Читать книгу Невеста диверсанта - Оксана Обухова - Страница 1

Полученные задания и взятые обязательства Евдокия Землероева привыкла исполнять с запасом – на пять с приличным плюсом. Подобное свойство Дуси умная подруга Линка Синицына обзывала синдромом отличницы. Иногда плюсовой запас выходил Землероевой боком и даже задницей, но кармана в общем-то не тяготил: «Лучшее враг хорошего» – идеология для осторожных, считала Евдокия.

Как оказалось, подобные настроения не касались случаев загорания в солярии. С солярием перфекционистка Землероева перестаралась примерно плюса на три. Как только услышала от знатно загорелого Николая Васильевича осторожный намек: «По сути дела, Дуська, мы как бы из Эмиратов только что приехали…», так и побежала перебарщивать. С усердием. Поскольку отставного шпиона (?) Шаповалова Николая Васильевича нынешняя сыщица уважала безгранично, его намеки принимала к действию со всем старанием и юношеским пылом.

В результате чего подпаленная на горизонтальном лежаке солярия голая задница пылала уже совсем не фигурально, а горестно фактически – Дуся ерзала по автомобильному сиденью, колкая шерстяная обивка переднего кресла «Нивы» покусывалась даже через шорты.

Шевелиться было больно, иногда Землероева тихонькой ойкала. Деликатный шпион-пенсионер пропускал эти охи мимо ушей, хотя еще час назад, встречая Дусю с чемоданом у подъезда, Васильевич лицо таки не сохранил: как увидел малиново-свекольные ланиты потенциальной невесты так, попросту сказать, и обмер. Вышедшая из подъезда Евдокия напоминала освежеванного поросенка. Капельку абсурда в картину добавляли злостно розовый цвет чемодана на колесиках и фантастические фиолетовые бантики на босоножках-шпильках. (Хотя тут надо коротко обмолвиться: в отличие от ланит, бантики и чемодан выступали по делу.)

Ума не замазывать ланиты тональным кремом Дусе, хорошо, хватило. Управляя «Нивой», Николай Васильевич порой негромко вздыхал и крякал, но прочих гласных комментарием не делал.

Евдокия на уважаемого дяденьку шпиона даже косых взглядов не бросала. Трагически переживала, что тот корил за себя за опрометчиво сделанное предложение.

Спасая положение, снимая неловкое молчание, Николай Васильевич изничтожил тишину вопросом:

– Пробежимся по именам и датам, Евдокия?

– Угу, – кивнула сыщица. Помедлила секунду и продолжила: – Наша свадьба, Николай Васильевич, назначена на одиннадцатое октября…

– Ошибка, – перебил пенсионер. – Не Николай Васильевич, Дусенция, а Коля.

– Пардон, любимый, – хмыкнул дивный поросенок Дуся Землероева.

…В детективное агентство «Сфинкс» Шаповалов приехал вчера вечером. Приехал по звонку, и потому сыщицкий начальник Паршин и его единственная подчиненная Дуся – ждали. Паршин с деловитой сосредоточенностью, как вероятного клиента, Евдокия со смущенным нетерпением: нынешним июнем шпион-пенсионер и молодая сыщица любезностями обменялись: Евдокия уберегла от смерти дорогих для Шаповалова людей, Васильевич в долгу не остался – спас Дусю от жуткой гибели в огне. И кто из них в той ситуации проявил больше героизма, не ответил бы даже многоопытный отставной капитан полиции Олег Паршин. Евдокия производила реверансы в сторону Васильевича, Шаповалов, не кривя душой, считал спасительницей Евдокию.

Короче, оба были молодцы и бравые ребята. Землероева пошла бы за Васильевича и в огонь и в воду.

– У меня друга четыре дня назад убили, – едва присев на стул, без экивоков приступил вчера к беседе Николай Васильевич. – Я был на отдыхе, как только получил известие, тут же вылетел в Москву. Поменять билеты сразу же не получилось, так что на похороны я опоздал, но завтра выезжаю в Н-ск.

Евдокия быстренько представила карту России, мысленно нашла на ней довольно крупный областной центр на юго-востоке отчизны.

– Чем мы можем вам помочь? – серьезно проговорил Олег.

– Да тут, знаете ли, какое дело… – чуть смутился Николай Васильевич. – Мне помощь, собственно, не нужна, мне требуется фактор дестабилизации…

Олег и Дуся одномоментно подняли вверх брови.

Кто есть таков Николай Васильевич Шаповалов, сыщики доподлинно не знали. В начале знакомства Евдокия его в лоб спросила: «Вы, дядя, кто? Бывший нелегал на пенсии, военспец или просто – диверсант из ГРУ?» Васильевич тогда отшутился, опытно затуманил девичью головку, ответ оставил за резвым девичьим воображением. (А места для воображения хватало, поскольку Евдокия видела Васильевича в деле.)

