Читать книгу О, женщина! - Олег Стефанов - Страница 1
ОглавлениеВоссоединение
Это чувство посещает меня часто, почти каждый день.
Я вижу тебя сидящей в мягком кресле, у окна с незадёрнутыми гардинами. Поздний вечер. На улице давно зажглись фонари. Ты только что пришла с работы и ещё не успела переодеться в домашнее.
Я подхожу к креслу сзади, со стороны спинки. Осторожно обнимаю тебя за плечи: вот она, любимая женщина, здесь, сейчас, жива, здорова, обласкана и в полной безопасности. И, как награда, едва уловимый аромат твоих волос, будто издалека.
Воссоединение после разлуки. Одно из самых прелестных чувств, одна из самых ярких красок с палитры под названием «любовь».
Виолетта
С потерей желанной женщины потребность в ней вдруг многократно возрастает. И приходит уверенность, что упоительных минут, которые сулит духовная и физическая близость с нею, не будет больше никогда. Жизнь окончена. Потому что другой такой женщины нет во всём мире. Внутри пустота, всё как будто выжжено напалмом. Хандра становится привычной. Жизненный опыт мог бы спасти от страданий, но он наживается не к двадцати пяти, а значительно позднее.
– Герман, я зашла на минуту. Я должна тебе сказать. У меня появился ангел-хранитель.
– Кто? Я его знаю?
– Нет, вы не знакомы. Он сейчас ждёт меня внизу, возле подъезда. Я ухожу с ним.
– Погоди! Ты уходишь насовсем?
Спустя полгода после этого разговора, после изматывающих ссор и взаимных обвинений, Герман развёлся с женой. Став холостяком, он жил в кишащем мегаполисе отшельником, и годы таяли, разменянные на будни. Герман не спился. Наоборот, с головой ушёл в работу, хотя и не был трудоголиком. Он вовремя приходил в офис; прилежно исполнял свои обязанности; интересовался проблемами коллектива, а иногда даже выходил в курилку, чтобы послушать свежие сплетни.
– Герман, как жизнь молодая?
– Спасибо, не жалуюсь.
– Слышал? В экономический отдел устроилась на работу новенькая.
– Ну и что?
– Говорят, красавица, каких свет ещё не видал.
– Замечательно. А я-то при чём?
Герман встретил её впервые, спускаясь по лестнице. Она поднималась по ступенькам вверх, навстречу ему, читая на ходу какой-то документ. Удачный момент для того, чтобы разглядеть её с ног до головы, вблизи, не опасаясь за своё инкогнито.
На вид она была сверстницей Германа. Лицо словно с обложки глянцевого журнала, с идеальными пропорциями и гладкой кожей. На щеках румянец, как у подростка. Чувственные губы. Формы тела не по стандарту красоты, но от этого не менее привлекательные.
Поравнявшись с ней, Герман вдохнул аромат её духов. И его поразила не сама по себе красота этой женщины, а то смутное брожение, которое она в нём вызвала практически мгновенно. Германа охватило давно забытое, восхитительное чувство, или, вернее, предчувствие.
Вечером того же дня, закрыв глаза, Герман увидел её лицо, и понял, что попался. А через неделю Герман и Виолетта (так звали новенькую) случайно оказались за одним столом на вечеринке, устроенной по поводу дня рождения одного из сотрудников. (Или не случайно?). Общение сложилось сразу, поскольку открылось много сходных интересов и тем.
Осмелев, Герман пригласил Виолетту на медленный танец. Она согласилась и, очутившись в объятиях Германа, негромко попросила проводить её домой. Виолетта жила одна, без родителей, и ещё не была замужем. Она не любила возвращаться домой по безлюдным улицам, в одиночестве, в пустую квартиру.
Утром зазвонил будильник. Виолетта выключила его и прошептала сквозь сладостную негу:
– Не хочу на работу. Позвоню шефу и скажу, что заболела.
– Тогда я тоже заболел. Давай вечером сходим в кино? Или ты предпочитаешь театр?
– Да, милый.
– Что именно «да»? Кино или театр?
– Всё «да»!
Для Германа настала эпоха возрождения. Он вновь обрёл интерес к жизни. Не потому, что принял такое решение – восстать из пепла как птица Феникс, – а потому, что так получилось само собой. Пробуждение происходило постепенно – Герман чувствовал себя как ребёнок, которого ведут в парк на карусели, а он боится, что его обманывают и на самом деле ведут к стоматологу.
Вскоре они решили пожить вместе. Виолетта вручила Герману ключ от своей квартиры и призналась: «Мне надоело. Хочу пользоваться звонком. Хочу, чтобы кто-нибудь открывал мне дверь и обнимал меня у порога». Герман принял ключи со словами: «Как символично!». И им удалось создать свою собственную, маленькую и уютную вселенную.
А потом… Потом внутри Германа что-то сломалось. Страх в его душе стал теснить любовь. Ещё какое-то время Герман продолжал быть мужчиной Виолетты, но это уже был спектакль. Он вошёл в роль, освоился в предлагаемых обстоятельствах, ему повезло с партнёршей – и у него не хватало духу воскликнуть: «Стоп! Хватит! Занавес!».
Герман и Виолетта расстались неожиданно и странно. Без ссор. Без взаимных обвинений. Без видимых причин. Так два ночных экспресса летят навстречу другу в ярком свете прожекторов; с оглушительным грохотом катятся рядышком, почти цепляясь боками; а потом разъезжаются в разные стороны – и, в качестве итога, остаётся только тишина…
Сорвиголова в юбке
Вику нельзя причислить к сонму общепризнанных красавиц, но отказать ей в присутствии обаяния не смог бы никто. Её пышные формы незабываемы. Было достаточно сосредоточиться на них чуть дольше, чтобы потерять нить размышлений. «Пацаны, напомните, о чём я только что говорил?». Их гармонично дополняли крупные и, в тоже время, приятные черты лица.
Её улыбка обнажала пикантную подробность – щель между передними верхними зубами, как у ранней Аллы Пугачёвой. Длинные русые волосы Вики всегда были ухоженными. Её глаза непрерывно излучали озорство, а если называть вещи своими именами, то лукавство. (Но не коварство!). Одевалась Вика дорого и разнообразно. Её высокий рост иногда служил поводом для насмешек, особенно когда она становилась на котурны, которые в ту пору вошли в моду. Впрочем, на зубоскальство в её адрес Вика не обращала ни малейшего внимания.
В выходные дни, после репетиции самодеятельного театра, в котором мы с Викой познакомились, в клубе «зажигала огни прожекторов» дискотека. Именно так, высоким штилем, гласила афиша, которую можно было обнаружить только уткнувшись в неё носом.
Однажды в зал, сотрясаемый рёвом динамиков, неистовым топотом и визгом, вальяжно вошёл красавец-мужчина. Детина двухметрового роста. Про таких говорят «косая сажень в плечах». Взрослый, по сравнению с любым из нас, лет под тридцать. Спокойный, исполненный достоинства и уверенности в себе. Типичный фаворит женщин и баловень судьбы. Однако, среди танцующих пополз ропот недовольства: таинственный незнакомец оказался… американцем.
Американец расстегнул длинный чёрный кожаный плащ, который догадался не оставлять в гардеробе (молодец!), и стал изучать обстановку. Подойти к нему никто не решался. Отношение к нему возникло двойственное: с одной стороны всеобщее любопытство, с другой настороженность, готовая перерасти во враждебность. Дело в том, что «холодная война» была в самом разгаре, и нам в школах старательно вбивали в головы, что США – обитель врагов социализма.
Вика же, узнав о появлении незваного заокеанского гостя, отыскала его, и вскоре мы с изумлением наблюдали, как она мило с ним беседует, кокетничая и теребя пуговицы на его шикарном плаще. (Американец, как выяснилось, вполне сносно владел русским языком). Железный занавес, тогда казавшийся нам созданным на века, был сломлен Викой в считанные минуты.
Вику ярко характеризует ещё один эпизод, из ряда достопамятных. Мы гурьбой расходились по домам после удачной репетиции театра. Звучали шутки, дружеские розыгрыши, смех. Навстречу нам, чеканя шаг, шёл взвод солдат срочной службы. «Левой! Левой! Левой! Не растягиваться!», – командовал сопровождавший бойцов офицер. «Ну-ка, подержи!». Вика передала подруге свою сумочку и подошла к обочине дороги. Мы заподозрили, что она что-то затевает, и не ошиблись.
Когда служивые поравнялись с Викой, она, как ни в чём не бывало, наклонилась и принялась подтягивать колготки. Скрупулёзно. Сантиметр за сантиметром. На одной ноге, потом на другой. Её длинная юбка иногда оказывалась поднятой гораздо выше колен, делая доступными для взглядов роскошные виды.
