Читать книгу Сквозь город её страстей, ой! - Ольга Александровна Коренева - Страница 1

Мини-экстрим-роман

Она отчаянно рыдала, душу раздирала горечь, нестерпимая обида, удивление на такую страшную несправедливость! Вся подушка была мокрая от слёз. И сегодня, и вчера, и вообще, почему, за что? Серёжка из соседнего подъезда, который ей так нравился, кудрявый светловолосый мальчик, вдруг выстрелил ей в лицо из рогатки острым камушком, так больно, на щеке под глазом жутко некрасивая отметина теперь. Ну почему он так? Она в слезах примчалась домой, пожаловалась маме, и получила от неё такую увесистую затрещину, что зазвенело в голове. «Мам, за что?» – спросила она изумлённо. «Не ябедничай!» – прикрикнула на неё мать. «Но я же ничего не сделала, это он сам» – прорыдала она. И получила ещё одну оплеуху. «Если тебя обижают, сама виновата. Не провоцируй. Учись находить общий язык с людьми», – жёстко ответила мать и ушла на кухню. Это было сегодня вечером. А вчера днём она в гостях у Нонки увидела на диване хорошенький ремешок и надела его себе на пояс. И тут её любимый Маська – маленький ласковый Нонкин пёсик – вдруг подскочил и тяпнул её за руку. Так больно! Нонка захохотала и сказала: «Это его ошейник. Так тебе и надо, не хватай чужие вещи». Ну ничего себе, подруга! Горечь и отчаяние захлёстывали, она чувствовала одиночество и враждебность окружающего мира. Никто её никогда не полюбит и не поймёт! Она подняла глаза к потолку, потом взглянула на штору, на карниз, и увидела – не видя – добрые улыбающиеся полупрозрачные мужские лица. Они смотрела на неё с необычайной теплотой и иронией. Точнее, она их видела душой, она их ощущала. Они наблюдали за ней. «Кто это? Какие-то наблюдатели? Как их звать? Они такие необычные. Это Братцы», подумала она. Постепенно успокоилась, и уснула. Снилось, что за ней гонится толпа Серёжек, почему-то огромных и злобных, с автоматами, рогатками, и с какими-то непонятными и оттого страшными трубками.

Десятилетняя Ирма проснулась. Её била дрожь. Она не сразу пришла в себя.

Нет, просто кошмар приснился. Всё нормально – она дома, на узкой пружинной кровати с большими металлическими спинками и шишечками на них, вот комод, покрытый кружевной скатёркой, на нём круглое зеркало, хрустальная длинная подставка с мамиными заколками. Вчера мама мыла её в ванне, сильно тёрла мочалкой, и ворчала:

– Какая ты тощая и лиловая. Я негра родила.

«И никакая я не лиловая, просто синеватая слегка».

Это от недоедания. Марту очень раздражало, просто бесило, что дочь почти ничего не ест. Но Ирме есть совсем не хотелось, и она незаметно всё выплёвывала себе в карман, а когда мать отвернётся, выйдет из кухни, потихоньку спускала еду в унитаз.

В школу идти надо. Неохота. Но Ирма быстро оделась и незаметно, пока мама не заставила её есть эти ужасные котлеты с картошкой, улизнула из дома. В подъезде уселась на широкий подоконник, принялась смотреть в пыльное окно. Ой как во дворе-то хорошо! Не тащиться в школу, что ли, погулять, залезть вон на то дерево и покачаться на ветке, какая отличная ветка, просто очень-очень-очень! А вон мужик идёт с тортом, как дать бы ногой по этой коробке, торт вылетит, сделает кульбит в воздухе, и мужику в лицо вмажется, вот смехота!

Жила семья известного учёного Григория Константиниди неплохо. Родители Ирмы – Марта и Григорий – были людьми интеллигентными, открытыми, доброжелательными. В большой квартире чистота, красиво, уютно. У Марты был большой дизайнерский талант, хотя в то время такого понятия не существовало. Несмотря на тяжёлые послевоенные годы, в семье всегда был достаток.

Ирма быстро скатилась вниз по широким перилам, одёрнула юбку коричневой школьной формы, и выскочила во двор.

