Читать книгу Системный склероз. Побег в Шотландию - Ольга Амалфеева - Страница 1

Я поехала умирать.

Так, как писали в невыдуманных историях про рак.

Получив диагноз на белом листочке крупными буквами, героиня садилась в автобус и прислонялась головой к стеклу. За окном шел дождь, стекал по стеклу длинными неровными каплями. Мокрые зигзаги повисали на поворотах, округляясь, вдыхали и стремительно скатывались вниз. Волосы у героини были длинные, картинка черно-белая. Заднее сидение старенького автобуса с железными поручнями вместо подголовников.

Воспоминание о покачиваниях на пружинах желтого пазика тепло отзывается в теле. Я верчусь, пытаясь принять соответствующую сюжету позу. Но жесткое сиденье проваливает спину назад, до иллюминатора далеко, дождя за ним не видно. И вообще ничего не видно. Потому что я боюсь летать и всегда беру билет у прохода. Потому что ночь. И потому что иллюминатор закрыт рукавом красного пуховика, на котором спит, прислонившись к борту, симпатичная девушка. Блондинка. Точно по тексту.

Даже в этой истории я чувствую себя лишней. Мой странный обрывок не вписывается никуда. Кроткого и понятного рака у меня нет, а есть тягомотный, старящий, костляво-длинный, обвивающий и душащий системный склероз. Тихо ползущее по организму, протягивающее свои холодные хваткие щупальца нечто. Все, что попадается на пути этого бездушного мерзкого чудовища, все живые, дышащие, мечтающие, веселящиеся, прыгающие и безрассудно делящиеся клетки скомкиваются в грубые холодные рубцы, закостеневают и останавливаются.

Они написали, что зарубцевалась часть легкого, отмирали ткани пищевода, сосуды и мышцы. Потом подумали, обошли палату и переписали с табличек над кроватями еще пару больших и с десяток маленьких диагнозов. Всего на половину печатного листа мелким шрифтом. У меня ни разу не хватило сил дочитать этот список ни с начала до конца, ни с конца до середины.

В груди дважды шевельнулась большая рыба и забила хвостом, дыхание прервалось. Я постаралась поднять подбородок выше, прямо к панели с кислородными масками и глубоко вдохнуть. Сама мысль о печатном медицинском частоколе двенадцатым кеглем сводила с ума и рвала пульс. Из-за рубцов в сердце ритм и без того постоянно сбивался и не мог встать на место. Думать нельзя, думать не нужно.

Помотавшись три месяца между больницами, где среди потока типичных и атипичных пневмоний иногда лечили ноги, но не могли оказать помощь при сбоях в работе сердца, и больницами, где что-то понимали в жизнеугрожающих аритмиях, но были абсолютно бессильны перед остальным списком, загнанная в шах и мат стремительно приближающимся неизбежным выбором между химиотерапией и стоянием изгоем за дверью единственной больницы, где таких брали и пытались помочь, я удивилась и странно обрадовалась заболевшему вдруг в ночи зубу.

Известное дело, зубы там, где лечат правый локоть и левый желудочек, у нас тоже не пользуют. А потому нужно срочно выписаться и снова встать в многомесячные очереди на госпитализации с терапевтами для направлений, направлениями для анализов и анализами для терапевтов для направлений. И где-то в пируэте улучить момент сдать мазок на ковид и заскочить на ходу в открывающуюся раз в неделю дверь врачебной комиссии с его результатом, действительным еще ближайшие полтора дня.

Я честно попыталась найти силы.

Но их не было.

И я поехала умирать.

– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – -

Умирать нужно было именно поехать. На «пойти, завернувшись в белую простынку», нужна была идейная решимость, философский подход и житейская рациональность. На «лечь и ждать» – бесстрашие и дзен. На «бороться до последнего» – хотя бы какая-то логическая медицинская зацепка.

