Читать книгу Дом моего одиночества - Ольга Талантова - Страница 1

0.1

Я открыл дверь в свою квартиру. Непривычно скрипнула входная дверь, такая родная и надежная до сегодняшнего дня.

Кот.

Я, безупречно, нюхом пса, чувствовал кота, которого у меня, клянусь, никогда не было.

В темноте заметил острые глаза, бьющие в душу. Выключатель. Нажимаю. Ничего не меняется.

Вокруг хаос, стены из бумаги, отсутствие электричества и отопления.

Ни одного стула, ни одного стола, ни одной кровати. В комнате вообще нет мебели. Наверное, в этом доме нет даже вилки.

У входа нет ботинок, но остались следы от снега. Кто-то недавно вышел. Я прищурил глаза и всмотрелся в пустоту.

На полу, на стенах, в каждом углу – сбежавшие… Нет, не может быть!

Книги???

Книги! Я схватил верхнюю обложку одной из стопки. Потертая, пожелтевшая, со страницами тоньше паутины, она готова была рассыпаться в пальцах. Но – книга. Настоящая. Пропитанная прошлым. Казалось, стоит только нажать на нее сильнее, и прошлое зальет комнату по горло.

Откуда этот бесконечный клад? Я никогда не видел настоящей книги. Из нашего мира они давно исчезли. Мой отец был влюблен в них. Он помнил все самые интересные истории.  А однажды даже сам сделал книгу: картонный переплет, черные смазанные буквы, волшебный мир внутри. Он научил меня читать. Я читал, а потом, закрывая глаза, проваливался в другую реальность. Может быть, и сейчас я в ней?

Я прошел на середину комнаты, подняв подошвами крылатые клубы пыли. Кот нетерпеливой разбуженной походкой поплелся по моим следам.

В этом потерянном доме, наверное, тысячи тысяч книг. Они глубоко дышат, они любимы. Но забыты. Когда-то яркие обложки забыли свой цвет, как старики забывают свой возраст и имена своих детей.

Кто их хозяин?

Почему он не миллионер? Ведь, продав даже пару книг из сонной колоды, он мог бы позволить себе самые лучшие дома в мире.

Я подошел к окну, несуразно заклеенному старыми газетами возрастом старше моих родителей. Оторвал один из кусков подмокшей от дыхания газеты. Слабый свет перелился в комнату и закружил по книгам.

На подоконнике – красный вязаный шарф. Я припомнил: несколько раз я сталкивался с сутуловатым парнем в летнем пальто, с полуопущенными веками и красным шарфом вокруг тонкой шеи. Его черные ресницы гордо хлопали и улетали каждый раз, когда я пытался заговорить с ним. Это был очень странный сосед по имени Карл.

Как я оказался в чужом доме?

Я неторопливо провел пальцами по оживающим форзацам. Вдохнул запах высушенных, словно гербарий, книг и вышел. Кот за спиной заурчал.

Конечно же, перепутал этаж. Моя квартира выше.

Только на следующее утро я нашел в кармане своего пальто небольшой томик испуганно-сжатой книги. Не помню, как она сбежала со мной.

0.2

Сегодня утром я захлопнул дверь и поспешил на трамвай. 7:55. Мне суждено опоздать.

Этажом ниже кто-то старательно щелкал дверным замком. Это был Карл.

Я спрятал непослушные руки в карман, уложил подбородок за воротник пальто, прошел мимо. Он не посмотрел на меня.

– Когда приходишь в мой дом без спроса, прошу тебя, снимай мокрые ботинки и молчи босиком.

Я вздрогнул внутри себя, физически сдерживая удивление.

– И раскладывай книги на места.

Я освободил правую руку и погладил деревянные перила.

– И еще. Запуская свет в мой дом, ты вредишь книгам.

Я не знал, что ответить. Сжал перила. Повернулся.

– Слушай, Карл. Я, – сглотнул, – это была случайность. Мне нужно кое-что тебе вернуть.

Карл выронил ключи из кармана. Дырявый.

– Что же?

Глаза Карла из васильковых превращались в бурые. Кажется, он стал еще бледнее, чем обычно.

