Читать книгу Проповедник Свободы - Пандора Бокс - Страница 1

Предисловие от автора

Эта книга наполнена музыкой.

Я очень рекомендую после каждой главы включать песню, указанную в её начале.

Глава 1. Кругом любовь

«All is full of love»

Bjork

Если вы окажетесь когда-нибудь в маленьком городке на берегу Волги с населением не более 40 тыс.человек, то зайдите в самый крупный строительный магазин в центре. Не забудьте, пожалуйста, надеть маску и обработать руки антисептиком на входе. Наверняка вы увидите на кассе или в зале девушку в красной футболке с косой, и скорее всего, окажется, что это я. Конечно, я не совсем девушка. Мне 30, у меня есть кот и комната в коммуналке. Вот и всё, что я успела нажить в свои года. Я буду с вами приветлива и мила, и расскажу о том, какой есть в наличии цемент, газобетон и штукатурка, и чем гипсовая шпатлевка отличается от полимерной, а пентафталевая эмаль от водоэмульсионной краски, но я никогда не отвечу вам на вопрос, счастлива ли я. Но если вы поведаете мне свою историю, то, возможно, я поделюсь с вами своей.

***

Воскресенье, подъем в 7 утра. Телефон верещит, как ненормальный. Пора вставать на работу. Возможно, кто-то меня не поймет, но мне нравится работать в выходной – сокращенный рабочий день. Лишний час можно уделить на жизнь, а не на выживание. А еще это означает, что отдыхать я буду в будние дни, когда все люди расходятся по школам и работам. А я буду одна. Читать, писать или рисовать, или просто сидеть в инстаграм, или тикток, или ютуб. Никто не будет дергать меня и донимать. С такими мыслями я иду в туалет, умываюсь, расчесываю волосы и заплетаю косу. Натягиваю джинсы и неимоверное количество времени ищу какие-нибудь носки. Если я потрачу на этот ритуал меньше времени, то непременно случится беда. Так однажды я схватила из комода первую попавшуюся пару и на работе обнаружила, что они разные. После того, как носки надеты, глажу себе кофту и рабочую майку. Первую надеваю, вторую кладу в рюкзак. Насыпаю в тарелку горсть мюслей и заливаю их молоком из холодильника. Пока хлопья напитываются жидкостью и разбухают, я делаю легкий макияж – тени на веки и тушь на ресницы. После еды чищу зубы, обуваюсь, одеваюсь, закидываю на плечи рюкзак и иду на работу.

Каждое утро – одно и то же. Одни и те же лица вокруг, похожие друг на друга покупатели, десятки тысяч наименований товара, продажи, скидки, возвраты, обмены, заказы, перемещения, поступления, претензии, жалобы, сомнительные комплименты, скользкие или враждебные взгляды, которые ускользают в момент, когда ты поднимаешь глаза. Я устала от людей. Это не люди, это картонки с нарисованными лицами в кукольном театре жизни. Мы все тут статисты. Я исполняю роль продавца, они играют в покупателей. Мы взаимодействуем, как будто я помогла им стать счастливыми обладателями чего-то. Ооо! Вы купили гипсокартон? Наверняка ремонт позволит вам стать счастливее! Конечно, берите этот перфоратор: он мощный и ваши соседи будут довольны. Ммм, хотите покрасить детскую кровать экологичной краской? Возьмите эту и не забудьте прополоскать ею рот, чтобы с детства не отравлять человеку мозг своими токсичными предрассудками. Раньше я верила в людей, сейчас нет. Я вижу женщин, готовых разорвать тебя за три рубля. И мужчин, которые кричат на жен, прилюдно унижая их, обвиняя в глупости. Я вижу матерей, которые тащат за руку до изнеможения кашляющих детей, чтобы выбрать обои в детскую комнату, и иссохшую бабку, которая каждое утро заходит в магазин, чтобы отравить в нем весь воздух нестерпимым запахом концентрированной мочи.

День идет обычным чередом, пока не появляется она. Бабуля входит в магазин медленно, но уверенно. Я ощущаю ее присутствие даже с закрытыми глазами: концентрированный букет мочи, кошек и старья распространяется в торговом зале со скоростью звука. Я по привычке натягиваю маску на нос, хотя знаю, что не поможет. На вид ей около девяноста: маленькая, сгорбленная, сморщенная, в одном и том же сером пиджаке до колен и в брюках с отвисшими коленками. Ее руки трясутся, ноги подкашиваются, но они знают дорогу и ведут ее змейкой по проходам между торговыми стеллажами. Она шаркает мимо крепежа и банок с краской, а затем разворачивается и ползёт в противоположном направлении между эмалями и лаками, потом идет в следующий проход и ее благовоние распространяется между сухими смесями и инструментом. Она движется словно экскременты по кишечнику и, в конце концов, подходит к моей кассе с баночкой краски. Я задерживаю дыхание так надолго, как это возможно, но когда у меня темнеет в глазах, я медленно впускаю через рот струйку воздуха. Так должно быть меньше обонятельных ощущений, но это не помогает. Я в спешке рассчитываю бабулю, отдаю ей сдачу в немытые руки и отбегаю в противоположный конец зала. Вдыхаю полными лёгкими, и меня накрывает рвотный рефлекс. Хватаюсь руками за горло и бегу в туалет. На удивление, здесь пахнет лучше всего. Запах хлорки ласкает мой нос и горло, пощипывает, дезинфицируя мои слизистые. Становится легче. Включаю воду и мою с мылом руки. Успокаивающе работает канальный вентилятор. Я подставляю ладони под сушилку и смотрю на себя в зеркало. Волосы выбились из косы, и теперь она напоминает мочалку. Переплетаю волосы и становлюсь похожа на человека.