Ничего из перечисленного в наличии не было. Вопросы, самопроизвольно выстреливающиеся в гулкую пустоту, становились все более редкими. Над полем боя повисала затянувшаяся растерянность, изредка прерываемая одиночным, заранее сдавшимся риторическим возгласом.

В безразличном холодном тумане было спокойно. Хотелось умереть как-то незаметно для самой себя, ничего не решая. Не думать, не помнить. Заранее немножко подгрузиться успокоительными и потихоньку сойти с ума. Сидеть на лавочке у подъезда и щуриться на солнце. Но лавочки у подъезда нет, найти солнце в Петербурге нужно очень постараться, к тому же каждый день страшно хотелось есть, в силу чего сумасшествие, с его толерантным отношением к умению пользоваться банковской картой и выключать газ оказалось непозволительной роскошью.

Ко всему прочему, абсолютно нелогично и активно хотелось жить. Хотя бы наблюдать жизнь. И не из окна больничной палаты. Даже если не можешь сам, можно просто лежать и смотреть, как проплывают мимо облака и ходят люди. Главное – незаметно лечь в нужном месте, чтобы никому не мешать, чтобы об тебя не спотыкались и не падали.

Мысль о поиске места для залегания немного грела душу призрачной надеждой на возможность применения в этом процессе хотя бы каких-то традиционных мыслительных операций. Главным было убедить себя, успокоить, что выбранный путь рационален, а для этого требовалась хотя бы видимость применения общепринятых алгоритмов принятия решений.

Я купила толстую тетрадку и ручку. Разделила чистое полотнище вдоль на плюсы и минусы, подписала колонки и обвела фломастером. Переключаясь, чтобы перевести дух, между вкладками с одиннадцатью сезонами волшебной сказки и медицинскими исследованиями, пыталась сосредоточиться и обосновать план действий на основе прогнозов выживаемости и приблизительных сроков.

При любом коротком нажатии на медицинские вкладки, из интернета высыпались порции ужасающих картинок с вывернутыми обглоданными конечностями и искаженными лицами. Копаться в этом было жутко. Меня хватало от нескольких минут до получаса. Иногда не хватало вовсе. Судорожно переключаясь на волшебные перипетии, я долго мыла руки и пила бесконечный чай, давая себе слово, что через две, максимум три серии вернусь назад, несколько раз на дню благодаря создателей сериала за то, что в каждом сезоне не меньше двадцати четырех серий и прося прощения, что считала их творения коммерческой жвачкой. В эти дни я могла бы в одни руки перекрыть кассовый сбор сериала и выкупить лицензию.

Между метаниями волшебных шаров и поцелуями прекрасных принцев вклинивалась подострая стадия. Выживаемость 1-2 года. В любой момент может перейти в острую. Острая – одна-две недели. Может перейти в подострую. Хроническая – течение вариабельно, достоверный прогноз отсутствует. «Пятилетняя выживаемость – 4, 75 и 88 % соответственно», «пятилетняя выживаемость 50-60%», … Так сколько? Тетрадка, решительно разлинованная на колонки, осталась пустой. Лишь несколько странных недодуманных закорючек.

Это было ужасно – считать. Я потратила в общей сложности десятки часов, обдумывая, куда вложить оставшееся время. Предположим, у меня есть два дня. Ничего толком не успеть. Наверно, надо просто пожить, как хочу. Что я хочу? Шоколад, мороженое, красивоe платье. Шоколад купила. Три. Платье купить. Три. Смерть не приходила. От специально купленного шоколада тошнило, платья немного поднимали настроение.

Два месяца? Если у меня есть два месяца? Что бы я сделала? Что-то очень полезное. Самое полезное. Я написала бы книгу. Какую-то особенно нужную. Самую важную. Последнюю. Это должно быть что-то глобальное, обобщающее. То, что могут положить рядом с тобой в гроб. Она лежала умиротворенная в белом платье с венчиком на лбу, смиренно сложенными на груди руками прижимая к груди толстенькую, в мягких прошитых корочках, книгу. Белую, с цветами.

