Читать книгу Тонкий лед - Оксана Кольцова - Страница 1

Люди севера пришли ночью. Неизвестно, пригнал ли их прилив, или они дожидались бездонной августовской тьмы, чтобы под ее покровом незаметно высадиться на берег. Их не заметили дозорные, коих, впрочем, было немного: монахи давно не видели скандинавских парусов днем и разомлели, считая, что они не появятся в полночь.

Да и какой безумец решился бы штурмовать монастырь, небольшую крепость? Высаживаться в узкой, словно лунный серп, бухте, пробираться по скалам и твердому крупному песку, жидкой полосой уходящему в пенную воду, – на это не каждый отважится. А потом еще подъем наверх, к нависающим над морскими водами стенам. Забраться на них со стороны моря не так-то просто, и потому следует обойти их, чтобы развернуться и напасть на монастырь с востока, оттуда, где расстилаются пашни. Монахи отвоевывали у каменистой земли каждый плодородный клочок. Обитель находилась здесь много лет, и за годы ее существования люди научились жить в мире со своими владениями. Лакомый кусочек многим хотелось добыть, но не один завоеватель обломал об него зубы. И все же безумцы нашлись.

Они оказались достаточно умны, чтобы не штурмовать стены, оглашая окрестности боевым кличем; несколько ловких, словно кошки, мужчин взобрались на верх стены и прирезали часовых, после чего распахнули ворота. Один из дозорных все-таки успел вскрикнуть, будто ночная птица, подбитая не лету, и тут же на монастырской башне ударил колокол. Звонкий, плотный звук пронесся над побережьем, обрушиваясь в победный набат волн у подножия скал. Недалеко от монастыря имелась деревня, однако люди севера не сомневались: никто из крестьян не решится выйти из своего дома в такую ночь, сложить голову за монахов, которые обирают окрестности. Да и много ли усилий надо, чтобы уничтожить горстку крестьян, вооруженных дрекольем?

Нет, не их следовало опасаться, а самих монахов. Часто в монастыри уходили старые воины, которые хотели еще пожить на земле и замолить грехи, собранные в сражениях; эти люди способны были сопротивляться из последних сил, как матерые волки. Даже принятая ими вера не останавливала их. Часто бывало, что встречались тут и маги – может, не настолько сильные, как некоторые, состоявшие при королях, однако еще хранившие остатки могущества и знаний. Конечно, тут были и кроткие души – таких можно резать, как баранов. Однако вождь Бейнир Мохнатый, решившийся взять хорошую добычу, велел без необходимости не усердствовать. Баранов режут, чтобы получить мясо, а что получишь с дрожащего от страха монашка, который бормочет что-то и крестится? Разве в этом есть хоть капля доблести? Разве за такие убийства приглашают к столам Валгаллы? Нет. Взять рабов – и то достойнее.

Однако до поры до времени Бейнир брать рабов не собирался. Ему требовались монастырские сокровища, а еще – еда, оружие, эль, и что там монахи попрятали в закромах?.. Может, и вино сыщется – этот напиток люди севера очень любили. Монастырь был богат и потому защищен, и Бейнир приготовился отнять много жизней, дабы щедро полить кровью землю и потом принести богам дары.

Мейнард стоял на коленях в своей келье и молился. Слова, забранные из требника, на вкус были как сухие листья, и так же бесполезны, и не питательны. Молитва, словно дым из трубы, уходила в ночь, сбрызнутую звездами, и растворялась бесследно. Слова принадлежали земле и не доносились до Бога, Мейнард это знал, чувствовал. Однако он молился днями и ночами, надеясь пройти полосу тишины между собою и Богом и однажды если не услышать, то хотя бы почувствовать, что Он – слышит.

Вместо Божьего дыхания Мейнард услыхал отдаленные крики, колокольный бой и звон стали. Эту песню ни с чем не спутаешь. Келья Мейнарда была самой последней в крыле, крохотной и узкой, зато с одним окном; в это окно он и выглянул, поднявшись с колен. Никого. Но колокол продолжал звучать, и это значило, что в монастыре тревога. Неужели кто-то решился посягнуть на святое место?