И в том, что любая помощь матерому разведчику – без пользы, Олег и Евдокия совсем не сомневались. Вопрос стоял в обратном: в чем заключался интерес заслуженного господина к двум обыкновенным столичным сыщикам?

…Васильевич повествовал. Паршин все больше хмурился. Евдокия ерзала от нетерпения. У Паршина хватало опыта понять, что дело заворачивается круче некуда. Молоденькая подчиненная тихонько била копытом и покусывала удила: готовить рапорты о проказах жен ревнивых толстосумов – занятие малопочтенное, расследовать убийство – мечта любой девицы-сыщицы, воспитанной на детективах Агаты Кристи, Жапризо и славной тетеньки Марининой.

– С Ильей Муромцевым мы знакомы лет сорок. Он был моим наставником, я ему по гроб жизни… – Васильевич вздохнул. Продолжил: – Илья позвонил мне за день до гибели. Узнал, что я за границей, разговор свернул: мол, приедешь домой, поболтаем задешево. Задешево – не получилось.

Илью Владимировича Муромцева, коего вполне оправданно и давным-давно прозвали Ильей Муромцем, убили выстрелом в висок из его собственного наградного пистолета в собственном же доме. Преступник попытался придать убийству видимость суицида, но недостало опыта, да и медэксперт не лаптем щи хлебал. Большего по сути дела Николай Васильевич пока не мог сказать: «Приеду на место, разберусь детально», – пообещал, и сыщики ему поверили.

Рассказывая о происшествии, Шаповалов достал из портфеля несколько обыкновенных школьных тетрадок в девяносто восемь листов, положил их на письменный стол Паршина и объяснил:

– Эти тетради мне сегодня передала наша общая с Ильей знакомая – Марина Сомова. Сам Илья передал ей свои дневники за две недели до гибели.

– Зачем? – резонно спросил Олег.

– Вот то-то и оно, – медленно, задумчиво кивнул Николай Васильевич. – За две недели до смерти Илья пришел к Марине и попросил ее спрятать тетради у нее в доме, так как часть дневников у него украли. Причем выкрали не все, а лишь последние, написанные за шесть лет. Марине практически через день пришлось срочно выезжать в Москву – сестра у нее тут в больницу угодила, но на похороны Ильи она приезжала и, уезжая обратно в столицу, дневники захватила с собой. Вчера вернулась, сегодня встретилась со мной и передала тетрадки мне. Сказала: «Ты лучше разберешься, что с этим делать».

– Вы их проглядывали? – хмуро уточнил Олег.

– Пока лишь по диагонали, – подтвердил гость сыщиков. – Обычные дневники человека на пенсии. Никаких секретных данных они не содержат, в тетрадях скорее размышления о жизни, какие-то наблюдения… Так сказать, разговор с бумагой по душам.

Шаповалов огорченно помассировал затылок, собрал на круглом лбу с залысинами тугие поперечные морщины…

– У вашей подруги есть какие-то соображения по этому поводу, Николай Васильевич? – подтолкнул задумавшегося визитера Паршин.

– Марина – бывший следователь по особо важным делам, – сообщил Васильевич, – так что соображения у нее, естественно, есть. На похоронах она встречалась с коллегами, разговаривала с близкими Ильи… Тут мне, наверное, надо сказать, что Муромец ушел на пенсию с должности начальника областного ФСБ и окружение у него – соответствующее. Так что дело на особом контроле находится. Но разговоры, ребята, – Шаповалов глубоко вздохнул, – ходят нехорошие. Следствие рассматривает версии связанные с профессиональной деятельностью Ильи, но… все негласно сходятся на мнении – убийство совершил человек из ближнего круга. Вероятно даже – родственник.

– Ого, – негромко присвистнул Паршин. – И отчего же?

– А других вариантов попросту нет. Вместе с Ильей погибла и его собака – овчарка Буран. Пес был отлично выдрессирован и ни за что не подпустил бы вплотную к хозяину вооруженного человека. Илью и Бурана обнаружили во флигеле, где Муромец оборудовал кабинет. Выстрел был произведен с минимального расстояния, убийца даже попытался придать происшествию видимость суицида. Но по раневому каналу и отсутствию порохового ожога на виске медэксперт сразу же установил неловкую реконструкцию. В Бурана выстрелили уже позже, это удалось определить по капелькам человеческой крови, попавшей на лапы и шерсть собаки.

Опытный оперативник Паршин мгновенно представил картину места преступления и задал рабочий вопрос:

– Флигель расположен в отдалении от основного дома? Как получилось, что двойной выстрел не привлек внимания?

Николай Васильевич признал вопрос существенным и дополнил рассказ пояснением:

– Неподалеку от поселка, за леском, находится полигон спортинг-клуба. Если ветер бывает попутным, то звуки выстрелов слышны. В поселке к ним давно привыкли, не обращают внимания.

