Читать книгу Суккуб. Метаморфозы (сборник) - Ольга Берг - Страница 1

В МОНАСТЫРЕ святого Фомы случился переполох. Братья поймали суккуба. Двое монахов тихонько подкрались и накинули на неё сеть, обвязав для верности железной цепью. Умирая от страха, они часто крестились и лихорадочно бормотали молитвы всю дорогу, пока не водворили демона в тёмную сырую клетку монастырского подвала. Потом долго спорили около входа, кто станет одевать на неё кандалы. Наконец привели старого слепого монаха, который на ощупь застегнул их на тонких лодыжках суккуба и тотчас был вытащен из клетки. Братья сбились в кучу во дворе и долго совещались, что делать с этим отродьем Сатаны. Кто-то предложил облить её маслом и поджечь, кто-то говорил побить её камнями, другие требовали устроить расправу в лучших традициях святой инквизиции, однако, ни один не соглашался войти в клетку, а тем более притронуться к ней, чтобы утащить в помещение, специально и со знанием дела устроенное для еретиков и ведьм. Слепого монаха пришлось списать со счетов, так как после прикосновения к суккубу он немедленно слег и кашлял кровью, однако прозрел, чем вогнал в панический ужас и без того напуганных монахов. Наконец один из братьев сказал, что лучше послать за инквизиторами и настоятелем, который уже неприлично долго гостит в Риме. Пусть начальство само решает, что делать с нечистым, а они пока пойдут и вознесут молитвы Всевышнему о спасении души и обители, а заодно придумают, что делать с суккубом, пока настоятель и инквизиция едут в монастырь.

Как раз в то время, когда шипящая громким шёпотом братия дискутировала возле монастырских застенков, в обитель вернулся брат Амадеус. Он был местным лекарем, прекрасно разбирался в травах и минералах, немного знал астрологию, неплохо рисовал, любил музыку и являлся на службу только для того чтобы послушать орган. Амадеус имел несносный характер. Он был замкнут и порою резок, а если и улыбался, то эта улыбка отсвечивала презрением или жалостью, так что всем казалось, что он единственный взрослый среди них. Его манеры высокомерного снисхождения до ближних своих сильно раздражали монахов. Они немного побаивались Амадеуса, поэтому обращались в случае крайней необходимости. Но он был приближен к настоятелю, который страдал подагрой и болями желудка и очень благоволил к Амадеусу, но особенно ценил своего лекаря за снадобья, которые тот в больших количествах заготавливал для поездок в дальние края и паломничества по святым местам. Хотя при монастыре и шушукались, что те самые «святые места» имеют иные названия и назначения, всё же никто в открытую не решался бросить настоятелю в лицо такое обвинение. Ведь кое с кем из Рима тот был на короткой ноге, а кому-то из инквизиции приходился близкой роднёй. Поэтому монахи молчали. Да и грех было роптать: их стол, не в пример другим монастырям, был обилен, откупоривать бочки с вином разрешалось не только по праздникам, за чтение еретических книг, коими была богата монастырская библиотека, не наказывали, да и к работе никто не принуждал.

Брата Амадеуса настоятель привёз однажды из очередного путешествия. Никто не знал его прошлого, а сам Амадеус на расспросы старался отвечать вежливо и кратко. Друзей среди монахов он не завёл и жил в своей лаборатории под самой крышей обители. Иногда настоятель вызывал его к себе, запирал дверь на ключ и долго о чём-то беседовал. Поэтому поползли слухи, что брат Амадеус был раньше то ли тамплиером, то ли алхимиком или тайным агентом папы. Однако видимых доказательств подобным слухам не нашлось, к тому же лекарь никогда не отлучался из монастыря дольше, чем на день, если ему было необходимо пополнить запасы трав. Никто сейчас и внимания бы на него не обратил, если б не это страшное происшествие с суккубом.

Монахи окружили брата Амадеуса и наперебой рассказывали ему о случившемся. Он, как всегда, молча, но с видимым любопытством выслушал их историю и выразил желание узнать, что же они намерены делать с этим существом. Монахи ответили, что собираются решить это в трапезной, так как до приезда начальства пройдёт еще несколько дней, а демона нужно как-то покарать своими силами. Тогда Амадеус спросил, какую ещё вину имеет нечисть, кроме той, что ей выпало несчастье родиться суккубом. Монахи загалдели опять и рассказали, указывая сальными перстами на закрытую скатертью тачку, которую зачем-то спрятали под пышными ежевичными кустами, что суккуба они поймали как раз на месте преступления, над телами двух убиенных братьев в лесочке, недалеко от деревни, куда те отправились служить тризну за какого-то окочурившегося мужика и по дороге домой стали жертвами этой бестии. Демоница перерезала им глотки, а потом ещё рассматривала трупы, наверняка надеясь полакомиться не только священной плотью, но и поглотить их души. Амадеус задумался, кивнул головой, и все отправились в трапезную.

