Читать книгу Вопрос и ответ - Патрик Несс - Страница 1
Конец
Оглавление– Шум выдает тебя, Тодд Хьюитт.
Голос…
Во тьме…
Я моргаю, открываю глаза. Все расплывается кругом тени мир плавно вращается в крови слишком горячо в мозгах вата невозможно думать темно…
Я снова моргаю.
Стой…
Нет, стой…
Вот сейчас, вот только сейчас мы были на площади…
Только шшто она была у меня на руках…
Умирала у меня на руках…
– Где она? – выплюнул я в темноту.
На языке кровь, голос треснутый, Шум внезапно взмывает ураганом, высоко, ало и яростно.
– ГДЕ ОНА?
– Спрашиванием здесь занимаюсь я, Тодд.
Этот голос.
Его голос.
Где-то во тьме.
Где-то за мной, невидимый.
Мэр Прентисс.
Я снова моргаю. Сквозь мглу начинает проступать обширная комната. Единственный источник света – окно, большой круг, далеко и высоко вверху, стекло не прозрачное, а раскрашенное: наш Новый мир и две его луны. Свет наискось падает на меня – только на меня, больше ничего не видно.
– Што вы с ней сделали? – спрашиваю я вслух, громко, смаргивая потекшую в глаза свежую кровь.
Тянусь стереть ее, но руки связаны за спиной. Паника я принимаюсь биться рваться в веревках дыхание частит я снова ору:
– ГДЕ ОНА?
Из ниоткуда обрушивается кулак и бьет меня в живот.
Я сгибаюсь пополам и тут только понимаю, шшто привязан к деревянному стулу ноги – к его ножкам рубашка осталась где-то на пыльном холме меня рвет на пустой желудок ага внизу ковер все с тем же рисунком Нового света и лун он повторяется повторяется тянется хрен знает куда не заканчивается…
Я вспоминаю: мы были на площади… на площади, куда я прибежал, притащил ее, уговаривая не умирать, уговаривая жить, жить, пока мы не окажемся в безопасности, в Убежище, штобы я мог ее спасти…
Но никакой безопасности не случилось и никакого спасения тоже а случились только он и его люди и они ее у меня забрали они ее вынули прямо у меня из рук…
– Вы обратили внимание: он не спрашивает, где я? – сказал голос мэра, плывя себе куда-то там, в темноте. – Его первые слова были «Где она?» И, заметьте, Шум говорит то же самое. Любопытно.
Голову у меня дергает болью и живот тоже, я еще немного прихожу в себя и вспоминаю… я с ними дрался! дрался, когда они ее у меня отобрали… пока мне не прилетело прикладом в висок и не выкинуло во тьму…
Я проглотил ком в горле, а вместе с ним панику и страх… постарался, по крайней мере…
Потому што это же все равно конец, правда?
Конец всему вообще. Мэр меня поймал.
И ее.
– Если вы сделали ей больно…
В животе было еще больно от тумака.
Передо мной стоял мистер Коллинз, наполовину в тени. Мистер Коллинз, который растил пшеницу и цветную капусту и смотрел за мэрскими лошадьми, теперь стоял надо мной с пистолетом на взводе, с ружьем за спиной, и его кулак уже взлетал, шштобы снова мне врезать.
– Ей и так уже крепко досталось, Тодд, – сказал мэр; кулак завис в воздухе. – Бедняжка.
Кулаки у меня сжались в путах. Шум был весь какой-то комковатый и битый, но все равно взвился при одном воспоминании о наставленном на нас ружье Дэйви Прентисса… о Виоле, падающей мне в руки… о том, как она истекает кровью, хватает воздух ртом…
А потом он стал еще краснее, потому шшто я вспомнил, с каким ощущением мой собственный кулак въехал Дэйви в рожу… как Дэйви полетел с коня… как конь поволок Дэйви прочь с застрявшей в стремени ногой, точно какую-нибудь падаль…
– Ага, – сказал мэр. – Это, по крайней мере, объясняет таинственное отсутствие моего сына.
И, што самое странное, голос звучал так, словно это его почти… позабавило.