– Что такое «полигон спортинг-клуба»? – быстренько воткнула вопрос Евдокия.

– Это, Дуся, место, где по летящим тарелочкам стреляют, – прокручивая в голове какие-то мысли, пробормотал Олег и пристально, многозначительно поглядел на визитера: – Родственниками Муромцева там занимаются, Николай Васильевич?

Шаповалов опечаленно покачал головой:

– А с родственниками, братцы, такое дело. У Муромца два сына. Максим дослужился до должности начальника городского Управления внутренних дел. Евгений руководит таможней. Династия. Все сыны на государевой службе и при больших чинах. Снимать следы пороховых газов с рук начальника УВД и его родни… сами понимаете, никто не стал.

– Нормально, – отклоняясь на спинку офисного кресла, протянул Олег. – И как же в такой семье…

Вопросительно построенную фразу Паршин недоговорил. Исподлобья поглядел на гостя, губами и бровями красноречиво поиграл.

– Да я вот и сам думаю – как это? – согласился Николай Васильевич. – Максима и Женьку я с детства знаю. Хорошие ребята. Правильные. У Женьки из-за этого даже ряд проблем на службе возникал – неудобный он таможенный начальник. Как Верещагин в «Белом солнце пустыни» мзду не берет, за державу обижается. Но подвинуть сына Ильи Муромца не получалось, династия своих в обиду не дает. – (При этих словах Олег понятливо склонил голову. Дуся изобразила понимание момента, придав глазам глубокомысленный прищур.) – В последнее время, правда, умные головы придумали, как Женю с дороги убрать. Предложили Евгению Ильичу баллотироваться на пост мэра. Но тот пока паузу держит – думает.

– Как у вас там все лихо закручивается-то, – покосившись на ерзающую Евдокию, негромко произнес Олег. – Сплошь начальники и мэры…

– А эти сыновья женаты? – вступила в разговор Землероева.

– Да. Оба. И дети уже взрослые.

– И… как эти жены-дети? Они все тоже при чинах?

Николай Васильевич в нескольких предложениях обрисовал семейное положение Максима и Евгения. Жена полковника УВД – адвокатесса Алла. Причем не рядовая, одна из лучших в городе, до перехода на другую сторону закона много лет работала в прокуратуре. Таможенник Евгений женат вторым браком на очаровательной безработной барышне Терезе.

Относительно внуков Муромца Васильевич почти не распространялся. На момент убийства деда в городе был только старший сын Максима и Аллы – Илья-младший. Он так же продолжил династию, пойдя служить в полицию, сейчас работает «на земле» в чине старшего лейтенанта. Прочие внуки в то время были на отдыхе: старшеклассник Сержа в лагере, двоюродные сестры-студентки Ирина и Милена вместе выезжали на Кипр.

По существу же дела Васильевич сказал вот что. Его приятельница Сомова провела в родном городе чуть меньше суток, но, поскольку на должности следователей по особо важным делам не назначают бестолковых теток, узнала многое. Пообщалась с коллегами, расследующими убийство бывшего начальника областного ФСБ, и донесла до Шаповалова собственное мнение: пропажа дневников и убийство, вероятнее всего, звенья одной цепи. И действовал тут – близкий. Николай Васильевич вспомнил, как складывался его последний телефонный разговор с Ильей Владимировичем и согласился с версией подруги.

– Илюша был поразительно тактичным человеком, – мрачно рассказывал гость сыщиков. – Он не любил никому доставлять лишнего беспокойства. Как только узнал, что я с дамой за границей загораю, сразу же начал прощаться: «Приедешь, поговорим предметно и задешево». Я попытался его остановить, стал спрашивать, что случилось: «Дома или по работе что-то старое проклюнулось?». По голосу почувствовал – Муромец не просто так звонит! Илья ответил странно. Расстроено. Дословно – так: «Да вот, Мухобой, знаешь ли… тут и семейное, и по делу. Все как-то вместе клеится. Крысу я, Коля, на груди пригрел». – Произнеся эту фразу покойного наставника и друга, Николай Васильевич раздосадовано треснул ладонью о стол: – А я еще недоумок пошутил тогда: «На груди, Муромец, не крысу, а змею пригревают»!

Евдокия быстро встала, налила для уважаемого гостя стакан воды, предложила выпить, успокоиться.

– Спасибо, – мрачно поблагодарил Николай Васильевич и пристально поглядел на молоденькую сыщицу. – Перехожу к сути. К просьбе. Евдокия ты не могла бы стать моей невестой и поехать в Н-ск?

Из полуоткрытого рта Паршина свесилась неприкуренная сигарета, прилипшая к нижней губе. Глаза «невесты» превратились в две бестолковые зеленоватые пуговицы, в ответ на предложение Евдокия изобрела неимоверно дурацкий вопрос:

– Николай Васильевич… вас что, Инесса Сигизмундовна бросила?!

