Читать книгу Чревовещатель - Олег Николаевич Жилкин - Страница 1

О том, какой у меня богатый внутренний мир я не догадывался, пока не напоролся в лесу глазом на ветку. Что я делал в лесу? Смешной вопрос – грибы собирал. С приятелем одним, он по грибам дока, его в Америку родители еще ребенком привезли – знает все грибные места, вот он меня в эту чащу и завел. Сам бы я в такие дебри ни за что не полез, а тут нужно было держаться рядом, чтобы не заблудиться – я леса не знаю, поэтому шансов самостоятельно выбраться немного.

Леса в Орегоне знатные, одного русского две недели искали. Вышел он из леса самостоятельно только на десятый день, сутки еще до города добирался, ни один американец не хотел его в машину брать – в таком страшном и диком виде этот человек, спустя десять дней скитаний по лесу оказался. А не брали его, потому что объясниться толком не мог, поскольку за пятнадцать лет жизни в Америке английский так и не выучил. Я вместе с двоюродной сестрой пропавшего мужчины, работал на шоколадной фабрике «Мунстрак» в Орегоне. Мунстрак переводится как лунатик, чудак. А чудаков, как и русских в Портленде и соседнем Ванкувере, больше ста тысяч.

В общем, грибы я нашел, но левый глаз потерял. Не навсегда, конечно, временно. Болел глаз нестерпимо, пришлось к доктору обращаться. Доктор американский, поэтому я подробности про лес и грибы в рассказе об обстоятельствах получения травмы опустил, все равно ни черта они в грибах не разбираются, а к людям, собирающим грибы, относятся подозрительно. Для них это смертельно опасное занятие, из разряда прыжков без парашюта с небоскребов или работы в цирке пожирателем огня. Доктор мою деликатность оценил и сразу предложил мне наркотики. Так и сказал: наркотики принимать будешь? Я от неожиданности даже переспросил:

– Наркотики?

– Ну, да, наркотики, ты же испытываешь физические муки, с такой травмой, как у тебя, чем я еще могу помочь?

В общем, согласился я. Выписал он мне рецепт, но все ближайшие аптеки к тому моменту закрылись, и пришлось мне ехать до круглосуточной аптеки уже в сумерках на другой конец района. Пока добрался, муки мои усилились. Самое страшное, что я дороги почти не видел – слезы катились потоком, затрудняя видимость. Ехал как под тропическим ливнем, ориентируясь лишь по огням встречных автомобилей – благо дорога была почти пустой. В таком состоянии и начинает просыпаться твой спящий богатый внутренний мир.

Во-первых, совершенно теряешь терпение и начинаешь раздражаться на всякие формальности. Несмотря на дезориентацию, мозг настроен на самое кратчайшее и скорейшее донесение информации, а любые жесты внимания друг к другу, принятые в обществе, воспринимаются как помеха. Во-вторых, отключаются и резко ограничиваются все внешние информационные ресурсы: смотреть телевизор ты не можешь, читать и писать тоже, книги так же исключены. Ты даже просто долго сидеть с открытыми глазами не в состоянии. Раздражает дневной свет, экран монитора кажется ослепительным даже на самых низких единицах освещенности. Темы в ленте кажутся сводками с далекой планеты. Так начинается отрыв и полет в космос. Дальше в ход идет прописанная доктором наркота и ты, глуша боль, просто проваливаешься в полусон, полубред: долгий, тяжелый и безрадостный, как сама жизнь человека, лишенного зрения.

Из всех внешних источников информации выживает только радио. На первых фазах болезни хорошо идет музыка. Под нее неплохо спится и так же легко просыпается. В моем случае, это был джаз и инструментальная музыка, хотя я не поклонник ни того, ни другого, и вообще к музыке равнодушен. На второй день на смену музыке пришло местное ток-шоу в прямом эфире, в котором ведущий, обладающий бархатным баритоном, всерьез рассуждал о свойствах демонической природы. Помогает ли Христос от демонов, и от всех ли демонов он помогает? В передачу звонили его постоянные радиослушатели и делились своим опытом. Некоторые из них пережили опыт одержимости, и ведущий подробно интересовался тем, как им удалось преодолеть эту напасть и выйти победителем из схватки с нечистой силой. Мне крупно повезло с радиоволной, я благополучно просыпался и засыпал в ходе эфира не меньше десяти раз, с удивлением обнаруживая, что содержание передачи не иссякает, а лишь наполняется новыми примерами, плавно переходя от одного аспекта демонического к другому. Волна ненавязчиво погружала слушателя в раскрываемую тему, и я уже начинал ощущать присутствие потустороннего в своей жизни, как нечто обыденное и привычное, словно это глазные капли, стакан воды или упаковка снотворного на тумбочке. К концу радио-вечера я уже ощущал себя по пояс в земле, причем сверху по пояс, а не снизу.

Через два дня боль ушла, глаз начал открываться, но ощущения отрыва от реальности сохранялось еще сутки. Отказ от приема наркоты привел к переживанию состояния абстиненции: раздражительности и чрезвычайной сонливости, которая и является спутником раскрытия и обнаружения богатого внутреннего мира, поскольку внешний мир просто на некоторое время перестает существовать.

Сны были долгими, с подробностями. Однажды мне приснилась авиакатастрофа. Мы ехали с близкими, уже умершими, правда, в реальности родственниками в поезде, и я вдруг заметил, что в небе за окном совершенно не двигаясь завис самолет. Какое-то время мы изумлялись чудесам технической мысли, позволяющим добиться такого замечательного эффекта, но затем самолет начал медленный разворот в нашу сторону, продолжая полет параллельно полотну железной дороги, что позволило мне разглядеть огромную дыру в корпусе и языки пламени, вырывающиеся из его чрева. Было понятно, что самолет рано или поздно рухнет на полотно и мы сгорим заживо. Все пассажиры выскочили на остановке из поезда и бросились бежать. Раздался взрыв, я посмотрел в небо, где среди окутавшего его дыма разглядел приближающиеся к земле на огромной скорости обуглившиеся фрагменты «железной птицы». Мне удалось избежать попадания под обрушившийся ливень из обломков, но родственников моих накрыло. Через какое-то время я вернулся на место, чтобы предпринять попытку их найти. Вместо обломков и груды мертвых тел я обнаружил бойко торговавший самодеятельный рынок на тележках, но на мои вопросы никто из продавцов не был в состоянии ответить ничего вразумительного. Наконец, я заметил вдали фрагмент непотушенного пожара и стал демонстративно требовать от окружающих объяснить причины всего происходящего. Только теперь до меня осторожно стали доводить информацию о том, что власти во избежание паники решили сделать вид, будто ничего не произошло, а тела свезли в ближайшую больницу, куда меня обещали немедленно доставить.

В больнице, к своей радости, я обнаружил уцелевших родственников, которые отделались незначительными ссадинами и царапинами. В реальности, все эти близкие мне люди уже умерли, но в моем сне сознание приготовило для них более счастливое развитие сюжета.

Проснувшись, я вспомнил, что вчера был день рождения старшей дочери. Я заглянул в холодильник и обнаружил в нем торт, который именинница не тронула, а предпочла ему поход с другом на только что открывшееся в преддверии Хэллоуина шоу: «Дом с привидениями». Там же, в холодильнике, замаринованные в банках, стояли стоившие мне левого глаза грибы из Орегонского леса.

Если бы я был волшебником, то изобрел бы духовное вещество и всегда носил бы его с собой в кармане. Если бы меня настигала грусть, я брал бы его и посыпал им себе голову. Если бы я мог выделить духовное вещество, то мог бы на нем неплохо подняться. Я либо стал, наконец, бесспорным духовным авторитетом, либо отвешивал его тем, кто в этом заинтересован. Это был бы лучший в мире бизнес. Мне не пришлось бы просматривать ежедневно список вакансий, приходящих мне на почту по рассылке. Не знаю, зачем я это делаю, ведь я не собираюсь никуда устраиваться. У меня такое чувство, что я уже обладаю неким секретом, которым обеспечивает мне духовное существование и деньги мне ни к чему. Самое время закинуться духовным веществом, поскольку ничего умного мне не приходит в голову.

Скорее всего, я не верю в реальность. Я помню себя восемнадцатилетним, теперь мне пятьдесят шесть. Как это могло произойти? Между этими двумя образами пролетела бездна времени и событий, которые я считаю маловажными. Время прессует людей, словно картонные коробки. Каким было их содержимое уже не важно.

