Читать книгу Пятка - Ольга Алексеева - Страница 1

Вчера я натёрла пятку. Послушала эту пигалицу, Ленку.

– Не носят в такую жару колготки. Ну и что, что босоножки новые, потерпишь.

Вот и потерпела до волдыря на пятке. Что теперь делать? Нужна была мне эта презентация… Ленка всё щебетала:

– Ты что, в своём уме? Как это ты не пойдёшь? Там такие мужчины – закачаешься!

Ну, были там мужчины. И всё с женами или любовницами. И мы, как две дуры дефилировали из фойе на балкон, с балкона в фойе.

– Ах, что вы говорите? Да не может быть? Ах, ах.

Тьфу! И что теперь?

Время восемь утра. Через час мне нужно быть в офисе. Через два – на выставке. И вряд ли Сергей Вадимович даст мне личного шофёра. Чертыхаясь, наклеила на пятку пластырь, натянула брюки (это в жару-то!) и поплелась на маршрутку.

Мест в маршрутке, конечно, не было. Стоя почти на четвереньках, я мечтала о том, как приду в офис, сяду в своё кресло и сниму туфли. Пятка ныла всё сильней…

Выпав вместе с толпой из микроавтобуса, я, прихрамывая, поскакала на работу. Слава Богу, начальства ещё не было. В кабинете сидела Светлана Юрьевна и красила глаза.

– Здрассьть – Cказала я и плюхнулась в кресло.

– Здравствуй, здравствуй, милочка.– Пропела Светлана Юрьевна.– Ты не забыла, что у тебя сегодня выставка?

– Да вроде с памятью всё в порядке. Вчера в инете смотрела. Что- то там совсем мало про этого, подающего надежды.

Светлана Юрьевна вздохнула:

– Да, когда рисовал в России, никому был не интересен. А только пожил в Японии, продал несколько картин за какие-то немыслимые деньги, так-нате, пожалуйте на родину. Мы вам и зал выставочный, и прессу, и телевидение.

– Слушай, – сказала я,– Говорят, он на интервью не особо идёт. А картины, сказали, потрясающие. Ладно, сегодня посмотрим. Если дойду, конечно.

– А что с ногой-то?

– Да натёрла вчера новыми босоножками.

Дверь в кабинет резко распахнулась. Появилась модно растрёпанная голова Верочки, секретарши.

– Леонова, быстро к главному!

– Слушаюсь и повинуюсь.

Я вскочила с кресла, но тут же, охнув, села. Пятка болела нестерпимо. Кое-как, превозмогая боль, я поплелась к Сергею Вадимовичу. Главный, как всегда, выглядел безукоризненно. В его кабинете я почему-то всегда чувствовала себя Золушкой. Он разговаривал всегда очень вежливо, никогда не повышал голоса. Но все цепенели перед ним, лишь только он начинал " разбор полётов". Когда он давал очередное задание, мне всегда хотелось продолжить:

– А крупу перебрать? А полы подмести? А котлы отдраить?

Но, вернувшись в свой кабинет, я тут же оттаивала и начинала работать. Мы все понимали, что такой начальник-золото. Зарплата – вовремя, корпоративчики – классные! Так чего ещё надо? Как говорит Светлана Юрьевна, дрына нам не хватает.

– Вам,– говорит,– такой начальник нужен, чтобы вы забыли, как дом выглядит, и из кабинета пулей вылетали, а не вразвалочку выходили.

Вот и сейчас я иду. Правда, не вразвалочку, а почти враскоряку. И как я поеду на выставку?

– Анна, вот вам пригласительный. – Сергей Вадимович протянул конверт.– И поймите, мне нужен не просто репортаж с выставки. Мне нужно интервью. Художник очень незаурядный. Интервью даёт редко. Вы уж постарайтесь.

И без подснежников домой не возвращайся.– Подумала я, взяла конверт и спросила.

– А как насчет шофёра? У меня нога сильно болит.

– Сегодня, к сожалению, нет ни одного.

Я так и знала. Значит, снова маршрутка или метро. В маршрутке отдавят ноги, в метро длинные переходы. Ходить много не могу. Придётся прятать ноги в маршрутке.