Головы солдат, как по команде, повернулись к Вике. Равнение-на-Вику. Строй смешался. Управляемость и боеспособность подразделением на некоторое время была утрачена. У всех, кто был вольным или невольным свидетелем того сеанса массового гипноза, зарделись щёки. У всех – кроме Вики. Когда взвод скрылся за поворотом, она вернулась к нам, довольная и хохочущая. Кто в курсе, тот со мной согласится: во времена «застоя» увидеть нечто подобное публичному стриптизу можно было только во сне или в зарубежном кинофильме, да и то не во всяком.
Девушка не должна курить и прикасаться к алкоголю, даже к лёгкому вину.
Девушка не должна часто и подолгу смеяться, чтобы не прослыть легкомысленной.
Девушка не должна первой проявлять в любви инициативу, её удел – ждать предложений от парня.
Девушка не должна…
Я мог бы составить длинный список нелепых обычаев времён моей юности. Эти советские табу Вика нарушала ежедневно. Легко и непринуждённо.
Я не претендую на всесторонний анализ характера Вики, или на подробное изложение моих впечатлений о ней, и начал рассказ только ради того, чтобы проиллюстрировать одну-единственную мысль. Признаюсь, когда-то давно незаурядность Вики я не считал её достоинством. Её блестящие импровизации потешали меня, как и многих из нашей театральной компании, иногда даже восхищали, но я был уверен, что никакого проку от них нет, и быть не может. Ни для неё, ни для окружающих.
Более того, такие натуры, как Вика, я воспринимал как поверхностные (при всём уважении!). Баламут он и есть баламут, какие у него перспективы? Моими искренними симпатиями тогда могли располагать только бунтари или интеллектуалы, поскольку за ними будущее, как я полагал. (Другими словами, мне нравились хиппари с гитарой наперевес и очкарики с шахматной доской в подмышке!). Заблуждение семнадцатилетнего созерцателя!
Теперь, спустя несколько десятилетий после юности, моё мнение изменилось коренным образом. Сейчас я знаю точно, что именно неординарные люди, взрослея, превращаются в первопроходцев и первооткрывателей, в лидеров, в успешных руководителей, предпринимателей или волонтёров. Смена эпох и тектонические сдвиги в общественном сознании таким людям нипочём. К любым произошедшим переменам они сначала приспосабливаются, а потом ставят их себе на службу.
Контакт с Викой я потерял очень давно, но рискну предположить, что её жизнь сложилась более чем благополучно. На вопрос «как ты хотела бы жить?» Вика, вероятно, ответила бы «я хочу жить так, как хочу!». Разумеется, нечто подобное может заявить каждый второй житель планеты. Разница в том, что одни только собираются начать жить по-своему, а другие уже живут, игнорируя предрассудки и «тиранию общественного мнения».
Энтропия любви
Саша? Идеальный муж! Не верите? Спросите кого хотите. Родственников. Соседей. Знакомых. За ним Лариса чувствовала себя как за каменной стеной. Когда грудного Сан Саныча, их сына, нужно было кормить ночью, это делал Саша. Ларису он не будил, ведь завтра ей на работу, она должна отдохнуть. Он приподнимал спящую жену с дивана и усаживал спиной к ковру, висевшему на стене. Брал на руки Сан Саныча, подкладывал под мамину грудь, и, сытого, возвращал в кроватку. Ларису тоже укладывал, укрывал одеялом, и только потом ложился сам.
Саша! Блондин с голубыми глазами, могучим торсом и ногами атлета. Умный и эрудированный. Общительный. Оптимист. Весельчак. Умел заработать деньги и достать для жены дефицитную одежду, обувь, продукты. Никогда и никому не жаловался на свои проблемы, и казалось, что у него их нет, и быть не может. Бог, спустившийся на землю с вершины Олимпа!
Когда Лариса объявила Саше, что бросает его и переезжает к другому мужчине, были удивлены и недовольны даже её родители. Саше разрыв почти десятилетних отношений давался тяжело, без алкоголя не обошлось. Особенно он страдал от отсутствия общения с Сан Санычем, которому тогда уже исполнилось три года – щёки как два спелых яблока.
Ещё вчера Саша и Лариса нуждались друг в друге, как в воздухе для дыхания, и вот, опустились до вражды, почти до ненависти. Представьте себе какой-нибудь прекрасный город, лежащий в руинах после бомбёжки. Осколки несбывшихся надежд. Пепел отвергнутых желаний. Миражи счастья. Вместо ароматов бьющей фонтаном жизни – удушливый запах гари.
Разрушенный город можно восстановить, и даже усовершенствовать, расширив проспекты, насадив новые клумбы, заменив устаревшие коммуникации на более современные. Пройдут дожди, сойдут снега, и в него вернутся и жизнь, и веселье. Любовь возродить нельзя. И улучшить нельзя.
В какой-то момент стало невозможно разобраться, как всё случилось, кто прав и кто виноват. Выход был только один: бежать! Куда глаза глядят. Чтобы поскорее всё забыть. Иного не дано.
Лариса и Саша начали жить врозь. Вскоре после этих событий мы с Ларисой случайно встретились в городе и разговорились.
– Я развожусь с Сашей. Официально. Уже подала документы.
– Сожалею.
Зачем Ларисе понадобилась откровенность с посторонним мужчиной, который в её жизни ноль без палочки? Хотела оправдаться перед давним другом семьи? Найти опору в человеке, не склонном кого-либо порицать? Не знаю. Для меня эта случайная встреча была шансом задать вопрос, который меня мучил.
– Лариса, почему ты приняла такое решение? Что с Сашей было не так?
– С Ромой мы знакомы со школы. Он уже тогда был в меня влюблён. Саша, конечно, практичный. Рома слабее, не от мира сего, зато он дарит мне стихи. Хочешь послушать?
Лариса вынула из сумки затёртую школьную тетрадь, исписанную незнакомым мне почерком, открыла её и начала читать. Как и следовало ожидать, Рома был не Байрон. После третьего стихотворения мне стало скучно, но останавливать Ларису было как-то не с руки. Я пропускал текст мимо ушей, прислушивался к нюансам звучания дрожащего голоса Ларисы, и наблюдал, как её глаза постепенно увлажняются от слёз, и как по ресницам скользят маленькие капельки. Отчего она плакала? Быть может, от счастья. Быть может, от горя. Или и того, и другого, вместе взятых.
Несвоевременность
Полюбив Его, Она позабыла о гордости и об устоявшихся нормах поведения – в том смысле, что действовать начала первой. Она записалась актрисой в самодеятельный драматический театр. Не потому, что очаровалась магией кулис, а потому, что в этом театре был Он. На каждой репетиции Она подпирала руками бока и спрашивала: «Когда ты, наконец, пригласишь меня на свидание?».
Он влюбился в Неё с первой встречи, и уже давно открылся бы Ей, если бы не боялся её отказа. Он вбил себе в голову, что мужем такой красавицы может быть только Ален Делон. Её фотографию он носил в рюкзаке за тысячи километров от дома – но Ей никогда об этом не говорил.
Став студентами, они не виделись. Чтобы обмануть память, Он флиртовал с другими девушками. К четвёртому курсу Он почти забыл о Её существовании, поэтому удивился Её звонку. Она попросила о встрече, и добавила, что «нужно поговорить».
Вечером того же дня они вместе бродили по городу. Он был в ударе, говорил о театре, в который вскоре должен получить распределение. Говорил о впечатлениях от первого знакомства с новым городом, и с главным режиссёром театра. И о том, что ему обещана главная роль в новом спектакле-мюзикле…
– Не уезжай, – сказала Она вдруг, оборвав Его на полуслове.
– Что?, – Он нахмурил брови, как будто не расслышал.
– Не уезжай!…
«Не уезжай» означало «люблю». Он это понял. Почувствовал. Она ждала ответа. Он смог выдавить из себя тихое «прости». В его жизни все решения были приняты, все планы сверстаны. Она в этих планах не значилась.
Его и Её заветная звёздочка на небосклоне вспыхнула – и погасла. Роман, который мог быть навсегда, не продлился и пяти минут. Они расстались. Чтобы больше никогда не увидеться.
Он пошёл домой пешком. Хотелось побыть одному, помолчать и подумать. Сквозь пелену медленно падающего снега Он пытался разглядеть своё будущее. Будущее без Неё…
Сны о любви
Ты моё море. Иногда бурное, иногда ласковое, всегда неповторимое. Каждое утро я спешу к тебе, блуждая среди неясных очертаний грёз. Я жду мгновенье, когда моего лица коснётся бриз, и передо мной вдруг распахнётся необозримая даль.
«Вот и ты! Привет! О чём ты сегодня думаешь?»
Как я услышу твой ответ? В криках чаек? Но я не понимаю их языка. Я угадаю твоё настроение по их полёту? Попробую, хоть я не дельфийский оракул. Или мне попытаться расшифровать причудливые кружева, которые сплетают над тобой облака?
