок пальцем в сторону Дирка, – защищай своего хозяина.

Крон, довольный своим решением, удовлетворённо выдохнул. Он своё дело сделал, дал повеления. А теперь, пусть, другие голову ломают, как их осуществить. Как, оказывается, хорошо быть владыкой.

– Разбежалась, бегу, каблуки в попу втыкаются! – Роза насмешливо смотрела на пухлика, возомнившего о себе невесть что. – Вы, мужчины, вот и давайте, спасайте хрупкую женщину из башни. Даже косоньки не распущу, я вам не Рапунцель!

Девушка села на какой-то предмет, очень сильно напоминавший ночной горшок. Закинула ногу на ногу, уставилась в пустой экран смартфона. Сигнала, как ожидалось, не было. Боже, как тяжело без интернета. Сейчас бы загуглить: «Как выбраться из заколдованной башни Вэндела?», и почитать ответ. В инете всё есть, она была свято в этом уверена. Даже ответ на такой дурацкий вопрос.

-Город Бринберг, вольный город. – Проскрипел Дирк. – Мы свободные граждане, у нас нет хозяев.

Дирк утёр пот со лба. С детства он не произнёс столько слов, как за эти полчаса. Ему хотелось сейчас только одного. Оказаться в Бринберге, пусть даже и у лекаря за окраиной. Там всё понятно и знакомо. И кинжал при нём. Как-нибудь, вывернулся бы. А тут – король, ведьма, заколдованная башня. Волшеба вокруг, тревожная непонятная, и ничего боле. Волшебу Дирк сам умел только рисовать своим железным стило, а такого, чтобы она взяла, да и соскочила с его железных табличек, он и помыслить не мог. Одно только было здесь, в Вэнделе, для него необыкновенно хорошо. Изнуряющая, выжигающая всё и вся, жара Бринберга пропала. Можно, даже посидеть на прохладном полу. Поцарапать пару завиточков на нём, пока эти двое препираются.

Замигал фонарик, начал протяжно и жалобно гудеть смартфон Розы. От заряда батареи осталось меньше пяти процентов. Вот что увидела девушка на экране.

– Чёрт побери, – Роза с ужасом смотрела на угасающий прямоугольник, – я забыла ночью подзарядить телефон. Аааа! Мы все умрём. Думайте, мужики, думайте. Сейчас конец света настанет. Он, – девушка потыкала смартфоном поочерёдно в нос Крону и Дирку, – скоро сдохнет! Блин, дураки вонючие, соберитесь, тряпки. Если это тронный зал, значит, где-то есть свечи, канделябры, наконец. Не солнышком они тут освещали же всё! – Роза машет руками и скачет возле трона. – Я вам посвечу, а вы порыскайте. Живо! Вперёд! Ты, Крон, направо, ты, Дирк, налево!

Крик Розы и её приказы вывели парней из ступора. Они спешно побежали вдоль круглых стен башни, постепенно натыкаясь на канделябры, свечи, пуфики, и прочий придворный хлам. Через пять минут, возле трона было уже светло, как днём, а обстановка была достойна гостиных лучших придворных вельмож. За это время смартфон Розы превратился в ненужный артефакт, потому, как разрядился окончательно и бесповоротно. Но она бережно положила его в кармашек на пеньюаре. Это всё, что у неё осталось от прежней жизни.

Троица узников расселась на пуфиках вокруг небольшого трёхногого столика.

– Совещание по поводу вызволения нас из темницы, объявляю открытым. – Роза окончательно пришла в себя и, привычно взяла бразды правления мужчинами в свои маленькие, но сильные руки. – Предлагаю заслушать первого докладчика…

***

Надежда лучом нас сквозь сумрак ведёт,

Она велика и безбрежна.

Хочу по лучу побежать я вперёд –

Скорее, к рукам твоим нежным.

Меня обними, дорогая, скорей,

Нет ждать уже сил и терпенья.

Меня ты теплом успокой, обогрей.

Как вечны эти мгновенья -

Когда мы с тобой вдвоём в тишине,

На лучике светлом сидим.

И мир этот чудный в тебе и во мне.

И нам лишь он видим одним.

***

КАН

***

Ты полон отваги, боролся со злом.

Свой Вэндел от всех сберегая.

Ты жаждал Любви, и её ты нашёл.

И вот, на пороге ты Рая.

Не знал ты, что спину свою подставлял,

Не тем, не тогда, не за тем.

И завистью чёрной тебя он проклял,

Чтоб канул ты в Лету совсем.

И только Любовь охраняет тебя,

Ведёт через время и земли.

Её ты узришь, Орелин отведя.

Она всех спасёт, тех, кто внемлет.

***

– Повелитель! – Голос слуги вырывает Кана из мечтаний. – Повелитель! Принц Раван желает с вами встретиться. Запускать?