Там монахи долго шумели и спорили, какую бы пытку пострашнее применить к сатанинскому отродью, но сделать это так, чтобы не касаться её руками. Наконец придумали отсечь ей ноги косой, так суккуб точно никуда не сбежит, а потом достать длинные щипцы и жаровню. Тогда уж они вволю поглумятся над отпрыском нечистого. За спорами наступила ночь, и братья единодушно решили подождать утра, так как ночью любая нежить может прийти ей на помощь, а с первыми петухами, как известно, дьявольские силы слабеют. И поплотнее прижавшись друг к другу, удалились в часовню на всенощную. Никто не заметил, что брат Амадеус остался за столом один, погружённый в мрачные раздумья. Когда двери часовни заперли изнутри на засов и оттуда послышалось воодушевленное песнопение, он взял факел и отправился к подвалу.

Конечно, он не верил ошалевшим монахам. Скорее всего, думал Амадеус, этим болванам удалось поймать какую-нибудь деревенскую сумасшедшую, которая волею случая оказалась рядом с трупами. Бедняге здорово досталось, когда её побили цепями, и скорее всего она уже испустила дух в своей камере. Амадеус взял факел и осторожно спустился в каменное подземелье. Он медленно шёл по тёмным коридорам к клетке, когда до его слуха долетел звук. Продвигаясь по длинному сырому коридору, он вдруг остановился, будто наткнулся на неожиданное и невидимое препятствие. Звук красивой мелодии струился из мрака, её напевали вполголоса и завораживающей грустью, мелодия эта обволакивала ледяное сердце. И язык показался ему знакомым, греческий или арабский, просто слов не разобрать. Но как только он подошёл к решётке, пение прекратилось. Очарованный странностью момента и немного растерянный Амадеус стоял, удерживая факел, пока взгляд его не упал на пятно света, в котором виднелся кончик ярко-красного хвоста с длинной кисточкой. Амадеус отпрянул, а хвост с лёгким шорохом тотчас втянулся в сумрак. Наступила тишина, в которой он слышал лишь удары собственного сердца, треск огня и прерывистое дыхание из угла камеры.

– Я знаю, кто убил их, – грустно произнёс приятный голос из тьмы.

Брат Амадеус прикрыл глаза, глубоко вздохнул и вытер испарину, но любопытство исследователя взяло верх.

– Можно мне взглянуть на тебя? – спросил он.

– Вряд ли тебе понравится моя внешность, – послышался ответ.

Амадеус осмелел и подошёл ближе.

– И всё же я не из пугливых, – сказал он.

Звякнула цепь, в слабом свете факела Амадеус увидел суккуба. Она сидела, обхватив руками колени, хвост, тонкий и гибкий, обвился вокруг ног, глаза её были закрыты, а большая грудь мешала съёжиться совсем. Он видел тонкий профиль, маленькие ушки с заострёнными концами, волосы, уложенные в сложную причёску из мелких косичек. Всё существо от корней волос до кончика хвоста было ярко-красного цвета. Она выглядела испуганной и скорее смирившейся со своей участью.

– Я думал ты намного больше и страшнее, – произнёс Амадеус.

– Эти монахи так не считают, – горестно отозвался суккуб.

Амадеус присел на корточки.

– Ты чувствуешь боль? – спросил он и увидел, как суккуб кивнула головой.

– У меня есть тело, – сказала она.

– Завтра тебе предстоит мучительная смерть, – сказал Амадеус.

Суккуб обречённо кивнула головой.

– Тебе будет жаль, – вдруг сказала она.

Брат Амадеус задумался на секунду, затем снял с пояса один из ключей и протянул его через толстые прутья. Сердце замерло в ожидании. Наконец из тьмы возникло лицо, гладкое и глянцевое. У неё отсутствовали брови и ресницы, но, несмотря на это, Амадеусу оно показалось милым. Суккуб открыла глаза, желтовато-коричневые с продолговатым кошачьим зрачком. Она застенчиво улыбнулась, и маленькая красная лапка осторожно взяла ключ из руки Амадеуса. Даже после того, как суккуб, звякнув цепью, скрылась, предусмотрительно оставив ключ около решётки, он всё ещё продолжал сидеть некоторое время на полу. Его била мелкая дрожь, но в душе он чувствовал лёгкость и удивлялся самому себе, что так быстро прошёл его страх перед демоном, будто был отброшен, как старое покрывало, которое мешает видеть и понимать нечто особенное. Свою встречу и разговор с этим существом он осознавал сейчас как самое значительное событие в своей жизни и жалел, что всё так быстро закончилось.

