Читать книгу Тайны охранного отделения - Ольга Сергеевна Сысуева - Страница 1

Александру Аникину, маме, отцу

1903 год.

Российская Империя праздновала переход в новую эпоху, миллениум того времени.

Для Дмитрия Николаевича Путилина это означало новое назначение, и новое продвижение по службе – он выбрал пусть следователя, и все его друзья должны были радоваться этому.

Не радовалась только Рая, невеста Дмитрия, которая понимала, что эта служба их отношения может погубить. Вокруг Дмитрия наверняка будут дамы!

И какие!

Рая хныкала по поводу назначения любимого в Департамент полиции на службу к Сазонову, сидя в большой пространной гостиной на коричневом диване с покрывалом в клетку – мода того времени. Раздражавший её Владимир Ревенко скакал вокруг ёлки аки пятилетний младенец пел Штрауса – тост Орловского, и этим бесил приглашённого баритона Александра Бельский, который хоть и не понимал к чему он здесь находится, но примерно уловил мотив – поддержать товарища Франка по несчастью – радоваться за назначение Путиловского не приходилось.

Новый следак – это горе всей стране. А из-за тесного знакомства с Евгением Азефом – поклонника оперы – Александр Христофорович примерно представлял, что за настроения сейчас творились в полиции.

Дурака Путилина, по разумению Александра Христофоровича в полиции или надурят, или убьют, а этого сам Александр Христофорович не хотел бы.

…

Борис Викторович Савинков встречал этот новый год в полном одиночестве.

Его супруга Вера Глебовна отправилась к отцу с дочерью Татьяной, бросив мужа одиноко грустить в квартире, на которую неожиданно напали неизвестные, привлечённые светом и пением вверху – пели гости Дмитрия Николаевича Путилина, сам Сазонов, был в числе приглашённых. И кто-то вдруг свалив Савинкова с ног, ударил ему по голове ногайкой. Борис Викторович ошалел, и увидел, что из головы капает кровь.

Несмотря на музыку, Дмитрий Николаевич чутко услышал, что грабят квартиру внизу. Не добившись ничего от Савинкова, бандиты, поняв, что скоро будут замеченными отдыхающими гостями Путилина, скрылись.

Ценностей в квартире Савинкова не было. Нечего было брать.

Александр Христофорович Бельский вместе с Дмитрием Николаевичем и Раей помогли обработать Савинкову рану. Уголовное дело Савинков не хотел заводить – ему было бы жаль потраченного времени. Сазонов одобрительно кивнул головой, возрадовавшись – по-мужски.

– Бандиты и бандиты. Вскроются. – Рассмеялся Сазонов, и несчастного Бориса Викторовича пригласили в качестве компенсации праздновать вместе со всеми. Савинков согласился. Довольно странная ситуация для обычного человека – ничто опасности не предвещало – праздновать вместе со всем департаментом полиции на квартире у Путилина. Веселье продолжилось. Рая, которая была медсестрой, помогла обработать Савинкову рану, и мужчину усадили отдыхать в кресло. Борис Викторович ещё обрадовался, что пьяный департамент не нашёл у него никаких революционных текстов, которые он почитывал на досуге в отсутствии супруги Веры.

– А чем вы занимаетесь, молодой человек? – Спросил Бориса противным голосом Владимир Ревенко. Борису Викторовичу было 24 года, он отучился в Германии и мечтал о карьере юриста. Но чтобы не показаться просителем, Борис Викторович бросил:

– Литературой.

– Значит, литератор. Так-с Вы тогда должны до конца нового года издать интересную брошюру. Иначе Вы не литератор. Но судя по глазам – верю. Глаза литератора. – Сазонов был сегодня добрым. И поднял бокал за писателей. – За литературу!

– За Виктора Гюго!– Ухмыльнулся Борис Викторович, поднимая бокал с шампанским.

– Почему за Виктора Гюго? – Допытывался будучи в ярко-синем мундире Сазонов.

– Да просто так пришло в голову!– Усмехнулся Бэ Вэ. – Чтобы его и дальше читали потомки…

– За Виктора Гюго!– Поддержали все шуточный тост Савинкова, и брызги шампанского полетели в воздух. Бельский заиграл какой-то вальс. Гости стали танцевать. Савинков остался в кресле.

К утру Борис Викторович не понимая до конца, что же с ним произошло, очнулся у себя дома, а на нём лежала книга – Собор Парижской Богоматери Гюго.