Когда ты рядом, время летит незаметно. Можно долго слушать шёпот твоего прибоя, сидя на тёплом мягком песке. Хочется остаться, и постичь все тайны, скрытые в твоих глубинах. Но сон постепенно рассеивается, сменяется явью. Я удаляюсь, наблюдая как исчезают мои следы, смытые твоей волной.
«Пока!»
Знаю, что завтра утром я опять буду здесь, не в силах противиться твоему притяжению.
Ты – моё море.
Ты – моя загадка…
Бегство
Зазвонил телефон, и я ринулся к нему, энергично дожёвывая рогалик с повидлом.
– Алло!
– Приди ко мне. Сейчас.
Это была Люда. В моём воображении возникло её красивое лицо, пухлые алые губы, белые волосы и ножки приятной полноты.
– У меня сегодня репетиция. Игорь купил звукач, будем испытывать.
– Что такое «звукач»?
– Звукосниматель. Он позволяет из акустической гитары сделать электрическую.
– Олег! Надо поговорить.
«Надо поговорить». Интересно, о чём? Ладно, надо так надо. Я залпом допил горячий чай, впрыгнул в кеды и через пятнадцать минут был возле её пятиэтажки.
Я постучал в дверь. Через некоторое время дверь отворилась, и на пороге появилась Люда. Прелесть, как она была хороша!
– Что у тебя со звонком?
– А что у меня со звонком?
– Ничего особенного. Он не работает.
– Да? Вот на эту кнопочку не пробовал нажимать?
Сквозь шутливый тон разговора веяло холодком. Люда была чем-то недовольна. Чем? «Скоро выяснится», – подумал я.
Мы присели на диван. Люда молчала, не глядя на меня.
– Ты в шахматы играть умеешь?, – спросил я, чтобы заполнить возникшую пустоту.
– Да.
– Сыграем?
– Я их ненавижу.
Да. Определённо, Люда была не в духе. Она поднялась с дивана и зашагала по комнате, на ходу одёргивая низ батника, который дома носила навыпуск.
– Ты куда?
– За шахматами.
Жеребьёвка показала, что я буду играть чёрными.
– Ты готов?
Я кивнул, и она двинула вперёд королевскую пешку.
– Какое коварство! Всё, я сдаюсь!, – пошутил я.
Люда, сосредоточенная на чём-то внутри себя, не улыбнулась.
– Это правда?
– Что?
– Ты вчера после школы провожал Олю домой?
Ага! Вот в чём дело. Тон, которым это было сказано, мне показался чересчур трагическим, но, тем не менее, искренним.
– Кто? Я?
Моя попытка изобразить крайнее изумление не удалась.
– Ты был у неё в гостях?
– Как ты узнала?
– Значит, был. Олег, зачем топтать мои чувства? Скажи мне, что у нас с тобой? Только правду, чётко и ясно.
Красивые черты её лица исказились, и мне показалось, что она сию секунду либо бросится на меня с кулаками, либо разрыдается. Возможно, и то, и другое одновременно.
– Мне пора на репетицию, – буркнул я, пытаясь разрядить обстановку.
– Сбегаешь? Мы не доиграли, – в её голосе прозвучали неприятные нотки сарказма.
– Партия отложена. Мой ход!
Она проводила меня до входной двери, не проронив ни слова. Оказавшись в подъезде, я облегчённо вздохнул. В самом деле, это было похоже на бегство. Да, это было бегство. Бегство от женского вопроса, поставленного ребром. У меня сейчас не было желания что-то с ней обсуждать или объяснять. Тем более, мне не нравилась роль виноватого, который вынужден в чём-то оправдываться. В чём я должен оправдываться? В том, что мы с Олей ели мороженое и слушали новый концерт Deep Purple?
Любопытство, которое я испытывал несколько минут назад, стоя под дверью Люды, улетучилось. Моё внимание постепенно переключалось на двух длинноволосых хиппарей, которые уже настраивают гитары, поглядывают на часы и вспоминают меня в самых изысканных выражениях. А что же Люда? Не знаю. Возможно, я ей позвоню, но только не сегодня…
Первый поцелуй
Её соседи смотрят программу «Время». Значит, уже девять часов вечера, а я ещё не дома. Да, я ещё не дома. Наверное, потому, что дома я только в её объятиях. Какой по счёту этот медленный танец? Десятый. Или одиннадцатый. Пора бы мне решиться.
А если она не разрешит поцеловать её в губы? Отвернётся, предположим. Или вообще оттолкнёт? Моя гордость не позволит мне смириться и забыть. Что тогда?
Она мне нравится? Да. Очень. И даже более того. То, что мне действительно необходимо от жизни, я нахожу только в её глазах. А я ей нравлюсь? Думаю, я ей не противен, во всяком случае. Тогда откуда выполз червячок сомнения?
Какой же я, однако, отщепенец! Другие люди послушно смотрят программу «Время», а я вместо новостей кручу вражескую попсу. Партия меня учит, что секса в СССР нет, а я вознамерился, тем не менее, целоваться. Причём всерьёз. Не по-детски. Я бунтарь. Я диверсант. А она – моя несчастная жертва.
Забавно, что именно она – комсорг нашего класса. Как мне пришло в голову подбивать комсорга целоваться? Мы с ней сейчас должны изучать материалы какого-нибудь съезда. Обсуждать международное положение. Или рисовать стенгазету. А мы чем заняты? Страшно подумать! Определённо, я общественно-опасная личность.
Что нужно делать, когда целуешься в губы? Не знаю. Откуда мне знать? В школе этому не учат. Дома тем более. Вот возьму и опозорюсь! Стоп. Лучше думать о хорошем. Может быть, она мечтает о поцелуе, как и я? И уже давно его ждёт? Вот, сейчас удобный момент.
Звонит телефон? Или мне показалось? Да, телефон. Облом.
– Прости, я должна снять трубку.
– Должна? Кто он?
– Дурацкая шутка. Это мама, наверное. Сделай музыку потише.
– Постарайся не задерживаться.
– Ладушки. Пусти.
Мне без неё одиноко, даже если она ненадолго выходит в смежную комнату. Так. Погода на завтра. Программа «Время» окончилась. Стало быть, половина десятого, а я не продвинулся ни на шаг. Соседи выключили телевизор. Наверное, легли спать. «Здоровый сон – залог высокой производительности социалистического труда», – подумал я, и ухмыльнулся.
Чтобы чем-нибудь себя занять, я принялся рассматривать корешки книг на полке. Это занятие мне быстро надоело. Книги не заменят мне её. Мой взгляд оторвался от книг и заскользил по каким-то семейным фотографиям. Что можно сказать о характерах и судьбах этих людей? Я попробовал потренироваться в физиогномике. Не полегчало. Я вздохнул и направился к окну.
На улице шёл снег. В жёлтом свете фонаря возник силуэт гражданина в расстёгнутом пальто. В поведении гражданина угадывались признаки алкогольного опьянения. На минуту его эскапады меня развлекли, и даже позабавили. Потом я живо представил себе, как это бесчувственное тело на четырёх костях приползёт домой, и будет куролесить. Не позавидуешь его жене и детям. И внукам. И соседям. Моё воображение разбушевалось, и чтобы обуздать его, я отвернулся от окна.
Ожидание начало меня тяготить. Меня не покидало опасение, что прекрасная сказка, в которую я едва успел погрузиться, прервётся. Где же она? Я весь превратился в большое ухо, которое жадно ловило каждый шорох из-за межкомнатной двери.
Наконец-то! Жалобно звякнул телефонный аппарат, потревоженный брошенной на него трубкой. Скрипнул паркет. И она впорхнула, сияя улыбкой.
– Ты случайно не меня ждёшь?
– Между прочим, я два раза порывался уйти.
Словно балерина, она грациозными прыжками приблизилась ко мне и присела на мои колени.
– Ты не уйдёшь от меня. Никогда.
– Ух, ты! Откуда такая уверенность?
Вместо ответа она обвила мою шею руками и нежно коснулась губами моих губ. Я замер от неожиданности и обнял её за талию. Свершилось! Наш следующий поцелуй был уже вторым.
Мгновенное взросление. Несколько секунд назад мы с ней были отдельными сущностями, и вот, сплавились в единое целое. Принадлежать друг другу безраздельно, пусть даже недолго: поразительное, незабываемое мгновенье. Из неведомых источников к нам пришло знание, что с завтрашнего дня мы друг для друга будем обязательны. Отныне у нас есть своя тайна, которую надлежит хранить и оберегать. Если существуют невидимые мосты, соединяющие сердца людей, то поцелуй – самый надёжный из них.
Когда за моей спиной хлопнула подъездная дверь, я подумал: «Спасибо ей!». Нужно завтра в школе, на первой же переменке, выбрать момент и сказать ей это вслух. Не забыть! Только бы не забыть!
