Читать книгу Жабьи дети - Ольга Репина - Страница 1

Мадам Женевьева Лаке открыла окно и глубоко, до покалывания в легких, вдохнула свежий морской воздух. Рядом с домом лениво шевелили своими мощными зелеными ветвями деревья, посаженные еще родителями ее покойного мужа. Было по-утреннему тихо. Лишь птицы нарушали эту тишину. Семья скворцов возилась в своем домике на дереве, стрижи носились в воздухе, издавая узнаваемый свистящий звук, горлицы гортанно ворковали под окном.

Да, у мадам Женевьевы здесь чудесно, об этом говорили все, кто приезжал к ней из города. Птицы поют, как в раю. Воздух – не надышишься. Если добавить к этому парное молоко от собственных коров, да пышные нормандские омлеты с зеленью «о фин ёрб» по утрам, то понятно, почему приезжие так неохотно покидали дом мадам Женевьевы.

Она вообще любит чистоту и порядок. Аккуратность свойственна нормандским женщинам, но мадам Женевьева превзошла всех своих знакомых в радиусе двадцати километров. В соседнем городке Понтабери и близлежащих виллах о ее педантичности ходили легенды. Например, дорожки в саду и перед домом выкладывали только белыми камнями, которые специальный работник собирал на побережье. Столовые скатерти и постельное белье менялось через день, и тщательно стиралось прачкой вручную, так как мадам Женевьева не признавала механической стирки с помощью машин. Она считала, что так портится чудесное льняное полотно, из которого были сделаны постельные принадлежности, полотенца и скатерти, – все это она получила в приданое, выходя замуж за мсье Пьера Лаке. «Такой ткани сейчас уже не делают, – бурчала она, наблюдая за прачкой. – Поэтому, милочка, поосторожней!». Затем все белье сушилось на толстых, почти корабельных канатах, на свежем благоухающем морском ветру, гладилось специальным утюгом и убиралось на храниние в комоды. Перекладывалось все это великолепие специальными матерчатыми мешочками с благоухающей сухой травой, тайны состава которых, мадам Женевьева никому не выдавала. Зато, когда это белье извлекалось из глубин комода и стелилось на старинные пышные перины, то гостям не хотелось вставать по утрам из-за блаженства, которое они испытывали, проведя ночь в этом чуде. Тот же порядок был и на кухне, и в буфетной, и в столовой, и в подвале среди припасов, и в мансарде среди ненужных вещей, и во всех многочисленных закоулках ее небольшого имения.

Несмотря на свои шестьдесят пять, мадам Женевьева еще очень деятельна. Сегодня, например, она ждет своего любимого племянника Франсуа, сына покойной сестры Аннеты. Поэтому с раннего утра в хлопотах по дому.

Служанка, молоденькая Дениз, дочка ее бывшей горничной, что-то запаздывает сегодня, хотя мадам Женевьева не любит необязательности и неаккуратности своей прислуги. У неё не так много средств, чтобы после смерти мужа, таможенного служащего, позволить себе оплачивать нерадивых домашних помощников. Поэтому приходится экономить, многое делать самой, а эти служанки нынче совсем не те, что раньше. Меньше, чем за пятьдесят франков в месяц не соизволят что-то сделать без напоминания.

А силы уходят. Если не присматривать за домом и садом, все придет в запустение. Но мадам Женевьева не сдается. Многое ей пришлось перенести в жизни, поэтому спокойная старость с хорошей пенсией, которую оставил ей муж, – не самое плохое время, которое она проживает.

Она цепким хозяйским взором осмотрела будущую комнату племянника. Франсуа непривередлив, да и средства ее скудны, чтобы специально делать в комнате ремонт к его приезду. Но ударить в грязь лицом мадам Женевьева не может, поэтому в комнате она навела блеск. Белые с шитьём крахмальные занавески на окнах – все те, еще из её приданого, старый, но удобный диван, обитый черной клеёнкой. Он, правда, поистрепался и даже кое-где протёрся, но вида комнаты он не портит. Наоборот, на вкус мадам Женевьева, он придает комнате удивительно уютный и домашний вид. Особенно, если прикрыть его этим самодельным пледом в стиле лоскутной техники. Странно, мадам Женевьева помнит каждое свое платье, из которых нарезались квадраты разной величины для изготовления этого пледа. Даже помнит, как она блеснула на морской прогулке и пикнике в честь повышения мужа в сером кашемировом костюме с розовой блузкой и такой же шляпкой, украшенной перьями чайки. И мадам Женевьева с нежностью провела своей грубеющей от работы и старости рукой по довольно большому куску серой ткани на пледе.

Итак, к встрече Франсуа все готово. Надо только приготовить его любимый пирог с сардинами и подать графин кальвадоса – местной крепкой яблочной водки. В Нормандии всегда обожали сытно поесть – нормандцы веселый и трудолюбивый народ, не признающий никаких диет. Веселиться, так веселиться. А обедать, так обедать. Застолья здесь всегда сытные и обильные. Хозяйка считается неважной, если гость не увидит у нее на столе знаменитого рыбного супа, который заправляют орехами и запивают кальвадосом. Выдумывать здесь не любят, предпочитая простые рецепты, но мадам Женевьева уже предвкушала, как она будет баловать своего любимого племянника жарким из утки «канар а ля руанезе», маленькими аппетитными колбасками «андуй», улитками в вине, ароматными омлетами и знаменитыми бисквитами, внешне очень похожими на морскую гальку. «Обязательно будем обедать по-старинке, дважды, – подумала мадам Женевьева. – Перед первым обедом, не торопясь, выпьем по рюмочке кальвадоса на террасе, а в перерыве между трапезами или, как называют в здешних местах, в «тру норман» – «дыре», племянник будет развлекать меня рассказами о Париже и своих научных друзьях!»

Мадам Женевьева очень гордилась тем, что они с мужем помогли Франсуа получить высшее медицинское образование, хоть его обучение в Сорбонне и стоило им немало. Все это было сделано в память о младшей сестре, соблазненной приезжим ловеласом-военным и умершей при родах. В наследство семье Лаке достался маленький орущий комочек, которого сейчас зовут мсье Франсуа Тарпи, и небольшая рента в банке – все деньги умершей сестры.

К чести мадам Женевьевы и ее мужа, эти деньги остались в целости и сохранности, хотя в их семье были скудные времена. Снимались только проценты, и то, иногда, сама же сумма была неприкасаемой. Это были деньги Франсуа, и это не обсуждалось. «Мало ли на что могут понадобиться деньги мальчику?» – вопрошала мужа мадам Женевьева.

С улицы раздался звонкий смех Дениз.

«Вот гадкая девчонка, – подумала мадам Женевьева. – Я с утра как белка в колесе, а она флиртует с кем-то!»

И она поспешила вниз по лестнице, насколько могли позволить ее больные ноги.

Действительно, мадам Лаке не ошиблась. На крыльце дома стояла хорошенькая, крепенькая девушка в аккуратном синем платье, пышном белом переднике, подвязанном немного выше талии и старомодных черных туфлях на босу ногу.

Рядом, присев на раму велосипеда, расположился молодой человек, одетый по-рабочему, в вязанном толстом свитере и старых брюках, заправленных в высокие рыбацкие сапоги. На голове его, покрывая пышные вьющиеся волосы, красовалась видавшая виды кепка. Увидев мадам Женевьеву, он приятельски улыбнулся.

– Доброе утро, мадам, – вежливо сказал он и снял кепку с головы. – Какое чудесное утро, не правда ли?

