Читать книгу Дрон, судьба человека - Ольга Толмачева - Страница 1

Хребет земли, залитый солнцем, стремительно летел прочь, – и Дрон понял, что взмыл в небо. Внизу – широко, далеко – раскинулось поле в снегу. Ветер колол лицо. Ликующий взор скользил в бесконечность.

Удивляясь легкости тела, Дрон извивался, как лента, нырял в глубину. Разогнавшись, неожиданно замирал и, хранимый движением воздушных потоков, высоко парил над землей – сверкающей и нежно-желтой в лучах восходящего солнца.

Торжественный вихрь, пронзавший насквозь, наполнял сердце радостью. Ладони играючи размыкали свод неба.

Дрон мчался в необозримую даль – навстречу яркому дню.

СЫРОЕ УТРО

Было сырое утро. Боясь зачерпнуть жижу сапогами, Дрон нетвердо брел по рваной, разбухшей от талого снега дороге на дальний пустырь кладбища, куда редко кто-либо заглядывал.

Под воротник задувало. Стоял ранний гнилой март – ветер, слякоть, распутица. Тепло было призрачным, ехидно-лживым. От земли, едва поддавшейся ласке солнца, веяло холодом.

Дрон шел и сердился на бригадира Керима, который по злобе ли, бессердечности или за что-то ему в отместку, быть может, желая над бессловесным мужиком проявить власть, отправил горемыку по нехоженым тропам месить грязь. Ничем другим, как дурным характером начальника объяснить этот поступок Дрон не мог, как ни старался.

Трезвых здоровенных мужиков в коллективе днем с огнем не сыскать. Работы невпроворот, и разбрасываться лишней парой надежных рук, умело орудующих и отбойным молотком, и сложной техникой, спроваживая на целый день в сомнительную экспедицию, неумно и непрактично. Много людей умирало весной – гораздо больше, чем в иное время года.

Бригадир знал наверняка, что засветло обернуться Дрон вряд ли успеет – это в морозную пору лед намертво душит почву. Шагать по твердой дороге, пить сухой сладкий холодный дух – большое удовольствие. В талое же время пробираться пешком по бездорожью и врагу не пожелаешь. Но любая техника в подобном путешествии становилась непомерной обузой: и мощный трактор, и грузовик вязли в глине. Как ни старайся, ни спеши, вздыхал Дрон, полдня уйдет на путь в одном направлении.

И какая больно нужда торопиться, сокрушался: неделю-другую, а то и месяц повременили бы с геологическими изысканиями. Все равно, прикидывал, осваивать новые места получится не раньше середины весны – посуху, а может, и вовсе ближе к лету, когда теплая погода прочно завоюет позиции.

За пеленой плотных туч вставало солнце. Горизонт светлел на глазах, и в воздухе, все еще подернутом сизым туманом, стали отчетливо проявляться кусты и деревья. Зачернели проталины, извилистой лентой вдаль скользнула дорога.

От ходьбы стало жарко. Дрон замедлил шаг, ослабил на шее шарф. Переводя дух, осмотрелся. Полной грудью вдохнул. На мгновение ему сделалось нехорошо, словно он проглотил что-то теплое, приторно-сладкое.

Сапоги рыкали, чавкали и нехотя отдирались от почвы. Не замечая опасности, Дрон все глубже погружался в клейкий кисель и вдруг почувствовал под ногами пропасть. Земля поплыла, и он рухнул в бездну.

Это ужасающее состояние невесомости Дрону было знакомо с детства – однажды ребенком он угодил в болото. Оступившись, мальчуган ощутил, как неведомая сила больно зажала в тиски и, хохоча и причмокивая, стремительно повлекла в трясину.

Теряя сознание, Дроня беспомощно барахтался в ее липких объятиях, чувствуя приближение к лицу зловония, душного дыхания воронки.

Цепляясь за острые кусты можжевельника в попытке остаться на плаву, Дроня изодрал в кровь руки, но от страха боли не чувствовал. Даже крик его был вялым и безжизненным, а слезы – беззвучными, похожими на плеск тихой волны о берег в траве. Силы в миг оставили мальчика, и он, не успев сильно испугаться, перестал бороться за жизнь.