– Подскажите, пожалуйста, который час?
– Десять. Загулялись, юноша.
Да, точно. Юноша сегодня загулялся. И не сделал домашнее задание по алгебре. Стоп. Почему я думаю о всякой чепухе? И почему я бегу? На собственную казнь спешить не обязательно. Шутки шутками, а ведь, в самом деле, предки меня убьют. Без вариантов. Ну и пусть. Теперь не имеет значения.
Я шёл домой, и многоэтажная окраина города не навевала на меня тоску, как обычно. Во мне пронзительно звучал хрипловатый голос Демиса Руссоса: «From souvenirs to more souvenirs I live»… Иногда я улыбался. Иногда скакал вприпрыжку. Словом, парень заболел! Диагноз: острый приступ невыносимого счастья. И все мои мечты сводились к одной, очень простой и непритязательной: дождаться завтрашнего вечера…
Предчувствие любви
Серая безликая многоэтажка. Архитектурное недоразумение, способное чувствительную натуру вогнать в депрессию. Именно её обшарпанному подъезду было суждено стать Храмом Любви для советского юношества. Вместо фресок и разноцветных смальт – скабрёзные надписи на стенах, нанесенные копотью от спички. Вместо свечей – электрические лампочки в плафонах, обильно покрытых паутиной. Вместо ладана – удушливый запах испарений из мусоропровода, особенно летом. Посреди этой разрухи вершились таинства любви, от коленопреклонённого признания и первого поцелуя до прощального «прости!». Всесоюзный любовный андеграунд.
Двумя этажами выше в замке повернулся ключ, и дверь открылась:
– Наташа, сколько я буду повторять?
– Папа, мне нужно поговорить.
– Если ты не придёшь через пять минут, я сам спущусь.
– Хорошо. Я услышала.
Дверь захлопнулась. Мы с Наташей обрели друг друга ещё на пять минут.
Полагаешь, нельзя предаться пылкой страсти, будучи запертым в тесной лестничной клетке? Ошибаешься. Ещё как можно. Вопреки мириадам страхов и запретов. Невзирая на предрассудки и предубеждения. А для случайных прохожих – жильцов, не признающих лифт, – мы вдвоём штудируем учебник геометрии. Если бы бетонные стены подъездов могли заговорить, они поведали бы миру тысячи сокровенных тайн, в том числе и мои. Вернее, наши.
Поначалу мне казалось, что наш интерес друг к другу со временем будет лишь усиливаться. И вдруг налетела тоска. Без видимых причин. Не на день. И не на неделю. На месяцы! Поделиться болью не с кем, да и какой смысл? Весёлый никогда не поймёт грустного. Я был вынужден остаться со своим странным сплином один на один.
Утром зачем-то идёшь в школу. Сидишь за партой, как глухонемой, глядя в окно. Вечером бродишь по опустевшим улицам города, как Тесей в лабиринте Минотавра. Заявляешься домой за полночь. Незаметно просачиваешься в свою комнату. Уединяешься и, не включая торшер, припадаешь ухом к магнитофону. С головой погружаешься в «Pink Floyd» или в «Black Sabbath». Если тоску нельзя изжить, если нельзя убить её, как мифического быка, остаётся привыкнуть к ней и испить её горечь до дна.
Синусоида должна достичь нижней точки, чтобы оттолкнуться от неё и начать движение наверх, к пику. Назовём нижнюю точку хронической апатией. Апассионата.
Назавтра условленная встреча с Наташей. Она превзошла сама себя и пришла без опоздания. Чтобы развеять мою угрюмость, шепнула что-то ободряющее. Потом нежные объятия и поцелуи. Как обычно. Как привычно. А окрыляющее happy to be не снизошло. Нить, которую мне протягивала моя Ариадна, снова и снова выскальзывала из моей руки.
И день ото дня отношения всё прохладнее. И моё молчание в ответ на её настойчивые расспросы. Что я мог объяснить ей, если сам ничего не понимал? Я полагал, что виновата хандра, к которой я склонен от природы. Мне становилось не по себе, когда я замечал Наташино недоумение и растерянность. Она, в конце концов, ни при чём, и делала всё, что в её силах, чтобы замедлить приближение пропасти. Ещё мучительнее было увидеть на её щеке слезу.
Лишь спустя годы, накопив некоторое количество жизненного опыта, я начал догадываться: то была тоска-ожидание. Тоска-предчувствие. Мечта о чём-то большем, чем наивные плотские утехи старшеклассника. То была жажда всепоглощающей любви к женщине. Настоящей любви. Величественной любви. Небывалой. Или даже немыслимой. Звучит, возможно, чересчур пафосно, но моё тогдашнее состояние отражено верно.
Ни один мудрец не раскроет смысл словосочетания «настоящая любовь». Никто не знает, как её распознать и как отличить, например, от мимолётного увлечения. Не существует универсального эталона настоящей любви, подобного эталону метра в Париже. Остаётся лишь ждать такую любовь, как чудо. Непостижимое и непредсказуемое. И, может быть, оно когда-нибудь случится. Может быть! Быть может…
Мой новый незнакомый
Великий театральный режиссёр, Константин Сергеевич Станиславский, учил, что всё самое интересное происходит в тишине, в зоне молчания. Мне недавно довелось убедиться в его правоте.
Это было весной. На дворе ласковый май. Я стоял на трамвайной остановке. Рядом со мной – мужчина лет 40-45. Ждём. Скучаем.
Мимо остановки прошла девушка. Молодая. Красивая. Длинные распущенные волосы. Стройные ножки из-под короткой юбки. Мой сосед проводил её пристальным взглядом. Пожалуй, чересчур пристальным. Он показался мне эдаким переростком, поскольку я сам никогда не смотрю девушкам вслед.
Девушка, ничего не подозревая, шла и удалялась от нас. Десять метров. Двадцать. Мой сосед по остановке буквально пожирал её глазами. Мне стало ясно, что дело не в гормонах, потому что мимо нас прошли и другие девушки. Тоже красивые. И в коротких юбках. Но он не обратил на них внимания.
Скабрёзная комедия для меня плавно сменилась мелодрамой. Присутствовать при чужом страдании – тяжкий труд, присутствовать при зарождении чьей-то влюблённости – удовольствие. Мой случайный незнакомый изменился в моих глазах, теперь он стал для меня солидным мужчиной, который не лишён, однако, способности к лирическим переживаниям.
Девушка удалилась метров на триста, и теперь манящие изгибы её тела рассмотреть было невозможно. А он всё смотрел ей вслед. Тротуар сделал поворот, и она скрылась из вида. Я полагал, что спектакль окончен. А он по-прежнему смотрел ей вслед. Только теперь он смотрел куда-то в пустоту. Точнее куда-то внутрь себя. Его глаза вдруг наполнились тоской, да такой, что мне стало как-то не по себе. Вот-вот на его щеке появится слеза. Мне показалось, что ему стало тяжелее дышать. Это было похоже на физическую боль. Лирическая мелодрама сменилась для меня драмой. Или даже трагедией. Теперь мой герой определённо вызывал у меня не желание съязвить, а живой интерес. Кто они друг для друга? Они были когда-то знакомы? Или нет? Она ему кого-то напомнила? Возможно, она нечаянно разбередила его давнюю, но так и не зажившую душевную рану. И он представился мне человеком, который умудрён жизненным опытом и перенесенными страданиями.
Ещё долго я был под впечатлением от увиденного. Я подумал, что из нас троих только девушка не узнает о произошедшем ничего. Она не узнает ничего, даже если прочитает эти строки. А жаль…
Любовь, которой не было
Будучи старшеклассником, я пытался найти универсальную формулу любви. Любовь равняется внешняя красота плюс родство душ, помноженные на своевременную встречу. Слишком просто? Пожалуй. Любовь больше похожа на уравнение с множеством неизвестных…
Я не обознался. Это действительно была Татьяна Сергеевна, мой школьный учитель. Она стояла на пешеходном тротуаре, расстегнув пальто, склонив голову и придерживаясь рукой за ствол клёна. Предчувствие беды придало мне храбрости, я подошёл к ней и спросил: «Татьяна Сергеевна, Вам плохо?». Она медленно, с неохотой, повернулась на звук моего голоса. «Олег? Здравствуй! Ничего. Всё в порядке».
Красота Татьяны Сергеевны с возрастом не потускнела. Идя по улице, она всегда стыдливо опускала глаза, как будто хотела сказать: «Да, меня природа одарила щедро, я знаю, и прошу меня за это простить!». Единственная женщина, на моей памяти, носившая тогда шляпку с вуалью. В ХХ-м веке вдруг что-то из далёкого и туманного ХIХ-го. Татьяна Сергеевна была аристократична не только внешне. Стоя рядом с ней, слушая её, хотелось вытянуть руки по швам, щёлкнуть пятками, будто шпорами, и застыть в подобострастном молчании. Или вызвать на дуэль какого-нибудь наглеца, посягнувшего на её достоинство.