– Правда, утро чудесное, Шарль, – ответила сердито мадам Женевьева.

Она повернулась лицом к Дениз и, немного скривив губы в недовольной гримасе, спросила:

– А вы, милочка, когда собираетесь приступить к своим обязанностям? Я жду вас уже несколько часов, и самостоятельно навожу порядок в доме. Хотя, насколько я помню, это ваша обязанность. И за это вы получаете деньги, которые, видит Бог, достаются мне нелегко!

Дениз в ответ скривила милую гримаску и, не говоря ни слова, прошла в дом. Напоследок она оглянулась, послав Шарлю искрометный и много говорящий взгляд озорных карих глаз, который мадам Женевьева по своей старости и нерасторопности, конечно же, не заметила.

– Как поживаешь, Шарль? – спросила мадам Женевьева молодого человека, потому что необходимо было что-нибудь спросить. На этот случай у нее в запасе всегда было пара-тройка общепринятых вопросов, выражавших если не явный, то хотя бы формальный интерес к собеседнику.

– Нормально, – хитро щурясь, ответил Шарль, как видно, все понимавший. – Если бы еще и рыба ловилась! Что-то позабыли наши моряки о хорошем улове.

Мадам Женевьева подняла к небу свои выцветшие, когда-то голубые глаза и пожевала губами.

– Зря ты пошел в рыбаки, – после нескольких секунд молчания изрекла она. – Говорила я тебе, непутевому: нечего менять коней на перепутье. Выучился писарскому делу, вот и работай всю жизнь, как мой муж, как твой отец. А ты скачешь, как молодой воробей. То да се, а на кусок хлеба с маслом не можешь заработать. Вот брюки на тебе грязные, кепка мятая и свитер залатанный. Что хорошего?

– А что плохого? – засмеялся в ответ Шарль. – Я, мадам, не вижу трагедии в том, что человек себя ищет. Ведь это свойственно каждому – искать себя и свое предназначение. Ну, поработал я писцом в таможне при вашем муже. Хороший был человек, пусть земля ему будет пухом. И относился ко мне по-доброму, а все равно не нравилось мне у него работать. Сиди целый день, да знай, скрипя пером, бумаги переписывай. Работа скучная, оплачивается плохо.

– Зато стабильно, – вставила мадам Женевьева.

– Стабильно, – согласно кивнул Шарль. – Да все равно мне на жизнь не хватало. Сейчас я сам себе хозяин. Хочу – выйду в море, не хочу – лодку чиню или в таверне, у мсье Жана, вино пью. Я вольный житель Вандеи. А в таможенной конторе я целыми днями только и делал, что бумажную пыль глотал и чуть в канцелярскую крысу не превратился.

Тут он прикусил язык и искоса глянул на мадам Женевьеву, ведь в городке ее покойного мужа за глаза называли именно так – «канцелярская крыса».

Но Шарль зря опасался. Мадам Женевьева его совсем не слушала, ее мысли были где-то очень далеко.

– Ну, так я поехал, – сказал Шарль, садясь на велосипед и оглядываясь на свою собеседницу, застывшую на крыльце.

Он оттолкнулся ногой от земли и бодро закрутил педалями.

Только тут мадам Женевьева, задумавшаяся о своем племяннике, который был одного возраста с Шарлем, заметила, как тот уезжает.

– Шарль, – слабо прокричала она ему в след, – а как твоя матушка, выздоравливает?

Шарль что-то прокричал в ответ, но так как он был уже довольно далеко, а мадам Женевьева была глуховата, то она ничего не разобрала, но подумала, что если бы мадам Орсэ чувствовала себя хуже, ей об этом бы сразу же донесла прачка, которая доводилась крестной Шарлю.

– Передавайте ей привет! – снова слабо прокричала мадам Женевьева.

Шарль снял кепку с головы и покрутил ею в воздухе, как бы дав понять, что услышал пожелание мадам Женевьевы.

Она, вздыхая, медленно направилась в дом. Мадам Женевьева расстраивалась потому, что болезни ее одногодок, каковой и была мать Шарля Орсэ, напоминали ей о ее возрасте и все увеличивавшейся немощи.

Вот, например, до сего дня она не держала кухарку. Но, видимо, придется таки нанять еще одного работника в дом, потому что с приездом Франсуа работы прибавиться. А по сегодняшним хлопотам и затраченной на это энергии она поняла, что ей без еще одной помощницы не справится с возросшим количеством дел по хозяйству.

Как быстро прошла жизнь. Только недавно она и ее подруги по школе бегали в белых передниках причащаться к отцам иезуитам. После этого радостные и нарядные они гурьбой возвращались в городок, строя глазки проезжавшим в тележках парням. И вот уже ничего кроме болезней и одиночества не осталось. А ведь она так хотела выучиться ездить на велосипеде, скакать на лошади в дамском седле (ах, как это романтично) и летать на аэроплане! А вместо этого она на протяжении двадцати лет исполняла роль хорошей хозяйки и преданной верной жены таможенного чиновника – «канцелярской крысы», как неосторожно сказал сегодня Шарль. Он думал, что мадам Женевьева не заметила его оплошности. Но нет, он ошибся. Ей не нравилось, как называли ее мужа в городке, но сделать ничего уже было нельзя. Крепче всего прилипают к людям прозвища, которые дает народ, и вытравить это из памяти обывателей невозможно. Поэтому, лучше не понимать намеков, прикидываясь глуховатой, как она и делала.

Мадам Женевьева опять вздохнула, но теперь уже по поводу новых трат на кухарку, и принялась перебирать в уме подходящую кандидатуру на эту должность. Надо будет оповестить всех, что ей необходима опытная и недорогая кухарка, которая хорошо умеет готовить местные блюда, ведь они сытны и не так дороги, как кухня парижан. Конечно, Франсуа привык у себя обедать по-другому, но зато мадам Женевьева постарается познакомить его с кулинарными изысками его родной Нормандии. И она принялась в уме перечислять все интересные на ее взгляд блюда, которые бы понравились ее племяннику. Получилось немало. Даже если Франсуа останется надолго, в чем мадам Женевьева сильно сомневалась, поскольку знала, что племянник предпочитает столицу, то она не ударит в грязь лицом перед своим единственным и любимым родственником.

Мадам Женевьева автоматически протирала уже до блеска начищенные посеребренные подносы и подстаканники в старинном буфете и продолжала думать о кандидатуре приличной кухарки.

Итак, прежде всего, о подыскиваемой кухарке должна узнать хозяйка съестной лавки – мадам Эмма Додар и крестная ее дорогого племянника – мадам Соваж. Обе были как бы связующим звеном для мадам Женевьевы уже несколько лет. Она мало передвигалась по городку и предпочитала проводить время в своем доме. К этому кругу можно было приписать прачку, приходившую два раза в неделю и приносившую новости из городка, и владельца небольшого трактира, в котором собирались небогатые рыбаки. Он дружил с покойным Пьером Лаке, и вместе со своей женой не реже двух раз в месяц посещали одинокую вдову. Этим круг общения мадам Женевьевы и ограничивался. Служанка Дениз не в счет. Она взбалмошная и глупая девица, даже не окончившая начальной муниципальной школы и не имеющая понятия о хороших манерах! Что она может рассказать мадам Женевьеве? Свои глупенькие мечты о богатом женихе? Да кто из богатых на нее позарится? Сейчас хотят видеть рядом женщин домовитых и образованных, а не сельских финтифлюшек. Если бы не просьбы бывшей горничной, матери Дениз, мадам Женевьева никогда бы не держала в доме эту, с позволения сказать, «жужелицу». Нет, не будет толку от Дениз.

