Читать книгу Воскресение – Первый день - Павел Анатольевич Глибчак - Страница 1

В начале было Слово, и Слово было у Бога,

и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога.

Все чрез Него начало быть, и без Него ничто

не начало быть, что начало быть. В Нем была

жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет

во тьме светит, и тьма не объяла его.

ЕвАнгелие от Иоанна

Пусть не говорит грешник, что он не согрешил, потому что горящие угли возгорятся на голове того, кто говорит: «Я не согрешил перед Господом Богом и славою Его». Господь знает все дела людей, и начинания их, и помышления их, и сердца их.

Он сказал: «Да будет земля» – и земля явилась, «да будет небо» – и было. Словом Его сотворены звезды, и Он знает число звезд. Он созерцает бездны и сокровенное в них. Измерил море и что в нем. Словом своим он заключил море среди вод и землю повесил на водах. Он развернул небо как шатер и закрепил его. Он разместил источники вод и озера на вершинах гор для низведения рек с высот, чтобы напоить землю. Он сотворил человека и вложил в тело его дух, жизнь и разум, и дыхание Всевышнего.

Всевышний знает намерения и помышления человека, что он хранит в сердце своем. Он видит, когда вы грешите и хотите скрыть грехи ваши! Потому Господь совершенно точно и ясно, как день и как солнце, видит все дела ваши, и неминуемо обличит всех грешников, и будут они посрамлены, когда грехи их откроются перед сынами человечества и беззаконники предстанут и осудятся обвинителями в тот день воскресения.

* * *

2744 год до Рождества Христова

Земля пребывала в ночи во всем своем великолепии лунного очарования. Она почивала, как юная дева, отдыхая от дневных забот своих, укрывшись одеялом небесным, и одеяло то было украшено россыпью звезд, которые игриво создавали узоры созвездий и как будто разговаривали шепотом между собой, боясь нарушить сон этой колыбели жизни. И казалось, что никто и ничто не может помешать этому дивному великолепию, которое было создано с такой нежностью, неповторимостью и божественной мудростью. И все это волшебство было подчинено в действии и движении своем точному исполнению законов вселенной как отдельно в каждом из ее проявлений, так и в их организованном шествии.

В тусклом свете не было видно жизни, как будто все замерло в ночи, повинуясь ее естественному ритму, когда спят все животные, рыбы, птицы и прочие гады, беспрекословно преклоняясь перед властью тьмы. И даже филин, спрятав свое тело в зарослях высокого дерева, не решался лишний раз заявить о своей природе ночного охотника, чтобы не быть замеченным во мраке, не доверяя ему полностью. И только около логова волков с определенной частотой доносились то одинокие, то многоголосые завывания, восхваляющие ночное светило. И луна не противилась этому, она ценила своих поклонников, стараясь светить еще ярче, разбивая грандиозные планы тьмы.

На поверхности земли в отражении звезд могущественно пребывала гора, верхушка которой касалась облаков и пронзала эту синеву, оставляя следы своего возмущения на лоске голубого бархата. И только свет звезд, падая на склоны и непреступные скалы, разбиваясь о их крепость, изобличал стальную кольчугу ее одеяния. Но не стояла гора на месте, а двигалась поступью барса, медленно и бесшумно скользя по поверхности земли. И вот луна осветила холодным лучом истинную сущность горы – это был Сатана в обличии дракона.

Всем своим видом дракон сообщал о неприступности. Одетый в платиновые доспехи, он источал силу и великую власть над землей. И хвалясь могуществом и неуязвимостью, он силою своей обольщал живущих на земле. И был о семи головах, и каждая из оных не была похожа на другие. И хранили в себе грехи человечества, которые искрились в глазах дракона, переполняясь ужасами и страхами людей. Каждая голова имела по одной тысяче глаз, и общее количество было семь тысяч, отражающих пороки человеческие. Так, в первой голове селились ложь и лжесвидетельство, во второй – злые помыслы и ненависть, в третьей – обольщение, любодеяния и прелюбодеяния, в четвертой – коварство и лесть, в пятой – безумство и убийство, в шестой – воровство и обман, в седьмой – гордость и богохульство.

Глаза дракона видели пути всякого, кто алчил чужого добра, чьи пути вели в засады для убийств, где поджидаются непорочные без вины, чтобы завладеть имуществом их, и ноги их бежали ко злу и спешили на кровопролитие. И рыскали и покушались, и погрязли во лжи, расставили сети на праведных и вели их в суды продажные, и пытали под общее ликование.

Дыхание дракона смердело, смешиваясь со смехом коварных и хохотом нечестивых грешников на фоне тысячи криков людских и молений о спасении.

И поднялся ветер с востока, и листья с деревьев отлетали, как осенью, как будто убегая и скрываясь от погони, и ложились и прятались в зарослях стеблей созревшего хлеба. И пригнал этот ветер облака тучные, налитые тяжестью, и становилось их все больше и больше, как войска несметного, подступающего к городу осаженному. И покрывало бархатное с узорами было свернуто и убрано, и лунный свет не проступал сквозь завесу.

В свете сверкающем молний пронзающих был виден силуэт дракона, который с негодованием поднял головы свои к небу, а туловище прижал к земле. Он изменился в образе своем, и недовольство его перерастало в гнев и настороженность. И, как будто огрызаясь, языки пламени вырывались из пастей как предупреждение о готовности вступить в битву.

Но ветер стал утихать, и земля восставала порослью своей, и небо успокоилось, так что уже только изредка были слышны громовые раскаты. Небо вдруг обелилось ослепляющим светом и залило пространство земное, как будто миллионы брильянтов, рубинов и изумрудов осыпались на поверхность ее. И даже дракон в свете этом украсился блеском камней драгоценных и сменил свой гнев на покорность.

С небес раздался голос. И голос был настолько величественным и повелевающим, что никто и ничто не могло сопротивляться ему.

– Сатана! – прозвучало с небес призывающе. Отчего дракон еще больше прижался к земле и преклонил головы свои, но две из них делали это нехотя, слегка оскалившись.

И отвечал Сатана:

– Да, Господи Боже, что тебе до меня?

– Откуда ты идешь и куда следуешь?!

– Я ходил по земле и обошел ее, и вот я здесь!

– Скажи мне, – продолжал Господь, – видел ли ты в землях Сирийских раба моего по имени Финеес, обращал ли ты свой взор на него?

– Зачем тебе, Господи? Какое тебе дело до этого смертного?

– Забота моя заключается в том, что нет на земле человека, равного Финеесу в вере его к Господу во всех делах праведных.

Услышав слова эти, дракон наполнился грудью и издал смех – коварный и двусмысленный, и лукавство проступило на нем.

– Что в этом смешного, или ты знаешь более меня?! – рассердился Господь.

