Читать книгу К-10 - Олег Дивов - Страница 1

Рыжики оказались порченые. Все.

Надо было, конечно, сразу насторожиться. Ох, неспроста у «десятки» вылез дефект по дизайну и неправильно прирос корректировочный чип. Но Павлов тогда лишь хмыкнул: десять процентов брака для опытной серии не трагедия, а достижение. Да и чип криво встал из-за внешнего сбоя, потому что в последний момент систему повело и режим упал. В удачной серии заключительный образец непременно выходит косой. Примета.

И вот. И здрасте, пожалуйста.

Завлаб Павлов вывел данные тестов на бумагу, уложил в красную папку с тисненой надписью «На доклад» и пошел к директору сдаваться.

Шефу, разумеется, уже накапали – мол, сколько возилась «тема К-10» с непрофилем, а тот возьми и сыпанись на выходных тестах. При таком раскладе надо вовремя падать на спину и задирать лапы кверху. Не ждать, пока вызовут, а самому предстать – вот он я, тупой-бездарный, жрите. Рвите когтями и поглощайте кусок за куском, довольно урча, хвостом подергивая от возбуждения, облизывая усы…

Год работы – коту ректально.

А еще фонды. А еще моральный ущерб: и репутация целой лаборатории подмокла, и личное самолюбие пострадало у всех по отдельности вплоть до последнего лаборанта – старались ведь, переживали.

А если до военных информация дойдет, тут вообще начнется… Самая эротичная часть балета. Приедут грузные дяди на черных длинных машинах, снимут огромные фуражки, почешут единственную свою извилину, четко отпечатавшуюся на лбу, и спросят: это как понимать, товарищи? Что за мину замедленного действия вы подсунули войскам? Как нам теперь к боевым изделиям относиться, коли у вас в гражданской серии такой опасный брак вылез? А вдруг эти, с позволения сказать, изделия в самый ответственный момент по швам затрещат? Мы вроде бы оружие для русского солдата заказывали, а вы ему – чего?!. Свинью?!

Ну, допустим, на свинью оно совсем не похоже.

Павлов решил идти через территорию. Так получалось дольше.

Четверть века назад, когда будущий завлаб угодил в НИИПБ, территория выглядела скромно: чахлые кустики, мелкие деревца. Зато сам Павлов был высок, широкоплеч, пышноволос и жизнерадостен. Территория с тех пор облагородилась, превратилась в ухоженный парк, особенно приятный сейчас, золотой осенью. А вот Павлов, напротив, с годами поплохел, стал грузным шкафообразным дядькой при намечающейся лысине и невосторженном – вне зависимости от времени года – образе мыслей.

Павлов шел, вдыхая полной грудью вкусный загородный воздух, и думал, какие это на самом деле глупости – старый, толстый, лысеющий, занудливый… Просто он так по-дурацки себя воспринимает. Особенно если встанет не с той ноги. Или когда чего-нибудь заболит в организме прямо с раннего утра. И сразу отражение в зеркале наводит тоску, одышка при ходьбе по лестницам приводит в ужас, а малейший сбой в программе вызывает желание топать ногами и орать на подчиненных… Ой, зря.

На самом-то деле он еще хоть куда мужчина. И голова получше, чем у некоторых. Вообще, обрить ее надо будет, эту голову. Раз уж лысеет – не начесывать три волосины поперек и тем более не наращивать заново лохмы, а собраться с духом – и под ноль. Соответственно возрасту и статусу. А что, мощная получится внешность. При такой-то солидной туше…

Павлову еще долго предстояло идти, и он массу глубоких мыслей успел бы отшлифовать до состояния концепций – лишь бы не думать о провале с рыжиками и предстоящем унижении, – но тут ему на умную и пока не обритую голову нагадили.

Капитально.

Кто другой на месте Павлова, да в его обстоятельствах, выдал бы полноценную истерику, с поросячьим визгом и пусканием слюней. Но Павлов был – мужик. И биотехнолог с громадным стажем. Поэтому он секунду-другую постоял, осознавая произошедшее, затем громко выругался, погрозил небу кулачищем, повернулся кругом и зашагал обратно.

Ворона – здоровенная, сволочь, – ехидно каркая, улетела к административному корпусу. Где-то у нее там было гнездо.

Поймать бы заразу да поставить над ней серию опытов! Или просто раскрасить под попугая – и отпустить. Хотя это уже жестоко…

В отдалении чуть покачнулись кусты, потом еще раз, подальше – словно вслед за вороной бросился скрытный, но крупноватый для местного ландшафта зверь. Павлов шевеления растительности не заметил. Ему было не до того.

«Нет худа без добра, лишний раз приму душ, – успокаивал себя завлаб. – И в виварий загляну, хотел ведь, а зачем, позабыл – может, вспомню…»

Если бы на Павлова нынче не ворона, а какая-нибудь лошадь с крыльями нагадила, он бы и этому обрадовался. Бессознательно, конечно. Неосознанно. До того ему не хотелось к директору идти.

Хотя от лошади, да когда она высоко летит, наверное, сотрясение мозга схлопотать можно.

* * *

В виварии оказалось непривычно тихо. Павлов, настроенный после мытья благодушно-расслабленно, ощутил неприятный укол в груди.

– Почем местечко у вас на кладбище? – спросил он дежурного лаборанта, стараясь не выказывать беспокойства и выдерживать давно натренированный для общения с подчиненными брюзгливо-ироничный тон. – Что происходит? Спят усталые игрушки?

– Нас посетил уважаемый коллега Шаронов. Вон стоит, двойку гипнотизирует. Я пытался его задержать, но вы же понимаете…

– А-а… – Павлову сразу полегчало. – Ладно, ты не виноват.

– Как они вчера котов душили, душили… – пробормотал лаборант. – Душили, душили…

Павлов в ответ только хмыкнул.

Завлаб Шаронов, орденоносец и лауреат, без пяти минут член-корреспондент, стоял перед второй клеткой, придирчиво изучая рыжика Бориса. Борис, в свою очередь, хмуро глядел на Шаронова.

Чувствовалось: дай этой парочке сойтись во чистом поле, они подерутся.

И не факт, что Шаронов не перегрызет «двойке» горло. При всей разнице в ловкости и физической мощи. Даже с учетом того, что «двойка» – гражданский вариант боевой модели.

Борис был самый яркий из рыжиков, почти оранжевый, в едва заметную желтоватую полоску. С очень приятной интеллигентной мордой.

Восемьдесят пять сантиметров в холке.

Чудный декоративный котик. Ну, здоровый вымахал, да.

А Шаронов насквозь пропах собачьей болью и кровью. У него и физиономия-то стала бульдожья от многолетних кинологических трудов. И фразы он не произносил – вылаивал.

– Что за дизайн задних лап? – спросил Шаронов вместо приветствия. – Зачем столько шерсти вокруг голени? Как от мамонта подставки. Жуть.

При виде Павлова «двойка» слегка оживилась и подошла к решетке ближе. Завлаб Борису приветственно махнул.