Но только звучал. Только голос – более острый, четкий и звонкий, чем когда-то в Прентисстауне… потому шшто ништо, большое ништо, которое я от него впервые услышал, когда бежал в Убежище, никуда не делось – оно все еще было здесь, в комнате или што это там у них еще, и рядом с ним зияло еще одно такое же громадное ништо, от мистера Коллинза.
У них обоих не было Шума.
Ни у кого.
Единственный Шум в комнате – мой, и он выл, как раненый телок.
Я попытался вывернуть шею и посмотреть, где там мэр, но это оказалось слишком больно, и я только понял, што сижу в единственном пыльном, разноцветном луче солнца посреди комнаты, такой большой, што стен вдалеке почти не видно.
А потом я разглядел-таки во мраке столик – но слишком далеко, штобы различить, што на нем лежит. Но што-то на нем точно лежало. Блестел металл, обещая такое, о чем и думать-то не захочешь.
– Он все еще называет меня в мыслях мэром, – сказал голос, легкий и приятно-заинтересованный, как и прежде.
– Президент Прентисс, мальчик, – прорычал мистер Коллинз. – И хорошо бы тебе это запомнить.
– Што вы с ней сделали? – снова начал я, вертясь так и сяк и морщась от боли в шее. – Если вы тронули ее хотя бы пальцем, я вас всех…
– Ты прибыл в мой город только сегодня утром, – перебил меня мэр. – Безо всякого багажа и даже без рубашки, только с девушкой на руках, пострадавшей от ужасного несчастного случая…
Мой Шум взревел.
– Это не несчастный случай…
– Очень серьезный несчастный случай, – продолжал мэр с легким нетерпением, которое я от него впервые услышал еще на площади. – Настолько серьезный, что она сейчас при смерти. И вот перед нами мальчик, на поиски которого мы потратили столько времени и сил, мальчик, причинивший нам столько хлопот, – и он добровольно предает себя нашей воле и готов сделать что угодно, лишь бы мы спасли девушку. А когда мы именно это и пытаемся сделать…
– С ней все в порядке? Она в безопасности?
Мэр умолк, а мистер Коллинз шагнул вперед и вытянул меня тыльной стороной ладони поперек физиономии. Целую долгую секунду жалящая боль растекалась по щекам. Я сидел, пыхтел, молчал.
В круг света прямо передо мной шагнул мэр.
Все так же с иголочки одетый, хрустящий, отутюженный, чистый, словно подо всем этим и нет никакого человека, словно это такая ходячая-говорящая глыба льда. На мистере Коллинзе вон и пятна пота, и грязь, и запах соответствующий, но на мэре – нет. Только не на нем.
Рядом с мэром ты неизбежно похож на кучку пыли, которую всего и делов-то, што вымести поскорее.
Он наклонился, штобы заглянуть мне прямо в глаза.
И спросил, словно просто из любопытства:
– Как ее зовут, Тодд?
– Што?! – Я заморгал, не понимая.
– Как ее зовут? – повторил он.
Он должен был знать ее имя, оно наверняка у меня в Шуме висит…
– Вы сами знаете, – огрызнулся я.
– Я хочу, чтобы ты мне сказал.
Я перевел взгляд с него на Коллинза. Тот стоял, скрестив руки на груди, и даже не пытался спрятать выражение рожи, которое одно радостно свалило бы меня на землю, без помощи рук.
– Еще раз, Тодд, – светло сказал мэр, – и буду очень признателен, если ты мне ответишь. Как ее имя? Этой девочки из иного мира.
– Если вы в курсе, што она из иного мира, – возразил я, – то уж точно должны знать, как ее звать.
И тут мэр улыбнулся. То есть по-настоящему взял и улыбнулся.
И это напугало меня больше, чем все остальное вместе взятое.
– Это так не работает, Тодд. Я задаю вопросы, ты отвечаешь. Итак. Как ее имя?
– Где она?
– Как ее имя?
– Скажете, где она, и я скажу имя.
Он вздохнул, будто я его крупно подвел. Кивнул Коллинзу. Тот выступил вперед и ответил мне еще раз под дых.
– Это очень простой обмен, Тодд, – пояснил мэр, пока меня рвало на ковер воздухом из пустого желудка. – Все, что тебе нужно сделать, – это ответить на мой вопрос. И все закончится. Очень простой выбор. У меня нет никакого желания причинять тебе боль, честно.