– Что же в этом необычного, Господи? – отвечал Сатана. – Не благодаря ли твоей заботе раб твой Финеес был огражден со всех сторон от бед и печалей? Не оттого ли, что любовью твоей и благостью окружен, дом его и дела под защитою? Не оттого ли, что ты наставил его идти путем праведным и удаляться от зла, он так богобоязнен?

– Но протяни к нему руку твою, – продолжал Сатана, – и прикоснись ко всему, что дорого ему, будет ли он благодарить тебя и сохранит ли преданность вере своей?

Тогда говорит Господь Бог Сатане:

– Знаю я тебя более чем кто во вселенной. Ядом смертельным пропитаны слова твои, хоть ты и хитер, умеешь сеять зерна сомнения в душах невинных, отворачивая лица праведных в сторону погибели, но так тому и быть. Вот все, что есть у Финееса, и сам он я отдаю в руки твои для испытания.

* * *

Финеесу в то время исполнилось пятьдесят шесть лет. Был он высок ростом, крупные руки были полны сил, карие глаза светились от веры его, и волосы на голове и бороде были густые и черные, как смола. Он носил длинный хлопковый халат, украшенный росписью вышитых нитей, который аккуратно был заправлен в алый шелковый пояс.

Имел он к возрасту своему восемь детей – пятерых сыновей и трех дочерей, и все они жили в мире семьями своими и любили друг друга, и почитали отца и мать. И хозяйство его было обширным, рабов более ста, и пасли они скот его, которого было двенадцать тысяч голов.

Верою и мудростью Финеес был уважаем в землях Сирийских, и многие приходили к нему за советом, и всем он старался помочь и никому не отказывал. И нищих и убогих принимал у себя, кормил голодных и давал кров страннику.

Любил Финеес сидеть у ворот дома своего и размышлять о Господе и делах великих и благости его, и любил он Господа более всего.

Сатана тем временем, скрывшись от лица Господа, послал беды и несчастья на Финееса для испытания веры, и погнал войско народа Хананейского в земли Финееса и детей его.

Народ Хананейский славился жестокостью ко всем иноплеменникам. И не было числа их бесчинствам, они брали силою все, что им не принадлежало, проливая кровь праведников безмерно. Они были прокляты Господом Богом, и Господь закрыл на них глаза свои. Народ безумный поклонялся идолам и истуканам, вырезанным из дерева и окрашенным кровью человеческою. Не гнушались они приносить в жертву истуканам своим жизни сестер и братьев. А лица свои звериные прятали под масками и думали, что не узнает их Господь и не накажет за убийства подобных себе.

И набежали они под покровом ночи, и разорили землю Финеесову, подожгли дома детей его, убили сыновей и увели дочерей за собой. Убили рабов и забрали стада. И только Финеес и жена его и несколько рабов остались в живых. Но и этого было мало Сатане. Он поразил тело Финееса язвами глубокими от ног до головы, и мучили они его непрерывно.

И упал тогда на колени Финеес, и взмолился к Господу Богу, и кричал к небесам нечеловеческим голосом, так что даже любящие его люди были напуганы. Подняв свои ослабшие руки, он призвал к Господу:

– Господь, отец мой небесный! Я принимал дары твои и благословлял тебя за это. Я купался в милости твоей и восхвалял щедрость твою. Я молил о снисхождении твоем ко всем начинаниям моим, и ты щадил меня. Я приносил тебе жертвы, и ты прощал грехи детей моих. Неужто я отвергну и не приму гнев твой, что ты уготовил мне? И не сочту за должное нести долю мою?!

* * *

Прошло четыре недели со дня, темного для Финееса, и друзья его давние, услышав о бедствии друга своего, прибыли в город к нему. Звали друзей Нафан и Елисуа, и были они не менее набожными и святили Господа Бога в молитвах своих. Нашли они друга своего на окраине города и ужаснулись от вида его. Уже месяц не вставал с колен и не сходил с места того. Руки уже не поднимались к небу, и пальцы стерлись от песка до крови. Некогда нарядный халат обвис на исхудавшем теле ветошью, и лохмотья разорванные колыхались на ветру. И волос поредел и обелился. Все тело, покрытое язвами, источало запах гнили, и лицо его – окаменевшее, в морщинах – уже не могло сопротивляться палящему солнцу. И только глаза его еще могли двигаться, но не было уже в них видно той веры и жизненной силы.

Друзья, подойдя к нему ближе, упали рядом на колени и вскинули руки к небу, искренне заплакали и взмолились:

– Господь наш, где милость твоя?!

Так сидели они до вечера и молились о спасении души его.

Солнце, приближаясь к земле, окрасилось в багрянец, отражалось лучами в неровностях песчаного настила так, что цвет песка менялся с бледно-желтого на коричнево-красный, и тень от пробегающего в неизвестном направлении скорпиона становилась четкой и устрашающе великой. Вокруг все успокаивалось и утихало, как будто немного загрустив об уходящем дне.

Финеес поднял свой взгляд в сторону солнца и начал говорить:

– Господи Боже, за что наказываешь меня? Зачем позволил родиться на земле грешной? Мать моя рожавшая несла муки и мучения при родах моих и далее. Когда я был мал, болезни и хвори не покидали меня, и не было числа страданиям родителям моим. Детство мое проходило впроголодь, родители, находясь в рабстве у князей неправедных, растратили здоровье и жизнь свою и оставили меня в юном возрасте. И далее, когда я пас стада господина моего, напал на стадо лев, и я не побоялся вступиться за имущество не свое, и лев не убил меня, но потрепал так, что сбежавшиеся пастухи не верили, что выживу, так как кости виднелись в ранах моих. И в течение трех месяцев люди сердобольные заботились о жизни моей, и не умер я. И когда мне исполнилось двадцать лет, князю нужна была армия, чтобы выступить на защиту земель. Я участвовал в битвах и сражениях по воле своей, и получил многочисленные раны и увечья, и тогда ты, Боже, не дал погибнуть. А когда я получил свободу и землю в награду от князя за храбрость и преданность свою, то не скрывался от опасности за спинами рабов моих и не единожды отражал с народом набеги язычников и идолопоклонников, прогоняя из земель своих, и получил в обороне рану опасную, и пять месяцев супруга моя и дети ухаживали и перевязывали меня, и тогда, Господи, ты не дал мне сгинуть.

– И теперь, пройдя через все эти испытания и дожив до сего дня, я умоляю тебя, Господи Боже! Забери жизнь мою, пускай земля станет домом моим, для чего мне жить более, нет сил терпеть эти язвы непреходящие. Жена моя уже не подходит ко мне, и слуги пугаются зова моего. Я стал посмешищем для людей, говорят: «Проклял его Господь». Дети на улице дразнят меня и кидают камни, и те, кто когда-то нуждался во мне, проходят мимо дома моего. Душа моя раздирается, Господи! Услышь молитвы мои, избавь мое тело и душу от мучений бесконечных, обрати свой взор, пускай закончатся дни жизни моей!