Странно. От физической боли, которую Татьяна Сергеевна испытывала в ту минуту, её глаза стали ещё прекраснее. «Вас проводить?». «Да! Если можешь. Я живу недалеко, в соседнем доме». Она взяла меня под руку.
Пока мы шли, она посмеивалась над своей походкой и рассказывала о том, как когда-то давно перетрудила правую ногу, занимаясь в балетной студии. «Дальше я сама. Спасибо, Олег!». Я открыл дверь подъезда и придержал её, чтобы не захлопнулась раньше времени. Прощаясь, Татьяна Сергеевна увидела в моих глазах нечто такое, что заставило её изумиться и на несколько секунд забыть о боли…
К аудитории, где Н. В. проводила занятия по русскому языку и литературе, было паломничество. Во время переменок там можно было увидеть учеников и учениц разных классов, разного возраста. На Н. В. приходили поглазеть, от нечего делать, как на бесплатный концерт. Приоткрывали дверь, заглядывали в щелку, и убегали, хихикая и неестественно тараща глаза.
Н. В. была беременна. От старшеклассника. От своего ученика. И об этом знала вся школа. Что и говорить, ЧП районного масштаба. В глазах общественного мнения, учительница Н. В., разумеется, была «аморальная» и «безнравственная». «Нагуляла» и теперь «принесёт родителям в подоле». Совратила несмышлёныша. Сбила беднягу с пути истинного. И прочее, и прочее.
Каково это – слушать на педсоветах многочасовые проповеди своих коллег о «здоровой ячейке общества»? Каково это – носить в себе ребёнка, будучи погружённой в море осуждения? Накал тех страстей приводил меня в ужас, и я помню его даже сейчас…
Эти две учительские истории тогда сплелись в юношеском сознании в причудливую фантасмагорию мыслей и чувств. Я оказался неспособным руководствоваться мудростью, или хотя бы здоровым эгоизмом, который меня часто выручал. Мне было проще затянуть на шее своей любви петлю. И заставить любовь к Татьяне Сергеевне умолкнуть навсегда. А потом сказать себе: не было никакой любви, потому что и быть не могло! И принять свой самообман, как непреложную истину.
Женские тайны
Есть женщины, в присутствии которых на пять минут теряешь дар речи. Во всяком случае, по молодости, при первом знакомстве или при неожиданной встрече. Так было со мной, когда меня пригласил в гости знакомый – и не предупредил, что в то же самое время будет принимать свою сестру.
Знакомого звали Григорий. Болгарин. Красавец-мужчина. Его сестру звали Татьяна. Восточный тип: смуглая кожа, тёмные большие глаза, чёрные густые волосы, вьющиеся от природы. Свою неординарную красоту Татьяна не считала поводом для высокомерия и общалась непринуждённо.
Когда ко мне, наконец, вернулась способность говорить, случилась другая напасть: куда-то девался мой интеллект. Видимо, Татьяне наскучили наши попытки её позабавить и она стала искать развлечений на стороне. Её внимание привлёк Гришин ручной пружинный эспандер. Она вняла Гришиному совету не растягивать его на груди, наступила ногой на одну из ручек, а вторую потянула вертикально вверх. Не для самосовершенствования, конечно, а потехи ради.
Всему виной наличие зрителей, наверное. Татьяна действовала неосторожно. Ручка растянутого эспандера выскользнула у неё из-под ноги и ударила её по лицу. Татьяна выронила эспандер, закрыла лицо руками, быстро повернулась к нам спиной и замерла.
– Тебе больно?, – мы с Гришей сказали это почти одновременно.
– Что у меня с лицом?, – спросила Татьяна.
– Ничего!, – заверил Гриша.
– Гриша! Что у меня с лицом?
– Честное слово, ни царапины!
Наши настойчивые уговоры, наконец, подействовали. На лице Татьяны и вправду не было следов происшествия. Наощупь она ничего не могла обнаружить и вскоре успокоилась. Когда мы снова вернулись к светской беседе, я увидел как у Татьяны на лбу, чуть выше глаза, вздувается шишка. Сначала едва заметная, потом больше, потом ужасающая.
Я вопросительно посмотрел на Гришу. Гриша взглядом прокричал мне: молчать! Я подчинился. Он брат. Ему виднее. Я ощущал почти физическую боль и мне хотелось схватить Татьяну за руку и бежать вместе с ней к холодильнику за льдом.
Мы с Гришей старались не менять тон разговора, вели себя как ни в чём не бывало, и, вероятно, в тот момент были похожи на придворных интриганов. Татьяна ничего не подозревала. И снова случилось неожиданное – на этот раз со знаком плюс. Шишка стала уменьшаться. Так же быстро, как и выросла. Наконец, она почти пропала.
Женщины тщательно прячут от мужчин свои тайны. Бывают лишь редкие мгновенья, когда завеса вдруг приоткрывается. Когда Татьяна воскликнула «что у меня с лицом?», в её голосе отобразилось то, что заставляет женщину терпеть диеты, делать маски, ложиться под нож пластического хирурга. Тогда Татьянино предчувствие катастрофы открыло мне один из женских секретов: женщина делает жизнь от лица. Любая женщина! Неважно, обладает она выдающейся красотой или нет. Состояние лица для женщины – залог уверенности в себе и в завтрашнем дне.
Мужчине неведом страх потерять своё лицо, и в прямом смысле слова, и в переносном. Возможно, поэтому встречаются мужчины, которые не прочь ударить женщину по лицу? За какую-нибудь провинность. Или потому что попала под горячую руку. Или потому что выпил и возомнил себя героем.
Курортный роман
Мы познакомились в Ялте, в конце августа 198… года. Как её звали, я не помню. Людмила? Пожалуй. Пусть будет Людмила. Я отдыхал на море с другом, она с подругой. Мы были молоды, они тоже. Понравилась ли мне Людмила при первом знакомстве? Не уверен. Знаю только, что деньки стояли жаркие, и море было ласковым, и акации благоухали, и кружилась голова.
Людмила приехала в Ялту из Донецка. Она была на пять лет старше меня, и производила впечатление женщины, которая совершенно не умеет улыбаться. Эдакая сказочная царевна Несмеяна, только в джинсах Wrangler. Слово за слово, и я выведал, что она недавно развелась с мужем. Мне стало её жаль (что вполне объяснимо), и я пытался отвлечь её от тяжких раздумий, старался внушить ей оптимизм. «А знаешь, всё ещё будет!». И тому подобное.
Мои пространные излияния, как ни странно, Людмила слушала с вниманием и постепенно оживала! Мои усилия давали положительные результаты, которые меня вдохновляли, и я прибавлял обороты. Я хочу сказать, что не ставил перед собой цель непременно Людмилу соблазнить. Происходившее между нами можно сравнить с падением камня по склону горы, когда каждый последующий оборот предопределён предыдущим.
В прогулках по скалистым окрестностям Ялты пролетело несколько восхитительных дней. Людмила созналась мне, что я оказался единственным, кто смог вывести её из летаргического сна, и что я ей симпатичен.
Тут я вскочил на своего конька, и завертелось. Обаяние на всю катушку. Комплименты лавиной. Остроумие на уровне юмористического приложения к «Литературной газете». Обходительность. Нежность. В моём арсенале тогда было немало всяких «штучек», и я эффективно отключал у Людмилы один участок мозга за другим.
Наконец, она совершенно перестала слышать голос благоразумия, и призналась мне в любви. Я, недолго думая, сделал то же самое. (Не мог же я, в самом деле, нанести ей новую душевную рану?). Наши прочувствованные слова мы скрепили близостью, как надёжной печатью. Надо заметить, что мой друг в тот же вечер тоже добился весьма значительных успехов (если мне будет позволено так выразиться).
Назавтра подруги снова пришли к нам в гости, и… не застали ни меня, ни моего друга. И не могли застать. Потому что мы с другом в это время уже стояли на палубе белого лайнера, который вышел из порта «Ялта» и взял курс на порт «Сухуми». Мы с другом заранее знали, что так будет. Более того, в тот день, когда начался наш курортный роман, в наших чемоданах уже лежали купленные билеты.
Круиз был насыщен событиями. Мы познакомились с каким-то художником из Киева. С каким-то журналистом из Баку. Со странным молодым человеком, который отрекомендовался нам вором-карманником. Вместе с ними мы пили дорогой коньяк. Под мою гитару пели песни Высоцкого. Наблюдали за туристами из Венгрии, которые в то время были для нас в диковинку.
В Сухуми мы прекрасно провели время, отдавая должное и пляжу, и ресторанам на набережной, и великолепному ботаническому саду. Вернувшись в Харьков, я погрузился в свои обычные студенческие заботы, а про Людмилу забыл напрочь. Как говорится, с глаз долой – из сердца вон.