Я тяжело дышал, перегнувшись вперед; от боли в животе никак не получалось глотнуть достаточно воздуха. Я всем весом висел на веревках, чувствовал кровь на лице, липкую, подсыхающую, в глазах у меня подплывало от этого пятна света посреди целой комнаты тьмы… комнаты, из которой нет выхода…
В которой я наверняка и окончу свои дни…
В комнате…
Без нее.
И што-то во мне сделало выбор.
Если это конец, што-то во мне приняло решение.
Не отвечать.
– Имя ее вам известно, – сказал я. – Убивайте меня, если хотите, но имя вы и так уже знаете.
Мэр просто стоял и смотрел на меня.
Прошла самая долгая минута в моей жизни. Он смотрел, читал меня – читал, што я за свои слова отвечаю.
И тогда он направился к тому маленькому столику.
Я невольно посмотрел туда, но он стоял спиной, и не было видно, чем он там занят. Возится с какими-то вещичками… Металл стукнул по дереву.
– Я сделаю все, што вы хотите, – произнес он, и я понял, што он меня передразнивает, што это ко мне возвращаются мои же собственные слова. – Спасите ее, и я сделаю все, што вы хотите.
– Я вас не боюсь, – заявил я, хотя мой Шум заявлял обратное, гадая вслух, што же у него там на столе. – И умереть я тоже не боюсь.
Интересно, а за эти слова я тоже отвечаю?
Он повернулся ко мне – руки за спиной, не видно, што он там взял.
– Потому что ты мужчина, Тодд? Мужчина не боится умереть?
– Да, – сказал я. – Потомуш я мужчина.
– Если я ничего не путаю, твой день рожденья еще только через четырнадцать дней.
– Это просто цифра. – Я тяжело дышал, в желудке все неприятно подпрыгивало от говорения. – Это ничего не значит. Если бы я был в Старом свете, я бы…
– Ты не в Старом свете, мальчик, – оборвал меня Коллинз.
– Он вовсе не это имел в виду, мистер Коллинз, – молвил мэр, не отрывая от меня глаз. – Правда, Тодд?
Я смотрел то на одного, то на другого.
– Я уже убивал, – сказал наконец. – Я уже убивал.
– Да, уверен, ты уже убивал, – кивнул мэр. – И я вижу, как тебе от этого стыдно. Но все вопрошание в том, кого. Кого ты убил, Тодд?
Он растворился во тьме внешней, унося с собой то, што взял со стола.
– Или мне лучше будет спросить, что ты убил? – добавил голос у меня из-за спины.
– Я убил Аарона.
Я попытался проследить за ним, но не смог.
– О, правда?
Это отсутствие Шума – просто кошмар, особенно когда самого человека не видишь. Совсем не похоже на тишину девочек. Женская тишина все равно живая, деятельная, и Шум, грохочущий вокруг, придает ей форму.
(Тишина, ее тишина, и боль от тишины…)
(Нет, никакого имени, я не думаю об имени.)
Но мэр, как бы он это ни сделал, как бы ни добился того, што ни у него, ни у мистера Коллинза вообще нет никакого Шума, – он пустой, он мертвый. Ни формы, ни Шума, ни жизни – как камень, стена, крепость, которую тебе никогда не взять. Наверняка он читал мой Шум, но што можно знать наверняка, когда человек сделал себя из камня?
Но я все равно показал ему то, што он хотел видеть. Церковь под водопадом – я выставил ее вперед, на передний край Шума – и вполне настоящую драку с Аароном, битву, кровь. Я дерусь с ним и бью, и сшибаю с ног, и вынимаю нож.
И вонзаю нож Аарону в шею. Это я его туда вонзаю.
– Здесь есть правда, – задумчиво протянул мэр. – Но вся ли это правда?
– Вся.
Я поднял Шум громкой волной, штобы заглушить все, што он еще мог ненароком расслышать.
– Это вся правда.
– А вот я думаю, что ты мне лжешь, молодой Тодд. – Голос был все еще приятно удивленный.
– Я не лгу! – почти заорал я. – Я сделал то, чего хотел Аарон! Я убил его! Я стал мужчиной по вашим же собственным законам, можете теперь записывать меня в армию, и я буду делать все, што вы захотите, только скажите, што вы с ней сделали!