Слушали это друзья его, и сердца их рыдали от жалости к Финеесу, и видели, как вера оставляет его. И стал отвечать ему Нафан:

– Видим, Финеес, мы горе твое, видим мы несчастья твои, но просим не впускать отчаянье в сердце разбитое! Кому как не тебе знать, что отчаиваться не от Господа идет, а от Сатаны, оно приводит к смерти неминуемо. Ты и сам сотни раз словом укреплял расслабленных, ты искренне помогал многим найти веру в Господа, убеждениями своими показывал дорогу праведную заблудшим. В терпении и кротости испытывается вера наша. И то, что тебе кажется долгим и невыносимым, и мучения твои не имеют срока, то этим ты пытаешься жалеть себя и думаешь отсрочить испытание свое. Нет у Господа наказания временем – то, что для нас сотни лет, то для Господа как один день, и один день нашей жизни может в повелении его казаться тысячелетием. Когда жизнь твоя полна добра и счастья, умиляйся и благослови Господа за милосердие. Но если наступили дни мрачные и горькие, молись Господу о том, чтоб не оставил тебя, раз ты еще жив, размышляй и думай о жизни своей. Ибо все сделал Господь так, чтобы не смог человек против него ничего сказать. Обратись к Господу с молитвою о спасении души твоей, и Господь не отвернет лица своего, он облегчит мучения твои, он перевяжет раны и успокоит душу и сердце. И как прежде ты вдохнешь полною грудью, жизнь твоя начнет радовать, и дом твой снова будет полон, и ты станешь славить Господа за милосердие его!

И отвечал Финеес друзьям своим:

– Зачем вы меня успокаиваете, зачем еще более вводите в смятение помыслы мои? Говорите мне о том, что я и сам знаю не менее других. Что вы можете видеть и знать о горе моем? Кто из вас терял всех отпрысков своих, в которых души не чаял и растил в заботе и нежности? Кто мне вернет сию утрату – Господь? Но где он?! Я взываю к нему, и он не отвечает мне. Я более жизни любил детей своих, я вскармливал их свежим хлебом и утренним молоком и воспитывал их в законе Господнем, чтобы чтили Господа Бога нашего. Но что я имею теперь, когда душа моя раздавлена и жизнь падает в бездну?! Хозяйство мое разорено, и дети не постучат в дверь дома отца своего. К чему пустые речи о справедливости Господа? Я жизнь свою не отвращал от путей и заповедей Господа, и наставлений родителей своих о Боге могущественном и милосердном не забывал. Но что я видел под солнцем вокруг себя – людей безбожных, не чтящих заповедей святых, что утверждают в словах своих, что нет Господа, и ведут свою жизнь праздно, и унижают рабов своих, и не слушают старцев, и богатеют более, и дети их розовощекие получают удовольствие от жизни беззаботной. И нет на них Господа, и не наказывает он их за отречение и грехи бесчисленные. Когда покарает их Господь?! Чем подтвердит справедливость суда своего? Когда поразит души надменные и затворит их тела тленные в тюрьмы на погибель? Пускай ответит мне Господь на слова мои, если я ошибаюсь в рассуждениях моих!

Когда умолк Финеес, стал отвечать ему Елисуа:

– Прошу тебя, Финеес, друг мой любимый! Как брата прошу и умоляю, оставь рассуждения греховные, что льются от гордыни. Горе пеленой закрыло глаза твои, и не понимаешь, что говоришь против Господа нашего. Речью бессмысленной ты только разгневаешь Всевышнего. Зачем ты призываешь к ответу его? Не будет он отвечать на пустословие твое, что сравнится с безумством идолопоклонников, не знающих Господа и путей истинных. Кому как не тебе известно об участи живущих в беззаконии. Видит Бог их поступки нечистые, как унижают слабых и оскорбляют добрых, и как пиры их превращаются в сатанинские возлежания, полные срама. Видит Господь, как не подают они нищим и радуются богатству своему, видит, как убивают невинных и лгут в судах и откупаются золотом своим проклятым. Господь не оставит их без наказания, не уйдут от расплаты, и будет она жалящая, как укус змеи, только во сто крат, и пылающей, как угли, только во сто крат. И будут прокляты дети их, и родятся они, чтобы быть рабами кому, и войнами на смерть. Хоть они и постятся перед Господом и показывают окружающим праведность свою, не нужны Господу их доказательства лукавые и посты притворные. Вот пост, что Господь определил им: пусть снимут оковы с рабов праведных, вернут суды по правде осуждающие, а не по положению, и делают доброе и Богу угодное. Иначе сорвет Господь их накидку тонкую и обнажит их черноту внутреннюю, где черви плодятся и трупом смердит. И развеется как прах тело прогнившее, и рассеются по земле как пауки напуганные. И тогда увидят праведники суд истинный и возрадуются и будут петь Господу.

А не приближается расплата скорая, потому что милостив и терпелив Господь, и любит он все свои создания без лицемерия одинаково, и ждет он их как детей своих, что, быть может, одумаются и обратятся в дом Господа.

Финеес поднял голову и протянул из последних сил руки к небу и сказал с надеждой:

– Господи, зачем все мучают меня, чем я прогневал око твое?! Не нарушал я заповедей твоих, не обманывал, не воровал, не грабил, не создавал идолов мертвых. Всю жизнь нес наследие – как угодное мне, так и посланное в испытание веры. И не убегал от опасности, и не искал путей кривых и лукавых. В собраниях и в народе славил имя твое и поучал нечестивцев, сердцами подгнившими поносящих Господа. Мудрецов, что прикрывались в безумиях мудростью своей, я обличал перед народом. Не мог смотреть на наказания несправедливые и всячески препятствовал их исполнению. Господь мой, преклони ухо свое к слову моему! Если бы все было как раньше, когда я был полон сил и имел уважение в народе, и приглашали в советы премудрых, и держал там речи разумные, и не перечили мне, а слушали. И люд простой и повыше не оставлял дома моего и желал наставлений, родные мои и прислуга любили меня за справедливость и заботу во всем. Но не вернешь уже почестей былого и заслуг минувших, и не вернешь ласки близких и родных. И надежда – друг самый верный, весь век прошагала со мною, и та не выносит упадка моего. Что надежда моя, если видишь, что будет и чем закончится, то и не на что надеяться, но если не знаешь, что ждет, и веришь в справедливое воздаяние и милость Всевышнего, то и надежда твоя велика. Но как вера уже слаба в растерзанном теле моем, то и надежда рассеивается, как туман утренний.

Руки Финееса упали на песок, и голова следом склонилась пуще прежнего.

* * *

Солнце, убегающее за горизонт, остановило свой естественный ход, оно замерло на месте, как будто пытаясь зацепиться лучами за край земли, чтобы не сорваться в бездну. Но оно точно знало, что не может отправиться далее.