– Вася! – меня зовет старший продавец Катя, и я быстрым шагом иду на голос.

– Васька, куда пропала? Садись за кассу! – отчитывает она меня, – очередь скопилась, смотри! Бросила ключи и убежала. В следующий раз будет штраф! Фу, чем тут воняет?

Ольга морщит нос и отходит в сторону.

"Как же ты надоела", – думаю, а сама шепчу сквозь зубы:

– Василиса я.

После того, как я беру оплату с трех покупателей, я бегу, как угорелая к выходу, и распахиваю дверь, подставив в качестве упора кусок доски, а сама жадно вдыхаю свежий уличный воздух. Я возвращаюсь на кассу и чувствую, как прохладные потоки скользят по моим плечам и шее, откидываюсь на кресле и слушаю радио. Трое диджеев шутят, смеются и я улыбаюсь, прикрыв глаза. Сразу видно, люди ловят кайф от своей работы. Вдруг я улавливаю из динамиков слова

"You'll be given love, you'll be taken care of"

Это Бьорк поет о том, что всё вокруг наполнено любовью, но мои двери закрыты, и телефон не принимает звонков.

Ну-ну! Саркастически улыбаюсь. Все эти певцы и писатели, говорящие высокопарные слова о любви и прелестях жизни, рано или поздно пускают себе маслину в висок, или вешаются, или режут вены в ванне, накачавшись наркотой.

По-моему тридцатник – это финиш. Сердце уходит на покой, передавая эстафетную палочку мозгу. Вот только моя эстафетная палочка вообще куда-то подевалась. Сердце перестало рулить поступками, а мозги еще не включились, и я убеждаюсь в этом уже в следующие пять минут.

– Маслова! – я вздрагиваю больше не от того, что директор магазина орет, как будто к ее коже с шипением прислонили докрасна раскаленную кочергу, а от того, что она снова ставит ударение не туда. Неужели так сложно запомнить, что я маслице, а не мосол!

Ко мне уже несется на всех парах Ольга:

– Ну, сейчас тебе влетит, Васька!

Я смотрю на ее лицо и замечаю странное выражение. Её глаза блестят, как у гиен, когда они наблюдают за тем, как лев в саванне пожирает зебру. Их рты наполняются слюной, которая нитями свисает до самой земли. Мне кажется, или я вижу в ее глазах предвкушение моей публичной порки?

Я со вздохом встаю и плетусь в кабинет, как говорится "на ковер".

В кабинете восседает наша королева, валиде-султан Антонина Ивановна. Я вхожу, но она не сразу смотрит на меня. Вижу, что она тщательно продумывает каждое слово. В конце концов она поворачивается ко мне, смотрит в упор не моргая своими бледно-голубыми глазами и ровным голосом спрашивает:

– Ты выписывала гипсокартон на Горького?

– Да, я.

В последнюю неделю я работаю за кассой одна, одна моя напарница ушла в отпуск, второй на больничном, а третий уволился без отработки. Вполне предсказуемо, что гипсокартон выписать могла только я.

– Ты отправляла документы логисту? – медленно спрашивает она.

Я начинаю судорожно припоминать, отправляла или нет, записала в тетрадь доставку или не записала. Ничего не могу выцепить из памяти и сдаюсь:

– Не помню.

– Так вот мне сейчас позвонил клиент и высказал всё! – она переходит на крик, – всё, что думает о нашем "гребаном" магазине. Он так и сказал. Я позвонила логисту, так она говорит, что ей никто документы на доставку не отправлял! А знаешь ли машина без документов на доставку не поедет! Чего ты ресницами хлопаешь? Аж бесит! Ничего сказать не хочешь?

– Я… Просто народу много было, я закрутилась и забыла… – я не знаю, что еще ответить на ее обвинения.

– Закрутилась она! А у клиента целый день бригада строителей ждала! В этот раз ты просто так не отвертишься: минус 50% премии, понятно?

Я чувствую, что к горлу начинают подступать слезы. Дело даже не в деньгах, мне стало обидно от того, что… Я просто устала. Весь отдел на мне: и уборка, и ценники, и касса. И три начальника, которых я должна слушать день за днем. Только не плакать!

Я киваю ей головой, мол, всё поняла и задом вываливаюсь из кабинета. Почему так тошно? Это даже хуже, чем вдыхать пары бабули-вонючки.

Так, надо сосредоточиться. Я действительно сажусь за кассу и отключаюсь от внешнего мира. Мне нужно просто выполнять простой алгоритм: набить товар, провести, взять оплату, отдать сдачу и чек. И так много-много раз. За час до окончания рабочего дня я считаю деньги и сверяю кассу по телефону. В кабинет идти нет никакого желания.

– У тебя чек на сто рублей не пробит, – слышу шипение из трубки.

– Сейчас пробью, – быстро отвечаю я и скорее нажимаю на кнопку с красной трубочкой.

Через час рабочий день заканчивается, и я, накинув рюкзак на плечо, плетусь домой.