Александр Христофорович Бельский возвращался из гостей в слегка приподнятом состоянии. Неожиданно, 65-летний мужчина заметил одиноко идущую девушку по улице. Ольга Петровская возвращалась от гостей, и думала, что ничего не случится. Неожиданно из авто к ней подошёл какой-то мужчина, который ехал в очередные гости – это был Великий князь Сергей Александрович, который беспардонно бросил свою супругу Елизавету Фёдоровну, и отправился за женской фигурой весьма ему приглянувшейся.

Это была 24-летняя Оленька Петровская. В роскошной шубе, высокий сорока шестилетний красавец-мужчина схватил Петровскую за руку и куда-то потащил. Князь был без охраны. И никто бы ничего не заметил, если бы не проницательный Александр Христофорович. Оленька поняла в чем дело, и вскрикнула. Но девушка вскрикнула почти как мышь пропищала, и, если бы Бельский не смотрел в их сторону, случилось бы дурное.

– Интересно, куда это вы оба собираетесь? – Крикнул Александр Христофорович так, чтобы Елизавета Фёдоровна, сидевшая в авто, слышала.

– Не надо так громко кричать. – Сергею Александровичу пришлось отпустить Петровскую, нахально им схваченную, и Оленька невольно потянулась к Бельскому, который, сжалившись, решил проводить девушку до дома.

Петровская вся дрожала, и Бельский, не без приключений, обеспечив девушке защиту, и влюбившись в неё, проводил Оленьку до самого ее дома, и тут же забыл о происшествии. Не забываемыми остались только глаза Петровской, которые он видел почти каждую ночь подряд с тех пор, пока с нею не встретился ещё раз.

Вологда

Наступал июнь 1903 года.

В голове у Бориса Викторовича проносились стихотворные строки, да перо не записывало. Но тем не менее, Савинков решил их записать, когда вырвется на волю. Душа рвалась туда, где были его друзья, дочь и жена. Борису Викторовичу эта ссылка казалась пыткой. Молодой человек сидел в плохо построенной избёнке, где воздух дул из-за всех щелей и приходилось их то есть щели затыкать ватными одеялами, чтобы не дуло, когда была зима.

Две зимы Савинков ещё отбыл нормально. Но летом 1903 года, когда в городке были то вспышки эпидемии, то какой-то мор, то голодно вообще – не выдержал. Небо и ад по сравнению с его жизнью там, в Питере, где он блистал даже в обществе убиенного им Сергея. Ругать Азефа не хотелось.

И мужчина, понимая, что его по сути предали, или вернее сдали, отбывал своё наказание, скрепя сердцем, понимая что шефа может спасти только какое-то громкое дело, направленное на укрепление авторитета Азефа у революционеров. На деле как-то глупо получилось. Сидеть за другое, хотя там было что покопать. Бельский Савинкова за это ругал. Но по сути Бельский понимал, что с такими друзьями, Савинков вечно будет попадаться только потому, что надоел филёрам, а оказался бандитом. Софья Александровна, мать Бориса Викторовича, уже два года как лишилась сна. Влюблённая в Бельского Ольга Петровская, пасла Софью Александровну на правах горничной – она служила у неё потому что ей так приказал Савинков, трясущийся за мать душой и сердцем. Ольга и Александр передавали Борису известия из его дома, и от этого становилось горше. Люди стали вымирать от неизвестной болезни. Савинков не хотел заболеть ради матери ,и понял, что пора бежать. Плюс ещё одну зиму здесь он, возможно, не выдержит. А ссыльному хорошую работу было трудно найти, положим, если бы он согласился остаться и перейти на оседлую жизнь. Но его мать настоятельно мечтала о том, чтобы Борис вернулся в театр к Бельскому. Да и сам Борис Викторович рад был бы похлопать старинного друга по плечу. Стихи не шли. То, что он записал, ему самому не понравилось, и бумагу Савинков потом скомкал…

В мечтах опять

Увидеть свет Луны

Над теми тополями,

что пьяны,

Лишь только все горчат,

Как будто грустное свиданье

Тень наложило расставанья -

И яд

Лишь только яд

Осталось пить

Взамен вина…

Савинков поморщился. Пить яд ему вовсе не хотелось. И ни с кем расставаться тоже. А вот вина, пожалуй, выпить можно. Борис Викторович сжигал письма Бельского, которые ему сообщали о том, как там – на воле, и радовался за друга, что у него недавно родился сын. Правда, Савинков, видимо решил, что Бельскому одной жены мало… и почему-то он подумал о своей кузине Оленьке, которая была в Бельского влюблена. Как в артиста. На счёт этого Борис Викторович точно не верил, поэтому решил их столкнуть в благодарность певцу за то, что он читал правдивые письма о том, как они живут там, за колючей проволокой. В Вологде было слишком серо и сыро. Вернее, как-то не так. И пахло не теми закатами, что там, где были Бельский с Петровской. Тем более, зная пристрастие Ревенко к Мельбе, Бельский томными разговорами об Оленьке может подружиться с Ревенко снова, а это было выгодно самому Савинкову – чтобы Ревенко не знал о его побеге. Вернее, Петровская даже покроет как-то самого Бельского, который, даже, несмотря на то, что у него был малютка, отваживался помогать ему и поддерживать. А там, будь что между ними будет. Хоть второй сын Бельского. Хотя, Савинков был в курсе о том, что дети могут долго не появляться. Это ему повезло с Верой Глебовной.