– Типун тебе на язык. Инесса в Эмиратах еще неделю загорать будет. Я один домой вернулся.

– А я… как бы…

– Вот именно что «как бы», – не дожидаясь, пока Дуся мысль оформит, серьезно кивнул отставной шпион. – Я уже вам говорил, что мне нужен факт дестабилизации. Муромцевы, братцы, очень серьезно ко мне относятся. И если Илья был прав, и крыса окопалась в его доме, то человек этот может стать нешуточным противником. Мне нужно как-то расшатать, поколебать его прежнюю уверенность в умственных способностях Коли Мухобоя.

– В смысле? – слегка обиделась Евдокия. Намек, что она в качестве невесты – признак старческого слабоумия жениха Мухобоя, оплеуха та еще!

– Ну вот представь, – не слишком отвлекаясь на девичьи рефлексии, продолжил бывший диверсант (или военспец, или нелегал, или кто-то там еще заслуженный). – Примерно три недели назад я сообщил Илье, что собираюсь жениться. Пригласил на свадьбу, отправил приглашение. Но о невесте ничего не говорил, сказал только, что ее Инессой зовут, а в остальном – сюрприз и тайна.

– Но так я же вам во вну… – Евдокия сбилась на полуслове.

– Именно, – кивнул гость. – Ты годишься мне во внучки. И лучшего доказательства, что я как следует тронулся, придумать невозможно. А если ты, Дуся, еще и правильно ситуацию обыграешь, то и тебя всерьез не примут. При тебе, Дуся, смогут говорить более свободно. Мне глаза и уши там нужны, понимаешь?

– Навряд ли это выгорит, – вставил Паршин. – Убийца – человек настороженный и не станет откровенничать ни перед глупенькой невестушкой, ни перед умненькой девочкой.

– А мне откровенностей и не потребуется, – жестко произнес диверсант. – Дусе нужно только болтать обо всем подряд и сообщать мне, кто и о чем ее спрашивал. По вопросам я смогу вычислить заинтересованность людей к определенным темам. А уж темы, господа, поверьте, я изобрету в достатке, наживок накидаю всюду. От тебя, Евдокия, потребуется немногое – запоминать и слушать. Я один за всеми не поспею, мне надежный человек рядом нужен.

Паршин хмыкнул: в епархии Николая Васильевича подготовленных специалистов по убалтыванию и подслушиванию хоть пруд пруди! А он пришел за девочкой с бухгалтерским дипломом, случайно залетевшей в сыщицы.

Совершеннейшая хрень. Пусть даже эта девочка себя куда как браво проявила. Как ни крути, ни поворачивай, Васильевич просит Евдокию отправиться «дестабилизирующим фактором» в семью, сплошь состоящую из профессионалов сыска.

– Николай Васильевич, – нахмурился Паршин, – вы хорошо подумали?

– Три дня как думаю, – оповестил шпион на пенсии. – Свой дом Илья «бабьим царством» называет. Дуся мне там крайне полезна будет.

– Где-то мы это уже слышали… – пробормотал Олег. Дуся, кивком подтвердила, что у нее похожее дежавю возникло.

Настоящая невеста Николая Васильевича – Инесса Сигизмундовна – была тещей криминального авторитета Саши Миронова. Двух месяцев не прошло – Саша сидел в том же гостевом кресле, что и Николай Васильевич, и говорил примерно то же самое. Дом – бабье царство, вотчина тональных кремов и шелковых чулок, да подросший на его сединах детский сад. Что с этими детьми и бабами делать, уголовник Саша знать не знал, так что подайте ему срочно Дусю! (Которая и перед Мироном ранее умудрилась славно выступить и зарекомендоваться.)

Повторение пройденного уловил и Николай Васильевич. Приподнял левый уголок рта, грустно усмехнулся:

– Ничего похожего с июньскими событиями не произойдет, Евдокия. Обещаю. Ты поедешь в Н-ск не сыщицей, а девочкой-погремушкой в розовых бантах.

– Кто девочку обидит, да? – глухо произнес нынешний начальник Дуси, владелец «Сфинкса» Паршин.

– Олег, Евдокия только гнездышко слегка разворошит, полным идиотом меня выставит, день-два и может отчаливать, – выдержав направленный, тяжелый взгляд капитана, сказал Васильевич.

– Ага! – пискнула «погремушка» Землероева. – А если не успею «поболтать, послушать»?!

Мужчины перевели глаза на воодушевленную будущим заданием сыщицу, рвущуюся в бой за дорогого друга и спасителя. Немного помолчали. Подумали. Рассудочный Дусин начальник поискал в голове аргументы, способные оставить Евдокию в столице под бдительным начальственным крылом. Васильевич, напротив, казалось, уже примерял на голову Землероевой идиотски пышный бант. (Шаповалов в Дусю верил – девочка не промах; в себе не сомневался – он молодую сыщицу убережет.)