Утром братья не обнаружили суккуба и завелись так, что пропустили обедню и обед. Искали везде, собравшись взъерошенными группками, вооружённые чем попало. Амадеус, чтобы не вызвать подозрений, искал вместе с ними и посмеивался злорадно в душе, что лишил монахов кровавого развлечения. В сумерках поплелись на молебен, провели его кое-как, а потом уставшие и унылые, испив из винных бочек, разбрелись по кельям.

Ночью брат Амадеус вспомнил сцену с братом Стефаном, который не позволял хоронить убиенных монахов до приезда настоятеля. Нагородил кучу чепухи, что якобы к ним прикасалась рука нечистого, поэтому настоятель с инквизицией пусть сами решают, что делать и по какому обряду. Амадеус сказал, что летом, как известно, трупы разлагаются быстрее, поэтому убитых лучше кремировать, пока они не превратились в прибежище легиона мух. А если потом начнутся болезни? А если эпидемия? Он как доктор может оказаться бессильным перед такой опасностью. А когда настоятель спросит, почему вовремя не избавились от мертвецов, он, Амадеус, сразу укажет на брата Стефана, если брата Стефана к тому времени не съедят черви. Наконец ему удалось убедить глупого служку сжечь трупы, потому что пришлось наболтать напоследок про очистительный огонь и всякую другую суеверную ерунду. Ему поверили, но разрешили провести кремацию на следующий день, потому что ночь скоро и нечисть не дремлет. Амадеус, ругая про себя всех монахов и их глупость, удалился к себе и лёг в постель. Сон не шёл, тогда он запалил маленькую свечку и долго лежал с открытыми глазами. Он смотрел на небольшое распятие и мысленно объяснялся в том, что укоры совести никогда не мучили его, что ни за какие свои поступки он не чувствует ни стыда, ни потребности в покаянии. «Наверное, это гордыня, – думал он без всяких угрызений совести. – Я не утверждаю, что был всегда прав, – обращался он к распятию. – Но в моей душе нет стыда, нет укора за мои деяния. Почему? Почему я всегда поступаю так, будто кто-то ещё живёт во мне и иногда руководит моим разумом и телом? Не дьявол ли это? Ах, если б мне хоть немного суеверия и невежества от братьев моих, насколько бы легче стала жизнь!» Потом он вспомнил суккуба и долго вздыхал и ворочался, пока не заснул. Ему приснилась пустыня, и он тяжёло брёл с посохом из высохшей сучковатой коряги, и вороны с чёрными глянцевыми глазами кружились над его головой. Солнце нещадно палило, и над собой он слышал лишь сухой треск крыльев. Сколько бы он ни шёл, кругом расстилалось лишь выжженное пространство, белые дюны, белое солнце, белое искристое небо, которое сливалось с землей. И непонятно было, где ступает он, где почва и где твердь, верх и низ – всё стало единым. Но вдруг пошёл снег, повеяло приятной прохладой, а из пространства, отовсюду, он слышал приятный мелодичный голос, который звал его по имени.

Амадеус открыл глаза и чуть не вскрикнул, увидев суккуба, которая склонилась над ним. Её едва прикрытая грудь почти касалась лица Амадеуса, одной рукой она держала небольшую плоскую шкатулку, другой гладила его лоб и виски. Выражение её лица было тревожным, и когда она увидела, что Амадеус открыл глаза, то испуганно отдернула руку, а он от неожиданности шарахнулся в сторону.

– Ты меня напугала, – прошептал Амадеус.

Суккуб виновато улыбнулась.

– Я понимаю, но нужно было разбудить тебя, – сказала она.

Сердце его всё ещё бешено колотилось, но он прекрасно осознавал, что сон закончился и он возвратился в реальность. Амадеус нервно вздохнул и протёр глаза.

– Тебе опасно здесь находиться, – сказал он.

Суккуб завертела головой.

– Нет, нет, никто не заметит. Я пришла поблагодарить тебя.

Она подошла к кровати и возложила шкатулку на дрожащие колени Амадеуса. Заметив это, суккуб быстро отступила и присела на краешек стула напротив.

– Это документы о тебе и твоих родителях, – сказала она. – Это подарок тебе от нас.