«Во как ветер метушится», – думала она, то приглаживая ладошками взметнувшиеся кудри, то придерживая раздувающуюся юбку и взлетающий чёрный фартук. Ирма подпрыгивала на бегу, лицо порозовело, большие карие глаза сияли. Она размахивала портфелем и напевала. Вот вбежала в класс и плюхнулась за свою парту. Подружка Нонна уже сидела и уплетала большой бутерброд с чёрной икрой. Она была из ещё более обеспеченной семьи. Отец её также был крупный учёный – Авель Голдберг. Академик с мировым именем. А мать – тоже статная красавица, блондинка Пелагея, из псковской деревни, но с ужасным характером и очень жадная, в отличие от Ирминой мамы, немки, изысканной и утончённой Марты. Девочки жили по соседству и то дружили, то ссорились и дрались. Знакомы они были с трёх лет. Ирма смотрела, как подружка медленно жуёт огромный вкусный бутерброд, и глотала слюнки от голода – дома-то не поела.

– Дай куснуть? – попросила заискивающе.

– С какой стати? – пробубнила с набитым ртом Нонна.

– Жадина, – пробормотала Ирма.

– Дура, – отозвалась подружка.

На первом уроке был диктант. Лёгкий такой. Начитанной Ирме он показался пустяшным. Она быстро писала красивым крупным почерком. Ей было приятно выводить буквы. Нонна смотрела в её тетрадку и старательно списывала. Учительница прохаживалась между рядами парт и делала вид, что не замечает.

– Степан вышагивал по извилистой тропинке, – нараспев диктовала учительница.

Нонна положила голову на плечо Ирмы и зашептала:

– Стипан, или как? Трапинке? Дурацкий текст, ничего не понятно.

– Пиши: Степан. Через «е», – подсказывала ей Ирма. – Очень легко.

Ирма обмакивала в чернильницу ручку с железным пером, и аккуратно, стараясь не посадить кляксу, писала. Древко ручки тускло поблескивало тонкими отполированными боками.

– А вот это что за буква у тебя? Не пойму? – спросила Нонна, махнув своим пером над Ирминой тетрадкой. И тут же на красивые ровные строки шлёпнулась клякса.

– Ты что, очумела совсем? – заорала Ирма. – Ты мне кляксу посадила!

– Ну и что, подумаешь! – дёрнула плечом Нонна.

– Дура! – крикнула Ирма, и с силой толкнула подругу. Та шлёпнулась на пол.

– Ирма! – подскочила к парте учительница. – Выйди вон! Двойка!

– За что, Антонина Ивановна? – возмутилась Ирма. – Я тут при чём? Это она у меня всё время списывает, и кляксу мне сделала!

– Не ври, я всё видела. Списывала ты, и ударила Нонну.

Ирма вспыхнула от такой несправедливости, схватила свой портфель, и выбежала из класса. И из школы. Она помчалась домой со всех ног. И тут заметила, что манжеты её платья заляпаны чернилами. «Это всё Нонка, она! Вот гадина! Мать меня убьёт!»

Она бежала и плакала. От обиды, от злости. Слёзы противно щекотали лицо. А пожаловаться некому, мать за жалобы давала подзатыльники и сильно ругала. А за испачканную одежду вообще ой что будет! Мать такое терпеть не может! Так накажет, что ой-ёй-ёй!

Вот и подъезд. Кто её спасёт? «Братцы, помогите» – мысленно завопила она.

Вот и родная дверь. Тихо, стараясь не шуметь, отперла, на цыпочках проскочила в комнату и юркнула под свою кровать со свисающим до самого пола плотным покрывалом. Там были её настольная лампа, любимые книжки. Там Ирма часто пряталась. Это была её уютная спасительная норка. Мать, занятая своими делами, не всегда вспоминала про Ирму. А уж когда вспоминала! Лучше не думать.

Но сейчас она вспомнила.

– Ирма! Вылезай, где ты там сидишь? – раздался сердитый голос Марты. – Я знаю, ты дома! Опять школу прогуливаешь? Иди сейчас же сюда!

И следом – её тяжёлые вздохи и ворчание:

– Опять Гриша своих аспирантов сюда тащит, ох-ох-ох! Стол накрывать на такую ораву, а что поделаешь? Он такой, Гриша, он сама доброта, само гостеприимство. А мне тут отдувайся, да разве он понимает? Это кстати, что Ирмка дома, поможет хоть. – И-ирма, иди сюда сейчас же!

Ирма вылезла из своего убежища, быстро переоделась во всё домашнее, и, опустив глаза, подошла к матери.

– Доставай, давай, синюю скатерть, – скомандовала Марта.