Облако огромное, словно корабль небесный, повисло над Финеесом, Нафаном и Елисуа, и свет божественный из облака осыпался камнями драгоценными, и голос Господа встревожил землю:

– Кто этот смертный раб, что бросается словами неразумными и тешит свое самолюбие?! Готов я ответить на речи твои обезумевшие и тяжбу бессмысленную, но если ты мне ответишь сперва! Можешь ты мне ответить, каковы размеры вселенной и по каким законам она пребывает? Можешь знать, как я ее создавал? Почему солнце светит днем, а луна ночью? Как я разделил землю, море и небо? Сколько дождя и снега должно выпадать в периоды из хранилищ моих? Сколько песка рассыпано по берегам морским? Как устроить реки и озера, чтобы они напоили всю землю? Что таит земля в глубинах своих?

– Ты не знаешь ничего об этом?! – продолжал Господь вопрошая. – Может, ты сосчитаешь количество деревьев на земле? Или расскажешь, почему одни из них приносят плоды сладкие, а другие смертельные? Ответить, почему каждое живое существо, рожденное на земле, знает свое назначение, а человек, которого я поставил правителем мира, приходя на землю, ничего не разумеет?! Как пчелы в ульях имеют каждая работу свою, и ничто не нарушает порядка в том? Почему волк загоняет добычу стаями, а ягуар в одиночку? Или ты знаешь, как я создавал павлина и раскрасил перья его? Может, ты знаешь, почему я создал слона самым сильным на земле и он подчинился человеку, а улитку – самой слабой, но она не покорится ему? Как ты тогда можешь знать, что есть Бог и помыслы его и что значит справедливость Господа?!

И отвечал Финеес Господу и обратился:

– Господи Боже, знаю я лишь то, что все тебе возможно, и никто не может тебе помешать в делах и намерениях. Кто такой человек, что ты общаешься с ним? Не во власти человека и то благо, чтобы есть и пить и услаждать душу от трудов своих. Господи! Прости мою душу грешную, говорил я о том, что сам не понимал, и не задумывался о чудных творениях твоих. Раскаиваюсь я перед тобой, и впредь я буду спрашивать и ждать ответов твоих. Раньше я только слышал о тебе, теперь же мои глаза видят тебя. Господь да пребудет во мне на веке!

* * *

Наше время (Европа)

Район Ридмоунда расположился у границ города Карнест и считался пригородом этого молодого и развивающегося центра. Молодого, потому что лет ему исполнилось сто пятьдесят три, и по меркам старой Европы он только что преодолел младенчество. К гордости своей, город смог снискать популярность научными институтами, передовыми производствами, а также Карнестским университетом истории и искусств. Город был похож на сити-центр с развитой и отлаженной инфраструктурой, с офисными невысокими зданиями, лабораториями, производственными площадками, который приходил в движение в рабочие часы и затихал по окончанию. Дома тружеников этого чудного города – менеджеров, научных сотрудников и прочих работников – располагались вдали от шума и суеты, например, в Ридмоунде, где проживало около семи тысяч человек.

Ридмоунд был любим своими жителями за компактность, чистоту, четкость линий устроенных улиц и домов, близость к природе и общую атмосферу доброжелательности и уважения. Поселение Ридмоунд в своем обустройстве повторяло многие похожие на него, но все же имело одну особую достопримечательность – церковь, которая являлась завершающим украшением этого стройного ансамбля.

Наступило субботнее утро, и, как прочие до него, для жителей Ридмоунда оно не могло изменить их привычного течения дел, когда они просыпались на полчаса раньше, чем в обычные дни, наряжались в чистые выходные костюмы и платья, которые были заботливо приготовлены еще с вечера, завтракали черным кофе с молоком и круассанами с вишневым джемом. И полными семьями покидали свои уютные дома и шли в сторону церкви.

В это утро дул легкий ветерок, который принес пьянящий запах свежескошенной травы. Под его напором нехотя колыхался и поскрипывал флюгер, но выше его на вершине купола расположился крест медного блеска. Это была вершина Ридмоунда, с которой можно было обозревать весь городок и даже заглянуть за его границы.

Церковь стояла в центре Ридмоунда, ее свежевыкрашенный фасад в утренние часы отливал светло-голубой сиренью, что не оставляло никого без изумления. По периметру стен были встроены высокие, почти до крыши, окна, по четыре с каждой стороны, оканчивающиеся полукругом. Входные двери, выполненные из тяжелых пород дерева, украшенные вырезанными крестами, словно верные стражники, наблюдали за входящими прихожанами. Внутреннее убранство не позволяло быть чему-то лишнему, все было строго и с определенной значимостью. Посередине был проход, по обеим сторонам которого расставлены ровными рядами массивные деревянные лавки со спинками. Далее находился невысокий подиум, в центре которого возвышался символ веры – распятие Иисуса Христа, выполненное также из дерева, высотой более двенадцати футов. Фигура Христа, прикованная к кресту, точно отражала боль и страдания давно минувших событий.

Задняя стена церкви была выполнена в виде огромного витража, составленного из тысяч цветных стекол, мозаика которых создавала масштабную картину битвы Ангела и дракона. Именно через него солнечный свет врывался в церковь и разрезал остатки мрака, оттеняя члены объемного тела Христа, оживляя его.

Жители Ридмоунда, приветствуя и уважительно пропуская друг друга, рассаживались на привычные места. Происходило все это шатание с такой точностью и слаженностью, закрепленными не одним десятком лет, что хватало менее десяти минут, чтобы зал заполнился и двери прикрыли. Прихожане вполголоса делились между собой впечатлениями о прошедшей неделе, и только редкие крики детей нарушали всеобщую идиллию.

Во втором ряду слева, как и всегда, устроилась семья Стаунов – профессор Эдвард и его супруга Лиз. Они были немолоды, обоим лет немногим за пятьдесят. Профессор Эдвард Стаун имел серьезный вид, но не отталкивающий, скорее располагающий. Его четкая осанка и сдержанность в движениях претендовали как минимум на звание лорда в Английском собрании. Строгий в широкую клетку шерстяной костюм выходного дня, замшевый под цвет его галстук и накрахмаленные манжеты с желтыми запонками требовали доставить для их хозяина неотъемлемый аксессуар – золоченую трость из черного камня. В целом лицо профессора сохраняло уверенность. Глаза серо-голубого оттенка подчеркивали светлоту его мыслей. Волосы были уложены с пробором на бок, и густая борода с небольшой сединой выглядела ухоженной. Черные отполированные до блеска туфли говорили о многом. Он являлся действующим преподавателем Карнестского университета истории и искусств. Своими научными трудами и работами он заведовал кафедрой истории религии и был известен далеко за пределами родной страны.