Кан, король Вэндела, сидит на своём золотом троне в Тронной башне. Он молод, широкоплеч, смугл, черноволос и черноглаз. Красавчиком его никто не назовёт, но, если всмотреться в рубленые черты его мужественного лица, можно увидеть много той красоты, что все зовут внутренней, не видимой глазу. Благородство взгляда, гордая посадка головы, добрая улыбка, чуть пухловатых, для его острых скул, губ – всё это, в обрамлении длинных, слегка вьющихся волос, чёрных, как вороново крыло.

Вэндел, прекрасный, величественный замок и столица королевства Вэндел. Сто дней конному скакать, не доскакать до границ королевства. Оно раскинулось на весь континент, омываемый морями Двулунного мира. Каждую ночь встают над горизонтом две луны – большая белая Кан, и чуть поменьше золотая – Ан. Они шествуют друг к другу, соприкасаются краями и… проходят мимо друг друга. Есть только одна ночь в году – самая ясная, когда факелы на стенах замка не зажигают, кроме одного, который угаснет… Это ночь КанАна. Две луны Кан и Ан подходят друг к другу, Кан накрывает Ан на четверть, так они висят, сияют всю ночь до утра. А потом, всё стаёт в этом подлунном мире, как всегда, они разбегаются по небосводу в разные стороны, чтобы каждую ночь лишь соприкасаться краями и ждать, ждать ночи их слияния – ночи КанАна, когда они вновь будут вместе.

В Вэнделе, в ночь КанАна, принято в любви и согласии зачинать детей. По легенде, что передаётся в королевстве из уст в уста, уже много лет – в эту ночь получаются самые красивые, умные и удачливые дети. Дети ночи КанАна.

– Повелитель, Раван ждёт. – Слуга беспокойно топчется на месте. Он боится идти обратно к Равану. Боится до дрожи, и всё тут. Лучше гнев короля, чем холодное презрение его единоутробного брата. – Раван ждёт.

Кан, выпадает из оцепенения. Никого ему не хочется видеть. Впереди ночь КанАна. Ему двадцать пять лет, а он, по-прежнему одинок. Кан бесчисленное количество раз читал Большую книгу. Именно этот день ему нарисовало Древо. День закончен, сумерки лижут окна Вэндела, как преданные псы, которые просят, чтобы их оставили у жаркого очага, не прогоняли в холодную ночь. А темноты не будет. Будет свет, порождающий Любовь и новую Жизнь. Луна Кана идёт к луне Ан. Идёт, чтобы быть вместе. Ночь КанАна. Ночь КанАна. Ночь КанАна.

– Ночь КанАна, брат. – Раван, всё же, зашёл без приглашения. – Ты должен выйти на стену Вэндела и погасить факел. Ты должен.

– Я погашу факел своей надежды, – хрипит Кан, – не буду я любим, не буду счастлив, не буду…

– Иди, брат, – жёсткая ладонь Равана ложится на плечо Кана, она тяжела, как тысяча скакунов, как могильная плита, – иди, Кан.

Сброшена ладонь брата, сброшены полога обманчивой и призрачной надежды, что манили Кана, обещали ему счастливую жизнь, Любовь и продолжение рода. А впереди, теперь, его ждёт только пустота и одиночество. Кан медленно, согнувшись под тяжестью настигшего его горя, уходит на стену Вэндела гасить факел. Ночь КанАна настанет. Ночь всеобщей любви… Ночь прощания Кана с его, так и не изведанной им, любовью.

***

АН

***

Она не жила, она умирала,

Она воскресала опять.

Чтоб чёрное было, не чёрным, а алым,

И алому чёрным не стать.

У алого сердца пороки чернели,

Его убивали, губя.

Чтоб, поскорее, твои угли сгорели

В алом горниле огня.

А ты всё же пела, а ты говорила,

Что веришь в любовь и мечту.

Что в алых цветах, цветах Орелина,

Найдёшь ты свою красоту.

И чёрное пламя отдаст тебя миру,

Сожжёт прегрешенья твои.

Ты будешь чиста, чиста и невинна.

Как песня твоя о Любви.

***

Кан стоит с факелом на стене Тронной башни. Внизу, за густой щетиной Орелина, теснятся ряды подданных, пришедшие встретить ночь КанАна вместе с повелителем. Все знают, что Кан остался один, вопреки предсказаниям Большой книги. Теперь Раван должен занять его трон. Это закон.

Толпа напирает на шипы Орелина. Всем хочется взглянуть на миг прощания короля с его любовью. Такое зрелище нельзя пропустить. Даже самые жалкие нищие притащились из смердящих нор рыночного шатра, прикрывающего неприглядную сторону жизни города, от взглядов приличной публики.