На улице мрачно и темно. Осенью и зимой выхожу на работу, пока еще не рассвело, а ухожу с работы, когда солнца уже не видно. Складывается ощущение, что день не наступает вовсе. Можно закрыть глаза и представить, что я живу, например, на Кольском полуострове среди полярной ночи, в каком-нибудь Североморске, где на субмаринах служат крепкие высокие парни. Одни служат, другие лежат под толщей воды. Там сейчас темно и холодно. Они покоятся в своих распоротых ракетой отсеках, а в кармане лежит пластиковая шариковая ручка, которой они не дописали письма девушкам и матерям. Порой мне кажется, что так же распорота моя черепная коробка, а мозг, словно оголенный провод, искрит, замыкает и дымится. "Осторожно, высокое напряжение", – читается в глазах. Я высматриваю свое отражение в зеркале. Включила дополнительную лампу. Оскалила зубы, чтобы оценить их на предмет кариеса и желтизны. Пора бросать чай и кофе. Увидела сеточку тонких морщинок под глазами. Выключила свет. В холодильнике пусто, лишь в кошачьем ящике стоит килька в томатном соусе. Двадцать банок. Открываю одну и половину выкладываю в миску на полу. Кот, доселе дремавший где-то в комнате, подлетает на кухню и нюхает миску. Затем с отвращением скребет лапой по линолеуму и уходит.

– Ах ты ж тварь! – беззлобно выражаю свое расположение.

Затем беру чайную ложку и доедаю остатки кильки с найденным в пакете полувысохшим куском хлеба.

– Что ты о себе возомнил? – обращаюсь к коту, который лежит неподалеку на полу и с искренним интересом наблюдает за тем, как я выскребаю подсохшим мякишем остатки томатного соуса в консервной банке. Проглатываю последний кусок, кидаю коту неуважительное "дурак" и иду в кровать. Ложку вымою потом.

Как же приятно растянуться на кровати после рабочего дня! На прикроватной тумбе лежит книга, которую я читаю уже полгода.

Стыдно перед самой собой, но это любовный роман. Я купила его еще весной, когда поехала в соседний город переоформлять документы на квартиру. До электрички оставалось еще больше часа, и я купила эту книжонку. Называлась она довольно привлекательно: "В ожидании любви". Я в этом ожидании живу уже второй десяток. Все мои одноклассницы давно повыходили замуж, нарожали детей, купили дом на материнский капитал, а я по-прежнему одна. Зачем я купила эту книгу? Может, ожидала, что найду инструкцию, как наладить личную жизнь? Однако, все, что я нашла, это то, как главная героиня, уже замужняя, живет с нелюбимым человеком и наставляет ему рога с каждым встречным и поперечным с полным описанием поз, действий, затвердевших сосков и охов-вздохов. Как можно писать о любви так бездарно и пошло? Куда мы, люди, скатились? А этот олень? Он видит поведение своей благоверной и пытается вернуть ее в семью. Очень глупо! Прочитав единственную страницу, я кидаю роман на тумбочку и выключаю свет. Засовываю руку в трусики, но, подумав, вынимаю. Это всё тупая книга. Не хочу вестись на эту дрянь.

Почти ночь. На улице светят одинокие фонари. Один из них стоит у моего дома и заигрывает с полуголой берёзой. Она смущенно шелестит остатками лиственного одеяния, а я сижу в темной комнате в кресле и наблюдаю, как тени от её конечностей переплетаются с искусственным светом и вырисовываются на закрытых наглухо шторах. Она заламывает свои тонкие пальцы и молит его о пощаде. Я сижу в кресле, накрыв ноги одеялом, никого не хочу видеть и слышать, и только безотрывно слежу за соитием света и тени на шторе.

Внезапно на улице наступает абсолютная тишина, и дерево замирает в ожидании чего-то ужасного. Я тоже перестаю дышать. Нарастает чудовищный гул, словно из тоннеля подземки мчится прямо на меня многотонная машина по рельсам. Тревожно звенят стекла в окнах, и я слышу, как по ним тяжело начинают барабанить крупные капли холодного дождя. Я выдыхаю: это всего лишь дождь. Бум-бум-бум-бум. Всего лишь дождь. Бум-бум-бум. Дождь. Бум-бум-бум.

Дощ. Дощ. Бум-бум-бум. Щ. Щ.

И вот комната плывет куда-то, звуки отдаляются и превращаются в монотонное месиво. Я слушаю свое тихое дыхание, и меня со всех сторон окружает теплая мягкая дрёма, которая обволакивает мои руки и ноги, проникает в уши и ноздри, наполняет рот и качает меня на облаке. Спи, котёнок, засыпай. Я парю в невесомости, все ощущения исчезли, и осталась только ментальная я. Да нет, бред какой! Где моя физическая оболочка? Я словно ухаю в пропасть и всем телом ударяюсь о кресло. Тело не дает мне забыть о себе и таскается сдедом за сознанием, как рыба-прилипала.

И вот я медленно пробираюсь сквозь кисель сна к своему рабочему месту. Я кассир. Только сегодня ночью не в строительном магазине, а на улице. Сижу за кассой где-то на пересечении дорог, как регулировщик, и машу руками. Вы, да вы, наденьте маску! А вы проходите сюда, у меня нет очереди. Какие кальмары? Нет, у нас нет кальмаров. Сегодня мы продаем только остатки самолюбия, самоуважения и самообладания. Да, у нас акция на всё, что начинается с "само"! Не задерживайте людей. Один товар в одни руки! Соблюдайте социальную дистанцию! Да-да, вы, нищеброд, отойдите от той красотки, от вас сильно разит духовным миром. А вы почему отпускаете шутки ниже пояса? У нас тут литературный кружок вообще-то!