Настало первое сентября, в моём институте стартовал учебный год. Утром мы с другом, всё с тем же, вошли в здание консерватории, оживлённо беседуя. И в пролёте между первым и вторым этажом увидели наших ялтинских подруг. Они стояли, облокотившись на подоконник, и ждали нас (что ещё могли делать девушки из Донецка в Харьковской консерватории?). Трудно было поверить собственным глазам. Не поверить тоже было трудно.
Когда я увидел Людмилу, ко мне пришло осознание, что она всё приняла всерьёз. Всё, что случилось между нами. Все наши слова, обещания, признания, она приняла за чистую монету. Я подумал: «Зачем я с ней так поступил? С чего я взял, что вероломство – это в некотором роде мужская доблесть? Что я сейчас ей скажу?». Неудобные вопросы, и задаваться ими я не собирался, откровенно говоря, но вот – пришлось. Я сам себе вдруг показался лермонтовским Демоном. (Мне было свойственно немного сгущать краски!).
«Жестоки слабые, мягкости следует ждать только от сильных». Истина вполне доступна для понимания. В том числе и мне. Проблема только в том, что понять мало, надо прочувствовать. Надо пройти очищение ужасом. Катарсис. Вспоминая Людмилу, и август 198… года, я думаю о том, что она (возможно!) появилась в моей жизни именно для того, чтобы преподать урок начинающему сердцееду. Если моя версия верна, то, несомненно, миссия ей удалась!
Мадригал
Ты,
Пришедшая
Явить великий закон Цветения!
Ты,
Вновь
Пробуждающая жажду жизни.
Когда я смотрю,
Я не могу отвести глаза в сторону:
Они снова ищут тебя.
Когда я слушаю,
Я вникаю в смысл кружева твоих слов,
И твоего молчания.
Когда я думаю о тебе,
Из души уходит хаос,
На его месте воцаряется гармония.
Когда я забываю о тебе?
Никогда. Никогда!
Когда я покидаю тебя,
Я живу надеждой снова испытать
Радость возвращения в знакомую гавань.
Ты…
Женщина вне времени и пространства.
Воплощение тайных грёз о Совершенстве.
Марианская впадина на зиппере
О, дамская сумочка! В ней все тайны мира. Даже миниатюрный ридикюль глубок, как Марианская впадина. До дна не добраться! Не помню, в каком фильме, я видел кадр: девушка на глазах целой компании наблюдателей вытряхивает на стол содержимое своей сумочки. Уверен, что в реальной жизни такое невозможно. Содержимое сумочки хозяйка хранит, как зеницу ока, и держит подальше от посторонних глаз.
Мне всегда было интересно – почему? Из-за кошелька с семью отделами, которые закрываются на четырнадцать молний? Неужели? Нет, не может быть.
О, дамская сумочка! Порядок в ней ничем не отличается от первозданного хаоса. Хочешь что-нибудь потерять, чтобы потом уже никогда не найти? Поклади в дамскую сумочку. Кочан капусты рядом с флакончиком «Шанель №5». Мятный леденец рядом с запасными колготками.
В сумочке сокурсницы по институту я однажды увидел плоскогубцы. Чистые, почти стерильные. Поинтересовался, зачем они нужны. И почему плоскогубцы, а не стамеска, например? Оказалось, они нужны, чтобы расстёгивать и застёгивать зимние сапоги. Бегунок от замка молнии оторвался, а голенища в объёме были немного малы, налазили на ногу с трудом и застёгивались с усилием. Замена молнии на сапоге, а тем более покупка новых сапог для советской студентки – вопрос нешуточный. Вот так и попали в дамскую сумочку плоскогубцы. (Кто думает, что история выдуманная, ошибается!).
Что меня действительно потрясает, так это великое переселение, которое бывает у каждой женщины после покупки новой сумочки. Как в неё вмещается всё, что носилось в старой, если новая почти вдвое меньше по размеру? Или «по размеру» не означает «по объёму»? Было дело, я поискал объяснение этого феномена в Интернете. Нашёл! Оказывается, дамская сумочка внутри гораздо больше, чем может показаться снаружи. Есть геометрия Эвклидова. Есть не-Эвклидова. И есть женская геометрия. Видимо, так?
Любовь и коварство
В институте, в перерыве между парами, мне вдруг восхотелось одиночества. Я забился в дальний, тускло освещённый, угол, растянулся в кресле и воздел глаза к потолку. С каждой минутой я погружался всё глубже в астрал – и тут появилась Таня.
– Привет! Вот ты где! Мне надо с тобой посоветоваться.
– Советуйся. Только быстро.
Таня тоже училась на актёрском факультете, по специальности актриса драматического театра.
– Я полюбила мужчину.
– Прими мои соболезнования.
Не то, чтобы я не верил в любовь, или относился к ней несерьёзно, просто не хотелось выпадать из астрала.
– Он старше меня на семь лет и женат.
Я с любопытством взглянул на Таню. Она относилась к девушкам, которым все и всегда рады. И она тоже всем и всегда рада. Мисс Чарующая Улыбка. В интонации её ласкового, почти заискивающего, голоса, было что-то магнетическое. И ещё, мне нравились её волосы: чёрные, густые, и несколько рыжих перьев на чёлке. От природы!
– Он тебя любит?
– Говорит, да.
– Разводиться собирается?
– Нет.
– Бросай его, пока не поздно.
Танины глаза заслезились.
– Тань! Что случилось? Он тебя ударил?
– Нет! Что ты! Он такой хороший – мухи не обидит.
– Чего тогда ревёшь?
– Я беременна, Олежек. Четвёртый месяц.
Так! Значит, учёба в институте по боку. Свадьбы не будет. И ребёночка запишут на фамилию Таниного отца. Я уронил голову в ладони. Что сейчас сказать Тане? Что посоветовать? Как поддержать?
Поднимаю свои трагические глаза и вижу, что Таня хохочет. На щеках ещё не обсохли слезинки, а она хохочет.
– Спасибо тебе!, – говорит она проникновенно. А глаза-то её, зелёные, так и сияют, так и сияют.
– За что?
– Я не знала, как играть эту сцену в спектакле. Теперь знаю…
Весенний ветерок
Хочется побыть весенним ветерком. Отыскать тебя, и пахнуть тебе в лицо капельками росы и ароматом яблоневого цвета. Не давая опомниться, лёгким тёплым дуновением скользнуть по твоим лодыжкам. Восходящим потоком подняться выше, обнять коленки, и игриво покружить вокруг ног. Потом на секунду оставить тебя наедине с проснувшимся чувством, взять разбег, застав тебя врасплох, подхватить подол твоего платья и подбросить его вверх. «Эй! А ты шалун, оказывается!». «О, да, милая! О, да!».
И нырнув в декольте, нежно гладить твои груди, наблюдая за тем, как от блаженства сомкнутся твои глаза и слегка приоткроются губы. Приласкать твою шею, как будто вращая вокруг неё тонкую шёлковую ленту. Потеребить мочки ушей, шепча тебе скабрёзности, и растрепать волосы. Едва касаясь, поцеловать гладкую кожу твоих щёк. Обнять твой стан, катясь по его соблазнительным изгибам, чтобы всё твоё тело погрузилось в сладостную негу.
И рвануться вверх, в крону дерева, чтобы оттуда на прощание пошелестеть тебе листвой. Ты поднимешь голову, посмотришь мне вслед, и улыбнёшься: что может вызвать в красавице дерзость ветра, кроме снисходительной улыбки? А я улечу и растворюсь в безбрежности.
Как же мне хочется побыть весенним ветерком!…
Эхо и Нарцисс
На рубеже двадцати семи лет мне выпала удача руководить самодеятельным драматическим театром. Работая в нём над постановкой спектакля, я не рассчитывал на высокие творческие достижения. Они были невозможны изначально. Спешить на репетицию меня заставляло нечто другое.
Мне нравился энтузиазм моих аматоров, который передавался мне и заряжал меня вдохновением. Мне нравился дух творческой свободы, отсутствие цензуры и худсоветов. Мне нравилась царившая в нашем театре неформальность. А больше всего мне нравилось ощущение востребованности, и неподдельный интерес к моей персоне, и улыбки, и горящие глаза, и импровизации, и аплодисменты.
Одна из актрис, по имени Лиза, очевидно, попала под влияние моей тогдашней харизмы. Она никогда не кричала мне «привет!» издалека – здоровалась только глаза в глаза. Когда, во время перерыва в репетиции, я для эмоциональной разгрузки начинал рассказывать анекдот, то по её лицу видел, что она уже сразу готова рассмеяться. Если в коллективе возникали разногласия, творческого или иного характера, она поддерживала мою точку зрения.
