Читать книгу Второгодник - Олег Литвишко - Страница 1

14 июля 2019 года, воскресенье – 14 июля 1965 года, среда.

Меня зовут Игорь Михайлович Мелешко. Сегодня, 14 июля 2019 года, мне исполнился шестьдесят один год. По этому случаю был организован семейный праздничный ужин, который традиционно перетек в посиделки, и до постели я добрался слегка уставшим и чуть-чуть пьяным. Денек получился длинным.

Терпеть не могу отмечать свои дни рождения! Мама приучила меня относиться к этому «празднику» как к событию, высосанному из пальца и символизирующему собой симбиоз самодовольства именинника и лицемерия гостей. Находиться в центре внимания множества людей, слушать пустые формальные здравицы, тайком оценивать подарки и прикидывать, кто как в действительности к тебе относится…. Короче – бр-р! За долгие годы мне удалось стать профессионалом высокого уровня по увиливанию от этого мероприятия. Последние же, пенсионные, годы я спрятался на даче и единственными поздравлятелями остались мои родные: жена, дочки со своими половинками и внучки. Зная мои «задвиги», они стараются обходиться самым минимумом слов и действий: поцелуют, подарят, усадят за стол. В остальном этот день такой же, как сотни других. Меня это более чем устраивает, а они привыкли.

… Спать не хотелось. Я лежал с закрытыми глазами, и в голове разные картинки моей жизни проносились, не заморачиваясь какой-либо логикой и порядком. Вспомнилось безумное знакомство с женой, рождение девочек, увольнение из армии, жуткие годы перестройки. Учеба, работа, семья – картинки, как в ярком калейдоскопе, плавно менялись, навевая спокойствие и даже вселяя радость. В голове тихонько застучал метроном, задавая ритм этому вращающемуся действу.

Вскоре мысль сфокусировалась на глубоком, еще дошкольном, детстве. Вспомнился Октябрьск, первый класс… Я давно и преспокойно забыл и этот поселок, и эту школу… А тут почему-то вспомнилось, да так ярко… Там мы жили с мамой вдвоем, а она была молода, красива, весела и энергична. Ощущения такие острые, что даже почувствовал терпкий запах соснового леса, в котором пряталось наше, в общем-то, большое село. Вот вместе с ватагой мальчишек бегу в сторону березовой рощицы, которая торчит невдалеке ярким белым бельмом на коричнево-зеленой поверхности остального села… Все так ярко: и цвета, и запахи, и звуки!!! Метроном вдруг зазвучал громче и как-то, мне показалось, веселее.

Ценность рощицы состояла еще и в том, что там было легко и интересно лазать по деревьям. Другого такого места в селе не было. Визг, писк, возбужденные голоса, в том числе и мой!!! Я лезу по дереву, смотрю вверх и сквозь листву вижу бледно-голубое солнечное небо. Снизу долетает визгокрик Вовки (вот, вспомнил же, а, впрочем, может, придумал): «Игорь, не лезь дальше – упадешь!» И я, действительно, падаю. Медленно приближается земля. Рассматриваю траву, камешки, ручеек муравьев – все так отчетливо и значительно, что невозможно не залюбоваться! Метроном загрохотал так сильно, что по всему телу пробежал холодок страха. А потом – удар!… Я почувствовал, как мозг сильно стукнулся о затылок…, потом услышал, как с треском сломался нос… Внезапно все вокруг стало отвратительным и мерзким и так жалко стало себя, что захотелось лечь, поджать ноги и плакать от обиды… Ударила яркая белая вспышка, замолчал метроном. Всё накрыла темнота.

Очнулся я от того, что меня качало. Щека в каком-то ритме отрывалась и падала на что-то мягкое. По-прежнему было темно, но снаружи доносились какие-то неясные звуки. То ли из-за ритма качки, то ли от обиды на собственную беспомощность и невезучесть, но моя внутренняя сущность взбунтовалась и извергла наружу все свое содержимое.

– Ах, ты ж, поди! Что ж ты, малец, делаешь! Живой, значит! – донеслось откуда-то сверху. Похоже меня поворачивали, но кто, куда и зачем – было не понять.

А потом голова взорвалась болью. Нет, не так! – БОЛЬЮ!!! Она сильно пульсировала и внутри, и снаружи. Снаружи боль сжимала, изнутри – выдавливала; плющились мозги, вылезали из орбит глаза, стучали барабанной дробью ушные перепонки, зубы, казалось, вырывались изо рта… Я застонал.

– Ах, ты ж, поди!… Куда ж ты?… Что тебе сдалось, … зачем так? – этот голос был повсюду и только добавлял мучений.

– Ну, к черту такой сон! – подумал я… или не я, и не подумал, а увидел… во сне. Сил хоть что-то анализировать не было никаких. Все было так реально и так… больно!!!

– Боже, помоги! – от полной безнадеги страстно взмолился я.

После этого очень быстро боль отступила на задний план, спряталась за какой-то перегородкой и бушевала уже там, не задевая. Чувствовалось, что она есть, но не беспокоили ее результаты. Не успев этому удивиться, я услышал ГОЛОС. Он рождался где-то в глубине, в районе солнечного сплетения, и, сотрясая все тело, по позвоночнику поднимался в голову:

– За Тобой Долг! Ты Обещал и Не Сделал! Я Ждал и Не Дождался! Причины У Тебя Были, но Больше Оправданий Я Не Приму! Я Наблюдаю за Тобой! Мне Интересно! Чуть-чуть Тебе Помогу! Память! Сила! Интуиция!

ГОЛОС еще разносился эхом внутри черепа, а Боль уже вернулась! Зараза! Вместе с этим проснулись внутренние силы – где-то в глубине меня родилась Злость и стала яростно продираться наружу, сцепившись с Болью и Беспомощностью. Что-то стало меняться в лучшую сторону – я почувствовал руки и ноги, которые сразу же пустил в дело, начав ими что-то колотить.

– Ах, ты ж, поди! Что ты творишь, пацан! – сказал кто-то сверху. Похоже, он чуть не выронил меня, а потом положил на землю. Это стало понятно потому, что какой-то камень впился в спину, а в руке оказался пучок травы. Между тем я продолжал молотить руками и ногами по земле, ворочаясь с боку на бок. Боль отступала, но далеко не уходила.

– Сыночек!!! – донеслось откуда-то издалека. Этот крик звучал часто и ритмично, совпадая с ритмом Боли. Он приближался.

– Сыночек!!! – крик раздался совсем рядом. – Петрович, что ты с ним сделал? Что с ним?

– Валентина, да живой же он! Не блажи! Он упал с дерева, а я его подобрал… Пацаны кликнули! Несу вот! Что делать-то?

– Неси ко мне домой. Знаешь, куда? Вовка, беги в медпункт за Надеждой, объясни ей, что к чему, пусть возьмет с собой, чего надо. Петрович, да держи же ты голову, трясешь ведь! Санька, беги вперед – поставь чайник на плиту. Только воды набери! – Указания сыпались, как пулеметная дробь.

Я попытался открыть рот, и, похоже, мне что-то удалось – смог вытолкнуть из себя слова:

– Таблетку от головы…

Наконец меня донесли и положили, поддерживая под голову, дали попить воды. Ком в горле сжался настолько, что удалось попросить таблетку от головы. Кто-то что-то положил в рот и снова дал попить. Эти действия сопровождались какими-то словами, разными голосами, шумом шагов, хлопаньем двери – но все пролетало мимо моего сознания, не зацепляясь.

– Глаза протрите! – произнес я так, что смог себя услышать.

Боль затихла почти полностью. Толкалось что-то в виски, но терпеть было можно. Смоченной тряпкой кто-то протер глаза, и вскоре один, левый, открылся.

– Вот же, епрст – на краю кровати с тряпкой в руке сидела моя мама, невозможно молодая и родная. Внутри все сжалось и затихло. Значит, все-таки я сплю, а так хотелось чуда. Все замерло: звуки и ощущения. Судя по шевелящимся губам, мама что-то говорила. Но во мне стояла звенящая тишина.

Не знаю, сколько времени это длилось, но, когда мама дотронулась мокрой тряпкой до моей щеки, все взорвалось! В мозг тысячами игл ворвались звуки, смыслы, память – жизнь.

– МАМА??! – полушепотом спросил я, беря ее за руку. – Это ты?

– Ну, а кто же, сыночек? – это был ее голос, и это было одно из двух имен, которым она меня называла, – Игорек и сыночек. Я зажмурился и затих, переживая невозможное, что было совсем непросто. Из всего окружающего хоть какую-то материальность имела только мама. До нее можно было дотронутся, и еще: она была теплая.

Все остальное не лезло ни в какие рамки и не поддавалось никакому осмыслению.

– Боже, помоги! – взмолился я, «а в ответ тишина». Такой неопределенности мое сознание не выдержало и отключилось.

Когда я очнулся, за окном было темно. За столом сидела мама и что-то читала. Тело и голова вели себя вполне миролюбиво и не болели. Единственное, что было не так, – это сильная слабость, впрочем, приятная. Не хотелось вставать, говорить и думать. Лежал, как огурец на грядке, смотрел на маму и млел от того, что вижу ее. Как же давно я видел ее такой? Собственно, всю мою прошлую жизнь. Судя по маме, лет пятьдесят назад. Как же я люблю ее!

Похоже, она почувствовала взгляд, обернулась и посмотрела на меня, еще не вынырнув из книжных событий.

– Сыночек, ты проснулся? Слава Богу! Я уж надежду стала терять… Ты спишь больше суток!

– Мамочка… – я улыбнулся и снова уснул.

Когда проснулся следующий раз, то было светло. Мама, стараясь не шуметь, одевалась, а мое тело было полно сил, во всяком случае – так казалось.

– Сыночек, проснулся? Как ты себя чувствуешь? Есть хочешь? Что-нибудь болит? – мама всегда ставила еду выше всяких там болячек. Кормить меня она могла без остановки весь день, и если я говорил, что есть не хочу, то воспринимала такую неправильность, как сигнал к атаке. Приходилось позорно убегать с поля боя. Но сейчас есть хотелось, причем зверски, что и сказал маме. У нее открылось второе дыхание, и частота движений возросла в разы, поднимая ветерок и закручивая его по стенам. Через мгновение торнадо квартирного масштаба вылетело на кухню.

Когда я увидел на столе до боли знакомую чугунную сковородку с жареной картошкой и большой отбивной, то понял, что одно чудо в моей жизни все-таки случилось, и меня перенесло по волнам времени к моей молодой маме. Разглядывая картошку, вдыхая ее аромат, постепенно и с большим удовольствием свыкался с мыслью, что эта женщина, которая пахнет, как мама, говорит, как мама, и готовит, как мама, не может быть духом, сном или чем-то иным. Это просто настоящая МАМА!!! А я ее семилетний сын, которому внутри шестьдесят один год. Приснится такое не могло. Ну, никак! Дела!!!

Сделав утренние дела и приблизившись к столу, мое существо, все чувства, ощущения и прочие рецепторы услышали, увидели, унюхали это божественное блюдо, которое последний раз попадало мне на зуб еще в школьные годы. Это чудо называлось – мамина картошка «по-царски». Божественно, непередаваемо, бесподобно! Мне казалось, что я чувствую запах каждой картошинки в отдельности, каждой лаврушинки и перчинки – таким острым было мое восприятие. Удивленно оглянулся – и вдруг сотни разных запахов и звуков пронзили меня своей ясностью и в то же время неуместностью. Ничего похожего испытывать мне не доводилось.

Эту мистику трудно описать и понять. Похоже, детские рецепторы и органы чувств работают не так, как у взрослых, а на полную катушку и несут несравненно больше всяческой информации. С годами мы эти способности постепенно, пропорционально взрослению, теряем до тех пор, пока все вокруг не сделается пресным и перестанет приносить хоть какую-то радость.

– Сыночек, поешь и ложись, тебе еще рано вставать. Отлежись, а мне надо на работу сбегать. Я ненадолго, просто так не буду там высиживать.

Мама работала в библиотеке, а по совместительству ещё была и директором клуба. Все вместе это называлось культпросвет отделом, а мама – его руководителем. Начальник, однако! Она любила эту работу, и сельчане любили ее на этой работе. Они почтительно обращались к ней Валентина Ивановна, или просто – Ивановна, хотя ей было всего тридцать шесть лет.

Насладившись едой, я некоторое время бродил по комнате, а потом и по квартире. Меня завораживала открывшаяся мне какофония звуков, запахов и картинок, настолько все это нереально. Нереально в том смысле, что так не бывает, со мной никогда не было, но тем не менее вся эта катавасия наполняет окружающее ясным физическим смыслом. Парадоксальность ситуации заставила меня лечь на кровать и задуматься над простыми, на первый взгляд, вопросами: Все это сон или реальность? Я сплю? сошел с ума? или действительно перенесся в собственное тело семилетнего возраста?

То, что меня окружало, кричало о том, что все реально: мама, живая и теплая, когда ее обнимаешь; слышно, как бьется сердце; картошка, та самая, из детства; щипки и шлепки по разным частям тела вызывают знакомые ощущения. Ни одной неожиданности, кроме того, что обостренно ярко и сочно. На другой чаше весов пудовыми гирями лежали жизненный опыт и старческий цинизм – так не бывает! Потому что никогда! Назови, у кого так было, – и я поверю в эту сказку!

Я продолжал лежать, а окружающая действительность давала о себе знать разными новыми звуками: хлопнула входная дверь, где-то под кем-то стукнула табуретка на неровном полу, зашуршал тюль у открытой форточки, и оттуда вдруг потянуло запахом хвойного леса. У противной стороны аргументы оставались прежними: так не может быть! Однако эта твердолобость подмывала первоначальную несокрушимость ее позиции. Жизнь вокруг, органы чувств, ощущения, а главное – страстное желание того, чтобы все это оказалось правдой, – начали медленно, но уверенно, перевешивать.

Окончательно поверить в реальность происходящего пришлось после того, как случайно дотронувшись рукой до своего носа, мгновенно породил ту самую Боль, которую уже начал забывать. Во сне так не бывает. По мере распространения этой мысли по телу, меня наполняла радость и щенячий восторг. Значит, все-таки ПОПАЛ!

По закону жанра мне следовало бы представиться и начать строить планы по спасению Отечества и изменению мировой Истории, но, увы, мое тело просто лежало, млело и эгоистично плевать на все хотело.

Представиться, конечно, представлюсь, как иначе. Более того, попробую представить себе, чем может заняться шестидесятилетний мужчина в семилетнем теле. Попробуйте вообразить – это несложно – что вам на старости лет предложили годик посидеть за партой и поизучать букварь и природоведение. Представили? Вот и я о том же…

Итак, кто же и что же я такое?!

Детские годы, до восьмого класса включительно, можно опустить, потому что они ничем не отличались от школьных лет миллионов советских мальчишек: много школы, много спорта и много шалостей во дворе; первая любовь и многочисленные драки.

После восьмого класса поступил в Суворовское училище и на долгие 14 лет начался мой «роман» с Вооруженными силами. Трудное и противоречивое время: с легкостью учился на отлично, стал подготовленным специалистом, но офицером был никудышным. Армию не любил, причем во всех ее проявлениях. Хорошо знал технику и любил ее водить, но ненавидел запах солярки и с трудом надевал промасленный комбинезон; стрелял неплохо, но физически ненавидел запах горелого пороха… Бесконечные полигоны, бег зигзагом по кочковатым полям, прогулки с рюкзаком и оружием на дровах с неуместным названием – лыжи… Да мало ли, что еще я не любил – все не любил!

Однако, несмотря на взаимное отторжение и на то, что в последние годы советского времени армия находилась, мягко говоря, в плачевном состоянии и мои претензии к ней зачастую были обоснованными, – ни тогда, ни сейчас никому не скажу о ней ни одного плохого слова. Более того, и сейчас, и тогда, и в маменькино-дезертирских девяностых, и в будущих десятилетиях – считаю, что все парни должны проходить через армию, несмотря на армейскую тупь, неуставные издевательства, опасность и горячие точки… Должны – и всё тут! Мы и так стремительно теряем мужское начало в нашем обществе – няни, воспитатели в садике, учителя в школе – женщины, да и в семьях по части воспитания детей они чаще всего доминируют. Информация к размышлению, однако…

В армейские годы родилась вторая моя пожизненная страсть – практическая педагогика и, отчасти, социальная психология. Более того, мне посчастливилось два с половиной года поработать над внедрением педагогических принципов А.С. Макаренко во вверенных мне подразделениях. Это были самые счастливые годы в моей жизни. Такого воодушевления и какой-то одухотворенности я больше никогда не испытывал.

Мне не дали довести все до логического конца. Нетрудно догадаться, что самоуправление, как основа педагогического процесса, совсем не вписывается в армейскую действительность, где царствует принцип: «Я говорю – вы делаете, а иначе – привлеку за неисполнение». Из всех этих мытарств я вынес две полезные вещи: опыт применения педагогических техник и абсолютную убежденность, проверенную на практике, что идеи А.С. Макаренко работают и их могут освоить и внедрить даже такие средненькие педагоги, как я.

Учитывая совокупность всего сказанного, понятно, что моя жизнь уверенно катилась к увольнению. В советское время офицер мог оказаться на гражданке всего четырьмя легальными способами: через «дурку», за регулярное пьянство с публичными дебошами, за религиозное сектантство и по политике. Я не мог прикинуться дурачком в виду полного отсутствия связей в военной психиатрии, пьяные дебоши не мог принять и по причине отсутствия любви к алкоголю, и по причине довольно миролюбивого характера. Для сектантства у меня было недостаточно актерского мастерства и сволочизма, так что мне остался только путь политического диссидентства, чем я и занялся с 1985 года, после того, как особисты под расписку довели до меня требование прекратить свои педагогические эксперименты – иначе меня посадят в тюрьму за разрушение устоев…

Вот такой получился Бахыт-компот. С одной стороны, не любил армию, и она всячески меня отторгала, а с другой, я там сформировался и испытал творческий экстаз, которого у меня никогда больше не было. Я ей благодарен, даже несмотря на то, что меня выкинули с «волчьим билетом». Что это такое? Это значит, что мне не дали никаких подъемных; лишили прав на получение квартиры, которая была положена всем увольняющимся офицерам; и выдали такие бумаги, что я не мог устроиться на работу почти год, – меня в итоге приняли лишь ночным сторожем на свалке битых грузовиков, причем первые полгода без оформления трудовой книжки. Закрылись и двери университета, который мне хотелось бы закончить, чтобы иметь возможность работать в школе.

Где-то в военкомате до сих пор лежит моя характеристика как врага перестройки, антикоммуниста и личности, дискредитировавшей высокое звание советского офицера. Наверное, более ушлые ребята после развала Союза использовали бы этот документ для продвижения по карьерной лестнице, но у меня такая катавасия вызывает лишь грусть при полном отсутствии желания поднимать этот флаг. Закончился мой «военный» роман, началась гражданская жизнь, к которой я сумел хоть как-то приспособиться лишь через долгие десять лет и уже в другой стране.

Нельзя сказать, что эти годы прошли бесполезно. Конечно, нет. Я посетил на грузовичке, на котором работал, десятки позднесоветских предприятий, получив очень интересный и поучительный материал для размышлений и анализа. С отличием закончил ЛИАП и поработал инженером по ремонту компьютеров для станков ЧПУ, помотал перфоленты с программами, научился программировать в машинных кодах и Ассемблере, не говоря о языках высокого уровня. Вместе со всей страной помыкался в очередях, помотался «ночниками» в Латвию за продуктами. Собирал и продавал Синклеры и АОНы, отправлял лес на экспорт, пару раз получил по башке от бандюков, взлетал и падал до полной нищеты в своем благосостоянии. И, наконец, второй раз в жизни сломал свою психику, превратившись из правоверного, искреннего коммуниста в циничного и опытного бизнесмена.

Тем не менее, моя мировоззренческая подкорка претерпевала самые разнообразные изменения. Пристрастия активно смещались от коммунизма к прозападнической демократии – через восточный мистицизм и религиозные изыскания – к социальному монархизму. Широкий был диапазон. Кроме чтения, активно искал единомышленников. Посещал Сайгон, всяческих сектантов, типа кришнаитов, «зависал на флэтах» с рокерами, творческим подпольем и философами, активно работал в клубах «Перестройка» и «Синтез», которыми руководили Чубайс и Львов, где кучковалась вся ленинградская группа политиков и экономистов. Много чего было, и все оставляло в моей голове свои пазлики, из которых получилось то, что … получилось.

Что ж продолжим перечислять мои skills. Осталось разжевать коммерческие достижения, которые могут пригодиться здесь и сейчас. В девяносто седьмом году я встретил Виктора, который уже стал к тому времени успешным и обеспеченным коммерсантом. Он смог перепрыгнуть из социализма в капитализм и прилично там устроиться, то есть сделать как раз то, что у меня категорически не получалось. Это великое счастье, если вам удается встретить успешного человека в выбранной вами области и наглотаться его успеха по самые гланды, возможно, потому что, по обыкновению, они (успешные люди) не жадные и даже щедрые. В бизнесе таким счастьем для меня стал Виктор. Я ему обязан многим и благодарен за все. Он едва ли не единственный, кого я так и не смог назвать на «ты», хотя мы одногодки. Так сильно мое к нему уважение.

Он создал мне условия и дал возможность заниматься start up-ами. Это означает, что я «генерил», или подсматривал, или подслушивал бизнес-идеи и запускал их. Много всякого довелось поделать, а пазлики-то накапливались. Микроэкономика стала для меня домом родным. Оглядываясь назад, могу так сформулировать свою профессию – управленец, для которого важно собрать и настроить команду, а что она будет делать – вторично.

Вот, собственно, и вся моя жизнь. Передал дела своим двум дочкам, построил загородный дом со столярной мастерской и вышел на пенсию…

Я сполз на пол. Положив под голову подушку и повздыхав для приличия, начал перебирать слова, которые сказал мне Голос. Уворачиваться долго все равно не получится. Голос, или его владелец, дал мне вторую жизнь и надо быть абсолютно неблагодарной скотиной, чтобы проигнорировать его слова. Не говоря уже о невероятных возможностях и силе Существа, способного совершить такое. Но это все ёрничание и затягивание времени, чтобы не задавать себе невероятные вопросы и не искать на них приземленные ответы.

Во-первых, понятно, что Кто-то или Что-то, способное переносить сознание во времени, наверняка, имеет право взыскивать за невыполнение обязательств, или за долги. Это мне еще предстоит узнать. Спрос будет суровый. В прошлой жизни вера в Бога обошла меня стороной, но тем не менее я верил, что существует некая высшая организующая сила. Назовем ее привычным понятием – Сущность.

Меня Господь оставил на второй год! Не знаю, какие у него бывают награды, но то, что он дал мне второй шанс, воспринимается подарком. Наверное, не безнадежен, и в моей предыдущей жизни было что-то, что имеет смысл, и что нужно сделать, реализовать, пробить, построить, доделать. Пока непонятно, что бы это могло быть, но мы разумные люди и знаем, что второй шанс дают для чего-то, а если и второго раза недостаточно, чтобы это понять, то значит, ты полностью безнадежен и тебя стоит сдать в утиль. Лишним аргументом к тому, что в поисках смысла жизни надобно повнимательнее присмотреться к своей прошлой жизни, является тот приятный факт, что Господь оставил мне мой разум. Я воспринимаю себя тем же 60-летним старичком, с тем же мыслительным аппаратом и той же памятью, которые были у меня в прошлой жизни.

Вот такой Кто-то, для простоты я буду называть его Господом или Сущностью, снизошел до меня и обозначил свое пожелание. Отмахнуться от этого не получится, потому что мне самому требуется ясность в том, что делать, в противном случае я не смогу сделать вообще ничего.

Итак, что мы имеем?

Во-первых, мне включили счетчик, за некий Долг. Не помню, чтобы я когда-нибудь общался с Сущностями и что-то им обещал, но разве с ними поспоришь, говорят есть Долг, значит, он есть. Отсюда следует только одно: по окончании жизни, в случае неудачи, меня обнулят навсегда.

Во-вторых, Сущности интересно было за мной наблюдать. Значит, во мне что-то выходило за границы среднестатистического, или я делал что-то этакое. Ну, тут все просто. Если что-то и было во мне нестандартное, так это дела, связанные с педагогикой. Все остальное у меня или во мне как раз средненькое: средненький офицер, средненький электронщик, средненький коммерсант.

Педагогика педагогикой, но о чем речь? Создать авторскую школу? Все это, пусть в небольших количествах, но уже было. Там поработали очень талантливые люди, титаны. Мои педагогические взгляды, по сути, компиляция их идей. Своего собственного у меня не так уж и много. Разве что…

В свое время я пытался проработать идею создания Сети Авторских школ. Это мое собственное, во всяком случае, ни у кого читать не доводилось. Причем ее, Сеть, хотелось сделать способной к самостоятельному тиражированию, подобно системе земских школ, возникшей стихийно в конце девятнадцатого – начале двадцатого века.

Думаю, что мой Должок где-то рядом с этой идеей лежит. Ничего невероятного в ней нет. Нужны только соратники, деньги, вернее, много денег, и чтобы Власть, как минимум, не мешала. А мне всего семь лет! Только-то и всего….

Мои мысли начали путаться….

Следующие несколько дней были наполнены очень важными и потрясающе интересными делами, изучением возможностей нового тела. Они, возможности, похоже изменились. Единственным, что отравляло жизнь, была головная боль, которая, как назойливая цыганка, появлялась каждый раз, когда чувствовала мой излишний азарт.

Первая находка обнаружилась утром, в момент просыпания. Ею стала запредельная острота всех органов чувств. Четкость и яркость картинки, обилие и сила запахов, острота слуха невероятны. Ничего подобного, даже близко, мне не приходилось испытывать. Одно из двух: либо Сущность так развлекается, либо у всех нормальных детей такая же сила чувств, просто мы, взрослые, уже забыли, как это бывает. В повседневных буднях нет необходимости в таких возможностях, вот они и отмирают за ненадобностью и дают о себе знать только в минуты опасности. Может же такое быть? Может! А вот, если бы человек жил, как Маугли, и ему были бы настоятельно нужны развитые органы чувств? Думаю, он видел бы, как зоркий сокол, обонял, как приличная овчарка, и бегал, как лань. Один очень известный семейный педагог защитил кандидатскую на тему о затухании с возрастом творческих и физических способностей у детей. Почему нет? Достаточно присмотреться, с какой легкостью двух-трехлетние дети учат два-три языка одновременно…

Вторым открытием стало состояние моего тела. Имеются ввиду мышцы, связки и всякое такое, а соответственно, сила и скорость. Совершенно неожиданно для себя раздавил стакан с водой. Платой стала дикая головная боль и мое полное обалдение. С этого началась новая волна исследований. С удивительной легкостью отжался три раза на одной руке. Усердствовать не стал. Вы пробовали попасть кулаком по летящей мухе? А я – легко. Успокоился, когда мух не осталось. Подкову не подкову, но металлический рубль согнул.