Почему я опять работаю одна? Где мой напарник? А, вон он, стоит за углом. Высокий, в специальном строительном комбинезоне. Не хочет мне помогать, бросил меня одну на растерзание толпы. Собрался уходить, машет мне рукой. Стой, подожди! Я встаю из-за кассы, и влипаю обеими ногами в тягучее болото. Не могу поднять колено, не могу даже пошевелиться. А он уходит за угол дома и исчезает из поля моего зрения, оставляя в моей душе огромную черную дыру. Открываю глаза.

Глава 2. Ты прекрасен

"You're beautiful"

James Blunt

Я еле волочу ноги на работу. С каждым шагом мое тело словно уменьшается в размерах. Ноги укорачиваются, и я семеню ногами, как такса. Я чувствую, что становлюсь, маленькой, как Гулливер в стране великанов. Уменьшается и мой мозг: и без того слабые извилины выравниваются и становятся похожими на ребристую поверхность ламината. Низ живота скручивает, а сердце пропускает удары. Внутри поселяется паника, и мне хочется развернуться и бежать домой. Я часто задаю себе вопрос, а стоит ли таких неимоверных усилий моя работа? Почему кто-то ходит на работу с радостью, а я через ежедневное изнасилование собственной психики? Что мешает мне найти другое место, где на меня не будут ежедневно спускать собак, где меня будут ценить и уважать, где зарплаты будет хватать не только на коммуналку, еду и трусы, но и на зимние сапоги? Мысленно я зажимаю пальцы на руке. Первое, работа рядом с домом. Второе, зарплата больше, чем в продовольственном, и за просрочку не надо платить. Третье, тут выдают рабочую майку и теплую кофту. Нет, ну а что, по крайней мере не нужно ломать голову над тем, во что нарядиться завтра. В общем, плюсы есть. С такими мыслями я захожу в дверь, и тут же меня встречает возмущенный визгливый голос Антонины Ивановны.

– Сколько времени? – подскакивает она ко мне.

Я испуганно смотрю на телефон:

– Без десяти девять.

– Ты почему опаздываешь? – она хмурит брови и повышает голос.

– Так у нас же рабочий день в девять начинается, – я начинаю оправдываться и ловлю себя на том, что чувствую себя виноватой.

– Я – директор магазина! Ты думаешь, что я не знаю, во сколько начинается наш рабочий день?

– Нет, – мямлю я, – я так не думаю.

– Не удивительно! Ты вообще думать не умеешь, по-моему, – она закатывает глаза и вздыхает, – Ты должна быть на работе без двадцати минут девять. Запомни это раз и навсегда! Быстро заполняй справку-отчет и собери инкассацию.

Она разве что не дает мне пинка, а я чувствую себя опплеванной и униженной. Возможно, даже мертвой. Возможно, это вообще не я, а кто-то другой в моей красной футболке. Я двигаюсь, как во сне. Иду в торговый зал. Вижу Нику.

– Привет, лиса! – она кидается ко мне с объятьями.

Я и забыла совсем, что она сегодня вышла с отпуска. Выглядит так, словно заново родилась. Кожа под глазами свежая, с розовым теплым оттенком, не то что мои синяки. Белые, как сливочный крем, зубы и светлые волнистые волосы. Она работает в магазине на пару месяцев дольше меня, и ее здесь все любят.

– Привет, – я отвечаю на объятья, потому что иначе нельзя. Эта золотая девочка любит всех и вся, и похоже искренне. Она не замужем, у нее ухажеры штабелями под ногами лежат, своя машина и квартира, и молодость. Наверное, я ей завидую. Но в любом случае, я рада, что теперь мне не придется тащить весь отдел на себе. Мила рассказывает, как летала с родителями в Сочи и пересаживала в горшки свои суккуленты на зиму. Я киваю головой и думаю о том, что мне нужно начать жизнь с чистого листа.

– Ник, посиди сегодня за кассой, а я займусь уборкой. За две недели всё покрылось пылью.

Иду за ведерком и тряпкой в санузел, добавляю в ведро мыло и начинаю протирать полки и банки с краской. Стираю пыль с жестяных банок, и от мокрой тряпки на маслянистой поверхности крышек остаются белесые разводы и пятна. Тщательно выполаскиваю тряпочку, но повторное протирание совершенно не исправляет ситуацию. Иду и меняю воду на чистую, повторяю манипуляцию с тряпкой, однако разводы не исчезают. Да это же метафора на всю мою жизнь! Можно ежедневно осуществлять одни и те же действия, но принципиально нового ничего не будет происходить.

– Что ты трешь эту банку до умопомрачения? – рявкает Антонина Ивановна откуда-то из-за спины, – я уже полчаса за тобой наблюдаю!

От неожиданности я вздрагиваю, и банка с алой эмалью выскальзывает из мокрых ладоней. Она летит вниз, и как при замедленной съемке своим взглядом я покадрово фиксирую, как она переворачивается в воздухе и падает набок. Я словно вижу, как по жестяным стенкам банки идет ударная волна, металл выгибается внутрь, и избыточным давлением жидкость выталкивает крышку наружу. Красные брызги летят во все стороны, но больше всего достается моим белым кроссовкам и синим джинсам. Весь пол вокруг меня словно залит кровью, а я стою в этой огромной луже и смотрю в растерянности на это жуткое зрелище. На несколько секунд воцаряется тишина, а затем воздух вокруг меня взрывается от звуковых колебаний, издаваемых начальницей за моей спиной.

– Ах ты, растяпа! Теперь купишь эту банку!

Я думаю о том, что коту придется урезать довольствие. Однако следом за первым взрывом тут же следует другой, еще мощнее.

– Ты испачкала меня краской! – визжит она.