Мистеру Коллинзу явно подали сзади какой-то знак. Он шагнул вперед, занес кулак и…
(Я ничего не могу поделать)
Я дернулся от него с такой силой, што отъехал со стулом на несколько дюймов в сторону…
(заткнись)
Тумак так и не прилетел.
– Хорошо. – На сей раз в голосе было тихое довольство. – Хорошо.
Он снова куда-то пошел в темноте.
– Позволь, я тебе кое-что объясню, Тодд. Ты сейчас находишься в бывшем Соборе Убежища, в главном его помещении, которое со вчерашнего дня стало Президентским дворцом. Я привез тебя к себе домой в надежде оказать тебе помощь. Помочь тебе понять, как ты заблуждаешься в этой глупой, безнадежной борьбе против меня… против нас всех.
Голос плыл за спиной мистера Коллинза.
Голос…
На секунду мне показалось, што он даже не вслух со мной говорит…
А прямо у меня в голове…
но это быстро прошло.
– Мои солдаты прибудут сюда завтра во второй половине дня, – сообщил он все так же на ходу. – Сначала ты, Тодд Хьюитт, скажешь мне, што я желаю знать, а затем, в соответствии с твоим обещанием, будешь помогать в создании нового общества.
Он снова вышел в свет: руки – за спиной, што в них – неизвестно.
– Но к обучению, Тодд, нам нужно приступить уже сейчас. Вернее, к приучению. Нам предстоит приучить тебя к тому, что я тебе не враг.
Я так обомлел, што даже на секунду перестал бояться.
Не враг?
У меня даже глаза открылись во всю доступную им ширь.
Он мне не враг?
– Нет, Тодд, – мягко ответил он. – Не враг.
– Ты – убийца, – ляпнул я, не подумав.
– Я – просто генерал, – сказал он. – Не больше и не меньше.
– Ты убивал людей по дороге сюда! – Я так и вытаращился на него. – Ты поубивал всех в Фарбранче!
– В военное время часто случаются прискорбные вещи. Но война уже окончена.
– Я видел, как ты в них стрелял.
До чего же ужасна была эта прочность, эта весомость слов человека без Шума! Словно камень, который и с места не сдвинуть.
– Лично я, Тодд?
Во рту было кисло, я проглотил этот вкус.
– Нет, но эту войну начал ты!
– Это было необходимо. Чтобы спасти больную, умирающую планету.
Я дышал все быстрее, в мозгу подымался туман, голова тяжелела, но и Шум попутно краснел.
– Ты убил Киллиана.
– К огромному моему сожалению, – кивнул он. – Из него вышел бы превосходный солдат.
– Ты убил мою мать. – Горло у меня перехватило (заткнись), Шум налился горем и яростью, в глаза кинулись слезы (заткнись, заткнись, заткнись). – Ты убил всех женщин в Прентисстауне!
– Ты веришь вообще всему, что тебе говорят, Тодд?
Последовало молчание, настоящее, неподдельное; даже мой Шум задумался.
– У меня нет никакого желания убивать женщин, – сказал он. – И никогда не было.
У меня отвалилась челюсть.
– Нет, было…
– Сейчас не время для урока истории.
– Ты врешь!
– Ну, а ты все доподлинно знаешь, да?
Голос похолодел. Мэр покинул круг света, а мистер Коллинз выдал мне такого тумака в ухо, што я чуть не опрокинулся на пол.
– Ты ВРУН И УБИЙЦА! – заорал я во всю глотку.
В ухе адски звенело, но тут мистер Коллинз ответил мне с другой стороны – крепко, словно поленом, для симметрии.
– Я тебе не враг, Тодд, – повторил мэр во тьме. – Прошу, не заставляй меня так с тобой поступать.
В голове было так больно, што я промолчал. А што я мог ему сказать? Уж точно не то, чего он хотел. А за все остальное они из меня тут дух выбьют.
Это конец. А как иначе? Они не дадут мне жить. И ей тоже.
На этом все должно кончиться.
– Я очень надеюсь, что на этом все кончится, – голос мэра звучал чисто правдой. – Надеюсь, ты скажешь мне, что я хочу, и мы, наконец, сможем все это прекратить.