На этом месте своих тяжких раздумий мадам Женевьева вдруг подпрыгнула, как будто ее ударило током. Боже, разве можно оставлять Дениз в доме, куда приезжает ее племянник? Допускать ее в дом, где будет жить молодой красивый неженатый мужчина, это значит не желать себе добра! Может, воспользоваться случаем и отказать ей от места? Это надо срочно обдумать и обсудить с Эммой Додар, хозяйкой лавки, где Дениз два раза в неделю закупала продукты. И, естественно, Эмма, как женщина практичная и наблюдательная, сложила об этой девушке свое мнение.

Мадам Женевьева подумала, что сегодняшнее посещение съестной лавки – это обязательно. Во-первых, посплетничать, ведь Эмма лучше всех знает население городка, знает, кто чем дышит и что из себя представляет и по моральным качествам, и по толщине кошелька. Во-вторых, сама лавка или «шаркютери», – это то место, без которого не может обойтись ни одна местная хозяйка. Лавка расположена очень удобно, в центре Понтабери, на углу улиц, по которым гуляющие спускаются к морю, ходят в церковь и на базар. В-третьих, ее владелица – мадам Додар, была любимой ученицей у покойной сестры мадам Женевьевы. Именно в ее семье, на вечеринке, куда пригласили молоденькую и хорошенькую учительницу, сестра Анетта и познакомилась со своим соблазнителем, а затем и мужем. История эта много лет назад наделала шуму в их маленьком городке. Сестра умерла, мадам Женевьева вот уже больше тридцати лет воспитывает своего племянника Франсуа, никогда не знавшего ни отца, ни матери. А владелица съестной лавки, мадам Додар, всю жизнь делает небольшую скидку для семьи Лаке. Мадам Женевьеве всегда казалось, что хозяйка лавки как будто чувствует вину за ту обузу в лице племянника, которая взвалилась на семью Лаке по причине ее, мадам Додар, существования.

Итак, решено. Сегодня за покупками она пойдет самостоятельно. Конечно, Дениз это не понравится, так как подобный шаг хозяйки лишит ее очередной возможности пофлиртовать с парнями возле таверны на площади и полакомится лимонадом в лавке.

Мадам Женевьева начала спускаться по лестнице в подвал, чтобы проверить припасы. Спуск был довольно крут, поэтому она крепко держалась за перила. Включив свет, мадам Женевьева отыскала нужный ключ на связке, вставила его в замочную скважину и с трудом повернула. Замок щелкнул, тяжелая дверь поддалась и открылась. «Вот, что значит отсутствие в доме мужской руки», – подумала Мадам Женевьева. Был бы жив муж, или Франсуа чаще бы наведывался и интересовался хозяйством, разве толкала бы она немощным плечом эту растреклятую заедающую дверь?

Мадам Женевьева зашла в кладовую и не двигалась секунд двадцать, пока ее слабые глаза не привыкли к тусклому свету лампочки под потолком. В кладовой, как и везде в доме, был образцовый порядок. Стены побелены, паутиной по углам и не пахнет, деревянные полки вытерты от пыли, а железные выкрашены желтой краской и выстелены свежей бумагой. Количество заготовок на этих полках на всех, кто попадал в эту кладовую, производило неизгладимое впечатление. Соления и варенья стояли строем в стеклянных банках, украшенных этикетками, на которых значился месяц изготовления и название продукта, написанное каллиграфическим почерком. Тушеная свинина и колбасы, залитые толстым слоем жира, покоились в железных банках. Утиные и куриные яйца аккуратно сложены в специальных керамических емкостях, застеленных выбеленным холстом. Мешки муки и сахара стояли под стеной. Связки золотистого лука аккуратно заплетены в косы и подвешены на одной из балок. Кочаны капусты и морковь разложены по нарядным плетеным корзинкам, которые мадам Женевьева сама выбирала на ярмарке, где местные крестьяне-умельцы продавали свой товар. Сейчас не сезон, но осенью кладовая пополнялась яблоками, окороками, копчеными тушками гусей, бутылями с кальвадосом и первоклассным вином. Без полного рта слюны в такую пору никто и никогда у мадам Женевьевы из этого хранилища кулинарных наслаждений не выходил. Однако слюной во рту вы могли при визите к ней и ограничиться, ибо мадам была на редкость бережлива и лишний раз незваного гостя к столу не приглашала.

Так случилось, когда перегорела электрическая проводка, и нужно было произвести мелкий ремонт. Дениз вызвала местного электрика, мсье Банбёфа, который долго еще вспоминал скупость старой Лаке, не угостившей его даже рюмочкой кальвадоса, бутыли которого громоздились в кладовой! И не отрезавшей ломтика буженины, а ведь балки прогибались под тяжестью окороков!

Но сегодня у мадам Женевьевы не было свежего мяса или птицы. Ледник был пуст, поэтому целью похода в шаркютери было приобретение мясных продуктов. Может, Эмма имеет сегодня в продаже свежие телячьи почки или мозги? Это было бы великолепно, приготовить жареные телячьи мозги с зеленым горошком и молодым картофелем. Ведь Франсуа так любит полакомиться этим деликатесом! Надо спешить, чтобы успеть до прихода основной массы покупателей.

Мадам Женевьева закрыла дверь, которая в этот раз как будто поняла, что некогда с ней возиться и не заартачилась, и стала подниматься по лестнице. Вдруг в проеме двери, ведущей во двор, показалась мужская фигура. Мадам Женевьева хоть и была подслеповата, но увидела незнакомый силуэт и заволновалась.

– Кто это? Это ты, Шарль? – она подумала, что это рыбак Шарль Орсэ вернулся, чтобы выпросить у нее выходной для Дениз в честь приезда племянника и повести служанку на танцульки.

– Нет, тетушка, это не Шарль Орсэ, это я, ваш племянник Франсуа Тарпи, – вдруг раздался веселый насмешливый голос и прямо к ней огромными скачками, не обращая внимания на крутую лестницу, сбежал сам Франсуа, её любимый Франсуа, которого она не видела почти год.

– Милая тетя Женевьева, здравствуйте! – пылко сказал он, и, прижав мадам Женевьеву к себе, поймал ее руку и крепко поцеловал. – Я целый год мечтал, как приеду к вам, и буду жить и работать в свое удовольствие, поедая ваши знаменитые пироги и лепешки!

– Франсуа, дорогой Франсуа! – лепетала мадам Женевьева, сдерживая слезы. – Я же не ждала тебя так рано, даже мяса в доме нет! Хотела идти к Эмме за покупками. На чем же ты приехал? Поезд ведь прибывает только в полдень?

– Дорогая тетушка, давайте сперва выберемся отсюда, ведь на лестнице вам так неудобно обнимать меня! – со смехом отвечал Франсуа, поддерживая мадам Женевьеву под руку и осторожно выводя ее на свет во двор.

– Вот теперь хорошо, милый племянник, теперь я могу, не боясь упасть с лестницы, поцеловать твое дорогое лицо, погладить твои непослушные кудри! – мадам Женевьева с нежностью прижалась к груди Франсуа Тарпи. – Хороший мой мальчик, как я скучала по тебе! Почему ты так редко писал, почему не приезжал! Если бы ты знал, как твоей тетушке одиноко в таком большом доме! Как одиноко!