К Дому Художника я приковыляла вовремя. Протянув пригласительный, прошла сразу в галерею. Мне хотелось посмотреть картины Никиты Крайнова прежде, чем брать у него интервью. Возле картин уже толпился народ.

– Так, подумала я, реклама – двигатель торговли. Интересно, сколько он заплатил за эту выставку? Или за него заплатили?

Я остановилась возле картины, где было поменьше народу. Передо мной были горы… И больше ничего. Только горы. Отчего-то в сердце появился странный холодок. Так со мной бывает, если я смотрю вниз с двадцатого этажа. Вроде бы знаешь, что не упадёшь, а всё равно жутко. Вот и сейчас мне как-то не по себе. Словно, я боюсь высоты. Словно не горы передо мной, а это я стою на вершине и смотрю вниз. Да-а, странное ощущение. Ну, что там дальше? Чем нас, профессионалов, может удивить Никита Крайнов?

На следующей картине было море.

– И то хорошо.– Подумала я.– Наверное, у меня и в правду боязнь высоты.

Море было спокойным, ленивым. Волны едва касались белого песка. А на белом песке сидел человек и смотрел вдаль. Непонятная тревога снова охватила меня. Чем дольше я смотрела на картину, тем тревожней мне становилось. Казалось, это я сижу на берегу. Одна во всей Вселенной. Только я и море. Равнодушное, великое море. Нет, это не море… Это же Одиночество!

Я закрыла глаза, потому что больше не могла смотреть на эту картину. Сделала шаг назад и чуть не столкнулась с девушкой. Она стояла за моей спиной, и по её лицу текли слёзы.

– Что это? Как? Как можно так рисовать?– спросила она.

Я пожала плечами и захромала дальше. Вдруг все загудели, и толпа окружила какого-то человека.

– Это Крайнов!– воскликнула девушка и побежала в толпу.

– Блин, интервью!– опомнилась я и поспешила за ней.

Но не тут-то было. Толпа наседала. Всюду мелькали микрофоны. Я попыталась бочком протиснуться между ОРТэшником какой-то крупной тётенькой. Тётенька недобро зыркнула на меня, колыхнула животом, и меня выбросило, словно рыбку. Я уже почти забыла про пятку, хотя она горела огнём. Без интервью мне нельзя возвращаться. Сергей Вадимович не поймёт. Раненых лошадей пристреливают. Дайте мне Крайнова!

Вдруг всё стихло. Толпа расступилась. Два добрых молодца вели под руки пожилую женщину. Она подошла к высокому, небритому мужчине. Он опустился перед ней на колени и поцеловал руки.

– Это его мама. – Прошептали сзади.

Так вот ты какой, цветочек аленький. Никита Крайнов выглядел, прямо скажем, неважно. Модная трёхдневная щетина только подчёркивала усталость на бледном лице. Коротко стриженные тёмные волосы, никакого свитера, атрибута художников. Светлые брюки, светлая рубашка.

Он взял маму под руку, повернулся в толпу и сказал:

– Интервью смогу дать только двум журналистам. Остальные приходите завтра. Буду здесь до глубокого вечера.

Толпа шумно вздохнула и рванула к нему. Меня закрутило в людском водовороте, и вдруг я почувствовала адскую боль! Мама! Мне наступили на ногу!

– А-а-а!!– закричала я и потеряла сознание.

Вообще-то у меня крепкий организм. За свои двадцать восемь лет я не помню, чтобы падала в обмороки. Девчонки в старших классах практиковали такие дамские штучки. Мне же это казалось нечестным по отношению к парням. Я не теряла сознание и при виде крови или ран, не падала от несчастной любви. А тут – на тебе. Я – в больнице. Пять минут назад ушла Ленка. У меня от неё разболелась голова. Лена долго щебетала. Всё рассказывала, как Сергею Вадимовичу позвонили, как он вместе со Светланой примчался в галерею, как там им сказали, что меня увезли на " Скорой", и что меня сопровождал в больницу сам Крайнов.

Я лежала, закрыв глаза. Скрипнула дверь. В палату вошла медсестра. В руках она держала лоток, в нём лежал шприц.