На наших закрытых «корпоративных» вечеринках Лиза прикладывала максимум усилий к тому, чтобы все мои медленные танцы принадлежали ей. По домам мы обычно расходились вместе, и она всегда шла по левую руку от меня (чтобы занять излюбленное место, ей иногда приходилось мягко оттеснить от меня кого-нибудь из господ артистов, а для этого нужно было совершить сложный маневр). В её взгляде всегда читалось: «Вот я! Я здесь! Ты не меня ищешь?».
Я настолько привык к повышенному вниманию ко мне со стороны Лизы, что в какой-то момент перестал придавать ему значение. И тогда заметил существенную перемену: находясь вблизи меня, она стала располагаться чуть сзади, и едва заметно прикасаться к моей руке или спине грудью. Невозможно не вздрогнуть, когда тебя бьёт током!
Поначалу я думал: случайность, произошедшая из-за моей неуклюжести. Со временем от такой трактовки событий пришлось отказаться. Случайность, которая регулярно повторяется, называется закономерностью. Во время наших традиционных прогулок по вечернему городу, всей труппой, привычно занимая место слева от меня, она стала брать меня под руку. И я читал в её глазах мольбу: «Мне так хорошо! Не запрещай мне наслаждаться моим маленьким счастьем!».
Взгляды, прикосновения, краткий обмен ничего не значащими репликами, и ничего более. Такие взаимоотношения между мужчиной и женщиной я бы не назвал заявкой на роман. Даже флиртом их можно было считать с некоторой натяжкой. Если бы не одно происшествие.
В тот вечер я ушёл из клуба последним. Был поздний час. На автобусной остановке, и поблизости, кроме меня, не было ни души. Компанию мне составлял только чудесный тёплый майский вечер. Я услышал, как хлопнула дверь клуба, и оглянулся: по лестнице сбегала Лиза. Она махнула мне рукой и направилась к остановке. Я с удивлением подумал: «Неужели она меня ждала?». Сократив расстояние между нами до нуля, она решительно взяла меня за руку и спросила: «Можно тебя на минуту?». Слово «взяла» надо бы заменить на «схватила».
Я согласился, не успев подумать. Лиза, как ребёнка, повела меня от остановки куда-то вглубь соседнего двора. Вопросов я не задавал, поскольку ничего плохого случиться не могло. Какие могут быть вопросы? Вскоре от внешнего мира нас отгородила высокая стена из кустов цветущей сирени. Сюда едва проникал рассеянный свет от уличных фонарей. Лиза отпустила мою руку, и я остановился. Она сделала несколько шагов от меня, повернулась и на мгновенье застыла, глядя мне в глаза. Её душевное состояние в тот момент я называл бы мрачной сосредоточенностью. Я подумал: «Не драться же со мной она собирается?». По-прежнему, ничего не понимая, я ждал объяснений.
Вместо объяснений, Лиза одним движением, почти рывком, сняла с себя водолазку. Под водолазкой было обнажённое тело. Я был напуган, но, повинуясь всесильному инстинкту, взглянул на её красивые, слегка вздёрнутые кверху, груди. Чтобы расставить все точки над «и», Лиза сказала: «Я хочу к тебе. К тебе домой». Это была не просьба, а почти ультиматум. Её чувства ко мне не ограничивались одной симпатией, и это, во всяком случае, мне стало ясно.
Некоторое время мы с Лизой так и стояли друг напротив друга, как два вопросительных знака, ничего не предпринимая. Я лихорадочно перебирал в памяти вежливые слова, пытаясь сочинить ответ. Нужные слова на ум не приходили, и я воспользовался домашней заготовкой, которая подходила к любой ситуации: «Прости!». Я услышал спасительный шум подъезжающего автобуса, попрощался и убежал на остановку.
Надо признать, что всё необычное нас, всё-таки, пугает. Во всяком случае, я был изрядно сбит с толку. Глядя на тот день с высоты прожитых лет, я понимаю, что Лиза совершила поступок, достойный восхищения. Не могу себе представить, что ей пришлось в себе побороть, и что пришлось пережить в тот момент, когда она решила перестать быть моей тенью, моим эхом. Но знаю, что изобрести лучшее оружие против моего тогдашнего заскорузлого нарциссизма, пожалуй, было невозможно.
На следующую репетицию Лиза не пришла.
Нас не нужно жалеть. Нами нужно восхищаться!
Музыкальная школа имени харьковского композитора, Николая Коляды. Храм искусства, обустроенный в бывшей конюшне. Пока дочка занималась со своим преподавателем по фортепиано, я сидел в коридоре и читал Хемингуэя. Старик Сантьяго как раз в темноте направлял свою лодку в открытое море, когда громко хлопнула входная дверь.
Я оглянулся и увидел парня лет тринадцати. Как сейчас говорят, тинэйджера. Он вошёл в школу бодрым шагом, уверенно, как к себе домой. Подойдя к парадной лестнице, он споткнулся об нижнюю ступеньку и в коридор уже буквально вбежал, суматошно размахивая руками в поисках равновесия. Как ни в чём не бывало, он постучал в одну из дверей, нырнул внутрь, не дожидаясь ответа, и через минуту из аудитории до меня донеслись звуки скрипки.
«Занятный малый!», – подумал я.
Когда урок у дочки окончился, я убрал книгу в пакет, выслушал замечания преподавателя, и мы направились к выходу. По дороге к метро я рассказал ей про забавного парня, которого наблюдал. Рассказ был со стёбом. Мирослава выслушала, не смеясь, и уточнила:
– Коренастый такой? В светлой джинсовке?
– Да.
– А! Он слепой. Или почти слепой. Он из интерната слепых детей.
На несколько секунд я умолк.
– Как же он играет на скрипке, если слепой?
Дочка пожала плечами:
– Не знаю. Как-то играет.
Я снова умолк.
– А кто платит за его обучение?
– Никто. Музыкальная школа взяла над интернатом шефство.
Отчётные концерты музыкальной школы им. Коляды всегда проходят с помпой, в малом зале ХАТОБа, при стечении толп родителей. Меня попросили помочь перенести кое-какие вещи, необходимые для концерта, и так я оказался в холле интерната. В коридорах было тихо. Иногда слышались детские голоса и смех.
Мимо меня несколько раз прошли стайки школьников, человека по два-три. Они держались за руки: у кого зрение получше, вёл за собой остальных. Взаимовыручка и взаимопомощь, как повседневность, как образ жизни. Дети были одеты в тщательно отутюженные костюмы, белый верх, тёмный низ. Волосы у девочек были аккуратно причёсаны и уложены.
Я ждал команду на выход, но мне нравилось здесь находиться. Я как будто попал в коммуну. Коммуну по-харьковски.
Сводный хор интерната на концерте не ударил в грязь лицом, показал всё, на что способен. Зал взорвался аплодисментами. Я тоже хлопал в ладоши, и смотрел за тем, как дети, взявшись за руки, цепочкой, уходят за кулису. «Нас не нужно жалеть. Нами нужно восхищаться». Это девиз учащихся Харьковской гимназии-интерната для слепых им. В. Г. Короленко. Тогда я его уже знал, и очень старался не жалеть, и восхищаться.
Что такое любовь
Любовь.
Прекрасная незнакомка.
Нечёткий силуэт. Абрис.
Предчувствие. Недоступный образ, спрятанный где-то в глубинах подсознания.
Несбыточная мечта.
Идёшь по улице, и вглядываешься в толпу. А вдруг?…
Любовь открывается в тот миг, когда обретает плоть и кровь.
Любовь являет свой лик в тот момент, когда в твою жизнь входит Она.
Никто не знает, что такое любовь, и не может узнать – пока не назовёт её по имени…
Ты познаешь любовь, день за днём узнавая Её.
Когда вдохнёшь чарующий аромат Её волос.
Когда зазвучит волшебная музыка Её голоса.
Когда томление сменится истомой…
Ты познаешь любовь, когда назовёшь её по имени!…
Выпускной бал
Осталось несколько часов. Они пролетят незаметно. И останется несколько минут. Рассветёт. Камнем на грудь навалится тоска. Как будто к перрону подали поезд, и объявили посадку. Нужно прощаться с провожающими. Сдерживая слёзы. Или не сдерживая…
Хочется всё запомнить. Их лица. Глаза. Застывшие улыбки. Пожелания. Обещания. Клятвы. Признания. Обычные фразы, которые вдруг обрели эпические смыслы и стали обжигающими. Жесты. Случайные и неслучайные прикосновения. Хорошо, если память всё сохранит. Потому что это уже никогда не повторится…
Что дальше? Никто толком не знает. Даже те, кто держится молодцом, кому кажется, что всё ясно на десять лет вперёд. Кто сойдёт с поезда на первой же остановке? Кто подсядет на освободившееся место? Сбудутся ли мечты? Мы можем предполагать. Ответ знают только звёзды, а они молчат…
Осталось несколько часов. Они пролетят незаметно…
О гендерном равенстве
Всё чаще слышу разговоры на тему равенства мужчины и женщины. Происходят они, вероятно, по какому-то недоразумению. О каком равенстве может идти речь? Современной женщине надо успеть сделать всё то же, что и мужчине, плюс выносить ребёнка, родить его и поставить на ноги. Разница надо, сказать, весьма существенная.