А если нет двух месяцев? Книга останется незаконченной. Стоит ли начинать? Тратить время, которого и так мало. А что тогда напоследок? Просто выпить чашку чая. Нужно просто договориться, чтобы тебе сообщили, что «напоследок» настал. Так, вроде, сообщили уже…

Свалившись с очередного витка размышлений, я засунула в чемодан два ящика таблеток, молитвослов и решила лететь. Туда, куда можно было попасть прямым рейсом без анализа на вирус. Туда, куда была виза. Туда, откуда меня будет сложно выгнать.

Конечно, я не забыла записать несколько прощальных аудиосообщений с просьбой оставить мое тело там, где неизбежность меня настигнет.

– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – -

Я даже разрешила его кремировать. Тело. Вопреки данным при весеннем старте ковида подробным указаниям с пунктами и подпунктами об обязательном погребении по православному обычаю, o размерe и дизайнe креста и отсутствии поминок с алкоголем. На робкий вопрос одного из присутствующих: «А если мы захотим после кладбища посидеть где-нибудь поговорить – нельзя?» – я, подумав, снизошла, что поговорить можно. Даже погреться и чего-нибудь съесть. После похорон обычно холодно.

Слушатели отнеслись к излияниям с пониманием. Ну, потому что, приди ко мне вирус, ведь хана же. Таким, как я, нужно быть ответственными. Сейчас это кажется безумной глупостью, растрачиванием чужого времени, которого у всех и так нет, впустую. Простите, люди, за счет которых я расту. Расту, опираясь на каждого человека, оказавшегося рядом. На его знания, опыт, мудрость, силу. На его особенность и храбрость быть неповторимым. Его смелость жить свою особенную жизнь.

Вот так, теребя на коленках молитвослов, стыдясь и опасаясь собственных страхов, прося прощения, внимания и помощи и одновременно умоляя пронести мимо меня все полные чаши, соответственно купленному билету, я пробираюсь ночным небом в Великую Британию. В страну, всегда казавшуюся невозможно далекой и абстрактной. Дальше и непонятнее, чем самая Южная Африка, Австралия и Антарктида.

Папуасы, перья, кольца в ушах, страсти, костры, открытые эмоции, так же, как и бескрайние ледяные поля с плотно жмущимися друг к другу пингвинами и тюленями всегда воспринимались продолжением своей земли за забором. Британия же казалась нарисованной туманной акварелью книжной иллюзией. И я была не уверена, что не проткну, как Буратино, носом дорогой тонкий холст, и не пройду сквозь нее, так и не поняв, к своему старому очагу.

Возможно, мне это и не нужно. Далекое островное королевство затеряет меня среди миллионов людей, языка и жизни которых не знаю, и вряд ли заметит, что что-то прибыло или убыло. Спящий полупустой самолет приучал этому верить.

Непонятно почему, гордый остров закрыл для нас границы лишь на время. Непонятно почему, не требовал доказательств чистоты крови. Возможно, чувство собственного достоинства, холодность, спокойствие и закрытость английского характера сыграли свою роль. Я читала, что, идя по полю боя под летающими ядрами, английский джентльмен не снизойдет пригнуться и снять шляпу. Возможно, я путала его с Мюнгаузеном, хотя большого значения это не имело, ибо автор литературного находчивого барона был членом Лондонского королевского общества и, соответственно, не мог не придать своему персонажу хоть несколько национальных черт приютившей его страны.

В последние дни перед отъездом чувствовалось, что зазор сужается. В начале октября рост числа зараженных коронавирусом резко пошел вверх по всему миру, шансы выехать стремительно уменьшались, авиакомпании уже не раз объявляли об отмене рейсов, и я боялась дышать, глядя на сужающийся просвет. А через него – на следующий.