Амадеус медленно открыл чёрную крышку, вытаскивал и перечитывал желтоватые листы, написанные то аккуратным почерком, то размашистыми каракулями. Он узнал, что по рождению имел знатное происхождение, что его родители были баронами и он их единственный сын и наследник. В следующем документе стояла дата и число, когда Амадеус прибыл, а точнее был привезён в монастырь, где провёл детство и юность, но зная наизусть святое писание, так и не научился молиться, а уразумел лишь одну науку – выживать любой ценой. Здесь он привык при разговоре не поднимать глаз выше губ собеседника, а слушать его голос, интонацию, малейшие изменения которой указывали на перемену настроения и истинные помыслы говорящего. Здесь он прошёл школу тонкой лести, поэтому всегда был приближен к начальству, обретая покровителей и некоторые привилегии. Здесь он впервые испытал чувство искренней привязанности и смертельную тоску от потери. Тогда он сам напросился в ученики к старому монаху, которого все считали алхимиком, поговаривали, будто сам чёрт служит ему за работой, а на деле тот был учёным, врачом, лечившим настоятеля и братию. Амадеус полюбил старика, сумел завоевать его доверие и сделаться его приемником. А когда монах умер, тяжело переживал утрату, чувствуя себя осиротевшим и несчастным. В этой обители, своей первой семье, он познал глубокое лицемерие и ненасытную жадность, из которых люди слепили себе бога по образу и подобию своему, молились ему алчно, с исступлённой страстью подбрасывая в жертвенный огонь всё новые и новые души. Брат Амадеус видел глаза монахов, лица прихожан, мужчин, женщин, старых и молодых. Они были рабами, жаждавшими власти. Он видел обман, грязь и обезьяний визг плоти братьев своих при виде красивых женщин или молодых юношей. Какое вожделение горело в опущенных глазах! А когда губы бубнили очередную молитву, он видел, какие жгучие картины стояли перед их мысленным взором и как не вязалось всё это с усердными поклонами и хулой на Сатану. Амадеус ярко вспомнил своё детство, свою улыбчивую замкнутость и холод презрения к этому маленькому королевству разврата и его подданным.

Он очнулся от воспоминаний и перевёл взгляд на суккуба, которая с любопытством разглядывала его келью, вытягивая длинную шейку. Одна из косичек выбилась из замысловатой причёски, легла красной змейкой на маленькое ухо, обозначив острый изгиб узора раковины. Амадеус заметил, что суккуб была небольшого роста, красное, будто с содранной кожей тело блестело, а наготу скрывало подобие одежды – сплетённое из красных веревочек короткое платье, на ногах были одеты золотые сандалии с длинными цепочками, которые завязывались у колена. Амадеус одёрнул себя и снова погрузился в чтение документов.

– Кто украл меня из семьи? – спросил он.

Суккуб обернулась.

– Твоя бабушка, – ответила она.

– Зачем?! – недоумевал Амадеус.

– Она не любила тебя и твою мать и считала, что у тебя другой отец.

Амадеус захлопнул крышку шкатулки.

– Ты принесла мне эти бумаги, чтобы я смог найти своих родителей и стать тем, кем являюсь на самом деле?

Суккуб с улыбкой кивнула.

– Однако тебя никто не принуждает к этому, только ты сам волен сделать выбор.

Амадеус с минуту смотрел в овальные прорези её зрачков, в которых мерцал огонёк свечи.

– Я хочу уйти отсюда, прямо сейчас, – сказал он.

Суккуб соскочила со стула.

– Тогда я тебя провожу, – сказала она.

Он ничего не взял с собой, да и что было брать монаху, кроме рясы и собственных мыслей. Сердце его полнилось радостью и трепетом от предстоящего приключения, которое открывало ему новое будущее, почти королевские блага и большие возможности – всё то, о чём он и мечтать не смел. Брат Амадеус с легкостью оставил монастырь, устроив напоследок погребальный костер из убитых братьев.

– Это последнее, что я мог сделать для этого дома. Пусть дальше молятся своему мёртвому богу, своим страхам и своему похотливому настоятелю, только теперь без меня, – произнёс он.

Когда они вышли за ворота, суккуб спросила:

– Почему никто не заметил костра? И разве не положено охранять обитель?

– Вероятно, все они пьяны, – ответил Амадеус. – Настоятель вернётся, когда пожелает, а письмо от монахов примет за слишком разыгравшееся воображение или белую горячку. Такие случаи бывали здесь.