– И в целом у него корма слишком тяжелая, – заявил Шаронов. – Брак?

– Здравствуй, вообще-то, уважаемый коллега. Как жизнь собачья?

– Привет, привет. Жизнь, уважаемый коллега, полосатая. По четным продольно, по нечетным поперечно. Спасибо, что спросил. Давай не увиливай, а обоснуй свои лапы. Толстые.

– Ты чего явился? Издеваться надо мной пришел?

Шаронов одарил Павлова насмешливым взглядом.

– Слышал, у вас серия идет на мясо. Ну, я и… Пока не… Ладно, колись, на сколько процентов эта штука – «Клинок»?

– Физически на все сто. С телом мы не работали. Только слегка вправили мозги и сменили окрас. Так что конечности, столь возбуждающие тебя, – родные, от базы.

– И чего там прячется? В шерсти.

– Этот красавец уже нагулял восемьдесят кило, а если раскачать мышцы по-боевому, имеет право до девяноста. Представляешь, какая нужна серьезная конструкция, чтобы удержать его, когда он висит головой вниз?

– Зачем висит? Где?!

– Да где угодно. На дереве, на столбе… Где можно зацепиться когтями задних лап. А передними врага за глотку – хвать! Или по голове – бац! Ну и вообще, так спускаться удобнее.

– О-па… – восхитился Шаронов. – А я и не знал. То есть не интересовался. Тогда да. В целом одобряю. На уровне идеи. Но это ты не сам придумал. Есть такой у кого-то из виверровых. Прибамбас.

– Угадал. Мы подсмотрели сустав у гинеты, стопа выворачивается на сто восемьдесят градусов. Только гинета-то – крохотулька, а тут целый кошачий Терминатор. Сочленения выглядят мощно, но страшновато. Вот я и решил прикрыть их шерстью. Эти перья – для отвода глаз.

– Разумно. И все равно – не дизайн, – ввернул Шаронов.

– Я не могу переделать лапы, – сказал Павлов твердо. – Это же вмешательство в платформу. Сам понимать должен, такие серьезные изменения в опорно-двигательном сразу потянут за собой психику. А мы и без того умучились ее балансировать. Сбалансировали, ага… Нет, лапы – не буду. Ничего уже не буду…

– Тоже правильно, уважаемый коллега. Все равно кирдык.

– Это кто говорит? Шеф? Поэтому ты здесь? Явился, так сказать, донести точку зрения? Сердечно благодарен! А то непонятно, что кирдык! Вот ведь угораздило! У них там, наверху, семь пятниц на неделе. Сначала требовали, чтобы к осени кровь из носу была гражданская версия «Клинка», а теперь им как бы и не надо. Передумали. Но я-то серию – что? Запорол! Слил! Хочешь сказать, меня погладят по головке? Как же! Не в той системе трудимся… Спасибо, уважаемый коллега, что прибыл вестником грядущих наслаждений!

– Не рычи, – попросил Шаронов. – Я от себя лично. Мне и вправду интересно, чего ты тут. Нам вообще надо как-то… Плотнее. Ведь по работе, считай, почти год уже не виделись. Нет, я следил, конечно, за твоими делами. Так что осведомлен. В общих чертах… А меня, гляжу, подзабыли в «кошкином доме»! Какие у твоих подчиненных были рожи! Когда я зашел!

– Гордись, – посоветовал Павлов.

– И буду! – сказал Шаронов с чувством. – Кошатники, блин. Думаешь, не знаю, что меня твоя мелюзга Шариковым зовет? Юмористы! Ну какой я Шариков?! А?

«Вот заело беднягу», – подумал Павлов. В отличие от многих коллег он к Шаронову относился ровно. Может, потому что тот был ему совершенный антипод: энергичный пробивной дядька с установкой все делать по максимуму. Такой подход к работе сказывался на результатах – не раз и не два шароновская лаборатория плодила совершенно жутких выродков, от которых шарахались даже самые отчаянные проводники. Тем не менее, когда пошло в серию изделие «Капкан» для охраны спецобъектов, Шаронов отхватил Госпремию. Крошечная зверушка, собранная на платформе фокстерьера, гарантированно с одного укуса гробила вражеского диверсанта. А потом из института случилась утечка. И когда за рубежом оказались данные по «Капкану», на вооружение натовского спецназа тут же поступили кевларовые гульфики.

У Павлова тогда слетела с разработки очень интересная разведывательная модель. Вероятный противник, убоявшись русского военного зверья, начал отгонять от своих баз все, что размерами превышало клопа. И милые кошечки безобидной внешности – каждая по цене вертолета – стали нерентабельны. Павлов с горя чуть не запил.

Шаронов, напротив, даже глазом не моргнул. И выложил на бочку документацию по проекту «Рубанок» – до того зубастому, что его у завлаба отняли и страшным образом засекретили. А действующую модель изделия усыпили от греха подальше. Слишком она лихо рубала направо и налево. Самого же Шаронова представили к ордену и попытались сделать замдиректора. Шаронов заявил, что должность сучья, а у него на подходе уникальный охранно-заградительный комплекс «Тиски» – готовьте еще Госпремию, ребята. Поговаривали, что вояки тогда заметно сбледнули с лица. Им и «Рубанка» хватило по самое не могу. Плохо он выглядел.

Именно Шаронов подбросил коллеге Павлову дельную мысль завязать с кисками и заняться кошками. «Бросай свою мелочовку, – сказал он. – А то ведь помрешь в безвестности. Нужно учитывать конъюнктуру. Сейчас подходящее время спроектировать бойца. Универсального солдата. Вырасти здоровенную тварь. Закамуфлируй. Оснасти разными прибамбасами. И главное – научи ее человека слушаться. Конечно, если это в принципе возможно. И будет тебе госзаказище. И цацки всякие, прямо как у меня.

Потому что кошка твоя окажется в бою круче, а по жизни удобнее собаки.

Это даже военные сразу поймут».

«А как же ты?» – пробормотал ошалевший от напора Павлов.

«А я честный, – заявил Шаронов, надуваясь от гордости. – Есть во мне такая фигня. До чего додумался, то и говорю. Вот, докладываю: по моим прикидкам боец переднего края, рядовой солдат, из кошки выйдет лучше, чем из собаки. Гибче. Чисто принципиально. Твоя задача это реализовать на натуре, хе-хе… Поэтому не щелкай челюстью – считай проект и заявку подавай. А если ты про творческое самолюбие, так я окончательно на защитно-караульные изделия свернул. У меня скоро «Тиски» в серию пойдут. Они тигра задавят. Амурского с трудом, бенгальского с гарантией. Но ты-то будешь работать против кого? Против че-ло-ве-ка. Значит, справятся твои… Пуфики с лапками».

Много позже, сдавая опытную партию «Клинков», Павлов вспомнил тот разговор и понял, что годами отгонял от себя мысль – а ведь придумал-то все Шаронов! Одна брошенная вскользь фраза «оснасти всякими прибамбасами» задала изделиям столько важнейших тактических характеристик… И сустав тот самый подсмотрели, конечно, у гинеты – но кто сказал, что вообще надо искать, смотреть, выдумывать? Без такого направления конструкторской мысли полосатики выросли бы просто большими сильными кошками. И пресловутые «Тиски» давили бы их как котят. Давили и ели.