Я думал, что я не способен к любви, но это не так. Я способен сочувствовать себе, потому что это довольно трагичный способ восприятия жизни. Следовательно, я способен и на сочувствие к другому человеку, и это еще один шаг к тому, чтобы приблизиться духовному совершенству. Возможно, что я даже догадываюсь о том, что меня любят, и это тоже меня обязывает относиться к себе с уважением, которого я не вправе требовать от других людей.

Все это кружение вокруг любви, заставляет мою голову слегка кружиться тоже. Любовь завораживает, она заражает других желанием ее испытывать. Я знаю это по ревности, которая исходит от людей, когда я бываю счастлив и беспечен.

По дороге я долго всматривался в хмурящееся небо, пока меня не настигает ливень. Я успел заскочить под крону дерева возле остановки, а затем пересесть в идущий по направлению автобус, но водитель проехал остановку, и мне пришлось возвращаться, хотя я и не слишком об этом пожалел, поскольку дождь уже прекратился.

Благодаря тому, что я находился чуть дальше от места наших привычных встреч, я оказался за спиной у Веры и мог наблюдать за ней со стороны. Она шла в длинном до земли платье ярко алого цвета, выглядывая меня. Она шла так стремительно, что я боялся запоздать у перехода, но она вовремя меня заметила и замедлила свой шаг, удивляясь моему появлению с необычной стороны.

– С тобой постоянно случаются какие-то удивительные истории! – рассмеялась она в ответ на мое сбивчивое объяснение. – Водителю надо говорить громче, на «Библиотеке» редко кто выходит.

Погода налаживалась, сквозь тучи пробивалось солнце.

– Где ты мог застать дождь? – притворно удивлялась Вера.

– На остановке, я тебе покажу.

И в самом деле, у той самой остановки, нас вновь настиг дождь, и нам пришлось прятаться под кроной того самого дерева, где я прятался пятнадцать минут назад.

– А вот и дождь, о котором я тебе рассказывал

Дождь, впрочем, скоро перестал, и мы продолжили наш путь, накупив по дороге овощей. Выбрали небольшой аккуратный арбуз у местной торговки и затарились газировкой.

Я рассказал Вере, как я устанавливал программу на ноутбук, как у компа закончился заряд и мне пришлось приглашать настройщика в квартиру, и как он угадал в лифте номер этажа.

– Как выглядел этот настройщик? Молодой, старый?

– Он выглядел как обыкновенный жулик.

– Понятно. Значит, придется ставить квартиру под охрану. Ты сказал, что у меня квартира под охраной?

– Разумеется, первым делом сообщил ему об этом.

– А если бы это была женщина, ты бы тоже потащил ее ко мне домой?

– А что оставалось делать, у ноутбука сел заряд.

– С тобой все понятно. Снимай штаны, принимай душ, буду проверять сели ли у тебя батарейки.

– Не нужно ничего проверять, я сам во всем признаюсь.

– У тебя ничего не бывает просто так. Тебе постоянно нужно заводить с кем-то отношения.

– Что делать, если я привлекаю к себе людей.

– У тебя обманчивая внешность, никто же не знает, что ты крокодил.

– Не волнуйся, я замыл все следы. Кстати, он сказал, что мой лэптоп, который я привез из Америки полное дерьмо – это удивительно, что он прослужил мне три года.

– Не удивительно, ведь ты такой скряга.

– Кстати, я хотел купить ноутбук получше, но жена убедила меня в том, что не стоит переплачивать.

– У вас был прекрасный тандем. Вы экономили друг на друге.

– Но напоследок, я все же поставил себе имплант, который обошелся семейному бюджету в три тысячи долларов.

– Ей следовало насторожиться. Как только ты перестаешь экономить деньги, значит, ты задумал свалить.

– Ты права, все остатки на общем счету достались ей. Она быстро обрубила мне концы, сменив пароль.

– Я бы поступила точно так же. Кто знает, что могло прийти тебе в голову. Ты мог потратить все деньги на шлюх, и пустить семью по миру.

– Но я этого не сделал.

– Потому что ты скряга! Как тебе удается подбирать исключительно прагматичных женщин?

– Мне нужна уверенность в завтрашнем дне.

– Понятно, поэтому ты остановил свой выбор на враче.

– Ты ж мой доктор!

– Так, не пытайся заговорить мне зубы: срочно в душ и ко мне на прием!

У меня рост сто семьдесят восемь сантиметров, но я всегда говорю, что у меня сто восемьдесят. С девятого класса, если быть точным. Как оказалось, это еще пустяки. Недавно услышал историю о курсанте, которому не хватало тех же двух сантиметров, чтобы ему давали в армии полторы пайки, и он при замере роста на медкомиссии подкладывал на голову шоколадку, компенсируя недостаток роста. Медсестра снимала шоколадку с головы и записывала в ведомости сто девяносто сантиметров, обеспечивая человеку прибавку в половину котлеты к стандартной порции. Если в моем случае это глупое тщеславие, то здесь речь шла о стратегии выживания. Для эволюции мотив не так уж важен, главное – пройти отбор. Стоит упомянуть, что тем курсантом был бывший муж моей подруги.

Один успешный предприниматель называл свой скромного размера член «Master key» – ключ, подходящий ко всем дверям в здании. Мне так понравилась эта метафора, что я включил ее в роман. Это мне стояло дружбы с предпринимателем. Таковы издержки нашего ремесла. Ради красного словца, не пожалею и лучшего друга. Но я считаю, что это глупо обижаться на подобные вещи. Если бы я мог сопоставить что-то в своем облике, и подобрать удачную метафору, я бы гордился этим, но у меня довольно стандартная внешность и скромные доходы. Никто не станет стараться придумывать для меня изящных метафор, чтобы мне угодить.

Сегодня снилось, что хоккеистов на заре существования профессионального хоккея, приписали к профсоюзу шахтеров, потому что у них клюшки напоминали кайло для рубки угля в шахтах. Представил себе этих шахтеров и хоккеистов в одном профсоюзе. Как они сначала с непониманием смотрят друг на друга, медленно переводят взгляды на свои инструменты, и как до них медленно начинает доходить: «Ах, вот оно в чем дело!» И вот они уже мочат друг друга, кто клюшками, кто кайлом, и на этом их дружный союз распадается, и дальше каждый идет по жизни с выбитыми зубами свой дорогой: одни белые как снег, другие черные как уголь. Объединение понятий по косвенным признакам может выявить их фундаментальные противоречия. Так хоккей не популярен в среде афроамериканцев. Почему, интересно? Почему хоккей исключительно спорт для белых?

Известно, что город Сан-Франциско, словно магнитом притягивает туристов со всего мира. Место и впрямь невероятно бойкое. И я там был: остановился с семьей в дешевой гостинице в центре города напротив вино-водочного магазина, где, не покидая номера, мог наблюдать за яркой и колоритной жизнью обитателей мегаполиса и даже писать из окна видео со сценами из городской жизни, но, согласитесь, глупо сидеть в номере, когда в городе есть на что взглянуть помимо драк пьяных трансвеститов. Взять хотя бы бухту Сан-Франциско, которую бороздят туристические суда, отправляющиеся на экскурсию к «Золотому мосту» и к самой знаменитой тюрьме на острове Алькатрас.

Мы сели на один из таких кораблей, заплатив порядка пятидесяти долларов с человека, и отправились на экскурсию. Кто-то расположился с фотоаппаратом на палубе, кто-то предпочел укрытый от морских ветров кают-холл с панорамными окнами. Погода была солнечной, море спокойным, прогулка по бухте настраивала на торжественный лад: море, солнце, красивый выкрашенный в золото мост, тюрьма, превращенная в музей – столько прекрасных объектов для фотографирования, что забываешь обо всем, в том числе, и о безопасности. Помимо традиционных туристических объектов мое внимание привлекли огромные, груженые контейнерами транспортные корабли, напоминающие небоскребы. Один из таких кораблей-небоскребов прошел рядом с нашим суденышком и поднял настоящую океанскую волну, на которой наш корабль неожиданно подбросило, словно легкую шлюпку, и опустило с такой силой, что люди, находящиеся в кают-холле, попадали со своих пластиковых стульев на пол. Поскольку я находился на палубе, то, видя приближающийся вал, крепко ухватился за канаты и пережил внезапный шторм, словно увлекательный аттракцион, а для людей внутри такой прыжок корабля оказался полной неожиданностью. Когда я спустился вниз, чтобы поделиться с семьей впечатлениями, то обнаружил, что большинство пассажиров, словно жуки в банке пытаются подняться на ноги, цепляясь друг за друга. К моему удивлению, мебель на судне не была прикручена к полу, как полагается по канонам мореплавания, о которых я знал из художественной литературы, и люди валились кто куда.