Супруга профессора Лиз старалась ни в чем не уступать своему любимому мужу – ни ростом, ни осанкой, ни сдержанностью мыслей. Когда они с мужем были моложе, чужие люди часто принимали их за брата и сестру, на что они только хихикали и улыбались. Лиз одевалась в длинные до пят платья в стиле минимализма и туфли-лодочки. Единственным ее украшением была заколка в виде стрекозы, расшитая цветным бисером, при помощи которой она собирала в хвост длинные светлые волосы. На лице отсутствовал макияж, либо его было совсем мало, так что лицо казалось слегка бледным и на фоне него выделялись голубые как небо глаза и умело подведенные брови.

Вот на главном подиуме этой божественной сцены появился священник и, заняв место за церковной кафедрой, прокашлялся и обратился к залу:

– Братья и сестры, в этот субботний день я очень рад приветствовать всех вас в церкви, чтобы нашей многочисленной общиной мы смогли помолиться Господу отцу и Господу сыну Иисусу Христу!

Он сделал паузу, как будто ожидая ответного приветствия, но, не дождавшись, продолжил:

– И попросить о прощении грехов и о спасении души нашей и о милости Господа. Поэтому прошу вас, братья и сестры, очистить свои помыслы, отвергнув ненависть и ложь, и говорить только правду, и отбросить лукавое. Всякое раздражение, злоба, ярость, гнев да искоренятся у вас. Будьте добры и сострадательны, прощайте друг друга, как и Господь Бог простил грехи ваши плотские, не пожалев сына своего, пострадавшего за нас.

Священник остановил речь, сделал несколько глотков воды. Пробегая глазами по залу, он встретился взглядом с профессором и расплылся в улыбке, но, опомнившись, сдвинул брови и стал читать:

– «Отбросив всякую нечистоту, как новорожденные младенцы возлюбите это чистое словесное молоко, чтобы от него получить спасение Господа. Ибо вы познали его благость. То угодно Господу, если верующие, думая о Господе, переносят скорби и страдания. Вы к тому призваны, потому что Христос страдал, оставив нам пример, чтобы мы шли по следам его…»

Служба продолжалась около часа, и логическим ее завершением стала молитва во славу Господа. Прихожане встали и так же слаженно стали покидать церковь. Профессор Стаун с супругой продвигались к выходу, когда их остановил голос священника:

– Профессор, прошу вас, не спешите уходить, у меня к вам разговор!

Священника звали Алексис. Когда он спустился с подиума, то величие его вместе с ростом снизилось примерно на двадцать сантиметров. Приближаясь быстрой, по-утиному неуклюжей походкой, он путался в своем одеянии, запинаясь о сутану, а его круглый силуэт и отсутствие волос на макушке напоминали персонаж рассказа о защитнике бедных Робине Гуде – его друга священника Тука.

– Профессор, хорошо, что я догнал вас, мы не виделись уже три недели! – немного с отдышкой говорил он.

– Алексис! Друг мой, вы же знаете, что я не ушел бы, не повидав вас, – профессор улыбнулся и приобнял Алексиса.

Немного придя в себя, Алексис обратился в сторону Лиз:

– Дорогая Лиз, рад вас видеть, вы все хорошеете и цветете, как ландыш ранней весной!

На лице приветственно кивающей Лиз проступил розовый румянец от стеснения, она уважала Алексиса как священника, но за все годы не могла привыкнуть к его комплиментам.

– Лиз, может, ты пойдешь домой, а мы с Алексисом немного побеседуем? – спросил профессор и, видя, как она удаляется, вернул свой взгляд к Алексису.

– Профессор, вы помните наш последний разговор о том, что не могли бы вы выступить со своими научными трудами перед прихожанами?

– Да, Алексис, я помню, что обещал подумать о вашей просьбе, – профессор сделал паузу, рассматривая, как становится светлее в улыбке Алексис, – но как это не печально, вынужден отказаться.

Алексис, привычно сдвинув брови, увеличил натиск:

– Я понимаю, профессор, что вы имеете определенную нагрузку, нехватку свободного времени по причине частых командировок. Но я думаю, что для человека, истинно верующего, как вы, будет божественной благодатью выкроить немного времени для всеобщего блага! – взгляд Алексиса сменился на прищуренный в ожидании «да».

– Если бы дело было только во времени, – защищался профессор. – Я не могу этого сделать по причине именно веры и моей богобоязненности.

От этих слов у Алексиса окончательно застыло лицо, и только маленькие глазки начали хаотично бегать, пытаясь прочитать то, что не понимал их хозяин.

– Я вам сейчас объясню, – продолжал профессор. – Мои труды о божественности сотворения сформулированы на попытках научного подтверждения различных теорий и исторически сложившихся религиозных верований, которые в своем оконченном виде не имеют неопровержимых доказательств и утверждений, что в ряде случаев после моих выступлений на научных конференциях или в духовных собраниях приводит к спорам и неоднозначной реакции как со стороны духовенства, так и со стороны приверженцев материализма. Поэтому с целью избегания негодования прихожан нашей церкви к нам как организаторам этого, так сказать, эксперимента, предлагаю отложить вашу затею до лучших времен.

Когда профессор закончил, Алексис так же продолжал недоумевать. Хоть он и стал кивать головой, соглашаясь, но глаза так и не прекратили этот безумный бег.

– Тогда до свидания, увидимся в следующую субботу, передавайте привет вашей драгоценной супруге!

Профессор, воспользовавшись паузой, медленно попятился назад и направился в сторону своего дома.

* * *

Прекрасный день набирал обороты, солнце стремилось к зениту. Проходя по родной улице, профессор радовался ухоженности лужаек и кустарников и тому, с какой заботой жители городка создают атмосферу уюта. Он думал о том, что завтра отправится в очередную командировку на пять дней, и ему совсем не хотелось покидать этот уголок земного счастья. Приближаясь к дому, он услышал шум работающего электроинструмента. Поднявшись по крыльцу, он вошел в дом и задержался у дверного проема на кухню, где стояла Лиз, управляясь с нарезкой овощей на кухонном столе. На ней был фартук с цветочной композицией, аккуратно завязанный на бантик сзади, нежно обнимающий ее тонкую талию. Она готовила обед, и запах приправленного цыпленка доносился из духового шкафа.

– Я пришел!

Лиз повернулась к нему и радостно улыбнулась:

– Хорошо! Ты вовремя, скоро будем обедать.

– А что за шум за домом, ты не знаешь?

– Я думаю, что это наш сосед Марк продолжает обустраивать свой задний двор, – не отвлекаясь от салата, предположила Лиз.