– Это книга в черном переплете. Обещаю, я не раскрывал ее и не показывал солнцу.

Карл поднял ключи с паркета.

– Сегодня я верну книгу.

– Прошу, не читай ее.

– Не читал и не стану, обещаю.

8:01. Мне суждено опоздать.

Книга. Какой чудесный повод еще раз увидеть теплый мир.

Я улыбнулся.

0.3

Спустя день, а может быть два, я взял себя в руки и три раза ударил в полудышащую дверь Карла. Если быть точным, прошло ровно 37 часов 22 минуты с нашей неожиданной встречи в коридоре. Из которых 37 часов 22 минуты я уговаривал свое непомерное любопытство не раскрывать взятую мною в плен книгу. В последнюю минуту я поддался порыву избавиться от соблазна и немедленно, без слов, передать книгу на пороге. Только бы больше не думать о ней.

Как и стоило ожидать, Карл распахнул дверь молниеносно, едва не сбив меня с ног.

– Извини, проходи.

Я улыбнулся и вошел.

– У меня не убрано и… Хотя, кому я рассказываю!

– Прости меня еще раз! – всхлипнул я.

– Где моя книга? – спросил Карл, будто только проснулся и не видел протянутой мною руки с книгой.

– В моих руках, бери, – опешил я.

Карл жадно ухватился за книгу, словно не надеялся ее однажды снова увидеть.

– Спасибо. Она для меня солнце.

Карл попробовал улыбнуться.

– Присесть у меня негде. Если тебя устраивает паркет, садись на паркет. Я постоянно на нем сижу.

Я, не раздумывая, прыгнул на пол, рябивший отражением книг. Карл остался стоять у двери, обеими руками упрямо стиснув загадочную книгу.

– Карл, присядь и ты.

Карл помотал головой.

– Карл, скажи мне, почему ты живешь в такой квартире?

Он перевел взгляд с меня на книжные горы и обратно.

– Как это «так»?

– Э… бедно.

Запнулся я.

Карл едва не разбился об пол от моего ответа.

– Бедно? Разве я живу бедно? Что для тебя значит слово «бедно»?

Я смутился и стал рисовать на пыльном полу пальцем мягкое-мягкое солнце.

С подоконника спрыгнул недовольный разбуженный кот и превратил мое солнце в ком пыли.

– Оглянись! Посчитай, сколько в этом доме богатства! Посмотри, сколько книг! Послушай все их воспоминания! Что ты такое говоришь? Я никогда не нуждался в деньгах. А когда по-настоящему нуждался, мог пойти на что угодно, но только не на утрату воспоминаний.

Я поднял глаза на оскорбленного Карла.

– Прошу, извини меня и мои глупые слова. Ты бесконечно прав: воспоминания бесценны. Но неужели каждая из этих книг хранит в себе кусочек прошлого?

Карл задорно окинул меня взглядом.

– Это всего лишь крупица моих воспоминаний.

Я улыбнулся и поднялся с пола. Карл устало улыбнулся в ответ. Кот крутился вокруг правой ноги Карла и фыркал, шевеля усами.

– Тебе, пожалуй, пора, Ганс.

– Да, Карл, ты прав.

У порога я повернулся к Карлу и прошептал:

– Обещай в следующий раз рассказать тайну черной книги.

Закрыл за собой дверь и побрел в свой дом с кружевными занавесками и черным чаем с сахаром.

0.4

Снова 7:55. Снова я спешу. Снова Карл пытается справиться с дверью замерзшими пальцами.

– Пригласи меня на чашку чая, Карл, – опустил я глаза и голос.

Карл вздрогнул и торопливо повернул голову в сторону шепота.

– Ты же знаешь, что в моем доме нет ни чашки, ни тем более чая.

Я сглотнул и хлопнул ресницами:

– Тогда просто пригласи. Расскажи о своих книгах.

– Что я могу рассказать о книгах? Книги рассказывают о себе сами. Они рассказывают и о тебе, и обо мне, и о других планетах. А ты просишь глупость.

– Просто расскажи мне историю твоей дружбы с любой из книг.

– Это очень сомнительная просьба. Но я подумаю.