Она подняла на племянника полные слез глаза. Ей не хотелось показывать свою слабость, но немощь и меланхолия, которые прокрадываются в душу человека в конце жизни, делают свое дело. И если при посторонних мадам Женевьева еще была прежней хозяйкой, то при любимом племяннике, которого она давно не видела и которого, по правде говоря, почти обожествляла, она не выдержала и всхлипнула.

– Тетушка, не надо плакать, прошу вас, – нежно говорил Франсуа, продолжая обнимать свою престарелую родственницу. – Я же приехал и не собираюсь покидать вас в течение многих месяцев! Я вам клянусь, я не уеду до Рождества! И мы отпразднуем его, как в старые добрые времена!

Мадам Женевьева в надежде подняла на него глаза.

– Это правда, Франсуа? Ты не покинешь старую, больную тетю, которая была тебе вместо матери? Ты потешишь ее старость и останешься?

И она еще сильнее заплакала. Франсуа вытирал слезы, текущие по морщинистым пергаментным щекам старой женщины и ругал себя за то, что забыл про ту заботу и ласку, которую получил в этом доме.

– Дорогая тетушка, – сказал он, – не думайте, что ваш племянник беспамятная скотина и не понимает, чем вы пожертвовали ради него. Поверьте, я благодарен вам за заботу и ласку, за то, что вы воспитали и выучили меня, что сохранили для меня деньги матери, что я знаю, как пахнет праздник в родном доме. Этого не забывают. Да, я зрелый мужчина, у меня своя жизнь, но и для вас там оставлено место. Когда я говорю «дом», я имею в виду вас и покойного дядю Пьера. Это для меня так же свято, как и первое причастие.

– Мальчик мой, Франсуа, – вытирая чистейшим платком слезы, прошептала мадам Женевьева, – твои слова, как бальзам на душу для старой, одинокой и больной женщины. Ты должен знать, что кроме тебя у меня нет никого на свете. Все мои родственники умерли. Почти все родственники Пьера тоже. А кто остался, того и родственником уже назвать трудно, настолько они от меня отдалились. Поэтому, все, что мы с дядей нажили в течение жизни, останется тебе. А это немало, поверь. Если добавить твои деньги, то можно спокойно поселиться в этом городке и жить безбедно. Ты ни в чем не будешь нуждаться, можешь даже позволить себе небольшие излишества, например, проехаться по миру. Ты так об этом мечтал, когда был маленьким. Помнишь наши путешествия с помощью глобуса? Ты хотел увидеть Анды и кондора, а также Новую Зеландию и касаток. Можно даже купить автомобиль! Для молодого человека это весьма необходимо, да и к тому же служит заманчивой ловушкой для молодых и богатых невест. Женим тебя, Франсуа, пойдут детки. Я так хочу покачать малыша и покормить его из молочного рожка!

– Дорогая тетушка, – расчувствовался Франсуа, – я сам сейчас расплачусь!

В это время мадам Женевьева случайно оглянулась и увидела, что служанка Дениз бесцеремонно стоит рядом с ними и бестактно слушает их приватный разговор. Это разозлило мадам Женевьеву, и так же быстро, как проявились ее слезы, она повела словесную атаку на служанку.

– Что ты здесь делаешь, Дениз? – закричала она, раздражаясь и от этого еще больше, чем обычно, тряся головой. – Что за дурная манера, стоять рядом с хозяевами и подслушивать! Иди и разбери чемоданы мсье! И не вздумай что-то неаккуратно сложить в шкафах и комоде! Я проверю и если обнаружу, что ты не выполнила моего приказания, рассчитаю тебя со службы в ту же минуту!

Дениз, скривив личико, повернулась идти, но, оглянувшись, поймала веселый взгляд Франсуа, подмигнула ему, а затем, завиляв бедрами, танцующей походкой направилась к двери дома.

Франсуа хмыкнул.

– Аппетитная фигура, – сказал он. – У тебя, тетушка, всегда были служанки в возрасте, а сейчас ты изменила своим принципам «не дразнить гусей»?

Мадам Женевьева возмущенно ответила:

– Ты знаешь, милый Франсуа, эта девица моя постоянная головная боль. Вечный флирт в голове! Работница она дрянная, к тому же неряха. Все утро решала, что с ней делать, хотела посоветоваться с Эммой, но видно придется ее рассчитать без всякой жалости.

– А откуда она у тебя? – спросил, улыбаясь, Франсуа. Он вспомнил озорные глаза Дениз и ее короткую юбочку, открывавшую стройные девичьи лодыжки.

– Это плохой признак, милый племянник, что ты так много о ней расспрашиваешь, – строго ответила мадам Женевьева. – Но я отвечу на твой вопрос. Это дочка моей прежней горничной Альбертины.

– Альбертины? – с удивлением переспросил Франсуа. – Я ее отлично помню, особенно ее салфетки из кружев и мясные рулеты.

– Да, Альбертины, – подтвердила мадам Женевьева. – Она служила мне двадцать лет, и ни разу я не сделала ей ни одного замечания. К тому же она работала как горничная и как кухарка. Работы у нас было немного, я ведь была молода и тоже много чего успевала сделать по дому. Сейчас Альбертине не на что жить после смерти мужа-моряка. Мне она тоже не нужна с ее подагрой, так как работник из нее никудышний. Поэтому вот уже пол года по ее просьбе пользуюсь сомнительными услугами ее дочери, которая пошла в отца: такая же непутевая. Жалование этой девицы я отдаю лично Альбертине в руки, потому что эта ветрогонка Дениз ни одного су, а не то, что франка, в дом не донесет. Все соседи только удивляются, как я ее терплю. На этом, прошу тебя, закончим разговор об этой прфурсетке. Эта не та тема, которая может меня заинтересовать, да и решение уволить ее я приняла окончательно.

– А как же Альбертина? – спросил удивленный Франсуа. – На что же она будет жить? Навряд ли эта девица будет заботиться о ней, не тот у нее вид. Может, выделить ей ренту в несколько сот франков в год?

Мадам Женевьева возмущенно взглянула на племянника.

– Дорогой Франсуа, – жестко сказала она. – Если бы я заботилась обо всех престарелых и больных слугах из нашего дома, то поверь мне, ты бы не учился в Сорбонне! Каждый кует свою жизнь в своей кузнице и своим молотом! Так говорил твой дед мне и твоей покойной матери, когда ловил нас, молоденьких девушек, на бесполезных тратах. А теперь пойдем в дом. Ты наверно, устал с дороги и проголодался. Если ты подождешь минут десять, то я угощу тебя таким омлетом с зеленью и такими булочками с кофе, что ты сразу забудешь и свой Париж, и мою бестолковую служанку, на которую ты положил глаз! Можешь даже посидеть со мной в кухне, чтобы мне не было скучно, ведь я дорожу каждой минутой, проведенной с тобой.

– Милая тетушка, – смеясь, отвечал Франсуа, – от тебя ничего не скроешь! Конечно же, я посижу с тобой в кухне, пока ты будешь готовить мне еду. Я так люблю завтракать в нашей кухне!

– В нашей! Как бальзам на душу! – улыбнулась мадам Женевьева. – Поверишь, Франсуа, я всегда холила и лелеяла весь дом, но больше всего люблю кухню. В ней так уютно.

– Может быть это потому, что вы провели в ней так много времени? – спросил Франсуа. – Дядюшка был не дурак покушать. Я помню, как вы готовили рождественские ужины и праздничные обеды на дни рождения. Эти столы, ломящиеся от всевозможной снеди, нельзя забыть, поверьте. Несколько раз мне даже снились ваши рождественские разносолы, и я чувствовал вкус копченой гусиной ножки во рту. Просыпался, и, пугая кухарку, рылся в потемках в буфете, чтобы что-то перехватить. А то бы от бурных гастрономических переживаний не заснул.