Участки были разделены невысоким забором, так что любопытные могли видеть, что происходит у соседей. Подойдя к забору, профессор наблюдал следующую картину: группа работников под пристальным наблюдением соседа Марка сверлила, носила, стучала, торопясь удовлетворить требования заказчика. Они завершали работы по облагораживанию некогда раскопанной территории заднего двора. Профессор знал, что это был не просто процесс по мощению дорожек и укладке травяного грунта. Это была маскировка. На глубине более двенадцати футов скрывался недавно построенный бункер, который был задуман Марком и исполнен по законам военного времени и включал в себя склад с запасом продовольствия, комнату для отдыха на четыре человека, кухню, туалет и отделение подачи воды и фильтрации воздуха. Бункер представлял собой капсулу, выполненную из бетона и стали, с двумя выходами, один из которых располагался в подвале дома, а второй – на поверхности участка за домом. Тут же на участке незаметно торчали два отверстия вентиляционной шахты. Это грандиозное сооружение Марк устраивал в течение последних двух лет, и несмотря на то что оно стоило кучу денег, он был безмерно рад завершению своего проекта.

– Здравствуйте, профессор! – поздоровался Марк, стараясь перекричать строительный оркестр. – Вам нравится? Мы скоро закончим и не будем более вам досаждать!

Он рассмеялся и посмотрел на реакцию профессора, которому ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ.

Марку исполнилось тридцать пять лет. Несмотря на свой средний возраст, он был достаточно состоятельным. Он работал управляющим в компании, которая разрабатывала и выпускала сверхтонкие проводники. Будучи типичным представителем современного общества, которое жило по законам потребления, он не представлял свою жизнь без всех этих новомодных штучек: беспроводного Интернета, сотового телефона – непременно последней модели, нового автомобиля, выполненного в рамках экологического законодательства, одежды – обязательно со звучащим именем. Он точно знал, что хочет и как надо жить, и был абсолютно уверен, что управляет всем и контролирует все. Марк обладал полностью сформированным мировоззрением и нисколько не сомневался, что его и его семью от любых катаклизмов этого нестабильного мира может спасти собственный бункер безопасности, в котором с комфортом можно переждать любые неприятности техногенного характера.

Профессор еще около двух минут рассматривал эту суматоху и, понимая, что продолжать беседу в шуме не имеет смысла, не спеша направился в дом.

Дом профессора и Лиз был не такой большой, как у Марка, но имел все необходимые атрибуты: кухня, гостиная, хозяйственная комната на первом этаже, спальня, детская и две комнаты для гостей на втором этаже, несколько ванных комнат. Убранство казалось компактным и с любовью расставленным, что создавало уют и располагало к душевному спокойствию. Это было исключительной заслугой Лиз, которая с усердием несла на себе заботу быть распорядителем этого небольшого замка.

Семья Стаунов переехала в этот дом более тридцати лет назад после рождения сына Билла. Но вот уже семь лет, как их сын покинул родительский дом и уехал жить и работать в Австралию, где успел обзавестись семьей. Он навещал родителей каждый год на Рождество, и тогда дом оживал гирляндами рождественских огней, детскими криками и смехом двух замечательных внуков-близнецов и грустил, когда рождественская сказка заканчивалась.

Войдя в дом, профессор умылся и прошел в гостиную, где уже был накрыт стол на две персоны, в центре стояло главное блюдо – жареная курица, которая своей золотистой корочкой возбуждала аппетит. Лиз принесла салат и хлеб и устроилась за столом напротив. Они ели, и каждый думал о чем-то своем. Завершив, Лиз спросила:

– Как дела у нашего соседа Марка?

– Выглядит довольно, – отвечал профессор. – Он заканчивает строительство бункера и пообещал, что больше не будет нас беспокоить лишним шумом.

– Видимо, Господь услышал наши молитвы, – засмеялась Лиз. – Только я одного не пойму: для чего ему это надо?

– Видишь ли, дорогая, нет в этом ничего необычного. Марк, как и многие современные люди, подвержен влиянию нашего развращенного общества, которое ставит их в прямую зависимость, и они, поддавшись навязанным стереотипам, ничего вокруг не видят и не умеют жить иначе, кроме как участвовать в марафоне научно-технического прогресса, где они бегут, потеряв истинный смысл своего существования на земле. Но будучи слабыми по природе и напуганными ростом количества своих плотских желаний, пытаются хоть как-то себя защитить. Вот один из этих инструментов – бункер класса безопасности А плюс.

– Лучше бы он обратился к Господу за защитой!– утвердительно сказала Лиз.

– Честно говоря, я не единожды предлагал Марку прийти в субботу в церковь, но он категорически не желает меня слышать. Даже фигура нашего друга священника Алексиса не смогла его вразумить. Он фактически убегал от нас, когда мы его с Алексисом прижали в углу мясной лавки, – профессор заулыбался, в памяти всплыла картина призыва к покаянию на фоне мясных деликатесов.

Лиз тоже рассмеялась и начала убирать со стола. Профессор поднялся на второй этаж, чтобы начать собирать в поездку свою походную сумку.

Профессор улетал рано утром, такси ожидало его в половине пятого утра. По старой привычке он бесшумно оделся, поцеловал Лиз и уехал.

Около восьми утра Лиз уже сидела на кухне с чашкой крепко сваренного кофе и одиноко смотрела на улицу через кристально чистое окно. По улице никто еще не ходил и не проезжал, потому что воскресенье, это именно тот день, когда жители Ридмоунда могли позволить себе эту очаровательную и пушистую слабость – поспать. Лиз не любила оставаться одна и старалась все время чем-то себя занять. Проверив, все ли убрано в доме, она оделась и пошла в сторону цветочного магазина.

Цветочный магазин принадлежал ее подруге. Лиз любила проводить в нем время в качестве помощницы. Делала она это не по нужде, а исключительно с целью приятного времяпрепровождения в кругу многочисленных букетов. Раньше Лиз серьезно увлекалась флористикой, и этот магазин они открывали вместе, но ввиду продолжительной болезни Лиз около пятнадцати лет назад он перешел в полное распоряжение подруги. Но именно здесь она заряжалась и наслаждалась благоуханием этих божественных созданий во всем их разнообразии и великолепии. От нежных рук цветы начинали кружиться в своей неповторимой композиции, нечастые покупатели подолгу рассматривали цветочные картины, созданные перед ними. Лиз проводила здесь все дни, пока профессор отсутствовал дома по причине частых рабочих командировок

Вечером в четверг, услышав звук остановившегося у дома автомобиля, она не сомневалась, что это был профессор, и выскочила, как молоденькая девчонка, на улицу, обняла и поцеловала профессора, поднимавшегося по крыльцу.

– Тише, тише, прошло всего пять дней, давай зайдем в дом, – профессор оглянулся, нет ли вокруг свидетелей.

За ужином Лиз пыталась расспросить его о поездке, но профессор то ли от усталости, то ли от того, что это была рядовая командировка, описал короткой фразой:

– Все хорошо!

Они сидели как обычно за столом и ужинали не спеша. Лиз как бы невзначай спросила:

– Ты помнишь, какой завтра день?