Не знаю, что во мне бушевало: адреналин, эйфория, кровь Древних или еще какая-то хрень, – но, когда на обед пришла мама, настроение ощутимо ухудшилось от того, что надо прерваться. Пока посвящать ее в новое положение дел я не готов. Безусловно, долго откладывать эти разговоры не удастся, но, главное, не сейчас…

Очень скоро стало понятно, что надо детально разбираться и с возможностями моего мозга. Пока ясно только, что они значительно возросли. Стартом для работы в этом направлении стало то, что, увидев на столе «Анну Каренину», я смог ее цитировать наизусть. Так же легко цитировались «Мертвые души» и «Как закалялась сталь», которые стояли у мамы на полке и которые я читал раньше. «Железный поток» А. Серафимовича процитировать не удалось, «то есть абсолютно». Эту книгу мне раньше держать в руках не доводилось.

Информация вытекала из головы без всякого напряжения. У меня сложилось впечатление, что мой мозг работал как радиоприемник. Задаешь ему тему, например, хочу почитать справочник Брадиса, и, пожалуйста, получите, – такое впечатление, что вы держите его в руках.

Обнаружился очень приятный бонус, для меня приятный! Похоже, прорезался музыкальный слух. Боюсь сглазить. Отсутствие такового было моей тайной Болью всю прошлую жизнь, мой комплекс неполноценности. Боже, как мне хотелось выйти на сцену и спеть под гитару какую-нибудь красивую песню! Как же мне этого хотелось! Я даже собрал две музыкальные группы и выпустил их на сцену: в училище и в войсках, – а теперь поклялся себе, что если подтвердится наличие слуха, то обязательно научусь играть на гитаре и пианино, поработаю над вокалом и выйду на сцену, хотя бы один разок. Думаю, тогда отпустит.

20 июля 1965 года, вторник.

Я вышел из квартиры и поскакал вниз по лестнице. Меня переполняли восторг и предвкушение новых впечатлений. Засиделся дома, а энергия кипит и требует выхода.

Мышечная радость! В моей прошлой жизни про нее не писал только самый ленивый борец за здоровый образ жизни. По их мнению, ее наличие является верным признаком того, что вы стоите на правильном пути и проживете долго. Может быть, все так, но сейчас меня переполняют разные радости: слухательная, нюхательная, щупательная, зрительная и вкусовая, – возможно есть и еще, но пока маскируются.

На улице меня встретили мягкое ласковое солнышко, многоголосый птичий гомон и густой лесной воздух, наполненный запахом сосновой хвои. Я даже остановился, чтобы всосать в себя это богатство.

Рядом со входом, на скамейке, сидел Вовка и уныло ковырял палкой землю. Ему не повезло в жизни, потому что кто-то наградил его принципиальной неспособностью спать при дневном свете. Он, как барсук, отсыпается зимой, зато летом, особенно во время белых ночей, максимум, до которого он мог долежать в постели, – шесть часов. Все бы ничего, но до одиннадцати ему приходится скучать в одиночестве, потому что вся детвора дрыхнет по домам.

– О!!! Игореха! Ты чего в такую рань вылез на улицу? – взвизгнул Вовка, увидев мою сияющую рожу. – И чего ты лыбишься с утра пораньше? Обычно такое настроение у тебя бывает только после обеда.

– Не спится, а на улице такая клевая погода, – ответил я, запрыгивая на скамейку прыжком с двух ног.

– Осторожно, кабан, сейчас завалимся! – отреагировал Вовка.

– Если завалимся, значит, упадем, – я выпустил из себя умную мысль и расхохотался. – Кстати, ты все знаешь, директриса уже в школе?

– Да, прошла не так давно. А тебе зачем?

– Айда в школу, мне надо заявление отдать. Хочу сдать экзамены за девять классов и начать учебу сразу с десятого!

– Ты чего съел? Вообще крыша поехала? Какие экзамены, какой девятый класс? Ты себя в зеркале видел?

– Не съел, а ударился головой. У тебя на глазах.

– Во-во! Похоже, слишком сильно ударился, – перебил меня Вовка

– Ну, как бы там ни было, а заявление отнесу. Идешь со мной? – спросил я.

– Ну, пошли. Все лучше, чем одному сидеть. Ты странный какой-то сегодня. – Он пристроился рядом.

Наша поселковая школа была типовой. Одноэтажное деревянное здание, выкрашенное в салатный цвет. Коричневая дверь с пружиной в правом верхнем углу и белые окна с лохмотьями облупившейся краски дополняли унылую картину.

Перед школой находилось футбольное поле, окруженное беговой дорожкой, которой пользовались довольно редко, поэтому сквозь гравийную крошку довольно плотно проросла травка. Справа от школы расположился спортгородок, представляющий из себя ряды перекладин и брусьев разной высоты. Все это псевдоармейское великолепие сварено из металлических труб и участвует только в одном соревновании – кто из них быстрее и гуще зарастет травой.

С левой стороны к школе прилипла пристройка, где среди разного хозинвентаря проживали две колоритные личности: Петрович и дядя Искандер. Первый – учитель физкультуры, а второй – завхоз.

Петрович, будучи мастером спорта международного класса по классической борьбе и КМС по боксу, непонятно как залетел в такую глушь. Эти виды спорта наложили четкий отпечаток на его внешность. Природа поработала над ним топором и, чтобы не слишком усложнять процесс, не заморачивалась изменениями ширины в бедрах, талии, груди и плечах – оставила все в виде ровного бревна. Короткая шея представляла собой равнобедренный треугольник, который начинался от ушей вверху, и заканчивался на середине плеч внизу. Это великолепие силы и неповоротливости было награждено веселым, неунывающим нравом и имело только одну слабость – к слабому полу, а слабый пол имел слабость к Петровичу. Меня развеселила такая игра слов, настроение еще поднялось, хотя казалось, куда уж выше.

Дядя Искандер внешне был полной противоположностью Петровичу – высокий, худой и абсолютно неразговорчивый. Создавалось впечатление, что он мог молчать неделями, а уставал после двух-трех произнесенных слов. Но главной его особенностью было не это. Он был мастером боя на мечах и, вообще, на любом холодной железе. В свободное от работы время он либо танцевал с мечами на опушке, либо сидел у мамы в библиотеке. В мое время его назвали бы реконструктором, а сейчас он энтузиаст со странным хобби.

Наша школа состоит из одного коридора, в середине которого располагается рекреация со столом для тенниса, а по торцам очень маленькие спортивный и актовый залы. В коридор выходят двери от кабинетов. Их ровно десять, по числу классов, плюс кабинеты физики, химии, учительской и директорской. Вот, собственно, и все. Туалеты – на улице. Этакая сельская типикус советикус – старенькая, маленькая, облезлая, с печным отоплением. На фоне своих сестер, городских красавиц, она выглядит дурнушкой, а точнее – никак не выглядит.

Тем не менее, все великое, что смогла явить миру советская педагогика, родилось именно в таких школах. Антон Семенович Макаренко начинал в селе Ковалёвка около Полтавы, Василий Александрович Сухомлинский работал в поселке Павлыш, Александр Антонович Захаренко тридцать пять лет творил в селе Сахновка, Виктор Федорович Шаталов создавал свою образовательную систему в Донецкой области; 1 Трудовая колония (про нее снят первый советский звуковой фильм «Путевка в жизнь»; ее посетили шесть нобелевских лауреатов, включая Нильса Бора), 2 и 3 Трудовые колонии, опытная педагогическая станция Станислава Шацкого, – все было создано на селе. В городских школах, кроме выдающихся учителей предметников, и вспомнить-то некого.

Я не спеша шел по коридору в сторону кабинета директора, и вдруг меня клюнула мысль, что все великие мало того, что работали на селе, так еще и строго на Украине. Чем уж воздух Украины так благотворен для педагогики, не знаю, но, скорее всего, в украинской глубинке директора школ находились в большей свободе, чем в других местах.

«Прояснение в уму» наступило, когда я уже стоял перед кабинетом директора, взявшись за ручку. Посмотрим, что за директор сидит по ту сторону и можно ли с ней сварить кашу. Постучав, открыл дверь.

– Можно? – надо сыграть мальчонку, что, поверьте, очень непросто.

За столом сидела довольно миловидная женщина, глубоко ушедшая в свои бумаги. Она откликнулась на мой вопрос не сразу, медленно поднимая голову и продолжая думать о своем.

– Да. Что ты хотел, мальчик? – спросила она протяжно.

– Я должен начать учиться в вашей школе в этом году. В связи с этим написал заявление.

– Написал? Ты умеешь писать? Это хорошо, – как-то очень дежурно и растянуто спросила директриса. Звали ее Нонна Николаевна Карасева. Она пришла к нам всего месяц назад, а до этого была учителем русского языка и литературы в ленинградской школе. Пока еще все для нее было внове: и школа, и вид за окном, и стоящий перед ней будущий ученик в растянутых на коленках трениках.

– Простите, пожалуйста, можете ли вы уделить мне полчаса вашего драгоценного времени? Я, наверняка, с утра первый посетитель – вы не могли еще устать. – Мне такая заторможенность директрисы переставала нравится все больше и больше.

Она слегка ошалела, наливаясь непонятно чем, то ли злостью, то ли удивлением.

– Мальчик, так нельзя разговаривать с директором школы…, – проговорила Нонна Николаевна, но потом взяла себя в руки и продолжила более спокойно. – Так зачем ты пришел?

– Меня зовут Игорь Мелешко. Я принес заявление, – протянул ей сложенный пополам тетрадный лист.

– Так, интересно, – проговорила она, разворачивая мое заявление и приступая к чтению. Быстро пробежав его глазами, она забавно встряхнула головой и начала читать снова. – Это шутка?

Она посмотрела на меня, и мне показалось, что в глубине ее глаз притаилась надежда, что и я, и мое заявление сейчас растворимся в воздухе.

– Да нет, какие уж тут шутки?

– Но так никто не делает…

– Что не делает? Нонна Николаевна, вы хотите сказать, что советскую школу нельзя окончить экстерном? Институт можно, а школу нельзя? Но ведь это нигде не запрещено. Тем более, я прошу всего лишь сдать экзамены за девять классов и принять меня сразу в десятый. В этом случае буду получать аттестат на общих основаниях. Ну, а насчет моего возраста… исправлюсь со временем.

– Я о таком никогда не слышала.

– Давайте попробуем. Напишите запрос в РОНО, что есть ребенок, который готов сдать все экзамены по девятый класс включительно. Пусть присылают комиссию, или что там они захотят… Может быть, доверят принять экзамены вам.

– Шансы близки к нулю, – Нонна Николаевна продолжала пребывать в состоянии уверенного обалдения, смотрела на меня растревоженнымиглазами и на все мои пассажи отвечала: нет, невозможно, так никто не делает…

После третьего захода по одному и тому же кругу захотелось слегка надавить:

– Нонна Николаевна, милая, ну пожалейте меня, пожалуйста. Поставьте себя на мое место. Я могу, не вставая с этого стула, сдать экзамены по всем предметам средней школы, могу процитировать «Анну Каренину» или «Мертвые души», разложить бином Ньютона, решить дифференциальное или интегральное уравнение второго порядка, нарисовать детальную схему средневолнового радиоприемника, а вы вынуждаете меня каждый день по четыре часа сидеть за партой и изучать букварь. Ну, … представили? Каково?

– Ну как ты не поймешь, это невозможно!!!

– Хорошо, а если бы мне было 16 лет и я до этого нигде не учился, болел, например, и пришел к вам с просьбой принять меня в 10 класс по возрасту. Что бы вы тогда мне сказали? Тоже отправили в первый класс?

– Ну, у тебя же была бы объективная причина.

– А сейчас ее у меня нет? Знания ни в счет, да?

– Как же ты будешь учиться вместе с семнадцатилетними ребятами? Ты же будешь в полном одиночестве!

– А вас ничего не смущает в нашем разговоре? Вы не находите странным, как с вами разговаривает семилетний ребенок?

– Ох, заморочил ты мне голову… Конечно, удивляет! И что? То есть как это…, тьфу ты!

– Нонна Николаевна, послушайте меня внимательно! Сейчас давайте прервем наш разговор! Вам надо успокоиться и обдумать то, чему вы стали свидетелем. Приду завтра, и мы продолжим. А на прощание хочу вам сказать следующее. Неделю назад я упал с дерева с высоты 6 метров головой вниз. В девяносто девяти процентах случаев такое падение заканчивается летальным исходом. Я был без сознания какое-то время и очнулся с удивительными метаморфозами в своем теле, голове, знаниях, опыте и прочее. Не знаю, какие вопросы у вас возникают о причинах случившегося, но подумайте вот о чем: возможно, к вам пришел не простой человек и не по собственной воле. Может быть, например, я тот, кто может выполнить завещание А.С. Макаренко, которое он сформулировал на последней странице своей «Педагогической поэмы». Откройте, прочтите. Вон у вас на полке стоит его семитомник. Третий том, если не ошибаюсь, аккурат перед примечаниями. А вы не хотите даже палец о палец ударить, хотя понимаете, что формально правда на моей стороне. А может быть, я ваша судьба! Всего доброго, до завтра.

Не дожидаясь реакции Нонны Николаевны, я вышел в коридор, а оттуда на улицу.

Там меня встретил мягкий ветерок, теплое, не разошедшееся по-дневному солнышко и Вовка, балансирующий на гимнастическом бревне ….

– Вовка, идешь со мной?

– Подожди, – раздалось издалека.

– Вовка, у меня на сегодня два дела: надо поговорить с дядей Искандером, а потом прочесать пилораму, ты со мной?

– Что значит прочесать? Кого и зачем? – начал подтупливать мой юный друг.

– Да, не знаю пока, там разберемся, – мне было невмоготу признаться, что даже не знаю, где эта пилорама находится. Однако мне позарез нужно разобраться с будущей хозяйственной деятельностью школы, которую я решил поставить на педагогические уши. Хотя бы попробовать.

Антон Семенович, извините, но я решил Вас возродить!

Дядя Искандер, как всегда в это время, исполнял на опушке свои «танцы с саблями». Кто этого не видел – тому не понять, а всех остальных, в том числе и меня, его пластика гипнотизировала. Зрители (окрестные пацаны) присутствовали, но не так, чтобы в большом количестве – обычное ведь дело.

Мы с Вовкой сели на травку вместе со всеми и так же, как все, молчали, потому что дядя Искандер не любил, когда его отвлекали, а сердить его – дураков нет.

Минут через сорок дядя Искандер, совершив омовение и растеревшись полотенцем, посмотрел на меня.

– Слушаю, – сказал он только мне.

– Дядя Искандер, научите меня ножевому бою, – попросил я, сглотнув комок в горле.

– Нет, – закончил разговор дядя Искандер и, повернувшись, собрался уходить.

– Вам нужны ученики, иначе все бессмысленно, – мой писк отчаяния был последним действием в такой ситуации.

– Кто ты? – спросил дядя Искандер, резко обернувшись.

– Ваш ученик, который к вам послан, – вырвался из меня еще один писк. Мне не помогали ни мой жизненный опыт, ни мой ум. Чувствовал себя так, как оно и было на самом деле – как ученик под строгим взглядом Учителя. Именно так, с большой буквы.

– Завтра в шесть утра. Здесь, – проговорил, или выплюнул, или выдавил из себя дядя Искандер. Не знаю, как это назвать.

– Игореха, ну, ты чего? Все уже ушли. Так и будешь сидеть? Странный ты какой-то сегодня… – достучался до моего мозга голос Вовки. Наваждение какое-то!

– Ладно, Вовка, пошли на пилораму. Что хотел, я здесь сделал.

– А чего ты хотел?

– Попасть в ученики к Искандеру.

– А зачем тебе это? Он странный какой-то. Его все боятся.

– Не знаю. Захотелось, наверное. Слушай, Вовка, мне надо в леспромхоз. Можешь подсказать, кто там есть кто?

– Что ты хочешь-то? Не пойму тебя! И вообще, ты купаться пойдешь? Там пацаны ждут!

– Скажи мне, как зовут директора леспромхоза и есть ли у него дети школьного возраста.

– Иван Сергеевич, а сын у него – Вован Оглобля учится в девятом, он там со своей компашкой всех держит в кулаке. Ребятки еще те, с ними никто не дружит и стараются обходить стороной.

– Ну, а главный бухгалтер?

– Елена Петровна, двое детей: Наташка – в пятом, Нинка – в шестом.

– А кто главный на пилораме?

– Мой батя, Виктор Сергеевич, сын Вовка из второго класса, а ты его достал! Я вот пойду купаться, а ты как хочешь! А еще мы вечером – на рыбалку! Ну?

– Не, Вовка, мне некогда.

– Ну, тогда и пошел, знаешь куда, бегай тут с тобой, – сказал Вовка и помчался куда-то, наверное, к речке.

Леспромхоз встретил меня в полной красе социалистической хозяйственности: ворота покосились, все, что может, заросло сорняком, на площадке перед правлением лежали две кучи чего-то, замаскированные пышной травяной шевелюрой до полной неузнаваемости, даже входная дверь производила впечатление древней старушки с обильными лишаями на щеках. На стендиках, которые сиротливо стояли вдоль дороги от ворот до двери правления, можно было хоть что-то прочитать только при очень близком знакомстве. Надписи состояли из двух-трех очень жизнеутверждающих слов. Пахло соляркой и запустением.

Я вошел в правление. Пустынность и тишина были такие же, как во дворе. У меня проснулось что-то вроде азарта – удастся ли кого-нибудь найти в разгар рабочего дня? Стал толкаться во все двери. Результат был нулевым до кабинета главбуха, куда я ввалился по инерции, чем несказанно удивил Елену Петровну.

– Ты кто? – выдохнула она.

– Школьная общественность в лице Игоря, сына Валентины Ивановны, библиотекаря.

– И каким боком ко мне в кабинет эта самая общественность залетела? – Елена Петровна стремительно каменела лицом, сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.

– Да я по инерции. Пытался открыть все двери подряд, а у вас вдруг оказалось открыто. Грозный бухгалтер оказался улыбчивой женщиной с множеством морщинок в уголках умных глаз. – Можно воды попить?

– Ну, как отказать школьной общественности? Пей, конечно! – надо так понимать, что Елена Петровна не знала, чем бы ей заняться, потому была не прочь поболтать, хотя бы даже и с ребенком. – А ты в каком классе учишься?

– Да пока еще ни в каком? Планирую поступить в десятый, а там видно будет.

– Что? В десятый? – Елена Петровна зашлась смехом. Надо признать, что смеялась она красиво и заразительно, так что я тоже рассмеялся.

– А вы знаете, кто такой Лука Пачоли? – спросил я невинным голосом.

– А должна?

– Да нет. Это я так… в связи с сомнениями по поводу десятого класса. – Пришлось опустить глазки в пол.

– А ты какой-то странный мальчик, – по-прежнему улыбаясь, сказала Елена Петровна.

– Во! И я о том же! Семилетний мальчик, а способен сдать выпускные экзамены в школе. – Моя ответная улыбка выражала собой верх приветливости.

– Да, дела! Ты так уверен в своих силах?

– Вам разложить бином Ньютона? Или перечислить план счетов бухучета? – ехидным голоском спросил я, переходя на нормальную речь. Елена Петровна, школьная общественность в моем лице пожаловала по делу. У меня только что состоялся разговор с Ноной Николаевной. Как вы относитесь к идее организовать курсы бухучета для наших школьников, 6–8 класс, я думаю. – Я не стал уточнять, о чем на самом деле был разговор с директрисой. Какая разница, на самом деле.

– Во как! С чего вдруг такое предложение?

– Думаю, назрела пора нагрузить наших и ваших, в том числе деток, элементами взрослой жизни. А иначе как они станут взрослыми, если не будут делать взрослую работу?

– А ты умные вещи говоришь. И как это будет выглядеть? Как ты это себе представляешь?

– Вы ведете теоретическую часть, а в качестве практики мы обложим учетом всю леспромхозную жизнь. Ни один сучек без документа не сдвинется с места. Подключим к нашим делишкам экономиста и добавим к учету еще и планирование. Здорово получится! Работа стоит (от слова стоять), но уче-ет, во! – пафосно изрек я, поднимая вверх большой палец.

– А что, мне нравится. Скажи, а мои дети тоже будут учится?

– Все дети! Одни будут учить бухучет, другие пилить доски, третьи осваивать трелевочник или работать в ремзоне. Потом будем меняться. Малыши будут наводить порядок. Короче, всем найдется работа.

– А зачем это вам?

– Кому?

– Руководству школы, ученикам, тебе…

– Во-первых, это неплохой способ обучить ребят хоть чему-нибудь полезному. Об уроке труда – смешно говорить. Во-вторых, это способ заработать на всякие школьные нужды.

– Планов – громадье! – перебила меня Елена Петровна. – Но все это упрется как минимум в законы и деньги. Не-воз-мож-но!!

– Елена Петровна, а вы знаете, что школе по нашим законам разрешено образовывать артели с условием, что их работа связана с обучением и воспитанием школьников? И после этого скажите, что обучение бухучету не способствует обучению детей?

– А откуда сведения?

– А оттуда же, откуда и Пачоли, фиг знает. Просто знаю. Так на меня повлияло падение с дерева. Бывает. Кстати, возвращаясь к нашему разговору, как быстро до вас доберутся вышестоящие инстанции, если вы перестанете продавать свой лес, а выдавать зарплату не прекратите?

– Не знаю, думаю, что никогда. Им, по-моему, до нас нет никакого дела. За последние три месяца, кстати, мы не продали ни одного куба и не отгрузили на экспорт ни одного вагона. Люди, в большинстве своем, пребывают в оплачиваемом отпуске.

– Что и требовалось доказать! Им всем до нашей школы тоже нет никакого дела, я думаю. Так что можем заниматься своими детьми так, как считаем нужным. Давайте учить детей бухучету, распиловке, вождению и ремонту машин и всему, чему сможем! – произнося этот спич, я принял важную позу, задрал подбородок и поднял руку, как Ильич.

Елена Петровна расхохоталась и долго не могла остановиться.

– Хорошо… хорошо, – выдавила он сквозь слезы и кашель. – Когда начнем?

– А вот торопиться не надо, – сказал я назидательно, голосом пока еще никому не известного товарища Саахова, усиленно сдерживая улыбку. – Это должны захотеть сами дети, над этим еще надо поработать. Сейчас мы только обозначаем намерения высоких договаривающихся сторон. Ждите вестей!

– Ох уж, Игорек, – уйди. Умру я с тобой! – продолжая постанывать, прохрипела Елена Петровна.

– Ухожу, ухожу. Живите долго на благо советской лесной промышленности, – продолжал я веселиться. Мне очень понравилась Елена Петровна, с ней было приятно разговаривать.

Получив официальное разрешение обследовать хозяйство леспромхоза, я направил свои стопы к пилорамам, которые виднелись далеко впереди. Легкая пробежка туда заняла, наверное, минут десять. Такая же пустота, как и в правлении. На скамейке в тенечке сидел какой-то мужчина средних лет и с трагическим лицом рисовал прутиком какие-то замысловатые фигуры, геометрии неизвестные.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Здорово, если не шутишь, – пробасил мужчина, не отрываясь от рисования.

– Вам надо открыть кружок рисования, у вас здорово получается, – начать беседу попробовал с подкола.

– А подзатыльник…? – не отвлекаясь от своего занятия, мужчина сквозь губу порушил мою задумку. Не получилось, – подумал я. – Зайдем с другой стороны.

– Я к вам по делу.

Мужчина поднял голову, упер в меня взгляд не то удивленный, не то сердитый и трагикомически произнес:

– Да ну?!

– Почему не работаем, товарищ? Рабочее время в разгаре, страна ждет древесины, в виде досок! – в том же стиле произнес я.

– Во как! – выдохнул мужчина. В его глазах одновременно появились улыбка и интерес.

– Ты кто, отрок?

– Игорь, друг Вовки. А вы, полагаю, Виктор Сергеевич, его отец.

– И что же надо от меня Игорю, другу Вовки.

– Можно только поболтать или по делу тоже?

– Да все равно, у меня до конца смены времени – вагон. Как ты заметил, я не загружен работой, – сказал Виктор Сергеевич, откинувшись на стенку. – Давай – по делу, так интересней.

– Вы не могли бы взять какое-то количество школьников в качестве учеников пилорамной профессии? Ну, скажем, человек 20–25 старшеклассников.

– Во как! – начал повторяться дядя Витя. – Интересно излагаешь. И как это все понимать?

– А что я непонятного произнес? Упрощаю для особо одаренных. Можете научить 20–25 старшеклассников пилить доски?

Виктор Сергеевич упер в меня долгий взгляд. Смеяться было нельзя, поэтому терпел с серьезным лицом семилетнего дитяти. Не знаю, что там увидел дядя Витя, но он наконец, изрек:

– Ты серьезно?

– Конечно серьезно, только я пока зондирую почву. Еще надо сначала Нонну Николаевну настроить на правильную волну.

– Ты кто? – четвертый раз за сегодняшнее утро услышал я сакраментальный вопрос.

– Хочется ответить: «Конь в пальто», но воздержусь. Я – молодой человек, слегка двинутый мозгом после падения с дерева. Вовка в курсе этой жуткой истории.

– А, так это про тебя Вовка рассказывал? Как-то странно ты мозгом двинулся.

– Да, по-всякому бывает. Просто не знаю, что ответить на ваш вопрос. Мне его сегодня уже четвертый раз задают.

– Во как! – не страдая разнообразием в выборе выражения эмоций, воскликнул Виктор Сергеевич. – А зачем тебе ученики, пилорама и все остальное?

– Да вот хочу школу на правильные рельсы поставить, да и чтоб скучно не было.

– Ну, научить-то я, конечно, могу, только странно все это как-то, – подобравшись, сказал Вовкин отец. – Никогда о таком не слышал. А что касается пилорамы, так стоит она уже третий месяц.

– А, кстати, почему? – перебил я Виктора Сергеевича.

– На экспорт не отправляем, потому что вагонов не дают. Уже больше года не выбираем план по вагонам, а у них там показатели летят… Короче, выкинули нас из планов. А по стране… Наш продавец умер недавно, а тот, которого нашли ему на смену, не просыхает на пару с начальником. Все договора испоганили, всем должны, никто с нами работать не хочет. Вся надежда на братца нашего начальника. Он какая-то шишка в Москве.

– Все понятно. Грустно, но не смертельно. А работать-то есть кому?

– На пилораме?

– На пилораме, лесовозах, ремзоне, в столярном цеху – везде, короче.