Карл застегнул пальто на несуществующую верхнюю пуговицу и нетерпеливо выскочил в осень. Снова 8:01. Снова я спешу.

0.5

В нашем мире больше нет книг. Ни одной книги в бумажном переплете.

Просто однажды в одно летнее утро книги исчезли. Из всех домов, со всех полок. Будто бы у книг появились крылья.

Наступающий день обещал быть солнечным и ласковым. Но солнце закрылось черными облаками и выжало небо на землю. Обиженное солнце не появлялось несколько суток.

Так мне рассказывал папа.

Люди думали, что дождь не кончится никогда.

Но он кончился, и пришлось жить дальше.

Люди как будто превратились в черно-белых. Их тела-негативы слабо переливались на солнце. Но прошло немного времени, и люди снова наполнялись красками. Сначала казалось, что человека кто-то тщательно перемешал. И он стал серым. Потом, будто размеренно размешанный радугой цветов, человек становился, как прежде, живым.

Кто-то не смог жить без книг. Кто-то уходил в горы. Кто-то запирался в своей комнате с пустыми стенами.

Но теперь стало совершенно понятно, книги бесследно исчезли.

Наверное, родители Карла, проснувшись в то ужасное утро, не заметили ничего необычного в своем доме. Удивительно, но они не стали продавать книги. Другие распродали все экземпляры до последнего.

Значит, у меня есть надежда на то, что книги живут еще в нескольких домах. Теперь – как самая большая ценность.

0.6

Через несколько дней, когда я возвращался домой, в подъезде было темно.

Ощупью я добрался до своего этажа, отыскал свою дверь, повернул ключ два раза, на третий раз я подпрыгнул от неожиданности – за моей спиной кто-то закашлял.

– Извини, я тебя испугал. В доме выключили свет. В день, когда я надумал позвать гостя.

Я повернулся.

– Привет, Карл. Подожди минуту, мое сердце от страха бьется на паркете.

Я попытался разглядеть Карла, но не смог.

Карл хмыкнул.

– Скажи, ведь ты не забыл про меня? В моем доме нет чая, но встречи без чая тоже существуют. Ведь так? Можно, например, усесться удобнее и поговорить. Только в моем доме и стульев нет. Но это ты уже знаешь. Зато в моем доме есть кот. А ты второй человек, которого он видел в своей жизни.

Карл запнулся. В темноте я не мог различить, ждет ли он ответа или намерен продолжить монолог.

– Извини, паршивая была идея, позвать гостей.

Я услышал скрип и быстрые шаги вниз. Не вытаскивая ключа из замка, побежал за Карлом.

Успел схватить его за воротник у самой двери.

– Остановись, остановись! Конечно, я хочу в твой дом, Карл.

Я чувствовал, как Карл улыбается. Потому что никто не видел его чувств, и он был в преимуществе.

– Подожди минуту, теперь мое сердце от страха бьется на паркете.

Я рассмеялся. Карл забил пальцами по стене в поисках двери. Нашел, распахнул.

– Проходи. Ты знаешь, что единственное, на что можно наткнуться в моем доме – это стены и книги.

– Да, это я точно знаю.

– Еще можно попробовать перепутать дверь с окном. Но и здесь шансы не велики.

Я снова рассмеялся.

– Куда мне можно пройти?

– Туда, где ты уже был.

Я по памяти сделал несколько шагов вперед и завернул направо. Именно здесь была комната с книгами. Протянув руку, я нащупал стопку немного выше меня, прошел еще несколько шагов и присел.

Свет звезд пробегал сквозь окно и прыгал на дверь. В дверном проеме стоял Карл и разглядывал меня, будто на меня тоже падал свет.

Он подошел вплотную, сел рядом.

Я почти привык к темноте и видел бледные запястья Карла, которые потянулись к стопке рядом с ним. Мне казалось, запястья тряслись и искали поддержки в книгах. Прозрачные пальцы схватили один из переплетов. Книга в черной обложке удобно улеглась на коленях Карла.

– Впервые за столько лет в моем доме гость.

Карл выдохнул так громко, будто копил в себе эти слова, как самую большую на свете тайну.