Профессор, отложив приборы и промокнув губы салфеткой, ответил:

– Завтра день нашей годовщины, я помню!

– Завтра мы устроим пикник на нашей поляне!

– Конечно, дорогая, я думаю, ориентировочно в два. У меня завтра ответственный день, в университете я буду представлять свою новую работу перед публикой, мероприятие окончится в час.

– Хорошо, я все подготовлю для пикника.

Лиз встала со стула и вдруг почувствовала, что пол уходит из-под ног. Дом сделал неоднозначное покачивание, так, что свет заиграл по комнате от качающейся люстры и бокалы, стоящие на столе, издали характерное «дзынь».

Профессор и Лиз замерли. Через минуту движение дома повторилось более продолжительно. Профессор подскочил к комоду, где у них в точном порядке были сложены документы, достал их и, взяв за руку Лиз, выбежал с нею из дома. Немногим позже из домов появились остальные жители, они были напуганы не меньше. Все пытались узнать, опережая события, что произошло, но никто не знал точно. По улицам разносились звуки сирен оперативных служб. Паника продолжалась чуть более часа, после поступили сообщения, что это были земные толчки силой не более трех баллов, и что можно возвращаться в дома. Профессор и Лиз не стали долго обсуждать происшествие и начали готовиться ко сну. В эту ночь профессор долго не мог уснуть, он пытался анализировать, как могло произойти землетрясение в районе, где оно не случалось никогда. Далее он в мыслях представил предстоящее выступление в университете, все же успокоился и уснул.

Будильник зазвонил в семь, но Лиз уже сварила кофе, запах которого бодро разносился по дому. После водных процедур и выбора гардероба профессор оделся и спустился. Лиз с недоумевающим выражением лица смотрела телевизионные новости. На экране телевизора то и дело менялись фотографии и видео с кадрами разрушений различной степени от небольших до почти катастрофических, вместе с которыми менялись и надписи стран и населенных пунктов. Из новостей было понятно, что землетрясение случилось примерно на двадцати пяти процентах поверхности земли.

– Что происходит? – спросила Лиз.

– Я думаю, не надо волноваться, это наверняка один из многих катаклизмов, – постарался успокоить ее профессор.

Они молча позавтракали. Расставаясь, Лиз поцеловала его, подала сумку и сказала:

– Не опаздывать, я буду ждать тебя как договорились.

* * *

Профессор подъехал к университету и припарковал свой автомобиль. Неторопливым шагом он направился к главному корпусу через парковую зону с вековыми деревьями, аккуратно подстриженными лужайками, белыми бордюрами, масштабность и красота которых подчеркивали статус этого учебного заведения. Здание главного корпуса величественно возвышалось над парком и было не меньшей архитектурной достопримечательностью в Карнесте, чем церковь в Ридмоунде. Его восемь широченных колонн, выполненных в греческом стиле, и треугольная крыша с большими круглыми часами на фасаде напоминали Пантеон.

Внутри корпуса было не менее торжественно. Пол в холле с выложенным на нем гербом университета и стены были выполнены из светло-розового мрамора. В центре широкая мраморная лестница с мощными перилами и ступенями.

Проходя по коридорам родной кафедры, профессор всегда чувствовал на себе взгляды светил прошедших эпох с портретов, развешанных на стенах. До выступления оставалось меньше часа. Он устроился в кресле рабочего кабинета и мысленно готовился, прогоняя всплывающие картины последних событий. Как обычно, по привычке, выработанной за многие годы, он закрыл глаза и представлял себя в роли слушателя, который с предвзятым отношением к личности докладчика и к предъявляемому материалу пытается выявить недочеты и несоответствия. Он был очень строг, не прощал промахов и нещадно критиковал даже самые незначительные ошибки. Профессор боялся своего внутреннего цензора больше, чем любого из внешних. Это позволяло ему максимально точно вносить правки и корректировки в свои доклады, и тогда он успокаивался, будучи до конца уверен в себе. За пять минут до начала в кабинет зашла помощница и сообщила, что все готово.

Актовый зал, приготовленный для презентации новой работы, был самым большим в университете. Но даже он не смог вместить всех желающих услышать профессора Стауна.

Войдя в зал, профессор вдохновился таким вниманием к себе, его сердце застучало быстрее, все места и даже дополнительно установленные стулья были заняты. Преподаватели, доценты, профессора, студенты внимательно смотрели на него в ожидании. Он встал за кафедру, открыл материалы с пометками и начал:

– Уважаемые дамы и господа! Позвольте мне сегодня представить вашему вниманию мою новую работу, в которой я попытался хотя бы на шаг приблизиться к разгадке истинного предназначения человека и его роли в мироздании.

Начиная со времен зарождения жизни на земле, человек, проживая век за веком и тысячелетие за тысячелетием, сменяясь поколениями, созерцая и размышляя, строя и разрушая, уничтожая и возрождая, не оставляет попытки найти ответ на одни из главных своих вопросов – о его истинном предназначении и что его ждет после смерти. И всегда, пытаясь мучительно разрешить эти извечные вопросы, он неосознанно поднимал свои глаза к небу и всматривался в бесконечность космоса, как будто ожидая, что именно оттуда придет ответ.

Человек в отличие от остального животного мира, рождаясь, является самым беззащитным и слабым существом этого мира. И если остальные животные в возрасте от месяца до года, полностью сформированные и брошенные своими попечителями, готовы к самостоятельной жизни, имея в своем арсенале набор навыков, инстинктов, рефлексов, то человеку для достижения своих навыков и приобретения умений требуются десятилетия, а иногда недостаточно и всей жизни. Человек, обладая своей исключительностью, не имеет ничего общего с животными, сколько бы мы не пытались искать, создавая иллюзию похожести и ища внешнее и внутреннее сходство или подсчитывая количество хромосом.

Все, что дано человеку изначально при рождении, – это дышать тем же воздухом, есть ту же пищу, а также размножаться и умирать. Но как нам известно, теми же навыками – питаться, дышать, размножаться и умирать – наделены все без исключения живые создания планеты: птицы, звери, рыбы, насекомые, деревья, растения, бактерии. И вот человек, проживая жизнь за жизнью, пытается получить ответы в окружающем мире, то есть материальном, который он четко видит.

Но как тогда мы должны относиться к нашему невидимому миру? Человек на протяжении всего жизненного пути в зависимости от обстановки и окружения приобретает знания, навыки и умения, с помощью которых он становится индивидуальностью. При этом каждого из нас сопровождает и никогда не покидает мир невидимый, то есть не имеющий материи. Мы без тени сомнения знаем и практически точно можем дать определение любому из чувств человека, таким как мудрость, разум, доброта, любовь, нежность, красота, сострадание, а также множеству отрицательных, таких как злость, коварство, презрение, недоверие, зависть, лукавство, отвращение. Мы всегда знали о них, нас никто им не учил, они были заложены при рождении, и мы повинуемся им и находимся в полной зависимости от них. И большинство этих чувств неизвестны никому, кроме человека.