А дальше он сказал…
Дальше сказал…
Он сказал:
– Пожалуйста.
Я поднял глаза, моргая, всматриваясь сквозь наливающуюся подушкой опухлость.
На его лице была написана забота… почти мольба.
Какого черта? Какого трепаного, шлепаного черта?
И я снова услышал у себя в голове жужжание…
Не такое, как просто у чужого Шума…
Пожалуйста, как будто это я его произнес…
Пожалуйста, словно это мой голос, словно оно исходило от меня…
Рвалось из меня, давило изнутри…
Я почти сам хотел его сказать…
Пожалуйста…
– То, что ты думаешь, будто знаешь, Тодд, – голос мэра так и кружил у меня в голове, – все это неправда.
И тут я вспомнил.
Вспомнил Бена.
Как Бен говорил мне вот это же самое.
Бен, которого я потерял…
Мой Шум вскрепчал.
И отрезал его.
Молящее выражение разом пропало с мэрской физиономии.
– Ну, ладно. – Он слегка нахмурился. – Но не забывай, ты сам это выбрал.
Он выпрямился.
– Как ее зовут?
Мистер Коллинз ударил меня в голову так, што у стула две боковые ножки оторвались от пола.
– Как ее зовут?
– Ты и так это знаешь…
Бумм. Еще один удар, с другой стороны.
– Как ее зовут?
– Нет.
Буммм.
– Скажи ее имя.
– Нет!
БУМММ.
– Как ее имя, Тодд?
– ЕТЬ ТЕБЯ!
Ну, я не «еть», конечно, сказал, и мистер Коллинз так мне двинул, што мне чуть голову не оторвало. Стул, наконец, потерял равновесие, и я вместе с ним опрокинулся боком на пол. Я вывалился на ковер, а руки у меня по-прежнему были связаны, так што я уткнулся мордой прямо в Новый свет, што и ничего, кроме Нового света, собственно, и не осталось.
Я немного подышал в ковер.
Носки мэрских ботинок приблизились к моему лицу.
– Я тебе не враг, Тодд Хьюитт. – Ну надо же, еще раз. – Просто скажи мне, как ее зовут, и все это кончится.
Я набрал воздуху в грудь и тут же выкашлял его обратно.
Попробовал еще раз и сказал-таки то, што собирался сказать:
– Ты – убийца.
Молчание.
– Ну, значит, так тому и быть.
Ноги ушли. Мистер Коллинз сгреб стул с пола вместе со мной. Организм взвыл под собственным весом. Я снова сидел в круге цветного света. Глаза уже так запухли, што я и Коллинза-то с трудом различал, хоть он и стоял прямо передо мной.
Судя по звукам, мэр снова стоял у столика и што-то там двигал на поверхности. Царапнул металл.
Он снова рядом. Ну вот, после всего, што блазнилось, што обещалось, наконец он и здесь.
Мой конец.
Прости, подумал я. Прости, пожалуйста, прости.
Мэр положил мне руку на плечо, я дернулся прочь, но она никуда не делась, осталась там, крепко держа. Я не видел, што у него в руках, но оно приближалось, двигалось к моему лицу, што-то твердое, металлическое, с болью внутри, готовое заставить меня страдать и положить конец жизни, но где-то внутри есть нора, туда можно забраться, уползти подальше от всего этого, вниз, вглубь, в темноту, потому што это же все равно конец, конец всему, мне отсюда не сбежать, он меня убьет и убьет ее, и нет ни единого шанса, ни надежды, ни жизни, ничего.
Прости.
И мэр приложил мне к лицу пластырь.
Я ахнул от внезапной прохлады, отшатнулся от рук, но он мягко прижимал его к шишке у меня на лбу, ко всем ссадинам, к ранам на подбородке и по всему лицу, и его тело было так близко, што я чувствовал запах, запах его чистоты, древесный аромат мыла, дыхание из носа касалось щеки, пальцы трогали кожу почти нежно, обрабатывая опухлые глаза, рассеченную губу, я чувствовал, как почти мгновенно пластырь принялся за работу, как спадает опухоль, как обезболивающие проникают в систему, и я думал, какие же хорошие пластыри в Убежище, совсем как у нее, и облегчение пришло так быстро, так неожиданно, што у меня перехватило горло и пришлось проглатывать ком.