Мадам Женевьева улыбнулась и даже сощурила глаза от удовольствия, так ей понравились слова племянника. В конце концов, она посвятила свою жизнь тому, чтобы вкусно кормить своих мужчин.

Они, обнимаясь, зашли в дом, и Франсуа который раз удивился чистоте и порядку вокруг. Да, вся мебель старая, и ничего новомодного найти в этом доме нельзя, но… как уютно, как по-домашнему.

– Я восхищен, тетушка, вашим умением вести дом, – сказал он. – Вот вы упомянули о женитьбе. Вы думаете, наверно, что я не хочу найти себе девушку и создать с ней нормальную семью: с детьми и всем прочим. Вы глубоко ошибаетесь, если действительно так думаете. Все мои поиски, я имею в виду поиски девушки, отвечающей моим представлениям о семье и семейной жизни, разбиваются вдребезги, как волны в шторм о наш нормандский берег. Я не смог найти такую девушку. Все не то. Вы же знаете, что упрекнуть меня в капризности или особой требовательности нельзя.

– Дорогой Франсуа, – ответила мадам Женевьева, – подобные разговоры я постоянно слышу из уст еще одного человека. Я думаю, что вам стоит познакомиться, но это мы оставим на потом. А сейчас – завтрак, о котором можно только мечтать.

Она завела Франсуа на кухню, которую тот помнил столько же, сколько помнил себя. Здесь тоже ничего не изменилось, только кастрюли и сковороды стали блестеть еще больше, ведь в них стали меньше готовить, а чистили с той же тщательностью. Кухня по нормандским меркам была очень большая и занимала почти половину этажа. По сути, это было помещение между первым жилым этажом и подвалом. Потолок кухни был низкий, выбеленный, на его фоне резко выделялись деревянные балки, потемневшие от времени и испарений. Небольшие окошки были уставлены геранью и другими растениями, которые, как считала мадам Женевьева, отпугивают насекомых и очищают воздух в кухне. Столы по периметру были заняты различными кухонными приспособлениями, о предназначении которых Франсуа мог только догадываться. Хотя однажды он, будучи маленьким мальчиком, подсмотрел, как готовили колбасу, заполняя фаршем кишки с помощью какой-то странной машинки. Сейчас он узнал эту машинку, истертую, но вычищенную до блеска.

– Тетушка, а это машинка для начинки колбас? – спросил он, крутанув какой-то рычажок на ней.

– Да, это еще прадедушкина, – ответила мадам Женевьева. – Здесь много редких вещиц. Но не только здесь. Наша мебель куплена во время восстания в Вандее. Это было больше века назад, как ты помнишь. Сейчас за мебель дадут приличную сумму, если предложить ее антикварам.

Она надела фартук, включила вентиль подачи газа к плите, зажгла огонь и поставила нагреваться огромную сковороду. Отрезав приличный кусок сливочного масла, положила его на сковороду и начала быстро взбивать венчиком пять яиц в фарфоровой миске.

– Порежь-ка зелень, дорогой Франсуа, – сказала она, пододвигая к сидевшему за огромным столом в центре кухни племяннику. – Видишь, постарела, уже не успеваю там, где раньше посторонняя помощь была не нужна. Хочу взять кухарку в дом, об этом тоже хотела переговорить с Эммой.

В пышный омлет, поднявшийся в сковороде на высоту трех пальцев, мадам Женевьева добавила зелень и кусочек топленого масла. Затем поставила на стол несколько фаянсовых тарелок, молочник, хлеб, высокую розетку с мелко рубленной копченой сельдью, пышные лепешки, политые маслом и медом.

– Садись, милый Франсуа, – сказала она, вытирая руки о белоснежное полотенце, – все готово. Позавтракай, как в старые добрые времена.

Франсуа подвинул к себе тарелку, в которой горой дымился прекрасно поджаренный омлет ярко-желтого цвета, призывно зеленевший мелкими островками петрушки, укропа и еще какой-то неизвестной ему травки.

– Тетушка, тетушка, – меланхолично произнес Франсуа, возведя глаза к прокопченным балкам потолка. – Сказать, что вы кудесница, значит, не сказать ничего.

Он наклонился и поцеловал тетке руку.

– Мерси, мой ангел, жаль, что твоя мать не с нами, но я надеюсь, что на небесах она видит, как нам хорошо с тобой…

И мадам Женевьева краешком фартука, совсем по-крестьянски, вытерла уголки глаз, в которых выступили слезы.

Её племянник принялся за прекрасный завтрак, который, как он думал, будет сопровождать его каждый день, пока он живет в родном доме.

Тем временем мадам Женевьева сварила кофе в небольшой изящной турке из красной меди. Затем она подала племяннику небольшое блюдце с нарисованными лиловыми нимфами и фарфоровую чашечку, которую прямо перед ним наполнила густой, благоухающей, ароматной кофейной жидкостью.

– Кстати, Франсуа, – сказала она, наблюдая, как племянник поглощает ее стряпню, – ты не сказал мне, чем будешь здесь заниматься. Или ты решил бросить свои научные занятия?

Она с тревогой посмотрела на молчащего племянника. Он же делал вид, что смакует кофе и оттягивал ответ. Через несколько минут молчания Франсуа достал из портсигара сигарету, прикурил и затянулся первым дымом. После этого он, наконец, прокашлялся и решился.

– Дорогая тетя Женевьева, – торжественно объявил он. – Я, Франсуа Тарпи, магистр медицины и биологии, приват-доцент университета Сорбонна, наконец-то стал богатым человеком. И не просто богатым, а очень богатым. Но не благодаря тем деньгам, которые вы оставили мне, а благодаря собственному труду и голове.

– Как это, Франсуа? – подавшись вперед и слегка выпучив глаза, которые и так были выпуклы из-за базедовой болезни, вскрикнула мадам Женевьева. – Ты выиграл на скачках, на бирже?

Тетушка была так комична в своем аффекте, что Франсуа рассмеялся.

– Нет, нет, милая тетушка, – он улыбнулся. – Я заработал кучу денег своей головой, сделав открытие в науке. Но, к сожалению, об этом еще никто не знает, кроме человека, обещавшего мне заплатить, если я завершу за полгода исследования и представлю ему результаты, которыми он сможет воспользоваться в своем бизнесе, на фабрике.

– А… так денег еще нет… – разочаровано протянула мадам Женевьева.

– Да, деньги только в перспективе, но до них всего только отрезок пути в полгода длинной.

И он мечтательно потянулся во весь рост, привстав со стула, да так, что хрустнули суставы кистей и колен.

– Прошу тебя, Франсуа, ты же знаешь, что я не выношу, когда трещат подобным образом, меня бросает в дрожь от таких манер.

Она раздраженно развернулась в сторону окна и задумчиво стала перебирать листья герани в керамическом горшке местной выделки.

– Ты молод и неопытен, Франсуа, тем более, в делах промышленных. Будь осторожен, обещания ничего не значат, пока ты не будешь держать в руках чековую книжку с обещанной суммой. Я все же кое в чем разбираюсь, наслушалась от твоего дяди историй финансовых крахов вот в этой самой кухне.