Вздохнув о семье, и, сжигая последнее письмо, Савинков решил выйти из дома и пройтись по июньскому городу, хотя его уже всё раздражалось и как же хотелось увидеть ему Бельского, Петровскую, Азефа, чёрт возьми, даже Путилина и маленького Михаила Александровича в кроватке! Воля! Друзья!

Некоторые приезды Екатерины Брешко-Брешковской, конечно, скрашивали Борису Викторовичу жизнь в ссылке, но Брешковская не служила ему утешением, напротив, лекции её были занудными, а сама она как воплощением каких-то призывов к революционным действиям против царя, царской банды, царских фавориток и прочего мира, что Савинкову не нравилось. Вернее, Савинкову не нравилось, что Брешковская на него давит. Борис Викторович давления не любил. Но, может быть, под влиянием "бабушки русской революции" решился бежать.

В Вологде становилось весьма тяжело и тоскливо, и Борис Викторович Савинков, сжигая одно за другим письма о воле его приятеля Александра Христофоровича Бельсокого, который плакал о нём – не показывая слёз своей жене и детям, младшему из которых было 3 года, решил бежать.

В последнем письме Борис Викторович изложил Александру Христофоровичу, что затеял одну авантюру… прорваться к Гоцу, и Александр, думая, что авантюра эта кончится для Савинкова плахой – не одобрил, но скрепя сердцем согласился.

В июне 1903 года Савинков просил из Вологды передать Бельскому записку Ольге Петровской, что скоро будет – и чтобы его названная кузина ждала его с хлебом-солью. После того, как Александр Христофорович сам влюбился в Петровскую, Бельский не хотел её видеть – слишком давила страсть, и радовался тому, что ему жена родила Мишеньку – младшего Бельского. Екатерина Бельская итак была моложе супруга на 25 лет, и полюбить женщину ещё моложе себя Бельский не хотел. Но видимо пришлось. Борис Викторович просил Бельского известить Петровскую, чтобы она передала его супруге Вере Глебовне его послание о том, что он жив и собирается бежать за границу. Оленьку Александр Христофорович встретил как 900 году, в тот памятный в Новом году, когда как раз не так давно был рождён Мишенька. Оленька была красавицей, и Бельский почувствовал, что ему нехорошо. Но он не посмел приблизиться к девушке, и вот теперь Борис, словно издеваясь над ним, погружает его снова в эту удивительную страсть, прося всего лишь передать Петровской записку для Веры.

Не особенно радуясь этому поручению, Александр Христофорович всё-таки был вынужден выполнить его, ради друга и ради того, чтобы его не заметили филёры -в трёпе двух женщин не было ничего неприличного, особенно если вторая из них была замужем. Неприличное бывало в некоторых кругах, но Бельский так про Оленьку не думал, часто мысленно проводя рукой по её бёдрам – и видимо вызывая в ней ответные чувства. Петровская опять покраснела, как и при первой их встрече – в памятном 1900-м году, но просьбу кузена поняла – записка была взята Петровской легко и непринуждённо, и Ольга, подобно французской королеве Анне Австрийской, оставив своего Бэкингема – уехала прочь в карете.

– На улицу N. – Приказала Петровская извозчику, и отправилась к Вере, краснея из-за Бельского в который раз. Бельский тем временем, представив девушку нагой в очередной раз, отправился домой учить партии и возиться с Мишенькой, который лежал в своей кроватке и ждал своё уже третье День Рожденье.

Александр Христофорович не мог не нарадоваться на сына, которого утешала Екатерина, тоже радуясь его появлению на свет. Мишенька был целым миром и самим богом для семьи, и даже старшая дочка Бельского Александра, которой исполнилось 6 годиков, любовалась братиком. Екатерина была счастлива, и пока не замечала перемен настроения в муже, который, показав Мишеньке как некое чудо игрушки, засел за свои партии, и стал смотреть на приходящее лето – наступал июнь 1903 года.