К счастью, обошлось без серьезных увечий. Пострадала лишь моя старшая дочь Варвара, которая серьезно поранила ногу. Остаток путешествия мы пытались найти на судне человека, который бы оказал ей медицинскую помощь, но команда, поняв, что мы иностранцы, делала вид, что ничего не понимает. Всякий, к кому мы обращались, тут же растворялся в воздухе, словно джин из восточной сказки. Самым отзывчивым человеком на судне оказался бармен, который дал нам салфетки и выставил бутылку с остатками алкоголя, чтобы мы могли продезинфицировать рану.

Так, я понял, что равнодушие и трусость – это универсальные понятия, свойственные людям, вне зависимости от того, где они проживают. Америка – это не страна, а просто бизнес.

Ночью, перед тем как заснуть, я долго думал о том, каким счастливым я себя чувствовал в первые месяцы после возвращения в Россию. Это была энергия освобождения, и я переживал настоящее перерождение, чувствуя, что моя прежняя жизнь изжила сама себя, и я больше к ней не вернусь.

Пережив операцию по замене сустава, Вера больше не болела. Она излучала радость и энергию жизни каждое мгновение, подбадривая меня, если мной вдруг овладевала скука, неуверенность в своих силах, или меня одолевала привычка испытывать страх по поводу своего будущего. Мне было легко с Верой, и я ценил это ее качество, потому что, сколько я себя помню, жизнь была трудна для меня, и чем больше я старался соответствовать чужим ожиданиям, тем невыносимей она становилась. Благодаря ей я успокоился. Я перестал замечать течение времени, сосредотачиваясь на том, что было для меня действительно важно. Вера поддерживала меня, и, хотя мне так и не удалось ничего опубликовать из написанного мною, она понимала, что это способ себя излечить от груза воспоминаний и пересобрать себя заново. Я жил странной жизнью, к которой постепенно стал привыкать. При всей герметичности и закрытости, она была достаточно динамичной. Каждые два месяца мы ездили отдыхать, много гуляли, разговаривали, изредка шутя бранились, и даже дрались, задирая друг друга. Это были живые отношения двух живых людей, характер которых был прихотлив и изменчив, но в них не было места тоске, тревоге, скрытности, отложенному годами недовольству друг другом. Все наши размолвки были кратковременны и было непонятно всерьез ли они, или это очередная игра, потому что они не оставляли за собой никакой памяти, никакого осадка на душе. Трудно было поверить, что нашим отношениям шел уже четвертый год. Мы словно дети, которые укрылись в игрушечном домике и зажили в нем всамделишной жизнью на двоих. Соберись мы специально создать такие правила и условия, у нас наверняка бы ничего не вышло. Мы жили без правил, не нарушая никаких законов, кроме одного. Формально Вера была замужем, но и к этому я начал относится более легкомысленно, чем прежде. Пока наши отношения оставались игрой, о формальностях можно было забыть.

Знаю наверняка, что никакой тяжести я бы не выдержал. Последним моим серьезным решением был развод, который случился два года назад, после двадцати семи лет брака, сброшенных в пропасть. Черт знает зачем, но видно это нужно было пережить. Говорят, что брак стоит сохранять ради детей. Возможно. Но сейчас мои дети выросли, и мне даже не о чем с ними поговорить – нет ни близости, ни доверия, ничего. Хуже, чем ничего. Пустота, зеро. Я даже не пытаюсь это осмыслить, максимум, на что я способен – это реконструкция образов прошлого в воспоминаниях и в своих снах, где я вижу их совсем маленькими. Это все равно, что разглядывать детские фотографии, не надеясь даже застать врасплох живую эмоцию. Все в прошлом. Я лишь могу использовать это как материал для своих незабываемых историй, имитирующих реальность. Здесь мне принадлежит полная власть, но я не хочу ею злоупотреблять. Я перестал любить черствеющий сыр, хлеб, дружбы, воспоминания, если нельзя стереть их в порошок и не приготовить из этого сырья бомбу, взрывающую чужие мозги. Скоро я сам погружусь в прошлое, и в нем окаменею навсегда. Пока этого не произошло, я не позволю водить себя за руку по музею воспоминаний.

Я стараюсь ничего не запоминать. Мне нравятся истории в развитии. Так в последний приезд в Ессентуки нам опять встречались женщины из моего бурного лета 2018 года, но на этот раз они явно избегали встреч со мной, в глазах некогда увлеченных женщин читалось раздражение и даже злоба.

Я убедился в том, что есть места, словно обреченные на то, чтобы служить местом свиданий с людьми, некогда игравшими какую-то роль в моей жизни. Я невольно следую выбору, который сделала мама, переехав однажды в Ессентуки. Город, который всегда мне казался слишком консервативным и архаичным, стал моим прибежищем после бегства из Америки. Наверное, на меня повлияло то, что я приезжал в город на мамины похороны, затем возвратился туда через год, чтобы установить ей памятник – здесь я чувствовал себя дома, забыв об Америке, словно ее никогда не было в моей жизни. В далеком 1989 я вернулся сюда из Иркутска после амнистии, отработав год на домостроительном комбинате формовщиком по приговору суда. Был конец ноября, в Сибири стояли морозы под тридцать, я прилетел в зимней куртке на меху, в зимних сапогах, а в аэропорту Минеральных Вод люди ходили в пиджаках, и эта внезапная перемена меня поразила. Вместе с верхней одеждой я словно сбросил с себя несколько килограмм.

Это ощущение легкости закрепляется на уровне подсознания, начинаешь искать ее, особенно в трудные моменты жизни, сначала возвращаешься к ней в своей памяти, затем ищешь способы вернуться к ней физически. Искать подобное в подобном – это и есть суть ритуала. Люди привязываются к старым местам и постоянно возвращаются туда, где с ними случилось что-то хорошее. Такие места вызывают гомеопатический эффект. Они не устраняют болезни, но снижают боль. Сам ритуал уже призван ввести человека в транс, вынуждает его следовать ритму, поддаться ему. Люди, чью жизнь определяет ритуал, пребывают в сомнамбулической дреме, им важно поддерживать себя в этом состоянии, не более того. Я по своей воле вступил в этот круг образов, и так же вышел из него, когда почувствовал, что у этого мотива нет развития, что он вызывает ощущение сна наяву, затягивая сознание в область потусторонних переживаний под могильную плиту.

К старости я не готов, пожалуй, но организм, между тем, постепенно умирая, сворачивает все программы. Интересы чахнут, хочется покоя, разговоры начинают раздражать, люди кажутся не интересными, начинаешься злиться по пустякам, а на ночь принимать таблетки, чтобы успокоиться, чтобы уснуть и видеть странные сны, напоминающие о твоей жалкой участи – служить другим печальным уроком человеческой гордыни. Ирония в том, что я и сам бы брал уроки, да не с кого. И даже Пушкин, и тот пасует, махнув мне в отчаянии рукой: «Ах, оставь меня, у меня так болит живот!». Конечно, ведь ты, дурак, стрелялся на дуэли с пистолетов, но я-то этого не делал, и у меня тоже порой болит живот, так, что сил нет. Разница в возрасте сказывается, а может царь среди поэтов наградил всех, страдающих графоманией поэтов и писателей, стигмой на все времена, чтобы в своих страданиях мы невольно поминали его имя. Пью, тем ни менее, с утра желудочный кисель и закусываю его куском фруктового пирога.

В общем, не до шампанского.

«Но изменяет пеной шумной

Оно желудку моему,

И я Бордо благоразумный

Уж ныне предпочел ему».

Уж ныне, и я Бордо благоразумный, заменил киселем. Нет, старина Пушкин не годится для пятидесятилетних. Грустно думать, что гений мог стать жертвой предрассудков своей эпохи, разделив с ней муки своей уязвимости.