– Ты не любишь гостей?

– Если ты заметил, мой дом для них вовсе не предназначен.

– Конечно, заметил. Мало того, мне показалось, что он не предназначен даже для жизни.

Карл недовольно откашлялся.

– Ты не прав.

Я почувствовал, как в темноте его брови нахмурились.

– Да, скорее всего не прав. Ты мне обещал рассказать про сбежавшую книгу.

– И вовсе она не сбежавшая. Она украденная! И я обещал только подумать, но не более.

Я прикрыл глаза ладонью.

– Прости. Судя по предложению зайти в гости, я отчего-то решил, что ты подумал.

Карл помолчал в нерешительности.

– Подумал. Я расскажу тебе одну историю. Только ты обещай не считать меня сумасшедшим.

– Конечно, Карл.

– И никому не рассказывать о том, что видел и слышал.

– Конечно, Карл!

Карл едва улыбнулся, погладил обложку книги и начал.

1/ с пустой головой и потрепанной книгой

Как будто я сплю.

Как будто я пришел в тир и стал мишенью.

Бегу.

Бегу.

Бегу.

Вокруг дым и голубые лица таких же птенцов, как я.

Мой мир трескается.

Стены наползают на глаза и мешают быть светлым.

Бегу.

Холодная ладонь хватает меня сзади за воротник и тащит обратно.

Вырываюсь и бегу.

Снова появляется ладонь. Превращается в фиолетовую от настойчивости. Тащит меня с огнестрельным упорством.

Я теряю под ногами землю, трясусь от вулкана внутри.

Спаси меня.

Спаси меня. 

В пыли цвета седых курчавых волос я растерял свое прошлое и Марка. 

Марк, мой брат, схватил меня еще крепче, закрыл своей курткой от свинцовой бури, толкнул в долгожданное укрытие и неожиданно исчез. 

На секунду я подумал, что у меня никогда, может быть, не было брата, и войны тоже никогда не было.

С каждым выстрелом я все больше и больше превращался в птицу и улетал в страну песочных кенгуру, тасманских дьяволов и беспечных жирафов.

Во мне росла влюбленность к миру, которую безнаказанно расстреливали.

Рядом со мной лопнул утренний свет и превратился в дым, внутрь посыпались замерзшие куски глины. Я как будто различал звуки не ушами, а кожей. Каждый всхлип и удар рукоятки о забытый на дороге сапог раскапывал вены. 

Наверху , укутанные в пепел, лежат мои теплые люди. Они никогда не убегали от будущего, они бились за него до последнего отражения неба в зрачках. 

Наверху, там, где завтра взойдет солнце, и люди снова будут бояться встретиться друг с другом взглядом, стучат каблуки и бьются пули. 

Скоро наступит весна. В мое укрытие прилетит божья коровка, я послушаю ее и усну, чтобы проснуться отражением неба в глазах своих зеленых людей.  У каждого из сердца будет расти ромашка. Я соберу букет и унесу его их матерям.

Когда я пришел в себя, то почувствовал в правом кармане куртки что-то прямоугольное, тяжело-дышащее, мягкое. Нашел книгу с потертой черной обложкой и пожелтевшими страницами. По каждой строчке летали непослушные птички, Марк всегда любил делать выдержки из полюбленных книг. 

Эта книга была его первой и последней, которую он прожил через всю жизнь. Марк скорее бы забыл обуться, выходя из дома, но книгу брал с собой всегда. Для нее постоянно находилось место даже в самом узком сюртуке. Если Марк забывал брать с собой карманы, то он нес книгу в правой ладони, обложкой к телу. Наша семья считала это признаком безудержно плохого тона, "невоспитанный молодой оборванец с пустой головой и потрепанной книгой". Марку было все равно, что думают о нем близкие и далекие, чужие и родные. 

Каждый вечер после ужина брат брал пшеничную свечу с фигурным воском и торопливо шел в свою комнату. Крохотный убегающий огонек в глубокой темноте коридора. Я помню каждый скрип каждой больной половицы под тяжелыми разбитыми ботинками Марка. По стенам в разные стороны разбегался гигантской тенью восковый эльф. Мама просила сыграть ей на фортепиано очередную плаксивую мелодию из прошлого. Я приподнимал дрожащие пальцы над черными клавишами и уплывал на страницы потертой черной книги с пожелтевшими страницами.