– Я не тот, кем ты меня считаешь, Тодд, – негромко произнес мэр, почти мне в ухо, накладывая еще один пластырь на шею. – Я не делал того, что ты мне приписываешь. Да, я попросил сына привезти тебя, но я не просил его ни в кого стрелять. Я не просил Аарона убить тебя.
– Ты лжешь. – Но мой голос был слаб, и я весь дрожал от усилий не пустить в него рыдание (затыкайся уже).
Мэр налепил еще пластырей мне на грудь и живот (все в синяках) – с такой лаской, што это было почти невозможно вынести, словно он и вправду не хотел сделать мне больно.
– Я действительно не хочу, Тодд, – ответил он. – У тебя еще будет время осознать, насколько это правда.
Он тихо двигался сзади, накладывал еще пластыри прямо поверх веревок у меня на запястьях, брал кисти, растирал, возвращал им чувствительность.
– В свое время ты научишься мне доверять, – говорил он. – Возможно даже, я смогу тебе понравиться. Возможно, когда-нибудь ты сможешь увидеть во мне что-то вроде отца, Тодд.
Мой Шум плавился от снадобий, от уходящей боли, и вместе с ней уходил, исчезал и я сам, словно мэр и правда наконец-то меня убивал, – но не наказанием, а заботой.
У меня больше не было сил гнать слезы из горла, из глаз, из голоса.
– Пожалуйста, – пролепетал я. – Пожалуйста.
Нет, я не знал, о чем я.
– Война окончена, Тодд, – говорил мэр. – Теперь мы будем строить новый мир. Эта планета, наконец-то, воистину примет свое имя, станет жить с ним в согласии. Поверь, когда ты все сам увидишь, ты непременно захочешь стать частью этого.
Я дышал темнотой.
– Ты мог бы вести за собой людей, Тодд. Ты и вправду совершенно особенный мальчик, ты это уже доказал.
Я дышал, я старался держаться за воздух, но все равно ускользал, таял, куда-то падал.
– Откуда мне знать? – Голос треснул, смазался во што-то не совсем реальное. – Откуда мне знать, што она вообще еще жива.
– Ниоткуда, – сказал мэр. – Тебе придется поверить мне на слово. Я даю его тебе.
Он ждал.
– А если я это сделаю, – прошептал я. – Если сделаю, што вы хотите, вы спасете ее?
– Мы сделаем все необходимое, – ответил он.
Без боли ощущение было такое, словно у меня нет больше тела… словно я – призрак, сидящий на стуле, слепой и вечный.
Словно я уже умер.
Потомуш откуда тебе вообще знать, што ты жив, если у тебя ничего не болит?
– Мы – это выбор, который мы делаем, Тодд. Не больше и не меньше. Я бы хотел, чтобы ты выбрал правильно. Скажи мне, Тодд. Я бы очень этого хотел.
Под пластырями царила тьма.
Только я, один, во мраке.
Я и этот голос.
Я не знал, што мне делать.
Я ничего больше не знал.
(што. я. делаю?)
Но если шанс все-таки есть, хотя бы какой-то…
– Неужто это правда такая жертва, Тодд? – Он слушал мои мысли. – Сейчас, когда прошлому настал конец? Когда начинается будущее?
Нет. Нет, нельзя. Он врун и убийца, и плевать, што он там говорит…
– Я жду, Тодд.
Но она, может быть, еще жива. Он вполне мог сохранить ей жизнь…
– Это твоя последняя возможность, Тодд.
Я поднял голову. Пластыри слегка отстали, я сощурился навстречу свету, туда, где должно быть его лицо…
Оно там было. Пустое, как всегда.
Пустая, безжизненная стена.
С тем же успехом можно разговаривать с бездонной ямой.
С тем же успехом я мог быть этой бездонной ямой.
Я отвел глаза. Я уставился в пол.
– Виола, – сказал я ковру. – Ее зовут Виола.
Мэр испустил долгий блаженный выдох.
– Молодец, Тодд, – сказал он. – Я тебе очень благодарен.
И повернулся к мистеру Коллинзу.
– Под замок его.