Они сели отдохнуть уже на рассвете. В лесу только начали петь первые птицы, и сырая прохладная дымка стелилась по траве между стволов. Амадеуса спасала ряса, и он, примостившись к дереву, следил сквозь полуприкрытые веки за голым суккубом. Она устроилась около кустов напротив, обхватив руками колени, и, казалось, впала в дрему, что-то тихо напевая. Мелодия завораживала, и, обратившись в слух, он старался следовать за этой простой и тонкой вязью звуков, которые почему-то так сильно затронули его душу. Он тайком рассматривал суккуба, делая вид, что дремлет. Лицо без бровей и ресниц, сплошная кожа, глянцевая, как загустевшая свежая кровь на солнце. Она казалась инородным телом среди пышной темной зелени.

– У тебя есть имя? – спросил он.

Суккуб встрепенулась, проморгалась.

– Алма, – ответила она.

– Спой мне эту песню целиком, пожалуйста, – просил он.

Суккуб улыбнулась сонно и негромко запела.

Амадеус закрыл глаза, сердце кольнуло от осознания бренности суетливой человеческой жизни, которая наполнена миражами, ядом гордыни, бесполезной погоней за удовольствиями, в надежде воскресить хоть на мгновение умершую душу. Он вдруг почувствовал стыд за то, что был сотворен человеком, и омерзение к собственной оболочке, а следом укор себе за эту ненависть, за претензию к Творцу. Из души всплывало красное облако, жар, который душил его до слёз. Какой это язык, греческий или арабский? Невозможно понять сразу, слишком красивая мелодия и голос, чарующий, останавливает мысли, усыпляет сознание, тогда начинаешь слышать душу. Эта песня тронула тайные струны в глубине его ещё неоткрытой сути, вызвала щемящее чувство, сентиментальную боль, которую он похоронил в себе давно, будто в одной из прошлых жизней. Зов сердца слышал он в этой мелодии и многое бы отдал, чтобы понять его смысл.

Песня давно уже кончилась, Амадеус сидел погружённый в полусон. Словно занавес едва приоткрылся и оттуда лился свет, который причинял боль, но истаивал, оседая теплым золотистым пеплом на ледяное сердце. Тогда душа, уставшая от циничной маски гордеца, обрела покой, вслед за ней, второй волной приходил покой как искупление за ненависть и неприятие человеческого рода.

Суккуб разбудила его, когда уже сгустились сумерки, подала гроздь винограда и хлеб.

– Почему ты не ешь? – спросил Амадеус.

Она улыбнулась.

– Мне нужно мало, чтобы утолить голод, – сказала она.

– Ты не замерзла сегодня? – спохватился вдруг Амадеус.

Алма покачала головой.

– Мне не холодно, – ответила она. – Наше тело устроено иначе.

Весь день они брели по бесконечному лесу. Амадеус, задумавшись, то и дело запинался об коряги, а суккуб бесшумно шла впереди, изогнув полукольцом свой красный длинный хвост. Амадеус смотрел иногда на его пышную кисточку и, пошатываясь, следовал за ней, как за маяком. К вечеру он почувствовал усталость и попросил суккуба сделать привал. Они съели то, что осталось от завтрака, и Амадеус, растянувшись на траве, по привычке стал рассматривать растения, которые окружали его и повторял их названия в уме, будто смешивал между собой, чтобы сделать бодрящий эликсир. Он усмехнулся от того, что даже сейчас не переставал мысленно собирать травы и вспоминать свойства каждой из них. Суккуб заметила это или увидела его мысли.

– Продолжаешь читать растения? – спросила она.

Амадеус сел, стал говорить ей названия цветов и трав и рассказывать, какие снадобья от каких болезней можно приготовить из них. Алма внимательно слушала, но спросила затем удивленно.

– Ты лечишь тела, ты врач?

Он увлекся рассказами о том, как сначала лечил своего прежнего настоятеля и его высокопоставленных друзей, их куртизанок, отпрысков этих куртизанок и о том, как затем настоятель обители святого Фомы, преподобный Джозеф, увёз его с собой. Он пустился в воспоминания о жизни в другом монастыре.

– Если в первой обители безобразничало только начальство, то во втором монастыре творился сущий кошмар! Настоятелю было глубоко наплевать, чем занимается братия. Иногда он от нечего делать устраивал скандал, но в основном там никто ничего не делал, всю работу выполняли крестьяне, а монахи чаще всего платили им отпущением грехов. Хоть я и не любил их, но тот, первый монастырь, был всё-таки моим домом, и настоятель его, преподобный Амвросий, хорошо ко мне относился, но почему то очень легко расстался со мной. Сказал, что в обители святого Фомы нужен врач и преподобный Джозеф часто хворает, поэтому он слезно просит отпустить меня с ним. Он действительно серьёзно хворал, в основном от обжорства и распутства, а братия его страдала от психических болезней. Джозеф готов был на любую крестьянку залезть, а монахи и того хуже.