Полосатики в серию пошли. Их уже опытный завод наклепал почти тысячу.

А рыжикам – опять Шаронов угадал – кирдык!

– Ты не Шариков, – сказал Павлов. – Утешься. Ты хороший.

– Да. Есть во мне такая фигня, – согласился Шаронов, снова рассматривая Бориса. Тот с демонстративным – чересчур – безразличием мыл себе за ушами. – У-у, пуфик с лапками… Спустить бы на тебя моего бабайчика… Посмотреть.

У Шаронова дома жил молодой туркменский алабай. Звали его в рифму – Бабаем. Шаронов уверял, что туркмен на самом деле не пес, а тот самый Ёкарный Бабай, только пока еще в начальной фазе развития – вы погодите, он вас научит родину любить. На прошлой неделе Бабай приступил. Чуть не загрыз соседского немца, который его маленького несколько раз бил. Припомнив детские обиды, здорово отдубасил матерого зверя и погнал. Овчар на ходу обкакался, и это его спасло – от двух-трех кусков дерьма Бабай увернулся, но потом схлопотал увесистый шмат прямо в нос, сбился с курса, врезался в хозяйский «Мерседес» и помял крыло. Страховщикам Шаронов честно доложил: машину ударила собака. Те не поверили.

– Рыжик драку выиграет, – сказал Павлов. – Когда его собьют и перевернут, он спокойно даст себя подмять и распорет нападающему брюхо. Теми самыми толстыми задними лапами. Типичный кошачий прием, только мы довели его до совершенства.

– Типичный? Кошачий? – переспросил Шаронов.

Павлову стало неловко.

– Ну да, я помню, это ведь ты идею подбросил. Слушай, придумай теперь чего-нибудь, а? Я тебе… Эх, была не была! – Павлов оглянулся на дежурного лаборанта, ухватил Шаронова поперек туловища и поволок вдоль ряда клеток, от входа подальше.

Рыжики провожали завлаба и его гостя равнодушными взглядами. Они уже освоились с присутствием чужака и теперь вели себя вполне естественно. Кто-то вылизывался, кто-то нагуливал перед обедом аппетит, снуя по клетке туда-сюда. Виварий наполнился шорохами и легким топотом.

– Я дам тебе целый диск материалов по рыжикам! – громко шептал Павлов. – Они провалили тест на эмоциональный ответ, понимаешь? А у меня, кажется, окончательно замылился глаз. И я не вижу, где ошибка. Мы пытались решить проблему мозговым штурмом – завязли. Слишком глубоко в теме. Может, ты, как человек со стороны, – а? Свежим взглядом?

Шаронов хищно оскалился.

– Эмоциональный ответ? Это смотря какой у тебя… Эмоциональный вопрос! Ты хотел научить рыжих преданно смотреть на человека? Ловить каждый жест? Показывать, как они хозяина обожают? Но… Опять ты херней маешься! Некоторых хлебом не корми, дай изуродовать животное.

Ведь кошка задает совершенно особый тип общения! Да, на любителя. Но зачем ее, бедную, портить? Особачивать…

– Посмотришь техзадание, увидишь, чего от меня требуют. Родишь наводку на решение – бутылку поставлю вкусную, – пообещал Павлов. – «Курвуазье». Все равно я его не люблю. Ну! Ты же голова!

– Да я про кошек знаю только как их жрать! Если на серьезном-то уровне.

– И нормально!

– Чего нормально? Я же предвзятый! Забыл? Говорил сто раз – у тебя сам подход неправильный! Ты всю нагрузку даешь на чип. Возишься с ним, будто он голову заменить может. Так он и заменяет ее в итоге! Вот и получаются… Биороботы. Пуфики с лапками!

– И пожалуйста! Вдруг прошла системная ошибка, которой я не заметил. Потому что тоже – предвзятый. Ну поразмысли, чего тебе стоит?

– М-да-а… – Шаронов неприятно скривился, изображая лицом сочувствие. – Я, конечно, не против… В принципе, можно и ребят моих… Но… Ведь рыжая серия уже по-любому мясо! Шеф от нее отказался. Она, говорят, вообще была непрофильная. Спецзаказ какой-то.

– И про это ты знаешь… В институте хоть что-то проходит мимо тебя?

– То, что меня не интересует. Так я спрашиваю – зачем возиться с порченой серией, которую тебе не дадут перезапустить? А?.. Смысл?..

– А вдруг дадут? Если будет решение, наметится выход, я же стану биться. Просить, доказывать…

– Ты когда в последний раз бился, уважаемый коллега? – фыркнул Шаронов. – В конвульсиях ты бился! Когда твоих разведчиков прикрыли. Я же помню. Нажрался и вопил, как мир несправедлив. А потом на бюрократию пошел в атаку клином. То есть свиньей. Унитаз расколотил, сукин кот. Не помнишь?

– Знаешь, что… – начал было Павлов и осекся. Они уже подошли к дальней стене вивария. И остановились напротив десятой клетки. Пустой.

Ну, не совсем пустой. Кормушка там, например, была. И вообще, когда в клетке живут, это заметно. Хоть она и чисто прибрана, все равно – чувствуется.

Дверь клетки оказалась самую малость приоткрыта.

– Прости, но ты никогда не умел возражать начальству, – брюзжал Шаронов, накручивая себе цену. – От этого все твои беды. Вот, «кошкин дом» опять поимели. Выбрали, потому что здесь рулит Павлов, весь из себя правильный, надежный, к экспериментам не склонный. И поимели! Грубо и неконструктивно…

Павлов глядел вверх, под потолок. Там было широкое окно. По последнему осеннему теплу – распахнутое настежь. Забранное снаружи решеткой из арматурного прутка.

– Чего ты добиваешься? – Павлов развернулся к Шаронову всем корпусом, стараясь заслонить от случайного взгляда десятую клетку. – Развел тут, понимаешь, шоковую терапию. Да, я иногда веду себя как рохля. Да, я использую в работе проверенные, но, возможно, шаблонные ходы. Ну? Съел, уважаемый коллега? Мало тебе коньяка? Тогда по старой дружбе выручи. А не хочешь помочь – до свидания.

– Когти втяни, уважаемый коллега, – посоветовал Шаронов нарочито спокойно, Павлову в унисон. – И хвостом не бей. Этому разговору – который мы сейчас – уже сколько? Десятый год, я так думаю. И толку? Ты меня не слушал никогда и теперь слушать не будешь. Хотя напрасно. Ведь ты опять в своем любимом тупике. Где толкутся все биотехи скопом. Направление у вас такое. Называется загнивающий классицизм.

– Ну и пошел тогда, – сказал Павлов. – Авангардист, понимаешь, биомех продвинутый. Двигай из нашего уютного тупичка.

– Легко! – безмятежно согласился Шаронов, поворачиваясь к коллеге спиной и бодро направляясь к выходу.