Побирушка, маленькая воровка, вечно сморщенная, согбенная, замотанная в чёрные лохмотья так, что похожа на ворону, выглядывающую из своего разворошенного гнезда. Чёрные глазки, чёрные спутанные кудри, чёрные ножки, чёрные ручки. Её выкатило из-под ног зевак. Она срезал пару кошельков и спешила прочь от стены. Но…

Завидев Равана, часть толпы, заранее, не дожидаясь, когда погаснет факел короля Кана, и настанет власть нового короля, метнулась в его сторону, к его ногам…

Несчастную нищенку за пнули в заросли Орелина, в самую гущу. Шипы жадно впились в плоть. Начали рвать кожу, щедро лить алую кровь на свои белые цветы.

Крик боли, ужаса, отчаяния. Бьётся чёрный комочек жизни с беспощадными алыми смертельными иглами.

Луна Кана восходит, луна Ана восходит.

Ах! Толпа ахнула и отпрянула.

От крика боли и страдания, исторгнутого женщиной. Кан дрогнул и уронил факел в Орелин, туда, где билась чёрная нищенка, истекая алой кровью. Стена огня поглощала ветки, подбиралась к жертве, как красная гиена – медленно, неотвратимо.

Кан оттолкнул Равана, явно наслаждавшегося случившимся. И понёсся вниз к Орелину, пылавшему, трещавшему, стонущему.

Он просто вошёл в столб пламени, ровно в тот момент, когда луна Кана прикоснулась к краешку луны Ана.

Раван вцепился в шершавую стену Вэндела. Он читал об этом в Большой книге. О пламени, поглотившем короля Кана в ночь КанАна. Но… Король Кан исчезла в огне, а король Раван не появлялся. Дальше в книге было только про ночь КанАна. О её свете, родившем жизнь. Завитки древа сплетались в узор, завивались, распадались, рисовали, рисовали, рисовали.

Сколько дней он простоял у стены с этой книгой. Сколько волшебы он сотворил. Ничего не открывалось его взору.

***

Кан вышел к Ану,

Вэндел сияет,

Любовь всех слепит,

Любовь исцеляет.

Ан вышел к Кану

Орелин зацветает.

Любовь из любви

Любовь порождает.

***

Жаркое пламя облизнуло стену Вэндела. Как преданный пёс, лизнувший раненую руку своего хозяина. Чёрный дым, белый пепел. Ветерок отогнал зевак от стены, накинул на них саван серого безразличия. Пожар захлебнулся меж стен Тронной башни. Нечему больше гореть. Только чёрные камни у серой стены. Шевелящиеся, живые плети Орелина неумолимо ползут друг к другу, затягивают проплешину. Жизнь побеждает Смерть.

-Ведьма! – Раван, всегда безучастно спокойный, холодный, расчетливый, визжит, кашляет от дыма, указывает вниз, на камни. – Она ведьма!

Дым распался на части. Белый столб света остался недвижим. Под лучами соития лун КанАна стояли двое. Король Кан крепко держался за руки девушки. Маленькая, невесомая, как пёрышко. Чёрная грива, чёрные глаза, чёрные разводы сажи на голых плечах. Обрывки чёрных нищенских лохмотьев едва прикрывают тщедушное тело маленькой воровки. Маленькая чистая дева в белом столбе света. Волшеба, сотворённая Смертью и Любовью.

Страх смерти разбудил то, что дремало в этой девочке. Любовь и волшебу. Она стояла и пела свои песни ему, кого полюбила в один миг. Так просто. Она сгорала, умирала, а он шагнул к ней, в это пламя. Миг. Её больное с детства сердце останавливается. Покой, радость покоя. Нет боли, страданий. Ничего больше её не заставит умирать и воскресáть каждый день. Каждый день этого нервного, пропадающего стука сердца. Тишины опять не стало. Она пела. Как всегда, когда умирала на миг. Пела свои песни, не понятные никому. Они были её волшебой, рвущейся из больного сердца, израненного этой волшебой.

Кан, её возлюбленный, её жизнь. Она пела и пела. Ему, лунам КанАну, Вэнделу и Орелину, жизни и любви. Сплетала их в эту волшебу. Сохраняла себя Ан и короля Кана от огня.

Она Ан. Так её прозвали, когда нашли под пологами рыночного шатра. Дитя КанАна. Только не желанное никем. Дети, рождённые после ночи КанАна, брошенные умирать под безразличными пологами рыночного шатра. Эти пологá и не такое скрывали. Скроют и срам незаконнорождённые. Малышка пищала три ночи и три дня. Не хотела умирать. Старая воровка Мойра не вытерпела первой. Забрала воющий кулёк в свою нору. Напоила водой. Потом развернула и ахнула. Малышка была вся усыпана жёлтой пыльцой Орелина. Маленькая жёлтая Луна Ана! Мойра назвала малышку Ан. И обучила всему, что сама умела. Воровству и нищенству.