Лесник Петр Иванович чудом услышал в кустах безысходный детский плач. Думал, хлюпает зверушка в воде или киснет трясина. Перебродившее, перегретое за лето болото осенью квасилось и бурлило, словно зрело на опаре тесто.

Дроне сильно повезло, что в то утро поблизости оказался лесник. Говорили, в рубашке родился мальчонка. Не будь его рядом, в болоте бы сгинул. Может, Дроня потому и кричать не старался: невелик гриб, но понимал, что некого в дремучем лесу звать на подмогу. Место глухое и гиблое – за сотни верст ни души.

Мальчик намеренно ушел в чащу, подальше от дома. Надеялся в пустынном краю, на нехоженых тропах, куда грибников да любителей ягод калачом не заманишь, побольше морошки набрать. Прикидывал засветло отвезти урожай в город, успеть выручить денег. Если отправится в путь на рассвете, рассуждал паренек, нападет на ягодное место, то уже к полудню наполнит лукошко. В обед в город со станции отправлялся автобус – на него и рассчитывал Дроня поспеть.

В тайге мальчик чувствовал себя без страха. Каждый год наравне со взрослыми приходилось ему ягоды и грибы собирать – бабке и матери помогал в заготовках на зиму. И скотину в лесу в одиночестве пас, и к мужикам на охоту привязывался, и рыбачил. По особым приметам, известным только ему, мог безошибочно определить, в какой год среди каких деревьев крупная да сладкая уродится малина, на каких почвах чернике раздолье, а куда поздней осенью направляться по клюкву.

Собирать морошку – одно мучение! Мало того, что растет она среди мха и бурелома, так еще замаешься за каждой ягодкой наклоняться: кустики низко по почве стелются.

Осенью за морошку щедро платили, потому как сохранилась ягода в эту пору лишь в сырых недоступных местах, где солнце – залетный гость.

Но Дроня решил, что ему непременно повезет. Напади он в зарослях на вкусный желтый ягодный ковер, и тогда собирай урожай, сколько рук хватит, думал мальчик. На Дальнем болоте, скрытом от глаз, в низине, в мраке, морошки видимо-невидимо.

Ростиком Дроня был мал, телом – хиловат. Но это обстоятельство в сборе ягод ему шло в плюс. Чтобы до кустов добираться, не приходилось сильно спину гнуть, а значит, и усталость настигала не так быстро, как, к примеру, человека взрослого или долговязого. И руки у Дрони были проворными. Ладони небольшие, а пальцы тонкие – удобно ягоды с веток рвать.

Путешествие на болото мальчик хорошо спланировал.

Встал затемно. Неслышно, чтобы не разбудить бабку и мать, вышел в сенцы, где с вечера в старых газетах припрятал луковицу и хлеб, под лавкой – одёжку. С полки в чулане достал корзинку. Надел шапку и дождевик, натянул на ноги резиновые сапоги и отправился в путь – в серой предрассветной дымке.

И Петру Ивановичу в сторожке в ту ночь не спалось. Было душно. Он ворочался на лавке, смотрел, как через маленькое оконце под самым потолком в избу проникал тихий рассвет, прислушивался к дыханию леса и к сладкому посапыванию на печке Аннушки – дочка приехала к отцу на каникулы.

На душе у лесника было тревожно. Волновали покой во дворе и запоздалое пение синичек. Ветер стих. Лениво затевая привычный галдеж, птицы пробуждались неохотно. Березки у дома стояли недвижимо, покорно склонив к земле ветки – редкий листок трепетал.

Любопытные сороки – обычно бесцеремонные да базарные – и те куда-то запропастились и не спешили разносить сплетни по округе. И эти тишина и безмолвие за окном неприятно печалили лесника. Он маялся, страдал и никак не мог понять причину своего беспокойства.

Всю неделю он ждал Аннушку. Дни считал, когда детей в школе отпустят на вольницу. Загодя направился к пристани встречать дочку и, сильно волнуясь, издалека наблюдал, как маленькой точкой кораблик с девочкой приближался к берегу.