Девочка поняла, что ругать её не будут, что подзатыльников она избежала, и быстро помчалась к шифоньеру за «гостевой» бархатной скатертью – синей с золотистым орнаментом.

– Ну что ты там застреваешь, быстрей двигайся-то, – подстёгивала дочку Марта. – Снимай всё со стола и стели. Да встряхни сначала! Ох, тупая, и в кого такая уродилась! Ох, устала я с вами, много вас!

– Ну и зачем ты нас столько нарожала? – дерзко спросила Ирма.

– От невежества, – вздохнула Марта. – Помоги накрыть на стол, а потом возьми Алика и идите гулять, – Марта кивнула на трёхлетнего Алексиса.

– Ма-а, ну можно без него? Он тихо сидеть будет, не помешает, ну ма-ам! – заныла Ирма.

– Не перечь матери! – прикрикнула на неё Марта. – Что ты горбишься? Горбатая! – и она больно ударила Ирму по спине.

Ирме всегда приходилось таскать за собой братишку, ну и напрягало же её это! Вечно смотри, чтоб не плюхнулся, не расшибся, не ушёл куда-то. Только отвлечёшься на миг, и с ним что-нибудь случится. Мелкий, глупый.

А на улице шумел май, двор растворился в солнечном свете, на деревьях появились нежные зелёные листочки, пахло радостью и заканчивающейся учёбой – скоро каникулы! Вот счастье-то! Но в то же время и печаль, непонятная какая-то, продольно-поперечная и клубящаяся, терзала её. И она принялась себя уговаривать: что же это я, ведь скоро уж – совсем лето, дача, сад с вишнёвыми дождями, стрижами, радугой черешен! Так бывает каждый год, и будет всегда, и будет уже вот-вот, да!!! И сколько хороших дней, людей, слов будет!!!

Но тут она вдруг ощутила одиночество в омуте имён, названий, фраз, толпящихся в голове…

Она тащила за руку маленького Алика, а он всё время что-то находил на земле, приседал и старался схватить. То окурок, то палку, то сверкающий зеленоватый осколок бутылки. Ирма дёргала его, он падал и плакал. Она его поднимала, успокаивала, и медленно волокла за руку дальше. Ей так хотелось попрыгать в классики, в кармане был кусочек мела. А вот и классики, и весело скачут соседские девчонки. Ирма дала мелок Алику, и сказала:

– А ты нарисуй зайку. И домик для него. Зайка будет рад.

Алик вытаращил глаза, ковырнул в носу, потом заулыбался, присел на корточки, и стал рисовать. А Ирма подошла, и задумалась: надо бросить битку – круглую коробочку из-под гуталина, а её нет. Девчонки – с битками. Может, ей уступят? Как бы так по-особому попросить? Ну, чтобы приняли в игру.

Ирма принялась смотреть и остроумно комментировать их прыжки. Девчонки засмеялись.

– Давай, иди, прыгай. Есть битка? Возьми мою, – сказала рыжая Валя.

И тогда Ирма сразу же впрыгнула точно в самый центр клетки, и дальше так же, ни разу не наступив на черту, и ловко подбила носком ботинка битку. Когда классики надоели, девочки принялись скакать через верёвку. Не сразу Ирма вспомнила про братика. А когда вспомнила, обернулась – его не было, лишь исчерченный кусочек асфальта и остаток мела. Она ахнула, взвизгнула, и бросилась искать. Девчонки присоединились. Вместе они обегали все соседние дворы, облазали все подвалы. Малыш словно испарился. Ужас! Что с ним случилось, куда делся?

– Братцы, Братцы, – неожиданно для себя принялась бормотать Ирма.

И вдруг, по какому-то наитию, перепуганная Ирма заглянула в лежащую на боку рассохшуюся бочку. Там преспокойно спал Алик. Она радостно завопила, малыш проснулся и громко заревел. Она его вытащила из бочки, отшлёпала, отругала, поцеловала, успокоила, и стала с ним играть в салочки. Конечно, она поддавалась, бежала тихо, чтобы он догнал и осалил – прикоснулся к ней ладошкой. Девочки ушли, весело болтая, а Ирме пришлось возиться с братишкой. Игры, качели, потом он ковырялся в песке, а Ирма сидела на краю песочницы и слушала гомон птиц, шорох веток, голоса соседских тёток возле подъезда.

– Вон в песке дети этой немки, злющей такой, – доносилось до Ирмы.

– Не, она просто строгая и справедливая. Она всем помогает. Вот у меня крупа кончилась, она дала, да ещё сахару предложила. Я взяла.

– И мне помогает, если что, к ней всегда. Масла мне дала.

– Весь дом к ней ходит, ну ещё бы, они зажиточные, а мы бедняки.

– Ну не скажи-и. Вот Пелагея-то вообще богачка, и прислуга у неё, и чёрную икру жрут. А и прошлогоднего снега зимой не выпросишь. В шелках ходит да в бархате и сама, и Нонка ёная, соплячка. А мужик ёный, Авель, хороший, добрый.

– Да, душа у него хорошая, у Авеля.

– Учёный, башковитый мужик. И у немки тоже.

– У немки этой, Марты, трое детей, и нет прислуги. Всё сама крутится, хозяйственная. А старшая дочь уж в институте, умная. Школу с золотой медалью кончила.

– Да-а. Вот ведь. От умных родителей и дети умные.

– А Пелагея-то, соседка Марты, та Пелагея-то, во какая предприимчивая, напористая, и у неё звериный нюх на дефицит.

– А вот вкуса у неё нет, совсем нет.

– А дочка-то, Нонна, ведь как на неё-то похожа, полная копия, красотка!

– Ага, мамаша её истерично любит. Эту избалованную, хитрую и тупую дуру.

– Какая же она дура? Лучшая ученица в школе. Моя внучка с ней учится.

– А моя дочь там работает. И всё знает. Эта Пелагея умасливает директрису и учителей дорогими подарками. А дочка – полный нуль, ничего не знает, и при этом круглая отличница, на золотую медаль идёт!

– Ну надо же!

– Эта Нонка в школе первая красавица, и форма-то у неё на заказ сшита, манжеты и воротнички видали какие пышные, кружевные! И причёски разные ей мамаша делает, со всякими там бантами цветными. Это только ей в школе позволительно.

– А почему с бантами-то нельзя?

– В школу можно только с коричневыми, а в праздники – с белыми. А со всякими другими яркими нельзя. Нонке можно, красотке этой богатенькой.

Ирма слушала сплетниц подъездных и от обиды глотала слёзы. Да-а, Нонка красотка, а она, значит, урод? Вот и мама вечно тыркает её, обзывает. Нонка богатенькая, а они, значит, хуже?

Ну конечно, жила их семья гораздо скромнее. У Ирмы были сестра – на семь лет старше, Грима, и маленький братик Алексис. Матери трудно приходилось с тремя детьми. Несмотря на достаток в доме, Марта была очень экономной хозяйкой, и Ирма ходила в платьях, перешитых из старой одежды Гримы. Грима была первенцем влюблённой пары, и назвали её так, соединив части имён Григория и Марты. А Ирма и Алексис родились позднее, случайно, от нежелательной беременности. Грима была очень похожа на мать – высокая тонконогая блондинка, сияющая фарфоровой белизной. А Ирма и Алексис пошли в отца грека. Грима была отличницей, талантливой и умной, и мать очень боялась, что она превратится в «синий чулок», в наукообразную даму, и никогда не выйдет замуж. Поэтому Гриму мать наряжала, старалась оторвать от учебников, покупала ей билеты в театры, на концерты. Но девочка очень любила учиться. Старательностью и тягой к наукам она пошла в отца. А вот Ирма росла сорванцом, непоседой, драчуньей, чем очень злила мать. Алексис же был тихим болезненным ребёнком, и это тоже напрягало Марту. Она сильно уставала от такой оравы, ведь столько было стирки, столько проблем! И она часто раздражалась и срывалась на младших детях. Особенно доставалось среднему ребёнку – Ирме.