– Скажу охране, чтобы тебя больше не пускали, – пообещал Павлов.

– Сам не приду! – бросил Шаронов через плечо. – Что я забыл на производстве роботов? К тому же в твоем цеху дышать нечем. Даже возле пустой клетки! И при раскрытых окнах!

Инстинктивно Павлов схватился за сердце. Оно вроде не разрывалось еще, хотя и билось куда быстрее обычного.

– Гы-ы-ы! – ненатурально рассмеялся он. – На что ты намекаешь? Чего подумал, чучело? Да у меня последняя клетка резервная!

– Как скажете, уважаемый коллега! – отозвался Шаронов издали. – Честно говоря, мне по фиг. Я волком бы выгрыз бюрократизм! Гррррр!

Услышав профессиональный шароновский рык, некоторые рыжики заметно встрепенулись, а Борис даже подался к решетке.

– Эмоциональный! – провозгласил Шаронов. – Ответ!

Павлов, тяжело волоча обе ноги, шел вдоль клеток к выходу. Шаронов весело бросил дежурному: «Почему у котов скрипят шестеренки, а яйца не блестят?! Непорядок!» – и исчез за дверью. Лаборант настороженно таращился на приближающегося завлаба. Он понимал – случилось нечто из ряда вон. Только пока не мог сообразить: что именно, насколько оно вон и сильно ли за это врежут.

* * *

– Ты когда обход делал? – сквозь зубы процедил Павлов.

– По графику, час назад, – осторожно сказал лаборант. – Вот, сейчас опять пойду. И все было нормально, я же следил…

– Стремянку из подсобки, быстро! – скомандовал Павлов, буквально выпихнул дежурного из-за стола, упал в кресло и схватился за телефон. И сразу положил трубку.

На подоконнике были следы когтей. Вероятно, «десятка» подтянулась и головой отжала нижний край решетки. Там сверху петли, внизу замок.

Крепеж от старости разболтался, штыри могли выскочить. Другого варианта побега Павлов не видел.

Значит, около часа «десятка» ходит, где вздумается, гуляет сама по себе. А она барышня весьма инициативная. Трехцветка, брак внутри бракованной серии. Но именно с ней постоянно возился сам Павлов. Разговаривал, играл. Просто так, для удовольствия. Нравилась она ему – прямо домой бы забрал. «Десятая», Катька, была единственной из рыжиков, кто выдавал нормальный комплекс оживления на хозяина. С ней возникала иллюзия полноценного общения. Увы, это ничего не значило – некондиция, она и есть некондиция. Тем более, Павлов целенаправленно выжимал из «десятки» эмоции, всячески ее поощрял их проявлять.

Допоощрялся.

Чудесный был котеночек, такой игривый и любопытый! Впрочем, рыжики все до единого котятами оказались недурны и этим ввели Павлова в заблуждение. Увы, когда серию форсированно догнали до состояния взрослых – кошки медленно потухли. Задуманные домашними, стали как боевые, но заторможенные. Разрешите представить – изделие «Клинок», ухудшенная версия. Убитая, трам-тарарам. Глаза бы не смотрели.

Только Катька со своим неправильным дизайном и криво сидящим чипом выросла похожей на живое существо. И вот – проявила живость!

Попробует уйти за периметр? Наверняка.

Поймать бы ту паскудную ворону, тоже шибко живую, и заставить «десятку» сожрать ее. Чтобы неделю потом тошнило! Хотя это жестоко…

Павлов снова взял трубку и покрутил ее в руках. Шаронов не стуканет, порода не та. Но вот кто из своих донесет? С кем идти на поиски? Кто вообще справится – начнем с этого. Разглядеть трехцветную кошку, пусть и размером с сенбернара, в осеннем лесу – немногим легче, чем черную в темной комнате. Прятаться и красться она, зараза, умеет лучше некуда, это у нее в крови.

Или честно поступить по инструкции? Вызвонить охрану и попросить, чтобы по громкой связи передали на территорию код блокировки? И опять-таки выходить искать, пока Катька, дура, не сдохла, обездвиженная. Позор на весь институт. Да, но если кошка догадается махнуть через периметр с высокого дерева… И пойдет гулять по городу… О-о, это будет уже настоящая слава! Прямо-таки бессмертная.

Шаронов со своими знаменитыми «Тисками» отдохнет. Еще обзавидуется.

Конечно, из НИИПБ и раньше бежало зверье, какое половчее. Однажды шимпанзе удрал, долго его с осины снимали. Он кору уписывал за обе щеки и на попытки заманить спелыми бананами только ухмылялся. Зевак собралось видимо-невидимо. С детьми и собаками. Интересно же – реальное «изделие» на дереве сидит. Институт без малого градообразующее предприятие, дураков нету, каждая вторая бабулька знает, когда над ее домом пролетает американский спутник-шпион и куда именно оптикой целится – а почему только каждая вторая? – извините, у некоторых склероз!..

Вот только у шимпа на наглой морде не написано, до чего он секретный.

Увы, «десятка» была совсем не шимпанзе. Длинношерстная, очень красивая, будто художник для поздравительной открытки рисовал. Вся рыжая с черными перьями, а грудка белая, и носочки, и еще кисточка на хвосте, и промоина на мордочке. Ну игрушка, прямо бери – и в рекламе снимай.

Кошечка, чтоб ее!.. Катька удрала до того не вовремя, что у Павлова от обиды сработало нечто вроде запредельного торможения. Он сидел с трубкой в кулаке, стремительно глупея, понимая это, злясь на себя и мечтая то ли провалиться сквозь землю, то ли впасть в анабиоз. Его угораздило очень, очень, очень полюбить рыжиков – как ни одну свою разработку. И когда в серии вскрылся дефект «по психике», Павлова вдруг заклинило. Он сначала отказался признать, что есть проблема, затем долго пытался ее обойти, решить малой кровью, а потом настало время показывать результат. И жизнь дала огромную трещину…

Лаборант принес складную лестницу и теперь стоял над душой, всячески демонстрируя покорность судьбе. Завлаб терзался сомнениями.

Минуты убегали, с ними убегала Катька.

«Сейчас позвонят и спросят: Павлов, вы совсем уже нюх потеряли? Чего это ваша тварь экспериментальная висит на периметре, током долбанутая? Ну-ка, пожалуйте в административный на выволочку!»

Не позвонят, он трубку снял.

А они через город или на мобильный. «Старшему темы «К-10» просьба немедленно зайти к начальнику первого отдела». Один черт.

– Десятка, иметь ее конем… – негромко сказал Павлов с невероятной тоской в голосе. – Ушла в самоволку.

Лаборант шумно сглотнул.

– Я… Посмотрю?.. – с трудом выдавил он.

– Посмотри уж, любезный, – согласился Павлов. – Давай, иди. Работай пока. Я тебя потом на котлеты пущу.