– Ну что вы, тетушка, – сказал Франсуа, подойдя к мадам Женевьеве и нежно прикоснувшись рукой к ее седым волосам в завитой по старой моде прическе. – Все базируется на моем интеллекте и находчивости, изворотливости и гибкости, если хотите. Я никого не собираюсь обманывать и надеюсь, что этого не будет делать кто-то другой.

Мадам Женевьева вздохнула и сказала:

– В таком случае я советую тебе сразу же переговорить с хорошим адвокатом и доверить ему подписание контракта.

– А никакого контракта нет и в помине, – засмеялся Франсуа. – У нас все на доверии.

– Это, милый племянник, совсем плохо, – ответила мудрая тетушка и чтобы сгладить впечатление напряженности от их разговора, который, по правде говоря, ее сильно озаботил, предложила пойти посмотреть комнату, в которой Франсуа будет жить и работать.

– Но к этому разговору мы еще вернемся, – сказала она. – И прошу тебя, не делай необдуманных поступков без моего совета.

Франсуа вздохнул, поняв, что сделал глупость, так откровенно переговорив с престарелой и отставшей от жизни теткой. К тому же он помнил о том, что тетушка не любила финансовых авантюр, поскольку в жизни она видела нужду, о чем часто любила вспоминать.

Они поднялись по крепкой, но скрипучей лестнице на второй этаж. С этой лестницей у Франсуа было связано много воспоминаний о шишках, ссадинах и даже об одном переломе, так как он, по словам тетки, в детстве был очень подвижным.

– Вот твоя комната, Франсуа, – сказала мадам Женевьева, пропуская племянника вперед. – Та самая, в которой ты провел все свое детство, отрочество и раннюю юность. Как видишь, в ней мало что изменилось.

Франсуа прошел по комнате, попрыгал на одному ему ведомой половице, которая издала знакомые звуки, похожие на сломавшуюся фисгармонию покойного мсье Орсэ.

Тетушка засмеялась.

– Вспомнил таки, проказник! А помнишь, как изводил гувернанток своими концертами на половице?

И она залилась счастливым смехом.

– Я постаралась создать в комнате как можно больше уюта, чтобы тебе было приятно проводить здесь время. Однако, не настолько приятно, чтобы ты лишал меня своего общества.

Франсуа упал на пышные перины кровати и, закрыв глаза, перенесся в детство, когда он, маленьким мальчиком, засыпал в этой мягкой постели, мечтая о ярком и счастливом будущем. И вот теперь он взрослый, но яркого и счастливого будущего хочется так же, и он не знает, когда оно явится и предъявит себя во всей красе.

Франсуа хмыкнул. Пожалуй, он немного приукрасил тетушке свои дела там, на кухне. Что на него нашло? Расслабился под действием вкусной и сытной еды?

Мадам Женевьева на цыпочках вышла из комнаты, полагая, что племянник задремал. Но Франсуа не спал, он думал.

Конечно, его положение в Сорбонне было шатко и непрочно. Это в провинции кажется, что если ты работаешь в парижском университете, известном на весь мир, то можешь себе позволить все или почти все в жизни. Как рассказать тетушке, которая считает его самым талантливым, самым способным, что он, по сути, не может обеспечить свои потребности только заработной платой. Иногда её едва хватало на приличную еду, поскольку почти все средства идут на аренду за съёмное жилье и оплату труда прачки.

Да, работа ученого сейчас не в особом почете. Бегать же дополнительно по урокам и заниматься репетиторством он не имеет никакого желания. Это значит всегда бегом, всегда в мокрых ботинках и почти всегда на пустой желудок. Он затеял дельное научное исследование, недаром им сразу же заинтересовался сам мсье Дюлок. Одному Богу известно, как сведения об исследованиях Франсуа в университетской лаборатории, похожей на сарай, проникли к этому финансовому гуру. Об этом, кстати, следует на досуге поразмышлять.

То, что мсье Дюлок предложил Франсуа для начала – повергло того в шок. Он хотел заплатить за научные исследования Франсуа в сфере биологии и медицины, при условии, что все результаты исследований автоматически сразу же становятся собственностью фармацевтической компании «Дюлок и Дюлок». Предложил очень выгодные условия при совместном внедрении разработок. И это притом, что Франсуа только начал разрабатывать тему гуморальной регуляции и действие гормонов на организм человека. Правда, мсье Дюлок сразу же оговорил, что направление исследований придется немного изменить, но изменить не кардинально. Это он прибавил после протестующего жеста Франсуа, который слушал разглагольствования мсье Дюлока в роскошном кабинете на Елисейских полях.

Кабинет этот резко контрастировал с тем, что видел в жизни сам Франсуа Тарпи, хотя назвать его бедным человеком ни у кого не хватило бы совести. Франсуа стало обидно, когда он вспомнил, как секретарша мсье Дюлока презрительно оглядела его с головы до ног, прежде чем уведомить патрона о приходе мсье Тарпи.

Франсуа всегда весьма щепетильно относился к знакомствам с представителями высших сословий и буржуа. Поэтому нарядился в свой лучший темно-синий костюм, тщательно подобрал рубашку и галстук, обновил бархоткой туфли и специально приехал на такси, чтобы весь облик остался первозданно аккуратным. Тетушкины уроки не пропали даром.

Однако, секретарша, маленькая смазливенькая обезьянка, позволила себе нечто, обидевшее и насторожившее Франсуа. И сейчас он очередной раз переживал ее язвительный взгляд, направленный на его ноги: все было почти безукоризненно, но поношенные, хоть и чистые туфли его выдали. Невозможно держать весь гардероб наготове в ожидании того, что сегодня тебя неожиданно пригласит на кофе знаменитый миллионер-фармацевт.

«Гадюка, – подумал Франсуа о секретарше. – Посмотрим, как ты меня встретишь, когда я подъеду к конторе на роскошном авто и одежде от лучших парижских портных».

– Хотя не это должно меня сейчас занимать, – сказал Франсуа вслух и повернулся на бок, потому что ему показалось, что в комнате еще кто-то есть.

Он не ошибся. На пороге стояла служанка Дениз с подносом в руках и с любопытством смотрела на Франсуа. Он увидел, что ее юбка по случаю визита в его комнату стала еще короче.

– Интересно, а что вас должно сейчас занимать? – хихикнула она, прикрыв по-крестьянски рот ладошкой.

Франсуа нисколько не смутился, а наоборот обрадовался, поскольку Дениз понравилась ему при первой встрече. Девушка это поняла и продемонстрировала знаки, понятные только мужчине, которому они предназначены: итак, она уже готова на все. Или почти на все, мсье.

Удивительнее всего, что даже если при таком немом диалоге присутствуют посторонние, они ничего не видят и не замечают. Как не заметила сигналов, подаваемых Дениз и этой «готовности номер один», мадам Женевьева.

– Хочешь знать, милашка, что меня сейчас должно занимать? – засмеялся Франсуа и, кубарем скатившись с кровати, подлетел к Дениз. – Я тебе отвечу. Например, меня должно занимать, почему твоя юбочка за последние полтора часа укоротилась на десять сантиметров? Почему ты без моего разрешения зашла в комнату хозяина и наблюдала за мной? То есть меня должен занимать вопрос: а чего ты хочешь?

Дениз неторопливо поставила поднос на столик возле зеркала, поправила на пышной груди булавку, которая закалывала передник, проведя после этого руками по талии и бедрам, а затем, прикоснувшись отполированным коготком указательного пальца к ослепительно белым, но мелковатым зубкам между пухлыми коралловыми губами, сказала:

– Того же, что и ты!

Франсуа рассмеялся, но тепло желания уже отравило его быструю и горячую кровь.