Амадеус прервал воспоминания и задумался.

– Ты жалеешь, что покинул первый монастырь? – спросила суккуб.

– Иногда что-то скребёт внутри, небольшая обида или сожаление, или всё вместе в равных пропорциях… Несмотря ни на что я уважал Амвросия, он был больше светский человек, умный циник, но слишком уж любил свои слабости. Он немного напоминал моего старого учителя, а позже и меня самого.

– Не жалей об этом, – сказала Алма. – Я знаю причину, почему настоятель Амвросий так легко расстался с тобой.

Амадеус взглянул ей в лицо, и оно казалось немного грустным.

– Однажды Джозеф прибыл в гости в твою первую обитель. Он привёз с собой девицу, за которую заплатил в доме терпимости приличную сумму. И настоятель Амвросий так соблазнился ею, что стал предлагать Джозефу любые деньги, лишь бы она стала его собственностью. Но старый развратник отказывался продавать девицу, потому что сам нуждался в её услугах. Однако он знал о тебе, о твоём таланте лекаря и предложил Амвросию обмен, так как в хорошем враче он нуждался больше. И Амвросий согласился.

Амадеус вдруг рассмеялся.

– Меня обменяли на шлюху! Занятная история!

Наконец он успокоился и словно просветлел.

– Хорошо, что ты мне это сказала! – произнёс он, утирая слёзы. – Это был последний и самый толстый камень в стене, которая выросла между мной и моим прошлым. Теперь мне не о чем уже сожалеть.

Дня через три суккуб вывела его к огромному особняку, огороженному высоким забором. Словно копья торчали из фундамента витые чугунные реи, через которые виднелись огни освещённых комнат, пышный сад с ухоженными клумбами, среди которых ослепительно белел мраморный фонтан. Амадеус из-за кустов наблюдал, как к воротам покатывали кареты и два стражника приветливо распахивали кованные тяжелые створки, впуская знатных гостей, а затем с лязгом затворяли снова. Он видел красивых дам в пышных платьях и их спутников в напудренных париках. Он слышал благоухание этих людей, сладкий аромат духов, лавандовой воды, запах сытых лошадей и лакированных карет, запах роскоши, богатства и элегантной лёгкости, которую источало это общество. Веселье только начиналось, хотя уже давно взошла луна и в саду зажигали факелы, дом вечного праздника, полный золотого света, музыки и весёлых голосов. Так думал Амадеус. Настоятель Амвросий несколько раз брал его с собой на светские приемы. Он видел балы, и блеск мирской жизни казался ему свободной увлекательной игрой, кругом недостижимого блаженства, который скоро, благодаря суккубу, откроется для него.

Суккуб тихо стояла рядом, хвост её едва шевелился, а лицо выражало детское любопытство.

– Ты никогда не видела балов? – спросил Амадеус.

Она отрицательно покачала головой.

– Мне интересно, – произнесла она, вытягивая шею.

Амадеус улыбнулся, но вдруг ощутил в себе легкую грусть. Алма быстро взглянула на него и исчезла в зарослях. Через какое-то время она вернулась и сказала Амадеусу следовать за ней. Суккуб привела его на небольшую полянку, где под раскидистым дубом была разостлана пёстрая наволочка, на ней стояли две фарфоровые кружки и круглый поднос, на котором вперемежку с фруктами лежали тушки перепелов, облитые соусом и несколько бисквитов.

– Они не заметят, – сказала она. – У нас будет свой праздник.

Вино пили из кружек и смотрели то на звёзды, то на огни особняка, пока там не открыли окно. Музыка заиграла громче, и Амадеус стал рассказывать ей забавные истории про монахов. Историю о том, как однажды выиграл в карты у настоятеля Амросия привилегию не стричь волосы. А настоятель Амвросий, страшный картёжник, попросил лишь его взамен не браниться громко на монахов. Суккуб смеялась, и он спросил вдруг, не хочет ли она станцевать. Алма, наивно сложив ладошки, закивала головой. Он взял её за руки, и они стали кружиться в танце, неуклюже и запинаясь, по всей поляне и радовались украденным перепелам и вину, как шаловливые дети. А потом начался фейерверк. Разноцветные яркие цветы вспыхивали в небе тысячью огней, чтобы раствориться секунды спустя в тёмном бархате ночи. И этот яркий миг завораживал, реальность казалась иной пусть на мгновение, но это мгновение врезалось в память навсегда. Амадеус не выпускал её руку, запрокинув головы, они наблюдали взлёт и таяние огненных цветов, и вдруг он, поддавшись настроению праздника или порыву сердца, наклонился и поцеловал полураскрытые губы Алмы. Она широко открыла, выглядя удивлённой и растерянной, и сейчас её лицо, её глянцевая красная кожа, замерший гибкий хвост – всё казалось ему совершенством. Он видел её красоту, непривычную для человеческого глаза. Он поцеловал её ещё раз и почувствовал, как в сердце его просыпается нежность. Так Амадеус влюбился в суккуба.