Евдокия же тем временем суматошно составляла план мероприятий на оставшийся огрызок дня, вспоминала, что из собственного гардероба подойдет для роли бестолковой курицы в бантах? «У соседки Зойки есть потрясный чемодан… Попрошу, даст на прокат. Синицына недавно из Турции вернулась, убийственную шляпу привезла… Кое-что в пайетках и стразиках придется докупать…» Сочиняя на ходу новый (ослепительный) облик, Дуся не забыла и о главном:

– Николай Васильевич, в дневниках Ильи Владимировича может быть что-то полезное для меня? Вы дадите мне их почитать?

– Дам, – подумав, согласился Шаповалов. – В тетрадках есть кое-какие размышления о близких, так что – не лишено.

– Спасибо. Я ходила на курсы быстрого чтения, надеюсь управиться за ночь.

Паршин смотрел, как ретиво, не посоветовавшись с начальством, его подчиненная взялась за дело. Вздохнул и обратился к гостю:

– Николай Васильевич, позвольте мне кое-что сказать… Вы понимаете, что Евдокия засобиралась на «расследование» в дом, где на ходу подметки рвут? На любой прокол мгновенно и профессионально реагируют?

– Понимаю, – серьезно согласился Шаповалов.

– И как, вы думаете, профессионалы отреагируют, если Дуся пару раз, на чистом автомате и в запарке, не отзовется на имя Инессы? – Николай Васильевич сразу не ответил, и Олег продолжил: – Неужели вы не понимаете, что отсутствие сексуального притяжения между «женихом» и «невестой» не останется незамеченным? Вы ж не можете всерьез надеяться, что Дуська сумеет изобразить к вам пылкую любовь? Я бы, например, мгновенно фальшь почувствовал и…

– Я понял, – перебил Олега гость. – Отвечу по пунктам. Имя Дуся имеет достаточно синонимов – «душенька», «душечка», «милая», «красавица». Никто не удивиться, что старый влюбленный дуралей так называет свою девочку. Я так же могу сказать Муромцевым, будто мою невесту назвали в честь какой-то родственницы, что детка не выносит своего имени и с пеленок привыкла отзываться на «Дусю-Душечку»… А в остальном… В остальном, Олег, чем большим остолопом я буду выглядеть, тем лучше. Мне совершенно наплевать, что подумают родственники Муромца о том, что молодую девочку совсем ко мне не тянет, а я на ней рехнулся. Понимаешь? Мне выгодно, Олег, если они так подумают, я на это и рассчитываю.

– А если Дуся будет каждый раз запинаться, обращаясь к вам на ты? – не уступая, набычился Паршин.

– У нас будет почти десять часов в дороге, чтобы обкатать это обращения. Но если я почувствую, что Евдокия не справляется, оставлю все как есть – старорежимно, по отчеству, на вы.

– Запутаетесь.

– Я?

– Дусенция налажает, – вздохнул Олег. (На возмущенно вякнувшую Землероеву даже глазом не повел.)

– И пусть, – пожал плечами дедушка-диверсант. – Чем больше непоняток, тем лучше. Если противник не понимает, что происходит, то отвлекается на несущественность, а это и есть – дестабилизация обстановки.

* * *

Ухоженная «Нива» Николая Васильевича пересекала длиннющий широченный мост, очнувшийся от полудремы «деструктивный фактор» Дуся Землероева во все глаза глядела на разворачивающуюся панораму речного порта с пакгаузами, рельсовыми нитками, поворотливыми кранами и мельтешащими муравейными людьми.

– Епархия Евгения Ильича? – спросила, позевывая и прищуриваясь на громадные сухогрузы у причалов.

– Угу, – кивнул Васильевич. – По большому счету, здесь, Дуська, первый порт, куда заходят корабли класса «река-море», так что работы у Женьки хватает. Высокое белое здание видишь? Таможня – там.

…Река осталась позади, Дуся расслабленно сползла вниз по сиденью, попробовала пристроить на окне ноющую голову.

– Устала? – заботливо спросил «жених».

– Немного, – призналась Евдокия.

Ввиду возникшего цейтнота десять дорожных часов Васильевич употребил на уточнение-заучивание множества нюансов. Решал вопросы: где они с «невестой» познакомились, когда и при каких обстоятельствах, как зовут «тестя», «тещу» и любимых тетушек, какой ВУЗ заканчивала «суженая», как прозвище ее любимого кота, что Дуся ест, что пьет, в чем спит… Храпит или сопит тихонько? Боится сквозняков или жары? Умеет ли готовить…

Короче, Евдокия язык стесала, рассказывая о себе. Шаповала попросил ее болтать обо всем подряд, плыть по волне. Иногда задавал наводящие либо уточняющие вопросы, по ему только ведомым причинам порой просил конкретики в самых незначительных местах повествования. Помимо прочего Николай Васильевич предложил Евдокии выбрать из прошлого подходящий случай реального знакомства с молодым человеком, мысленно подставить на место юноши «жениха» Шаповалова и отталкиваться от этого.