Я оборачиваюсь и ищу взглядом краску на ее одежде и обуви.

– Вот! – она тыкает пальцем на кончик туфли, и действительно, мне удается рассмотреть там каплю размером с маковое зерно. В сравнении с моими наполовину залитыми краской штанами, туфля директора кажется практически идеальной, но видимо не для нее самой. В ярости она направляется к туалету, по дороге не слишком любезно пихнув меня плечом. Возможно, при других обстоятельствах я и удержалась бы на ногах, но сейчас в попытке не наступить в краску, я теряю равновесие и лечу прямо на пол, в озеро пентафталевой крови с дурманящим ароматом уайт-спирита и алкидной смолы. И в этот момент меня настигает понимание, что моя одежда безвозвратно испорчена, и мне теперь придется отдать треть зарплаты на новые шмотки. На глаза наворачиваются слезы, а горло распухает от отёка так, что я не могу дышать. Я оказываюсь в черном холодном космосе, в котором перед глазами вспыхивают новые звезды и гаснут старые, а туманности отдаляются друг от друга и от меня с невероятной скоростью, где черные дыры поглощают волны и материю, а в вакууме таится неизведанная темная энергия. Я чувствую себя так, словно потерялась в этой жизни.

– Василиса!

Я прислушиваюсь. Приятный мужской голос произносит мое полное имя. Ах да, оно написано на бейджике. Голос смутно кажется мне знакомым, и я поднимаю затуманенный слезами взгляд вверх. И первое, что я вижу, – это протянутая ко мне рука. Она словно окружена сиянием, и мне страшно прикоснуться к этой святыне. Интуитивно я смотрю на свои руки, но они все испачканы краской. Его руки красивы. Пропорциональные, с чистой ухоженной кожей и ровно подстриженными ногтями. Такие длинные и аккуратные пальцы могут принадлежать музыканту или хирургу. Как я могу прикоснуться к этим прекрасным рукам своими липкими красными пальцами? Однако мне не приходится пачкать его. Своими руками он легко берет меня за шиворот толстовки, выдергивает из лужи и ставит на ноги. Я стою перед ним так близко, что чувствую его дыхание. Оно совершенно спокойное и чистое, и пахнет топленым молоком. Я поднимаю голову и смотрю на лицо мужчины, и оно расплывается в моих слезах, словно отражение в неспокойной воде. Темные глаза, удлиненный прямой нос, фигурные бледные губы, чисто выбритое лицо, по которому дико хочется провести ладонью. На вид он моего возраста, может, чуть старше или младше. Он смотрит на меня абсолютно серьезно и произносит:

– Василиса, ты похожа на картину в стиле дриппинга.

– Я? Не слышала о таком стиле, – чувствую себя мега тупой и слегка возмущена тем, что он так бесцеремонно перешел на «ты», но быстро смиряюсь. Моя гордость давно лежит где-то на уровне плинтусов.

– Это капельная живопись, – слегка нетерпеливо объясняет он.– Капельная, понимаешь?

И он неторопливо гладит взглядом мои ноги, которые наполовину залиты краской, словно у меня на колени хлестала кровь из носа. У меня захватывает дух от его оценивающего, почти экспертного вида, и в груди начинает шевелиться что-то забытое и тяжелое.

– Не выбрасывай джинсы, это произведение искусства, – он наклоняется немного вперед, к моему уху, и я вновь ощущаю аромат топленого молока.

– Хорошо, – шепчу я ему в ответ, глядя в странные темные глаза. Только сейчас я замечаю, какие они завораживающие, притягивающие и бездонные, как две черные дыры.

Он исчезает так же быстро, как появился, а я стою в полном недоумении.

– Чего стоишь, курица бестолковая? – я снова вздрагиваю от визга Антонины Ивановны и пронзаю её взглядом, полным ненависти, буквально на одну секунду. Она выдернула меня из рая и вернула в ад. Женщина, как рыба, беззвучно открывает рот, затем захлопывает его и уже почти спокойно произносит:

– Руки у тебя из жопы, Василиса. Бери тряпку на складе, уайт-спирит у меня в кабинете и убирай тут всё. Как пол вымоешь, иди домой. Тут всё равно два часа работать осталось, а ты своим видом всех покупателей мне распугаешь.

– Хорошо, – я безумна рада, что меня отпустили домой пораньше.

Однако перед этим мне нужно отмыть от краски квадратный метр пола. У меня возникает идея. Мои кроссовки почти полностью испачканы. Пальцами я зачерпываю краску на полу и вожу ими по уцелевшим белым участкам обуви. Немного усердия, и… Супер, теперь у меня новые красные кроссовки. Я снимаю и отношу свою рабочую сменку на склад, ставлю там ее в уголок недалеко от радиатора. Там же я отрываю кусок ветоши, которой моет пол техничка. Уличные ботинки пока надевать не хочу, а то вдруг и их испачкаю, поэтому решаю идти в зал в одних носках. Там меня уже ждет ведро воды и бутылка растворителя.

– Это я принесла, – ко мне подходит Ника, – как же тебя так угораздило, а, лиса?

– Спасибо, – просто отвечаю я, игнорируя ее вопрос. Мне уже совершенно плевать на эту краску, на ругань начальницы, мысли текут спокойно, как равнинная река среди золотых колосьев. Они прибывают к моему спасителю с красивыми руками и бархатными глазами.

– Я всё видела, – подмигивает мне Ника.

– Ты о чём? – я резко выплываю в реальность, как синий кит на поверхность океана.

