Оглавление
Ольга Седакова. О русской словесности. От Александра Пушкина до Юза Алешковского
«С нами говорят всерьез» Ольга Седакова о русской литературе
От автора
I
«Не смертные, таинственные чувства»
Мысль Александра Пушкина[20]
«Медный всадник»: композиция конфликта
Власть счастья «Сказка о золотом петушке» Александра Пушкина[63]
«Лучший университет»[69]
Ноль, единица, миллион. Моцарт, Сальери и случай Оболенского[72]
Пушкин Ахматовой и Цветаевой
II
Притча и русский роман[86]
Весть Льва Толстого[87]
Слово о Льве Толстом
Lux aeterna[96] Заметки об Иване Бунине
«Неудавшаяся Епифания»: два христианских романа, «Идиот» и «Доктор Живаго»[101]
Маленький шедевр: «Случай на станции Кочетовка»[113]
Александр Солженицын для будущего[116]
О Венедикте Ерофееве. «Москва – Петушки»
Пир любви на «шестьдесят пятом километре», или Иерусалим без Афин
Несказанная речь на вечере Венедикта Ерофеева
Воспоминания о Венедикте Ерофееве
Футляр и перстень. О Юзе Алешковском
III
Наследство Николая Некрасова в русской поэзии
В поисках взора. Италия на пути Александра Блока[131]
Шкатулка с зеркалом. Об одном глубинном мотиве Анны Ахматовой
«И почем у нас совесть и страх» К юбилею Анны Ахматовой
Контуры Велимира Хлебникова
«В твоей руке горит барвинок» Этнографический комментарий к одной строфе Велимира Хлебникова
Марина Цветаева, совсем вкратце[200]
«Вакансия поэта»: к поэтологии Бориса Пастернака[202]
Четырехстопный амфибрахий, или «Чудо» Бориса Пастернака в поэтической традиции
«И жизни новизна»[228] О христианстве Бориса Пастернака
Классика в неклассическое время. Прощальные стихи Осипа Мандельштама[238]
Поэт и война. Образы Первой мировой в стихах о Неизвестном солдате[252]
О Николае Заболоцком
«Звезда нищеты»: Арсений Тарковский
Анна Баркова: свидетель эпохи[265]
IV
«Узел жизни, в котором мы узнаны» Русская поэзия 1930–1940 годов как духовный опыт[274]
Непродолженные начала русской поэзии[277]
Кончина Иосифа Бродского
Иосиф Бродский: воля к форме
Другая поэзия
Музыка глухого времени. Русская лирика 1970-х годов
О погибшем литературном поколении. Памяти Лени Губанова
Русская поэзия после Иосифа Бродского. Вступление к «Стэнфордским лекциям»[306]
Леонид Аронзон: Поэт кульминации («Стэнфордские лекции»)
Возвращение тепла. Памяти Виктора Кривулина
Слово Александра Величанского
Айги: Отъезд
Тон. Памяти Владимира Лапина («Стэнфордские лекции»)
Иван Жданов[322]
Птичье житие поэзии «Зона жизни» Петра Чейгина
L’Antica Fiamma[329] Елена Шварц
Елена Шварц. Вторая годовщина
Отрывок из книги
Наше время ставит остро вопрос о русской литературе: нужна ли нам она, может ли уберечь нас от зла, исцелить, помочь пережить беду? Нас – народ в целом и каждого в отдельности. Как связана наша литература с нашей историей? И правда, приходится думать об этом, хотим мы того или нет, – приходится, когда на русскую литературу и на всю нашу культуру падает тень исторических событий. Все-таки хочется верить, что способность человека к добру и злу зависит в немалой степени от того, насколько он дотянулся до культуры и смог воспринять ее как духовный опыт. Конечно, это не дает гарантий, но дает возможность стать лучше – гуманнее, красивее, тоньше, умнее.
Вообще-то русская литература – едва ли не единственное, что есть у нас общего в огромной стране, где, по слову П. А. Вяземского, «от мысли до мысли пять тысяч верст», – русская литература как коллективный опыт и общий наш язык, и так хочется, мечтается, чтобы главные ценности ее тоже стали общими, чтобы они объединяли нас и на просторах страны, и со всем цивилизованным миром…
.....
Первое, от чего нужно отказаться в описании этого конфликта, – это от закрепления его за персонажами. Образное единство Петра «Вступления» и Кумира мнимо, сомнительно функциональное персонажное единство Евгения, стихия наводнения тоже не цельный и не самостоятельный образ, а ряд метафор и подобий того или другого Петра, того или другого Евгения. Так, Петр-мститель, Петр-в-теме-Евгения – самостоятельный образ, он принадлежит бреду героя, материализует его сознание, и потому очень на него похож. Недаром внимательный исследователь стиха и стилистики МВ С. Б. Рудаков приходит к выводу о недуалистическом построении поэмы, о том, что и Евгений, и Петр в их размытой конкретности принадлежат одной теме[44]. К такому невероятному для «прозаического» чтения выводу[45] необходимо приводит «близкое чтение», наблюдение над специфически стиховой семантикой слова и словесной композицией «петербургской повести».
Вместе с С. Б. Рудаковым отказываясь от тематического противопоставления этого Петра и этого Евгения, мы все же не отказываемся от старой идеи «сонатного построения» МВ – только двутемность поэмы представим иначе. Во-первых, не будем, как уже говорилось, сводить темы к персонажам; во-вторых, как тоже уже говорилось, будем иметь в виду три силы, распределенные по этим двум темам: не «закон» и «стихию» (или «деспотизм» и «вольность» или «неподвижное, мертвое» и «подвижное, живое»), но:
.....