Мейнард подошел к двери, прислушался: в коридоре было тихо. Тогда он вышел и быстро двинулся в том направлении, откуда долетали крики. Грубая суконная сутана оплетала щиколотки, поднимала пыль. Мейнард распахнул дверь, ведущую наружу, и несколько мгновений стоял, принюхиваясь, словно пес. Пахло чужаками и дымом – запах неприятный и до боли знакомый. В груди проснулось и заныло, и Мейнард усилием воли приглушил это непотребное.

Он прошел вдоль низкой стены, огораживающей монастырский сад, повернул за угол и наступил на руку лежащего человека и в лужу крови. Пальцы ног Мейнарда, обутых в веревочные сандалии на деревянной подошве, почувствовали тепло – кровь была свежая, да тут гадать не надо, убили монаха только что. В темноте было плохо видно, однако Мейнард, склонившись и коснувшись лица умершего (а с перерезанным горлом не живут), узнал его: брат Дионисий, недавно принявший постриг.

Вряд ли местные разбойники, которых всегда хватало в суровых землях, решились штурмовать монастырь. Это северяне, и гадать не надо. Мейнард шепнул слова молитвы и бесшумно двинулся дальше, брату Дионисию он уже ничем помочь не может, а отпеть его надо будет после. Северяне пришли грабить, а значит, пойдут в ризницу, в подвалы, в покои настоятеля. Там хранилась одна из ценностей, которой по праву гордился монастырь: золотой реликварий (В римско-католической церкви – ковчег для хранения мощей святого – Прим.автора) с клочком одежды апостола Андрея, распятого в Патрасе. Об этом знали многие. Может, и северяне знают.

Первого врага Мейнард увидел у пекарни. Северянин как раз выходил оттуда, опустив топор, лезвие которого влажно поблескивало. В пекарне никого не должно быть в такой поздний час, и все же Мейнард не сомневался, что пухлый брат Лукиан опять ночевал там, среди своих излюбленных хлебов. Брат Лукиан был лучшим пекарем на побережье; вряд ли его хлеба теперь кто-то отведает.

Северянин увидел Мейнарда лишь тогда, когда тот подошел совсем близко, увидел и не испугался. Наоборот, ухмыльнулся и что-то сказал, а потом легко поднял тяжелый топор, занеся его над жертвой привычным движением. И очень удивился, когда Мейнард ускользнул от падающего лезвия, ушел в сторону, а в следующий миг выхватил нож из-за пояса врага и этим самым ножом его заколол. Топор гулко ударился о каменные ступени и сполз вниз. Мейнард аккуратно уложил мертвеца в стороне, поднял оружие и заглянул в пекарню: брат Лукиан лежал под столом, на котором обычно замешивал тесто. Жаль.

Колокол в вышине умолк, словно захлебнулся криком. Значит, они добрались уже и до башни, отрешенно подумал Мейнард. Он не думал о том, что нужно делать. Все просто: на монастырь напали, его требуется защитить. Голос совести, которая напомнила Мейнарду, почему он пришел сюда, прозвучал слишком слабо и умолк, стоило увидеть, что творилось во дворе. Северяне убивали быстро, привычные к такому делу, и в первую очередь уничтожили тех, кто действительно мог оказать сопротивление. Будь ты сколь угодно умелым воином, ты не отобьешься от десятка врагов, жаждущих твоей крови, разве что Святая Дева снизойдет и ослепит их. Поэтому во двор Мейнард не пошел, он отправился в ризницу. По дороге, входя в ритм, он пробудил то, что спало в нем.

Двое северян наткнулись на него почти сразу, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы уложить обоих. Эти были молоды, совсем юноши, и Мейнард испытал что-то вроде жалости, убивая их. Ему не нравилось губить молодые жизни, пока он был в состоянии размышлять о таком. Но у одного из врагов был хороший меч, принадлежавший, наверное, ранее какому-нибудь рыцарю, так как на северную сталь не походил, и Мейнард отбросил топор. Меч привычнее. Сталь чуть засветилась, когда мужчина взял ее в руки.

Дальше он уже ни о чем не задумывался. Битва вдруг привычно легла на плечи, словно поношенный плащ, и вспыхнула ало-золотым сиянием. Люди севера оказались сильны, но слишком самоуверенны, чтобы воспринимать монаха с мечом всерьез; а Мейнард благоразумно не сунулся в гущу боя. Хотя о благоразумии тут уже речь не шла. Он убивал тех, кто вторгся в его обитель, и ему было все равно сейчас, что Господь говорил об убийстве.