Лаборант испарился. Павлов сидел, перебирая в уме имена тех, кому рискнет довериться. Набиралось прилично, и хоть это радовало. Вообще, лаборатории в НИИПБ были ого-го какие, «тема К-10» занимала целый корпус, народу здесь трудилось немерено. Возможно, на фоне коллеги Шаронова – с его стенобитной уверенностью в себе и перманентно эрегированным лидерством – завлаб Павлов выглядел несерьезно. Но командовать он тоже умел и, между прочим, задрать проштрафившегося человечка до состояния котлеты – мог. Иначе не дорос бы до начальника в ранге полковника.

И биться за свое дело он все еще был в состоянии.

Но только не теперь. Совершив над собой колоссальное усилие, Павлов решил звонить в охрану. Иначе нельзя. Да и глупо. Двадцать идиотов, бегающих с выпученными глазами по территории, незамеченными не останутся. Их увидят, и начнется… С людей еще спросят за то, что не стукнули на завлаба, – обязаны ведь. Нет, Павлов лучше сдастся. Ну, ушел опытный экземпляр погулять. Оказался, паразит, умнее, чем от него ожидали. Виноватых двое, собственно завлаб и дежурный – а вот, кстати…

– Не знаю, как она щеколду научилась сдвигать, – протараторил запыхавшийся лаборант, – но она сама, это точно, вы посмотрите, там царапины от когтей! А решетка оконная снизу болтается, крепеж из стены вырван! Ну дает, зараза! Ай да Катька!

– Замки, что ли, на клетки ставить? – задумался вслух Павлов. Он держал палец занесенным над кнопкой вызова охраны, а глядел в сторону окна, и глаза его мечтательно туманились.

– Да, придется замки, – согласился лаборант, следя за пальцем. – Она, выходит, подглядывала и училась. Слушайте, это ведь очень значимый момент, правда? Это же надежда определенная, а?

– Угу, – буркнул Павлов, медленно отводя палец от кнопки и утыкая его лаборанту в грудь. – Теперь молчать. И стоять, не шевелясь.

Да, ему не послышалось, решетка снова звякнула, на этот раз громче. Кто-то там, за стеной, пробовал ее отодвинуть и влезть в окно.

Павлов представил, до какой степени Катьке неудобно, и пожалел ее. «Десятка» сейчас выполняла поистине акробатический номер, удерживаясь на стене, для лазания не приспособленной. Одна радость, что корпусу не успели сделать «косметику», и раствор между кирпичами заметно выщерблен.

– Я знал, что она вернется, – прошептал дежурный. – По вам соскучится, и…

– Тихо! Стой, гляди на меня.

– Помочь бы ей…

– Как? Высунуться и тащить за шкирку? Пусть сама. Главное, не отпугнуть. Пусть запомнит, что возвращаться – правильно.

– Главное, это точно она, а не зам по режиму или еще кто…

Решетка погромыхивала. Рыжики в клетках преспокойно занимались своими делами. Лучший знак того, что действительно не зам по режиму в окно с проверкой ломится.

Наконец о подоконник шваркнули когти. Решетка громыхнула всерьез, заглушив Катькино приземление. Павлов начал медленно-медленно поворачивать голову и косить глазом. Он не слышал шагов, но чувствовал, что «десятка» не идет в клетку. У нее было какое-то дело посерьезнее. И тут совсем рядом возникло басовитое довольное урчание.

Дежурный тихонько охнул.

В двух шагах от Павлова сидела и умывалась огромная длинношерстная трехцветная кошка редкостной красоты.

Перед ней на полу валялась какая-то мятая куча, в реальность которой завлаб не сразу поверил.

Дохлая ворона.

Здоровенная, сволочь.

* * *

Вообще-то в НИИПБ порядки были строгие. Когда-то. Лет пятнадцать назад даже неуправляемый Шаронов просто так к уважаемому коллеге Павлову на огонек не заглянул бы. В те благословенные времена друг к другу лазали через окна второго этажа, прямо в кабинеты. Периодически зам по режиму изымал у молодых и спортивных кандидатов наук то веревку, то репшнур.

Потом кандидаты стали докторами, заматерели, расплылись и ослабели. Лазать по стенам они уже не могли, зато научились охранников улещивать и подкупать.

Потом случилась та самая утечка. Бессмысленная и беспощадная. Ибо ее кагэбэшники засекли. Так бы работать и работать, пребывая в добросовестном заблуждении: мол, потенциальная вражина ничего не знает. А тут – конец всему. Зама по науке забрали на Лубянку и вроде бы расстреляли путем инфаркта, зама по режиму посадили, директора выгнали на пенсию, темы заморозили. Институт впал в кому.

Доктора опухли от водки и поскучнели. Любезничать с вохрой не хватало здоровья, поэтому охрану тупо запугали. Уж появилось чем. С раскрытого противником изделия – хоть такой шерсти клок. Престарелый завлаб Голованов по кличке «Мать твою Йети» зимой разгуливал по территории с целым выводком снежных человечков и плевать хотел на всякие там спутники-шпионы. Не исключено, что спутники плевали на него в ответ – просто, наверное, не долетало.

Хуже нет, когда и враги тебя игнорируют, и родина в упор не видит.

За НИИПБ закрепилось новое прозвище – НИИ По Барабану.

Потом власть в стране опять переменилась. Слегка, но все-таки. И тогда озверевший от безделья Шаронов сорвался с цепи. Человек с замашками «через два рукопожатия выходим к Президенту», он взял и ломанулся на самый верх. Бряцая наградами. Формально он жаловался на то, что предыдущая власть – дура дурой, естественно, – отняла у него, лауреата и орденоносца, проект «Рубанок». И требовал справедливого возмездия. А если честно – лелеял надежду сообщить кому следует, что есть на свете такой «НИИ Прикладных Биотехнологий». Известный еще как НПО «Самшит» (эх, узнать бы, кто это название с потолка срисовал, и поставить над вредителем серию опытов!). Вот он, посмотрите, очень полезный институт! Загибается, но не сдается.

Со стороны это может показаться неправдоподобным, но в действительности на многострадальных просторах нашей бескрайней родины и не такие объекты пропадали к чертовой матери.

Начальство обнаглевшему ученому не мешало. Оно его, скорее, молча благословило.

И Шаронов таки справился. Не через два рукопожатия и не к самому Президенту, но на влиятельное лицо в его администрации – вышел.

Каковое лицо выслушало жалобщика, ознакомилось с видеозаписью действующей модели «Рубанка» и с лица своего влиятельного прямо-таки спало. И чуть ли не за руку отвело Шаронова в самый высокий кабинет.

С перепугу, вероятно. Из чувства самосохранения.

Президент о каком-то там НИИ По Барабану и его сногсшибательных изделиях слыхом не слыхивал. Верховного Главнокомандующего обрадовали коротким емким докладом с показом видеодокументов. После чего Верховный одной конечностью затребовал все данные по НИИПБ, другой позвонил министру обороны, третьей – директору ФСБ, а четвертой распорядился представить Шаронова к очередной награде. От изумления, наверное. Тут нужно, в общем, учесть, что «Рубанок» действительно очень плохо выглядел. Даже на видео. Даже модель.