– Враки, Дуся, надо привлекать по минимуму. Не то запутаешься. Ты мне рассказываешь, я запоминаю, и можешь быть уверена – не ошибусь.

Евдокия поведала Васильевичу потрясающую историю краткого курортного романа. Пролонгировала его под конкретный случай и попыталась проэкзаменовать внимательного слушателя. «Жених» произвел рассказ практически дословно, – припомнил и погоду, и цвет платья, и ободранную пальму под балконом. Евдокия поняла, что каждое ее слово удобно разместилось в организованной шпионской голове, и легонько устыдилась: «Кого я проверяю?! Васильевич, поди, каждый придорожный столб «сфотографировал», царапины на нем запомнил!»

…Машина миновала город по объездной автостраде и повернула на отлично асфальтированную дорогу к бывшим обкомовским дачам, где располагалось домовладение отставного руководителя областного ФСБ Ильи Владимировича Муромцева. Дорогу окружал ухоженный сосновый бор, где даже свежевыкрашенные урны встречались местами.

Евдокия зябко, нервно повела плечами:

– Красиво тут… Сосны, вид на реку… Местная Рублевка, да?

– Пожалуй, – кивнул Николай Васильевич и, съехав на обочину, остановил машину. Выключил двигатель и, положа правую руку на спинку кресла, повернулся к Евдокии всем корпусом. – Ты как?

Дуся облизала губы, сглотнула и пискляво наврала:

– В порядке.

– Вижу, в каком ты порядке, – буркнул отставной шпион.

Наверное, в каких-то специальных подготовительных центрах девушек шпионок учат составлять невозмутимые мины из идущих вразброд, подрагивающих губ и щек, из ерзающих бровей и пылающих ушей. Наверное, эти девушки умеют не сверкать очами, как испуганные кошки из кустов. Умеют подавлять тремор пальцев. Правильно модулировать голос, а не пищать, словно придавленные мышата.

Но Дусю этому не обучали, Землероева пять лет училась дебет с кредитом сводить. И посему сейчас одновременно напоминала и несчастную кошку, и пугливого мыша: сама себя поймала и закрутила в нервный узел.

– Коньячку налить? – спросил Дусю памятливый «нареченный» Николай Васильевич.

В дороге, плавая по вольным просторам памяти, Евдокия рассказала «жениху», как любила в детстве представляться перед родственниками. Как вставала на табурет перед накрытым для родственников столом и запоем декламировала о Снегурочке и елочке, сером волке и трусливом зайке сереньком. Как позже впечатляла маму поэмами из школьного курса и выслушивала похвалы от лучшей подруги Синицыной. (Мама и Синицына находили Дусю чрезвычайно талантливой особой.) И если б не одна проблема – пресловутый страх толпы и сцены, – на том же сошлись бы и экзаменаторы из театрального института.

Но – не сложилось. Дома Дуся могла вообразить себя хоть Джульеттой, хоть Ромео в шляпе, попадая в класс или на шумный детский утренник – столбенела. Мямлила. Потными пальчиками подол мусолила. Талант так и остался б втуне, не пойди Евдокия Землероева в сыщицы, не выпей однажды коньячку «на деле».

Глоток коньяка сотворил с непьющей Дусей форменный переворот! Куда-то делись стеснительность и зажатость, куда-то запропал испуг показаться глупой и неуместной. Приняв на грудь грамм тридцать, Евдокия выступила на все сто пятьдесят и даже подралась!

О чем и рассказала памятливому «жениху».

Николай Васильевич, пробормотав «в Греции все есть», достал из бардачка плоскую фляжку. Открутил от нее вместительную крышечку, набулькал туда с горкой:

– Выпей, Дусенька. Оформись. И туфельки свои на каблучках надень.

Дуся выпила, зажмурилась. Некоторое время прислушивалась к ощущениям – на пустой желудок забирало быстро. И в результате, томно поведя очами, проворковала:

– Николай Васильевич, а если я тебя «папочкой» называть буду, это как – не перебор?

Васильевич пригляделся к пьяненькой помощнице, понял, что Евдокия подбирает правильную ноту для начала выступления, кивнул:

– Уви, мон шер. Называй как хочешь. Хоть «папулей», хоть «драгоценным козликом»…

Минут через десять гламурная композиция из подвыпившей Дуси, бантов и каблуков произвела фурор. Верная себе отличница Землероева выступала на пять с плюсом.