Нужно выяснить, что с настоятелем. Мейнард проскользнул в его покои черной тенью, почти не встретив врагов на пути. Тут, к сожалению, северяне уже побывали: все было разгромлено, лавки опрокинуты, кованые подсвечники исчезли – грабители не побрезговали даже ими. В кабинете настоятеля пол был усеян свитками, выброшенными из открывшего пасть сундука: явно искали ценности, а исписанную бумагу таковой не сочли. Дверь в спальню осталась распахнутой, и в открытые окна хорошо слышны были крики и звонкая северная речь.

Настоятель был еще жив. Он сидел, привалившись спиной к кровати, избавленной теперь от единственной ценной вещи в этой келье – расшитого серебром покрывала. Настоятеля ударили в бок, и кровь текла по полу, заливаясь в щели между плитами. Мейнард положил меч и опустился на колени рядом с аббатом Ричардом. Тот приоткрыл глаза, почувствовав чужое присутствие, и улыбнулся своей обычной доброй улыбкой:

– Мей… нард…

– Святой отец… – Он не стал обещать, что поможет: помочь тут ничем нельзя, и обманывать настоятеля Мейнард не хотел. – Что мне сделать?

– Реликварий… – выдохнул аббат. – Они… надо вернуть…

– Я постараюсь.

– Иди… Бог с тобой… – Рука приподнялась в слабой попытке благословить и упала.

Медлить не следовало. Мейнард попрощался с настоятелем взглядом, зная, что они не увидятся более. Тоже – жаль. Мейнарду нравился этот человек с мягкой улыбкой, управлявший монастырем железной рукой. Он был добр с братьями и прихожанами и умел быть сильным там, где требовалась сила, а не смирение. Именно из-за аббата Ричарда Мейнард остался в этом монастыре несколько лет назад.

Он вышел из кельи, пройдя испачканными в крови сандалиями по рассыпавшимся письмам – истинная драгоценность, но северянам никогда не понять, как дорога бумага и то, что на ней выводит умелая рука, – и сразу же в коридоре нашел себе врага. Потом еще одного. Потом еще. Затем их стало очень много, однако Мейнарда это не остановило. Его переполняла горечь и сожаление, и знакомое чувство, которое было с ним всегда, жило в нем, и которое он изгонял постами и молитвами несколько долгих лет. Это чувство даровало легкость в битве, уверенность в своих силах и способность защищать то, что тебе дорого. Северяне ничего о нем не знали. Но они бы и не успели узнать.

Он обнаружил себя стоящим на одном колене в молитвенном зале, где повсюду лежали тела. Тела монахов – этих убили пришедшие с севера, и тела северян – этих, кажется, убил он… кажется… Мейнард сглотнул, опустил взгляд и увидел свои руки. В свете оставшихся гореть факелов было видно, что кожа покрыта темно-красной маслянистой пленкой, свежей и сочной, как яблочная кожура. Может, там была и его кровь, кто знает. Ран на себе он не чувствовал.

Лучше бы Мейнард не смотрел по сторонам: посмотрев, он увидел его – юношу, даже еще подростка, который лежал, судорожно вытянув правую руку, словно хотел дотянуться до жизни и чуть-чуть не доставал. Лицо было встревоженным и очень удивленным. Этот волчонок еще не успел вкусить крови, он пришел со своими родичами с далеких берегов, чтобы только научиться погоне за добычей. И Мейнард его убил коротким ударом меча, даже не посмотрев в его сторону в огне битвы.

Перед глазами все поплыло, но Мейнард заставил себя подняться. Ему казалось, что снова звучит колокол; этого не могло быть, звонаря убили почти сразу, он помнил. А может, так отзывался во всем теле Божий гнев? Гнев Его, увидевшего такое непотребство в своей обители. И за это будет расплата.

Мейнард медленно побрел к распахнутым дверям молитвенного зала и вышел во двор, неся меч в опущенной руке. Во дворе было множество людей, как ему показалось, однако взгляд Мейнарда сразу остановился на высоком бородатом северянине в алом плаще. Он говорил что-то на своем наречии и махал рукой, и люди, кажется, подчинялись его приказам. Впрочем, неважно. Медленными и тяжелыми шагами Мейнард прошел по двору (никто его не тронул), остановился напротив бородатого и с силой воткнул меч в землю, отказываясь биться дальше. А затем Божий гнев заполнил все пространство вокруг, и Мейнард упал сначала на колени, затем на бок, и глаза его закрылись.