Ребёнок до трёхлетнего возраста (как минимум) нуждается в ежесекундной опеке. Когда я говорю «ежесекундной», я не преувеличиваю. Кто растил детей, тот знает: достаточно двухлетнего ребёнка оставить без внимания на несколько секунд, и будет набита шишка.
Что же получается в итоге? Вместе с беременностью (суммируем) – четыре года. Критически важно, по многим причинам, чтобы четыре года каждая мама могла провести со своим ребёнком.
А если женщина вознамерится родить не одного, а двух детей последовательно? Путём несложного арифметического действия получаем приговор: восемь лет. Я хочу знать название той карьеры, которую можно безбоязненно остановить на восемь лет, а потом снова продолжить.
Надежда на то, что современная женщина будет рожать детей очертя голову (из-за страстной любви, например), всё ещё есть, но она от года к году будет всё призрачней. Женщине, чтобы решиться на материнство, нынче нужны надёжные гарантии, как законодательные, так и финансовые, и морально-психологические в том числе.
О каком же равенстве между мужчиной и женщиной может идти речь?
Постскриптум. На размышления навела статья в СМИ о том, что Италия столкнулась с рекордно низкой рождаемостью и правительство страны планирует за рождение третьего ребёнка выдавать земельный участок.
Любовь это гравитация
Люди – это планеты.
Любовь – это гравитация.
Каждая планета неповторима. Своеобразен её ландшафт, климат, тайны.
Планеты-звёзды притягивают к себе с неодолимой силой. Все их многочисленные спутники залиты ярким светом и обласканы теплом, которое планеты-звёзды генерируют в своих недрах.
Планеты-одиночки закованы в ледяной панцирь, как в броню, и предпочитают обретаться вдали от скоплений звёзд, на краю галактики.
Планеты-астероиды бесформенны и неуклюжи. Вечные странники на просторах вселенной.
Люди – это планеты.
Любовь – это гравитация…
Тутмос и Нефертити
Те, кто родился и вырос в «совке», помнят, как советская цензура табуировала произведения искусства, запрещая их просмотр. Снятый фильм, показавшийся цензору «неправильным», ложился на полку и не доходил до кинотеатра. «Опасное» литературное произведение не печаталось типографиями, не публиковалось в периодике. И так далее. Но, по моему мнению, андеграунд был и в Древнем Египте. Изображение царицы Нефертити – отличный пример!
Чтобы моя мысль была понятна, я напомню, что это изваяние было обнаружено археологами… знаете где? В мастерской придворного скульптора Тутмоса, которого и принято считать автором. В мастерской! Не в царском дворце, не в покоях Нефертити, не в каком-нибудь храме или присутственном месте. Судя по всему, изваяние было спрятано от посторонних глаз самим Тутмосом, причём так надёжно, что предстало перед человечеством лишь три тысячи лет спустя.
Почему Тутмос так поступил? Потому, что изваяние Нефертити выполнено им вопреки древнеегипетским канонам. Перед нами не икона, не божество в человеческой личине – а Женщина! Возможно, увидев предмет будущего творчества, скульптор испытал такой восторг, что все вложенные в его мозг каноны рухнули. Их место заняла любовь. И он стал старательно «прорисовывать» каждую ложбинку на Её прекрасном лице.
А когда работа была окончена, Тутмосу оставалось лишь убрать её в самый дальний угол мастерской, дабы не попалась она на глаза какому-нибудь жрецу. Ибо если бы обнаружили её древнеегипетские цензоры – не сносить бы Тутмосу головы.
Разговор с облаком
Высоко надо мной проплывает Облако. Неведомое. Недосягаемое. Как и Она.
– Эй, задержись! Хотя бы на минуту.
Нет, не дозовусь. Утончённый слух Облака из всех голосов предпочитает пение птиц.
В белые локоны Облака вплело свои лучи полуденное солнце.
– Ты ослепительно! Ты восхитительно! Как и Она.
Заметит ли меня Облако? Вряд ли. Небесная лазурь его взору милее.
Поцелуй с Облаком, как и поцелуй с Ней: прекрасная, но несбыточная мечта. Кому дано заключить в объятия порыв ветра?
– Не исчезай из вида! Останься!
Надежды тщетны. Нужно научиться добывать счастье из ожидания.
Ветер всё сильнее. Облако меняет очертания и цвет, хмурится. Вот, оно уже клубится грозовой тучей. Скоро засверкают молнии, грянет гром, и из Облака прольётся дождь, чтобы пробудить на земле всё дремлющее и воззвать к жизни бесплодные пустыни.
Вот и всё! Облако удаляется, подарив мне упоительные минуты возвышения над суетой, над тщеславием. Оно следует своим, только ему ведомым, путём. Исполняет своё призвание. Как и Она.
– Мы ещё когда-нибудь встретимся?
Нелепый вопрос. Впрочем, это ведь не вопрос. Это признание!
Книга жизни
Каждый человек пишет собственную книгу. Всю жизнь, день за днём. Не сочиняет, а именно пишет. Точнее, две книги. Одна из них – Книга Любви. Другая – Книга Ненависти.
Книга Любви изначальна. Если кто-нибудь покушается на то, что в ней хранится, то только тогда появляется Книга Ненависти. Вероятно, человека ярко характеризует объём этих двух книг, или соотношение их объёмов.
Обе книги регулярно перечитываются составителем, чтобы не забывалось. Иногда страницы, или целые главы, переосмысливаются, переписываются наново, и герои одной книги перекочёвывают в другую.
Есть ещё и третья Книга. В неё попадают те, о ком Данте сказал: «они не стоят слов, взгляни – и мимо». Это даже не Книга, а так, вспомогательное справочное издание, которое заполняется наспех, и кладётся под низ.
По осколкам стекла
Мой сокурсник по институту, будущий актёр, как-то пригласил меня на спектакль, в котором сам исполнял одну из главных ролей. Спасибо! Приглашение было принято мной с удовольствием. В назначенный день, в урочный час, я появился в одном из местных домов культуры, в тесной комнатушке, которая гордо именовалась «малой сценой».
Спектакль начался с монолога, исполненного актрисой, также моей сокурсницей. Она в тот момент училась на факультете актёров театра и кино (имена вряд ли имеют значение, поэтому я их опущу). Скоро стало ясно, что речь пойдёт о любви мужчины к женщине, и что передо мной разыгрывается мелодрама. Он и Она – как раз мои сокурсники.
Действие приближалось в кульминации. Герои на сцене вдвоём. Они неподвижно застыли на авансцене, друг напротив друга, у противоположных порталов. По замыслу режиссёра, они должны были двинуться друг другу навстречу. Мизансценический символ сближения, примирения. Зал замер в ожидании. В этот момент прозвучал громкий хлопок, и с потолка, из софита, на сцену посыпались осколки стекла: взорвалась лампочка. Осколки оказались прямо перед героиней, преградив ей путь к возлюбленному.
Режиссёр действие не остановил, команды дать занавес не было. Спектакль продолжился. И было слышно как летает муха. По движениям актрисы я догадался, что она намерена обойти опасное место, сделав дугу через центр сцены. Потом она остановилась, изменила решение и… двинулась вперёд, по намеченной мизансцене. Теперь скажу главное: актриса играла свою роль босиком. Не знаю, это была её собственная идея, или режиссёра, лишь констатирую факт: cтопы ног актрисы были защищены только колготками.
Шаг вперёд. Зал ахнул. Второй шаг. Пауза. Те, кто чувствительнее, опустили глаза в пол. Ещё шаг – и раздался хруст стекла…
Прекращаю рисовать в подробностях тот театр ужасов. Всё окончилось благополучно, и во время действия никто не пострадал. Покинув душный зал малой сцены, я шёл по вечернему городу и думал о том, что путь к звёздам лежит через терние, а путь к женскому счастью – по осколкам стекла. Иногда…
Идеальная любовь
Мне бывает трудно изложить впечатления. Я не знаю с какой стороны подойти к воспоминаниям в двух случаях: либо если они слишком отвратительны, либо слишком умилительны. В данном случае второе.
И всё же этим стоит поделиться, поэтому начинаю рассказ, как могу. Нам с женой повезло вырваться в августовский отпуск. Погостив несколько дней во Львове, мы погрузились в поезд Львов-Яремче и направились в знаменитую империю свежего воздуха. К нам в купе подсела семейная пара. Муж и жена, обоим около 30 лет, оба красивые и общительные. Мила и Андрей. Мы познакомились и разговорились. Оказалось, они из нашего города, живут в нескольких трамвайных остановках от нас.