– Я о том симпатичном мужчине, который помог тебе встать. Он реально такой милый, подошел к кассе, очень вежливый, расплатился без сдачи, пожелал хорошего дня, назвал меня милой девушкой. Сразу видно, интеллигентный мужчина.

Ника продолжает тараторить, потряхивая от удовольствия светлой головой, а я стою и думаю о том, что Ника – она может составить чудесную пару кому угодно, а я просто заляпанное краской чмо, которое заслуживает максимум жалости. Я прерываю её трескотню:

– Что он купил?

– Краску в баллончике, – Ника смотрит на меня с сомнением в моих умственных способностях. Она рассказывает о чудесном покупателе, а меня интересует, что он купил.

– Понятно, – я беру тряпку, растворитель и ведро и иду наводить чистоту. Пока я собираю ветошью густую эмаль с пола, я радуюсь, что у Ольги сегодня выходной. А то стояла бы сейчас над душой, злорадствовала. Спустя полчаса пол блестит, а носки придется выкинуть. От тяжелого запаха уайт-спирита у меня начинает кружиться голова, и я мечтаю поскорее выбраться на воздух.

Когда я всё же выхожу на улицу, кладовщик кричит мне в спину:

– Васька, будь осторожнее, по улицам маньяки ходят!

– Я сама, как маньяк! – кричу ему в ответ и смеюсь над своим устрашающим видом.

Дома меня встречает голодный кот. Однако вместо того, чтобы вцепится зубами в мою икру в отместку за день одиночества, он изгибает спину, распушает хвост и рычит. Понятно, он же не смотрит мне в лицо, а ноги сегодня пришли какие-то не такие. С порога я стягиваю испорченные джинсы и несу их к мусорке, однако в последний момент передумываю и вешаю на бельевую веревку в ванной. Пусть краска обсохнет, а потом решу, что с ними сделать. Накладываю коту кильку. Сегодня он более сговорчивый, без лишних телодвижений кидается к миске и с урчанием поглощает ужин. Я перебираю свой нищебродский гардероб и нахожу черные брюки, в которых ходила еще в педагогическом. Примеряю и выдыхаю с облегчением – впору. Не придётся тратить деньги. Настроение улучшается, и я решаю приготовить что-нибудь вкусное. В морозилке обнаруживаю кусок какого-то столетнего мяса, размораживаю его в миске с теплой водой. Я летящая. Порой я не помню, когда успела сходить в магазин и купить тот или иной продукт. Рутинные дела часто идут на автомате, без включения мозга. Чищу картофель и лук, режу овощи. Параллельно ставлю вариться гречку. Через час у меня готова тушеная картошка и гречневая каша на завтра, и я медленно ем, специально растягивая удовольствие. Открываю интернет на телефоне, захожу в местную болтушку. Листаю ленту: завтра отключение горячей воды, познакомлюсь с девушкой, продается дом, кто ты незнакомка, отмена маршрута, ушла из дома и не вернулась. Я задерживаю взгляд на последнем посте. Городок у нас небольшой, может, какая-то знакомая? Но нет, это лицо я раньше не видела. Девушка молодая, голубоглазая, с длинными русыми волосами. Если бы у меня была такая внешность, то возможно, мне не пришлось бы насиловать свой мозг этой книжонкой, "В ожидании любви", которая одиноко валяется на моей тумбочке. Солнце рассыпало по светлой коже девушки горсть мелких оранжевых веснушек. Красивая. Несколько человек в комментариях утверждает, что это конченная шмара, дрыхнет сейчас у кого-нибудь на хате и через неделю пьянки сама объявится. Я не верю тому, что она шмара. У нее серьги в форме скрипичных ключиков.

В голове внезапно всплывает новое слово – "дриппинг", капельная живопись. Ввожу его в поисковую строчку и до самого сна рассматриваю картины в этой технике. Глядя на абстрактные изображения, я словно смотрю фильм, в котором художник окунает толстую кисть-раклю в ведро с краской и с яростью брызгает ею на холст, а затем берет кисточку поменьше и начинает выбрызгивать детали другими цветами. Мне кажется, так можно нарисовать боль, ненависть, страсть. Я думаю о мужчине, который сегодня сравнил меня с картиной. Если бы не эта разбитая банка, он бы и внимания на меня не обратил. Вспоминаю его взгляд на своих ногах и по спине проходит волна удовольствия, волоски на руках приподнимаются и я, закрыв глаза, приподнимаю уголки губ. Наверняка, он художник. Он разбирается в живописи и покупает баллончик краски. Он называет меня по имени своим бархатистым голосом. И глаза у его бархатистые. Бархатистость – вот какое слово ему подходит. Надеваю наушники и включаю музыку. Спустя несколько песен я слушаю Джеймса Бланта с его "You're beautiful". Вроде бы незамысловатая мелодия захватывает меня и наполняет ощущением восторга каждую клеточку моего тела, а сердце щемит от того, что мгновения счастья так мимолетны в нашей жизни, и нам остается лишь вспоминать то, что некогда принесло незабываемые мгновения. "And I don't know what to do cause I'll never be with you" с грустью поет мужчина, и я думаю о том, что мне тоже никогда не быть вместе с этим высоким и странным незнакомцем-художником. На волне этих печальных мыслей меня уносит в параллельную реальность. И в ней я уже не продавец, а директор. И я разбиваю банки с эмалью одну за другой, а затем беру кисти, зачерпываю ими краску и брызгаю налево и направо, разрисовывая строительный магазин в одну сплошную безумную картину. А потом появляется он со своими чистыми светлыми руками, окруженными сияющим нимбом. Они тянутся ко мне, к моим волосам, гладят их, и я ощущаю невероятное блаженство.