– Ну, что сказать? Сможем запустить две пилорамы, для остальных – людей нет. На ходу два лесовоза, остальные при необходимости можно починить, в столярке нужны расходники: фрезы, диски, ремни и прочая мелочь. В целом, не все так плохо, но скоро люди могут поразъехаться, если работы не будет, да и растащат все стоящее. Вот сижу тут, чтоб хоть что-то осталось.

– Ладно, дядя Витя, поправим все. С октября, а может раньше, начнем хозяйственную революцию, надо только дождаться начала учебного года и закрутить хлопцам мозги в правильную сторону.

– А зачем ждать октября, если можно начать сегодня?

– Кто же меня слушаться будет? Или вы думаете одними призывами обойтись? Мне надо за директора школы и школьный коллектив спрятаться. Все проблемы понятны до слез, надо только придумать, как подступиться, чтоб не посадили. Прорвемся! А пока, пойду поброжу. Не хотите со мной?

– Ну, пойдем побродим. С тобой интересно.

– Дядя Витя, а вон ту гору кругляка сколько времени придется пилить в доску? – спросил я, показывая на грандиозную гору высотой с пятиэтажный дом и длиной метров четыреста.

– Ну, если работать в одну смену всеми шестью пилорамами, то годик, наверное, – ответил Виктор Петрович, с сомнением почесывая затылок.

– А рельсовый кран работает? Чем вагоны-то грузить? Сколько вагонов, кстати, он сможет погрузить за день?

– Да, навроде, работает. А насчет погрузить, так 20 вагонов легко, а может, и больше. Только крановщицу на другую работу перевели.

– А залежи только кругляка? Или баланс (тонкие деревья до тридцати сантиметров в самом толстом месте) тоже где-то лежит?

– Да не, его, вроде, в щепу подробили, так дороже вообще-то, только вывезти не успели.

Так мы бродили по леспромхозу часа два, не встретив никого. Виктор Сергеевич вводил меня в курс дела, а я поражался всеобщему пофигизму. Даже моей, насквозь циничной, коммерсантской психике такого было не понять. Я только и смог, что вспоминать поговорку «в России деньги валяются под ногами».

Если честно, мне не хотелось уходить, потому что такой жирный, насыщенный поток информации жалко было останавливать. Я впитывал в себя эту атмосферу незнакомой для меня жизни, ее запахи и звуки. Трудно передать состояние эйфории и жажды действий, которые я сейчас испытывал. Давно подзабытые и такие приятные ощущения.

Но как бы там ни было, меня ждала мама к обеду, а в придачу очень непростой разговор. Представьте себе, что вам надо объяснить своей маме, что в ее любимого малыша вселился некий старик с кучей непонятных тараканов в голове.

– Дядя Вить, мне домой пора, мама ждет к обеду.

– Ну, давай. Заходи! – пробасил Виктор Сергеевич.

– Всенепременно, – бросил я уже на бегу.

– Мам, я пришел, – крикнул я, забегая в квартиру.

Мы с ней жили в двухэтажном деревянном доме, где на каждом этаже было три квартиры и каждая, как правило, на три семьи. В нашей одна комната пустовала. Длинный коридор, в конце которого – удобства и кухня. Из удобств был только туалет и умывальник. Посередине кухни красовался гроб дровяной плиты. Летом было чудовищно жарко, поэтому мы старались там не задерживаться. Вся наша жизнь проходила в комнате. Она была довольно большой, примерно 20 квадратных метров, разделена ширмами, за которыми прятались наши с мамой кровати. Посередине стоял большой круглый и отчаянно тяжелый деревянный стол. Маленький двухстворчатый шкафчик, несколько полок на стенах, пара табуреток – вот, собственно, и весь интерьер. Нам хватало, и мы не замечали чудовищной бедности, в которой жили.

– Иди в комнату, я сейчас, – долетел с кухни мамин голос.

Моя мама, Валентина Ивановна, несмотря на чудовищное детство, где была и блокада, и смерть родителей, и детский дом, сохранила удивительную светлость, мягкость и теплоту, в которых я купался все свое прошлое детство. Это все удивительным образом сочеталось с энергией, жизнерадостностью и фантазийностью. Она была идеальной, я бы сказал, библейской мамой и Другом. Я ее обожал тогда, обожаю и сейчас. Когда мы вдвоем, то ничего не могу с собой поделать, хожу за ней хвостиком, стараясь прижаться и обнять, и обе мои сущности в этом вопросе были абсолютно солидарны.

У нее всего два недостатка. Она отвратительно готовит и любит читать. Хорошо приготовить она могла только два блюда жареную картошку с отбивной и макароны, все с той же отбивной. Все остальное было пустым переводом продуктов, потому что есть это было совершенно невозможно.

А вот с чтением отдельная история. Дело в том, что мама читала запоем, полностью выпадая из реальности. Когда ей попадалась интересная книжка, а она умудрялась найти что-то для себя интересное даже в абсолютно идиотских экземплярах печатной продукции, то еда не готовилась, мусор не убирался, спать она не ложилась, да и на работу могла забыть пойти. К тому же умудрялась все книги: и трагические, и драматические – превращать в комедийные.

Отец не оставил заметного следа в моей жизни, и я его плохо помню, но две фразы мне врезались в память на всю жизнь: «Валентина, кончай ржать, спать хочется» и «Ты ему не мать – ты ему младшая сестренка». В этом была вся моя мама. Самый любимый и дорогой мой человек.

После обеда, мысленно вздохнув и перекрестившись, начал тяжелый для меня разговор:

– Мам, нам надо серьезно поговорить.

– Сыночек, ты о чем? Плохо себя чувствуешь?

– Да нет, мам. Наоборот, чувствую себя великолепно.

– А что тогда? Слушай, не томи, излагай, – мама сложила руки на груди, делая жалобно-взволнованное лицо.

– Мам, я умею читать, – начал я издалека и с мелочей. – А еще знаю всю таблицу умножения.

– Давай температуру померяем, ты заговариваться стал. Ты от силы две буквы можешь узнать в лицо, – серьезность ситуации пока не стала очевидной, и мама по привычке собиралась свернуть к шуточкам.

– Давай почитаю «Анну Каренину», – предложил я, беря с полки книжку.

«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Все смешалось в доме Облонских. Жена узнала, что муж был в связи с бывшею в их доме француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что не может жить с ним в одном доме… – начал я читать, а потом, передав маме книгу и уперев пальцем в то место, которое читаю, продолжил уже по памяти. – На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский – Стива, как его звали в свете, – в обычный час, то есть в восемь часов утра, проснулся не в спальне жены, а в своем кабинете, на сафьянном диване…».

Сначала мама следила по книге, а потом, уставившись на меня, скрипучим голосом спросила:

– Что это значит? Ты выучил наизусть весь текст?

– Нет мама, но я могу прочитать тебе наизусть всю «Анну Каренину». Ты только не волнуйся, но я теперь много чего знаю. Ну, например, могу говорить на английском языке…

– Сынок, что все это значит? Ты меня разыгрываешь?

– начал я читать наизусть отрывок из «Гамлета», потом, не останавливаясь перевел —

Когда я остановился, и взглянул на маму, она неотрывно смотрела на меня, прижав руку ко рту, а глазах у нее плескался ужас.

– Что же это… как же так? когда все это? что же делать? – она шепотом произносила бессвязные фразы.

– Мам, – я сел рядом и, обняв, стал объяснять, – это началось, когда я упал с дерева. С тех пор мне кажется, что живу уже вторую жизнь и очень много знаю. Правда, очень много. Я сегодня отдал директору школы заявление с просьбой сдать все экзамены за девять классов и зачислить меня сразу в десятый.

Мама смотрела на меня и, по-прежнему, отказывалась понимать происходящее.

– Сынок, как ты себя чувствуешь?

– Никогда раньше не чувствовал себя так хорошо.

У мамы в глазах что-то изменилось.

– Шестью восемь?

– Сорок восемь.

– Семью девять?

– Шестьдесят три.

– В честь кого Америка названа Америкой?

– Америго Веспуччи.

– Самое большое в мире озеро?

– Каспийское море.

– Сынок, и что со всем этим делать? – спросила мама и, спустив воздух сквозь зубы, снова поникла, как старушка.

Я еще раз ее обнял и поцеловал.

– Будем просто жить, а ты будешь мною гордиться. Вот только маленьким ребенком мне, похоже, уже не удастся стать.

Мы сидели обнявшись, наверное, час, может, больше и молчали.

– Давай, сынок, попьем чаю, – вяло сказала мама и, встав как-то на автомате, пошла на кухню.

Я тоже расслабился – главное сделано. Теперь маме нужно время, чтобы все осознать и смириться со случившимся.

21 июля 1965 года, среда.

Я сидел в кабинете директора школы, и мы с Нонной Николаевной пили чай. Чаепитие получилось довольно странным, теплоты и уюта, на которые намекали сушки и малиновое варенье, не было. Скорее мы напоминали двух человек, которые очень хотят поговорить, но не знают, с чего начать, чтобы не спугнуть то небольшое доверие друг к другу, которое еще только начало зарождаться.

– Нонна Николаевна, скажите, пожалуйста, вы позвали меня, чтобы просто поговорить или мы кого-то ждем?

– Где-то в течение часа должен подъехать мой друг, который в данный момент возглавляет РОНО Василеостровского района. Он может помочь нам решить проблему аттестата о среднем образовании для семилетнего ребенка. Во всяком случае, он знает, насколько это возможно.

– Ух ты!!! Было бы здорово!!!

Повисла увесистая пауза. Ее не удавалось разбавить ни людям, сидящим в кабинете, ни даже солнышку, которое играло за окном и резвилось в кронах деревьев.

– Нонна Николаевна! Давайте расскажу немного о себе. Похоже, вас очень смущает несоответствие того, что вы видите, с тем, что слышите. Когнитивный диссонанс в чистом виде …

– Ну откуда… откуда?! ты можешь что-то знать о когнитивном диссонансе? – воскликнула, перебивая, Нонна Николаевна.

– Так я же и пытаюсь ответить вам на эти вопросы, хотя до сих пор вы их и не задавали. Отвечаю – НЕ ЗНАЮ!!! Просто полторы недели тому назад с дерева упал ребенок, а очнулся старик, которому уже шестьдесят лет. Как это возможно, кто со мной это сделал, кто я такой, когда я родился – Н-Е З-Н-А-Ю. Знаю, что мама – моя, только девчушка совсем, тело – мое, я в нем всегда жил, но не знаю, где жил, кем работал. На эти темы могу только фантазировать, впрочем, как и вы, и те ваши коллеги, которые на меня набросятся, когда я вернусь в Ленинград. Думаю, что Господь Бог вмешался, а зачем? Неисповедимы его Пути. Даже предположить не могу, за что мне выпало такое счастье. Вы ведь даже близко не можете себе представить, какое это счастье для старика – попасть в детское тело!!! Вам ни за что не представить, как волшебно пахнет ваше малиновое варенье, а я этот аромат почувствовал, еще когда только входил в школу!!!

Нонна Николаевна сидела, замерев и прижав руки к груди. Со стороны создавалось впечатление, что она абсолютно выпала из реальности.

– Игорь, но как такое может быть?

– Отвечу вам не слишком разнообразно – не знаю. Думаю, в моем случае, что-нибудь понять принципиально невозможно. Мне не избежать всяких медицинских обследований, но даже если изучить мой кал и мочу под микроскопом, ответов больше не появится – современная наука не способна даже просто правильно поставить вопросы.

– Подожди, подожди…. Игорь, подожди! – на каждое свое слово Нонна Николаевна кивала головой и усугубляла это движение легким ударом ребра ладони по столу, – Но если твоя мама для тебя слишком молода, то тогда…, – она прикрыла рот рукой и увеличила глаза вдвое, – тогда ты из будущего!? Машина времени?

– Нонна Николаевна, вы просто чудо, зрите в корень. Здесь есть противоречие, которое отравляет мне всю нынешнюю жизнь. Если я чувствую себя шестидесятилетним стариком, а сейчас мне семь, то должен происходить из времен более поздних на пятьдесят три года. Но дело в том, что Будущего я не помню, такое чувство, что для меня этих пятидесяти трех лет не было. Не знаю, что будет завтра, через год, через десять. Со мной есть какие-то знания, но нет событий. Ничего конкретного.

– Игорь, ты меня совершенно запутал. Так ты из будущего или нет?

– Во-первых, не знаю; во-вторых, не я, а что-то внутри меня, может быть, как-то связано с будущим; в-третьих, ничего не помню из будущего, просто есть какие-то знания, но их источник в нашем с вами прошлом, а не в будущем; и в-четвертых, будущего нет и быть не может, в том смысле, что оно не определено. Даже если какая-то часть меня прилетела из моего же будущего и поселилась у меня в голове, то это вовсе не означает, что жизнь повторится. Меня ждет абсолютно неизведанное будущее, что и прекрасно! Кстати, вы никого не ждете? Сюда кто-то идет.

Нонна Николаевна по-бабьи всполошилась и, выбегая из-за стола, бросила:

– Это Сергей, я хотела бы вас познакомить.

В дверь постучали.

– Да-да! – крикнула Нонна Николаевна.

В кабинет вошли мужчина и потрясающе красивая женщина.

– Здравствуй, Нонночка! Я так соскучился! Мы решили приехать вдвоем. Не выгонишь? – бодро отрапортовал мужчина, пожимая Нонне Николаевне руку, при этом его глаза говорили что-то другое, а лицо и вовсе было виноватым. Тут пол-литра нужна, ну та, которая помогает разруливать сложные психологические ситуации.

Когда все, вдоволь поизображав растерянность, расселись за столом, а Нонна Николаевна, не спрашивая, налила всем чаю, то показала свой нарождающийся ранний склероз, воскликнув:

– Я забыла вас познакомить! Это Игорь – главный возмутитель спокойствия в нашей школе, а это Сергей Иванович – глава Василеостровского РОНО, его жена – Лариса Сергеевна.

Покивав и ритуально поулыбавшись друг другу, мы принялись молча пить чай.

«Ну и публика!» – малахольные они какие-то, тормознутые, раньше про таких говорили – как пыльным мешком пристукнутые – десять минут тихо пьем чай, стреляем глазами и … молчим. Пора брать инициативу в свои руки, тем более что Сергей Иванович— очень перспективный товарищ.

– Сергей Иванович, – говорю я загадочным полушёпотом, – скажите мне с чувством: «Ну-с… голубчик!»

– Ну-с, голубчик!

Все улыбнулись, от чего явственно послышался выпускаемый из повисшего напряжения воздух.

– Ну-с, голубчик, с чего начнем наше знакомство? – решил подыграть мне Сергей Иванович.

– Ох, не доведет вас до добра панибратство с подчиненными! Вам пересказать семь лет моей непорочной жизни? Только последние пять помню не очень отчетливо, а первые два так и вовсе… – я безнадежно махнул рукой.

Все опять заулыбались, но забирать инициативу из рук Сергей Ивановича никто не торопился. Нонна Николаевна начала ерзать на стуле. Ей, наверное, очень хотелось поразить за мой счет воображение ее Сереженьки. Еще чуть-чуть и она начнет подсказывать. Школьница – что с нее взять!

А Сергей Иванович тем временем уже настолько впечатлился, что не знал, что сказать. Такое с ним бывало нечасто.

– Где-то перед Новым годом мы с мамой вернемся в Ленинград, и я поступлю в одну из василеостровских школ. Скорее всего в 15-тую, она рядом с домом. Вы автоматически станете моим начальником…. А, собственно, о чем бы вы хотели со мной поговорить?

– Да я как-то не представляю, о чем можно побеседовать с семилетним мальчиком… А о чем можно поговорить? – вывернулся Сергей Иванович. Похоже, начал восстанавливать равновесие, появились проблески мысли.

– Можно – об истории, особенно, об истории Руси, от Ивана Калиты до Павла I включительно. Можем поговорить об экономике или политической экономии, можем и о социальной психологии. Ну, наконец, можем поговорить о педагогике, вы ведь занимаетесь этой наукой?

– Да, занимаюсь. В прошлом году защитил кандидатскую. Ну, давайте, поговорим о педагогике.

– Да уж, легких путей в жизни вы точно не ищите! Ладно, сами напросились! Итак, дамы и господа! – немного шутливо и торжественно начал я. – Ой, простите, в зале, кроме участников дискуссии, только дамы. Итак, Дамы, объявляю тему!! Па-ба-ба-баа! «Перспективы реформы средней школы в СССР, которая активно обсуждается педагогической общественностью и подготавливается в недрах Министерства Образования». Товарищ коллега, отводы, дополнения к теме есть? Нет! Принимается!

В качестве инициатора темы задам главный тезис дискуссии: Реформа обречена на провал, кто бы за нее ни взялся и что бы со школой ни делали! Как я понимаю, Сергей Иванович будет отстаивать противоположную точку зрения. Так ведь?

Сергей Иванович молча кивнул головой, соображая, в какую авантюру он вляпался, и понимая, что не откажется поспорить, потому что было чертовски интересно.

– Тогда у вас есть пятнадцать минут, чтобы задать свои вопросы оппоненту для прояснения его позиции. Затем вам придется обосновать, почему нарождающуюся реформу ждет успех. Ремарка в сторону: успехов в школьных реформах кот наплакал. Неудачи постигли и сталинскую (позднюю) реформу, и хрущевскую.

Обе дамы, приоткрыв рты, уставились на Сергея Ивановича. Похоже, что действо захватило даже Ларису Сергеевну, которая до сих пор таинственно улыбалась и смотрела в окно.

Сергей Иванович не спеша выходил из «комы». Вопрос был поставлен настолько чудовищно нелепо, настолько несуразно, что он не знал, что вообще тут можно спрашивать.

– Чушь какая-то, нелепица какая-то, такого просто не может быть! Почему…, почему ты так думаешь?

– Да не волнуйтесь вы так-то! Ну, скажите, с кем еще вы смогли бы поговорить откровенно на такие темы? А со мной можно! Ну, кто я такой? Глупый пацан, который не ведает, что говорит! А между тем, вопрос отнюдь не праздный, особенно для вас, чиновника. Ведь вам же эту реформу и проводить, козлов отпущения в случае неудачи будут искать на вашем уровне управления. Вывод могу подсказать заранее: задумка была великолепна, но исполнение подкачало, особенно на среднем уровне. Партия, как могла, боролась, но преодолеть инерцию мышления и самоуспокоенность не смогла.

– Да, ты понимаешь, что говоришь? Мальчишка!!! Немедленно замолчи!

– Да, а что? Я, пожалуйста, – лицом изобразил испуг, – только в вас сейчас говорит и не ученый, и не руководитель, а так, базарный агитатор, у которого главный аргумент выражается емким словом: МОЛЧАТЬ!

Сергей Иванович залпом выпил остывший чай и, немного помолчав, выпуская пар, пробурчал:

– Ты прав, извини. Так все же, почему?

– Ну, во-первых, а почему бы нет! Все реформы, которые в прошлом затевало Министерство просвещения, которое тогда называлось Наркомпрос, неизменно заканчивались неудачами. Так почему вы думаете, что в четвертый раз у них все получится? Что-то принципиально изменилось? Кстати, а не напомните мне, с кем всю свою педагогическую жизнь боролся А.С. Макаренко? Тогда я напомню – с Народным комиссариатом просвещения, который возглавлял сначала Луначарский, а потом Крупская. Благодаря «Педагогической поэме», слово Наркомпрос стало нарицательным. Сильный аргумент?

– Сильный, но не решающий, он не позволяет сделать вывод о непременном провале школьной реформы. Времена меняются, и наши представления о педагогике расширяются. Партия и Правительство могут планировать свою работу более осмысленно. Педагогика – молодая наука, мы не можем знать все, но, тем не менее, наша советская школьная система очень сильна, пожалуй, сильнейшая в мире.

– Замечательно! Однако о педагогической науке и сильнейшей в мире школе поговорим чуть позже, если запал еще останется. А сейчас нам следует признать, что возможный провал реформы имеет не нулевую вероятность. Я бы посчитал ее на уровне 60 %, так как очень велика сила инерции и Минпрос не сможет вынудить работать по-новому сотни тысяч педагогов.

– О процентах можно спорить, но точно такая возможность существует.

– Слава богу, лед тронулся, и в меня никто не бросает тапочки! Но это был даже не аргумент, а просто эмоциональная реакция на ваше нервное возбуждение.

Сергей Иванович с силой хлопнул в ладони и с улыбкой сказал:

– Нонна, где ты откопала это чудо?! Каков шельмец!

– То ли еще будет! Минуточку, спрячусь за шкаф, прежде чем назвать действительно первый аргумент.

– Да ладно, можешь не прятаться – казак ребенка не обидит!

– Нет уж, лучше спрячусь. Итак, все реформы, которые затевает министерство, отличаются одним недостатком – Они Не Имеют Цели! – Мне было легко это говорить, потому что все последующие реформы страдали тем же недостатком и поздняя брежневская, и горбачёвская, и ельцинская, и уж конечно, путинская. Владимир Владимирович постарался больше всех и вбил окончательный гвоздь в тело российско-советской школы. Добил.

После некоторого молчания, наученный горьким опытом, Сергей Иванович не стал сразу метать молнии, а попытался разобраться:

– Что ты имеешь ввиду?

– Давайте, я буду задавать вам простые вопросы, отвечая на которые, вы сами ответите на свой вопрос. Итак! Что, собственно, предполагается реформировать: инфраструктуру, педагогический процесс, качество преподавания, систему воспитания – что?

– Все вышеперечисленное! Комплексно! Сегодня Партия и Правительство впервые в своей истории в состоянии это сделать. Раньше мешали разные объективные причины: Гражданская война, разруха, индустриализация, Великая Отечественная война, опять разруха…

– Здорово! И зачем все это будут менять? Чтобы добиться чего? По какому критерию будут оценивать успешность этих изменений?

– Должны повыситься материальная и методическая база преподавания в школе…

– Так чем успех реформы будем мерять: школами, количеством учебников на душу учащегося населения? Чем? Повторяю, зачем мы будем менять все, о чем вы сказали? В чем цели реформы?

– Во-первых, создать условия для формирования Нового человека, гармонической личности…

– Минуточку, я вас на секунду перебью. Что вы вкладываете в понятие «гармонической личности» или «нового человека»? Раньше из школы выходили не гармоничные личности?

– На эту тему написано множество научных монографий, и уж при твоей-то эрудиции…

– Да уж, в педагогической литературе много написано, и все авторы вкладывают в это понятие все, что придет им в голову. Знаете, у меня в голове вертится одна песенка, не знаю откуда, о том, как одна женщина подбирала себе мужа. Я, пожалуй, спою, не обессудьте – голосок, а может, и слух у меня так себе. Не с начала, только то, что относится к теме разговора. Я запел, слегка кривляясь в такт музыке, песенку Кати Семеновой:

Народ в кабинете оживился, расслабился и заулыбался. Пора добивать.

– С педагогической наукой все понятно, они сначала читают постановление Пленума ЦК, а потом пишут на эту тему научную работу. Когда я задавал вопрос, то хотел услышать какие-то уточнения, которые, возможно, существуют для вашего внутреннего потребления. Но увы… Внимание: вопрос! Только ответьте честно: Вам не кажется, что понятие «гармонической личности» никак не тянет на практическую цель? Это, скорее, такой специальный образ, на который, в случае чего, можно списать все, что угодно.

– Руководство Партии осуществляется не так буквально, как ты пытаешься изобразить. В постановлениях пленумов и съездов указывается только политическая воля, как бы идея. Потом она прорабатывается в Академии, на совещаниях педагогических работников, в министерстве образования и т. п. Все это выливается в некие циркуляры по Министерству образования, которые уже исполняются на местах. Потом вносятся встречные предложения о том, как лучше что-то выполнить. Эти предложения изучаются, обобщаются и вносятся изменения в циркуляры. Потом этот круг повторяется, пока не будет достигнут требуемый результат.

– Замечательно, значит, все-таки существуют уточнения для служебного пользования. Поскольку понятие «гармонической личности» в качестве цели педагогического процесса возникло не вчера, давайте представим ситуацию: Вы, Сергей Иванович, как руководитель РОНО собрали совещание директоров школ вашего района, которых представляет Нонна Николаевна. Нонна Николаевна, вы понимаете, кого и как вам надо воспитать? Нет? Тогда слушаем руководителя. Он торжественно, со знанием простых истин, которые никому до сих пор не понятны, начал: «Товарищи, мы получили из Министерства циркуляр, в котором поставлены четкие и понятные цели нашей работы. Вы должны развернуть работу по формированию из наших школьников гармоничных личностей. Не будем, товарищи, кидаться высокими словами – гармоничная личность, в которую вы должны превратить каждого нашего школьника, это…» Что это? – я хитровански посмотрел на Нонну Николаевну, подмигнул ей и мотнул головой в сторону Сергея Ивановича, мол, посмотрим, как он будет выкручиваться. – «Работу надо начать завтра же, помните: она находится на контроле ЦК. Каждый год мы должны увеличивать количество гармоничных личностей на 10 %, это будет жестко проверяться по следующим критериям…» Каким критериям, Сергей Иванович? ….

– Бред! А, вообще, смешно… Прямо представила такое совещание и Сергея за большим столом… – фыркнула Нонна Николаевна.

– Я, как живого, увидела нашего Митрофаныча, вот у кого язык без костей, – вставила свои пять копеек Лариса Сергеевна.

– А в чем бред, Нонна Николаевна? – заговорщицки спросил я.

– Не воспитываем мы никакую гармоническую личность…

– А кого воспитываете? – еще хитрее прошепелявил я.

– Мы проводим работу по патриотическому воспитанию, по укреплению дисциплины, по физическому и трудовому воспитанию. Составляем планы и отчитываемся в РОНО об их выполнении. Если все собрать, то, может быть, получится работа по формированию гармоничной личности.

– И сколько патриотов получается после выполнения ваших планов?

– Игорь, кончай утрировать! Какие патриоты, физкультурники и трудовики! Мы просто даем школьникам некий опыт в каждой из этих областей.

– Все, все! Суду все понятно! – я повернулся лицом к Сергею Ивановичу – никакую гармоничную личность школа не формирует. Вместо этого она реализует некий набор мероприятий, который непонятно к каким результатам приведет. Вы, руководители разного уровня, проверяете наличие планов мероприятий и их выполнение, а результат этой работы вас особо не интересует. Так?

– Чушь полная!!! Полный дилетантизм! Я даже теряюсь с ответами.

– Это просто необычная постановка вопроса. Когда я сказал о десяти процентах патриотов, у вас у всех глаза на лоб полезли от глупости постановки вопроса, а вот планы работы по патриотическому воспитанию – это да, это понятно. Кстати сказать, можете провести интересное исследование о том, какие глаголы используются во всяческих постановлениях, решениях и законах. Если вы будете внимательны и честны, то увидите, что в 80–90 % случаев используются глаголы в несовершенном виде: делать, а не сделать, добиваться, а не добиться и т. п. Другими словами, все эти документы сориентированы на процесс, а не на результат, что, собственно, и приводит к той ситуации, которую мы имеем. Ну, все, достаточно! Каждый может и должен остаться при своем мнении.

Если кто-то из вас задумается над известными вопросами, но под другим углом зрения – буду рад. А сейчас три блиц вопроса, одна сентенция и резюме нашей беседы. Вопрос раз – ответ одним словом: Кто главное действующее лицо педагогического процесса, от кого в большей степени зависят результаты?

– Учитель!

– Министр, то есть государство.

– Ученики, – вставила Лариса Сергеевна.

– Товарищи, это ужасно – все неверно! А еще есть варианты? – я сделал круглые глаза, изображая вселенский ужас. Возникла пауза. Она, эта пауза, повисла очень веско, почти зримо.

– Не буду расшифровывать правильный ответ – читайте Макаренко, но это – директор школы. Вопрос номер два: кто самое заинтересованное лицо в результатах педагогического процесса?

– Государство. Оно ставит задачи и проверяет результаты!

– Педагоги. Они отвечают за результат, с них спрос, – сказала Нонна Николаевна

– Ученики, – второй раз подряд сказала Лариса Сергеевна.

– Родители, – буркнул я. – Третий и последний вопрос: что такое педагогика, наука или что-то еще?

– Конечно, наука, – вполне уверенно проговорил Сергей Иванович.

– Наука.

– Наука!

– Если верить К.Д. Ушинскому, которого принято считать основателем советской педагогической науки, то педагогика – искусство, а не наука. Непонимание этой простой истины, на мой взгляд, является решающим аргументом в пользу того, почему система среднего образования в СССР все время, раз за разом, начиная с конца 30-х годов, деградирует. И, к великому сожалению, будет продолжать деградировать до полного развала.

Педагогика, как и, например, театр имеют одну природу – это искусство творческих людей, в одном случае режиссера и артистов, а в другом – директора и учителей. Представьте себе, что решением правительства театральное искусство признано наукой. Это значит, что надо создать Академию театральных наук, а ученые аргументированно исследуют законы театральной деятельности, выработают выверенные рекомендации и будет у нас театральное счастье и процветание. Смешно? Да, смешно, а тем не менее с педагогикой поступили именно так, а потому никаких шансов у реформ сверху – нет. Чтобы они там не затевали, прорастет только глупость и формализм. Кстати, это же касается и экономики, и политики, и большинства общественных наук. Надо дать возможность людям самим выбрать, какие посадить семена, и вырастить то, что лучше всего подходит для данной местности, а не засеивать все кукурузой, потому что ученые увидели в ней перспективу.

На меня накатила тоска, которая была со мной все последние годы пребывания в прошлом теле. Я-то знал, до чего дореформируют школу: роль учителя опустят до нуля – ему откажут в доверии даже принимать экзамены у детей, их роль сведут к натаскиванию на ЕГЭ; воспитание окончательно уберут из всех документов и практики, один из Министров скажет: Цель школы – вырастить грамотного потребителя; учителя и директора станут бояться учеников и родителей, каждый свой шаг обкладывая всякими бумажками и расписками, централизацию доведут до абсурда, директоров школ из педагогов превратят в администраторов.

Закругляя паузу, хлопнув ладошками по коленкам, я сказал:

– Простите, товарищи, за то, что внес сумятицу в ваши головы, но кто-то же должен, в конце концов. Вы слишком успокоенные, за вас думает и все делает Партия. А что, если она не делает того, что надо? Представьте на секунду, что Партия делает что-то не то, не потому, что хочет навредить, а потому, что не знает, не умеет, слишком уверена в старых подходах.

Все сидели, уставившись в одну точку, и молчали.

– Ладно! Сергей Иванович, я хочу заключить с Вами договор.

– Какой? – как-то заторможенно, еще не отойдя от предыдущего разговора, ответил Сергей Иванович.

– Где-то после окончания учебного года мы с мамой вернемся в Питер, я помогу вам защитить докторскую диссертацию по психологии личности. Что-то типа «Возможности развития памяти детей старшего дошкольного или младшего школьного возраста». Помогу, а вернее, сам проведу исследования детской памяти.

Еще мы сможем провести исследования в области раздвоения личности. Дело в том, что оно у меня присутствует – молодое тело живет отдельно от старого мозга.

Я никогда не сплю, вернее, мое тело спит, а вторая часть меня всегда бодрствует, размышляет, строит планы, проводит работу над ошибками и т. п. Все это можно изучить и даже попробовать повторить у других детей и взрослых.

Ну и, в-третьих, могу с вашей подачи проходить разные исследования в разных научных учреждениях. Это тоже Вам очков добавит, потому что против моей воли толком ничего исследовать не удастся. Мне по силам свести достоверность всех таких исследований к нулю. Ну, кроме анализов мочи и кала, конечно.

Хочется, чтобы вы почувствовали пользу от нашего сотрудничества. Как?

Сергей Иванович, сидевший вполне себе прибалдевшим, почесал голову и сказал:

– Да, уж!!! Возможности завораживают!.. Но раз ты предлагаешь договор, то предполагается, что я тоже что-то буду должен. Чего потребует Мефистофель от бедного доктора Фауста?

– Хочу вас попросить о трех вещах: во-первых, помочь мне закончить школу как можно быстрее. Имеется в виду, помочь мне преодолеть административные барьеры – все экзамены сдам сам. Во-вторых, помочь поступить в пединститут им. Герцена, в-третьих, мне надо наладить контакт с начальником КГБ по Ленинграду.

Вот, собственно, все, что мне может понадобиться в ближайшем будущем. Устраивает?

– Да, конечно, устраивает. Сомнения вызывает только третий пункт. Я знаком лишь с заместителем начальника, но думаю, мы все уладим.

– Вот и здорово, тем более, что третий пунктик понадобится только где-то через годик, может через два.

– По рукам! Удивительно! Еще сегодня утром ничего подобного мне даже в голову прийти не могло. Вы, молодой человек, явление природы, неизвестное науке.

– Я обычный мальчик, просто кто-то, скорее всего, я же, но старый, поселился у меня в голове. За сим, хотел бы откланяться. Меня мама ждет и очень волнуется. Она никак не может привыкнуть, что со мной произошли такие катаклизмы.

1 августа 1965 года, воскресенье.

Вчера вечером прибежал Вовка и передал приглашение Нонны Николаевны зайти к ней сегодня утром. Очень интересно, что она хочет сказать, тем более что она в первый раз выступает инициатором встречи.

За последнюю неделю мне удалось устроить четыре «случайные встречи» с целью поговорить на темы школьного строительства на макаренковских принципах. Она упирается и не сдается, наверное, потому, что неизвестность и ответственность ее пугают, а, с другой стороны, непонятно, что и как надо делать, и почему ее работа в предыдущие годы даже рядом не лежала с идеями А.С. Макаренко. Корпоративный гонор никто не отменял. К тому же трудно пойти на поводу у мальца.

Нонна Николаевна выглядела уставшей. Чуть лишнего опущенные плечи и уголки губ, не первой свежести прическа, – все это наводило на мысль о бессонной ночи и большом количестве выпитого чая.

– Чаю хочешь? – спросила Нонна Николаевна.

– А вы? – выдал я в ответ с явным сочувствием. Вот ведь прилетело на ее голову! А могла бы спокойно готовиться к новому учебному году, как делала много раз до этого.

– А что, так заметно, что я чай уже видеть не могу?

– Есть немного, но дело в том, зачем все это? Я имею ввиду бессонные ночи…

– И зачем же?

– Нонна Николаевна, все упирается в то, нравятся ли вам результаты вашей предыдущей работы, можете ли вы гордится ими? Если да, то скажите об этом, и я сольюсь по-тихому, и все останется, как было.

– А ведь похоже, что ты все равно продолжишь…, только в другом месте.

– Однозначно, да. Моя настойчивость связана с тем, что здесь, в Октябрьске, идеальные условия для старта: леспромхоз на коленях, колхоз весь в долгах и дотациях, родители, кто поумней, бегут в город, а остальные заглядывают в бутылку, дети на танцы ходят в трениках и с тоски воют… Им всем только стоит показать кусочек нормальной жизни, зажечь маленькую искорку и – возгорится пламя!

Нонна фыркнула, но с какой-то грустинкой в голосе.

– С чего начнем, оратор?

Я весь подобрался, как перед стартом на сто метров и с тихой надеждой спросил:

– Это значит, да?!! Вы готовы положить на алтарь свою жизнь?

Нонна вскочила, как-то неловко крутнулась и выкрикнула:

– Да, да, хочу я…, хочу чего-то нового, светлого, радостного… Хочу видеть детские улыбки, а не испитые рожи родителей, – она чуть успокоилась, а потом сказала:

– А ты садист, знаешь это?

У меня в глазах стояли слезы, такие крупные, которые заволакивают все яблоко и искажают обзор, а потом очень медленно скапливаются внизу и, продавив мелкие реснички, неспеша ползут по щеке крупными каплями.

– Просто я ждал этой минуты без малого пятьдесят лет. Вам не понять, что значит пронести через полвека знание того, что ты можешь все исправить, и не иметь возможности даже начать.

– Значит, ты все-таки из будущего! – тихо не то сказала, не то прошептала Нонна Николаевна. В ответ я только отмахнулся.

В комнате установилась тягостная тишина, которую никто из нас не решался тронуть. Казалось, что нарушится то хрупкое единство, которое показало свои первые ростки и которое очень легко убить неуместным словом.

– Нонна Николаевна, там у вас на полочке стоит коньяк от Сергея Ивановича, давайте по маленькой и начнем потихоньку. Не бойтесь меня споить, просто невозможно не отметить это событие. Наш паровоз поднял пар и готов первый раз провернуть колеса… Стравим излишки и тронемся!

Нонна Николаевна молча подошла к шкафу и наполнила рюмки:

– Ну, давай, коллега, начнем, по старой русской традиции, с пьянки, – похоже она, не торопясь, возвращалась в норму. Мы выпили. – С чего начнем?

– Ну, что ж, старорусское «Что делать?» накроем новомодным структурированием целей. Пожалуй, так. Нам желательно по этому пункту иметь полное согласие, иначе придут лебедь, рак и щука. Чур, их!

Начать никак не удавалось, не находились заранее заготовленные слова, и, к тому же, на фоне возвышенности момента разговор о целях педагогики казался банальным.

– Давай, Игорь, ты заварил кашу, ты и начинай, – женщина, как всегда, тоньше и одновременно практичнее воспринимает окружающий мир. Именно поэтому все мужчины, имея сильные мускулы, волю, напор, желание, всегда, во все времена стоят перед ними на задних лапках и с надеждой заглядывают в глаза. Это касается только тех, кому повезло найти Женщину. Похоже Нонна была из таких.

Вздохнув, начал с очень общего.

– Нам придется биться за разные цели: педагогические, сиречь воспитательные, образовательные, социальные, спортивные, хозяйственные…, ну и что-то там еще.

– Так! Сильно зашел, – похоже Нонна пришла в себя. Рюмочка коньяка порозовила щечки и искранула в глазах. Я же сделал вид, что с мысли меня ничем не сбить и продолжил:

– Воспитательные цели – это наше с вами все, и никому они не должны быть известны. Более того, нам их придется маскировать, чтобы никто даже не догадался, что мы их воспитываем. Эти цели мы будем скрывать и от педагогического коллектива. Объяснения требуются или как?

– Или как! Макаренко я тоже читала и не далее, как на этой неделе, – откликнулась Нонна шутливо, хотя глаза были серьезны.

– В порядке дискуссии предлагаю всего четыре цели: трудолюбие, целеустремленность, ответственность и заботливость по отношению к контактной зоне: к родственникам, друзьям, школьному коллективу. Эти цели выбраны потому, что являются комплексными и системными, то есть большинство остальных находятся уже внутри них. Жду возражений, дополнений, готов к умеренным компромиссам, потому что по этому пункту нам надо договориться до последней запятой. К слову, все идеологические цели опускаем, как не относящиеся к теме дискуссии.

– Заваривай чай, а я буду переваривать то, что ты тут наговорил, – откликнулась хозяйка кабинета. – Кстати, ты, когда работаешь руками, можешь еще и языком подрабатывать, в смысле отвечать на вопросы?

– Угу, – отфутболил подколку, тщательно анализируя содержимое шкафа.

– Угу – это значит могем? Тогда ответь, почему дискриминируем идеологию? Если об этом узнает кто-то серьезный, то нам перекроют кислород и отправят воспитывать таежных комаров, – голос Нонны звучал вовсе не шаловливо, а со знанием предмета.

– Во-первых, мы не дискриминируем, потому что вся советская идеология уже сидит внутри выбранных нами целей. Например, патриотизм – это Забота о стране, в которой живешь. Во-вторых, идеология – на девяносто процентов образовательный вопрос. Вот пусть наши с вами учителя и продвигают «идеи в массы». В-третьих, идеологически выверенное оформление нашей работы вполне имеет право на жизнь и достижению наших целей не помешает, даже наоборот. Когда я говорил, что идеология не предмет и не способ воспитания, имелось ввиду, что если мы попытаемся превратить идеологический постулат в черту характера конкретно взятого ребенка, то неизбежно столкнемся с неразрешимыми проблемами. Проще говоря, это невозможно. Принципиально! Достаточно и того, что наши ученики будут иметь знания в рамках официальной программы обществоведения, истории и литературы.

– Услышала и буду думать, – помолчав и что-то записав в блокнотик, Нонна продолжила. – А почему бы нам не включить в список целей такое фундаментальное качество личности, как честность?

– А вы представляете себе такую честную личность? Которая лепит всегда и во всем правду-матку? Без компромиссов. Только осторожнее с ответом, потому что любой компромисс – это либо ложь во благо, либо умолчание. Про худшее вообще не будем говорить. А во-вторых, ложь во благо уже автоматом попадает в тему «заботливость», не так ли?

– Игорь, буду думать. Для меня все необычно, а потому требует времени. У тебя очень насыщенные тезисы. Вроде бы четыре простые цели, но, подозреваю, на их обосновании можно защитить не одну кандидатскую. Очень хочется возразить, но, наверное, будет лучше сначала погонять свои вопросы внутри себя.

– Очень разумно! Откладываем до следующей встречи. Переходим к образовательным целям. Во-первых, предлагаю исключить из программы обучения такие предметы, как природоведение, рисование, пение, труд, физкультуру, этику, эстетику, чистописание, черчение, военную подготовку. А добавить скорочтение, скорописание, много запоминание, шахматы, скороговорко-произношение и спорт. По исключенным предметам выставлять оценки формально, а по вводимым вообще не выставлять, ограничится тестами и школьными соревнованиями. Каково?

– Слушай, все это несерьезно! Нас ведь прикроют при первой же проверке! Если бы я знала, что творится у тебя в голове, разговора точно бы не было!

– Значит, у меня есть возможность оправдаться?

– Давай не будем заниматься прожектерством! Пожалуйста! Не разочаровывай меня!

– Да и не собираюсь. У меня только один вопрос: вас волнует то, что мы исключаем из образования важные предметы, или то, что нам не позволят это сделать?

Нонна Николаевна задумалась, встала и начала прохаживаться вдоль стола туда и обратно, чисто Сталин.

– Ты сложно спросил. Буду думать.

– Э, не-ет! Ясность об общих принципах нашего проекта надо внести именно сейчас. Мой подход таков: в начальной школе мы учим детей учиться: быстрочтение, чтобы снять страх перед книгой, быстрописание, чтобы позволить записывать мысли учителей или свои собственные влет, без видимых усилий и т. д. Таким образом, первоклашки семь месяцев учатся учиться, а потом за два месяца быстренько сдают то, что надо было бы пройти за четыре года. Мы экономим три года. Я бы хотел по итогам года перевести всех учеников начальной школы в пятый класс с отличными отметками и такими же знаниями.

– Дети не смогут освоить программу. Никто еще не делал этого.

– Хорошо, сформулирую по-другому. Вы верите в то, что ребенка, первоклассника, можно научить читать со скоростью три страницы в минуту с запоминанием семидесяти процентов информации? Напомню, что сейчас даже выпускник читает со скоростью полстраницы в минуту с запоминанием 30–50 процентов информации.

– Это правда?

– Что правда, Нонна Николаевна? Вон там Петрович траки тягает, протестируйте хотя бы его, неважно, что у него высшее образование. К слову, обозначилась одна организационная задача. Надо найти спецов по обучению скорому чтению, развитию памяти, по шахматам, стенографии и тому подобное и сманить их работать у нас.

– Ты считаешь, что этому можно научить?

– Я знаю, – ответить с полной уверенностью в глазах мне было легко, сам через это прошел и дочку пропустил. Все работает на сто процентов.

– Если можно научить первоклашек так читать и к тому же запоминать лист незнакомого текста с одного прочтения, а еще выполнять все операции над двухзначными цифрами в уме, то да, можно за два месяца сдать курс начального образования.

– Тогда напрягите свои связи в Питере по поиску нужных нам учителей.

– А платить чем будем? Они не дешевые!

– Как думаете, за какие деньги они согласятся сюда ехать?

– Думаю, от пятисот рублей в месяц.

– Нонна Николаевна, а с помощью этого телефона можно позвонить главному бухгалтеру леспромхоза?

– Да, конечно.

После недолгих совместных манипуляций нам удалось услышать голос Елены Петровны.

– Елена Петровна, это Игорь, еще помните такого?

– Тебя забудешь, как же, – хихикнула та.

– Елена Петровна, наш с вами разговор начинает приобретать первые практические очертания. Нонна Николаевна на нашей стороне, мы сидим и составляем новую программу обучения. Нам нужна помощь, не на что пригласить на работу десять не дешевых педагогов. Может ли леспромхоз оказать братскую шефскую помощь в размере пяти тысяч рублей в месяц? Мой совет принять этих учителей на работу вместо алкашей. В леспромхоз, конечно. Вместо них я обещаю прислать около пятидесяти детей-работников. На четыре часа в день.

– С тобой точно не соскучишься. Сделаю!.. Но только, если ты сможешь выполнить свою часть уговора.

– Отлично! Вы должны понимать, что если мне не удастся сделать то, что обещал, то все вообще теряет смысл, – ответил я и повесил трубку.

– Нонна Николаевна, леспромхоз выделит на цели найма новых педагогов пять тысяч рублей в месяц. Елена Петровна только что подтвердила наши предварительные договоренности. Так что давайте напряжемся.

– Вот это скорость решения проблем! Если так и дальше пойдет, то мы действительно свернем горы… – сказала, а может быть, утвердила, а может быть, спросила саму себя Нонна Николаевна.

– Тогда, если общий подход, который состоит в том, что прежде, чем учить, мы нужным образом готовим детей и формируем у них требуемые навыки, принимается, то можем перейти к формированию команды специалистов-педагогов и формулированию образовательных целей. Напоминаю, что все это дискуссионно. К слову, это тот случай, когда тему надо обязательно пропустить через обсуждение с педагогами-предметниками. К тому же, то, как все это получится в итоге, будет понятно из практики. Может, нам не удастся сэкономить три года. Настройку будем производить по ходу – главное научить детей обрабатывать большой объем информации.

– Да, поняла.

– Я бы образовательные цели сформулировал так: начальное образование уложить в год, все остальное – в пять-шесть. Итого среднее образование закончить по итогам шестого класса. Оставшиеся три года использовать на изучение программ высшего образования по выбранным специальностям, имея целью сдачу выпускных экзаменов за институт экстерном.

Во-вторых, мы должны взять на себя некоторые обязательства перед родителями. Например, такие. У нас не будет троечников, ваш сын будет свободно говорить на английском языке и так далее. За выполнение этих обязательств мы будем биться. Еще стоило бы научить наших детей правилам ведения публичной дискуссии.

– Все! Не могу больше! У меня переполнена коробочка. По целям еще что-то есть? Хотелось бы взять тайм-аут, – взмолилась Нонна Николаевна.

– Ну, по спорту. Цель – сделать каждого школьника разрядником не ниже первого спортивного разряда, а по социалке у каждого школьника должны быть освоены две-три специальности на уровне «Мастер». Как-то так, – произнес я прежде, чем объявить перерыв на два часа.

– Похоже, надо привыкать к твоим скоростям, – простонала директриса. Не сговариваясь, на перерыв мы выплыли на улицу и сели на лавку в безветренном закутке. Солнышко, запах хвои и далекие звуки сельской жизни действовали успокаивающе. Хотелось посидеть и помолчать. Мы молчали.

– Нонна Николаевна, а хотите я вам песню спою? Свою. Чтоб немного отвлечься. Вы будете первым слушателем. – В моем взгляде, думаю, были видны то ли надежда, то ли просьба: очень уж хотелось попробовать.

– Пока без аккомпанемента, я еще только учусь играть на пианино и гитаре. В клубе, по ночам.

– Я очень строгий слушатель, что попало мне не нравится, и уж тебе-то не избежать моей критики! – Нонна развернулась на скамейке в мою сторону, поджала под себя одну ногу и подперла щеку рукой.

– Рискну. Песня о нас с вами, – изобразив профессиональную подготовку к пению, начал:

Допев до конца, я посмотрел на директрису. Было что-то не так. Она сидела, чуть приоткрыв рот и остановив взгляд на чем-то далеком у меня за спиной, похоже, была близка к тому, чтобы пустить скупую слезинку.

– Нонна Николаевна, что с вами, что-то не так? – у меня и правда учащенно заколотилось сердце, сигнализируя повышенную взволнованность.

– Как красиво! Но ты ведь не мог такое написать? – Нонна смотрела уже на меня как-то жалобно-просяще.

– Дорогая Нонна Николаевна несмотря на то, что мы встречаемся уже седьмой раз, много говорим и я ничего от вас не скрываю, вам никак не удается понять, в каком мире мне приходится жить. Эта песня пришла ко мне не снаружи, а изнутри, а вот кто ее написал, не знаю. Вы можете понять, что мне действительно неизвестно, кто это сделал. Я лишь транслирую в мир Нечто, то ли свое, то ли чужое. Мне никогда не удается это различить. Внутри меня сидят семилетний малыш, шестидесятилетний старик и Нечто. О… Боже, кто бы мне самому хоть на один мой вопрос ответил?

Нонна придвинулась ко мне и по извечной материнской привычке обняла. Сразу стало как-то душно, причем органы дыхания к этому не имеют никакого отношения. Тукало сердце и у меня, и у нее, совпадая по ритму и силе выражения чувств. Стало страшно, и я отодвинулся:

– У вас сердце стучит, а я боюсь, что оно ни с того ни с сего остановится. Вы мне стали так дороги… Давайте, лучше спою что-нибудь бодренькое. Не бойтесь, этого еще никто не слышал, – и запел песню Геннадия Гладкова из «Джентльменов удачи»:

Закончив, я как-то искусственно сказал:

– Возможно, что именно сейчас эту песню кто-то сочиняет. Знать бы наверняка, как оно на самом деле. Я похож на радиоприемник, настроенный на чью-то волну, неизвестно – на чью. А может, она моя собственная, просто до сих пор себя не проявляла. И без перехода выдал:

– Если вы испугаетесь работать в подполье, то я буду приходить во снах каждую ночь и протягивать к вам руки.

– Значит, все-таки подполье? – грустно спросила Нонна.

– Да, до первых устойчивых положительных результатов, а потом мы из подполья выйдем, а вас сделают Академиком, как Сухомлинского! – Моя улыбка смыла напряжение и, поднимая настроение, полетела куда-то вверх, в небо, к Солнышку, которое веселилось само по себе, не обращая внимая на людские мытарства.

Стало легко и покойно. Не сговариваясь, пошли работать дальше.

Мы потратили часов шесть на разработку учебного плана. Выкидывали и объединяли классы и предметы, прорабатывали метод погружения и так без конца. Когда Нонна взмолилась от усталости, мы были так же далеки от завершения работы, как и вначале.

– Нонна Николаевна, у меня к вам два вопроса: как быстро вы сможете собрать всех работников школы и можете ли вы помочь найти кого-нибудь из специалистов из нашего списка.

– Собрать педагогический коллектив смогу за три дня, а по второму вопросу… Надо позвонить, поспрашивать. Постараюсь ответить на собрании.

– Нонна Николаевна, у нас нет трех дней. Учебный год на носу, а у нас куча дел. Вы уж постарайтесь, голубушка.

Директриса сначала дернулась и резко вдохнула, а потом, выпуская воздух, улыбнулась:

– Никак не привыкну, что тебе идет седьмой десяток, а я для тебя маленькая девчонка.

Мы рассмеялись и потянулись на выход.

3 августа 1965 года, вторник.

Сегодня второй день после нашей эпохальной встречи с Нонной Николаевной. Без малого пять часов вечера. В кабинете директора собрались практически все педагоги, за исключением двух, которые греют косточки на югах.

Несмотря на то, что о планах по реформированию школы знают только два человека: я и Нонна Николаевна, – слухи по селу ходят завораживающие. Долетает даже до меня, как ни странно, через маму. Она стала главным ньюсмейкером, хотя толком ничего не знает, но отвечать-то что-то надо, вот и… Беззубых старух, особо не обремененных интеллектом, вокруг хватает… Короче, народ подогрели.

Педагоги сидят не то в некотором напряжении, не то в волнении, не то в предвкушении.

Ровно в пять Нонна встала и, прокашлявшись, начала:

– Коллеги, эта история началась две недели назад, когда ко мне в кабинет зашел вот этот молодой человек, принес заявление с просьбой разрешить ему сдать экзамены за девять лет обучения и начать учебу сразу с десятого класса. Прошу любить и жаловать – Мелешко Игорь Михайлович, сын нашей поселковой библиотекарши Валентины Ивановны, которую все вы знаете. После нескольких наших встреч он принес проект тех изменений в учебном процессе, которые я приняла и которые намереваюсь с вашей помощью реализовать.

Новации в большей степени касаются начальной школы. Идея в том, что прежде, чем приступать к изучению стандартной учебной программы, надо учить детей учиться и подготовить их к усвоению большого объема информации. С этой целью будут введены новые предметы: скорочтение, развитие памяти, стенография, шахматы, скороговорки, постановка дикции, счет в уме, алгоритмические языки. Точно сократим пение, труд, физкультуру, рисование, природоведение, может, еще что-нибудь. Возможно, что-то уберем, что-то добавим в зависимости от нашего с вами обсуждения и в зависимости от того, каких специалистов удастся найти.

К слову, у кого есть знакомые по этим дисциплинам, дайте знать, пожалуйста, потому что мы сейчас в некотором цейтноте. В итоге планируется закончить программу начального образования за два года. Теперь о программе среднего образования. Мы намерены за счет интенсификации сократить срок обучения на один год. Таким образом, выпускные экзамены мы надеемся сдать в конце шестого, на крайний случай седьмого года обучения.

Теперь немного о том, зачем вообще все это нужно. Дело в том, что хочется загрузить наших детей взрослой хозяйственной и культурной работой, а также серьезным спортом, чтобы, выпускаясь из школы, они имели по две-три востребованных взрослых специальности, разряд по спорту и практику руководства людьми. Мы планируем сделать что-то похожее на колонию А.С. Макаренко. Амбициозно, ну а почему бы нет?! Финансово-хозяйственную работу развернем на базе леспромхоза и колхоза. Предварительное согласие получено. Кстати, все, кто захочет участвовать в нашем проекте, будут оформлены на полставки в леспромхоз, и зарплата поднимется минимум на семьдесят рублей в месяц.

Учителя, предметы которых де-факто сокращаются, а именно, физкультура, рисование, пение, природоведение и некоторые другие, – переходят в подчинение к Игорю, – Нонна Николаевна показала на меня и, выдохнув, закончила. – Теперь вопросы.

Народ не понимал, что, собственно, спрашивать, когда непонятно все, и впору попросить повторить, но более доходчивым языком. Начал Владимир Петрович, как наименее интеллигентный и наиболее практичный из присутствующих:

– Нонна Николаевна, вы сказали, что я буду подчиняться этому пацану, но как и почему?.. – дальше у него зашкалили эмоции, подавившись которыми, он замолчал.

– Игорь только по внешности мальчик, а по содержанию шестидесятилетний тертый калач и наш с вами коллега. Рядом с ним я, например, чувствую себя необразованной девчонкой.

– Это правда, – неожиданно выдал Искандер. – Я с ним занимаюсь и знаю.

Что он там знает, никого особо не интересовало, но сам факт, что Искандер по собственной воле произнес речь длиннее двух слов, всех впечатлил. Опять наступила пауза.

– Как же так? А что теперь со мной будет? Я больше не работаю? – пискнула из угла Светочка, учительница рисования. Светланой Борисовной ее звали только ученики начальных классов, да и то в глаза, уж очень она была ребенком и внешне, и по сути.

– Вам все Игорь объяснит. Он будет выступать сразу после меня и когда подойдут главбух леспромхоза, директор колхоза и его агротехник. Потерпи Светочка чуть-чуть, тебе понравится его предложение, как, собственно, и вам, Владимир Петрович. Я хочу добавить, что завтра мы с утра соберемся, начнем составлять учебный план, и все встанет на свои места.

Посыпались вопросы, но без должного напора, все равно, пока не начнут, ничего не поймут. Завтра, так завтра. Больше всего всех интересовало мое выступление, мне так кажется.

Через некоторое время дверь в кабинет открылась и вошли объявленные лица, к которым добавились главный инженер механических мастерских и «главный пилорамщик» Виктор Сергеевич.

– Нам можно? Или еще подождать? – за всех вошедших спросила Елена Петровна.

– Заходите, заходите. Садитесь, где найдете, у нас тесновато, – Нонна Николаевна изобразила радушную хозяйку, но получилось больше похоже на лягушку-квакушку. Все же она до конца еще не верила, что все это делает, да и вообще, что это она.

– Слово предоставляется Игорю.

– Здравствуйте, товарищи! Хотя, пожалуй, это слишком смело, потому как, подозреваю, что никто из вас себя моим товарищем не чувствует, – в зале хихикнула Елена Петровна, пролетел ветерок разрядки напряженности. – Я начну с середины. Что, зачем и почему – пока опущу, оставлю темой для вопросов.

Начну с Владимира Петровича, как самого важного для моих планов и самого трудного для кооперации. Владимир Петрович, вместо уроков физкультуры вам предлагается организовать секцию по борьбе, боксу или еще чему-то силовому. Желательно привлечь к этому Искандера…, не знаю вашего отчества, и оформить это действо в виде древнеславянского воинства на защите подопечного населения. Своего рода реконструкция. Но это вам к Нонне Николаевне, а я вам предлагаю занять должность начальника отдела продаж леспромхоза. Ваша кандидатура обсуждалась, за неимением в доступном состоянии директора, с Еленой Петровной. Пока она всегда соглашается, и мы не можем ее подвести. Я буду вашим непосредственным начальником по той простой причине, что, кроме меня, никто в торговле не понимает ни бельмеса. У всех есть только задатки, но ни знаний, ни опыта, увы, нет. Вас устроит такой ответ на ваш вопрос, Владимир Петрович?

– Нет! Ты зарвавшийся пацан, вот и все.

– Я так понимаю, что авторитетом для вас могут быть либо те, кто старше вас, либо те, кто может вам навалять на ковре, – выдал я полувопрос, полуутверждение.

– А ты хоть и наглый, но смешной.

– Товарищи, поскольку Петрович очень важен для моих планов, то прежде, чем продолжить собрание, мне придется уложить его на травку. Давайте прервемся и выйдем на свежий воздух. Тут перед входом есть замечательная лужайка.

– Не связывайся! – опять неожиданно выдал Искандер, обращаясь к Петровичу. Но его никто не услышал, потому что в воздухе на всю катушку разлился азарт, а здравый смысл пошел покурить.

– Владимир Петрович, я только никаких правил не знаю. Могу только, как гладиатор, когда все дозволено, лишь бы выжить.

– Тебе же хуже! – ответил Петрович, разводя руки полукольцом и привычно наклоняя корпус вперед. – Начинай, салажонок!

Петрович стоял метрах в десяти от меня, невысокий, крепкий, как дубовый пень. Я начал разбегаться по дуге, забегая за левую руку. Петрович крутанулся в мою сторону, но резко тормознув, я сменил направление бега и оказался у него за спиной. Он за мной никак не поспевал. Прыжок с одной ноги, ладони лодочкой и резкий хлопок по двум ушам. Неприятно даже для таких коней, как Петрович. Он упал на колени, держа голову за уши, чтобы она не развалилась. Мне осталось подпрыгнуть и двумя ногами толкнуть его сзади в затылок. Не навредить бы, хотя… Где Петрович, а где мои силенки? Он ткнулся носом в землю, об которую его и разбил.

Полный аут! Петрович пытался подняться, но получалось у него средненько. Женская часть нашего собрания поспешила к нему на помощь и, как всегда в таких случаях, только мешала.

– Игорь, ну нельзя же так, вы же взрослый человек! – взволнованно выкрикнула Нонна Николаевна, после чего наступила короткая пауза, которую сменил жуткий хохот. Смеялись все, даже Искандер и Светочка, смеялись настолько азартно и заразительно, что улыбнулся даже Петрович, который успел к этому времени подняться на одно колено. Ему было не до смеха, но он был Мастер и умел держать удары гораздо более мощные.

Подойдя к нему, протянул руку: «Мир?» Он взял ее и, внезапно крепко сжав, потянул на себя. Чего-то подобного я ждал, а потому, не сопротивляясь, пошел за рукой и, используя ее, как ножку циркуля, крутанулся в воздухе и оказался у него на плечах. Хоть весу во мне и немного, но с замаха продавил его. Петровича опять потянуло на встречу с землей. Чуть-чуть не долетел – я встал на собственные ноги с головой физрука между ними. Все! В таком случае любой уважающий себя Мастер должен признать поражение, поэтому я быстро слез и сделал вид, что помогаю ему встать:

– Пойдемте работать, у нас много дел.

И оборачиваясь в сторону зрителей, громко сказал:

– Товарищи, перерыв закончен, прошу всех пройти в кабинет директора.

Когда все расселись и затихли, мне удалось продолжить:

– Как сказала Нонна Николаевна, наша цель – наши дети. Тем более, что дети всех присутствующих, за редким исключением, являются учениками нашей школы, так что мы отвечаем за то, чтобы вырастить достойную смену, знающую, что такое взрослая жизнь. Один великий сказал: «Чтобы научиться играть в футбол – надо играть в футбол». Перефразируя, скажу, чтобы научить наших детей взрослой жизни, надо жить взрослой жизнью, а это во многом значит, что надо работать и нести ответственность за результаты.

Мы с вами начинаем создание колонии на принципах А.С. Макаренко. Де-юре все остается как есть: школа, колхоз, леспромхоз. Де-факто же мы отныне – единый организм. Недоразвитый, как грудной ребенок, но только пока, мы же опытные родители – вырастим.

Итак, первая практическая задача – оживить леспромхоз. Она проста, как апельсин, надо начать продавать и наполнить кассу деньгами. Вот этим как раз и предлагается заняться вам, Петрович. Отводы есть? Нет. Самоотвод? Нет. Хорошо, продолжаем.

Петрович, завтра с утра, вам надо поднять все договоры по продажам, которые были у леспромхоза за последние 3 года, причем, как внутренние, так и экспортные. Выписать всю контактную информацию и, по возможности, понять, почему все застопорилось. Выписать, что, кому и почем мы продавали. Потом созвониться и договориться о встрече. Пока наш товар: окоренный сосновый кругляк, необрезная доска и лиственные дрова. Все надо реанимировать в течение недели.

Параллельно приступаем к созданию отдела продаж. Работники: старшеклассники, человек пятнадцать, и парочка взрослых, говорунов по характеру, способных уговорить купить даже мертвого. На каждую встречу вы будете брать двух ребят. Они вам помогут в практических делах: посчитать, проконтролировать и так далее. Но вы должны обязательно привлекать их к переговорам. Представите как-нибудь, но они должны будут вас заменить при работе с этим клиентом после двух-трех посещений. Понимаете? Иначе вы со всем объемом работы не справитесь. Скоро все привыкнут к нашим особенностям, но приучать всех придется вам. Эта работа важнее даже, чем просто продать. Дальше, по ходу дела, разберемся. Елена Петровна обещает выделить уазик, но это очень трудно. С вами пока все. Вопросы? Нет, пока? Тогда идем дальше.

Светлана Борисовна, мы хотим вам предложить возглавить рекламно-дизайнерское подразделение нашей колонии…

Ваше согласие не спрашиваю, потому как, кроме вас, некому, и все мы на вас надеемся. Первой вашей работой будет транспарант над школой, типа: «Взрослые нуждаются в нашей помощи», или «Поможем нашим родителям встать на ноги» или что-то в этом духе. Дайте детям понять, что они нужны для взрослых дел. Все по-взрослому. Детство кончилось. Желательно успеть повесить его над входом в школу до завтрашнего собрания школьников.

Теперь пение. Стоявшая в кабинете тишина из желе перешла в состояние бульона. Присутствующие пока не понимали, как относится к тому, что слышат, а, возможно, на них действовал тот самый диссонанс, который когнитивный. Легко представить себе ощущение, которое испытывает человек, видящий ребенка со старческим лицом. Такое впечатление производят карлики, но там ненормальность все-таки видна невооруженным глазом. Я продолжил, хотя и хотелось озоронуть, чтобы помочь этим хорошим людям расслабиться и выдохнуть воздух.

– Татьяна Сергеевна, вам хотелось бы поручить создать вокально-инструментальный ансамбль. Говорят, есть у нас на селе парень-самородок, который всякую электронику ремонтирует. Найдите и вместе с ним – к моей маме, обсудите возможности использования клубной аппаратуры. Колонки, усилители, два микрофона и одна гитара точно подойдут. А дальше надо составить список того, чего не хватает. Будем изыскивать возможность прикупить. Параллельно проводите отбор исполнителей. Поищите в Кингисеппе учителей, особенно – игры на ударных и саксофоне. Я слышал у кого-то банджо есть. Что еще вам сказать. Могу подарить вам несколько песен. Подумайте о записывающей аппаратуре. Хотелось бы Новогодний Бал провести под живую музыку. У меня есть одна новогодняя песенка. По всем вопросам обращайтесь ко мне.

Теперь, Нонна Николаевна, к вам. Надо объявить мобилизацию школьников. Хватит им бегать неприкаянными по селу. Формируйте сводные отряды и, главное, ищите лидеров, которые захотят работать, что-то делать, чувствовать себя взрослыми. Нам, как воздух, нужны ребята, способные командовать другими. Сводные отряды на сегодня нужны следующие: на пилораму – человек 25, человек двадцать – на окорку; еще человек двадцать – на укладку мульчи; под руководство Светланы Борисовны – человек 15–20; преимущественно девочки – под крыло Елене Петровне в учетную группу; 5–6 девочек в крановщицы на погрузку-разгрузку вагонов. Нужна бригада в механические мастерские. Это к Сергею Александровичу. Петровичу нужны продавцы. Нонна Николаевна, умоляю, найдите веские причины ввести дисциплину, причем жесткую. Используйте метод создания традиций. Все оформляйте в виде приказов по школе, отчеты командиров отрядов – ежедневно. Надо превратить совет командиров в реальный рабочий орган. На его заседания – доступ свободный.

Ну и последнее, дядя Искандер, хотелось бы создать дружину витязей для охраны порядка на селе. Со славянским языком, кольчугой, щитами, кожаными доспехами, с работой на мечах – все по-взрослому. Подумайте над словом «реконструкция». Имеются ввиду знаменательные события русской истории. Все, что нужно для этого, – ко мне. Нам нужны зрелища, кулачные бои, например, или штурм ледяных крепостей – в общем, с ребятами придумаете.

С вашего позволения, я закончил. Задавайте вопросы, если они общие и касаются всех. Другие вопросы – завтра. Начало рабочего дня – в девять утра. Конец рабочего дня, когда ничего не видно будет. К первому сентября нам надо настроить коллектив на серьезную работу, по возможности, преодолеть мышечную лень и ввести дисциплину. Хотя бы у половины ребят.

Все! – я выдохнул и только сейчас посмотрел в зал.

Примерно минуту ничего не происходило, а потом кто-то выдохнул: вот это планчик, я понимаю! А нас не посадят?

– Я разговаривала с Александром Сергеевичем, нашим участковым, он умный товарищ, ну, вы знаете, – встала Елена Петровна, – он сказал, что во всем этом криминала нет, если не будем левачить, а вот с Минпросом и Министерством лесной промышленности могут быть терки. Хотя если не будем сильно выпячиваться, то никому до нас дела не будет.

Елена Петровна вопросительно и с надеждой посмотрела на меня. Я поймал ее взгляд и отзеркалил:

– Будем. Будем выпячиваться и ставить пред собой великие цели. Иначе вместо путевых человеков, которые звучат гордо, вырастим иждивенцев.

– Нет, ну так же нельзя, вы же должны понимать, вы же взрослый человек, – сказала и первая же рассмеялась Елена Петровна. За ней – остальные.

А я смотрел на маму! Она стояла у дальней стены, по-бабьи прижав руки к груди, смотрела на меня широко открытыми глазами, а по щекам текли слезы. Похоже, она их не замечала, да и меня видела расплывчато. Я пошел к ней, уже ни на кого не обращая внимания…

5 августа 1965 года, четверг.

На футбольном поле шумела разноголосицей масса детворы. Сегодня здесь собралась практически вся школа, а это, плюс-минус, двести пятьдесят человек. Перед ними стояла кучка взрослых, примерно в тридцать единиц. Семнадцать учителей и «покупатели», которые прибыли, чтобы забрать с собой наши первые сводные отряды.

– Классным руководителям построить свои классы в колонны по пять. Десятый класс – слева, остальные – вправо, по убыванию! – прокричала Нонна Николаевна.

Сначала вроде бы добавилось криков, шума и суеты, но постепенно нарисовалось некое подобие правильного строя. Минут через десять движения закончились, и директор подняла руку, призывая к тишине.

– Товарищи! Мы вас собрали в неурочное время по очень важной причине. Нам нужна ваша помощь! Вы знаете, в каком состоянии находится леспромхоз. Он не работает уже больше трех месяцев. Колхоз – в похожем состоянии. Если ничего не предпринять, то скоро перестанут платить зарплату, и нам станет нечего есть. Мы хотим взять ситуацию в свои руки и исправить. Мы – это те взрослые, которых вы видите перед собой, и вы – школьники нашей школы.

Директриса сделала паузу, чтобы отдышаться. Остальные же, такое впечатление, не дышали вовсе. Над людьми повисла звенящая тишина. Я никогда не мог понять, как слово «звенящий» сочетается со словом «тишина», но, как выглядит на практике, вижу своими глазами. Никто, никогда, ничего подобного не говорил этим людям! Мыслей даже таких не было!

Нонна Николаевна продолжила:

– Сейчас я буду задавать вопросы, если вы не согласны, то будете отвечать «Нет», а если согласны, то громко отвечать «Да». Хорошо?

Кто-то пропищал: «Да».

– Не слышу! Давайте попробуем еще раз: вы согласны?

– Да! – нестройно, но явно громче ответили дети.

– Еще раз, вы согласны?

– Да!! – заревели ребята, отбросив скромность.

– Теперь внимание, вопрос: Согласны ли вы, что дети могут больше, чем о них думают взрослые?

– Да-а!!!

– Согласны любую работу, которую вам поручат, делать, как взрослые?

– Да-а!!!

– Согласны учиться тем специальностям, которыми владеют взрослые?

– Да-а!!! – дети уже ритмично ревели, мало задумываясь, о чем их спрашивают. Они были согласны на все, лишь бы встать в один ряд со взрослыми. Мы с Нонной славно проработали это шоу.

– Согласны вы начать помогать взрослым прямо сейчас?

– Да-а!!!

– Классные руководители, подойдите к своим классам! Сейчас мы будем создавать сводные отряды. Первый отряд «Распиловщики» – десять мальчиков из десятого, десять из девятого, второй отряд «Учетчики» – три девочки из пятого класса, три из шестого, пять из девятого. Третий отряд «Окорочники» – пять мальчиков из девятого и пять из десятого, десять из восьмого. Четвертый отряд «Отдел продаж» – по пять человек из десятого, девятого и восьмого. Руководителям классов – сформировать отряды! Первый и третий отряды собираются рядом с Виктором Сергеевичем. Второй отряд идет к Елене Петровне. Четвертый отряд идет к Владимиру Петровичу.

Следом за ними сформировали отряды «Крановщицы», «Животноводы», «Упаковщики» и другие, которые придумали к сегодняшнему дню. Полностью распределили классы восьмой, девятый и десятый. Существенно заняли шестой и седьмой. А вот малышня осталась недовольной, потому что для них оставалась только уборка и животноводство. Но еще не вечер, оставался индивидуальный отбор в отряды дизайнеров, механиков, ремонтников и витязей. Была еще задумка создать театр.

С учителями мы приняли решение, что первые четыре класса надо по максимуму нагружать учебой уже сейчас, до того, как найдем нужных преподавателей. Можно тренировать развитие концентрации внимания и памяти, благо я помнил десятка два упражнений для этого, заняться спортом, шахматами, слепой печатью на машинке и стенографией.

– Построиться по отрядам! – прокричала Нонна Николаевна. – Вы все знаете друг друга, поэтому вам надо выбрать в отряде того, кто станет командиром и кому вы согласны беспрекословно подчиняться. Они будут отвечать перед руководством школы за результаты работы, соблюдение техники безопасности, организацию работ и дисциплину. Все понятно? Приступить. Школьники, нераспределенные в отряды, образуют сводные отряды по классам и выбирают себе командиров тоже.

Примерно через час нервная суета и шумные дебаты в отрядах закончились. Нонна Николаевна дала команду строиться.

– Товарищи «Покупатели», ведите отряды на места будущей работы, знакомьте с тем, чем ребятам предстоит заниматься и чему учиться. Начало работ – завтра в девять часов утра. Обед – с четырнадцати до пятнадцати. Мы с родительским комитетом и младшими девочками постараемся всех накормить. Окончание работ в восемнадцать часов. В восемнадцать тридцать командиры отрядов и все желающие собираются в актовом зале школы на первый Совет Командиров. Командирам иметь с собой списки отрядов. Все. По рабочим местам, шагом – марш!

На следующий день, в половине девятого утра, подходя к правлению леспромхоза, я обнаружил у входа живописную группу мужиков, которая активно «дебатировала» предстоящие изменения производственного процесса.

– Я повторяю, все это – полный бред. Нам же яйца оторвут, если какой-нибудь пацан уронит себе бревно на ногу. А это будет, к гадалке не ходи.

– Скажи лучше, как ты предлагаешь из детей делать мужиков? Как посылать пацанву в разведку, так можно было, а поработать на пилораме, так опасно? Так что ли?

Тут спорщики увидели меня и замолчали. Кто-то проговорил, остывая:

– Откуда ты только взялся?

– С дерева упал!

– Вот, то-то и оно! – потянул тот же голос, видимо, надеясь развернуть новый спор.

– Все, что вы говорите, – полная ерунда и не хочется тратить на нее время. – Пришлось рубануть резко, чтобы до поры до времени избегать оценочных разговоров. Будут результаты – тогда поговорим.

– Мне надо понять, чего можно ожидать от распиловочного и окорочного участков. С учетом того, что работать будут дети. В норме одна пилорама. Р-63 может выдавать 8 кубов обрезной доски в смену. Это правда?

– Я больше шести не давал и не слышал, чтобы кто-то мог сделать больше, – ответил Виктор Сергеевич.

– Но ведь характеристики пилорамы… – начал было я, но Виктор Сергеевич меня перебил:

– Кроме того, чтобы пилить, надо подать бревно, рассортировать доски, сделать пакет на второй прогон и так далее, и так далее, а работников и в лучшие-то годы больше трех на пилораму не было.

– Так значит, все упирается в количество работников?

– Все упирается в плановую себестоимость и в то, куда ты денешь тридцать шесть кубов обрезной доски в день.

– Тридцать шесть кубов – это половина экспортного вагона. Если все пилорамы будут работать весь месяц, 22 рабочих дня, то это всего одиннадцать вагонов. Чего тут продавать? Контракт ведь есть, только пили.

– Больно ты умный! Посмотрим, сколько ты продашь, – проворчал все тот же голос.

– Сколько будет – все продадим. – Продолжать этот разговор было неинтересно. Меня волновал другой вопрос: как поведут себя ребята, когда эмоции, которые мы с Ноной нагнали, схлынут? Придут ли? Насколько глубоко засел пофигизм в их душах? Первые дни будут невероятно тяжелыми.

– Волнуешься? – сзади подошел Виктор Сергеевич и приобнял меня за плечи. – Не бойся, придут! Село с утра продолжает гудеть.

Он оказался прав. Пришли все. Сорок человек. Что ж, пора выходить из подполья.

– Строиться по отрядам, в колонны по три! – прокричал я. Получилось визгливо и истерично. Да уж, этот детский голосок! Ничего с этим не поделать.

– Во! А это что за пупок на ровном месте нарисовался?! – закономерно прилетело из толпы ребят, которая и не подумала реагировать на мои потуги. Мужики стояли в стороне, не вмешивались и с любопытством ожидали, как я буду выкручиваться.

– Строиться! Я председатель Совета Командиров, меня назначила директор школы. Своим приказом! Строиться сказал!

– Ну-у, если он сказал, то сам пусть и строится! – Толпа ребят была готова превратить все в цирк.

– Командиры отрядов, подойдите ко мне! – когда не спеша ко мне подошли два десятиклассника, продолжил:

– Я понимаю, что мой возраст, мои габариты и тембр голоса не способствуют появлению желания мне подчиняться, но я есть и буду вашим командиром. Это не обсуждается. Потому что умнее, образованнее, да и сильнее любого из вас.

Ребята загудели. Говорил я громко, и многие слышали.

– Что-то делать начинаете только тогда, когда вам наваляют по мордам? Что мозгов не хватает, чтобы приложить их к принятию решений? – Я состроил максимально скептическую рожу.

– Ладно, смотрите, если кто-то повторит, то займет мое место.

Достал юбилейный рубль, согнул его и на вытянутой руке передал Сергею Остроухову, сыну нашего участкового. Среди ребят его никто не называл иначе, как Ухо. Он взял его в руки, покрутил и развернувшись бросил пацанам.

– Строиться! – он выглядел гораздо более авторитетно. Дальше ситуация стала выправляться, правда, на ближайшем перерыве мне пришлось показательно рубль выпрямить.

– Виктор Сергеевич, принимайте и организуйте рабочий конвейер, пожалуйста.

– А это как? – спросил Виктор Сергеевич. Мне показалось, что в глазах у него плясали смешинки, а может, нет.

– Это значит, что надо разбить весь производственный цикл на элементарные операции и расставить исполнителей. Одни бревна подтаскивают, другие нагружают тележки, третьи пилят, четвертые отделяют и вывозят горбыль и так далее.

– Понятно, коли так, – произнес Вовкин отец и улыбнулся во все тридцать два зуба.

Процесс пошел, потихоньку ускоряясь. Первый час Виктор Сергеевич раз десять свистком останавливал работы и делал внушительный втык, если кто-то, по его мнению, слишком близко подошел к нарушению техники безопасности. Во второй час остановок было в половину меньше.

А потом подошло время перерыва. Где-то без десяти одиннадцать в ворота леспромхоза въехала телега, запряженная колхозной клячей. Ей уже давно не доводилось работать. По возрасту и состоянию здоровья она большую часть своего времени бродила по выгону перед конюшней. Никому в голову не приходило ее как-то использовать. Тут же этот антигуманный акт свершился, кто-то впряг Марусю в телегу, а та, почувствовав себя при деле, вспомнила молодые годы и воспряла духом. Разве что только не бежала, не по годам ей это, но головой мотала вполне весело.

На козлах сидела Светка из четвертого класса, а рядом весело скакали еще три девчушки, мал мала меньше. Что характерно, взрослых с ними не было. Живописность зрелища была такова, что челюсти ребят отвалились и закрываться не спешили.

– Перерыв, перерыв! – бодро кричала Светка, а остальные девчата с энтузиазмом подвизгивали. Зрелище вызвало положительную реакцию в коллективе и своим исполнением, и своим содержанием. Не сказать, что все устали, но отказываться от бутерброда с чаем дураков не нашлось.

Светка стояла на телеге и, уперев руки в боки, покрикивала:

– Давайте быстрее, нам за вами еще посуду мыть и кормить другие отряды! – Одна девчушка раздавала бутерброды, другая зачерпывала сладкий чай из армейского термоса, а Светка с ястребиной зоркостью следила, чтобы кто-нибудь не утащил второй бутерброд.

– А добавки?! За всю свою предыдущую жизнь столько бревен не ворочал. Мне надо силы восстановить.

– Нонна Николаевна сказала, что много есть вредно, работать плохо будешь, полежать потянет, – отрезала Светка.

– Я исхудаю, меня девушки любить не будут! – Фантазия ребят начала разгораться, как сухая трава в степи. Веселиться – не работать. Виктор Сергеевич раздал девчушкам по хворостине и со словами: так эти неслухи понимают лучше! – отошел в сторону, чтобы с мужиками полюбоваться на творение своих рук. Было весело. Девчата лупили, ребята «падали в обморок».

– Все! Время кончилось! Командирам вывести отряды на рабочие места! – гаркнул Виктор Сергеевич. У него получилось гораздо более внушительно, чем у меня. Что ж, нет предела совершенствованию.

За этот день мы запустили три пилорамы, а одну проверили на работоспособность. В полный рост работали на всех окорочных станках и щеподробилках. Два плюс два. В итоге одна пилорама работала с окоренным кругляком и делала необрезную окоренную доску, а две из неокоренного кругляка, но предварительно отобранного по диаметрам, делали обрезную доску. Выход пока на уровне сорока пяти – пятидесяти процентов.

После обеда к нам присоединились «упаковщики», которые занялись мульчой и щепой, а Елена Петровна вместе со своими девчатами пытались придумать способы подсчета нашей производительности. Когда я уходил на другие участки, шум стоял знатный и бодрый.

Совет Командиров собрался только к семи часам. Нонна Николаевна начала с разноса:

– В чем дело? Команда была собраться в восемнадцать тридцать, а сейчас сколько? Вам что, товарищи дорогие, плевать на мои слова? Я требую, слышите, тре-бу-ю, чтобы работы начинались и заканчивались вовремя, все мероприятия проводились по плану, обеды и перекусы не срывались, документы создавались, отчеты делались полностью. Без дисциплины все наши планы полетят к чертям, а мы с вами окажемся пустобрехами. Кого как, а меня такая перспектива не радует. Остроухов, почему опоздал?

Серега встал и как-то обреченно проблеял:

– А зачем все это? У меня после обеда треть пацанов ушла, говорят – пусть негры на плантациях так горбатятся. Надо мной все смеются. Мне что, больше всех надо?

Славик Дроздов, командир второго отряда, сказал:

– У меня ушло семь человек из двадцати.

Мое терпение на этом закончилось.

– Командиры отрядов, у которых ушли работники, должны пойти и привести их сюда. Сейчас. Приказ директора школы. Дядя Искандер, тем, кто не придет, или после разговора все-равно не выйдет на работу, надо будет перекрыть доступ туда, где идут работы. Разговор с ними будет только после повинной на Совете Командиров. Отбирайте себе ребят в «Витязи». Заседание Совета Командиров переносится на час.

– За час мы обойти всех не успеем, – понуро изрек Славик.

– Откладываем на два часа. Сегодня будем ждать до победы.

Пришло десять человек, семь отказались идти.

– Выходите сюда, встаньте лицом к Командирам Отрядов! – голосом отца Гамлета выдала Нонна Николаевна. – Слева начинайте. Андрей, мы слушаем, почему ты самовольно ушел с работы.

– А почему я должен вкалывать в свои каникулы? – с отчаянием камикадзе выкрикнул Андрей. А что боец, похоже!

– Значит, ты просто школьник и к жителям села не относишься, так? Тебя решения школьного коллектива помочь сельчанам не касаются, так? Почему вчера не сказал, что не будешь работать? – Нонна Николаевна давила нешуточно, в последний момент нависнув над несчастным Андреем. Желание провалиться сквозь землю у остальных отказников выразилась покраснением щек и ушей. Они не нашли в себе силы как-то сформулировать свою позицию, а лишь блеяли, как овцы перед стрижкой. Пора переводить ситуацию в конструктив.

– Вы ушли с работы, потому что устали. А что будет завтра утром, когда мышцы заболят по-настоящему? Вы не встанете с кровати, а мамочка прибежит ставить компрессик? А как вам видится процесс обучения мужской работе? Вы вообще-то собираетесь становиться мужчинами или вам под маминой юбкой теплее и уютней? Вы, вообще, учиться зарабатывать собираетесь, черти ленивые?

– А что скажут командиры? – задала Нонна Николаевна вопрос, резкий до неожиданности.

– А мы что, мы согласны, плохо это, – послышалось блеяние, сходное с речами отказников. Совершенно очевидно, что наши командиры сидят вместе со всеми в общем болоте и квакают с ними в унисон. А нам нужны командиры, которые в том, что мы делаем, видят что-то такое, что потерять не хочется.

– Из-за этих ребят и таких, как они, слабаков наши начинания могут рухнуть. Одни ленятся, но делают бравый вид, другие их поддерживают не потому, что согласны, а потому, что друзья. В итоге большая часть ребят не приходит. Их предел сидеть за партой и есть пирожки в обеденный перерыв.

«Чайки стонут перед бурей, стонут, мечутся над морем и на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей. И гагары тоже стонут, им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни: гром ударов их пугает. Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах… Только гордый Буревестник реет смело и свободно над седым от пены морем!» – продекламировал я на истерическом взводе кусочек «Песни о Буревестнике», стараясь делать ударения в нужных по смыслу местах.

– Вы, глупые пингвины, для чего бережете свои жирные тела? Чтобы удочка из рук не выпадала или чтобы стакан не дрожал? А вы, командиры? Какие вы командиры, вам бы только из толпы пингвинов не выпадать! Быть, как все! Вам, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни! Вам бы в кучку, к пингвинам прижаться! – Я махнул рукой и сел. Нам нужно, очень нужно, чтобы кто-нибудь из командиров не выдержал и откололся от монолитной ребячьей стены. Хоть один.

Не выдержала Наташа Лисовская из девятого класса, командир «Учетчиков». Она встала, напрягла губы в ниточку и начала выплевывать слова:

– Я хочу работать. Я хочу учиться. Я хочу жить, как человек. И если из-за кого-нибудь все это прекратится, я тому… тому… глаза выцарапаю!!! – последние слова она уже кричала.

– Натаха, ты не заводись, сама-то… – начал кто-то из отказников, но его перебил Ухо:

– А я глаз выбью, салабоны! Правильно Игорь сказал, пингвины вы жирные. Кто завтра не придет, будет моим личным врагом!

Рядом с ними молча встали еще три командира. Это была наша первая, но главная победа на пути создания здорового коллектива!!!

В великой китайской «Книге Перемен» в десятой гексаграмме есть такой образ: «Наступи на хвост тигра так, чтобы он не укусил тебя. Развитие.» Тигр является символом всего старого, устоявшегося, что в силу своей привычности способно погубить то новое, что вы хотите создать. Сейчас, в начале пути, тигром для нас с Нонной Николаевной является все село, с его жителями, привычками, традициями, устоявшимся миропониманием. Нам надо найти такой подход к людям, чтобы они добровольно пошли за нами, не взбрыкивая; как ласковая кошечка, а не грозный зверь.

С другой стороны, для существования коллектива и всего процесса воспитания нам нужна дисциплина. Дисциплина – это некий набор требований к ребенку, давление, насилие над ним. Это справедливо ровно до того момента, пока ребенок не сочтет эти требования правильными, справедливыми и внутренне не примет их, как норму своего поведения. Такое случается на последнем, четвертом, уровне развития коллектива.

Наш же коллектив находится на первом уровне своего развития, когда с одной стороны стоит директор, а с противоположной, в известной оппозиции к нему, все остальные, причем и учителя тоже. Я бы назвал этот этап организационным. Директор, собирает людей, организует коллективную деятельность, которую не отторгают члены коллектива, распределяет роли, порядок работ, расписание и все прочие организационные моменты. На этом этапе все его требования должны быть строго увязаны с логикой коллективной деятельности. Опоздание, невыход на работу, несоблюдение должностных инструкций – все это мешает нормальной работе, а значит, можно и нужно применить требование. Ввести в практику подчинение. Это оправдано. Главное, что это было оправдано в глазах самих ребят. Все законно, как они говорят.

Антон Семенович Макаренко назвал этот этап развития коллектива «этапом диктаторского требования руководителя». Именно за это слово, «диктаторское», а также за использование коммунистической фразеологии в наши демократические времена его идеи изъяли из педагогики, а его самого предали анафеме.

Боже мой, людишки, что вы творите!!! Ничего не смыслите в педагогике, но заняли ответственные посты в Министерстве и Академии педагогических наук, оцениваете гения по использованию тех слов и терминов, которые были приняты в его время, но которые со временем поменяли значение. В итоге Макаренко – певец тоталитаризма и диктатуры. Куда катится мир!!! Идиот на идиоте и идиотом погоняет!!! Хорошо, что я уже не там, демократический угар остался далеко в будущем.

6 августа 1965 года, пятница.

Утро началось с ожидаемого разгильдяйства старших школьников, которые составляли костяк «Распиловщиков» и «Окорочников». Выход на работу затянулся больше, чем на час, а потом час ушел еще и на раскачку. Не помогали ни мои визги, ни ругань Виктора Сергеевича. Ребята больше напоминали сомнамбул, чем бодрых строителей светлого будущего. Скрип их костей слышался физически. Они не спорили и не огрызались, они просто ползали.

Когда я завернул Светку с первыми бутербродами и крикнул им, что сегодня они не заработали, ребята проводили телегу с тоской и безнадегой. Виктор Сергеевич объявил перерыв, и все попадали, где стояли.

Глядя на эту ломку тел и психики, в какой-то момент я подумал о чудовищной жестокости происходящего, но здравый смысл и мой старческий цинизм не позволили жалости что-то сделать. После перерыва ребята задвигались бодрее, стали ухмылками реагировать на мои подколки, а к концу третьего часа кто-то первый раз пошутил в ответ. Жизнь выправлялась. Забегая вперед, скажу, что справились мы с этой напастью только через две-три недели. О ней просто забыли и вспоминали со смехом.

А сейчас я объявил, что после работ состоится общее собрание школы и явка всем строго обязательна. Такое безобразие без реакции оставлять никак нельзя.

Где-то в четыре часа прибежала Наташка, младшенькая Елены Петровны, и, запыхиваясь и глотая слова, донесла до нас содержание своего послания: звонил Петрович и просил загрузить две машины: одну окоренным кругляком, а другую обрезной пятидесяткой. Отправка завтра утром.

Про усталость уже никто не вспоминал. Суета поднялась несусветная. Все бросились грузить машины. Я лишь в отчаянье покачал головой и показал рукой на это безобразие Виктору Сергеевичу. Тот совсем, как петух, захлопав крыльями, бросился свистеть и строить народ… К концу смены машины-таки загрузили и даже не смертельно сбили производственные процессы. Мужики обзывали все это зрелище «детским садом», но как-то не зло, со смешинкой в глазах.

В актовый зал на общее собрание старшеклассники заходили хмуро. Чуяли, что выпишут им по полной. Сейчас, в конце дня, когда мышцы ныли от усталости, но не болели, у них хватало сил оценивать ситуацию правильно и чувствовать себя немного виноватыми. Конечно, завтра мышцы будут болеть даже сильнее, чем сегодня, но победить свою слабость будет легче. Уже не впервой! А сейчас мозги судорожно напрягались в поисках оправданий.

Собрание я начал с неожиданностей:

– Сегодня мы загрузили первые две машины. Петрович говорит, что если успеем, то завтра можно грузить еще две. Скоро придут первые деньги. В связи с этим у меня к вам вопрос: «Что будем делать с деньгами?». А если серьезно, то хотелось бы обсудить такую тему: «Зачем мы все это делаем?» То ли в зале было очень тихо, то ли комары нынче очень голосистые летают, но слышно было только их.

Время от времени ребята задавали вопрос: «На кой мне это надо?», но он бывал чисто риторическим и служил целям оправдания своего безделья. В конструктивном смысле он прозвучал впервые и вызвал эффект разорвавшейся бомбы, причем не только у детей. Не привыкли в этом времени самостоятельно распределять результаты своего труда. Обычно все сваливалось в одну кучу и раздавалось равными долями. В качестве кучи выступало государство. Например, сейчас, когда леспромхоз не работал, но получал зарплату наравне с теми, кто работал, выручало именно такое распределение.

Строить планы на расходование заработанных денег в этом времени казалось противозаконным и предосудительным. Именно этот факт и вызвал ступор у присутствовавших в зале. Только три человека, кроме меня, были подготовлены к разговорам на эту тему: Елена Петровна, Александр Сергеевич и Нонна Николаевна. Последняя, при этом, была далеко не уверена в правомочности такой постановки дел. Наши аргументы вынудили ее замолчать, но до конца не убедили.

– Откуда будем брать деньги и сколько, решим на Совете Командиров, а сейчас давайте обсудим, на какие цели будем тратить. Вот ты, что ты любишь больше всего на свете, что бы ты купила, если бы тебе дали десять рублей? – обратился я к малышке, которая сидела в первом ряду. Та замялась, проглотив язык. Соседние ребята не сочли это уважительной причиной для молчания и начали добродушно стимулировать ее высказаться.

– Мороженое купила бы… с сиропом… много, – выдавила она упавшим голосом так, что услышала только соседка, которая и продублировала громко в зал.

– А что, мороженое – это здорово! И хотя я бы больше хотел бифштекс с кровью из парной телятинки, но от мороженого, особенно с сиропом, тоже не откажусь! – удалось вставить свои две копейки в поднявшийся шквал предложений. Их было много, но сводились они в основном к перечислению разных вкусностей.

– У меня есть предложение! Давайте поручим Елене Петровне просчитать возможность с первой прибыли поехать в Ленинград на экскурсию с заходом в мороженицу. Хотя бы первым четырем классам.

– А чего тут считать? Я и так скажу, что можно организовать. Где-то в октябре! – громко крикнула Елена Петровна, чтобы ее услышали.

– Давайте голосовать по этому вопросу. Кто за то, чтобы ученики начальной школы в октябре поехали на экскурсию в Ленинград и заодно посетили мороженицу? Кто – за? Против? Воздержался? – Единогласно! Принято. Однако это не снимает вопроса о том, зачем мы так упорно трудимся. Поднимем планку до тысячи рублей. Куда можно их потратить? Наташа Лисовская, прошу, твой вариант!

Наташа медленно встала и понурившись проговорила в пол:

– Я бы построила дом, чтобы крыша не протекала, и вода была в кране.

– Дом?!! Я тоже хочу! Скажите, а здесь есть такие, которые не хотят построить для своих семей хороший дом? – Зал загудел, заголосил и захохотал. – Понятно, все хотят. Тогда давайте помечтаем о строительстве Сказочной Деревни! Дома будем строить в четыре ряда. В одном ряду крыши красные, в другом – зеленые, в третьем и четвертом еще какие-нибудь. В домах холодная и горячая вода, городской туалет и отопление, а мимо домов – асфальтовые дороги…

Меня перебил нарастающий гул детской фантазии. Это страшная сила. Дома обзавелись башенками, где будут телескопы, в комнатах шикарные серванты с хрустальной посудой… Дальше я перестал что-либо понимать и дал время всем высказаться. Через пятнадцать минут поднял руку и минут пять ждал, пока установится тишина и можно будет говорить.

– Предлагаю поручить Совету Командиров проработать проект «Сказочная деревня» и через месяц доложить общему собранию, что получилось. Это непростой вопрос, его с кондачка не решишь. Я уже сейчас вижу, что придется строить несколько заводов: по производству профилированного бруса, металлочерепицы, саморезов и пластиковых труб. Окна, водогреи. Короче, пусть командиры думают. Кто – за? Единогласно!

Переходим ко второму вопросу: недостойное поведение членов первой и третьей бригады. Сегодня первая и третья бригады собиралась на работу больше часа. С такими работничками мы не только Сказочный поселок не построим, но и дырку от бублика не поимеем. Что будем с ними делать? Те, кто опоздали сегодня на работу, выходите к сцене.

Вышло восемнадцать человек. Много.

– Какие есть предложения? – зал молчал, я надеялся на вчерашних командиров. И они не подвели:

– Пусть отрабатывают в выходные. Час опоздания – три отработки! – Серега Ухо внутри себя, похоже, переступил какую-то черту, потому что говорил уверенно и спокойно.

– Еще есть предложения? Тогда голосуем! – Все с облегчением проголосовали, благо светиться перед старшеклассниками не надо. – Принято. Секретарь, перепиши опоздавших и посчитай, кому сколько работать.

– С кем считать?

– Так с самими ребятами и считайте. Думаю, они врать не будут. Зачем по мелочам совесть терять.

Собрание закончилось, но народ расходиться не спешил, потому что в воздухе висело ощущение чего-то важного или, как минимум, интересного. Это чувствовали все. Остались преподаватели и производственники, на галерке актового зала пристроилась любопытная детвора. Короче, ушло совсем немного ребят, в основном малыши.

– Ну что ж, начнем, пожалуй! Давайте будем решать, как выполнить предложение Общего собрания о «Сказочной деревне», – начал я заседание Совета Командиров.

– А что обсуждать будем? «Сказочная деревня» – это что такое? – задал вопрос Владимир Петрович, самая рациональная личность нашего собрания.

– Это – мечта! Красивая, серьезная и достижимая. Я уже давно об этом думаю, потому давайте я начну. «Сказочная деревня», в моем понимании, – это красивые двухэтажные дома со всеми удобствами, сделанные из бруса, с крышей из цветной металлочерепицы. Строительство будет вестись по единому плану застройки. Плюс дороги, магазины, места для отдыха и спорта. Вот так в моем понимании будет выглядеть «Сказочная деревня». Главная цель в том, чтобы жить в ней было удобнее и приятнее, чем в городе, и чтобы не от нас уезжали, а к нам приезжали. Село надо бы разрастить раз в пять, как минимум.

Пауза тянулась уже пять минут. Народ осмысливал, что было просто замечательно. Сразу тапочками не забрасывают – и хорошо. Я продолжил.

– Чтобы представить себе, как это будет здорово, давайте попросим Светлану Борисовну со своими архаровцами нарисовать домов десять разной планировки, а также общий вид деревни. А мы пока поговорим о технико-технологических параметрах строительства.

Фундамент предлагаю делать из металлических или бетонных свай. Свая – это труба диаметром сто пятьдесят миллиметров. Длина – два с половиной-три с половиной метра. С одного конца она заострена и имеет наваренные лопасти бура, с другого конца – пятак. По-нашему техзаданию их легко может сделать Череповецкий металлургический завод. Дешево и быстро. В день одна бригада сможет возводить два-три фундамента.

Стены предлагаю делать из клееного профилированного бруса. Склеиваем сушеную строганую доску в брус 160–205 миллиметров. Отходов за счет того, что идет склейка, – минимум. Потом фрезеруем с четырех сторон. Два фрезерных станка, которые подходят для таких целей, можно выпросить у соседей. Они у них стоят больше года даже до конца не смонтированные. Оплатим брусом на постройку одного-двух домов.

Крыша. Металлочерепица – это оцинкованный лист размером метр двадцать пять на два пятьдесят. Проштампован под профиль классической керамической черепицы. Потом красим, с одной стороны, порошковыми красителями при высоких температурах.

Пластиковое производство должно делать, во-первых, трубы для внутренних и наружных разводок воды и канализации. Во-вторых, наружные обвесы: водоотведение, пластиковые панели для отделки стен, в-третьих, пластиковые окна. Это самое сложное производство, с точки зрения его запуска.

Пока хватит. Все, что я перечислил, является отличным экспортным товаром. А это значит, что производства надо ставить с объемом выпуска продукции, как минимум, раз в пять больше, чем нам надо для внутренних нужд. Весь избыток продадим за границу. В Советском Союзе это сделать очень легко. Делаете образцы, идете в соответствующее внешнеторговое объединение, столбите для себя место на выставке и продаете. Половину денег заберет себе государство, но, уверяю вас, того, что останется, нам хватит с лихвой и на покрытие издержек и на развитие.

– Нью-Васюки! – в который уже раз приходится это слышать в ответ на мои проекты.

– Опять эти Васюки! У кого-нибудь есть сомнение, что мы запустим леспромхоз на всю катушку? Петрович, у тебя есть сомнения, что ты продашь все, что мы напилим, т. е. сорок кубов в день?

– Так я только одну лесоторговую базу посетил.

– А всего их сколько?

– Семнадцать вокруг, в соседних районах.

– Другими словами, проблем со сбытом пока не видно. А ведь тоже Нью-Васюки были. Из того, что я вам сказал, ничего нереального нет. И проблема у нас только одна – нехватка людей. Надо заманивать к нам. Начнем с соседей, которые пьянствуют от безделья. А там и из Ленинграда к нам поедут.

– А все-таки Нью-Васюки получаются, только там дошли до межгалактических соревнований. – Люди слаженно выдохнули и рассмеялись. Напряжение последних дней очень давило. Умом понимали, а душой боялись верить, что все будет хорошо и все зависит от них самих. Трудны были наши первые шаги. Основная проблема в том, что у людей нет привычки управлять своею жизнью своими руками. При первой же кочке восклицали: «А я что говорил? Ничего не получится!», а при первом успехе восклицали: «Ну-ну, еще посмотрим! Цыплят по осени считают.»

– Ну, и что это было? Дел невпроворот, а тебя в прожектерство потянуло, – выговорила мне Нонна Николаевна тотчас же, как только мы остались вдвоем.

– А я и вас спрошу: Зачем вам все это? Что вам душу греет в нашем деле?

– Я уже отвечала тебе на этот вопрос. Хочу, чтобы дети радовались жизни и хотели что-то делать, а не пьянствовать.

– Вы сами и ответили на свой вопрос. Без мечты мы создадим лишь каторжный труд.

– Прожектерство…

– Прожектерство – это несбыточная мечта, а моя мечта вполне себе сбыточная и уже завтра начнет обрастать мясом. А я жду от вас оценки моих действий с точки зрения педагогики. Вы же в первую очередь педагог, и занимаемся мы именно педагогикой, а не строительством.

– Ну и что ты от меня хочешь?

– А если подумать? Давайте я пока чай сделаю.

Нонна Николаевна приблизилась к окну и остановившимся взглядом смотрела куда-то. Мне стало ее так жалко, что я подошел и прижался к ней сзади.

– Дальше будет еще больше работы, но будет легче, понятнее как-то. Мы скоро нащупаем наш путь и направим туда ребят.

– Я знаю, – прошептала Нонна, – я боюсь не справиться.

– Э нет, так не пойдет! Давайте пить чай и обсуждать сегодняшние дела. Куда вас понесло! Я задам вам такой вопрос. Нашей коллективной деятельностью является хозяйственная работа в леспромхозе, колхозе и так далее. Так? – дождавшись кивка, продолжил. – Внимание вопрос: Как вы планируете сделать ее лично значимой для наших учеников? Если это чувство личной заинтересованности каждого не возникнет в ближайшем будущем, то энтузиазм пропадет, и мы окажемся там, откуда начали, только второй раз стартовать будет гораздо труднее. Пропадет доверие к нам.

– И с какого боку здесь «Сказочная деревня»?

– А с такого, что пилить каждый день по восемь кубов доски ребятам скоро надоест, а вот строить … да еще и для своих родных! Этим можно гордиться и хвастаться. У работы появляется смысл. Значимый лично для каждого! Почему нет!? Вы знаете, что руководители всех первых колоний, включая Макаренко, в качестве коллективной деятельности выбирали хозяйственную. Причем на первых порах она сводилась к элементарному выживанию, а посему значимой для каждого колониста становилась мгновенно. Мало какому идиоту надо объяснять простой тезис: «Не вырастишь – зимой будешь голодать». Но коллективной деятельностью может стать не только производственная. В.А. Сухомлинский в качестве таковой сумел сделать учебу. Он построил «Школу радости». По моему глубокому мнению, это высший педагогический пилотаж. Я, например, не способен его повторить.

– А в чем собственно разница? – Нонна сидела уже напротив меня и очень внимательно слушала.

– Хозяйственная деятельность требует кооперации, по природе своей она уже коллективная, педагогам ничего особо делать не надо. Ее довольно легко сделать лично значимой, надо лишь вдумчиво поработать над деревом целей и мотивов. А вот учеба – совсем другое. Во-первых, она индивидуальна, каждый учится в первую очередь для себя, во-вторых, смыслы образуются внутри каждого ученика самостоятельно и педагогу надо строить не одно, коллективное, дерево целей, а для каждого ученика свое. Конечно, и здесь можно и нужно использовать коллектив как педагогический инструмент, но если мы с вами используем долото и зубило, то В.А. Сухомлинский использует хирургический скальпель. Именно поэтому я и говорю, что это – высший пилотаж.

– Нонна Николаевна, я хочу озвучить еще одну важную вещь о том, под каким углом мы с вами должны смотреть на хозяйственную деятельность. Наша обще коллективная работа должна постоянно усложняться. Она должна быть вызовом для ребят. Помните, Макаренко начинал с рубки дров, потом сельское хозяйство, животноводство, потом театр, промышленные предприятия и заканчивал производством сложнейших фотоаппаратов и электроинструментов. Его продукция была на уровне западногерманской Лейки и американской Black and Decker. Зачем это нужно? Усложнение производства формирует абсолютно очевидное для всех требование к получению новых знаний, потребность учиться. Это наша с вами цель – привить ребятам тягу к знаниям. Желательно, чтобы все ребята заканчивали институт, а то и не один.

20 августа 1965 года, пятница.

Прошли сумасшедшие две недели. Через полторы недели – первое сентября, и на нас навалится еще и учеба.

Эти дни я спал через раз, но мне удавалось все же заниматься с дядей Искандером боевыми искусствами, а по ночам играть на гитаре и пианино. Состояние глубокой эйфории, круто замешанной на доброй порции адреналина и щенячьего детского восторга от всего происходящего, никуда не делось, а, кажется, еще и усилилось. По-прежнему не нуждаюсь во сне, и ко мне перестали относиться, как к ребенку. Село стремительно наполняется шумным детским восторгом и оптимизмом взрослых.

С Нонной Николаевной мы прилично поработали над нашим коллективом, и его славная мордашка, сотканная из детской принципиальности, смеха и непосредственности, проглядывает из-под застаревшего слоя пофигизма и лени. Пока это видно только нам, потому что все остальные сильно увлечены текущими делами. А их мы наплодили много и уже можно подвести промежуточные итоги. Нашим планам по выращиванию коллектива очень помогает энтузиазм, который проснулся у родителей наших детей. Разговоры о наших общих делах идут в каждом доме. Похоже, абсолютно всех достала до печенок та беспросветная, унылая, серая жизнь, похожая на алкогольную абстиненцию.

Запустили четыре пилорамы, и они работают в две смены. На каждой по одному взрослому, по пять старшеклассников и пять середнячков. Командует этим отрядом Ухо. Вкалывают знатно и являются ядром нашего коллективного зародыша. Серега послал открытым текстом Оглоблю и со всем пылом юной и очень красивой, но до сих пор дремавшей, души включился в битву за наше процветание. Его батя – наш страстный и безусловный единомышленник. Мы с Нонной воспринимаем это как серьезную победу.

В две смены работает и окорочный станок. Там и вовсе нет взрослых. Ребята творят чудеса, потому что обеспечить четыре пилорамы окоренным пиловочником дорогого стоит. Наладили выпуск очень приличной мульчи, а малышня ее распаковывает по мешкам, которыми откуда-то богат колхоз. Светочка наладила с моей помощью рекламные стенды по мульче, которые уже начали устанавливать на базах. Завтра первая развозка.

В мастерских Сергей Александрович вместе со своими мастерами и тремя хлопцами колдуют над линией по производству профилированного бруса на 150 мм и создают машину по гранулированию навоза. Эта установка, которая уже обретает свою окончательную форму, представляет из себя удлиненный железный герметичный вагон, который разбит на три секции: в одной сушат навоз, во второй смачивают в какой-то клейкой субстанции, а в третьей пропускают через «мясорубку» и прессуют. Наибольшие трудности вызывает шнек «мясорубки», газовое оборудование для нагревателя и нехватка, вообще, всего. Но оптимизм есть, и Сергей Александрович уверен, что через месяц запустим. Но, похоже, осенний сезон мы уже пропустили, а до весны еще вагон времени. То же самое и с мульчей.

Сергей Александрович недавно вернулся из затяжной командировки. Он посетил металлургов, производителей прессов и институт по пластмассам. Нигде нас не послали, и разговоры продолжаются. Теплее всех к нам отнеслись в Институте пластмасс. Их, наверное, греет возможность реализовать проект «в металле». Хуже всего с прессами, там директор – полный дуболом. Пока и не знаем, чем его расшевелить. Нужен заход со стороны начальства, но как его осуществить, непонятно. Придумаем что-нибудь!

Все как-то очень взведены, это сильно бросается в глаза. Елена Петровна и Светочка просят что-нибудь придумать, чтобы сбросить пар. Ни одной светлой идеи в голове. Чтобы устроить праздник, нет даже завалящего проигрывателя. Шоу витязей – очень сыро, пока рано показывать. Остается только подводить итоги и награждать всех, кто высунулся хотя бы на полмакушки над остальными. У нас даже появились семейные ячейки: участковый с сыном, Сергей Александрович с сыном и мамой бухгалтером, Елена Петровна неплохо встроила в общую работу своих девчат. Будем поддерживать и поливать эти здоровые ростки, пусть растут, колосятся и отпочковываются.

Ну, а самое главное, что мы находимся в предвкушении поступления первых денег. По какой-то причине это всех очень интересует, наверное, как символ оживления. Как бы там ни было, но Петрович в ударе. Мы отгрузили необрезную доску практически во все лесоторговые базы в округе и не по одному разу. Победили конкурентов тем, что у нас вся древесина окорена и упакована в брикеты по три метра. Оказывается, чтобы покупатель смог увезти доску на багажнике своей машины, она не должна быть длиннее 3 метров. Маркетинг – форева, однако. Все очень удивлены, даже пройдохи с баз. В начале сентября расчет. Ждем почти сто тысяч рублей.

Ну а самое сладкое то, что Петровичу удалось поставить под погрузку на реке Луга пятитысячник для вывоза накопившегося кругляка. Все, кто может, сейчас там и заняты погрузкой. Непростая задача, особенно при чудовищной нехватке погрузочных средств. На следующий месяц обещали еще три баржи. Тогда уж все вывезем. Ох-хо, живем! Ну а самое интересное: Петрович сумел пробить на следующий месяц пятьдесят экспортных полувагонов. Кажется, что после этой новости над селом пронесся слаженный выдох. Люди поверили, что жизнь возвращается, а нам с Ноной удалось этот процесс возглавить. Петрович ходит королем, девки бросаются на шею и «в воздух чепчики бросают». Когда он только успевает? Но похоже, дурное дело не хитрое.

Я передыхал на скамеечке возле входа в школу. Только что закончилось собрание командиров. Было хорошо и в душе, и в воздухе: тепло и уютно. Ко мне подсела Нонна и усмотрев что-то далекое, уставилась туда неподвижным взглядом. Говорить не хотелось, похоже, не только мне, но долго так продолжаться не могло, и я спросил:

– Устали, Нонна Николаевна?

– Ты знаешь, не думала, что будет так трудно, за этот месяц я сбросила, наверное, килограмм пять.

Я с сомнением посмотрел на Нонну, что не осталось незамеченным, и она рассмеялась:

– Что? жутко?

– Да на вас же пахать можно! – мечтательно промурлыкал внутри меня мой младший брат. Мы расхохотались уже в голос.

– Не жалеете, что ввязались?

– Да не знаю… С одной стороны, все это чертовски интересно, совсем не похоже на то, как я представляла себе школьную работу, а с другой, боюсь, что не справлюсь. Страх во мне крепко сидит. Думаю, что скоро кто-то придет и выведет на чистую воду мою беспомощность. Это ведь только тебе все понятно.

– По секрету могу сказать, что у меня все то же самое. И страх, и некомпетентность. Никогда ничего подобного не делал. Держусь на плаву только от мысли, что деваться некуда и другого выхода нет.

– По тебе не заметно.

– По вам тоже! – обменявшись комплиментами, мы опять расмеялись.

– Готовы к Первому Сентября?

– Нет, конечно. Работы – вагон и маленькая тележка. Двадцать дней явно недостаточно. Ты как-то говорил, что надо ввязаться, а там посмотрим. Вот так и будет.

– Это не я, а кто-то из великих, не помню кто. Думаю, за этот учебный год мы коллектив запустим. Года три-четыре будут трудности с учебной программой из-за перезапуска. Самые большие трудности будут с выпускным классом в этом году. Нам, как ни крути, надо их тоже обучить всем нашим новым дисциплинам, а это полгода, как минимум. Значит, программу обучения придется уплотнить в два раза. С остальными будет легче.

– А есть где-то конец твоим планам? – спросила Нонна, зная ответ и заранее улыбаясь.

– Пока не видно. – мы опять засмеялись.

Забавно, наверное, это выглядит со стороны.

– Нонна Николаевна, знаете, у меня есть одна идейка, так, пока в порядке бреда, просто подумать. Хочу присоединить к школе роддом, ясли и детсад. Чтобы основную сестринскую работу там делали наши девчонки. Им это и навык обращения с детьми, и развитие заботливости, а мы снимем с родителей трудности воспитания малышей. Может быть, женщины начнут больше рожать? Нам надо растить село, а школу увеличить до стандартной тысячи учеников. Без этого мы в космос не полетим!

– А ты что? хочешь наших ребят в космос запустить? – Нона посмотрела на меня уже озабоченно. – Не слишком ли все это: роддом, ясли…космос?

– Понимаете, у нас ничтожно меленький потенциал для роста. Нам бы поселок тысяч в сто, тогда бы мы развернулись не по-детски, – я мечтательно посмотрел в небо, по всем реперным точкам совпадая с котом, объевшимся сметаны. – Вы не представляете, сколько сейчас нарождается методик воспитания дошколят. При умелом подходе школа получит достаточное количество очень качественных первоклашек, которые пройдут полную предшкольную подготовку. Тогда мы точно за десять лет будем давать высшее образование.

– Остапа понесло… Нью-Васюки! – Нона покрутила рукой в воздухе, выражая тем самым некоторое сомнение то ли в моих задумках, то ли вообще, в правильности настройки мыслительных процессов в моей голове.

– Опять Васюки! Да я же, вроде, пока так, в порядке бреда…

– Знаю я твой бред! Через пару дней место под фундамент расчищать начнем, – Нона опять рассмеялась. – Знаешь с тобой посидела, похохотала и вроде бы отдохнула. Хорошо как!

– Фундамент расчищать пора, говоришь…, – тут уж мы расхохотались всерьез, со слезами, соплями и кашлями.

Вдалеке куда-то шла мама, я помахал ей рукой, приглашая, и она повернула к нам.

– Садись, мамуля. Ты куда в такой час навострилась?

– Да инструменты для ансамбля привезли. Там Таня с ребятами распаковывают. Посмотреть надо, мало ли чего, – ответила мама в свой обычной манере, со смешинкой в глазах. – А вы чего веселитесь? На другом конце села слышно.

– Да вот, думаем, строить роддом или пока не надо, – изобразив очень серьезное лицо глубоко образованной личности, ответил я.

– А не рано тебе о роддоме думать? – спросила мама ненавязчиво. Теперь уже мы не просто смеялись, а захлебывались смехом, дергаясь всеми конечностями.

– Ладно, губители светлых детских мыслей, а не пройтись ли нам в клуб на приемку инструментов. Занятые и уставшие директора могут остаться, а для остальных, может быть, спою песенку под гитару. Разучил недавно.

– Ну уж нет, пойду слушать. Я учитель по литературе, или как? А кому-то еще предстоит экзамены по литературе за девять лет сдавать, – ехидно промурлыкала сельская царица.

– И по пению тоже, – вторил ей рыцарь молодой, понимая, что с пением пока швах, надо ставить голос. Споем на бытовом уровне, тем более что эту песню разучиваю всю последнюю неделю. Сам аккорды подобрал. Это моя маленькая победа, рубеж, который себе ставил. Надо Татьяну оседлать, чтобы поработать с ней над вокалом. Не знаю только, может ли она.

Недолго пташка трепыхалась, и как только мы пришли в клуб, где Татьяна и три молодых человека распаковывали коробки, Нона Николаевна нашла мою гитару, сунула ее мне в руки и голосом профессиональной ведущей нараспев произнесла:

– На сцену приглашается Игорь Мелешко с требованием немедленно исполнить хорошую песню.

В зале произошло оживление, окрашенное лукавыми улыбками присутствующих. Татьяна поставила передо мной микрофон на стойке:

– Мы его уже настроили.

– Черти, – пробурчал я, разогревая руки гаммами.

Похоже тунгусский метеорит оказал меньшее воздействие на тайгу, чем моя песня на присутствующих. И это при том, что и певец, и гитарист я ниже плинтуса, но реально великие стихи написал Николай Заболоцкий – цепляет всех, кто слышит.

– Это что? Точнее, чья песня? – шёпотом спросила Татьяна.

– Стихи написал Николай Заболоцкий. Мне мама разрешила по ночам баловаться на инструментах, – скромно, рисуя сандалем окружности на полу, ответил я. – К тому же я вам обещал несколько песен написать. Кстати, а вы, Татьяна, не могли бы поработать над моим вокалом, а то не очень как-то у меня с этим. Вы умеете?

– Меня учили, но пока не пробовала. А музыку вы написали, это правда?

– Неправда, только мимо пробегал. Как ваши дела с ансамблем?

– Вот Саша – мастер на все руки, три школьника с очень интересными голосами, и я могу играть на пианино. Это все, что удалось сделать.

– Татьяна Сергеевна, у меня еще один вопрос: вы можете подбирать ноты с голоса? Могу напеть еще две песни. Мне кто-то сказал, что в Кингисеппе есть полупрофессиональный музыкальный театр. Там по большей части мается дурью некоторое количество музыкантов. Давайте съездим, глядишь – и сманим кого-нибудь. Можем разучить несколько песен для затравки разговора.

– Ну, что ж, давайте! Все равно, надо что-то делать. Когда займемся?

– Да, хоть сейчас, – я сложил руки в приглашающий жест и слегка подобострастно наклонил корпус.

– Нет, сынок, сейчас ты пойдешь ужинать! Никуда тебя не отпущу, пока не поешь! Носишься целыми днями… – мама разворчалась не на шутку. Единственное счастье, которое ей осталось, – это смотреть, как я ем. Сейчас она никогда не ест вместе со мною. Смотрит, как это делаю я, зачастую в предплачевном состоянии.

– Татьяна Сергеевна, не могу отказать маме. Через час, вас устроит?

– Устроит, конечно. Кто ж тебе может отказать?

– Только вот не надо, пожалуйста, делать из меня диктатора.

– Ну-ну-ну, обидься еще. Ты же взрослый человек! – эта присказка прилипла ко мне намертво, и каждый встречный-поперечный старался ввернуть ее в разговор.

Через неделю ежевечерних посиделок, то есть упорных занятий, мы решили, что можем ехать. У нас есть четыре песни для фортепиано с гитарой. Я добавил еще «Траву у дома». Здесь Гагарина еще помнят, всего четыре года прошло.

Татьяна серьезно нагрузила мой голос. Так, что я разговариваю со всеми, как правило, натруженным голосом Высоцкого, а от дыхательных упражнений в глазах пуржат белые звездочки. Мне нравится: чувствуется движуха, а Татьяна млеет от моих песен. Они, действительно, оказывают сильное воздействие на умы, взращенные на «Ландышах» и песнях Утесова.

Борис Аркадьевич, мужчина средних лет, производил женственное впечатление. Розовые щечки и яркий крепдешиновый платок вокруг шеи выдавали в нем личность творческую, а робкая лысинка, спрятавшаяся за бодрым чубчиком на затылке, – национальность.

– Чем могу быть полезен, товарищи? – еще более проявляя свою национальную принадлежность, спросил он.

– Мы хотим сманить ваших музыкантов в свой вокально-инструментальный ансамбль, – вонзил я правый хук в его представления о порядочности.

– А вы, товарищи, очень веселые товарищи.

– Борис Аркадьевич, это шутка. Давайте, мы вам споем для затравки разговора. Песня авторская, родилась в недрах нашего коллектива. Так сказать, для оценки нашего творческого потенциала.

– Прошу. Что вам для этого надо?

– Пианино и акустическую гитару.

После небольшой подготовки мы с Татьяной спели на два голоса «Есть только миг».

– Неплохая затравка для разговора, – после небольшой паузы задумчиво произнес Борис Аркадьевич, – а нет ли у вас еще чего-нибудь?

– Для вас, непременно.

Я исполнил сольно «Очарована, околдована», а когда закончил, то меня пригвоздил к полу взгляд прожженного администратора, почувствовавшего запах денег.

– Ваши предложения?

– Объединить усилия.

– Что вы можете и что у вас есть?

– У меня к вам аналогичный вопрос.

– А вы, молодой человек, не слишком молоды, чтобы встревать в разговор старших? – Борис Аркадьевич показал зубки. Щас, напугал!

– В нашей паре старший я, и автор песен, кстати, тоже я! – Гоголь родился слишком рано и не увидел этой сцены, в противном случае немая сцена в «Ревизоре» была бы значительно более сочной.

– Вы? – он растеряно посмотрел на Татьяну, но та лишь подтвердила невозможное легким кивком головы. Мир совершал непонятные движения, а этого Борис Аркадьевич не любил, потому что за непонятками скрывались, как правило, неприятности. – Сколько же вам лет, молодой человек?

– Семь, с вашего позволения.

– И вы, не имея никакого опыта общения с женщинами… нет не так… не имея даже физической возможности этот опыт заиметь, написали сагу о любви к Прекрасной Даме?

– У меня хорошее воображение, к тому же эту сагу написал Николай Заболоцкий своей жене, которая ушла от него, – стал выкарабкиваться на первый план Малой.

– Непостижимо…

– Согласен, это одна из двух непостижимых вещей: космос и психика. Моя психика загадочна даже для меня.

– Так, ближе к делу. Что вы хотите? – стал стремительно приходить в себя Борис Аркадьевич.

– У нас есть автор хороших песен, которые можно сделать популярными, у нас есть клавишник, – я показал рукой на Татьяну, – есть пара интересных детских голосов! Есть источник финансирования и некий набор инструментов. Нам нужны три гитариста: соло, ритм и бас; саксофонист, ударник, мужской баритон или бас. В ответ мы хотим, чтобы вы организовали обучение наших школьников игре на указанных инструментах и в итоге создали приличный с точки зрения профессионализма школьный ансамбль. До этого момента один раз в две недели вам предстоит играть на танцах в нашем клубе и озвучивать наши праздничные мероприятия. Мы вам будем платить зарплату, поставлять песни и учить делать гешефт.

– Конкретно, – заторможено вымолвил Борис Аркадьевич, встал и пошел в угол, где на тумбочке стоял графин с водой. – А еще вы можете что-нибудь спеть?

Я пожал плечами, и мы с Татьяной спели без остановки две оставшиеся наши песни: «Трава у дома» и «Проснись и пой».

– Согласен, но у меня есть вопросы.

– Извините, перебью вас. Здесь есть место, где можно посидеть, выпить кофе и съесть мороженное? Мы с Татьяной Сергеевной как-то того…, не успели перекусить с утра.

– Напротив мороженица, подойдет? Можно в шашлычную, но там, боюсь, еще пары не развели.

Мы присели в мороженице, в углу. Я заказал три шарика мороженого с двумя порциями лимонного сиропа. Эта мечта сидела во мне ровно с того момента, как вселился в тело Малого.

– И все-таки я не понимаю, а, соответственно, и не верю, что вы написали эти песни. Такого в вашем возрасте не мог даже Исаак Дунаевский.

– С вашего позволения, Ицхак-Бер бен Бецалель-Йосеф вообще не писал стихов, а я вот, как видите, балуюсь.

– Вы кто? – спросил Борис Аркадьевич, но тут Татьяна уже не выдержала и весело рассмеялась.

– Все задают ему этот вопрос. А он всегда отвечает: «Конь в пальто». – сквозь смех выдавила она.

– И все же… как вы пишете? – уже более спокойно спросил Борис Аркадьевич.

– Не знаю, если честно. Ко мне приходит кусочек фразы, иногда музыкальная фраза, иногда сразу маленький фрагмент слов с музыкой, потом я их жую, добавляю, убавляю. Все это в голове. Получается песня, а потом записываю ее и, если могу, кладу на ноты. Вот сейчас у меня вертится интересная фраза, и я пропел:

– Я обернулся посмотреть, не обернулась ли она, чтоб посмотреть, не обернулся ли я. Она прошла, как каравелла…, – тут я запнулся и виновато развел руки. – Каравелла пришла прямо сейчас, а дальше увы… Правда, красивая фраза? Вот и мне от нее не отвязаться.

– Это чудо! – он надолго замолчал, а потом спросил:

– А дальше что?

– Приезжайте к нам в полном составе. Там посмотрите, что к чему, поговорим, обсудим детали, в том числе и финансовые, и вы примете решение.

– Договорились. А теперь, извините, но должен откланяться. Признаюсь, вы меня вывели из равновесия, надо побыть одному и подумать, – обменявшись координатами, мы расстались.

Завтра нас ждало Первое Сентября, веха, как ни крути, а потому, больше нигде не задерживаясь, рванули домой.

1 сентября 1965 года, среда.

Невысокое утреннее солнце проникало сквозь сосновые кроны и бросало свои блики на футбольное поле, что в сочетании с полностью отсутствующим ветром и неподвижными деревьями создавало ощущение тепла, уюта и немного сказочности.

На поле выстроились строгие прямоугольники школьников, которые замерли в ожидании мероприятия по началу учебного года. Ну скажите, кому по силам остановить броуновское движение детворы, собравшейся первый раз вместе после отпуска, но вот, факт на лицо, стоят, и стоят неподвижно, и ждут, что скажет директриса.

Прямоугольники небольшие, самый крупный состоит из двадцати пяти человеко-детей, а самый маленький из шестнадцати. Вообще-то самым маленьким должен быть квадратик первоклашек, их всего пятнадцать, но они, как легкие лучники перед полками пехоты, построились в одну шеренгу впереди всех остальных. Уезжают селяне из деревни, скоро не удастся набрать полноценный класс и придется объединять школы из соседних сел. Но сегодня атмосфера не располагала к грустным мыслям.

С боков от линии школьной пехоты в несколько рядов выстроилась мощная поддержка из родителей и гостей. Сегодня на селе объявлен всеобщий выходной, а учителя, возглавляемые своим лидером, немало постарались, чтобы вывести на поле всех сельчан. Им это удалось. Пришел даже Иван Сергеевич, директор леспромхоза, который в это время обычно бывал уже не способен к осмысленным действиям и пребывал в состоянии «с бодуна». Жизненную силу ему придавала мысль о стакане, может, даже простой воды, которую он непременно выпьет после окончания праздничной процедуры. С каждой минутой воображаемый размер стакана вырастал… Но даже его цепляла некая необычность ситуации, а потому он терпел свои муки без особого раздражения и достаточно внимательно следил за развертывающимся действом.

Замыкала квадрат общего построения жидкая цепочка учителей. Их было немного, почти столько же, сколько и первоклашек. Кроме учителей-старожил, в строю стояли новички. Ценой невероятных усилий Нонна Николаевна нашла всех специалистов, которых мы себе наметили, только, к сожалению, не все смогли так быстро приехать.

К первому сентября успели приехать пять тренеров-спортсменов: три по легкой атлетике и два по боксу. Найти их оказалось самым простым делом, потребовалось лишь договориться с руководством института Лесгафта о том, что на базе нашей школы мы развернем место для постоянной стажировки студентов. Теперь они, сменяя друг друга каждые три месяца, будут работать у нас весь учебный год.

Неожиданно легко удалось найти специалиста по развитию памяти. Подсуетился Сергей Иванович Долгополов и нашел какую-то мутную кгбшную лабораторию, которая разрабатывает разные методики, в том числе и по развитию памяти. Их очень заинтересовала возможность опробовать свои программы на школьниках, да и, вообще, внедрить их в школьную программу. Так что дедок, которого они прислали, выглядит бодро и заинтересованно поблескивает глазами из-под очков.

Буквально завтра должен подъехать спец по быстрому чтению. Не знаю, насколько он спец, но то, что им изучено несколько западных книг на эту тему – факт. К тому же он яростный энтузиаст и неглупый человек, такое сочетание свойств позволяет надеяться, что результат мы получим.

Ведутся переговоры с Ревекой Самойловной, учительницей по шахматам, у которой учился я сам в своей прошлой жизни, а вместе со мной сын Корчного, ну и вишенкой на торте – Анатолий Карпов, будущий чемпион мира. Сама Ревека Самойловна, конечно, к нам не поедет, но обещала найти достойного спеца. Всех вдохновляет идея включить свой предмет в школьную программу, и в этом смысле преподаватель шахмат не исключение. Она загорелась этой идеей со всей добросовестностью своей старательной еврейской души. Обожаю ее! Еще с тех пор. Даже не забыл, как ее зовут, хотя такой чести не удостоился ни один мой школьный учитель.

Где-то через неделю после того памятного собрания педагогов Нонна приняла решение, с чего и как начать закладывать традиции нашего коллектива. Наиболее подходящим событием для этого было признано Первое Сентября. Для проведения праздника задействовали всех: школьников, педагогов и (что самое интересное и ценное!) родителей. Все включились в эту «стройку пятилетки» весело и энергично, создав специальный сводный отряд, который вобрал в себя все заинтересованные стороны.

Возглавила его Наташа Лисовская, замечательная и светлая душа из девятого класса. Она развила кипучую деятельность и заразила ею остальных. Скудные ресурсы решено было компенсировать фантазией. По их с Нонной задумке, главное – оставить максимально яркое впечатление у первоклашек, такое, чтобы не забыли до конца своих дней.

Я стоял в стороне от этого «безумия» и радовался, наблюдая за ним. Все идет правильным курсом! Ура, товарищи!!! Традиции, как таковые, абсолютно необходимы для любого коллектива. Настолько, что можно уверенно сказать: «Нет традиций – нет коллектива.» Это становой хребет, это то, что придает коллективу устойчивость и жизненную силу.

Об их значении много писал А.С. Макаренко, и партия ответила: «Есть!». Традиции, родившиеся в его колониях, были скопированы и со всей партийной непреклонностью растиражированы повсюду. По стране начали свое «победное» шествие общие собрания, советы командиров, праздник первого снопа, отдание чести колонистами, которое все знают как пионерское приветствие…, но вместе с этим захватывающим процессом… ушел смысл. То, что раньше было лицом коллектива, превратилось в непонятный идиотизм, который вызывал либо раздражение, либо равнодушие. Неизвестно, что хуже.

Я радовался тому, что у нас традиции не насаждались, а рождались в процессе творчества. Результат при этом не имеет абсолютно никакого значения, пусть он даже будет совершенно неудачным. Важно то, что и люди, и дети, уставшие после работы, шли в школу, чтобы потратить еще часик-полтора своего времени. Правда, весело потратить. Равнодушных не было совсем.

Задумка праздника была такая: решили провести будущих первоклашек «сквозь строй» родителей, которые должны будут создавать трудности будущим ученикам: бросать в них теннисные мячи, подталкивать руками, хлопать по заднице, цепляться к одежде, не пускать – и вытворять все это вдохновенно и с комментариями, в том смысле, что такое счастье достается не всем и его надо заслужить и отработать. Рожи лиц должны быть зверски устрашающими, чтобы не смахивали на игру или пародию.

После прохождения сквозь строй родителей дети попадают к десятиклассникам, которые с этого момента становятся их шефами. Они посадят их на плечи и вместе с ними примут присягу: одни – добросовестно учиться, а другие – помогать им и не позволять отлынивать. Первоклашкам будет выдан дневник и перьевая ручка, как символ ответственности перед теми, кому они приносили присягу.

Ряды учеников, родителей и педагогов замерли, ожидая начала действа. Нона Николаевна громко объявила: «Проверить этих детей!!! Способны ли они учиться и преодолевать трудности? А достойных – привести к присяге!!!». Ряды родителей двинулись навстречу друг другу и с грозными лицами стали приглашать молодых сопляков и соплячек попробовать свои силы и проверить, на что они способны. Нарастал шум, решительно перетекая в гам. Робкая колонна напуганных первоклашек, подгоняемая оставшимися восемью классами, хлопками в ладоши, свистом и раззадориванием, двинулась к страшным взрослым. Не обошлось и без незапланированных слез. Детский визг и гул взрослых голосов накрыл футбольное поле. Устроители мероприятия даже слегка заволновались, поскольку со стороны все выглядело очень страшно. Но раз уж решили, что запомниться на всю жизнь может только победа над собственным страхом, приходилось терпеть и ждать, когда первые детки покажутся из прохода.

Вышедших из-под пресса родителей поджидали радостные десятиклассники и присоединившиеся к ним недавние выпускники, которые, подхватив их на руки, подбрасывали в воздух со словами: «Это твоя первая школьная победа!». Потом дите попадало в объятия своего будущего шефа, который уже окончательно приводил ребенка в рабочее состояние, усаживал к себе на плечи и отходил к линии принятия присяги ожидать остальных.

Я стоял в строю десятиклассников, как одно из самых низкорослых существ, в первом ряду. На меня посматривали немного странными взглядами, но не шибко. Моя известность распространилась быстро, и даже начался процесс привыкания к такой аномалии. Те, с кем я работал поплотнее, уже перестали видеть во мне ребенка. Тем неожиданней приключился сильный удар в спину, который запустил меня на встречу с газоном. Встал я довольно резко, адреналин кипел во всю: уши пылали, в висках стучало, все мышцы звенели от напряжения, звуки стали тягучими, а движения плавно медленными.

Напротив меня стояла троица парней, ржала и что-то кричала. Я сосредоточился на центральном персонаже, потому что узнал в нем Вовика Оглоблю, представителя «золотой молодежи» поселкового масштаба. Как по мне, так крысеныш крысенышем, но он важен как центр кристаллизации. Вован был тем редким типом, за который побоялся бы взяться даже А.С. Макаренко. Его мерзкость читалась в глумливом лице, в изгибе рта со слюнявыми губами, в халдейской постановке корпуса, ну и, конечно, в глазах, которые непрерывно двигались, подавая хозяину сигналы о ситуации вокруг.

Здравый смысл запустить как-то не удавалось. Из всех мыслей в моих налившихся кровью глазах пульсировала и рвалась наружу только одна: «Валить… позорно!» Похоже, Вовик с дружками что-то почувствовали, потому как улыбки начали сползать с их лиц, освобождая место для оскалов, но они были слишком заторможенными для меня, разогнавшегося.

Удар по мочевому пузырю Оглобля принял с большим удивлением. Этому способствовал большой поток, который на всеобщее обозрение растекался по земле из штанов. Как-то среагировать он не успел, по причине встречи его причинного места с моей ногой. Схватка была закончена ввиду полного отказа от борьбы одной из сторон.

Остальным хватило команды:

– Брысь!… И чтобы рядом с ним я вас больше не видел! Урою!

Все эти события произошли так быстро, что не сильно поколебали бодро протекающую процедуру приема первоклашек в ученики. Атмосфера праздника наполнялась радостным настроением собравшихся, напитывалась, как дождевая туча влагой, эманациями светлых людских чувств. Поэтому ни Вован, ни пяток типов, подобных ему, не могли задеть кого-либо. Скорее наоборот, в таком окружении очень нелепо и неуместно выглядит любая человеческая гадость.

Нонна Николаевна решила сегодня не проводить занятий и затеяла чайный стол. Сводный отряд, созданный как раз с целью его организовать, уже приступил к работе и споро расставлял столы и скамейки….

Прежде, чем откушать чаю, мне пришлось познакомиться с папашей Вована, который руководствуясь родительскими инстинктами, решил встать на защиту своего отпрыска. В иерархии нашего села Иван Сергеевич стоял, пожалуй, на первом месте, незначительно обгоняя участкового Александра Сергеевича. Чисто внешне в его облике было много от Вована, или, наоборот, Вовчик был похож на своего отца. Разве что у сына не было глубоких алкогольных морщин под глазами и чувства превосходства над окружающим народонаселением, подчеркнутого выпяченной нижней губой. А, впрочем, кто там разберет, эту физиономистику. Я знал его заочно. Знание это было пропитано всеобщим презрением и пониманием того, что с таким явлением поделать ничего нельзя.

Увидев меня, Иван Сергеевич притормозил, видимо, пораженный несоответствием габаритов ответчика и истца:

– Это вот это тебя обидело? Ты в своем уме? Хочешь из меня посмешище сделать?

– Ты знаешь, как он дерется? Он с Искандером…

– Чего ты несешь? В нем 10 кг живого веса…, а в тебе сколько?

– Пацан, – он обратился уже ко мне, – ты чего дерешься?

– Он меня первым ударил и прилюдно оскорбил. У меня не было выхода: или пан, или пропал, – пробурчал я, внимательно изучая руководителя леспромхоза боковым зрением.

– Ты, это…, кончай мне тут! Несешь всякую чушь! – начал разгонять гнев Кутепов.

– Да, кончил, кончил уже. Чего вы хотите от меня? – продолжил я в конючливом стиле.

– Это… Что б так больше не делал, вот! – Ему явно пора было глотнуть живительного бальзама, потому как мысли начали путаться.

– Угу, – я сократил свою часть диалога до междометий, надеясь на взаимность. Вован стоял за спиной отца, и по нему трудно было понять, как он оценивает происходящее действо. Надеюсь, что не очень высоко, тогда хоть не придется еще раз драться.

– Что угу? Не будешь больше? – решил все же внести ясность Иван Сергеевич.

– Я не буду первым бить вашего сына. Буду только защищаться, – произнес я решительным голосом и кристально честным взглядом уставился на Оглоблиного папашу.

– То-то же, а то смотри мне! – похоже решил свернуть разговор наш сельский неавторитетный авторитет. Первая встреча закончилась ничем.

4 сентября 1965 года, суббота.

Прошли три учебных дня.

Вечером, когда мы с Нонной Николаевной, вошли в учительскую, там царил упадок сил и расстройство духа, а в воздухе плавал табачный дым. Эта сцена мне что-то напоминала, я не выдержал и засмеялся.

– Что вам кажется смешным, молодой человек? – разразился нервной тирадой Моисей Борисович, улучшатель детской памяти.

– А что, все так плохо, как выглядит со стороны? – спросил я, направляя вопрос в потолок. Легкое поскрипывание стульев возвестило о том, что меня услышали, а нарастающий скрип показал мне, что у сидящих включилась мысль, что вскоре вылилось в вопрос-утверждение:

– Что Вы можете в этом понимать? – ответ пришел как бы от потолка, то есть безымянным.

Нонна Николаевна вклинилась с очевидным предложением обсудить наши трудности. Трубу прорвало, посыпались реплики, монологи, воззвания и все прочие виды высказываний своего мнения, до которого, как всегда в этом мире, никому нет дела. Впрочем, как ни удивительно, но вскоре педагоги пришли к консенсусу, который можно выразить словами: так дальше нельзя, никаких сил на это не хватит, и, вообще, вся идея порочна, никто так не делает.

Действительно, три дня прошли в беспрерывной беготне большого количества людей по коридорам, причем происходило это с семи утра до семи вечера, по причине двух смен, которые мы организовали. Одна учится, другая работает, потом они меняются. Благодаря этому, дети находились под управлением школы 10–12 часов.

Неудивительно, что на третий день педагоги взвыли. В детской же части коллектива уныния замечено не было. Даже можно сказать, что две трети из них были рады такой жизни, потому что не соскучишься: и взрослым нравится, и самоуважение в тонусе. С оставшейся третью, наиболее влиятельной, как ни печально, нам предстояло «вести незримый бой». Это старшие дети, у которых в этом возрасте просыпаются сложносоставные интересы к миру и к своему месту в нем: к работе, к образованию, к противоположному полу, к друзьям и родителям.

Когда диспут свелся к традиционному «что делать?», учителя выдохлись и замолчали, не имея ответа на вечный вопрос. Теперь уже мне пришлось брать инициативу в свои руки, поскольку Нонна тоже не знала, что предпринять.

– Уважаемые товарищи педагоги, послушаете старого человека и опытного управленца! – по помещению прокатилось оживление, впрочем, очень короткое. Вскоре снова воцарилась тишина.

Вы сейчас совершаете стандартную ошибку большинства учителей. Вы невероятно сужаете область решений данного уравнения. В таком виде их просто нет. Отдайте его тем, кто сделает это «играючи», то есть детскому коллективу. Вам лишь надо четко обозначить граничные условия: сколько часов выделить на предмет в неделю, сколько часов на одного преподавателя в неделю и тому подобное. Дальше вынесите все это на общее собрание и объявите, что без помощи коллектива вы не можете решить эту проблему. В противном случае придется удваивать количество учителей. Что не подъемно финансово. Потом посидите в сторонке и посмотрите, что будут делать дети. Уверяю, вам понравится. Правда, наш коллектив еще очень и очень сырой, но все же он уже есть. На решении таких задач как раз и развивается.

Да как же это? Что они будут делать? Разве так можно? И многие другие вопросы посыпались в мой адрес, на что я их попросил: «Давайте попробуем, а потом обсудим. Ведь, как я понимаю, у вас все равно нет своего решения.»

На этом разговор увял. Я лишь попросил их разбить изучение материала на две части: с присутствием педагога и без оного, то есть самостоятельно. Покивали и стали расходится….

Когда мы остались с Нонной вдвоем, я спросил:

– Нонна Николаевна, а как вам видится процесс развития коллектива, если вы по старинке пытаетесь все его проблемы решать вместо него? Вы смахиваете на сумасшедшую мамашку, которая не дает своему чаду шага ступить, предохраняя от всяческих усилий: она его одевает, кормит, не пускает одного в школу и во двор погулять. Любая самостоятельность под страхом смерти; делают уроки вместе, игрушки в любом количестве….

– Что ты предлагаешь?

– Включить в настройку учебного процесса наш коллектив. Для нас с вами результат вторичен, главное – процесс. Вы это понимаете? Да, настроим мы этот треклятый учебный процесс что с детьми, что без них. Без них спокойнее, но дороже. С ними дольше и хлопотнее, но мы получим побочный результат: коллектив, который своими силами добился важного результата. Вероятно, нам под этот интерес удастся ввести институт дежурных по школе, который будет отвечать за выполнение расписания дня. Можно попытаться сделать так, чтобы они сами предложили. Из таких, незаметных со стороны, подкруток и состоит ваша педагогическая работа. Ничего невозможного, а коллектив упрочивается. К тому же завтра я сам все сделаю как председатель общего собрания.

– Тогда до завтра?

– Да. Пойдем по домам.

6 сентября 1965 года, понедельник.

Я стоял на сцене под прицелом без малого трех сотен глаз, вернее пар глаз. Только что меня выбрали Председателем общего собрания школы. Де-юре я стал вторым человеком школы, а де-факто, в глазах ребят, стал учительским лизоблюдом, от которого надо держаться подальше, потому что – не наш. По мнению педагогов – фиг поймешь кто, вроде бы и не такой, как все, но и что с него толку – не известно.

Меня, по понятным причинам, это волновало мало, но как факт… Передо мной стояла простая и одновременно сложная задача: организовать учебный процесс, задействовав силы коллектива. С одной стороны, что сложного, создать комиссию, комитет или сводный отряд, потом с помощью подсказок взрослых, от которых нельзя отказаться, и под их контролем создать документ-регламент, за который опять проголосовать на общем собрании. Цель достигнута – коллектив задействован, регламент создан.

Возможно, так можно будет делать, но есть одна закавыка, у нас в школе нет коллектива, совсем нет. Мы сделали, хоть и очень важные, и успешные, но всего лишь первые шаги на этом пути. В глазах же ребят, которые смотрели на меня, не читались ни уверенность в собственных силах, ни привычка решать свои проблемы самостоятельно, ни уважение к общему собранию, ни готовность выполнять его решения, ни, вообще, ощущение себя единым целым.

На меня смотрели с любопытством и интересом, как на майского жука, которому за ниточку привязали бумажку и ждали, когда он полетит. Похожим образом, кстати, на меня смотрели и педагоги. Да, наплевать. С этим сырым собранием мне не удастся преодолеть даже традиционное невысказанное: «А на фига нам это надо? Ты вызвался, ты и крутись».

Впрочем, я даже пытаться не буду. Не те цели я перед собой ставлю. Мне надо взорвать это болотце и выделить тех ребят, которые согласны жить, учиться и работать по нашим правилам, а остальные пусть пока наслаждаются свой особенностью и исключительностью, не до них.

Организацию учебного регламента я легко передам Совету командиров, а вот там ситуация совершенно другая. У нас за последний месяц было создано пятнадцать сводных отрядов, в которых работало процентов восемьдесят школьников. Командиры подобрались боевые, способные в той или иной степени вести за собой ребят. Один Ухо чего стоит! Вот с их помощью и будем наклонять коллектив в добровольном порядке следовать правилам школьной жизни, выстроенной по здоровым основаниям: забота о ближних, трудолюбие и целеустремленность.

Ребята смотрят заинтересованно. Глазки живые, но не более того. Пауза затягивается. Мой выход!

– Товарищи, взрослые очередной раз обратились к нам, к нашему коллективу за помощью. Они без нас не могут организовать правильный учебный процесс. Все вы знаете, что с этого года нам преподают пять новых предметов: скоростное чтение, развитие памяти, стенографию, шахматы и алгоритмический язык. Увеличены часы на английский, физику и математику. Из программы убрали этику, эстетику, труд, физкультуру, рисование, пение, и еще что-то, сокращены часы по астрономии, биологии, анатомии, зоологии, ботанике и литературе. Короче, расчасовка изменена полностью. А забыл, добавлено два-четыре часа в день на спорт: легкую атлетику и силовые единоборства. Вроде бы все перечислил.

– Так в чем проблема, пусть преподают. На то они и учителя. Мы-то здесь причем? – ожидаемо ожила галерка, а после этих слов десятка два пацанов загоготали. Подождав минуту, я продолжил, не обращая на них внимания. Мне нужен всего один козел отпущения, а не толпа, которая поддерживает друг друга. Мой «козлик» пока не проявился.

– Проблема состоит в том, что общее количество часов осталось прежним, а вот преподаватели по новым предметам будут работать со всеми классами. Получается, что им надо работать по восемь-десять часов в день, зато освободились преподаватели по другим предметам. Другими словами, надо организовать процесс обучения так, чтобы у новых преподавателей было не более четырех часов в день. А это значит, что надо вводить самостоятельное обучение и объединение классов.

– А вот с этого места поподробнее, особенно про самостоятельную учебу. Из школы можно будет выходить? Тогда мы завсегда согласны. – галерка начала подпускать блатняка.

– Слушайте, кто там на галерке такой умный и бесстрашный, что из-за спин боится показаться. Выходи сюда и задавай свои вопросы.

– А нам и здесь хорошо.

– Да кому вам-то? Покажитесь, что я со стенкой-то разговариваю.

– Нам – это коллективу!

Поднялось несколько десятков рук, нерешительно так, но поднимались. Похоже, не очень-то и хотят светится. «Не, ребяты-акробаты, только чай!» Мне нужна персона для возведения в ранг почетной оппозиции. На ком-то надо учить остальных. Пошел в зал, в сторону поднятых рук. Повисла тишина. Необычность происходящего, похоже, всех заинтересовала. Подошел вплотную к группе, которая подняла руки. Где-то десять пацанов. Я их не знал, они не работали в наших отрядах.

– Ну, вот он я! Кто со мной говорил, кому ответить на вопросы? – постарался спросить нарочито небрежным голосом.

– Можешь со мной поговорить, камса, если такой смелый. Не боишься?

– Тебя? Нет, не боюсь. – Мой оппонент встал и оказался довольно симпатичным парнем, который делан не топором. Правильное сложение, чистое лицо, красивый разрез насмешливых глаз, так что я даже пожалел, что встал не Оглобля. – Обзовись.

– Тебе можно звать меня Сережей, – он начал ерничать, а я терять жалость к нему.

– Хорошо. Тогда слушай, Сереженька! Специально тебе объясняю, а заодно и всем остальным, непонятливым. Школа создана в давние времена, очень давние, тебя тогда еще не было, – зал подхихикнул. – Все эти тысячи лет школа занималась всегда и везде только одним делом – развивала мозги своим ученикам. В противном случае вырастали исключительно сорняки. Проверено на опыте. Судя по тому, что тебе это не понятно и ты задаешь такие идиотские вопросы, твои мозги за предыдущие восемь-девять лет развились не очень. Значит, твоя дорожка после школы известна: ПТУ – станок – пивной ларек. А потом на выбор: или дурка или канава. А кстати, ты из какого класса, красивый такой?

– Ну, ты попал, пацан! Подожду конца собрания и объясню тебе и про ларек, и про канаву. А в классе я десятом, не заметил?

– Нет, не заметил. И этот хочет кулачками поработать… Я же говорю, что мозги не развиты, девственно чисты, как у гамадрила. Вот именно для таких, как ты, и введены новые предметы. Если не понимаешь, то объясняю, они развивают способность к учению, восполняют то, что ты не сделал в предыдущие девять лет.

Сергей полез через сидящих с явным намерением врезать, куда попадет.

– Погоди, не делай глупостей, село небольшое, спрятаться некуда, ты по-любому меня найдешь. Ты мне лучше скажи, ты в школу ходить будешь?

Он стоял передо мной с алыми щеками, учащенным дыханием и сверлил меня взглядом. Похоже, даже вспотел. Разозлил я его. А боец, однако! Красавец! Александр Македонский точно бы взял в свою гвардию. Но пока, увы….

– Ты говорить-то можешь? Или так разозлился, что все слова в глотке застряли?

– Ох, что я с тобой сделаю… Ладно, что ты от меня хочешь?

– Спрашиваю конкретно, ты в жизни школы участие принимать будешь, помогать отстраивать учебный процесс будешь?

– Я на это не нанимался.

– А на что ты нанимался?

– Я буду приходить, чтоб меня учили.

– И кому ты, такой красивый, нужен? – я перешел на легкую издевку. Зал то молчал, то смеялся, но похоже у меня были единомышленники.

– А тебе-то какое дело? Или побежишь закладывать?

– Чтобы тебя заложить, никуда бежать не надо. Ты сам себя закладываешь – все учителя, включая директора, здесь. А надо мне это потому, что мне не все равно, кто рядом со мной учится. А оболтусов, которые сидят по задним стенкам, да только и делают, что воняют, мне вообще видеть в школе не хочется. Я бы вас, уродов… – страшная рожа возникла у меня автоматически и к месту.

– Не тебе решать, урод, – вернул мне Серега мой пассаж.

– А вот тут ты, милый, ошибаешься, еще как мне… Товарищи, кто хочет остаться тупым выродком и не будет помогать учителям нас учить, остаются в зале, а остальных прошу на сцену. Я и учителя хотят видеть вживую, есть ли в нашем коллективе толковые ребята, на которых можно положиться.

Я чуток манипулировал. Первыми встали несколько девочек из старших классов, потом Ухо и другие командиры, поток нарастал. Вскоре осталось человек десять, но былой бодрости в них уже не было.

– Ну а вы? тупые ублюдки или все-таки нормальные люди? – Это их добило и на сцену поднялись все, кроме Сергея. – Он не хочет быть с нами, давайте освободим его от необходимости ходить в школу. Кто за то, чтобы отчислить Сергея из школы, прошу голосовать.

Начали подниматься руки, и когда их стало значительное количество, я резко закончил:

– Кто против – нет, кто воздержался – нет. Единогласно. Нонна Николаевна, прошу утвердить решение общего собрания, – сказал я. А потом надавил:

– И непременно – сейчас!

Нонна Николаевна встала. Выглядела она немного обалдело.

– Я не могу отчислить ученика из школы, но могу не допускать его до занятий.

И, повернувшись к Сергею, подпустила металла:

– Это означает, что придешь сдавать выпускные экзамены. Не сдашь – останешься на второй год, сдашь – получишь аттестат. А теперь – свободен.

Остальное оказалось делом техники. Поручили все решить Совету Командиров и доложить собранию. Командиры ввели институт дежурных по школе из числа командиров, которые следят за выполнением расписания. Выбрали трех девочек составлять совместно с директором расписание. В общем, утром расписание висело на стене, а Ухо с повязкой объяснял всем желающим, куда бежать и с какой скоростью. Желающих послушать повторное объяснение не было. Смеха было много, беготни добавилось, но опоздания прекратились. Заскрипели перьевые ручки вместе с мозгами, зацокали чернильницы, зашевелились губы, повторяя услышанное – «история» сделала очередной поворот и покатилась, набирая скорость. Коллектив чуть-чуть повзрослел. Его прекрасную мордашку увидел уже не только я, но и Нонна Николаевна. С такими темпами за месяц-два перейдем на второй уровень.

10 сентября 1965 года, пятница.

Мы с мамой сидели, обнявшись, на моей кровати в полной темноте, лишь из окна светила луна, покрыв всю мебель в нашей комнате серебристой пылью.

– Сыночек, ты так мало ешь и совсем не спишь, – обстановка позволяла говорить только шепотом. – Сейчас опять убежишь? Зачем тебе эта гитара, поспал бы лучше, – она говорила просто так, потому что по-другому не могла, понимая, что я все-равно уйду.

– Мамуля, а ты хочешь вернуться в Ленинград, к папе?

– Ой, не знаю, сыночек. Сердце по нему болит. Как он там? Что ест? Как подумаю, так хочу поехать, но ведь ты со мной не поедешь? – то ли спросила, то ли утвердила она.

– Нет не могу, мне не дадут, да и не хочу я. Здесь делаются все мои задумки, за всем пригляд нужен.

– Я понимаю, вот и мучаюсь: и тебя оставить не хочу, и за папу переживаю.

Мы опять надолго замолчали. Под боком у мамы было так уютно и тепло, как в детстве. А еще мамин запах, сейчас я его чувствовал очень остро, даже голова немного кружилась.

– Зато ты можешь мной гордиться и хвастаться, – сказал я невпопад.

– От этого мне только стыдно и неловко, не нужно мне этого. Я к тебе, такому, не имею никакого отношения. – Еще чуть-чуть и мама заплачет, хотя для нее это почти немыслимо – она никогда не плакала. Видать, накипело. Как же мне ее жалко! Это единственное, что существенно отравляло мою сегодняшнюю жизнь.

– Мам, а ты не хочешь пойти учиться?

– Ой, сыночек, куда же я пойду? Я, почти старуха, буду сидеть среди молоденьких мальчиков и девочек. Срамота одна.

– Мамуля, давай, ты пойдешь в институт Герцена, а потом будешь преподавать русский и литературу. Я, например, не знаю второго человека, кто бы так оптимистично воспринимал даже трагические вещи. Вот и научишь этому детишек.

– Не получится у меня. А как же ты, папа?

– Мы уже не дети. Скорее я могу тебе помочь, чем ты мне. А вместо меня у тебя будет много детишек. Пойдешь в начальные классы, чтобы с глупыми подростками не бодаться, а?

– Ну, не знаю сыночек, – слово было сказано, и оно явно упало, куда надо, теперь необходимо его выносить. Мама была не способна принимать быстрые решения, но и просто так отбрасывать серьезные мысли она тоже не привыкла.

– Мам, а давай чаю попьем, а? – к таким вещам мама относилась серьезно и уловить попытку подлизаться не могла. Блокадница!

Она родилась в глухой псковской деревеньке Грязь. Кто дал такое странное название пусть неказистому, но все же населенному пункту представить трудно, хотелось бы автору посмотреть в глаза. Как бы там ни было, но на хуторе было несколько дворов, принадлежавших преимущественно родственникам. Мама с папой были бедняками. Кто понимает, что это такое, тот не удивится, что у них было всего две небольших кастрюли, одна большая сковорода и одно ведро. Этим исчерпывались все железные предметы в доме. Детей было трое, кроме мамы, старший Вася и младшая Рая. Круглый год они бегали в холщовых рубахах на голое тело и преимущественно босиком. Теплые чуни были одни на троих. Сейчас кажется дикой такая нищета, но тогда… Те, у кого вещей было больше, проходили, как кулаки. Все на всех стучали, а органы развлекались, конфисковывая последние сапоги.

Единственной, действительно ценной, вещью в доме был баян. К нему прилагалось некое мастерство и абсолютно неунывающий характер отца. В доме смеялись значительно больше, чем грустили, спорили и даже думали. Мама вспоминала те годы как абсолютно счастливые и абсолютно веселые. Баян не конфисковывали, и селяне не стучали на отца, потому что без него все окрестные села погрузились бы в полный мрак Мордора. Это все понимали, хотя и не знали такого слова. Просто в округе никто больше не умел играть.

Так и перебивались тем, что принесет отец со своих посиделок, свадеб и что там еще было. Но зимой сорокового, незадолго до войны, отец пропал. Вот так просто – ушел и не вернулся. По здравому рассуждению, можно предположить, что кому-то все-таки понадобился баян и не до конца разбитые сапоги. Через несколько месяцев, видимо, не выдержав голодных взглядов детей, наложила на себя руки мама. Дети остались в доме одни.

Я не могу писать о том, как они жили втроем в пустом доме. Когда мама рассказывала, что помнила, я всегда ревел, затыкал ей рот и убегал. Это выше моих сил. Так люди жить не должны.

Их приютила сестра мамы, тетя Лена. Легче не стало, к тому же у нее тоже были дети. В итоге маму отправили в Ленинград к тете Шуре, двоюродной сестре ее мамы. Месяц было очень прилично, а потом началась война…

Мы сидели, обнявшись, мама о чем-то думала, а я вспоминал ее рассказы из своей прошлой жизни. Говорить не хотелось, тишина, которую не нарушали даже чавкающие часы, обволакивала своей безмятежностью. Я очнулся, когда мама всхрапнула, откинув голову на стену. Кое-как уложив ее в постель, пошел в клуб к любимым гитаре и пианино.

Я по-прежнему не мог заставить себя спать ночью, а потому отдавал освободившееся время своему любимому занятию: музыке и пению. Татьяна Сергеевна, или, как она просила ее называть, Таня, давала мне упражнения, которые я без устали проигрывал и пропевал. Мое неумение и Танина неопытность компенсировались моим фанатичным старанием, так что четыре часа в день было минимумом, который я себе позволял. Музыкальные ноты уже не пугали, и простые вещи я мог играть с листа, правда, плохо и неуверенно. Попробовал раскладывать известные мне композиции на инструменты, Таня одобрила это занятие, поэтому каждую ночь я делал что-нибудь подобное. У меня появилась толстая нотная тетрадь, куда я стал заносить композиции, которые удавалось точно разложить на партии, преимущественно английские песни, которые я готовил к поездке в Америку. С каждым месяцем получалось все лучше и быстрее.

15 октября 1965 года, пятница.

На веранде дома нас было четверо, а в качестве принимающей стороны выступал Виктор Сергеевич Нестеров, наш фактический леспромхозный лидер. Мы пили чай с пирожками, которые готовила Настасья Алексеевна, жена Виктора Сергеевича. Пирожки были двух видов: с картошкой и луком и с рисом и яйцом – обжигающе горячие, мягкие и невероятно душистые. Разговаривать при такой снеди возможности не было никакой. Настасья Алексеевна допекала пироги и, метнувшись к столу, выкладывала их в приличных размеров тазики. По дороге она успевала отслеживать реакцию гостей, довольно улыбаться и уворачиваться от попыток Виктора Сергеевича хлопнуть ее по самому аппетитному месту.

Мы с Нонной Николаевной на всякие глупости не отвлекались, лишь время от времени пытаясь что-нибудь промычать, но после неудачи виновато пожимали плечами и продолжали войну с количественно преобладающим противником. Вопреки законам природы, по мере съедания пирожков их количество в тазиках увеличивалось. Очевидно, что Настасья Алексеевна выпекала их гораздо быстрее, чем мы уничтожали.

Сдались мы уже через полчаса, откинувшись на спинку дивана и безжизненно сложив руки на животах. На старательные увещевания хозяев съесть еще хоть чуть-чуть мы только молча вертели рукой в воздухе, не будучи в силах произнести даже короткие простые слова «да» или «нет».

Вот уже целый час мы никак не могли начать разговор, ради которого собрались. Пирожки не позволяли сначала свободно думать, а вскоре и дышать. На помощь пришла совесть. Сначала робко, а по мере наполнения желудка все смелее и слышнее она стала увещевать о нашем рабстве через желудок, а когда есть стало совершенно невозможно, то пришлось с ней согласиться и виновато потупить глаза.