Президент до того был, похоже, взволнован открывшимися перспективами, что даже проявил интерес к формальной стороне дела – слабым голосом заметил: какие у вас названия интересные! А почему, например, эта тема зовется «Кино», а вот та «К-10»?

Что характерно, встречаться с Шароновым взглядом Президент избегал. Так, зыркнет коротко и глаза спрячет. Будто не верит – это ж надо, какие люди в русской оборонной науке водятся! С ног до головы в медалях, лауреатских значках, но почему-то без ошейника и намордника.

Шаронов объяснил, что первый отдел НИИПБ еле дышит, там кого не посадили, тот до сих пор под следствием, поэтому названия внутренние, рабочие. «Кино – мое хозяйство, а К-10 – это, наверное, кошки Павлова. Десятый корпус». – «Ах, институт еще и кошек делает… Очень перспективно. А почему ваша тема – Кино?» – «Цоя люблю! – схамил Шаронов. – Он же про нашу шарашку песню написал, ну, где алюминиевые огурцы на брезентовом поле и все такое».

Тут его и попросили на выход быстренько. Но главное было сделано.

Шаронов, вернувшись, нашел Павлова по внутренней и сказал: «Ставь бутылку. Я тебя отрекламировал дальше некуда». – «Где?» – «В Кремле, где! Кстати, сознавайся, почему тему назвал К-10?». Павлов чуть не лишился дара речи. В профессиональной сфере он быстро соображал и реагировал, а вот по жизни – увы. Ошарашить его было легко. «Ну, я… По созвучию. Это похоже на «киттен». – «Ах, да ты у нас пижон, оказывается! Романтик! Киттен, значит. Пуссикэт, хе-хе… Правда, ты это не сам выдумал, а слизал с американского К-9». – «Ты. Где. Был?» – спросил Павлов. – «Пиво пил!!! Тащи пузырь, все расскажу».

Через месяц основные темы запустили по новой. Административному корпусу сделали косметику, дорожки в парке выложили плиткой. Забор еще покрасили. Жизнь не то что забила ключом, но проявила хоть какую-то тенденцию. И даже первый отдел, заново полностью укомплектованный, вздумал показать зубы и научить распоясавшихся ученых режиму – но после того, как в секретную комнату подбросили десяток крыс, запросил мировую.

Вообще, ученому, намеренному достичь в науке высот, с «органами» лучше не ссориться. Однако в НИИПБ каждый биотех, защитивший хотя бы кандидатскую, воображал о себе, что он талантливый и уж ему-то гайки не закрутят. А еще сказывалась застарелая неприязнь к уродам, присвоившим НПО название «Самшит», из-за которого поднаторевшие в английском коллеги ласково прозвали местных «говнюки». Ну, и…

Крысы были самые обычные, так называемые черные норвежские. Просто голодные. Их слегка усыпили и вечером сдали в нормальном секретном чемодане, под роспись, чин чинарем, как рабочий материал. И кто сдавал, до завтрашнего обеда в местную командировку – брык! Ночью крысы очнулись, съели в качестве аперитива свой чемодан и пошли знакомиться с документацией. Скандал вышел душевный, не скандал, прелесть. А секретка вся погрызенная, и от пола до потолка в ошметках. Любо-дорого смотреть: кишки разные, сердца, желудки, мозги, печенки, шерсть…

Новенький, гладкий и холеный, зам по режиму сунулся было – а там кр-р-ровищ-щ-ща!!! – и сразу на бюллетень.

Главное, эти квазичекисты быстро смекнули, что дело нечисто, ума хватило. Вычислили, кто мог напакостить. Только вот хозяин крыс тю-тю, а подчиненные его поголовно в отказ идут. Секретчики тогда взмолились: ребята, ну давайте по-хорошему, сделайте с крысняками своими что-нибудь, специалисты хреновы, мы же вас, вредителей, на кол посадим, закопаем, расстреляем, уволим всех до единого к такой-то матери по графе «профнепригодность»! Думаете, не получится у нас?!

В ответ – тишина. Просто-таки ни малейшего всплеска командного духа. Скорее уж циничная демонстрация полного безразличия к насущным проблемам вспомогательных служб.

А вот не надо быть с людьми излишне суровыми. Добрее надо. Тогда и улыбаться вам начнут, и с режимом шалить перестанут, и крыс за пять минут выведут научно апробированным эффективнейшим методом.

Значит, эти страдальцы в ужасе мечутся, секретку у них тем временем жрут напропалую, и тут кто-то вспоминает: да ведь кошки есть в институте, кошки, целая «тема»! Бегут к Павлову, чуть ли не в ноги кланяются. Павлов честно объясняет – мои изделия почти все с купированным охотничьим инстинктом. Ну, есть для дальней разведки. Эти, конечно, обучены самостоятельно прокормиться, но каждый образец по цене приблизительно как пароход. И если крысы его слопают, я вам не завидую. Дуйте вон к завлабу Шаронову, у него там найдется… Живодеров на любой вкус и живоглотов немерено. Может, одолжит некрупный экземпляр. Только вы хорошо просите. Господин Шаронов, знаете ли, к Президенту дверь ногой открывает.

А сам, едва секретчики убежали, телефон хвать и Шаронову: ну, уважаемый коллега, ни в чем себе не отказывай. А тот взял под мышку прототип изделия «Капкан», престарелую такую флегматичную душегубину, абсолютно седую вдоль хребта, и пошел самолично наводить порядок. Вежливо спросил разрешения приступать, запустил это чудо природы и биоинжиниринга в секретное окошечко и время засек.

Рядом уже околачивается который сдавал крыс – вызвали, привезли. Весь из себя оскорбленная невинность и бедная овечка. С ним и директор новый пришел. Жесткого характера мужчина, только-только впервые овладевший собственным институтом и намеревающийся всех тут построить. А у директора – знать надо такие вещи – пунктик. Он как-то сболтнул, мол, идти по жизни с грифом «top-secret» на лбу совершенно умаялся, просто деваться уже некуда, слишком высоко забрался, а ведь есть такое мнение, что работа в закрытых учреждениях стопроцентную Нобелевку ему обломала.

За секретной дверью – смертоубийство. Там мочат зверски, аж уши закладывает. Который сдавал крыс, делает похоронное выражение лица и говорит: ну-с, товарищи хорошие, пишите объяснительные. И готовьтесь возмещать убытки в шестикратном размере. «Товарищи» ему: да вы, сударь, чистый диверсант! Ужо мы тебя! Тот: а кто на меня стучалку написал, мол, я не все сдаю? Ну, я и сдал вам. На ответственное хранение. Под роспись. И чего, как самочувствие? Жалобы и предложения есть? Угробили мне ценнейшие образцы, так лучше прикиньтесь шлангами. Пока я сам на вас не стукнул куда повыше.

В это время мочилово за дверью обрывается резко, будто его выключили. И только чавканье довольное слышно. Шаронов глядит на секундомер. Директор: сколько? Шаронов: десять секунд с мелочью. Директор: ничего выдающегося, так и бультерьер может. Шаронов: да, но мой-то красавец натуральный старпер и почти нормальная собака, прототип «Капкана» в третьем колене, ему уже двенадцатый год! И учили его работать по людям, между прочим!