– Это ещё зачем?– нахмурилась я.

– Доктор велел.– Спокойно ответила медсестра.– Повернитесь.

Я молча повернулась, отбросила одеяло и зажмурилась.

– Ну, вот и всё,– улыбнулась сестричка.– Это чтобы столбняка не было. Вы зачем довели себя до такого состояния?

– До какого?– спросила я.

– У вас началось сильнейшее воспаление. Так можно и до сепсиса дойти.

– Я всего лишь натёрла ногу.

– Не всего лишь, а очень сильно. Началось воспаление и вдобавок болевой шок.

– И долго мне тут лежать?

– Дня три придётся. Нужно понаблюдать за вами. Да и начальник ваш приказал лечить, как следует. Сказал, что вы нужны ему здоровой.

Да, это похоже на Сергея Вадимовича. Конечно, я нужна ему здоровой. Интервью, ведь, не сделала. А мог бы и машину дать, не пришлось бы на маршрутке тащиться, ножку натруждать. Глядишь, и в больницу не попала бы. Да, если бы да кабы.

Глаза стали закрываться, я почувствовала, что куда-то проваливаюсь…

Никита Крайнов сидел в мастерской. Первый день выставки пошёл комом. Он вообще не хотел давать интервью. Но Иван сказал, это не оговаривается. Иван очень много сделал. Если бы не он, выставки могло не быть. За аренду зала попросили большие деньги. Да и само место. Художники годами ждут. А тут сразу, не успел приехать, как Иван всё организовал. Никита потёр виски. Как-то всё кувырком пошло. С утра какой-то странный звонок, потом эта журналистка. Сначала жутко было. Крик, стук падающего тела. Как в заурядном детективе. Оказалось, всё даже смешно. Ей так нужно было интервью с ним, что с больной ногой она рвалась сквозь толпу к заветной цели. Надо бы съездить к ней в больницу.

В больнице он не был с тех самых пор. Элечка была для него всем. Даже мама удивлялась. Когда родился Никита, Эле было семь лет. И с того самого дня сестра не отходила от него. В семье часто вспоминали, как Эля просила маму дать ей братика покормить. Она смешно задирала маечку и прикладывала малыша к груди. Когда Никита подрос, сестра везде таскала его за собой. Даже когда у неё появились поклонники, любимый братик всегда был рядом. Никита часто вспоминал те вечера, когда они с сестрой выключали свет, брали фонарик и забирались под одеяло. Там, при свете фонарика они могли разговаривать полночи. Разговаривали про всё. Про исчезнувшую Антлантиду, таинственных лемурийцев, Бермудский треугольник. Эля говорила:

– Вот вырастешь, махнём с тобой в Тибет. Поедем на остров Пасхи, обязательно побываем в Египте и на Алтае.

И вот Эли нет. Прошло два года, а Никита никак не мог смириться с её смертью. Верней, он не мог смириться, что сестры нет. Ведь тело её так и не нашли.

Мать часто говорила ему:

– Женись, сынок. Я ещё внуков хочу понянчить.

На ком жениться-то? Никита читал однажды в самолёте какой-то женский роман ( нужно было время скоротать). Так в этом романе главный герой всё боялся женщин-крокодилов. Внешне эти женщины красивы. А внутри сидит крокодил, готовый откусить тебе не только руку, но и голову оттяпать. Никита не боялся женщин-крокодилов. Он просто не встречался с такими. К нему лип абсолютно другой тип женщин. Он их называл – пиявки. Они обязательно красивы, в сексе – умопомрачительны. Но почему-то после встречи с ними всегда хотелось умыться, и даже почистить зубы. " Пиявок" практически невозможно оторвать. После первого же поцелуя они считают тебя своей собственностью. Когда у него случился первый безответный роман, Элька гладила его по спутанным волосам и говорила:

– Не переживай, братишка, у меня тоже так было. Первая любовь, даже если она безответна, всегда прекрасна. А твоя Саша ещё будет жалеть, что отказала такому парню.

Саша пожалела. Только произошло это спустя несколько лет. У Никиты к тому времени уже был печальный опыт общения с "пиявками". Однажды он даже сказал Ивану:

– Ты знаешь, Вань, иногда я жалею, что не "голубой".