Что касается вина, то мы привезли с дачи виноград, я надавил из него сок и поставил бродить – получилось около пяти литров, наверное. В детстве, помню, родители заставляли меня давить виноград в тазу. Кислота щипала мне руки, но приходилось терпеть, непонятно для чего. Довольно скверное ощущение, которое запомнилось мне на всю жизнь. Все же несправедливо заставлять ребенка делать то, к чему у него не лежит душа, и что кажется ему бессмысленным и неприятным. Однажды всего видел отца пьяным. Он напился вина, которое бродило в центрифуге стиральной машинки. Отец глупо смеялся, был весел, распевал песни, но это его состояние меня серьезно напугало. Все, что связано со спиртными напитками в детстве было не слишком весело. Было непонятно зачем люди пьют. После выпитого они становились заметно хуже, глупели, становились агрессивными. Свою первую бутылку сухого я выпил с другом в двенадцать лет. Кроме бравады и желания выйти на улицу, чтобы порисоваться перед пацанами во дворе, я не почувствовал ничего. В принципе ничего не изменилось. Я пил скорее из желания найти что-то общее с другими людьми, в надежде, что вино нам в этом поможет, но как-то не задалось. Христос пил вино со своими учениками, Сократ пил вино и становился только трезвее. Возможно, это было какое-то другое вино, не то, что продается в магазинах? Может быть, что-то изменится, если я сделаю вино своими руками, вернее ногами, потому что на этот раз я решил использовать для давки винограда традиционный способ, и поэтому у меня теперь пальцы на ногах с аристократическим синеватым отливом.

Я отлично провожу время, конец августа, донашиваю футболки, шорты, сандалии, собираю урожай, делаю вино. Мысли мои прочно застряли в летней поре, я не думаю о будущем, о зиме, например, или о работе. Я даже с трудом заставляю себя делать то, что я называю работой, но что ни в коей мере ею не считается. Я заставляю себя писать рецензии на свои романы, чтобы хоть как-то оправдать прожитый день. Мне нужно себя продвигать, не могу же я все время только писать что-то новое. Как будто старое уже настолько всем надоело, что надо придумывать новые сюжеты. Нет, в том и дело, никто не читает мои романы, кроме близких людей, которые ужасаются одной мысли, что могут обнаружить себя среди героев моих сомнительных с нравственной точки зрения произведений. Да, я пишу безнравственные вещи. А какой прок читателю тратить свои деньги на что-то еще?

Есть мнение, что я не могу ничего сочинить, поэтому я пишу только правду, но кому понравиться, если о нем кто-то будет писать правду? С одной стороны, всем плевать друг на друга, но с другой, у каждого есть имидж и репутация, которой он дорожит. Писатель – это нежелательный свидетель. В жизни мы говорим друг другу куда более неприятные вещи, но стоит изложить свои наблюдения на бумаге, как воздействие усиливается в тысячу раз, достигая эффекта сошедшей с гор лавины. Но не будь этого случайного свидетеля, кто бы придал вашим жизням смысл?

Иногда жизнь встает на паузу, давая голове передышку. Если период затягивается, писатели начинают пить, но мой желудок не принимает алкоголя. Мне приходится приспосабливаться к жизни на паузе, к письму, которое воспроизводит сам процесс, но не производит смыслы. Что ж, это метафора жизни всякого обывателя. Рутина – это то, что одинаково подъедает человека вне зависимости от его социального статуса или творческого потенциала. Скука – отдохновение души, как писал поэт. Мне все чаще на ум приходит это определение. Я вижу скуку во всем, что меня окружает. Можно заняться сексом, и это тоже в какой-то степени оправдывает наше существование. Некоторые люди не мыслят своей жизни без секса, для них секс – метафора жизни. Признаюсь, я был одним из этих людей когда-то. Но не только поэтому я люблю оживлять действие сценами сексуального характера. Сама жизнь подсказывает мне эти сюжеты, выталкивая их на поверхность из глубины коллективного бессознательного. Я замечаю это по тому, как на нас с Верой реагируют постоянные жители садоводства, когда мы туда приезжаем, чтобы провести выходные, или жильцы дома в Ессентуках, где я приобрел квартиру для отдыха на курорте. Однажды к нам в садоводство заявился сосед и стал требовать от нас соблюдать приличия по ночам, потому что у него дети, которые слышат, чем мы здесь занимаемся. В итоге нам пришлось пойти на то, чтобы поставить окна с двойными рамами, а в Ессентуках пожилая соседка и вовсе вызвала полицию, так как ей померещилось, что у нее за стенкой занимаются сексуальными извращениями. Интересно, что традиционно медлительная полиция на этот раз проявила нездоровое рвение и сноровку, прибыв на место преступление уже через несколько минут. Я проиграл битву с полицейскими, на меня надели наручники, застегнув их за спиной и отволокли в отделение. Вера поехала со мной из солидарности, там мы провели ночь, на нас составили протокол, а после Веру отпустили, выписав ей штраф. Меня отпустили только на следующие сутки. В «тигрятнике» я сидел босой, в одном халате на голое тело, с ободранными об асфальт коленями.

Сейчас я успокоился, и это значит, что у меня появилось больше свободного времени, которое нуждается в осмысленном заполнении. Я не ученый, я не умею мыслить системно, может быть, я вообще не умею мыслить, как и все гуманитарии, черт бы их всех побрал. Всех гуманитариев следует забрать в армию, направив их, желательно, в зону военного конфликта. Кто выживет – тот и молодец. Невозможно поверить в слова, не испытав их в деле.

Если нет войны, то гуманитариев следует периодически натравлять друг на друга, организуя соперничающие партии по какому-либо из признаков. Все гуманитарии жаждут проявить себя. Все они жаждут войн, даже если они за мир во всем мире. Борьба за мир требует силы, воли и темперамента. Само понятие борьбы за мир намекает на то, что, она требует от борца определенных качеств, которые свойственны воину, спортсмену, но никак не человеку, который действительно живет в мире с окружающими его людьми.

Отлично провожу время. Просто отлично. И хотя время не имеет значение, я просто великолепно с ним справляюсь. Часа через полтора пойду встречать Веру с работы. Они пройдут незаметно. Когда погружен в какой-то процесс, то времени почти не замечаешь. Похоже на медитацию, но это не она. Люди, занимающиеся медитацией, невыносимы. Не хочу с ними иметь ничего общего. Можно было бы найти повод и попроще. Не обязательно разделять идиотов на категории, пытаясь найти оправдание своему чувству ненависти. Но это обычная практика. Кто-то ненавидит евреев, кто-то велосипедистов, кто-то разъезжающих на самокатах по тротуару. Прошлой ночью я орал во сне на мужиков во дворе, устроивших разборки у меня под окнами. Я угрожал их убить. Самое удивительное, что я не помню ничего из той ночи. Наверняка я был искренним. Это и есть я. Я мог бы спуститься вниз и убить человека, мешающего моему сну. Но при этом я спал, как убитый. Следующей ночью я решил принять таблетку снотворного. На всякий случай, чтобы случайно не убить кого-нибудь в сомнамбулическом состоянии. В убийстве нет ничего ненормального. Мартынов убил Лермонтова, Дантес убил Пушкина. Люди постоянно убивают друг друга по дурацким поводам, но пока никто не убил никого во сне.

Позвонил старый приятель, интересуясь, где я? Нет, я не в Москве. Когда я последний раз был там? Недавно. Три месяца назад. Сам удивился, когда сказал это. Совсем не замечаю течение времени. Приятель хотел узнать, как организовать видеоконференцию Он решил почему-то, что я должен это знать. Он просил позвонить ему по скайпу в одиннадцать часов вечера. Мне пришлось объяснить ему, что в одиннадцать я уже сплю. Я старик, который ложится в девять вечера и встает в шесть.

– Что ты делаешь так рано? – удивился он.

–У меня куча дел, – отвечал я, но толком я и сам не мог объяснить, как складывается мой день. Я нашел себе занятие, которое отнимает все мое время. Я даже ни с кем не созваниваюсь. Почему? Не вижу смысла. Слишком много времени провел в изоляции. Если я мог прожить без друзей несколько лет в Америке, следовательно, я и дальше вполне могу без них обходиться. Прошлое – ошибка, не стоящая рефлексии. Потянешь за ниточку, распутаешь весь клубок. Ошибка за ошибкой.