Зам по режиму слабым голосом спрашивает: что, уже можно? Шаронов ему – да, пожалуйста. Ну, тот дверь приоткрыл опасливо. Выходит наружу дедушка «Капкана», задумчиво жуя. Совершенно мерзавски окровавленный с носа до кормы. Шаронов ему щелкнул, тот к ноге прибрался, и ушли они к себе отмываться. Шаронов еще спросил на прощанье – мне хотя бы спасибо кто-нибудь скажет? Но тут из секретки послышался вой – какой, бывает, издает теряющий рассудок человек, – и стало не до благодарностей.

Зато слух об укрощении строптивых облетел НИИПБ буквально за день, и с тех пор зажили разные службы института душа в душу.

И вообще как-то все наладилось и успокоилось. И работа шла очень успешно по всем темам. Пока Шаронов не довыпендривался с «Тисками». Но это оказался единичный случай, хоть и наделавший много шуму. А потом завлаб Павлов, триумфально сдав госкомиссии своих полосатиков, вдруг получил заказ на гражданскую версию изделия «Клинок»…

Надо было, конечно, сразу насторожиться. Но Павлов как прочел задание, да вообразил, насколько потрясная выйдет из полосатика домашняя кошка – настоящая дорогая игрушка для взрослых, – с ним временное помрачение рассудка от восторга случилось. У него еще свой кот умер от старости незадолго до.

Легко представить, каким мечтаниям завлаб предавался и до чего ему стало грустно, когда все пошло наперекосяк.

* * *

Ближе к вечеру позвонил директор.

– Как развиваются события на вверенном вам направлении? – спросил он холодно.

– Жертв и разрушений нет, – сказал Павлов. – Я собирался лично доложить по некоторым позициям, но, кажется, сегодня не успеваю.

– Доложить – это хорошо. А что ваши образцы? Э-э… Не шалят?

Павлову уже хватило мощных эмоций для одного дня, поэтому он счел за лучшее промолчать.

– Ладно, – сказал директор, секунду-другую послушав шумное сопение в трубке. – Вы это… Так зайдите, без доклада. Есть дело.

Павлов в ответ утвердительно вздохнул.

– И не пытайтесь меня разжалобить, – утешил его директор. – У всех работы много. Все еле дышат. Давайте, шевелите ложноножками.

Павлов собрался с духом – и зашевелил, чем приказано. Очень хотелось завершить дневную прогулку через территорию, зачищенную Катькой от супостата, но директор такой проволочки не понял бы.

Сама Катька, обожравшаяся сметаны из личного завлабовского фонда, дрыхла в клетке, запертой на амбарный замок. Ворону утилизировали, оконную решетку закрепили. Поди теперь докажи что-нибудь. Если, конечно, трехцветка не угодила под одну из камер слежения. Хотя с какой стати. На территории камер нет, большая слишком, ее только ночью тепловизором сканируют…

Директор оказался привычно сух и невозмутим. Расположившись за журнальным столиком в углу кабинета, он наливал коньяк генералу Бондарчуку, толстому и краснолицему министерскому куратору НИИПБ.

– Павлов, дорогуша! А вот с нами давай! – обрадовался Бондарчук.

– Действительно, – согласился директор, пододвигая завлабу рюмку. – Садитесь, Павлов. Выпьем за успех нашего общего далеко не безнадежного дела.

Французских коньяков Павлов не любил – сразу вспоминалась студенческая общага, в любое время года, дня и ночи пахнущая свежераздавленным клопом. Но отказывать старшим по должности и званию было как-то неудобно.

Генерал свою рюмку осушил залпом, директор просмаковал, Павлов слегка пригубил.

– Так что было дальше, – сказал директор, обращаясь к генералу. – Она запрыгивает на пожарную лестницу, за каких-то несколько секунд поднимается на четыре этажа и просачивается в чердачное окно. При ее габаритах это совсем не просто, настоящая акробатика. На чердаке начинается тарарам, а через минуту кошка выбирается наружу с вороной в зубах!..

«Какой я идиот! – с горечью подумал Павлов. – Надеялся скрыть Катькин побег от своих. А тут дай Бог отмазаться от министерства! Если шеф рассказывает о Катьке генералу, значит, у того есть информаторы здесь. И нужно действовать на опережение, красиво подать некрасивую историю, чтобы наверху не думали, будто у нас бардак. А вот фигушки, просто такой гениальный зверь появился. Чуть не надорвались, выращивая. Ой, как стыдно…»

– …Спускается вниз чуть медленнее, – продолжал директор, – но тоже в достойном темпе, и уходит обратно. Прямиком к себе в корпус. По кирпичной стене – вы только представьте – лезет к решетке, поддевает ее сначала носом, у нее не выходит, тогда она использует переднюю лапу, решетку отжимает, ныряет внутрь – и конец спектаклю. Неплохо?

Бондарчук посмотрел на завлаба и выпятил челюсть.

– Есть пистолет? – спросил Павлов генерала. – Мне на минутку, застрелиться.

– Перестаньте, – распорядился директор. Почти скомандовал. В институте такую его манеру знали и не удивлялись. Просить, уговаривать, реагировать на шутки и вообще располагать к себе этот шеф не умел. Или не считал нужным.

– Ты молодец. – Бондарчук от души хлопнул Павлова по плечу. – Не стоишь на месте, развиваешься. Новая модель нам пригодится.

Павлов хотел было сообщить, какая она новая, эта модель, но поймал острый взгляд директора и только кивнул. Захотелось выпить, пусть даже французского. Завлаб опрокинул в рот остатки коньяка.

– Ну, это не новое изделие, а просто версия «Клинка», – сказал директор. – Мы пробуем сейчас разные варианты, какие-то более раскрепощенные, какие-то менее. Трудно найти грань, за которой заканчивается разумная инициатива бойца и начинается опасная самодеятельность.

– Да уж! – подтвердил Бондарчук и слегка поежился.

– Эксцессов больше не будет, – произнес директор негромко, но чертовски убедительно. Павлов давно заметил за шефом такое умение – брать не голосом, а интонацией. «Далеко пойдет», – в который раз подумал завлаб и мысленно пожелал директору пойти как можно дальше, а главное, поскорее.

– Верю, – согласился генерал и поглядел на бутылку. – Ладно, давайте выпьем за предстоящий бенефис. Между прочим, дорогуша, твой. – Он ткнул пальцем в сторону завлаба.

– А чего я-то? – привычно набычился Павлов.

– Вы еще скажите «чуть что, сразу я», – предложил директор, разливая по новой.

– Кстати, да, – поддержал его Бондарчук. – Тебя, дорогуша, когда в последний раз дергали? Ты предварительной комиссии сдавал полосатых – вот. Поэтому… Будь!.. Значит, порядок такой. Послезавтра в восемь ноль по Москве я тебя забираю прямо из дома. Едем на полигон. И там представляем изделие министру. Официальное представление, ясно? Будешь, дорогуша, толкать речь от института.