– Ты что? С дуба рухнул? Чего тебе не хватает? Кругом нормальные бабы. А ты кого ищешь? Принцессу из сказки? Таких не бывает. Так что спускайся с облаков. Не хочешь жениться- не женись. А для здоровья просто покупай себе женщину. И тебе хорошо, и ей приятно.

Никита тогда смолчал. Но он понял, что Иван прав. Вот и сейчас Крайнов понимал, что нужно навестить эту журналистку. Просто так. Для формальности. На " пиявку" она не похожа. Так что можно немного расслабиться.

Я проснулась от звонка мобильника. Он противным голосом пищал:

– Просыпайся, мой хозяин, мой хозяин дорогой.

Я дотянулась до телефона, поднесла к уху.

– Алло, да, я слушаю. Да говорите же!

Но телефон по-прежнему верещал. Блин, это же будильник! Я нажала кнопку, мобильник заткнулся, подавившись песней. Конечно, хорошая вещь – сотовая связь. Но иногда хочется разбить телефон об стену. Сейчас мне не хотелось никаких звонков. Мне просто была нужна тишина. Второй день в больнице. Со стёртой пяткой. Кому рассказать – не поверят. Сергей Вадимович уже два раза звонил. Как всегда вежливый, тактичный. Всё здоровьем моим интересуется. И ни слова про интервью. Может быть отдал кому-нибудь? Да и Бог с ним, с этим интервью. Домой хочется. Кофе хочется. Мужчину хо.. Ой, что это я? Нет, нужно срочно выписываться, пока " крыша не съехала" от безделья.

Я села на кровати, взяла с тумбочки яблоко, откусила. В дверь осторожно постучали. Я хотела крикнуть:

– Войдите!

Но с набитым ртом у меня ничего не получилось. Дверь распахнулась, и в палату вошёл Никита Крайнов. От неожиданности я закашлялась, яблоко никак не хотело проглатываться. Художник нерешительно остановился и посмотрел на меня. Я кашляла всё сильней. Слёзы потекли у меня из глаз. Крайнов подошёл поближе и тихонько хлопнул меня по спине. Затем хлопнул сильней, ещё сильней. Я, наконец, проглотила яблоко и справилась с кашлем. Я дышала, как загнанная лошадь, и смотрела на художника мокрыми от слёз глазами. Все так же молча он взял с тумбочки полотенце и протянул его мне. Я смотрела на него и ничего не понимала. Никита постоял с протянутой рукой, потом вдруг решительно вытер полотенцем мне нос, рот. Внимательно осмотрел меня, вытер зачем-то мою шею, аккуратно свернул полотенце и положил на тумбочку. По-прежнему молча вынул из пакета сок, бананы, груши. Достал яблоки, взвесил их на руке, посмотрел на меня и убрал яблоки обратно в пакет. Потом развернулся и вышел из палаты.

Я упала на кровать. Несколько минут глупо улыбалась, потом начала хохотать. Вот тебе и интервью, вот тебе и "звезда", а ты с соплями, слезами, сидишь на больничной койке. Ни причёски, ни макияжа.. А-а-а-а!

В понедельник я пришла на работу. Все улыбались мне. В воздухе витало какое-то праздничное настроение. Не успела устроиться за компом, как в кабинет влетел Сергей Вадимович.

– Анечка! Пляши! Крайнов прислал тебе приглашение. Вот, смотри!

Главный помахал у меня перед носом оранжевым конвертом. Завтра тебя ждут в частной мастерской. Ты представляешь? Он пригласил тебя к себе домой! Он никого туда не приглашает. Все записывай, все – все-все.

Начальник вдруг покрылся пятнами, кинул на стол конверт и убежал.

– Эк его..– протянула Светлана Юрьевна.– Даже жалко бедняжку. Он же уже анонсировал интервью. Вот и сходит теперь с ума.

В среду утром я вышла из парикмахерской в отличном настроении. Сегодня интервью с художником. Сейчас выпью чашечку чая и помчусь на встречу. Я заскочила в маленькую кафешку. Молодой официант быстро подошел ко мне.