– Василиса! – зовет он меня по имени, и я открываю глаза. Верещит будильник. 7:00.

Глава 3. Сломлена

"Nobody's home"

Avril Lavigne

Сегодня я обедаю с Милой. Мы с ней работаем в разных отделах и потому, когда наши графики совпадают, можем обедать одновременно. Мила вечно худеет.

– Везет тебе, Василис, ешь и не толстеешь!

У меня в тарелке голая гречка без мяса, подливы или овощей. У нее – блестящие от масла макароны по-флотски, рядом в контейнере, – оливье. Она аппетитно жует макароны, закусывает их хлебом и запивает сладким чаем.

– Майонез низкокалорийный, – сообщает она мне, – а хлеб – с отрубями.

Честно говоря, мне всё равно. Даже если она будет весить сто пятьдесят килограммов, я все равно буду верить в ее чистые намерения похудеть. На самом деле, это единственный человек в моем окружении, которого я ценю. Во-первых, она очень умная и всегда дает мне нужные советы. Во-вторых, она единственная из всего магазина зовет меня Василисой, а не Васькой и ни лисой. Я считаю, уже это одно заслуживает доверия.

–Кстати, ты слышала, нашли ту девушку, про которую писали в болтушке.

– На хате? – на автомате спрашиваю я.

– На какой хате? – приподнимает она бровь, – на мусорке ее нашли в пакете, по частям.

– Ничего себе! – я ошарашена. Такие события случаются в нашем городке нечасто.

– Да, еще вчера муж рассказал, что завели уголовное дело.

Муж Милы работает в полицейском участке, поэтому она всегда в курсе всех криминальных сводок города.

– И какие у полиции соображения на этот счет?

– Ну смотри, убийство девушки было совершено не у нее дома, из материальных ценностей пропали лишь сережки. Возможно, это был бытовой конфликт на почве ревности или алкогольного опьянения.

– У нее в крови нашли алкоголь?

– Ну, совсем в малой дозе. Но мы же не знаем, в каком состоянии был убийца. И, есть одна странная деталь: жертва потеряла почти всю кровь, словно он отрубал от нее части тела постепенно, пока она еще была жива. Это просто ужасно.

Мила отодвигает рукой тарелку с макаронами. Я вижу на ее лице выражение ужаса и отвращения.

– Это зверство, – у меня тоже пропал аппетит.

Некоторое время мы сидим молча, но потом снова приступаем к еде. Работать еще целых полдня, силы не помешают. Я сомневаюсь, рассказывать ли ей про художника. С одной стороны, хочется по девчачьи поделиться, а с другой – произошедшее для меня настолько интимно и ценно, что я не хочу растрачивать свои чувства и переживания во внешний мир от слова абсолютно. В конце концов, я решаюсь рассказать ей про разлитую краску, но предпочитаю умолчать о незнакомце. Мила бурно реагирует на мою историю.

– Она же сама тебя испугала! Ты испортила штаны и кроссовки из-за нее! Что, не могла за себя постоять?

– Легко тебе говорить. Как я должна была за себя постоять? Она начальница, а я здесь никто, понимаешь? – я развожу руками.

Мила делает фейспалм.

– Любая несправедливость происходит с молчаливого согласия жертвы! Ты должна научиться стоять за себя и должна ценить себя! Ты – личность, Василиса! Ты себя не на помойке нашла, в конце концов, – Мила всегда пытается мне внушить какие-то мысли о самоуважении, но для меня это просто слова из учебника по психологии. Одно дело слушать учителей, а другое – применять эти знания на практике, когда Антонина Ивановна стоит над тобой в позе альфы и брызжет слюной от ярости. Что я могу сделать? Встать в стойку и лишиться работы? Я и так ее нашла с трудом. И ведь она, я имею ввиду начальницу, знает, что мы все здесь от нее зависим. У одного ипотека, у второго дети, у третьего ремонт. А я просто бездарность, криворучка, каких полным-полно на улице. Вон, у входа очередь выстроилась, и каждый мечтает попасть на мое место. Вот она и пользуется нашей слабостью, может себе позволить любые выкрутасы.

Я смотрю на часы.

– Черт! Черт! Черт! Время!

Вскакиваю, врубаю воду и спешно мою свой стакан и тарелку из-под гречки.

– Чего ты суетишься? – спокойно продолжает жевать макароны Мила, – Мы сидим всего 30 минут.

– Вот именно! 30, а не 20. Антонина Ивановна сейчас убьет меня. Она требует, чтобы я обедала не больше двадцати минут. Пойдем скорее в зал!

– Подожди, ты разве не знаешь, что по трудовому законодательству тебе, и мне тоже, положен час отдыха? – я вижу, что она специально тянет время.

– Мил, пойдем, в нашей стране законы и их исполнение находятся в параллельных реальностях. Пожалуйста, идем.

– Работа не волк, в лес не убежит, – умничает Мила, однако всё же поднимается из-за стола, моет посуду и складывает ее в пакет, -

и вообще, отстаивай свои права. Тебе положен час на обед. Повтори!

– Мне положен час на обед, – смиренно повторяю я.

– То-то же!

Я вприпрыжку бегу в зал, сзади с чувством собственного достоинства плывет Мила.

В зале меня уже поджидает кара.

– Ты была на обеде 40 минут! – начальница демонстративно смотрит на часы. – Специально засекла время! Мы уже, кажется, договаривались об этом, но тебе хоть кол на голове теши!

