Оглавление
Ольга Матич. Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи
Вступление
Часть первая. Семейные хроники
Тот самый Василий Шульгин, или Мой двоюродный дед
Прадед Виталий Яковлевич Шульгин
Дмитрий Иванович Пихно: зачинщик сложных семейных переплетений
Украинские Шульгины и «воля случая»
Александр Дмитриевич Билимович, или Мой дед
Бабушка, или Нина Ивановна Гуаданини
Татьяна Александровна Павлова-Билимович, или Моя мать
Борис Арсеньевич Павлов, или Мой отец
Ирина Гуаданини и Владимир Набоков: история одной любви
Кортик Дедушки О-хо-хо, или Контр-адмирал К. В. Шевелев
Другие Билимовичи, или История трех поколений
Художница Елена Киселева, или Дочь и жена математиков
«Яхта трех поколений»: Василек Шульгин и его отец Дмитрий
Миша Павлов, или Мой младший брат
Моя самобытная дочь Ася Альбина
Часть вторая. Случайные встречи
Мои русские подруги: разведка, балы и тигры
Мой американский друг Арнольд Спрингер: марксист, историк, «трансвестит»
Виктор Гилинский: от ядерной физики к танго
Владимир Матич, или История одного коммуниста
Василий Аксенов, или Мои 1970-е
Мой чернокожий друг
Булат Окуджава и как меня подслушивали
Белла Ахмадулина и Борис Мессерер
Саша Соколов: «Нужно забыть все старое и вспомнить все новое»
Эдик Лимонов: человек с пишущей и швейной машинкой и пулеметом
Писатели-эмигранты и конференция в Лос-Анджелесе
Алик Жолковский, или Профессор Z
Андрей Синявский, или Абрам Терц, и Мария Васильевна Розанова
Дмитрий Александрович Пригов, Борис Гройс и другие (О концептуалистах)
Татьяна Толстая: долина смерти и Лас-Вегас
Виктор Живов, или Моя московская семья
Ирина Прохорова, или Поразительная современная женщина
Чарли Бернхаймер, или Мой последний муж
Послесловие
Указатель имен
Отрывок из книги
Трельяж в стиле japonisme – самый старый из сохранившихся у меня объектов семейной памяти. Влияние японского искусства на европейское, в особенности французское, датируется второй половиной XIX века. Походное зеркало моей прабабушки с журавлями и гейшами на створках висит у меня в квартире рядом с входной дверью. После ее смерти во Франции в 1883 году оно перешло к дочери, которая взяла его с собой в эмиграцию как память о своей матери, а затем то же самое сделала моя мама: увезла зеркало сначала из Югославии в Германию, оттуда в Америку. В этом зеркале, переходившем из поколения в поколение и переезжавшем из страны в страну, каждая новая обладательница видела не только себя, но и тень своей матери, а может, и те исторические события, которые в течение более ста лет иногда отражались в лицах смотревшихся в него. Для меня это зеркало – память о памяти, символ преемственности поколений.
Ведь память и есть связующее звено между прошлым, настоящим и будущим; пусть она зачастую искажает прошлое, но, кроме воспоминаний, личного доступа у нас к нему нет. В своем автобиографическом романе «Спокойной ночи» (1984) Андрей Синявский (Абрам Терц) пишет, что «мемуары у нас появляются от невозможности вернуться». Если на поверхности этой фразы лежит его оторванность от родины, то в более глубоком смысле эти слова – о невозможности вернуться в прошлое: остаются лишь воспоминания.
.....
Это вступление, возможно, раздражило читателя нарциссическими рассуждениями о моей идентичности; оно действительно ими грешит, но они были нужны для того, чтобы обозначить рамки моих утверждений и позиций. Таких рассуждений станет значительно меньше далее, когда я буду стараться реконструировать убеждения и поступки своих «действующих лиц» – с одной стороны, по правилам мемуарного жанра, то есть в том виде, в котором они существуют в моем восприятии и памяти. Если читателю покажется, что семейная часть воспоминаний является апологией семьи, пусть будет так. То же относится к тем фрагментам, которые могут показаться несправедливыми по отношению к другим людям и их ценностным установкам. Я не претендую на объективность и «правильное» понимание всех ситуаций, мною описанных. С другой стороны, используя свои профессиональные навыки, я прибегаю к тому, что написано о моих персонажах другими, и снабжаю свой текст ссылками на эти источники, включая электронные.
Остается вопрос о подлинности этих воспоминаний. Я отвечу на него словами Лидии Гинзбург, выделявшей в документальной прозе «установку на подлинность, ощущение которой не покидает читателя, но которая далеко не всегда равна фактической точности»[7]. Я надеюсь, что сумела создать это ощущение. Что касается фактической точности – в моих воспоминаниях наверняка есть ошибки и лакуны, за которые я заранее прошу прощения. Как пишет Поль Рикёр, память имеет прямое отношение к забвению; древние греки знали ars memoriae и ars oblivionis. Впрочем, он также напоминает, что «мы забываем меньше, чем это нам кажется или чем мы опасаемся»[8].
.....