– Ах ты, маленькая дрянь! Только хозяин на порог, а ты уже рядом с его постелью предлагаешь свои услуги. Воистину чудовищные нравы в провинции. Это от общей бедности или твоей личной порочности? Вот достойная тема для исследования психоаналитика! В Париже проститутки более сдержанны, чем горничная у старой святоши в провинциальной Нормандии!

Он крепко схватил Дениз повыше локтя за руку и притянул к себе. Его обдало специфичным запахом здорового женского цветущего тела, однако, это же его и оттолкнуло, ослабив желание. Парижские женщины мылись тщательнее.

Ноздри Франсуа дрожали, втягивая новый для него запах, который ему не нравился, но был интересен как биологу и человеку, интересующемуся всеми явлениями жизни. Нормандская потаскушка – это тоже явление жизни, хотя изучать его Франсуа расхотелось. Опять сказались тетушкины уроки чистоплотности.

Он отпустил Дениз, удивленно смотревшую на этого мужчину, которому еще минуту назад она нужна была позарез для удовлетворения его желания. Она не понимала, что случилось. Любой житель Понтабери мужского пола (так она считала) многое бы отдал, чтобы прижимать к себе Дениз в спальне, ничего не заплатив при этом и ничем не рискуя.

Она фыркнула и сделала это достаточно выразительно для того, чтобы вывести Франсуа из состояния транса.

– Вы, мсье, всегда так непоследовательны? – спросила она, поворачиваясь к зеркалу и краем глаза наблюдая за собеседником.

– Это не твоего ума дело, мадемуазель Дениз, – ответил Франсуа.

Слово «мадемуазель» резануло слух не только самому Франсуа, но и Дениз, которая никогда не слышала, чтобы к ней обращались подобным образом, ибо вся ее жизнь была наполнена делами, не позволявшими жителям Понтабери называть ее «мадемуазель». Поэтому достаточно вежливое обращение было ей воспринято как оскорбление.

– Хам, – сказала она и, хлопнув дверью, выскочила из комнаты, как будто покропили святой водой.

Франсуа вышел вслед за ней на лестницу и следил за тем, как злая Дениз спускается по начищенным воском ступеням и на ходу отрывает наметку на юбке, возвращая ее прежнюю, более пристойную длину.

– Мадемуазель, вы порвете свою юбку прямо на себе! – закричал ей Франсуа. – Не говорите потом, что это был я!

Происшедшее его взволновало, и он решил спуститься в сад и немного успокоиться. «Ничего себе, приехал работать, – подумал он, меняя пиджак на более простую рабочую куртку. – Служанка одним взглядом почти довела до экстаза, еще и получил словесную оплеуху от нее же!»

Он еще не решил, что делать с Дениз и докладывать ли тетушке о происшедшем. Она в любом случае уволит эту пышку с сексуальным азартом тигрицы. Франсуа же не хотел оставлять без средств к существованию мать Дениз – Альбертину, от которой он видел только хорошее. Достойная была женщина. Надо же, и такая дочь!

Он вышел в сад и стал мерить шагами белые камни дорожек, обдумывая стратегию своей будущей работы. В Париже все казалось таким ясным и понятным, а тут, в этой провинциальной тиши, его вдруг пронзило сомнение в правильности сделанного выбора. Да, ему, молодому и неизвестному ученому, сделали выгодное предложение. И кто! Сам мсье Дюлок! Империя Дюлок! Дух захватывает, когда думаешь, что можешь быть к ней хоть немного причастен! Сеть фармацевтических фабрик по всей Франции. Тонны медикаментов и косметической продукции в аптеках. Торговые связи и сотрудничество с известнейшими компаниями в мире. И рядом со всем этим великолепием – он, Франсуа Тарпи, маленький нормандский человечек со своей еще совсем неразвитой научной идеей. Разве неразвитой? Мелким летящим неразборчивым почерком исписаны несколько тетрадей, проведены сотни опытов, он не видит еще света в конце, но чувствует, что истина где-то рядом. Совсем рядом. Только надо направить фонарик с ярким светом в нужном направлении и истина обнаружится.

Франсуа представил себе, как он с фонариком стоит на темной дороге, какой ему всегда представлялась научная истина, и, поворачиваясь, высвечивает все неровности и трещинки на ее поверхности. Кажется, повернись еще на пять градусов и вот оно – открытие!

Но вдруг озноб прошиб его. Лоб, подмышки и впадина хребта покрылись потом. Он вдруг представил себе, что пользуется фонарем меньшей, чем нужно мощности. А истина остается за кругом света! И он, Франсуа, в надежде разбогатеть на открытии, будет крутиться вокруг своей оси до бесконечности, но так и не продвинется в решении научной загадки.

Он представил себе это так ясно, что у него заболело в висках и судорогой свело щеку. К тому же он почувствовал, что от страха от него запахло потом, и притом пренеприятно.

«Нужно пойти принять душ, – подумал Франсуа. – Терпеть не могу, когда воняет из подмышек!»

Уже моясь в летнем душе под теплой, нагретой щедрым летним солнцем водой, он подумал о том, какую важную, тайную роль в регуляции нашего физического состояния играют эмоции. Стоял себе в прекрасном саду прекрасный молодой человек. Как громом ударила в его голову дурная мысль, которая в секунду превратила этого Орфея в вонючую гниду. Надо будет над этим подумать. Может быть, как-то применить это в разработке темы, связать эмоции и регуляцию состояний телесности?

Хотя стоит ли разбрасываться, ведь его патрон, мсье Дюлок, изменил тематику исследования. Сперва Франсуа показалось, что этот сдвиг минимален и не принесет ущерба его научным интересам. Но вскоре он понял, что все придется начинать сначала. Или почти сначала.

Это напомнило ему, как в детстве тетушка со своей постоянной помощницей Альбертиной распарывала дядюшкин старый костюм, чтобы сшить ему, Франсуа, обновку. «Перекраивать старье в сто раз тяжелее, чем шить из новой ткани!» – так говорила Альбертина, пытаясь разложить на распоротой и выстиранной ткани старого костюма выкройки, которые вырастали два раза в год из-за менявшихся пропорций тела растущего Франсуа.

Так и его исследование. Приходится перекраивать из старья, вместо того, чтобы делать новое.

«Ладно, – подумал Франсуа, растирая вафельным полотенцем свое белое нетронутое загаром тело. – Поживем месяц-другой, отдохнем, а там видно будет».

Особых сроков ему не выставили, денег на исследования обещали дать только после того, как комиссии из ведущих фармацевтов мсье Дюлока будут официально представлены первые результаты. Поэтому впервые за многие годы он почувствовал себя свободным от всего. Это было новое чувство, которое приятно его удивило. Оно распирало изнутри, щекотало и успокаивало одновременно.

Выходя из душевой кабины, Франсуа оделся не по правилам Парижа, а уже примеряясь к правилам провинции и своего собственного дома, сада, лета: на нем были только брюки, которые он закатил выше лодыжек и полотенце, которое он повесил на шею. Рубашку, пиджак, туфли с засунутыми в них носками он нес в руках. Волосы его, от природы кучерявые, побывав под струями воды, совсем завились кольцами, в русой бороде и аккуратно подстриженных усах застряли капли воды, которые блестели на солнце.

Франсуа увидел, как в окне на втором этаже дернулась занавеска, и мелькнуло синее платье. Дениз наблюдала за ним исподтишка. Она явно решила не оставлять его в покое. Тетушка стояла возле клумбы с левкоями, которая была выложена белыми гладкими камнями, и улыбалась ему одобряющей улыбкой. В этой улыбке было все: гордость, умиление, восхищение его мужской красотой, поклонение его силе и таланту.