Бейнир Мохнатый задумчиво смотрел на лежавшего перед ним монаха.

– Вот правду говорят, что в монастырях множество блаженных, – проговорил вождь, ни к кому конкретно не обращаясь. – Зачем он пришел? Зачем принес меч?..

– Видать, его по голове огрели, – заметил Тинд, помощник Бейнира и его давний друг. Он хмурился, недовольный тем, что происходило. – Эти ягнята оказались вовсе не такими кроткими, как я думал.

– Добыча того стоит, – рассеянно ответил Бейнир, надеясь, что окажется прав. Золотой реликварий, главное достояние монастыря, был найден и уже отнесен на корабль. Однако занимало Бейнира сейчас вовсе не удачное нападение, а вопрос, насколько высокую цену ему пришлось заплатить. Впрочем, он не слишком беспокоился: его воины могли за себя постоять, куда монахам одолеть их!

Так вождь думал, пока один из его людей не подбежал к нему и не крикнул:

– Они все мертвы!

– Монахи? – уточнил Бейнир.

– Стейн, и Халли, и все, кто был с ними! – Лицо воина было искажено гневом. – Лежат вон там, – он махнул в сторону монастырских построек, – и в огороде, и дальше! Многие!

Бейнир коротко выругался и отправился смотреть. К сожалению, вестник оказался прав: монахи, по всей видимости, сопротивлялись отчаянно, отдавая свои жизни дорого. Они и полегли почти все (нескольких уцелевших, не оказавших сопротивления, воины Бейнира связали, оставив им на всякий случай жизнь – вдруг да прикопаны здесь еще какие сокровища!), однако и погибших северян было множество. Бейнир считал, шевеля губами, он умел считать. Десять, пятнадцать… больше тридцати, из семидесяти пришедших с ним! Бейнир остановился, словно громом пораженный. Да, он знал на своей шкуре, что побед без потерь не бывает, но никак не рассчитывал потерять больше половины людей со своего корабля! Кто теперь сядет на весла?! «Морской конь» ходит на тридцати парах, это большой корабль, и понадобится больше времени, чтобы вернуться домой, и больше усилий, чтобы управлять мощным «драконом». А осенние шторма уже близко, и воды неспокойны. Смогут ли оставшиеся выгрести против волн Северного моря?..

Бейнир не умел долго предаваться тоске, это чувство ему было несвойственно. Он вернулся в монастырский двор, постоял немного, сосредоточенно думая, а затем отдал приказ:

– Всех, кто остался жив, заковать и на весла. Раненых берите тоже. Если им суждено выжить, тоже будут грести, если нет, море их примет.

– Может, нам следует наведаться в деревню?

– Я больше ни одной жизни не отдам! – прорычал Бейнир. – Коль у них монахи так дорого себя продают, может, и крестьяне непросты! Слыхал я, как не вернулся из похода старик Стюрмир. Эйрик из Кьётви-фьорда затем пошел по его следам, так ирландки в наших шлемах суп варили. Вдруг у них припрятан в селении сильный шаман? Хватит. Мы взяли богатую добычу, возьмем и рабов.

– Даже тех, кто еле дышит? – Тинд пнул лежащего монаха, который показался им безумцем; меч стоял рядом с ним в земле, словно христианский могильный крест. – Стоит ли тратить пресную воду на это блаженное дерьмо?

– И этих, – отрезал Бейнир. – Мне все равно, лишился ли кто из них разума или нет. Если сможет ворочать веслом, пусть говорит со своими богами сколько угодно. Мы должны отплыть с рассветом.

– Но мой вождь, – пробормотал изумленный Тинд, поняв, что Бейнир говорит всерьез, – это же оскорбление богам!

В самом деле, рабы-гребцы на «драконе»! Это не только опустит тень на воинов, это может разгневать море.

– Я знаю, – тяжело молвил Бейнир, – и буду просить богов, чтобы они простили нам этот поступок. Иди, Тинд. Нам нужно возвратиться домой.