Я ни разу до сегодняшнего дня не то, чтобы не читал книгу брата, я впервые держал ее в руках. Кажется, она пульсировала и пыталась выпрыгнуть из своей обложки, из моих ладоней, из проклятой сырой войны, долой с зеленой планеты.

В книге жили два брата. Однажды они пошли защищать мир. Младший брат спас старшего в последнем бою, накрыв своей курткой и скинув в укрытие.

Завтра война кончилась.

0.7

Карл сидел с закрытыми глазами.

Я, еле дыша, смахнул дорожку обжигающей слезы со щеки.

– Прости, Карл. Это невероятно прекрасная и грустная история.

Карл выдохнул и раскрыл глаза.

– Да, наверное. Воспоминания прекрасны, потому что грустны.

Карл молчал. Я тоже молчал.

– Извини, но я ужасно хочу побыть наедине с воспоминанием.

Чувствуя себя лишним, радуясь возможности подумать над историей Карла, я послушно встал с паркета. Прикрывая дверь, прошептал:

– Доброй ночи.

Карл не ответил.

«Никакой мне теперь доброй ночи» – подумал я и закрыл дверь.

Поднимаясь по лестнице, я услышал резкие хлопки. Показалось, будто стреляют из ружья. Я никогда не слышал, как стреляет ружье. Но не представлял, что еще может издавать такие острые звуки.

Безумие, но я был уверен: сейчас Карл сидит в укрытии и при каждом выстреле противника прижимает к груди книгу брата.

Интересно, чем сейчас занимается перепуганный кот?

0.8

Красиво. Я забыл, когда в последний раз видел настолько удивительно-лавандовые восходы. Кажется, это было в детстве, у дома родителей. Я ловил мягкие солнечные лучи и отражал их.

Папа любил рассказывать о доме облаков, откуда берутся белоснежные пушистые барашки и драконы с цветами в зубах.

Я хлопал глазами и пытался запомнить каждое его слово. Но всякий раз воображения хватало меня за макушку и уносило вслед за облаками.

Из окна я увидел, как Карл возвращается домой. Он уютно сложил руки в карманы, прятал подбородок в красный вязаный шарф, распущенный с одного края; от чего был похож на семенящего лапами пингвина.

У подъезда Карл остановился и посмотрел в сторону просыпающегося солнца. Несколько минут ждал лучей.

Вдруг он подался резко в сторону, будто бы что-то обронил, наклонился и поднял красную шерстную нить с земли. Карл спрятал нить в карман и побежал в подъезд.

Я подошел к двери. Странно, никогда не слышал в тишине шаги Карла. Будто бы он летел до самого своего дома.

Неожиданно прямо у самого моего уха взорвался стук. Я подлетел на месте, потерял дыхание. Пока собирал его, первый стук догнал второй. Схватив дыхание за горло, распахнул дверь как можно шире.

Это был Карл.

– Карл, ты напугал меня.

– Извини.

Карл приподнял брови.

– Ничего страшного.

– Да я не об этом.

Махнул он освобожденной от кармана рукой.

– Я был слишком резок в своем желании немедленно побыть наедине с самим собой. Ты же гость.

– Ничего страшного.

Улыбнулся я.

– Хочешь и ты побыть гостем?

– Нет-нет!

Карл отстранился и попятился к лестнице.

– Почему? Это будет честным. Я был гостем, теперь будешь ты.

Карл так сильно размахивал головой из стороны в сторону, что я испугался, вдруг она слетит с его шеи и поскачет по ступеням.

– Хорошо. До встречи.

Я стоял на пороге в недоумении. А Карл так и продолжал пятиться.

Казалось, что за его спиной прячется то, что нельзя видеть никому, даже ему.

– До встречи!

Крикнул Карл с лестничного пролета.

Снова я не слышал его шагов. Только дверь хлопнула, обнимая Карла домашними стенами.