Что ж, ему это нравилось. Да и он сам нравился себе, здесь в своем родном доме, где он чувствовал себя полным хозяином.

Он подошел к тетке и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Затем уселся на скамью рядом с клумбой, подвинув в сторону жестяную лейку с водой. Видимо тетушка поливала цветы. Лейка оказалась довольно тяжелая.

– Тетушка, – сказал Франсуа, – Вы сами таскаете эту тяжелую штуку? Этого не стоит делать. Ведь есть служанка и, судя по ее габаритам, природа ее силой не обделила.

И тут он вдруг постучал по поверхности металла. Звук получился на редкость наполненным и звучным.

– Вот-вот, – ответила, присев рядом с ним, мадам Женевьева, – и я это говорю, не обделила. Только стелется перед ней не та дорога, по которой ей надо бы идти.

– Как это – не та? – с удивление спросил Франсуа и внимательно посмотрел на тетушку.

Она никогда не казалась ему особенно умной. Он считал, что за ней стоит опыт и основанная на опыте мудрость, набожность, жизнестойкость. Но ничего более – в смысле умственного потенциала. А тут почти жизненный прогноз.

– На чем вы основываетесь? На основании чего делаете такие выводы? – спросил он. – Обычная деревенская девчонка. Все будет, как у всех.

– Дорогой Франсуа, – опустив голову, сказала мадам Женевьева. – Ты можешь не считать меня умной, но мой опыт за мной. Она плохо кончит. Это написано у нее на лбу. Причем утянет с собой в пучину еще несколько горячих голов. Я видела что-то похожее в своей жизни. От нее исходит нечто, что может мной расцениваться как порок.

Она задумалась, как будто вспоминая что-то.

– Может, я старомодно смотрю на эти вещи, но мне кажется, что во все времена оценка подобных женщин сходна, если хочешь. И я думаю, что мы еще увидим сюжет ее романа и публичное перетряхивание грязного белья интимной жизни.

Франсуа немного растерялся от того, что тетушка внимательно на него посмотрела, произнося последнюю фразу.

«А она не так глупа и у нее есть еще здравый смысл! – подумал он. – Стоит прислушиваться к ее советам».

– Вы, тетушка, можете не сомневаться в том, что Дениз не представляет для меня никакого интереса, – сказал он и улыбнулся, вспомнив бешеный прилив крови к сердцу, когда эта негодница вздумала его соблазнять в комнате. И волнение, когда он, идя по саду, увидел, как Дениз наблюдала за ним, стоя за занавеской окна.

– Да, но ты здоровый тридцатилетний мужчина! – воскликнула в ответ мадам Женевьева. – Твой дядя уже был женат на мне в эти годы, твой отец увез свою невесту – твою мать, когда ему было меньше, чем тебе. Я помню, она рассказывала мне про его бешеный темперамент. Мы делились с сестрой своими опытами. А ты весь в него внешне. Я не специалист в области физиологии, но мне кажется, что мужчина твоего возраста должен естественным путем решать свои проблемы в плане интимной жизни. Я представляю, каким путем это решается в Париже, но здесь не Париж. Ты должен помнить об этом. Если сегодня ты что-то делаешь, то завтра об этом знает все население Понтабери. Это к слову. Не обижайся, дорогой Франсуа, но я должна тебя предупредить. Репутация нашего дома – это незыблемо.

– Дорогая тетушка, – рассмеявшись, ответил Франсуа, – можно мы не будем обсуждать с тобой такие тонкости моей физиологической жизни как сексуальное удовлетворение. Поверь, я никогда не преступал рамки того, что дозволено нашим обществом. Ты ведь знаешь, то, что одобрено обществом, есть норма в этой сфере.

– К сожалению, знаю, – ответила мадам Женевьева. – Но на мой вкус, иногда одобряется слишком многое. А разговор я завела еще и к тому, что хочу познакомить тебя с одной очень милой девушкой. Она действительно милая и может сделать тебя счастливым, обеспечить тебе крепкий тыл, родить и вырастить тебе достойных детей. К тому же она очень богата.

– Тетушка! – улыбнулся Франсуа. – Это лишнее. Мне сейчас нет смысла думать о женитьбе, у меня очень конкретные научные планы. Кстати, если ты так точно даешь прогнозы, может быть, ты и обо мне что-то скажешь?

– Скажу, если хочешь, – ответила мадам Женевьева. – Ты должен быть осторожен. У тебя было не очень удачное начало в жизни. Это связано с историей твоего рождения. Я и дядя Пьер постарались выправить положение, и у тебя сейчас вполне пристойная перспектива, хотя я не могу назвать ее блестящей. Ты не огромных умственных способностей, не красавец, не обладаешь прирожденным везением, так что твой удел – умеренность, которая должна вписываться в рамки твоих финансовых и физических возможностей. Как говориться, выше себя трудно прыгнуть. Может, я сейчас сказала что-то обидное, но я чувствую, что ты на распутье, что ты круто меняешь свою жизнь, поэтому ты должен знать мое мнение.

Она встала со скамьи, прижалась губами к уже почти высохшим на солнце волосам племянника и вдохнула его запах.

– Знаешь, я ведь растила тебя, ухаживала, кормила, купала, я помню твой запах. Я вдыхала его, когда прижимала к себе маленький спящий комочек, когда позже, в отрочестве, укладывала тебя спать в теплую постель. Я часто думаю, что если бы мне завязали глаза и подвели к тысяче детей, то я по запаху все равно тебя бы узнала. Франсуа, с поправкой на твой возраст, твой запах почти не изменился, и я, видимо, унесу его с собой в могилу, как самый дорогой для меня запах в мире. Правда, после запаха моей дорогой покойной матушки – от нее всегда пахло сдобой, ванилью, парным молоком.

И она поковыляла по дорожке к дому, даже не оглянувшись на остолбеневшего племянника.

Да-а, Франсуа получил сегодня вторую оплеуху. Дениз, а затем тетушка показали ему, что не стоит пренебрежительно судить о провинции и провинциалах.

Это он-то – серость? Это он-то – умеренность? Вот это номер! Он думал, что тетка его обожает, души в нем не чает, а она – умеренность? Или что там она еще сказала? Не огромных умственных способностей? Не красавец? Не обладаю прирожденным везением?

Н-да, с этим надо разобраться… Ну, насчет красоты он и сам знал, что здесь щедроты природы на него высыпались негусто. Но свою внешность он любил. Нормандский торс, лукавые глаза и густая растительность на теле обеспечивали внимание женщин.

Умственные способности? Да он был одним из лучших студентов…Тут мысли его запнулись. Э-э-э… Может, тетушка прознала, как ему трудно давалась патоанатомия? Или терапия? Но это не его сфера. Нет, тут, конечно, обидно, но это мелочь в сравнении с ее утверждением, что у меня нет прирожденного везения? Это то, основное, что должен иметь каждый ученый! Везение! Причем, чувствовать его рядом, знать, что это всегда (!) присутствует в его жизни. Без этого в науке могут быть перелопачены тонны научной руды и все зря. Да почему только ученый? Любой человек, пытающийся выстроить свою жизнь победно и блестяще, должен знать и чувствовать, что везение ему сопутствует! Признаки этого? Они могут быть разные – от мелочей, вроде наличия билета на поезд, когда покупаешь его в последний момент, до глобальных вещей.