– Чашечку чая. С бергамотом.– Я откинулась на спинку стула.

– Пирожные, чизкейки, профитроли, меренги, мафины.

– Мне только чай.

Официант скривился и уплыл.

Чай, действительно был хорош! Я полчаса наслаждалась, слушала негромкую музыку и думала об интервью. У меня был заготовлен целый ряд вопросов. Но как пойдет, не знаю. Художники – странные люди. Впрочем, как и все творческие натуры. Расплатившись за чай, я помчалась в метро.

Мастерская Крайнова занимала квартиру-студию на первом этаже. Художник распахнул дверь и улыбнулся. Мне стало неловко. Я вспомнила больницу. Потом, тряхнув гривой, я вошла, протянула руку и сказала: « Анна» .

– Мы вроде знакомы.– Снова заулыбался Никита.– Проходите. Кофе хотите?

– Конечно, – Закивала я головой.– Очень хочу.

Крайнов провел меня в комнату.

– Пару минут. – Сказал он и исчез.

Я огляделась по сторонам. Никакой мебели. Мольберт. Краски. В самом углу журнальный столик и два кресла.

– Прошу, Анна!– Художник принёс поднос с дымящимся кофе. Подвинул кресло, поставил на столик вазочку с шоколадными конфетами.

– Я готов ответить на ваши вопросы.– Художник внимательно посмотрел на меня.

– У вас есть любимые художники?– спросила я.

– Конечно. Айвазовский, например. А у вас?– неожиданно спросил он.

Я растерялась. Но потом ответила:

– Из портретистов люблю Боровиковского.

Никита помешивал кофе.

– А к Левитану как относитесь?

– Сказать, что я его люблю, это ничего не сказать. Левитан – это жизнь. Хотя почти все его картины грустные. Но это особенная грусть.

Я замолчала. В детстве мама возила меня в Плёс. Крохотный городок, в котором жил Исаак Левитан. Я лазила на высокие холмы. Пыталась смотреть на всё глазами художника. Из Плёса я приехала очарованная великой живописью.

– А вот Репин меня настораживает. – Продолжила я.– Понимаю, что прекрасные картины, но мне как-то не по себе.

– А вы знаете, что почти все натурщики Репина умерли, после того, как позировали ему?

Я чуть не подавилась кофе.

– Как умерли?

– Так. Позировали художнику и вскоре умерли в расцвете лет.

– Подождите,– Не согласилась я.– А как же Третьяков? Он позировал Репину и прожил после этого ещё много лет.

Никита улыбнулся.

– А вы видели портрет Третьякова?

– Конечно.

– И как он там изображен?

– Ну, сидит в профиль.

– Вот именно,– перебил меня художник.– В профиль. То есть он не смотрел в глаза художнику. Существует легенда, что некоторые художники обладают сумасшедшей энергетикой. Есть такие, которые выплёскивают свою энергетику на полотно. Это полотно становится чуть ли не животворящим. Как икона, например. А есть художники, которые наоборот забирают всю энергию у натурщика и тоже передают это своей картине. Правда, натурщик после позирования долго не живёт. У него не остаётся жизненных сил. Вот про Репина ходили слухи, что он обладал, именно, такой энергетикой.

– Но Третьяков?

– Что Третьяков? Он не смотрел в глаза художнику. А значит, художник не мог забрать его силы. Хотя.. Это всего лишь легенда.

– Ничего себе легенда. – Пробормотала я.

Крайнов внимательно смотрел на меня. Немного смутившись, я попросила его показать картины.

– Извините, все не могу.– Твёрдо сказал он.– Но некоторые, пожалуйста.

Поставив чашечку на стол, Никита пригласил меня в большую комнату. Комната была светлая. На стенах висели картины. Я сразу обратила внимание, что на картинах, в основном, была изображена природа. Но всё же несколько портретов я увидела и сразу подошла к ним.

– Да – а, интересно, кто же ты, Никита Крайнов? Второй Репин или второй Левитан? И можно ли тебе позировать?

Посмотрев портреты, я поняла, что Крайнов не может быть вторым. Он просто Никита Крайнов, художник. Настоящий художник.