Когда избавляешься от ошибки, освобождается куча времени. Целая жизнь. Возможно даже не одна.

Сексуальность – это тоже ошибка. Если вытащить этот ржавый гвоздь из своей головы, интересы начнут группироваться по свободному признаку. В юности я был сексуально детерминирован. В книгах вычитывал только постельные сцены. Остальное факультативно, в порядке общего образования. Весь мир вертелся всего на одно гвозде, чем ни безумие? Девяносто процентов информации уходило в утиль. Я не помню, чему меня учили в университете, я не помню содержание книг, которые прочел, я ничего не знаю.

Мой друг хотел бы зарабатывать, преподавая санскрит. Его не назовешь наивным. Он пытается найти тех, кто ему поможет, поэтому обратился ко мне. Интуитивно чувствует успех? Но я не занимаюсь распродажей сакральных знаний.

– Ты занимаешься чем-то гораздо более худшим, – перебивает меня приятель, – ты забиваешь людям голову своими текстами.

– Ты прав, мои тексты сводят людей с ума. Их жизнь больше никогда не будет прежней.

Связь отвратительная. Приятель не хочется оставаться у меня в долгу. Он хрипло смеется, звук дублируется, словно отражаясь от стен. Нелегко поддерживать связь с человеком, постоянно рассчитывающим чем-то поживиться за чужой счет, но он выбрал на редкость неподходящий объект для своих манипуляций. Как он признался мне однажды, его увлечение востоком происходило из его интереса к восточным женщинам. Мне всегда нравилось поговорить с ним на эту тему, хотя и не был готов разделить его страсть. Мое либидо оставалось в границах стандартных для европейца увлечений. Возможно, он тоже скучает по нашим беседам. Дался ему этот санскрит! Он мог бы выбрать себе занятие попроще, чтобы пускать людям пыль в глаза, но парни, из глухих сибирских деревень слишком амбициозны.

– Сколько мы проговорили? – спрашиваю я у Веры.

– Двадцать пять минут.

– Довольно долго.

– Обычно бывает дольше.

– Ты не злилась?

– На что?

– На то, что разговор отнял у нас много времени.

– Нет, это как неизбежное зло.

– На это раз было еще хуже, я плохо его слышал.

– Ты орал на всю квартиру пока с ним разговаривал.

– Но он забавный. Один из немногих людей с кем мне интересно разговаривать.

– Забавный, – не то слово, которое ему подходит. Мне иногда кажется, что он не в своем уме.

– Он слишком прагматичный, для сумасшедшего.

– Прагматичный сумасшедший, который отнимает у тебя кучу времени.

– У меня его много.

– Не забывай, что у меня на тебя планы. Уже десять, а мне в шесть вставать на работу.

– Я чувствую, как ты заполняешь собой всю мою жизнь.

– Тебе плохо от этого?

– Хорошо, мне никто не нужен.

– Отлично. Значит, ты встретил того, в ком ты действительно нуждаешься.

Мы валимся на кровать, Вера лежит обнаженная, раскинув руки, и говорит, глядя в потолок.

– Когда мы только познакомились, никто из нас и не думал, что это продлится так долго. Я помню, как Людка говорила, чтобы я не слишком обольщалась, что тебя одним сексом не возьмешь. Откуда она знала, кто ты и что тебе нужно. Может тебе как раз и нужен был секс, и больше ничего?

Людка – это певица, благодаря которой мы познакомились три года назад возле источника. Каждый год, после этого мы собирались вместе, в память о том вечере. Людка, наверное, считала, что нам просто не с кем выпить. В последний приезд мы не стали ей звонить, и решили не встречаться. «Смысл встречаться, если не пить?» Однажды она сама озвучила эту универсальную формулу, которой мы теперь следовали. К тому же в этот раз у нас вышел из строя насос в туалете, и мы убили три дня на то, чтобы установить новый. Просто не хотелось портить себе оставшиеся дни, выслушивая ее жалобы на жизнь. Не пошли мы в этот раз и к Валерке. К нему приехал сын, и я не испытывал никакого желания присутствовать на семейных посиделках, с неизбежным для таких случаев спиртным на столе. Если нам было нужно, мы могли сами купить себе бутылку и выпить ее вдвоем, но пить не хотелось. Не хотелось портить себе отдых, подменяя впечатления от прогулок по парку застольем, где людям не о чем говорить друг с другом. Мы либо живем, либо говорим о своей жизни. Мы предпочитали жить, пользуясь тем, что нас окружала атмосфера курорта, укрывавшая нас от мира постоянной нужды и зависти, которую местные жители испытывали к отдыхающим. Мы заслужили право не думать о тех, кто пытался убедить нас в том, что мы не единственные люди на этой планете. Нам и без того было известно всё, что они хотели нам сказать. Ни у кого нет права требовать от других людей компенсации за собственные неудачи.

Проблема в том, что мы хотим выглядеть серьезнее и значительнее в глазах других людей. Есть и профессиональные зануды, которые сделали это своей профессией. Мой приятель – пример профессионального зануды, хотя я его люблю. Я тоже был таким до встречи с Верой. Иногда зануда просыпается во мне, но ненадолго. Мой учитель в университете был эталонным занудой. У него было тщедушное телосложение и дефекты речи, которые должно быть и способствовали тому, что он стал философом. Он приучил меня к рассуждениям, требующим вдумчивости и серьезности. На самом деле, мне хотелось трахаться с женщинами, а серьезность и рассудительность скорее мешали, чем помогали достичь гармонии в жизни. Я подвел своего учителя, попав в историю, из-за которой он чуть было не лишился стажировки во Франции. Не то, чтобы я попал в нее против своей воли, скорее я позволил ей со мной случится, чтобы оправдать свое бессмысленное существование на тот момент. Я придумал изрисовать антикоммунистическими лозунгами стены университета, где я учился и подбил на эту авантюру двоих своих однокурсников, которые случайно оказались рядом. Нас исключили и дали по году условно с отбывание на стройках народного хозяйства. Мой подельник, благодаря фанатичному увлечению фантастикой стал самым популярным рассказчиком жуткого Иркутского централа в 1987 году, что в эпоху интернета привело его в топ тридцать самых популярных блогеров русскоязычного ЖЖ сообщества.

В общем, каждый получил то, что заслуживал. Я отправился на два года в стройбат, мой педагог во Францию на стажировку. Я был глуп, но последователен. Мой учитель умен, но все его знание было всего лишь формой фарисейства. Худой, тщедушный, картавый умник был женат на русской бабе, работавшей в научной библиотеке. По сути, он был женат на книгах, которые он всегда имел в свободном доступе. Ирония заключалась в том, что его сын, став журналистом, одел в ухо серьгу и уехал на Украину, желая заниматься независимой журналистикой. Это судьба. Конец истории. Я всегда учился от обратного.

Мой лучший друг преподает санскрит. Мне, в таком случае, следует играть в карты и домино, но это последнее, чем бы я хотел заниматься. Я немного играю в шахматы, совсем немного, примерно раз в пятнадцать лет. Последний раз я обыграл Валеру – восьмидесятилетнего старика. Он так расстроился, что предложил мне реванш, но и в этот раз мне не хватило ума ему поддаться. С тех пор он всякий раз при встрече интересуется, как у меня обстоят дела с поиском работы. Сам он получает пенсию и зарабатывает игрой на гитаре в парке. Он почти оглох, давно играет мимо нот, но люди подают ему, потому что он как истинный фарисей умеет запасть человеку в душу. Его сын, тоже гитарист, бросил жену с четырьмя детьми. Вместе с супругой он несколько лет посещал баптистскую церковь, и там его унаследованное от отца фарисейство расцвело пышным цветом. Все кончилось в один день, когда жена узнала, что его набожность не мешает ему гулять на стороне. Всегда подозревал, что с этими сектантами что-то не так, их связывают не только духовные узы, но и физические. При этом у них до тошноты серьезные лица, как у людей, которые секс стараются подменить молитвой, но у них плохо получается.

Отдельная тема мои друзья. С большинством из них я покончил до отъезда в Америку. Шесть лет в эмиграции приучили меня к одиночеству. По факту они тоже оказались фарисеями. Гораздо более трепетными и уязвимыми, чем можно было о них подумать, глядя со стороны. Известно, что американцы довольно прямолинейные ребята. Америка и меня приучила к прямоте, которая многое в жизни упрощает настолько, что в знаменателе ничего не остается.