Николай Васильевич привез Евдокию в гости к воспитанным людям. На лицах Максима Ильича и его младшего таможенного брата, вышедших встречать Шаповалова к воротам, не дрогнул ни единый мускул, когда из «Нивы» выбралась неимоверная девица с блестящей киской на майчонке. Евдокия тряхнула головой – в ушах подпрыгнули сережки в виде крошечных котят, и церемонно пискнула:

– Инесса.

И протянула мужикам наманикюренную лапку.

Лапку ей пожали вяленько, по очереди. Мускулы и тут не дрогнули, но глаза сверкали все же пораженно. Общее впечатление от Дуси в кошечках и бантах чуть позже выразила дочь Евгения Ильича – Милена. По правде сказать, и это мнение Евдокия считала по артикуляции губ воспитанной девушки. Милена стояла вдалеке, на дорожке, ведущей к двухэтажному каменному дому, слегка покачивая головой и округляя синие глаза, девчонка четко прошевелила пухлыми губами: «Оф-ф-фигеть!..»

Евдокия мысленно с ней согласилась и посчитала парад принятым. Оглянулась к «Ниве», где два Ильича сердечно тискали в объятиях друга покойного отца, и капризно прогнусавила:

– Ну, папочка… А чемодан?

Николай Васильевич молодцеватым рывком выдрал из багажника огромное розовое чудовище на колесиках. Младший Ильич перехватил багаж у дяденьки-пенсионера и, старательно не глядя на застывшую в эксклюзивной московской позе Землероеву, поволок чудовище к апартаментам.

Дуся убила комара на голой коленке, одернула короткую, почти прозрачную цветастую юбку и зацокала каблуками по плиточной дорожке. Из умных книжек и небольшого, но славного сыщицкого опыта Евдокия знала: первое впечатление – неубиваемо, незабываемо. Его не вытравить ни оговорками, ни ляпами, Дуся выверенно и целенаправленно создавала реноме реально чокнутой девицы с комплексом Электры в полный рост. В чемодане хранились два комплекта одежды достойных похоронных расцветок, но ради первого убийственного впечатления «невеста» разоделась в разноцветные шелка и банты.

Евгений Ильич дотащил поклажу до комнаты на втором этаже, внес чемодан в просторную светлую спальню и, поглядев на мрачного Васильевича, произнес:

– Располагайся, дядя Мухобой. Мы ждем внизу. Помянем папу.

Николай Васильевич закрыл за Евгением дверь, прошелся по комнате до огромного квадратного окна… И замер. Надолго.

Евдокия смотрела в спину задумавшегося Шаповалова. Переминалась с ноги на ногу и не знала, как себя вести. Она здесь представлялась и работала, а для Васильевича здесь каждая сосна, любовно высаженный кустик, ступеньки на крыльце – воспоминания о друге.

На той скамейке, что видно из окна, они сидели. По этим дорожкам они гуляли. Выпивали на веранде. Шашлычки зажаривали на мангале. Траву под соснами косили…

Тоска лежала на понурых плечах ветерана. У Евдокии сердце защемило.

– Николай Васильевич… – тихонько позвала сыщица. – Мне чемодан разбирать, переодеваться?

– Сбиваешься, Дусенция, – неожиданно и хрипло отозвался Шаповалов. – Я папочка, а не Николай Васильевич.

– Простите… Прости.

– Вот это правильно, – сказал Васильевич и развернулся. Лицо матерого разведчика отражало такую мрачную решимость, что Дуся мысленно пожелала убийце его друга сдаться добровольно и обязательно властям. Евдокия уже знала, что у чужого жениха рука не дрогнет, нажимая на спусковой курок, теперь была уверена, что этот дяденька способен разорвать врага и голыми руками.

Лицо Шаповалова напугало Евдокию, и он это понял. Улыбнулся вымученно, потер подбородок пятерней.

– Как думаешь, мон шер, мне побриться?

– И так нормально. Не на празднике.

Евдокия старательно обходилась без обращения. (Коньячные пары помаленьку выходили.) Пугливо поглядывала на двуспальную кровать.

– Не переживай, приставать не буду, – нашел в себе силы для шутки понятливый шпион. – Но спать придется вместе, Дуська. Мы как-никак жених с невестой и люди современные. – Дуся молча кивнула, потянулась к застежке чемодана. – Ты тут давай переодевайся, сполоснись с дороги, а я вниз пойду. Пока девчонки стол накрывают, потолкую с ребятами. Есть о чем.

Николай Васильевич двинулся к двери, Евдокия остановила его на пороге смущенным вопросом:

– Васильевич, а почему тебя здесь дядей Мухобоем величают?

Шаповалов задумчиво поджал губы, подумав, предложил:

– У меня будет повод на спортинг-полигон зайти. Возьму тебя с собой, там покажу, как получают такие прозвища.