0.9

Вечером я постучал в дверь Карла. Он сразу же приоткрыл дверь тонкой щелью.

– Зачем ты пришел?

– Я принес чай, Карл.

– Чай?

Приоткрыл Карл дверь шире.

– Впусти меня и расскажи о своем любимом красном вязаном шарфе.

Карл недоуменно посмотрел мне прямо в глаза.

– А что не так с моим шарфом?

Я рассмеялся его серьезности.

– С ним все в порядке, Карл. Ты так трепетно относишься к своему шарфу, что я уверен – с ним связана одна из тайн одной из книг твоей коллекции.

– Проходи.

2 / моя колыбельная ты

Моя мама научила меня вязать крючком из скрипучих красных ниток. Мы садились у замерзшего окна и вязали. 

Папа уходил еще до рождения солнца, а возвращался глубоко после его прощания. 

Каждую звездную ночь мы ждали папу домой.

Мама вязала красными нитками кофты, шапки, варежки и жилетки. Все что угодно. Если бы я попросил связать мне мой собственный тепло-красный мир, она, не задумываясь, сделала бы это.

Все для того, чтобы по распускающимся ниткам отыскать нас и помочь вернуться домой в самую снежную погоду. 

Очень давно не было звездных ночей. Однажды в такую сонную ночь папа не вернулся.

Мама села на подоконник и запела мою любимую колыбельную. Снег перестал разбиваться о землю, деревья оживали от холодов, ветер молчал и прятался в лес. Только одного папы не было.

Тогда мама надела самую свою теплую красную кофту, отдала один конец пряжи от рукава мне, и вышла за порог, предупредив: что бы ни произошло, не отпускай нить.

Я стал словно нарисованный черным и закрашенный белым цветом. Будто бы меня никогда не существовало. Может быть, моя мама меня выдумала.

С этой минуты моя детская жизнь, обойдя стороной юность, сбежала во взрослую. Она выпрямила стальные плечи, широко распахнула водяные ресницы и превратилась в якорь.

Ждать маму и не дать ей потеряться в съедающей наш дом темноте – стало дыханием моих дней. Я просыпался от каждого затяжного вздрагивания нити, пугался, если нить долгое время спала в руках, совершенно не перекручиваясь и не двигаясь. 

Одной рукой я не мог вязать, как раньше. 

Все, что осталось, это цветная книга колыбельных песен с выцветшими от огня камина и затертыми моими пальцами картинками. Каждый вечер, когда папа был дома, мы усаживались поуютнее у камина и читали песни. Не знаю, кто больше их любил, я или он.

Придерживая нить одной рукой, второй переворачивая тяжелые страницы, я вспоминал, как мы с папой носили в дом дрова на зиму. Большущим топором он разбивал неделимое поровну, складывая теплыми сердцевинами к холодному солнцу, грел этот мир. Лесу было не жаль для нас деревьев, потому что взамен мы сохраняли ему жизнь. 

Я, красный и вязаный, хватал дрова в объятия и заносил в дом, чтобы маме было веселее от язычков пламени в камине.

Я закидывал деревья по очереди в костер, заранее придумав каждому имя. И по стене угадывал, чья тень сейчас разбегалась по комнате.

Мне казалось, что я несколько жизней просидел с книгой на коленях и нитью в ладонях. Из меня выдышалось прошлое, настоящее, будущее несколько раз. Я был ребенком, отцом, деревом.

Где-то за дверью моя мама, не замечая метелей, сугробов, холодов – ищет свое сердце.

С каждым днем нитки в комнате становилось все больше и больше. Она спала на кровати, пряталась под кроватью, висела на шторах, бегала по дому в моих ботинках.

Я боялся однажды утром распахнуть глаза и увидеть второй конец нити одиноким и холодным.

Кто я тогда?

Однажды утром я проснулся от хлопка двери.

На пороге стоял сугроб. Оказалось, что это была моя мама. Она ничего не сказала. Она вообще больше никогда ничего не говорила и не вязала. 

Я опустил глаза, схватил крючок и начал вязать, напевая колыбельную. До сих пор вяжу мой идеально-теплый мир, тесный наш дом, папу в доме. 