Краем глаза вижу Милу, она стоит вне зоны видимости Антонины Ивановны и пальцем показывает единицу. Я знаю, чего она от меня ждет. Я набираюсь храбрости, вдыхаю побольше воздуха и выпаливаю:

– Мне положен… – но тут же вижу разъяренное лицо начальницы, и воздух выходит из легких, как из сдувающегося воздушного шарика.

– Штраф тебе положен! 500 рублей за несоблюдение субординации!

Начальница уходит в кабинет, Мила снова делает фейспалм и идет на второй этаж в свой отдел, а я стою красная, как рак. Ладно хоть не плачу. Мне так стыдно за свое тщедушие! Всё, что я могу, это составлять в уме часовые монологи под названием: "Что бы я сказала своему обидчику, если бы мой язык не был в жопе". Как назло подлетает Ольга, мой "любимый" старший продавец.

– Я слышала уже, какое ты тут представление с краской устроила. Жаль, что я этого не видела! – она смеется, а я смотрю на нее молча и думаю о том, что вот у нее язык не встречает преград на своем пути. И уколет, и прочешет, и подлижет, где надо. Но одного смеха ей мало. Она продолжает издеваться надо мной.

– Я смотрю, ты себе кроссовки обновила? Ты прямо-таки дизайнер, можешь бизнес открыть.

– У меня нет денег, купить новые, – я смотрю в ее пустые голубые глаза и не вижу в них ни капли понимания.

– А у тебя их и не будет, Васька, пока ты товар портишь и с начальством переговариваешься.

Как же я устала. У меня нет сил оправдываться, спорить, доказывать свою невиновность. У меня нет смелости вежливо постоять за себя или грубо отшить обидчика. У меня нет выбора: я молча проглатываю оскорбления и колкости даже от такой гиены, как Ольга.

Уже дома я сижу на кухне и смотрю в окно. Вечер раскрасил небо сумеречной палитрой. Бледно-голубой цвет, спускаясь к реке, растворяется в грязно-желтом, резко переходит в розовый и на горизонте сгущается в сиреневый. Где-то справа почти скрылось солнце. Как агонизирующий больной оно приходит в сознание лишь на пару часов в день, а остальное время проводит за пеленой облачного бреда. Это смутное ожидание зимы сводит его с ума.

Вечерами над рекой постоянно парит туман, и я с трудом могу рассмотреть очертания города на том берегу. Кругом сырость и грязь. За пять минут пути с работы на башмаки налип пуд жирной черной глины, и я еле дотащила ноги до дома. У порога стоят до безобразия заляпанные грязью ботинки, в раковине лежит гора жирной посуды, около стиральной машины возвышаются три горы шмоток и постельного белья. Как же одиноко. Даже кот, запрыгнувший на колени, не может прогнать тоску. Сегодня мы с ним дружим. Я рассматриваю его желто-зеленые завораживающие глаза, а он довольно щурит их и громко урчит.

– Ах ты ж скотинка, – я глажу его по мягкой шерсти между ушей, щекоткой прохожу по подбородку, массирую спину. От удовольствия челюсть его слегка отвисает и наружу вываливается кончик языка. Котэ словно чувствует мою печаль. Он залезает ко мне на грудь, кладет лапы на мои плечи и прижимает мордаху к моему лицу.

– Ты один ждешь меня, – произношу я вслух и мне становится неимоверно жаль себя саму. На глаза наворачиваются слезы. А потом я думаю о той девушке с веснушками, которую нашли в пакете, и в горле встает комок, не могу дышать. Плачу, так мне ее жаль. Она отправилась в далёкое путешествие, из которого больше никогда не вернется. Она покинула этот мир слишком рано и мучительно больно. Иногда я думаю о том, что и я в этом мире лишний элемент. Мне некуда идти, никто меня не ждет, и некому поплакаться в жилетку, "no place to go", как в песне. Я врубаю колонки на полную мощь и включаю Avril Lavigne "Nobody's home". Честно говоря, у меня хреново с английским, и я никогда не понимала, в каком смысле она поет "никого дома": в прямом или переносном. Но в моем случае подходит и тот, и другой. Кот не в счет. Я беру расческу, и представляю, что это микрофон. Все слова не знаю, но там, где помню, кричу громко и от души, особенно на моменте "broken inside", потому что я тоже сломлена. Там где не помню слова, просто открываю рот и танцую. С последними аккордами валюсь на кровать, под которую залез шокированный кот, и смеюсь сама не знаю, над чем.

Я лежу, раскинувшись на кровати, и уже начинаю засыпать, как вдруг телефон на столе пиликает от входящего сообщения. Странно, кто может мне писать в такое время? Как минимум есть одно предположение. Возможно, очередной член вломился в мое личное пространство в Инстаграмме. Я просто не понимаю, почему эти турки, индусы и таджики так уверены, что мне интересно, как выглядит их отросток? Каждый второй мужик, желающий познакомиться, отправляет его в качестве своей визитной карточки, словно это может кого-то заинтересовать. Нет, даже если меня и заинтересуют его габариты, я могу, например, не поверить, в авторские права фотографии. Долго ли скачать с интернета чей-нибудь впечатляющий член и отправить его наивной потенциальной жертве? Так что я лучше посплю. Однако только я закрываю глаза, как телефон пиликает снова.

Сейчас пошлю этот член куда подальше! Решительно поднимаюсь с кровати, иду к столу и беру в руки телефон. Открываю сообщения в инсте. Запрос от незнакомого аккаунта. Открываю и вижу два сообщения: