Читать книгу Пожалуйста, не бегите по эскалатору - Ольга Замятина - Страница 1

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. АРКАША

ГЛАВА 1. –А-

Я ничего не чувствую.

И я не о боли от укола, не о жаре нагретого солнцем воздуха, не о вкусе пиццы, запахе французских духов или прикосновении постиранного постельного белья. Я о другом. О любви, ненависти, страхе, горе. И о счастье. Его я тоже не чувствовал. Никогда. Ни единого раза. За всю мою жизнь.

Меня называют зомби, бревном, роботом, иногда дурачком и даже отморозком. Я не обижаюсь. Это чувство мне тоже неведомо. Я… фиксирую.

Люди спешат. Они ужасно торопятся куда-то. Глупые. Я всегда спокоен. Не вижу причин суетиться. Вслед за уехавшим поездом приедет следующий, девушка, пришедшая к вам на свидание, вас дождётся. Скорее всего. Или нет. Тогда найдёте новую. И вообще надо уметь рассчитывать время, что может быть проще? На работу к десяти, выйти из дома в девять, проснуться в восемь. Невелика премудрость!

Я люблю свою работу. Я чувствую себя валуном, лежащим на середине бурной реки. Я незыблем, я постоянен, я – то, что не подлежит сомнению. Меня не снести, меня не поднять, меня не утопить.

А они бегут, катят коляски, тащат чемоданы, обнимают друг друга за талию или крепко держат за руку. Они смотрят на меня скользящим поверхностным взглядом. Как на стены, ступени или ромбы каменного пола. На рекламы они взирают внимательнее, испытывая при этом какие-то чувства: может, раздражение, а может, и интерес. А я… я для них – никто. Человек, про которого говорят: «А что он там вообще делает?» «Неужели с этим бы не справилась машина?» и «Всегда не понимал, кто идёт работать в такие места?»

А мне тут нравится. Я с радостью провожу время в моём маленьком стеклянном домике. Однокурсники обычно меня не узнают. А если и узнают, то отводят глаза. Зато не лезут с расспросами, с бессмысленной болтовнёй. Не люблю всё бессмысленное.

Знакомые обращаются ко мне только по делу, и мне это нравится. Чаще всего просят конспекты, примеры, которые нам задают на дом на практических занятиях, иногда уточняют расписание лекций. И пусть таких людей нельзя назвать друзьями, зато наши отношения просты и понятны. К тому же, я тоже могу обратиться к ним с подобной просьбой. Правда, я так никогда не делал. Потому что я владею учебной информацией лучше всех на потоке. И так происходит все полтора года моей учёбы.

Один из одногруппников, Андрей, который знает о моей работе, как-то спросил меня: «Почему ты там? Потому что можно заниматься своими делами? Читать книжки? Смотреть фильмы? Ну, или в твоём случае делать домашние задания?» Я удивился. Я никогда не делал на работе ничего такого. Я слишком ответственный для этого. Если я должен непрерывно следить за каким-то процессом, именно это я и буду делать. Каким бы он ни был скучным.

И потом всё это не мешает мне заниматься моим самым любимым делом. Я раньше думал, что все люди на свете обожают это больше всего. Но чем старше становлюсь, тем больше понимаю, что это не так. Удивительно, что некоторые и вовсе этим не увлекаются. Это кажется фантастикой, но это правда. О чём я говорю? Не догадались, что я люблю делать больше всего на свете? Ну, конечно же, думать!

А ещё я имею на работе некоторую власть. Небольшую. Даже, пожалуй, мизерную. Но всё же. Я искренне не люблю тех, кто нарушает правила и порядки. А таких много. Некоторые делают это просто из чувства противоречия. «Раз есть такое правило, значит, я ему не подчинюсь, – должно быть, думают они, – и пусть хуже будет мне и окружающим. Смотрите, я выше ваших порядков, я крутой, я не такой, как вы». И откуда это желание вечно высовываться?

Я всегда ставлю нахалов на место. И пусть мои слова не останавливают многих, это неважно. Моя обязанность сделать им замечание, и я исправно его делаю. Мой голос за день слышат тысячи людей. У радиоведущих аудитория немногим больше. Только они болтают какую-то ерунду: читают новости с листочка, объявляют названия песен, разыгрывают кружки и футболки.

Мои сообщения предельно понятны и полезны. Ничего лишнего. Каждое слово выверено. Громкость – средняя, чтобы все расслышали, но не фонило в динамиках. Интонация идеально передаёт мысль всей фразы.

О, простите, работа. Вон наверху нарушитель. Я должен предупредить его. Хотя это тот самый, что делает это каждое утро, около восьми сорока пяти утра. Он постоянен, я – тоже. Нажимаю кнопку на серой панели передо мной, немного наклоняюсь и произношу, как всегда, чётко и уверенно: «Пожалуйста, не бегите по эскалатору!»

ГЛАВА 2. –ЛЕК-

Мама не понимает, зачем я пошёл работать. Деньги, которые я получаю, я почти не трачу. Как-то не на что. Я пытался отдавать часть на хозяйство, но мама отказалась наотрез. Впрочем, я часто покупаю продукты и оплачиваю квартплату.

Я не люблю ходить в кафе, мне комфортно в старых джинсах и футболках. Фильмы я смотрю дома, книги скачиваю в интернете бесплатно. Хотя одна слабость у меня всё-таки есть. Я коллекционирую черепашек. Забавно? Наверно, это немного странно, но я не могу удержаться. Каждый раз, когда мне на глаза попадается статуэтка, я её покупаю. У меня уже есть гипсовые, бронзовые и глиняные экспонаты, стеклянные, деревянные и каменные, сделанные из соленого теста, из фарфора и из серебра. Они живут на книжной полке. У каждой своё место. Дважды в неделю я вытираю с них пыль.

При покупке новой – вношу в тетрадку информацию. Например, про последнюю написал следующее: «Экспонат №87. Материал: цветное стекло. Размер: 6 см. Цена: 230 рублей. Приобретена: 27 сентября 2020 года в магазине «Сувениры»». Может, позже я решусь поделиться с вами тем, почему я собираю эту коллекцию.

Но вернёмся к моей работе. Я отвлёкся и не объяснил, зачем я, не нуждаясь в деньгах, пошёл на неё. Наверно, потому что я мог это сделать. Мне хватает времени и сил зарабатывать деньги и учиться лучше всех на потоке. Мне хорошо жить вот так. Вот и всё. А мама… она вздохнула и приняла моё решение, как очередную странность. Это она всё время говорит. Что я странный. Правда, делает это очень по-доброму.

А по-моему, весьма глупо отзываться так о чертах, которые не присущи лично вам. Я же не называю странными эмоциональных людей! Ну, разве что тех, кто не в состоянии разговаривать, не морща поминутно лоб, не взмахивая руками, как крыльями, и не обнимая до удушения каждого собеседника. Я вижу таких постоянно. Например, в универе только в моей группе таких четыре человека. С ума сойти!

Вообще, работа дежурным у эскалатора весьма увлекательна. Я как будто смотрю сериал. Есть персонажи, которые появляются только в одной серии, есть другие, с ними я встречаюсь регулярно. Наблюдать за ними интересно. А если учесть, что у меня очень неплохая память, в голове моей хранится информация о тысячах пассажиров. Среди них есть любимые. В смысле, те, которых я особенно тщательно рассматриваю при встрече.

Парень, который всё время танцует. Даже когда идёт, немного подпрыгивает, качает головой и приподнимает плечи. Окружающиеся смущаются, а ему всё равно. Он слушает какую-то очень классную, с его точки зрения, музыку и кайфует. Я про себя зову его Танцором.

Бабушка, которая всегда улыбается. Абсолютно всегда. Впервые, когда я её увидел, думал, у неё только что произошло что-то очень хорошее. Может, внук из армии вернулся. Или врач ей сказал, что она здорова. А может, пенсию по ошибке перевели два раза. Но нет, с такой же улыбкой она прошла мимо меня и на следующий день и через день. Вот это позитив! Её я прозвал Улыбахой.

Ещё дядька. Он сумасшедший. Разговаривает сам с собой. Громко. Каждое слово разобрать можно. Вчера рассказывал о личной встрече с президентом. Говорил, что тот принял его с распростёртыми объятиями. Там даже про красную ковровую дорожку было. Чудак! Так я его и зову.

Это, пожалуй, самые яркие герои моего сериала «На эскалаторе». Хотя нет. Есть ещё одна девчонка. Она очень маленького роста. С лысой головой. С огромными кольцами в ушах. И одежда на ней невообразимых цветов. Ярко-розовая. Или кислотно-зеленая. Чума! Такую невозможно не заметить и не запомнить. Правда же? Никак не могу придумать, как мне её прозвать. Есть идеи? Крэзи вроде неплохо!

Говорят, если выключить один из органов чувств, остальные начнут лучше работать. Это похоже на правду. Видели, как люди закрывают глаза, когда нюхают цветок или слушают музыку? Я, правда, никогда не видел, чтоб кто-то затыкал уши или зажимал нос, наслаждаясь картиной.

В общем, в моём случае природа решила взамен отобранных чувств наградить меня высокоразвитым мозгом. Вот такая альтернатива: переживать и радоваться я не способен, зато в решении дифференциальных и интегральных уравнений мне нет равных. Недавно нашёл ошибку в статье нашего профессора по алгебре. Он пожал мне руку и сказал, что это готовый дипломный проект и приличная часть кандидатской одновременно.

Вот поэтому я преспокойно успеваю учиться и работать. Домашние задания я либо не делаю, либо делаю сходу. Пока все пишут условия, я записываю решения. Любой экзамен могу сдать прямо на лекции. Остаться после занятий и ответить всё, что спросят.

Недавно прочитал о знаменитых математических задачах, которые до сих пор не решены. Их было семь, но одну из них решил российский математик. Вот только от премии своей отказался. А ему светил, между прочим, миллион долларов. Я бы от своей не отказался. Во всём должен быть порядок: заработал – получи. Я подумал, что как минимум одна из этих задач мне по силам. Задача Мильтенса1. Не буду вдаваться в подробности, скажу только, что она об определении количества решений многочленов специального вида. Уже и так сложно, да? Это вы ещё не видели тех многочленов!

В общем, теперь я обдумываю эту проблему. И не сомневайтесь, у меня всё получится. Я прославлюсь. И получу свой миллион. Необыкновенно удобно заниматься поиском решения, сидя в стеклянной будке дежурного. Есть какая-то математическая прелесть в уходящих ввысь рядах одинаковых фонарей, в бегущих вниз полотнах, похожих на графики экспоненты, в округлых скатах потолка, освещенных яркими лампами через одинаковые промежутки. Подумайте об этом, когда в следующий раз будете пробегать мимо такого, как я, работника метрополитена. Может, этот человек вовсе не так прост, как кажется?

ГЛАВА 3. –СИ-

«Ты мне не нужен. Не нужен. Не нужен», – эти слова повторяются снова и снова, то громче, то тише. Они настигают меня с разных сторон. От них не спрятаться. Закрываю уши – не помогает. Наверно, слова живут внутри меня и иногда начинают разбухать и увеличиваться, пока не взорвутся, не забрызгают меня, не перепачкают.

Я открываю глаза и вздыхаю. Этот сон преследует меня весь последний год. Любой другой бы, наверно, переживал. По крайней мере, мама очень расстроилась бы, если бы узнала, поэтому я ей ничего не говорю. А вот мой психолог в курсе.

Психологов я регулярно вижу всю мою жизнь. Мама говорила, что сначала пыталась найти причину моих странностей с неврологом и психиатром, но потом, когда никаких болезней у меня не нашли, ограничилась психологом. Помогает ли он мне? И да, и нет. Состояние моё так и не изменилось, а вот жить с этим я научился. Точнее не так, я научился делать так, чтобы окружающие поменьше замечали мою непохожесть. Потому что мне и так было комфортно.

Первых моих специалистов я помню не очень хорошо, а последний, Николай Николаевич, знает меня с десяти лет. Хороший дядька, спокойный, почти, как я.

Когда я впервые рассказал ему об этом сне, он начал задавать мне море вопросов об отношениях в семье. Я сразу понял, пытается найти корни сна. Я повторил то, что он и так знал: что меня воспитывали мама, бабушка и дедушка, что они на моей памяти ни разу не только не ударили меня, но и не повысили голос. И сколько он ни выпытывал, я никак не мог сказать ему что-то, что подтвердит его догадку.

Наконец я вздохнул и сказал Николаю Николаевичу: «Эти слова я не слышал от своих близких. Мама с бабушкой всегда говорили мне, что любят. Папу я не видел и не хочу. Ищите причину в другом. Если она есть». Мне тогда только исполнилось семнадцать, но я провёл слишком много часов в кабинетах психологов, что, казалось, был неплохо подкован в этом вопросе.

Просыпаясь по утрам после сна, я, как всегда спокоен, но знаю, что день будет немного не такой. Как бы вам объяснить… Просто я после него немного хуже соображаю. Конечно, универские задачи решаю без проблем, но вот наукой заниматься получается с трудом. А ещё я могу так глубоко задуматься, что не слышу, что мне говорят люди. Или даже пропустить бегущего по эскалатору пассажира. Впрочем, такое было лишь однажды.

Я не люблю себя таким. Мне гораздо больше нравится, когда я полностью себя контролирую. Только я имею право решать, что мне делать и о чём думать!

А этот сон занимает мой мозг на протяжении всего дня совершенно без моего ведома. И этот голос. И ещё ощущение. Физическое, конечно. Где-то в районе лопаток. Какой-то холодок. Как от сквозняка.

Маме я уже давно не говорю о любых вещах, выводящих меня хоть сколько-нибудь из себя. Иначе она плачет. А слёзы – это такая странная для меня штука. Я понимаю, зачем нужен пот, кровь, моча, лимфа, желудочный сок. Слёзы тоже бывают осмысленны. Когда нужно защитить слизистую глаз. При резке лука из меня извергаются целые потоки слёз. Это естественно. Иначе бы луковые испарения повредили зрачки. Но зачем нужны слёзы от расстройства? Кто-нибудь понимает? От чего они защищают глаза в этот случае? От испарений горя? Я читал про лимбические системы головного мозга, возбуждение, гормоны, и всё такое. Но по мне так это полная ерунда! Плакать, чтоб успокоиться. Надо тебе, успокойся! А лучше просто не расстраивайся! Произошло что-то неприятное, подумай, почему это случилось и что делать дальше. Я всегда так поступаю.

Ну, и раз уж я начал рассказывать про мою семью, напишу ещё немного. И закроем эту тему. Папа бросил маму, когда она была беременна мной. Поэтому от него мне досталось только отчество. И какое! Серафимович. Представляете? А вместе с моим именем Аркадий получается и вовсе необычно. Аркадий Серафимович. А теперь внимание, повеселю вас. Фамилия у меня мамина, простая и незамысловатая: Попов. Вот так и живу: Аркадий Серафимович Попов.

Но оставим это на маминой совести. Да и в целом я не в обиде на неё. Имя, как имя. Бывает и хуже. Что я чувствую в связи с тем, что не видел папу? А что я могу чувствовать? Ничего, конечно. Как и всегда.

Вот только… я немало о нём знаю. Мама не догадывается. А мне в какой-то момент стало любопытно найти человека, который подарил мне некоторое количество своих клеток. И я погуглил. Тоже мне проблема, найти человека по имени Серафим. Да их на весь наш город около семисот человек. А если задать возраст от 35 до 40, то всего семьдесят. А дальше совсем элементарно. Оказалось, что он учился вместе с моей мамой, у него в друзьях её бывшая одноклассница.

Если мама хотела от меня его скрыть, мне кажется, ей стоило выбрать мне другое, более распространённое отчество.

И да, я думал о том, что это отчество она мне придумала для прикрытия. Чтоб замести следы. Но это не так. Я аккуратно выведал у Натальи Зиминой, той самой, что училась с мамой. Серафим, которого я обнаружил в соцсети. Мой отец.

Зачем я его нашёл? Не знаю пока. Хотел проверить, пожалуй, не он ли произнёс те слова, что так надоедают мне по ночам. Встречаться с ним я не намерен. Разумеется, никаких чувств он у меня не вызывает. Серафим Колесников, 37 лет, женат, двое детей. Я имею в виду других, конечно. Разве про брошенных до рождения детей пишут в социальных сетях?

А вот о нынешней работе он написать не постеснялся. Готовы? У него очень сложная и ответственная деятельность, требующая специального образования и опыта. Он – работник блинной. Причём, как оказалось, в трёхстах метрах от моего факультета.

ГЛАВА 4. –ТИ-

Какой нормальный человек пойдёт работать в такое место? Целыми днями сидеть в стеклянной будке и смотреть на людей. А иногда талдычить своим противным голосом одну и ту же идиотскую фразу. «Пожалуйста, не бегите по эскалатору!»

Я бы и внимания не обратила, но обычно эти слова произносит какая-то усталая тётка предпенсионного возраста. А тут… молодой парень. Нормальный вроде. Немного странный, конечно, выражение лица такое, будто у него прямо в мозгу сериал проигрывается, и он его внимательно смотрит.

На вид лет двадцать. Впрочем, может, и меньше. Форма обычно взрослит. Я бы даже за миллион долларов не надела эти жуткие штаны и пиджак. Бе. Гадость. Быть как все. Как будто я не личность, а часть какого-то большого безмозглого организма. Нет, спасибо, мне в школе хватило. Дважды в неделю разговоры с завучем на тему внешнего вида. Ничего, не выгнали, доучилась как-то.

Когда я проходила мимо будки, остановилась на секунду. Парень неподвижно сидел на своём стуле: спина прямая, взгляд устремлён вперёд, руки на допотопной приборной панели. Ха.

Дальше рассмотреть было невозможно, толпа понесла меня вперёд, да и препод в училище ждать не будет. Но я всё думала, зачем, вот зачем он там сидит? Предположим, очень нужны деньги, это бывает, по себе знаю. Но можно же официантом или курьером, всё лучше. Разве что у него со здоровьем проблемы? И он ходить не может? Это многое объясняет: и застывший взгляд, и сидячую работу. Правда, ни коляски, ни костылей я не заметила, но бывают же ходячие, просто медленные.

Любопытство съедало меня весь день. И я наконец решила, завтра побегу по эскалатору, пусть сделает мне замечание, а лучше два, пусть разозлится в конце концов. Может, тогда выйдет из будки и наорёт на меня. Или хотя бы кинет гневный взгляд в мою сторону.

Всё сделала, и что вы думаете? Дважды произнёс свою мантру, а когда я мимо него проходила, даже головы не повернул.

Так же на следующий день. И на следующий. Не человек, а робот какой-то. Мне уже интересно стало. Прямо спортивный азарт проснулся. Ну, должна же я его как-то вывести из себя. Чтоб заорал.

Ничего. Фраза: «Пожалуйста, не бегите по эскалатору!» звучит по-прежнему нейтрально. И так уже неделю. Может, у него проблемы с памятью? И он меня забывает за день? А иначе как можно сохранять спокойствие?

Сегодня народу было поменьше, я смогла задержаться у его будки чуть дольше обычного, и я увидела, что, помимо кнопок на приборной доске, у него рядом с правой рукой лежит блокнот, весь испещрённый какими-то формулами. Математика? Физика? Химия? Что-то ужасно сложное.

Так это что получается, что он умный, что ли? Но это же бред! Зачем умному парню в будке сидеть? Точно инвалид.

ГЛАВА 5. –МИ-

Она очень упряма. Эта Крэзи. И любит переходить границы дозволенного. Говорят, это вообще в крови у всех русских. Нарушать всё, что можно и нельзя. Люди начинают бросать фантики, даже если никогда раньше этого не делали, увидев табличку: «не мусорите». Ну, а метро – просто идеальное место для нарушения запретов. Правило «Не прислоняйтесь!» в вагонах не нарушил только ленивый.

Крэзи решила, что будет бегать по эскалатору. Каждый день. Ну и ладно. Моё дело просить её не бегать, хватать за руки и ругать, к счастью, в мои обязанности не входит. Я и прошу. А она бежит. Может, очень торопится?

Вчера был у Николая Николаевича. Он спрашивал меня о личной жизни. Хочу ли я, чтоб у меня появилась девушка, и как я себе представляю отношения с ней. Психолог спросил, нравится ли мне кто-нибудь.

Вы не думайте, что, если я не испытываю эмоций, то девушки меня не интересуют. Я люблю смотреть на симпатичных, правда, им это не нравится. Они отводят глаза или даже пересаживаются подальше. Я знаю, что нельзя смотреть пристально и нужно больше улыбаться, но это сложно. Не верите? А вы попробуйте бросать беглые взгляды на интересную книжку или искусственно ей улыбаться. Почувствовали себя идиотами? Вот и я тоже.

Я хотел бы иметь девушку. Чтоб она со мной жила, готовила мне щи, а потом ела их, сидя на соседнем стуле. Я хотел бы спать в ней в одной постели и не только спать. Пусть я не испытываю эмоций, но физические удовольствия мне знакомы.

Николай Николаевич объяснил мне, что, если сравнить отношения с девушкой с поеданием пирожного, то обычные люди наслаждаются его вкусом, красивым видом, ароматом, воздушностью крема и хрустом вафельки, а я – только вкусом. По-моему, не так плохо. Всё же вкус в еде – это самое важное.

В общем, я ничего не имею против девушки. Но пока плохо понимаю, как мне кого-то найти. Девчонки из группы избегают даже смотреть на меня. Кто-то в открытую смеётся, другие боятся. Вот интересно, как люди опасаются всего, что им хоть немного непонятно, что отличается от них. Ну и ладно. Я не тороплюсь. Жениться раньше тридцати я не собираюсь, так что…

Перевёл взгляд на последние записи в блокноте. В голове бродят разные идеи. Всемирно известная задача Мильтенса пытается укорениться в моём мозгу, пуская корни во все стороны. Я чувствую, как всё глубже и глубже проникаюсь её сложностью, красотой и гармонией, той, которую никогда не увидеть человеку, далёкому от науки.

Я редко что-то записываю. Изредка заношу промежуточные выкладки на бумагу. Не потому, что боюсь забыть, а потому что вид этих формул радует взгляд. Я могу проследить по этим записям ход моей работы, а она безусловно продвинулась. Уже давно не сомневаюсь в том, что с задачей у меня всё сложится, это лишь вопрос времени. Пять лет? А может, год? Или месяц?

«Пожалуйста, не бегите по эскалатору». Я привычно объявил это по телефону, потому что увидел слетающую по ступеням фигуру Крэзи. Сегодня она была одета немного иначе: юбка длинная и клетчатая, свитер объёмный, ярко-розовый, в него можно затолкать троих таких, как она. Остальное не разглядеть – далеко.

Люди расступались перед ней, выстраиваясь в аккуратную очередь. А она летела, легко касаясь ступеней подошвами. Юбка развевалась, перекинутая через плечо сумка подпрыгивала на каждом прыжке. Точно Крэзи.

Я уже хотел нажать кнопку громкоговорителя, чтоб ещё разок её предупредить, но вдруг остановился. «Она немного похожа на меня, – подумал я, – люди её сторонятся, вон как вжимаются в перила. Как будто боятся прикоснуться. Наверно, с их точки зрения, она отличается от них даже больше, чем я. Необычная внешность бросается в глаза сильнее, чем отсутствие эмоций».

«Пожалуйста, не бегите по эскалатору», – произнёс я, она улыбнулась. Похоже, мои замечания её веселят. Пусть.

Когда до конца эскалатора оставалось метров десять, произошло что-то странное. Шаги Крэзи сбились, и она вдруг взлетела. По-настоящему. Неловко вскинула руки и оказалась в позе прыгающей с вышки ныряльщицы. Только под ногами были жёсткие металлические ступени, колючие и мчащиеся вниз.

Кто-то закричал, кто-то охнул. К ней протянулись руки, тщетно пытающиеся её поймать. Я нажал на кнопку остановки эскалатора. Кажется, быстро. Но от этого стало только хуже. И вот Крэзи кубарем катилась по последним ступенькам, а потом оказалась неподвижно лежащей на полу.

«Медицинскую бригаду к эскалатору срочно», – прокричал я в трубку и выскочил из будки. С нижних ступенек к ней бежали люди. Кто-то уже сидел рядом, пытаясь развернуть её лицом наверх.

– Не трогать, – сказал я громко и, разумеется, спокойно, – врачи будут здесь через пару минут.

Я увидел на её голове кровь, руки были неестественно вывернуты: одна вверх, над её головой, другая – под животом.

Я вернулся в будку и объявил по громкой связи: «Уважаемые пассажиры. Просьба подождать. Эскалатор останется неподвижным в течение нескольких минут. Оставайтесь, пожалуйста, на местах».

Некоторые, разумеется, не послушались, как это всегда бывает, они торопливо спускались вниз, то ли спешили, то ли им было любопытно увидеть пострадавшую. Я знал, что так будет.

Когда я снова подошёл к Крэзи, около неё уже остановились два врача. Одного из них я знал: он как-то на моих глазах приводил в чувства дедушку с сердечным приступом.

– Как? – спросил я его через пару минут.

– Дело серьёзное, боюсь, – ответил он, – сейчас скорую вызову. А ты… случайно не знаешь её?

Я покачал головой:

– Нет, – хотел добавить, что в первый раз вижу, но понял, что это было бы враньём, а я никогда не обманывал.

– Жалко девчонку, – проговорил он.

Я пожал плечами, думая, что, пожалуй, хорошо, что мне неведомо чувство жалости.

– Она бежала по эскалатору, – ответил я, – а ведь я её предупреждал…

Врач как-то странно на меня посмотрел.

ГЛАВА 6. –Я-

Я ведь не сказал, что рад тому, что она упала. Или что желаю ей чего-то плохого. Так почему он так на меня посмотрел? Нет, я определённо не понимаю реакции людей, которые называют себя нормальными.

Эскалатор, идущий вниз, не работал семь с половиной минут. За это время двое врачей погрузили Крэзи на носилки и утащили её в сторону медпункта. Мне показалось, что она была в сознании, хотя и оглушена.

Я нашёл на полу её сумку, отброшенную в сторону к стенке, и уложил ей на носилки, под правую руку.

– Это хорошо, – кивнул врач, – там, наверно, документы найдутся, в больнице будет проще идентифицировать личность. И позвонить родным, если надо.

– Удачи, – сказал я ему, когда он поднял носилки и двинулся по платформе, – вам и… Крэзи…

Врач нахмурился:

– Кому? Крэзи?

Я опустил голову. Не надо было это говорить, подумает теперь неизвестно что.

– Крэзи, значит… она, – он ухмыльнулся, – ну-ну! – и зашагал прочь.

Я знал, что он хотел сказать. «Это она-то Крэзи? А ты тогда кто?»

Переживания мне неведомы, но я часто думал о том, что с ней. Сильно ли пострадала, а вдруг вообще… скончалась от ударов. Это вряд ли, конечно, она же не с крыши упала. Хотя летела круто.

У меня даже промелькнула мысль, узнать у врача, в какой она больнице. Не навещать, конечно, мы же чужие друг другу, но позвонить, спросить о состоянии. Но я не стал. Ей это не поможет, а моя жизнь и без неё идёт своим чередом.

Народу, как и прежде, было много. Вот только бегающих стало поменьше, видимо, новость об упавшей на эскалаторе девушке разнеслась далеко, люди опасались повторить её судьбу. Но это, конечно, ненадолго, максимум через месяц всё будет, как раньше.

Вчера сходил посмотреть, как работает мой папаша. Можно сказать, что я его переплюнул в смысле карьеры, эскалатор, под которым я сижу, выглядит намного солиднее, чем три блинных сковородки. Ну, это не считая того, что я, сидя в своей будке, решаю задачу, которая в ближайшее время принесёт мне миллион долларов.

И станция моя лучше, она покрыта серым камнем, люблю этот цвет. А его окружают бежевые стены… ни то, ни сё, ни яркости, ни характера… Серый – цвет асфальта, жёсткий, крепкий, устойчивый, бежевый – цвет песка, текучий, рассыпчатый, бесформенный. Прямо как мой родственник.

В блинную я просто зашёл по дороге. Мне надо было перекусить перед посещением книжного магазина. Там продают специальную литературу. И это мероприятие довольно долгое. Я читаю постоянно кое-что из алгебры, матанализа, диффур2. В общем, вам не понять, если вы не учились на математика, как я.

Чтоб решить задачу на миллион долларов, любую из них, нужно изрядно потрудиться. Даже мне. Выходные я провожу в библиотеке. И пусть сейчас большую часть литературы можно найти в интернете. Это не то. В библиотеке лучше думается, а бумажные книги подходят для обучения гораздо лучше, чем электронные. Почему?

Ну… я воспринимаю текст не только глазами, но и пальцами, если передо мной важная формула, дотрагиваюсь до неё, и она проникает внутрь меня, я её не просто вижу и понимаю, я… как бы сродняюсь с ней. И так же, когда пишу. Оно выплёскивается из меня посредством ручки. Там не может быть ошибки. Это то, что только что было частью меня.

Не очень понятно? Ну, что поделать! Такой уж я человек. Странный. Теперь вы знаете ещё про одну мою удивительную особенность. Мне почему-то кажется, что эта моя черта поможет мне с решением задачи Мильтенса. Хочешь одолеть сложную проблему, почувствуй её изнутри, стань частью её.

Обычным людям в этом мешают эмоции. Они чувствуют злость, если не получается, нетерпение, если безрезультатно попробовали уже сотню раз. Раздражение от того, что у кого-то другого получилось лучше. Они жалеют себя. А ещё любят… множество разных вещей в жизни, которые непременно отвлекают их от работы. Я хорошо это знаю, вокруг меня много учёных-неудачников.

Я выше этого. Поэтому шансов у меня намного больше. Ну и ещё я очень умный. Думаете, нескромно так говорить? Ну, я такой, говорю, что думаю.

Через неделю после того, как Крэзи упала с эскалатора, она снова появилась передо мной. Я не мог заставить себя отвести от неё взгляд. Она не бежала, спокойно стояла, крепко держась за перила. Не заметить её было сложно, хотя в этот день она выглядела скромнее, чем когда-либо. На голове отрос короткий ёжик, поэтому затылок не сверкал, как обычно, в свете ярких высоких ламп. Судя по совсем уж маленькому росту, обувь на ней была без каблуков. Пальто спокойного серого цвета. Как будто она – обычная девчонка, а не Крэзи. Чудеса.

Она была всё ближе. Я рассмотрел её макияж, неяркий, обычный. Серьги, всё те же – огромные и блестящие кольца. И сумка та же, которую я положил ей на носилки.

Я изучал её и понял, что она так же пристально изучала меня. Надо же, обычно девушки смущались под моим взглядом. Но не она. Её взгляд был, казалось, таким же, как у меня, бесстрастным. Только на мгновение она отвела глаза, когда шагала с нижней, ставшей плоской, ступеньки, на неподвижный пол. Правильная предосторожность.

Когда она снова посмотрела на меня, я был от неё всего в двух метрах. На её голове справа виднелся большой квадратный пластырь, левая рука была загипсована до локтя. Легко отделалась!

Она спокойно подошла к будке, открыла дверь, улыбнулась, наклонила немного голову набок:

– Твой урок усвоен, Крэзи, – сказала она, – не стоит бегать по эскалатору.

Я внимательно на неё посмотрел:

– Ты сказала «Крэзи»?

– А… – она хмыкнула, – я так тебя прозвала, Крэзи… ну это значит…

Я кивнул:

– Я прозвал тебя так же. Смешно.

Я понял, что самое время улыбнуться. И старательно растянул губы как можно шире. Когда нужно, я умел быть почти милым.

ГЛАВА 7. –ЛИ-

Все люди, как люди. А со мной всё время случается какая-то ерунда. Сколько народу ежедневно бегает по эскалаторам? Тысячи? Миллионы? А сколько из них с него падают кувырком? Лично я за долгие годы поездок в метро видела только одного, он был пьяный в сосиску и аккуратно съехал пару метров на пятой точке.

Меня приложило по полной программе. Впрочем, врачи в больнице сказали, что я ещё легко отделалась: перелом руки, гематома размером с ладонь на животе и пять швов на голове. Но это только звучит страшно, врачи говорят почему-то пять швов, на самом деле шов один, стежков пять.

А вот сотряс у меня не нашли, как ни искали. Может, нечего было сотрясать? Я порой сомневаюсь, есть ли в моей голове мозг. По-моему, только ягодный компот. Иначе бы я придумала, как жить нормально. Не работала бы официанткой, не жила с больной бабкой. И не бегала по эскалатору, чтоб позлить придурка в стеклянной будке.

И ладно бы ещё я на него запала, так ведь нет, просто скучно было. Каждый день двенадцать минут до метро, три минуты на эскалаторе вниз, семь остановок в третьем вагоне, выход через вторую дверь, две минуты на эскалаторе вверх, шесть минут до кафе, семь минут на переодевание. И наконец: «Добрый вечер. Меня зовут Камилла. Я – ваш официант. Обращайтесь, пожалуйста, по любым вопросам».

В больнице я провела в итоге полтора дня, меня боялись выпускать раньше, наблюдали, а я и не возражала. Обошлись в кафе без меня, а бабку мою соседка лишний раз навестила: накормила, тряпочкой протёрла, спать уложила, норм. У нас с ней в любом случае договорённость: пока я учусь и работаю, она забегает её проведать, ну, и выполняет какие-то капризы: подать утку, поджарить тост, подогреть чай до сорока пяти градусов.

В больницу мне, конечно, никто не звонил. Да я и не ожидала. Родителям я не сообщала, перебьются, нужна мне их притворная забота. «А ты как? Ой, как же так! Ты там точно справишься? Одна? А бабушка?» Ненавижу фальшь. Зачем спрашивать, если всё равно ничего делать не планируешь? Или что, они из Америки приедут меня навестить в больничке? Да ни фига!

Даже когда бабка бедро ломала в прошлом году, не зашевелились. «Мы посчитали, во сколько нам обойдутся срочные билеты, – верещала мама, – это немыслимая сумма, – Камилл, давай мы лучше сиделку классную ей наймём на эти деньги!»

Много она понимает. Как будто чужая сиделка будет ухаживать за больной старухой, как родная внучка. Знаю я, насмотрелась тогда в больнице!

Ничего, я справилась. Даже академический отпуск брать не пришлось. Деньги нам тогда ещё родители посылали, я не работала до 18 лет. Те полгода они нам побольше переводили, не обеднели, надо думать.

Но, как только бабка поправилась, я вернулась к учёбе, а через месяц на работу устроилась и деньги у них брать перестала. Нам чужого не надо.

«Камилла, зачем тебе работа? Учись спокойно! – периодически заводит свою песню мама, – мы вам вышлем сколько надо!» Знаем-знаем, проходили. Через две недели она предложит мне перевестись на заочное какого-то калифорнийского колледжа: «Я уже всё узнала, тебя нужно только связаться с ними и выслать сканы документов». А ещё через две недели поинтересуется, не надумала ли я их навестить: «Есть билеты, с двумя пересадками, очень удобными».

Но я этого не сделаю. Они собирались бросить бабушку. А я в этом участвовать отказалась. Все немногие друзья, что у меня тогда были, стали смотреть на меня, как на умалишённую. Отказалась от Штатов, осталась с пенсионеркой. До сих пор помню слова Юли, одноклассницы: «Ты такая невозможно правильная. А может, и вообще… святая». Дружбы у нас с ней после этого не сложилось.

Но что-то я отвлеклась. Родители мне не звонили, потому что ничего не знали, а бабка… она вообще… уже мало что понимает. Узнаёт меня через раз. В общем, неважно это. Я и сама прекрасно провела время в больнице.

А потом дома. Оказывается, в гипсе очень неудобно мыть пол и вообще невозможно менять постельное бельё. И вот тут до меня дошло, что с работы в кафе меня попросят. Ну, не будут они ждать, пока у меня кости срастутся, а носить поднос одной рукой нереально. Формально меня, конечно, уволить не могут, но хозяина нашего кафе мало волнуют формальности, он придумает, как меня выставить за дверь без копейки.

С этими мыслями я и ехала на разговор на работу. На том же эскалаторе вниз. Только теперь уже, крепко держась. Та ещё задачка – правой рукой ухватить перила слева. Вообще меня жутко злил мой гипс, пришлось надеть старые кеды, которые налезают с завязанными шнурками, штаны на резинке и пончо, которое принесла сердобольная соседка.

А главное, я не рискнула брить голову левой рукой. И рисовать стрелки на глазах. Кикимора какая-то, одним словом. Хоть вообще на улицу не выходи, пока гипс не снимут.

Примерно на середине эскалатора я заметила пристальный взгляд парня из стеклянной будки. Надо же, какой тяжёлый. Он смотрел на меня, сомнений быть не могло. Я спускалась всё ниже и ниже, так же, как и его взгляд.

«Не отвернусь, – подумала я, – даже не мечтай. Я тоже упрямая». Хотя это было тяжело. Он сверлил меня насквозь. Ни одной эмоции на лице. Ни тени улыбки, ни хитринки в глазах, ни изогнутой брови. Ничего. Только глаза, широко открытые и замороженные. Странный парень.

Голоса его я сегодня не услышала. Я была не в состоянии бегать, а других смельчаков не нашлось.

Я остановилась у его будки и сказала, что усвоила урок, бегать по эскалатору не стоит.

– Знаешь, – я решила немного его уколоть, – то, что случилось, это, если вдуматься, по твоей вине.

Он молча на меня смотрел. Ничего не изменилось в его лице. Ни удивления, ни раздражения.

– Конечно, – продолжила я, – если бы ты тогда был немного убедительнее.

Он серьёзно кивнул:

– Эта точка зрения имеет право быть. Хоть ты и взрослый человек, и должна думать сама. Но я… готов компенсировать свою вину.

Я стояла и хлопала глазами. Неожиданно. Вот так пошутила.

– Ну и компенсируй, – решила я играть дальше, – тем более, что я из-за падения работу потеряла. Точнее сейчас потеряю, – и я посмотрела на часы, злобный пока ещё начальник ждал меня у себя через двадцать шесть минут, значит, я уже опаздывала.

Он опустил глаза, перелистнул странички в испещрённом формулами блокноте и начал что-то быстро писать.

– Держи, – протянул мне листок, – мой номер. Звони. Обсудим. Ты же… торопишься сейчас. Я вижу.

– Неожиданно, – я взяла записку, – обычно номер просят у меня, – не то чтобы часто…

Он внимательно осмотрел моё лицо:

– Боятся, вот и не просят. Ты не такая. Одно слово. Крэзи.

Я убрала его номер в карман штанов и кивнула. От Крэзи слышу.

ГЛАВА 8. –ША-

Я думаю, она могла бы быть моей девушкой. Говорят, что между мужчиной и женщиной должна быть любовь. Я, конечно, на это не способен. С другой стороны, мне кажется, это не главное. Нам может быть интересно вместе, я готов приносить деньги и делиться ими с ней. Сейчас я немного зарабатываю, но в будущем, когда выиграю миллион… Мне кажется, этих денег вполне хватит и мне, и ей.

Я наверняка не буду изменять. Потому что не считаю это целесообразным. Зачем встречаться с кем-то ещё? Полная глупость. Я, кстати, и сыном всегда был хорошим. Просто ненавижу смотреть на нервных и разозлённых людей. Поэтому если мама всерьёз меня о чём-то просила, делал. Почему нет? Чтоб она оставалась спокойной. Не как я, конечно, такого спокойствия я не видел больше ни у кого.

Мама говорит, что со мной легко жить. Я ей верю. Моей девушке тоже будет со мной комфортно. Я уверен. А что ещё надо?

Я читал много книг, там было и о любви. К чему приводит это нелогичное чувство? К тому, что люди начинают делать полную ерунду. Одни ревнуют, как психопаты, другие мучаются от того, что их любят не так сильно, как они сами. А эти бессмысленные геройства? Всю жизнь кому-то что-то доказывать, это ли не идиотизм?

Если вас интересует, могу ли я испытывать сексуальное влечение, то да! Естественно могу. Я полностью здоров. И в этом плане тоже. И Камилла вызывает у меня все те реакции, которые должна вызывать девушка, которую любишь. Я хочу провести с ней ночь.

И детей я тоже не прочь когда-то иметь. Они бывают очень милые. Иногда. Например, наш сосед с пятого этажа Костик – классный. Почему бы и не жить с таким в одной квартире? Бывают, конечно, совершенно несносные, они орут, плачут и капризничают без перерыва. Но знаете что, я уверен, что они становятся такими у нервных родителей, значит, в моём доме им ничего не грозит. Я спокоен, как слон, а моя девушка… я выберу её себе под стать, насколько это возможно. К тому же из-за чего нервничать девушке, у которой всё есть? Мужчина, который о ней заботится, хранит ей верность, с которым ей интересно и легко.

Как видите, я всё просчитал. У дежурного по эскалатору вообще масса времени на раздумья о жизни.

Крэзи позвонила мне в тот же день, буквально через час после нашей встречи. Это хорошо. Другая бы выпендривалась, выжидая неделю. Есть там какие-то странные правила флирта. Но она не такая. Здорово. Значит, честная и делает то, что действительно хочет. Всё-таки умение плевать на общественное мнение – это классная штука. Я знаю о ней всё.

– Меня только что уволили, – сообщила она, – как компенсировать будешь?

Я задумался на секунду:

– Заканчиваю в три. Потом пойду за продуктами. Присоединяйся. Купишь себе то, что тебе надо.

Она усмехнулась:

– Вот это предложение! Ну… ладно. Только закупаемся у моего дома. И ты меня провожаешь. Мне одной рукой много не донести. Мне нужны овощи, они тяжёлые. А бабка любит.

Так я узнал немного о составе её семьи.

В магазине она вела себя нормально. Не стеснялась брать то, что ей надо, но и не старалась набрать за мой счёт дорогих деликатесов. Впрочем, я бы всё оплатил. Лишнюю корзину еды я могу себе позволить.

– Ты, значит, с бабушкой живёшь? – спросил я, – вдвоём?

Она кивнула:

– Так вышло. Надо же за ней кому-то ухаживать.

Я посмотрел на её гипс:

– Как же ты… теперь?

Она пожала плечами:

– И не такое бывало.

Я начал выкладывать продукты из корзины на кассовую ленту:

– Пойдём. Познакомишь нас. Обычно я нравлюсь пожилым людям.

Она усмехнулась:

– А ты скромный.

Я покачал головой:

– Я говорю правду. Почти всегда. Я же не сказал, что нравлюсь всем. Например, с твоими родителями могут быть проблемы.

Крэзи засмеялась:

– Вот это вряд ли. Они живут далеко. В Америке.

Я кивнул:

– Это хорошо. Для меня. Для тебя, наверно, не очень.

Она опустила глаза:

– Для меня тоже так лучше. Поверь.

Ещё одна деталька о Крэзи. Родители в другой стране, и она с ними конфликтует.

Дома у неё было чисто и уютно. Две комнаты: одна её, другая – бабушкина. Вещей по минимуму. На подоконниках – цветы в горшках. Никогда не понимал, как можно ухаживать за бессловесными созданиями. Мне что цветы, что домашние животные… не моё. Разве что черепашки… но пусть лучше будут каменные. Или стеклянные. Чтоб я был уверен, что найду их на том же месте и в той же позе, что и оставил.

К счастью, домашних животных в доме не было. Крэзи скинула пончо и кеды и блаженно нырнула в плюшевые тапочки. Довольно неожиданно для девушки её внешности. С другой стороны, чего я ждал? Ботинок с черепами?

– Пойдём чай пить, – сказала она после того, как я помог ей с кое-какими делами, и окончательно меня этим обескуражила, – с бубликами. И да, бабушке ты реально понравился. Но пока не радуйся. Она уже забыла тебя, завтра придётся очаровывать заново!

Завтра, значит. Ну что ж, многообещающее начало знакомства!

ГЛАВА 9. –ЕТ-

Крэзи странный. Он очень-очень странный. Я это знала и раньше, конечно, но сейчас… я не могу сформулировать моё к нему отношение, то ли он меня пугает, то ли притягивает, то ли отталкивает, то ли вызывает удивление. Причём я не смогу даже объяснить, в чём дело. Вроде он воспитанный, спокойный, умный, но что-то… что-то есть пугающее в его лице, в его глазах без блеска, в его улыбке, которая, хоть и появляется иногда на его губах, но всегда с небольшим опозданием.

А бабушке он пришёлся по душе. Она целый день, до самого сна, помнила о нём. А для неё это редкость.

– Аркадий, – говорила она, – Камилл, он очень милый, ты знаешь. Мне кажется, рядом с таким тебе будет хорошо.

Я только глаза закатывала. Старая сводница! Мне и одной неплохо, бабки хватает, некогда скучать.

Вчера Крэзи помыл полы в нашей квартире, вынес мусор, порезал хлеб и овощи. Представляете? Какой ещё парень вызовется всё это делать? А он даже не предлагал, а просто шёл и делал, понимая, что мне с одной рукой не справиться.

– Ты говори, что ещё надо, – он в это время тонко нарезал сыр нам с бабушкой на завтрак, – я же могу о чём-то забыть. Ах да… ванна!

Я удивлённо на него посмотрела:

– Хочешь помыться?

Он серьёзно покачал головой:

– Хочу помочь тебе с бабушкой. Ты не справишься. Тебя тоже могу помыть, но ты вряд ли согласишься.

Я покраснела. Не от его слов, а от того, как он их произносил. Серьёзно и не ожидая ответа. Так что и не отшутишься.

– С бабушкой надо вообще-то, – я задумалась, – но она вряд ли обрадуется. Лучше с соседкой договорюсь, она женщина.

Он кивнул:

– Деньги я вам оставлю.

– Не надо, Крэзи, – я смутилась, впервые назвав его так вслух, – прости, не привыкнуть к твоему имени.

Он пожал плечами:

– Я не обидчивый. Называй, если нравится.

Я усмехнулась:

– Подумаю. В общем, деньги у нас пока есть, а потом… может быть, у родителей попрошу на жизнь. Они дадут. А ты… ты-то уж точно нам денег не должен. Пошутили, и хватит. И так помог.

Он пожал плечами:

– Мне несложно.

Я провела рукой по голове, ощутила непривычное покалывание отросших волосков, мой затылок был гладким на протяжении последнего года.

– Зачем ты ходишь лысая? – спросил он. Вот так прямо, его, кажется, ничто на свете не могло смутить. Впрочем, мне это нравилось. Зато, что на уме, то и на языке.

Я вздохнула и начала рассказывать. Что для меня необычно. Но его честность, пусть и приправленная какой-то грубостью, делала и меня честнее и откровеннее.