Павлов обескураженно посмотрел на директора. Тот едва заметно поджимал губы.

– Мне не по чину. У вас же заместители…

– Представлять «Клинок» поедет тот, кто его делал, – сказал директор. – Это приказ. У секретаря ознакомитесь и распишетесь.

Павлов уставился в рюмку. Официальное представление новой модели оружия министру обороны – церемония формальная. Она лишь означает, что успешно закончены испытания в войсках, отчеты у министра на столе и положительное решение по оружию принято. Тем не менее соберется вся верхушка, заслушает разработчика и испытателей, посмотрит, как изделие действует на полигоне… Выскажет одобрение. Ну, и банкет. Может, вся возня исключительно для банкета затевается. На таких банкетах проводят очень серьезные переговоры и решают очень большие вопросы.

А еще участие в представлении – статусная, знаковая вещь. Раз директор не едет, значит, никак не может. Это же трагедия для подрядчика – не засветить лишний раз фамилию и лицо! И то, что шеф посылает отдуваться завлаба…

– Ну, это хотя бы по-честному! – ляпнул вслух Павлов.

И, услышав свой голос, едва не выпал из кресла.

– Именно так, – подтвердил директор, чуть щуря глаза. Не понять было, то ли он злится, то ли новым взглядом оценивает своего подчиненного. – Именно.

Павлов что-то неразборчиво буркнул и залился краской. Бондарчук давился беззвучным смехом.

– Тема ваша, ну и дерзайте. Потом, извините за прямоту, у вас на лице написано, что врать не умеете. Министр таких людей ценит. Вы произведете впечатление, институт заработает дополнительные очки.

«Да, полюбить тебя нереально, – подумал Павлов, – но уважать есть за что».

– И выступать на публике ты силен, – вставил Бондарчук. – Шевельни головным мозгом, придумай эффектный ход. Как в прошлый раз. Чтоб офигели все.

– Это был опасный трюк, – сказал директор. – Они ведь могли действительно офигеть…

Павлов улыбнулся. Когда министерская комиссия приехала решать вопрос, готов ли «Клинок» к испытаниям в войсках, завлаб вперед себя запустил четырех полосатиков. Генералы начали хвататься за отсутствующие пистолеты. А кошки выходили на середину комнаты и садились рядочком. И весь доклад просидели, не шелохнувшись. А потом встали и ушли, тоже первыми. Фокус простой – из-за двери помощник команды подавал. Для человека в комнате щелчки были на грани слышимости. И казалось, огромные коты повинуются не то телепатическому приказу, не то магии. Генералы долго отдувались, но качество работы оценили выше некуда.

Наверное, устраивать такое всего через год после конфуза с шароновскими «Тисками» – чтоб их разорвало! – было рискованно. Министерство откровенно побаивалось изделий НИИПБ, среди приемщиков имелись люди в возрасте, и шоу могло кончиться сердечным приступом. Но Павлов хотел доказать любой ценой – его продукция не дурит, она безопасна для нашего воина, будь тот хоть трижды генерал. А рисковать, когда приперло, – это завлаб тоже умел.

Он здорово тогда институт поддержал.

И вот, кажется, настало время снова рискнуть. Не ради «фирмы», не ради себя. Для рыжиков. Решение пришло в голову мгновенно, словно Павлов давно к нему готовился и только ждал подходящего момента.

– …Но победителей не судят, – говорил тем временем директор. – Поэтому, уважаемый коллега, примите это как знак признания заслуг. От института и меня лично. Уверен, что у нас не возникнет разногласий и в дальнейшем. Будем работать, добиваться новых успехов. А если что-то сорвется – не станем без нужды переживать. И вообще, стоило бы нам серьезно поговорить о ваших перспективах. Есть мнение, что вы давно переросли рамки одной-единственной темы…

«Покупаешь меня, да? – догадался Павлов. – Пусть. Так даже лучше. Ты рыжиков уже похоронил, а вот я их возьму и реанимирую!»

– Ага, пошли разговоры не для посторонних, – сказал Бондарчук. – Давайте, чтобы вы не объяснялись намеками, я еще рюмочку приму и к себе поеду.

– К сожалению, мне тоже пора, – директор взялся за бутылку.

– План доклада представить? – деловито спросил Павлов.

– Незачем. Меня все равно завтра-послезавтра на службе не будет. И потом, что вы можете сказать про базовый «Клинок», чего я не знаю?

«Это ты подметил верно. Про базовый – ничего».

– Справитесь. – В голосе директора тонкой льдинкой звякнула непонятная Павлову боль.

– Он справится! – заверил Бондарчук, поднимая рюмку.

В коридоре Павлов ухватил генерала за рукав.

– В чем дело? – спросил он заговорщическим шепотом.

– У него мама умерла, послезавтра хоронить, – объяснил Бондарчук. – Какое уж тут представление. А кремень мужик, да?

– Ох… А то не могу понять – что за интрига. Тогда да. Жаль беднягу. – Павлов даже вздохнул. Искренне.

Примерно секунду завлаб от всей души и без каких-либо обиняков жалел директора, а потом рванул к цели.

– Ты правда хочешь на представлении эффектный фокус?

– Кроме шуток, – кивнул генерал. – Скучища ведь смертная эти доклады. Пережиток советских времен. Пока не начнется полигонная фаза, все сидят, носами клюют с умным видом или о своем шепчутся. Это и для изделия плохо. Мало ли, что по нему уже решение есть. Товар нужно так подавать, чтобы в душу запал. Чтобы в память врезалось – ух, какое изделие! Поэтому думай. Материал твой фактурный, сам себя покажет. Но сколько он простоит на вооружении – вот цена вопроса! А будем мы потом толкать «Клинки» за рубеж? Ты прикинь, израильтяне за такое оружие, которое само араба чует, и араба с динамитом отдельно, последнюю рубаху снимут!

– Динамит не гарантирую, – быстро сказал Павлов. – Только араба.

– Да черт с ним. Я для примера. А сколько Америка отвалит за возможность мексиканскую границу закрыть? То-то, дорогуша. Но чтобы мы смогли все эти шикарные возможности реализовать, там, – Бондарчук ткнул в потолок толстым волосатым пальцем, – о «Клинке» должны помнить. Долго помнить, с большим удовольствием и гордостью за отчизну. Значит, нужно полосатиков красиво показать.

– Так есть идея! – сообщил Павлов, всячески демонстрируя лицом озарение мыслью. – Только потребуется твоя помощь.

– Догадываюсь. Чего задумал? Учти, испытатели на полигон целое отделение «Клинков» выведут.

– А я – только одну кошку! Всего лишь одну. Но не такую, что будут показывать испытатели. Совсем другую.

– Вроде той, которая сегодня погулять ушла?

– Зачем вроде? Ее, родимую.

Они уже спустились вниз и стояли у проходной корпуса. Генерал сдвинул фуражку на затылок и поскреб обнажившуюся извилину.