Помню, как-то в местном колледже преподавателем английского языка была очень тихая и предельно тактичная преподавательница языка, которая была столь осторожна в своем отношении к студентам, что казалась запуганной. На экзамене, давая задание написать эссе, она поставила классическую музыку. Первые несколько минут я терпел, но затем попросил ее убавить громкость.

– В чем дело? – испуганно спросила она меня, – Вам не нравится?

– Мне это очень мешает сосредоточиться на задании, – объяснил я ей. – Музыка выводит меня из себя.

– Простите, я думала, что это вас расслабит. Конечно, я ни за что больше не стану вас мучить!

Когда мы сдали задание, и класс считался формально законченным, я поблагодарил ее за уроки. Это был обычный жест вежливости, который ее неожиданно растрогал.

– Вы знаете, это был мой первый класс после долгого перерыва. – сказала она, – я очень переживала, что не смогу его довести до конца.

– Почему? – решил я сделать ей комплимент, – вы прекрасный учитель, вы так доходчиво все объясняете, что даже у таких «трудных» студентов как я, не возникает проблем с пониманием.

Неожиданно я заметил, что у женщины на глаза навернулись слезы.

– Моего сына убили несколько лет назад в Ливии. Он был офицером.

– Сочувствую вашему горю! – сказал я дежурную фразу, понимая, что случайно затронул чрезвычайно болезненную для человека тему.

– Хотите, я оставлю вам его имя? – неожиданно предложила она мне.

– Да, конечно! – ответил я ей, не понимая, что это для нее значит, но желая хоть как-то ее утешить.

Так в моем блокноте появилась запись. www.findagrave.com US navy SEAL, Tyrone Snowden Woods, Senior Chief Petty Officer CIA, Benghazi, Libya.

Четыре года спустя, я наткнулся на эту запись в своем блокноте, зашел на сайт, и обнаружил, что ее сын был одним из военнослужащих, которые погибли, защищая американское посольство в Ливии в сентябре 2012 года.

Иногда в жизни случаются встречи, оставляющие след, независимо от того, какой смысл ты им придаешь. Они почему-то не забываются, настойчиво взывая памяти, словно некий долг, который ты не исполнил.

На его виртуальном мемориале я положил символическую розу и оставил короткую запись: «Я знаю о вас от вашей мамы, преподававшей мне английский в колледже». Надеюсь, я написал эту фразу без ошибок.

Бывают истории, которые приобретают смысл из-за того, что ты проявил неуместную грубость по отношению к человеку, или даже чем-то его обидел. Всякое нарушение равновесия в отношениях людей может привести к рождению новой истории, которая неизвестно куда тебя приведет. Именно эта удивительная особенность текста – вести за собой повествование, и приучила меня к письму. В детстве я был склонен к бродяжничеству именно потому, что я был заворожен дорогой. Меня буквально тянуло пройти ее, чтобы узнать, что меня ожидает в конце. Как только я узнал, что у всякого текста есть то же магическое свойство – вести за собой, я научился писать без плана. Я полюбил письмо как игру, которой развлекал себя в минуты скуки и уныния. Я научился развлекать себя, сочиняя истории, и это мне понравилось даже больше, чем читать об увлекательных приключениях выдуманных героев в книжках. Жаль только, что я перестал испытывать трепет перед чистым листом, и моя фантазия уже не так исправно служит мне, я могу писать только о том, что пережил сам. Чтобы быть интересным мне приходиться не выдумать новые миры, а копаться в стыдных тайнах того, что лежит на поверхности, допрашивать с пристрастием собственную память, будить спящую собаку своей совести. И все же жаль той непосредственности и игривости, которая вовлекала мою фантазию в авантюры, когда я писал исключительно ради собственного удовольствия.

Кому-то примеры из жизни могут показаться пустым бахвальством, но иногда мне приходится прибегать к ним, чтобы подтолкнуть сюжет к развитию, заставить мое сердце волноваться и искать выход из сложной ситуации, в которую человек то и дело попадает с первого дня рождения. Если жизнь дана нам как урок, почему не использовать ее в качестве примера, тем более что далеко не всегда можно с ходу найти правильное решение. Порой лишь изложив свою историю в тексте, удается найти ее смысл, или связать ее с другими событиями из своего прошлого или настоящего. Если имеешь дело со словами, ты должен благодарить бога за эту способность каждый день, ведь именно она открывает глаза на тайны прошлого, будущего или настоящего. В словах заключен не только ключ к пониманию явлений, но и механизм, запускающий длинную цепочку твоих отношений с другими людьми, находящимися от тебя на расстоянии тысяч километров и даже сотен лет, не говоря уже о том, что словом можно пробудить некие силы вне тебя, чтобы заключить с ними союз и выпросить у них помощь. Это магия, как ты не избегай этого определения, и тот, кто ей владеет, имеет некоторые преимущества перед теми, кто полагается только на технику и собственные силы.

Наверное, можно развить в себе эту способность, во всяком случае, я всегда выступал за то, чтобы детей приучали к анализу своих мыслей и поступков в письменной форме в качестве упражнения, развивающего интеллектуальные способности. Мне приходилось читать историю о преподавательнице писательского мастерства, которой удалось в тюрьме добиться от заключенных значительного прогресса, когда они начали описывать свой жизненный опыт в форме эссе. Я не помню, как назывался тот роман. Что-то про острые каблучки, я читал его на английском.

Меня вдохновляют подобные примеры продолжать заниматься тем, что я делаю, как самым важным делом своей жизни. Своего времени мне не жаль, я самоуверенно отмерил для своих занятий вечность, поскольку уверен в том, что времени не существует – это условная категория, принятая на Земле, из-за иллюзии линейной протяженности истории человеческого существования. Малейшее нарушение гравитации привело бы к тому, что мы бы начали ходить на голове или летать по воздуху, как птицы.

К письму меня приучала мать. Она заставляла вести меня дневники в воспитательных целях. Я ненавидел это делать, но позже я вернулся к этой практике и начал вести дневник с четырнадцати лет. Все написанное мной до двадцати лет – несколько томов моих дневников и несколько коротких рассказов осели в архивах КГБ и там пропали навсегда. Дневники помогли мне не только развивать свои способности к сочинению, но и осознать, что я повторяюсь в изложении своих проблем. Я буквально годами способен ходить по кругу, не замечая этого. Это указывает на герметичность моего опыта, который мне пришлось насильно расширять. Благодаря этому у меня сложился солидный архив воспоминаний, который я могу использовать в качестве материала. И все же, я повторяюсь в своих эмоциях и настроениях. Исходя из этого, я сделал вывод о том, что человеку трудно шагнуть за стандартные пределы своих реакций, его опыт ограничен масштабами его личности, которая плохо поддается развитию, если постоянно не выбивать у человека почву из-под ног, не заставлять периодически приспосабливаться под новые обстоятельства. Я уехал в Америку, чтобы заставить себя измениться. Так случилось, что изменились все, но не я. Вся моя семья претерпела значительные метаморфозы, я же оказался там, где и был – в России. Когда я приезжал ненадолго в отпуск, я не замечал перемены. Я сразу же переключался на русский язык, мгновенно забывая об американской истории своей жизни так, как будто она для меня не существовала. Логично, что я вернулся в Россию, а моя семья осталась в Штатах.

Кстати, именно в Америке я начал писать интенсивно, каждый день, делая это так, словно это было моей второй работа. Логично, что и уставал я в два раза больше. Я научился подметать полы в школе одной рукой, одновременно набирая другой в телефоне очередной текст. Мой мозг кипел, он вынужден был моделировать литературную реальность, в которой я мог бы чувствовать себя комфортно, гораздо комфортнее, чем в реальной жизни. Но я оказался не способным жить в иллюзии вечно, однажды мне пришлось проснуться.

Я родился для того, чтобы писать, но одновременно я умер для семейной жизни. Я перестал интересоваться жизнью близких, я был полностью прогружен в процесс творчества, во время которого у меня отключались слух, внимание, чувство сопереживания и сопричастности. Больше всего это раздражало мою супругу, и это одна из причин, почему наши с ней дороги разошлись после двадцати семи лет брака, который едва ли можно назвать счастливым. По-настоящему, я почувствовал себя счастливым человеком, когда освободился, хотя это и было еще одним рискованным предприятием. Я опять выбил у себя из-под ног привычную почву, но на этот раз, моя тяга к экспериментам совпала с моими настоящими интересами. Наконец я стал таким, каким меня и задумала мать-природа, до того, как я связался с людьми, которые привыкли смотреть на жизнь, как на проблему, а на меня как на человека, нуждающегося в контроле и коррекции.

Не случайно мой друг советовал мне заняться буддизмом. Я проанализировал то, что чем я занимаюсь, и пришел к выводу, что это и есть буддизм в его изначальном смысле, хотя и не имел намерения следовать этому учению. Какое-то время я пытался развиваться в рамках православной модели христианства, к которой принадлежал по факту своего крещения, но на долго меня не хватило. Внешняя сторона христианского ритуала мне всегда казалась слишком театральной, чтобы всерьез предполагать за ней какое-то религиозное содержание. Но, тем ни менее, я согласен с канонами, и стараюсь придерживаться правила благочинного почитания христианских святынь, предполагая за ними способность оказывать сверхъестественное воздействие на мир земной и повседневную жизнь, включая и мою жизнь тоже. Мне приходилось встречаться с удивительными случаями проявления этих явлений, и я не стыжусь в молитве призывать помощь святых заступников в случае житейских затруднений. Мир сказочного и чудесного мне ближе, чем мир профанный, и я признаю за ним куда большую власть, чем власть человеческого ума. Я позволяю снам уводить себя за ограду своего опыта и пытаюсь постичь смысл тех образов, которые подсовывает мне мой разум, находящийся в состоянии блуждания и свободы от контроля сознания. Я полагаю, что область тех знаний, которыми он располагает, выходит за границы моей способности к анализу, и стоит дать ему шанс синтезировать нечто такое, что можно будет противопоставить стандартному знанию человека о мире и самом себе. У меня и выбор-то не богатый, учитывая мое отношение к области практического знания. И лишь то, что я все еще жив и здоров служит косвенным подтверждением правоты моей теории, поскольку в мире реальном подобные мне герои не имеют шансов на успех, который я все еще имею дерзновение когда-нибудь достичь.

Мир духовный долгое время оставался для меня абстракцией пока однажды его внезапное вторжение не повергло меня ниц.

Откровения имеют свойство посещать человека в самый неподходящий для этого момент. Со мной это случилось, когда я служил армии, в стройбате. Часть располагалась в городе Северодвинске, знаменитом своими подводными лодками, на верфях которого их строили и производили ремонт. Мы же, «зеленые», воздвигали жилые дома и казармы для моряков Северного морского флота. Строили как умели и, конечно, много хуже, чем они того заслуживали, морозя свои яйца в северных походах по студеным морям Заполярья.

Среди огромного разнообразия духовных развлечений доступных в армии, едва ли не самым популярным было пьянство. Пили все, что лилось: пиво из оцинкованных ведер, технический спирт, одеколон «Хвойный», клей БФ, антифриз и прочее. Однако на гауптвахту я попал по иной, недостойной даже упоминания здесь причине. Одним из высших предназначений «губы», как мы это понимали, было вносить элемент романтики в однообразную жизнь воина-строителя. На этот раз мои ожидания более чем оправдались.

В то утро нас – восемь арестантов-славян, под конвоем двух вооруженных автоматами казахов, повезли в кузове грузового автомобиля на кондитерскую фабрику.

Зато на кондитерской фабрике мне понравилось. Там работали какие-то изможденного вида невеселые и малоразговорчивые женщины, которых визит группы отчаянных арестантов несколько отвлек от монотонного занятия лепки булочек из теста. В два щелка, они добыли лимонную эссенцию, которую мы тут же разбавили в металлической кружке водой и пустили по кругу.

Лично я был разочарован. Никакого действия этого зелья на организм я не ощутил, и только уже в просторной камере, после сытного ужина тушеной капустой я почувствовал неладное.

После отбоя, во время традиционного обмена анекдотами и историями из жизни я, вдруг, осознал, что смысл рассказов от меня ускользает. То есть, я все слышу, но соль уловить не могу. Не смешно мне. «Тогда чему же я улыбаюсь?» —спросил я себя и тут же получил ответ от голоса, внезапно начавшего вещание в моей голове:

– Ты улыбаешься самому авторитетному человеку в камере.

Эта мысль меня удивила, и я усилием воли стер с лица прилипшую гримасу.

– Почему я улыбаюсь? – продолжал я вопрошать внутренний голос.

– Потому, – отвечал мне голос, что миром страх, все в нем основано на том, что люди подчиняются любой власти и любому авторитету, под страхом наказания или смерти. Улыбкой ты выражаешь свою лояльность.

И тут, перед моим мысленным, что называется, взором начали вращаться Земля, планеты солнечной системы, галактики. Все атомы и вещества, из которой состоит мироздание, пришли в движение. Причем двигалось это с ускорением, достигая каких-то космических скоростей, грозящих взорвать меня изнутри.

Это напрягло. Но диалог с внутренним голосом не прекратился. Голос излагал сжато, точно, конспективно, сопровождая сказанное визуальным рядом, как на хорошей лекции с 3D проектором.

Дальше последовали объяснения, из которых я понял, что вечное движение – это и есть реальное свойство мироздания. И даже время в этой системе не имеет никакого смысла – в одну секунду рождаются и умирают тысячи миров, и ничто не прибывает в покое и в протяженности. Времени нет, как нет и смерти. Смерть это всего лишь переход из одной формы в другую. Есть только скорость вечных преображений, и переживание этого состояния подобно тому, что испытывал бы человек, мчащийся на болиде прямо по Млечному пути.

Тут стало ясно, что надо тормозить, потому что можно и не вернуться из этого путешествия. Те самые молекулы, из которых состояло мое тело, начали набирать потенциальную скорость, норовя включиться в этот торжественный парад элементов во Вселенной. Я попытался сосредоточится на том, что происходит вокруг меня в реальности, и понял, что никто не замечает происходящих со мной метаморфоз. Мои приятели и соседи по камере продолжали лениво травить анекдоты и с ними явно ничего экстраординарного не происходило. Тем временем, внутренний голос продолжил увлекательный экскурс в процессы мироздания.

Покой, а вернее его иллюзия, устроены только на Земле. Это состояние, когда мы переживаем свою жизнь в истории, от рождения до смерти, само понятие истории, как протяженного во времени процесса, возможно только здесь. И страх смерти, это, собственно, условие того, что это состояние покоя останется незыблемым, потому что сама жизнь, в той форме, которая она существует на земле, нуждается в поддержании этой иллюзии. Власть, любой авторитет, словом, все те, кому мы улыбаемся, призваны следить за тем, чтобы люди продолжали бояться смерти, и поэтому сурово наказывают за всякое отступление от правила. Те из людей – самые просвещенные, кто осознал условность смерти, перестают испытывать страх и, тут же, нарушают равновесие системы.

Христос, как частный случай этой истории. Одна и та же история повторяется на Земле с постоянством часового механизма. Всегда находятся тот, кто поднимает бунт. Для него все заканчивается. Поскольку смерти нет, то он не умирает, а включаются в процесс бесконечных преобразований, в центре которого стоит некая Мысль, приближение к которой сулит достижение истинного счастья, недоступного на Земле.

Тут я смекнул, что речь идет о чем-то серьезном, что меня, по всей видимости, ожидает. Стены камеры должны были с минуты на минуту рухнуть и обнаружить выход в открытый космос. Я уже был твердо уверен в том, что меня окружают декорации. Система держала палец на спусковом крючке и требовался только знак, чтобы его нажать.

Я огляделся вокруг, и почувствовал, что мои сокамерники смотрят на меня с подозрением – это они были сейчас той властью, которая была призвана заметить сбой системы. Надежды на благополучное возвращение к привычной реальности почти не осталось. Я слишком много знал и поэтому должен был или умереть, или, как минимум, сойти с ума.

Впрочем, смерти нет, уверял меня голос, меня ждала скорость и вечный кайф преображений, в обмен на индивидуальность. И вот тут-то мне стало себя жаль, жаль этой своей жалкой индивидуальности, закованной на Земле в законы страха. Я не желал никаких преображений. От скорости, разрывающей организм, тошнило, хотелось вернуться к состоянию покоя любой ценой. В тот момент, мне не пришло ничего умнее в голову, чем произнести несколько раз вслух, родившееся в уме заклинание: «Я признаю законы страха». Это было, наверняка, глупо, но действенно. Вскоре газы лимонной эссенции прорвались из желудка и ударили в нос. Камеру наполнило благоухание лимона, а я буквально облился слезами. Слезы лились рекой. Мои суровые сокамерники не могли понять причины столь внезапной сентиментальности.

– Пахнет как в лимоновой роще! – заметил я, вытирая слезы, промокшим насквозь полотенцем.

Все дальнейшие эффекты более или менее походили на симптоматику банального отравления. Ночь прошла незаметно, утром я уже был в состоянии разговаривать с посетившим гауптвахту врачом, которому вкратце изложил свою версию произошедшего, предусмотрительно взвалив вину за свое отравление на ни в чем не повинную тушеную капусту. Честно говоря, мне стоило большого труда удержаться, чтобы не начать проповедь в духе: смерти нет. Это было откровением, с которым я не знал, что делать.

На следующий день мы всем личным составом гауптвахты загружали в грузовик декорации местного театра, уезжающего на гастроли. Тогда я был слишком погружен в себя, чтобы оценить тонкую иронию напрашивающейся аналогии. Первое время я находился под влиянием того опыта, который пережил и мне хотелось рассказать о нем всякому, кто встречался у меня на пути, но потом благоразумие одержало верх, и я постепенно успокоился. Сейчас я думаю, что высшим силам виднее, и мне не обязательно настаивать на сверхъестественной причине своего опыта, тем более что у него была вполне банальная причина – отравление алкоголем. То, что меня одного коснулось это откровение говорит лишь о более подверженной внешним влияниям природе моего организма. Эта индивидуальная особенность возможно та единственная особенность, которая и отличает меня от других людей. Но что мешает иным силам пользоваться этой особенностью как дверью, в которую они входят по своему желанию. Так или иначе это еще один повод благоразумному хозяину задуматься и постараться сделать все от него зависящее, чтобы этой дверью сильно не стучали. Как сказал кто-то из великих писателей: Меня никогда не привлекали сакральные знания именно по той причине, что чудеса подстерегают меня буквально на каждом шагу. Не дословно, но главную мысль я передал.

Компетентные люди наследуют землю, предоставляя фантазерам небо в полное распоряжение. От чего же так глупо устроена жизнь на земле, если на ней так крепко укоренены компетентные люди? Не скрою, я немного злорадствую. Компетентные люди вновь не справились с элементарной задачей.

В 70-е годы прошлого столетия, было много разговоров о войне, ядерной бомбе, и Лохнесском чудовище, ну и выпивали в компаниях, конечно. Я внимательно прислушивался к разговорам взрослых, поскольку меня вопрос войны сильно волновал. Был в компании один врач-кардиолог, он любил пошутить на тему того, что ядерный гриб прекрасен, и он был бы не прочь на него взглянуть. Его восторгов по этому поводу я не разделял. Женщины снисходительно просили его не пугать ребенка, но ему похоже льстило их внимание, и он всеми средствами поддерживал репутацию циника. В Лохнесское чудовище он не верил. Я таскал ему статьи из «Науки и жизнь» со снимками очевидцев, но он даже на них не смотрел, прикрываясь рукой с налитой рюмкой коньяка. С его слов, он единственный в городе владел приемами джиу-джитсу и поэтому легко одерживал победы в пивных, где любил устраивать потасовки. Это был яркий и неординарный человек, но погиб он в бою и не в пивной, а на воде, купаясь пьяным.

Это я к тому, что и тогда шутников хватало, но их еще не пускали на телевидение.

Писать не просто. Если долго заниматься одним и тем же делом, невольно начинаешь повторяться. Можно легко заблудиться в трех соснах, если пытаешься заработать себе на жизнь литературой. В этом деле ты один против всех. Домашние первые враги твои. И даже кот способен уронить ноутбук и погнуть вход зарядного устройства в твой планшет. Ты постоянно в минусах, и не знаешь, какая беда тебя подстерегает за углом. Но самый главный враг – это ты сам. Даже если ты действительно талантлив, способен ли ты с толком распорядиться своими дарованиями? Достаточно ли в тебе упорства, чтобы разобрать сюжет по полкам, расставить все точки и запятые по местам, поддерживать порядок в своих текстах, и каждый божий день устраивать им проверку, как дежурный офицер в казарме зеленых новобранцев?

«Мое любимое занятие» -

похоже на тему в начале текста.

Мое любимое занятие писать херню,

а могло быть: «Изделия из теста».

Снились демоны – будь они прокляты. Говорят, мол, в России две религии: спи до обеда и спи до ужина. И замашки у них воровские. Встретят людей, бахвалятся, идут между ними, будто в толпе, пытаются отсечь по одному от группы, фокусы показывают, как они ловко финки свои из карманов вытаскивают одним движением. Сами крупные, рослые, немного выше среднего человеческого росту, наглые, смуглые, будто с примесью восточной крови.

И все они вокруг духовного вертятся, будто старосты какие, присматривают за всем, что делается. Вдруг начали церковные предметы из монастырей выносить и в музеи помещать. Люди ходят, как на моление, но не всем эта суета нравится. Я тоже икону несу, кто-то увидал, из рук выхватил: смотри, дескать, что за редкость – «Солнце многоликое!». А следом еще несут – на ней семь крестов изображены. И по толпе шумок:

«А у наших батюшек все семь собраны!» В общем, благодать, как водится в таких местах.

Демоны кружком стоят, обсуждают что-то. Затем один из них к православным обращается с усмешкой: «Что ж вы такие хмурые, православные? Видать не много из вас истинно верующих, иначе бы живее ходили, и веселее пели!»

Двое в сторонке стоят, поглядывают.

– А ты чего едва ногами передвигаешь, словно старушонка?

– Не могу, – отвечаю – спина у меня болит.

– Это не спина у тебя болит! – другой мне говорит – рыжий, такой, кучерявый – Это говна в тебе много.

Я смотрю, что у рыжего в голове над глазом дыра, а в ней след, как от пули.

– Это – говорю – в тебе говна много. Смотри, вон, оно у тебя из головы лезет!

Ух и разозлились они!

– Ну, все, конец, тебе, сейчас мы тебя сношать будем.

– Да как же вы меня сношать будете, если конец у меня. Подгребайте скорее, вот я вас от тарабаню на пару.

Сам думаю: сто бед один ответ. Больше шуму поднимать надо, они огласки боятся. Давай их задирать и глумится, смотрю – отошли они от меня, зубами скрежещут, но решили с дураком не связываться.

Прежде чем что-то наступило, нужно что-то из себя выдернуть. Что-то напоминающее боль, жало, стрелу, которая пронзает тебя и мешает сосредоточится, как мне сейчас. Мне мешает сосредоточится боль в области желудка, но, с другой стороны, именно она заставляет меня собраться и искать выход из положения, потому что просто терпеть боль, не отвлекаясь ни на что другое очень трудно, это требует концентрации всех сил. Да, именно так, боль, с одной стороны, мешает сосредоточится, но, с другой, – заставляет собраться. Ерунда какая-то на первый взгляд, но мне трудно определиться с тем, какая оценка правильная. Да, меня боль заставила, наконец, отключить свой аккаунт в соцсети, где я просто бесцельно пропадал большую часть времени, открыть ноутбук и начать писать, потому что я ощущаю свою болезнь как неспособность выйти из своих бесцельных блужданиях в лабиринтах чужих проекций, чтобы наконец заняться чем-то, что для меня жизненно важно – своей болью, своим жалом, своей неспособностью быть человеком. Боль заставила меня отбросить все другие занятия. Так, когда у тебя бред, ты можешь заниматься только им, только в структуре самого бреда ты ищешь пути к выздоровлению, дергая за все двери подряд, в надежде, что какая-нибудь откроется, и ты целиком и полностью отдаешься этому занятию, хотя и понимаешь, что оно бессмысленно, но, с другой стороны, какой у тебя выбор? – нужно тянуть время и пытаться постепенно выбираться из того состояния в котором ты увяз. Для этого я отключил все внешние раздражители и целиком сосредоточен на причинах своей боли, стараясь ее как-то приглушить, обмануть, отвлечь ее от себя.