Когда по лесной тропинке направлялись домой, Аннушка веселой стрекозой летела впереди отца, срывая с кустиков поздние ягоды. А Петр Иванович ласково улыбался в усы, слушая щебет ее звонкого голоса, радуясь рассказам и смеху.

Темным вечером в сторожке они пили чай с медом и ягодами, хрустели баранками, и Петр Иванович с умилением смотрел на подросшую дочку-тростинку. Разглядывал лукавое личико Аннушки с острым носиком в веснушках, которое напоминало мордашку лисички, любовался ярко-синими глазами, в которых плясали озорные лучики. Восхищался тугой косой, которую девочка подняла на затылок, по-царски обнажив шею и плечики. Свет лампы падал на середину стола. Отхлебывая из чашки, Аннушка тихонько причмокивала и тоже как-то особенно бережно посматривала на отца, а у него от нежности к дочке жаром пекло грудь, а глаза застилало туманом. Стесняясь потока трепетных чувств, Петр Иванович отворачивал голову от яркого света. Беспомощно жмурился. Стараясь украдкой смахнуть влагу со щек, тер до боли глаза железными кулачищами.

Пахло дымком от печки, смородиной и душицей. Тикали часики. Тихо, уютно и благостно было в сторожке.

Теперь же, в предрассветный час лесник не находил себе покоя; мутило.

Много лет в заботах лесничего Петр Иванович пропадал в тайге, время от времени навещая семью в городе. Суеты наш герой не любил, его привлекали тишина и безмолвие. Среди многоэтажных домов и гула сверкающих улиц чувствовал себя неуютно.

Хоть и был лесник не из робкого десятка, но в пиджаке, специально приобретенном для выхода в свет, себя не узнавал, оттого стеснялся: и высокого роста, и косой сажени плеч, загрубевших от физической работы жилистых рук, заросшего густой бородой лица. Казалось, что в подобном обличии он смешон и нелеп и выставлен напоказ всему свету. По переулкам и площадям ходил дикарем, втянув голову в плечи.

В неволе городского жилья он и вел себя, как лесной зверь в клетке. Натыкался на стены, углы, задыхался от тесноты лифтов и лестниц, узких пролетов.

Всякий раз, отправляясь к родным на свидание, имел твердое намерение подольше пожить с семьей, но, страдая от собственной бесполезности в мегаполисе, начинал скучать и даже впадал в депрессию. Не успев распаковать чемодан с лесными гостинцами, принимался планировать обратный путь.

Жил в тайге, за лесом присматривал. Дни считал – ждал Аннушку на каникулы.

Ворочаясь этой ночью на лавке и мучаясь от бессонницы, лесничему неожиданно пришло на ум, что следовало бы заглянуть на Дальнее болото – посмотреть, не случилось ли там происшествия. Свербело в душе, – а к себе Петр Иванович прислушивался. В тайге не было для него лучшего компаса, чем собственные переживания.

Надумав наведаться в далекие края, он тут же успокоился.

На Дальнее болото Петр Иванович выбирался не часто. За всю бытность лесничим пару раз побывать там пришлось – не более. Однажды геологов сопровождал, которые в здешних краях обнаружили месторождение никеля. А еще по просьбе хозяина, который посулил щедрую награду, разыскивал в тайге чужую собаку. Петр Иванович на деньги позарился – мечтал путевкой в пионерский лагерь порадовать дочку. Только зря лесник обивал ноги – так и сгинул блудливый пес в глухой чаще, и косточки не обнаружились.

Посещать подобные гнилые места без особой надобности даже ему, опытному охотнику, ни к чему было: и далеко, и опасно.

РАННИЙ ГОСТЬ

Ворота громыхнули.

Стук был настойчивым и требовательным. Дрон с трудом открыл глаза, но не увидел часов на стене: впереди зияла темнота. Внутренним чутьем он понимал, что на дворе совсем рано.

За ночь дом выстудился. Через щель у порога и в отверстия рассохшейся крыши в жилище проникал мартовский ветер. Дрова в печурке почти догорели. Слабое мерцание едва тлеющей головешки лениво лизало пол. Спокойное дыхание горячей, полнотелой Люськи, ее живое тепло удерживали в постели. Подниматься на стук не хотелось.