После праздника, как учила суккуб, Амадеус пришёл к хозяину поместья барону фон Б., показал все документы и свои метрические данные. Барон и баронесса прослезились от счастья и вызвали нотариуса. Они подтвердили, что этот странный молодой человек в монашеской рясе и есть их давно пропавший сын и отныне будет являться полноправным хозяином и наследником их владений. Амадеуса переименовали в Амадея, переодели в светское платье и в скором времени опять затеяли бал. Все были рады ему, знакомились и знакомили своих дочерей, так как бывший монах Амадей превратился в завидную партию для состоятельных невест. Сам бывший монах с головой погрузился в бурную суматоху балов и мирских развлечений. Непринуждённо болтал со всеми молодыми прелестницами, целовал их узкие холёные ручки, улыбался и старался держать игривый тон. Но каждый раз, заглядывая в глаза очередной потенциальной невесте, всё более ощущал скуку и пропасть между собой и всеми людьми, которые плясали вокруг него пёстрым и душным хороводом. Ни одна красивая улыбка, ни один кокетливый взгляд не прельщали его. И в конце концов навязчивое внимание женщин стало вызывать у него раздражение. Светская жизнь быстро надоела ему, и он всё больше времени проводил за книгами, оборудовал себе лабораторию и занялся химией и биологией. Но работа валилась из рук, а ночью не спалось от воспоминаний. Суккуб уже давно не появлялась, и надежда на встречу сменялась тоской. Амадей стал рассеян и замкнут, что не укрылось от глаз его родителей. И чтобы как-то развеять его меланхолию, старики решили пригласить в гости своего давнего друга и его прелестную внучку.

Девушку звали Алиса, и чертами лица, и выражением больших светло-карих глаз она напомнила Алму. Но чем больше он находился в обществе Алисы, тем печальнее становилось ему. В мраморной белизне её кожи он видел анемию и недостаток солнечного света, золотистые локоны Алисы, украшенные цветами и гребнями, казались ему кукольными, её детские рассуждения поначалу умиляли, но скоро начали вызывать досаду и раздражение. Алиса, напротив, как могла старалась пробиться сквозь сумрак меланхолии к его сердцу. Её всё больше интриговала замкнутость Амадея, его отрешённый и немного злой взгляд в сочетании с холодным, но подчёркнуто учтивым обращением с людьми и весьма красивой внешностью разжигал интригу, которая манила взять эту крепость пусть не приступом, так измором. Поэтому юная особа решила каждый день досаждать бедняге своим присутствием, пытаясь елейным щебетом растопить айсберг, в который вросло его сердце. К тому же она чувствовала поддержку барона и своего дедули, которые грезили о внуках и всячески поощряли её рвение завоевать доверие и любовь Амадея.

Амадей почуял сговор этой куртуазной шайки и стал избегать общества Алисы, запираясь в лаборатории на ключ. Она пожаловалась его родителям, на что они ответили, что Амадею нужно время, чтобы освоиться в миру, привыкнуть к женщинам, особенно таким красивым, как их прелестная гостья. Алиса возразила, что полгода достаточный срок, чтобы забыть монастырскую жизнь и перестать удирать от красивых женщин. Не евнух ли он? А может, женщины его вообще не интересуют или он влюблен тайно в какого-нибудь милого пастушка из деревни возле монастыря? Счастливые родители призадумались, а заодно приуныли, их воздушные замки развеял ветер действительности, планы на романтическую старость рушились, и портрет их горячо любимого Амадея стал вырисовываться более тёмными красками. Наконец, чтобы прояснить ситуацию для Алисы, а в первую очередь для себя, баронесса решились на разговор.

Амадей уже готовился ко сну, когда в дверь его спальни постучали. Он застыл в нерешительности, опасаясь, не бойкая ли Алиса решилась пойти на штурм, но за дверью послышался голос матери. Он пригласил её войти и, казалось, не ждал от этого визита ничего приятного. Баронесса поставила поднос с собственноручно приготовленным чаем на маленький столик и, опустив глаза, взяла Амадея за руку.