Папа, моя любимая колыбельная – ты.

Пока я вяжу, я верю, что ты будешь меня ждать.

Пока я пою, ты есть.

0.10

Несколько раз я пытался завести разговор об образе жизни и состоянии квартиры моего… друга. Да, я называл его другом, хотя он так не считал. Но каждый раз Карл резко и раздраженно прерывал мои наставления.

Бывало, он запросто мог взять и выйти из своей собственной квартиры в дверь, а иногда и в окно, мог начать кружиться по комнате, пыхтеть как моторная лодка, бросаться красками.

Карл превращался из взрослого человека в толпу огалделых ребят. Тяжело сказать, чего я боялся больше.

Однажды я заглянул к нему днем. Был выходной теплый день. Хорошей идеей было бы прогуляться. Но Карл наотрез отказался. Впервые я видел его, перепачканного разноцветными красками, с перекошенным от ярости лицом.

Карл стоял, держа в руке огромную кисть, которая была больше похожа на веер, у огромного белого полотна. В центре полотна зияла рваная дыра, по краям выросли разноцветные брызги.

«Злость» – читалось в каждой красной капле.

«Потеря» – в каждой черной.

«Преданность» – в каждой синей.

«Молодость» – в каждой зеленой.

Я, не отрываясь, смотрел на картину. Она казалась мне безумием тепла.

Крик Карла вырвал меня из картины и мыслей о причине ее создания.

Крик был приглушенным и жалобным, похожим на гудки уходящего поезда.

Карл упал на колени.

В этой комнате я был впервые. Она была совершенно пустой. Кроме меня, Карла, полотна и красок здесь оставалась только недосказанность.

Я молчал.

Карл продолжал сдавленно кричать. Поезд убегал все дальше и дальше. Я позабыл его номер, цвет и человека, уносящегося с ним.

Я продолжал молчать до первого слова Карла.

– Возможно, когда он прыгал и улыбался, я рисовал и злился.

Я знал, мне ничего не нужно говорить в ответ. Особенно то, что никогда бы не подумал, что Карл – художник.

Я был уверен, сейчас я узнаю тайну еще одной важной книги.

3/ быть бы тебе чайкой

У меня был теплый друг Франц. Мы родились в один день. У нас были одинаково васильковые глаза, пшенично-лохматые головы, рассыпанные по всему лицу веснушки.

Мы лепили из непослушной глины усатых котов, превращали обычные листы бумаги в огромные воздушные корабли. Мы рвали шляпы спелых подсолнечников и сами становились ими, крадя у солнца лучи.

Каждое наше утро начиналось с рассказов о снах.

Францу часто снилось море. Ему казалось даже, что ночами оно разливается по комнате и поднимает вещи, словно лотосы. Тогда за спиной у Франца пробивались острые крылья, вырастали сильные лапы и острый клюв. Мой друг чайкой разлетался над морем, крутил всю планету за одну ночь сна. Утром Франц распахивал глаза миру и тосковал по морю. Его подушка была по-морскому соленой и горячей.

Ко мне же каждую ночь приходили одни и те же люди. Их было очень много, но все – с одинаковыми лицами. Одинаковые серые костюмы, одинаковые густые брови, одинаковые черные глаза, в которые, если попадаешь, падаешь бесконечно. Хотя губами они не шевелили, но я слышал их голоса. Они тоже были одинаковыми. Люди всегда говорили одновременно, потому, если закрыть глаза, могло показаться, что самый большой в мире улей с осами летит прямиком тебе в уши. Я не понимал, что они говорят, потому накрывал голову подушкой и просился в сон Франца.

Почему не море. Почему не море. Почему не море.

В нашем городе никогда не было моря.

Через несколько лет наше беззаботное детство выгорело на солнце. Я стал неплохо управляться краской и кистью, чтобы рисовать сны. Выливал на пустые листы море для Франца, Франца-чайку, себя с ульем на голове, одинаковых людей в одинаковых серых костюмах. Играл тонами и превращал нас, еще совсем мальчишек, в подсолнечники на тоненьких молодых ножках, повернутых лицами к солнцу.