На одной картине я увидела уже знакомую женщину. Это была его мама. От картины веяло таким теплом и нежностью, что я невольно начала улыбаться. Никита, прислонившись к стене, наблюдал за мной. Убрав с лица дурацкую улыбку, я стала рассматривать другие картины. На многих были изображены горы. Горы в снегах, горы в предрассветных лучах, горы в лунном полумраке. Интересно.

– А что же я не вижу у вас Фудзиямы?

Брови Крайнова удивлённо поползли вверх.

– При чём тут Фудзияма?

– Ну, вы же несколько лет жили в Японии. А какая же Япония без Фудзиямы?

– Вдруг Никита захохотал. Причём громко, как мальчишка.

– Чёрт,– подумала я.– Точно эта Верочка что-нибудь напутала.

Никита вытер ладонью слёзы, выступившие от смеха.

– У вас, Анна, неверная информация. Я никогда не был в Японии. Я два года жил в Тибете.

– В Тибете?

– Да. Так что Фудзиямы на моих картинах вы пока не увидите. Если только не соберусь в ближайшее время посетить страну восходящего солнца. Вы, Анна, смотрите, а я пойду сварю ещё нам кофе. Вы ведь не торопитесь?

–Нет-нет.– поспешно сказала я. Мне на самом деле не хотелось уходить. Оставшись одна, я медленно переходила от одной картины к другой. Неожиданно мой взгляд наткнулся на полотно, стоящее на полу. Картина была перевёрнута. Я попыталась приподнять её, но она оказалась тяжёлой. Тогда я медленно развернула картину и ахнула. На меня с полотна смотрела девушка удивительной красоты. Её голубые глаза смотрели с необычайной грустью. Казалось, она смотрит в самое сердце. Тонкие пальцы сжимали веточку белого шиповника. Острый шип проколол кожу, и на белом дрожащем лепестке алела капелька крови. Казалось, она вот-вот упадёт на землю, а девушка вскрикнет и приложит раненый пальчик к губам. Потрясённая, я даже посмотрела под ноги. Нет ли здесь капельки крови? Брр.

– Ну, вот и кофе!

Я оглянулась. Никита держал в руках поднос. Его взгляд остановился на картине, которую я держала обеими руками. Я увидела, как заиграли желваки на скулах Крайнова, как помрачнел его взгляд. Не зная, что сказать, я осторожно развернула картину и подошла к художнику. Он не смотрел в мою сторону. Молча поставил на столик поднос, развернулся и вышел в кухню. Кофе дымился и изумительно пах. Но мне не хотелось кофе. Мне хотелось плакать. Постояв ещё минут пять для приличия на чашками со стынущим кофе, я вышла в кухню. Крайнов стоял у окна ко мне спиной. Я молча взяла свою сумочку и пошла к выходу. Никита не обернулся. Ну, и чёрт с тобой!

Глупо. Очень глупо всё получилось. Уже прошёл целый час после того, как захлопнулась дверь за этой журналисткой. Уже кофе в чашечках стал ледяным. А на душе у Крайнова было препогано. Он сам себе казался противным, но ничего не мог с собой поделать. Никто не должен был видеть эту картину! Он бился над ней второй год! Он плакал над ней, он хохотал над ней. Но никому её не показывал. Потому что Элька с картины не улыбалась ему. Иногда Никите казалось, что он сходит с ума. Даже ночью он мог вскочить и броситься рисовать.

– Что же ты мучаешь меня, сестрёнка?– спрашивал он, когда в очередной раз с картины смотрели на него глаза, полные боли. Но сестрёнка ничего не отвечала ему. Просто смотрела прямо в сердце. И тогда он, в который уже раз, разворачивал картину к стене и писал всё новые и новые пейзажи, портреты. Всю свою боль он выплёскивал на холст. Ах, как же ему хотелось подарить всем радость! Но радость пряталась, сжималась. А боль разливалась по всем его холстам. Даже самым светлым.

Только в Тибете он на какое-то время забылся. Если бы ему разрешили, он остался бы там навсегда. Сейчас он понимал, что невольно обидел Анну. Но ничего не мог с собой поделать. Она не должна была видеть картину. Телефонный звонок прервал его мысли.