– Что-то происходит с тобой, дорогой сын, – в голосе её звучали нотки беспокойства. – Ты стал замкнут и мрачен, избегаешь общества наших друзей. И Алиса совсем с ног сбилась, пытаясь найти к тебе подход.

Амадей сел напротив матери. «В молодости она, должно быть, была красавицей», – вдруг подумал он и спросил, сам не зная зачем, какого цвета у неё были волосы. Баронесса, будто очнувшись, улыбнулась, кокетливо вскинула брови. И тут он впервые заметил, что её брови мастерски нарисованы, зато серые глаза ещё не выцвели и не потеряли озорной блеск.

– Рыжие, как огонь, – ответила она.

– Я бы тоже хотел быть рыжим, как огонь, – произнёс Амадей.

Мать погладила его по голове.

– У тебя редкий цвет, такой светлый от природы, а глаза мои.

И вдруг ему на ум пришла мысль, что у него, вероятно, другой отец. Он проморгался и заметил, что глаза его матери с поволокой, а в глубине их притаилось лукавство. Он улыбнулся и поцеловал ей руки.

– Я сварю тебе снадобье, мама, чтобы волосы обрели свой прежний цвет, – сказал он.

Баронесса обняла его и пошла к двери, взялась за массивную ручку и услышала его голос.

– Мама, я не женюсь на Алисе. Я не люблю её.

Она повернула голову.

– Я знаю, милый сын, я знаю, – сказала она со смирением. – Спокойно ночи, Амадей.

Сердце его наполнилось любовью и благодарностью, и третий раз в своей жизни он прочитал молитву.

И эту ночь Амадей провел без сна. Тот короткий искренний разговор с матерью и то, что она без лишних объяснений поняла его чувства, немного взволновало и отогрело его ноющее сердце. Но его тайная любовь будила отчаяние, вызывала боль, и мысль о том, что он больше никогда не увидит Алму, терзала всё больше. Жизнь казалась ему невыносимой, и он в глубине души стал сожалеть, что пришёл в этот дом. Лучше б скитался вечно из леса в лес, из пустыни в пустыню, любовался на чужие замки, танцевал под чужую музыку, наблюдал бы ночное небо, но только рядом с ней. Милое, необычное существо, как скучал он по её голосу, когда задумавшись, она напевала что-то на своём языке. Греческий или арабский? Странное сочетание звуков, которые складывались в красивые протяжные слова, приятная на слух речь. Плавный язык, созданный специально для грустных песен. Он всё возвращался мысленно в ту ночь, когда под сверкающим небом поцеловал Алму. Мягкие теплые губы, её трогательное удивление, так всё было искренне, так просто, так необыкновенно. Почему он мало расспрашивал о её мире, о ней самой? Эгоист, теперь и осталось, что жить в своём аду с тем маленьким кусочком прошлого, считая дни и годы до смерти. Он бы всё отдал, чтобы ещё раз вернуться под тот ночной фейерверк и удержать Алму, за её любовь он заплатил бы даже душой. Внезапно его осенило, Амадей вспомнил вдруг о тех толстых книгах с заклинаниями и рисунками пентаграмм. Ему нужен был рецепт, ритуал, чтобы вызвать суккуба, а если придётся, то и самого Сатану. Достать такую книжку было нелегко, нужно искать чернокнижника или настоящую ведьму, либо проникнуть в монастырские библиотеки, где в хранилищах пылится много затейливых рукописей. Монастырь как вариант отпал, слишком хлопотно. Искать ведьмаков тоже дело нелёгкое, но он кое-чему научился у святой братии и инквизиторов кардинала.

Однажды ранним утром Амадей верхом выехал из дома. Он добрался до леса, привязал коня, переоделся в крестьянское платье, измазал волосы и лицо сажей и прилепил себе повязку на глаз. Взял палку, эффектно сгорбившись и хромая, отправился в деревню. Там он первым делом добрёл до кузнеца и спросил о чудесном знахаре, про которого он якобы слышал в своих краях. Кузнец подозрительно оглядел хромоногого и косоглазого бродягу, а затем прошептал ему на ухо адрес.

Амадей приковылял к чистенькой избе, где жила милая бабулька. Взглянув на несчастного калеку, каким представлялся Амадей, она стала решительно настаивать на очистительном клистире и больших порциях селёдочного жира. Причём собиралась провести процедуру немедленно. Как только бабка скрылась в доме, мнимый больной проворно перемахнул через забор и почти добежал до кузнеца.