* * *

После душа Евдокия причесывалась у окна, дающего обзор практически на весь немаленький участок. Смотрела на крышу крохотного флигеля, почти скрытого за порослью елочек. Поглядывала на второй, недавно выстроенный дом, где по рассказам Шаповалова обосновался младший сын Муромцева с семьей. Прикидывала, можно ли незаметно пройти от ворот до флигеля, не попадая под обзор окон первого этажа дома Ильи Владимировича и жилища его таможенного сына?

Получалось – можно, но скачками и вприсядку. И это, если не учитывать охранника Бурана. А пес, по мнению Васильевича, чужого близко не подпустил бы!

Загадка.

Участок по периметру окольцевали пышные кусты колючего боярышника, так что через забор здесь не перемахнуть никак. Да и поселок из бывших обкомовских дач отлично охраняется… Проезжая от шлагбаума, Васильевич показал Дусе крышу губернаторского дома.

Головоломка. Не исключено, составленная профессионалом, без надежды на ответ.

К столу, накрываемому на веранде, Евдокия спустилась в черном костюмом с явным намеком на школьную форму (и приснопамятный дуэт «Тату»): юбка в складку до колен, пиджачок с рукавами до локтей, белая блузка-топ воротом чуть-чуть топорщится. В чемодане был и черный галстук, но по причине духоты и подпаленной в солярии кожи Землероева его презрела. Решила – так сойдет, и без того картина маслом вышла: двадцатипятилетняя девица на выданье в нимфетку заигралась.

Выпивающие у перил веранды мужчины окатили вышедшую Евдокию взглядами.

Не задержались. Но и не пофыркали.

Землероева покачалась на носках туфелек-балеток, поерзала спиной по дверному косяку, но бросить «жениху» призывный взгляд – милый, ты меня забыл?! – не решилась, хотя по роли следовало бы. Николай Васильевич явно обсуждал нечто важное, хмурился, губу сосредоточенно покусывал.

В углу веранды, на плетеном кресле с высокой спинкой сидела грузная носатая бабушка с вьющимися волосами цвета соли с перцем. Глубоко посаженные черные глаза неприязненно исследовали новоявленную «погремушку». Сказать по совести, будь Землероева сама собой, она б под этим взглядом и скончалась бы.

Но Дусю защищала роль – пуленепробиваемая глупость. Евдокия сделала вид, будто приняла негодующий взгляд за призыв к общению, прошелестела балетками по доскам пола и изобрела перед креслом с бабушкой нечто напоминающее книксен-реверанс с приподниманием подола и отставленной назад ножкой:

– Добрый вечер. Вы Ираида Генриховна? Меня зовут Инесса, но я с детства терпеть не выношу, когда меня так называют…

Взгляд бабушки из неприязненного превратился в пораженный, поскольку Землероеву несло. Еще по дороге в город Н-ск Евдокия наметила Ираиду Генриховну как основной источник информации и посему втиралась к бабушке в доверие.

По рассказу «жениха» Ираида Генриховна была матерью первой, покойной жены Ильи Владимировича – Елены Тимофеевны. Потеряв супругу, Муромцев не оставил тещу, не оторвал ее от внуков. Ираида Генриховна продолжала жить в доме зятя, даже когда тот повторно женился на Елизавете Викторовне, и, если верить мнению Шаповалова, руководила в доме абсолютно. Ираида обожала зятя, тот в долгу не оставался, хоть иногда подшучивал над властной тещенькой.

И коли уж разговор коснулся Ираиды Генриховны, то стоит сразу же обмолвиться: в компании мужчин, что без усердия потягивали коньячок на ступеньках веранды, стоял и ее младший сын Модест Казимирович, бывший сводным братом покойной Елены. Лет десять назад, когда тещеньку стали подводить ноги, зрение и нервы, Муромец уговорил Модеста переехать в этот дом. Модест поупирался. Но все же переехал. Николай Васильевич ворчливо намекнул «на все готовое». Поскольку подвизался Казимирович на малопитательной скользкой ниве театрального критика. «Когда из драматурга не выходит ничего путного, – сказал Николай Васильевич, – ему одна дорога – в критику. Бомбить талант по всем фронтам».

Чуть позже, поболтав с Миленой, Евдокия догадалась, что относительно «непутной» аттестации Васильевич слегка не прав. Бойкого, язвительного пера неудавшегося драматурга в городе побаивались, то есть принимали критика всерьез. Но в прочем, во всем, что не касалось театра, Модест, избравший амплуа милого светского сплетника, был славной душкой и отличным парнем.

Евдокия пригляделась к критику и поняла, откуда вырастали корни неприязни «суженого». Стопроцентный натурал Васильевич на дух не выносил бисексуалов с шейными платками! И посему, решила Дуся, был предвзят. Когда за столом ее усадили между Васильевичем и Казимировичем, Землероева здорово обрадовалась. Вероятно, так получилось не случайно: Муромцевы посадили рядом с «погремушкой» наиболее устойчивого к дурам родственника. Но все же, все же – Модест был сплетником и умным собеседником.