Алые розы на черном кресте

Оглавление

Ольга Рёснес. Алые розы на черном кресте

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

75

76

77

78

79

80

81

Отрывок из книги

Словно на электрическом стуле, обреченный, он будет вникать во все детали мучительного процесса, пока его собственный нос не станет немного прямее, этот орлиный клюв, из тех, что достаются по наследству. Точно такой же хищный клюв имеется у его отца, а раньше был у деда, и это, несомненно, признак избранности на фоне ничего не выражающих, кое-как приделанных к лицам носов, этих, в сущности, срамнывх мест, выставленных природой напоказ. Сколько раз, стоя перед зеркалом, Леша пытался выявить закономерность изысканного изгиба переносицы, замысловатого выреза ноздрей, решительной заостренности самого кончика… да что там, сам факт наличия у него именно такого носа недвусмысленно говорит о какой-то особой жазненной задаче, исполнить которую никому, кроме Леши, не дано. А что тут удивляться: дед был ювелиром, продающим стекляшки по цене алмазов, отец раздает в домоуправлении бесценные квитанции и ордера… и все это, разумеется, пахнет, каждый чует это на расстоянии: поберегись! И хотя носатость сама по себе тянет на знак ГОСТа, с которым сверяется даже нобелевка, случайность оказывается расторопнее и норовит двинуть в нос кулаком… Вот так: с хрустом сломанной переносицы и льющейся по подбородку крови. И зачем только Леша пошел на этот дурацкий бал первокурсников? Уже у входа в институтскую столовую он заметил ментов, а в проходе между домами – машину скорой помощи, что само по себе могло бы оправдать немедленное с первого студенческого бала бегство. Но, заранее заплатив за вход, Леша не решился открыто противостоять судьбе и осторожно шагнул в полутемное, с мигающими вдоль стен лампочками пространство столовой. Тут все было заранее организовано: дешевое винцо, свои и пришлые девочки. Была к тому же еда, напоминающая что-то домашнее: безвредный и безвкусный минтай в картофельно-морковной шубе, вялые бочковые огурцы вперемежку с вареной свеклой, компот из чего-то прошлогоднего, всё прилично и по-советски. Еда, впрочем, не могла отвлечь Лешу от начавшегося тут же поблизости спектакля: в самом центре зала, на месте отодвинутых в сторону столов, как-то сам собой образовался круг крепко взявшихся за руки, в черных униформах, привидений, сбежавших из какой-то криминальной хроники… эти, от старьевщика, шляпы!.. эти козлобородые парики! Им тут, разумеется, весело, этот бал для них, и эта их кругова порука занудно ползет в одном направлении под взвывы старой, как дедовское мошенничество, песни о радости. Так празднуют они свое, из поколения в поколение, превосходствонад смыслом происходящего. Все они станут врачами и будут лечить окружающий их мир, пропихивая в глотку страждущего что-нибудь непременно сладкое. Это, бесспорно, великая задача и одновременно великая тайна, ключ к которой давно уже утерян, а новый еще не подобран, и можно с уверенностью сказать: мир будет избавлен от веками грызущего его недуга, тоски по духу. Леша мог бы, разумеется не вслух, добавить: эти будущие врачи и есть сама болезнь, одолеть которую совершенно невозможно, оставаясь привязанным к вере в их рецепты. И если бы речь шла только об аптеке… нет, масштабы этой веры таковы, что она покрывает собой историю, начиная с первого храма-мясокомбината и кончая игривым порноспектаклем профит-холокоста. Вера в самое лучшее. Ей не нужны разумные доводы и фактические доказательства: она желает быть слепой. И это она, помноженная на убедительность сталинских лагерей, взвывает к энтузиазму однодневных новостроек, чтобы тут же всплакнуть на руинах окончательно побежденного и потому такого милого и безвредного воспоминания о себе самом. Вера в неопределенное, не имеющее отношения к действительности хорошее. Вера задушенного настоящего в непременно светлое будущее. Эту веру дает всем остальным крепко взявшееся за руки братство взаимоненавистников, каждый из которых совершенно не способен существовать сам по себе, в одиночку. И эта их песня о радости, этот фарисейский гимн всепобеждающей скуке, есть откровенное саморазоблачение недоумка в его же хронической, неизлечимой непродуктивности. Тем не менее… тут Леша решительно встает из-за стола: он вовсе не отщепенец, он с теми, ради кого устроен этот бал. Вот так, бочком, бочком… вот и пристроился, вот и пополз вместе с остальными в ту самую сторону, откуда всегда дует приятный, улыбчивый ветерок… и вот уже чьи-то горячие, потные руки суетливо хватают его за рукав и за локоть, и унылая, насквозь прогорклая песня проворачивает, круг за кругом, змеящееся человеко-месиво, оглушая рассудок и передергивая чувства, и нет ни одной в мире причины прекратить этот сладко пьянящий, ядовито дурманящий танец. Только теперь, крепко сплетенный с остальными безликим рупокожатием, Леша переживает полную от мира и от всего, что в мире есть, защищенность, надежнее которой разве что смерть. Это коллективное, змеиное человеко-существо, с одним на всех кровообращением и единой чувственной страстностью, прошло неизменным сквозь тысячелетия, и нет никакого резона ожидать от него иной, кроме как к власти, воли. Эта победоносно кипящая, ни с чем в мире не считающаяся воля! Этот сладкий миг воссоединения со своими: радость, на сердце радость!

Полутьма, склеротично мигающие разноцветные лампочки, заранее оплаченное веселье, оно же дозволенное обстоятельствами презрение к пока еще окончательно не растоптанному миру… Эй, кто тут главный? Кто тут, на этом празднике, званый? Сокурсники, сожители, соискатели, сограждане, они все еще думают, что им сюда можно, они думают, что у них это получается: думать. Вот этот, к примеру, проскользнувший мимо ментов, ему явно охота повеселиться, и он пока не знает, как… а вот так! С ходу врезавшись в змеящийся от радости круг, незваный рвет цепкость рукопожатий и, не дожидаясь ментов, дает кому-то кулаком в нос… Но праздник есть праздник.

.....

– Ну вот, носик получился отличный, – заталкивая в ноздри пропитанный лекарством бинт, удовлетворенно сообщает Вера, – дыши свободно!

Ремни отстегнуты, залитый кровью фартук сброшен на пол. Шагнув следом за медсестрой в коридор, Леша на миг приваливается к стене, сплевывает в скомканный платок сгусток крови. Бинт сползает из ноздри в горло, его тошнит…

.....