Вечером вся семья собралась за столом. Перебрасывались полуфразами. Каждый был погружён в свои мысли. Марта была усталая, задумчивая. Григорий всё время, пока ел, что-то писал в толстую тетрадь, потом ушёл в свой кабинет, прихватив стакан чаю в витом серебряном подстаканнике. Грима витала в своих мечтах. Алик задремал за столом, чуть не свалился со стула, и Ирма унесла его в спальню. В коридоре она остановилась возле большого зеркала, там, где висел на стене телефон. Принялась рассматривать себя. «Почему я такая маленькая? Я ребёнок. А понимаю всё как взрослая. Мне уже десять лет, вообще-то. Уже и не ребёнок. А меня всё воспитывают и воспитывают…» В зеркальном стекле торчала тощая девочка с очень яркими, прозрачными золотисто-карими глазами, которые иногда казались серовато-голубыми, и с густыми тёмно-каштановыми кудрями. Слегка сутулая. Лицо бледное, синие тени под глазами. Пухлый рот, обкусанные губы. Над верхней губой тёмный пушок. Из-за этого мать, когда сердилась, звала Ирму – «усатая». «Ну ты, усатая-горбатая, иди сюда!» Ирма считала себя некрасивой, и смирялась с этим. «Это не важно, какая я на вид, главное – я умная. А вот это главнее всего. «Миром правят умные люди», – вспомнила она вычитанную где-то фразу. Это ей так понравилось, что она даже записала в своей заветной «Умной тетради». Я, я очень умная – утешала она себя, и принималась мысленно перебирать свои умные поступки, думать о них, смаковать. А чтобы ей не помешали, и чтобы мать не вспомнила о ней, Ирма залезала в свою норку под кровать. Вот и сейчас она туда юркнула. Зажгла там настольную лампу, достала тетрадь, куда заносила все свои удачи. Однажды её в школе записали на гимнастику, и она там стала лучше всех. Её хвалили за необычайную гибкость, ловкость, чувство равновесия, пророчили блестящее будущее в спорте. Но потом всё рухнуло! Вот горе-то! Мать купила пианино, заставила заниматься музыкой, запретила гимнастику. А Ирма ненавидела эту музыку, это проклятое пианино, эту гадкую музыкальную школу! Но приходилось часами долбить гаммы, а мама из кухни кричала противным голосом: «Врёшь! Врёшь!» – когда Ирма брала не ту ноту. От этих криков душа её сжималась, начинало тошнить. Но она же умная девочка, и вот что она придумала. Зимой она засовывала в снег руки и долго морозила их, потом показывала в музыкальной школе распухшие лиловые одеревенелые пальцы, совала их в лицо маме, и говорила, что это из-за музыки всё случилось, и что она не может заниматься. Правда, и почерк у неё стал отвратительный, поэтому в школе стала получать двойки. В конце-концов, с музыкой было покончено.

Она долго читала свою «Умную» тетрадь, да так и уснула под кроватью в своём убежище. Снилась ей песочница, женские голоса, они о чём-то спорили, ругались, обсуждали кого-то.

Дни неслись галопом. Приближались заветные каникулы. После школы Ирме приходилось выгуливать братишку, но она придумала управу на него. Чтобы он никуда не исчезал, она рассказывала ему страшилки про цыган, которые воруют маленьких мальчиков и едят их. Поэтому мальчики должны гулять рядом со скамейками у подъезда, где сидят взрослые. И она теперь спокойно оставляла там Алексиса, зная точно, что он, очень впечатлительный и доверчивый, никуда не денется. А сама носилась по двору вместе с ребятнёй, играла в горелки, в казаки-разбойники. А потом присоединилась к самой интересной забаве – дразнить местную дурочку Машку. В неё кидали палки и кричали:

– Дура Машка, ты какашка! Машка рваная бумажка!

Машка ревела и убегала, её догоняли, дёргали за волосы, били кулаками в спину, прыгали вокруг, хохотали. Было очень весело.

Вечером Ирма с Аликом пришли домой. Сели ужинать. Старшая сестра, Грима, быстро поела, и побежала в театр. Там её ждал кавалер. Она не превратилась в «синий чулок», вопреки прогнозам матери. За ней вовсю ухаживали однокурсники. Это очень радовало Марту. Сейчас Марта смотрела на младших детей, и ворчала:

– Какая у Алекса голова маленькая. И в кого он пошёл? У всех в семье нормальные головы, а этот без головы.

Ирма аж скривилась. «Это надо ж так про ребёнка говорить?» – подумала она. – «Хорошо, что Алик маленький и не понимает». И дерзко ответила матери:

– В кого он пошёл, тебе лучше знать.

И тут резко завопил дверной звонок. Марта открыла дверь. На пороге возникла рыдающая Машка, растрёпанная и грязная. Она прогундосила:

– А ваша Ирма меня дразнит и бьёт!

Марта успокоила дурочку, насыпала ей в ладони конфет, и закрыла дверь. Потом быстро вошла в кухню и такую оплеуху отвесила Ирме, что та вылетела из-за стола и шлёпнулась на пол.