Если же начать рассматривать материальный видимый мир, сняв с него маскировку, то мы начнем узнавать и открывать для себя мир невидимый, которой сообщается с внутренним миром человека. Все, что нас окружает, состоит из одинаковых атомов и клеток, но каждое живое создание, будь это животное или растение, обладает определенной четко сложенной структурой, которая как безошибочно работающая программа, сотворяющая это создание, неповторимое в своем роде. При этом для всех созданий имеется одинаковый набор строительных материалов, что не мешает ей в каждой своей работе выпускать в жизнь новый шедевр. Кроме того, создания были заключены в комфортную для них среду, со своими абсолютными законами, солнцем, луной, небом и временами года, водой и почвой, с тем, что питает и сохраняет их.

Тогда возникает логичный вопрос: кто сумел все это великолепие обустроить, с такой мудростью, разумом, добротой и любовью, без расточительности? И мы начинаем понимать, что тот же, кто вложил в нас эти божественные чувства, а именно единый создатель и созерцатель, он же Господь Бог.

И тогда мы, люди, обладая разумом и чувствами, объединенными душой, начиная принимать это знание и верить в силу и могущество единого создателя, задаем второй вопрос: а для чего создатель одарил нас своими божественными чувствами и умениями?

Ответ на этот вопрос я находил во множествах подсказок окружающего нас мира. И ответ всегда был однозначным: для того, чтобы мы, обладая своими лучшими чувствами, получив умения и знания, могли их применить в жизни будущей, после смерти. Жизнь человека на земле в масштабах вселенной является очень короткой, и земля во всем этом законе выступает в роли некоего тренировочного лагеря для подготовки и отбора лучших представителей, с точки зрения вселенского правления, для жизни будущей.

В зале произошло временное оживление, все начали перешептываться, обсуждая прозвучавшее утверждение. Профессор взял паузу, отпил воды и, когда зал вернул свое внимание, продолжил:

– Одним из самых видимых доказательств сохранения человека для будущей жизни является пример ежегодного возрождения, когда каждой весной все разнообразие и великолепие растительного мира миллионами своих видов оживает и приносит свои плоды в этот мир и, проведя жизненный цикл, начинает готовиться к смерти, при этом сберегая в своих хранилищах памяти – косточках, семенах, корнях – этот опыт, знания и умения для того, чтобы с наступлением следующей весны быть готовыми внести в этот мир новое и свежее.

Таким образом, сама весна показывает нам каждый год, что Господь, который создал весну, поступит так же гуманно со своими любимыми людьми, вернув их к жизни после смерти. Окружая человека некой всеобъемлющей милостью и неким всеобъемлющим милосердием, например, как эта милость посредством плодовых деревьев одаривает человека разнообразием фруктов, как посредством маленького насекомого кормит нас сладким, лечебным и вкусным медом или посредством маленькой безрукой гусеницы одевает человека в шелка, не остается никаких сомнений, что так заботясь о человеке, Господь не оставит его без внимания и сохранения.

Великий создатель, начиная со времен Адама, в определенной степени достоверной информации, доступной человеку как на уровне внутренних чувств, внешних примеров, так и из сообщений тысяч пророков, говорит нам о неизбежности жизни после смерти, которая наступит, как весна!

В своем утверждении, приравняв жизненный путь человека к одной из ступеней его развития, можно предположить, что не все сдадут заключительный экзамен на хорошо и отлично. И немногие смогут вступить в жизнь новую по причине того, что жизнь новая в основе своей стоит на фундаменте духовности, состоящей из положительных, так сказать, чистых или, если угодно, божественных чувствах и умениях, которые нам указано развивать. Указания и знания мы черпаем как из различных религиозных учений, пророческих сообщений, так и руководствуясь нашими внутренними знаниями и ощущениями, которыми наделены все без исключения люди. Но почему немногие сдадут экзамен? Отвечая на этот вопрос с точки зрения религии, самое ценное умение, которое может человек приобрести, развить или, как написано в Библии, попросить у Господа, – это мудрость. Начало мудрости – это страх Господень. Таким образом, человек получает в наследие главный, естественный для его природы, стимул, необходимый для более эффективного обучения и развития, как боязнь сильнейшего себя, что является не более чем страхом сына перед отцом. Мы все точно знаем, что отец не может пожелать ничего плохого для своих детей. Таким образом, вся человеческая жизнь является юностью человека, где ему дозволено шалить, ошибаться и исправляться, просить прощение – все это составляющие периода юности, то есть взросления.

Но человек, окруженный на пути своем большим количеством соблазнов, которые так сладки для удовлетворения постоянных плотских желаний, начинает подавлять чистые чувства, развивая и приумножая отрицательные. Он достигает цель за целью и уже не может остановиться в своем безумии. И человек окончательно забывает о своем истинном предназначении, и когда приходит время сдавать экзамен, оказывается, что он ничему не научился, кроме как жить вместе с остальными неразумными, гоняясь за ветрами и купаясь в иллюзиях материального мира. И не постигнув мудрости, забыв наставления отца и заперев чистые чувства. И только примерные ученики и слушатели сдадут экзамен всей своей жизни и будут приняты в жизнь вечную.

С точки зрения разумности возникает следующий вопрос: зачем Господу нужны люди в жизни вечной? Ведь у Господа есть Ангелы, которые безошибочно трудятся на благо небес и повеление Господа. Ответ прост. Человек – это бесспорно лучшее, что создал Господь, он лучше Ангелов. Бог дал человеку кроме жизни часть своих умений и чувств, которых нет у Ангелов. Поэтому с точки зрения веры и истины человек является его главным творением и великим учением во вселенной, который содержит в себе имя Господа, и самым способным, и самым жаждущим и нуждающимся в вечности, самым достойным и заслуживающим ее. А также самым удивительным примером божественного могущества, который, преклоняясь в вере своей, любит Господа и любим Господом. Все человеческие чувства и умения, которые, развиваясь, могут достигнуть размеров вселенной, свидетельствуют о том, что он сотворен, чтобы отправиться в вечность.

На этом, уважаемые дамы и господа, я хотел бы завершить свое выступление. Спасибо за внимание!

Профессор Стаун закрыл материалы и, всматриваясь в зал, наблюдал за реакцией аудитории, которая не заставила долго ждать. Слушатели с почтением вставали с мест и дружно аплодировали. Многие из профессорского состава подходили к нему, жали руку и, дружески хлопая по плечу, благодарили.

Все потихоньку успокаивалось, зал пустел, профессор, еще находясь под впечатлением, убирал материалы в портфель. Неожиданно, почти вприпрыжку, к нему подошла студентка и, обняв за шею и поцеловав в щеку, восторженно прокричала:

– Дядечка, любимый, ты самый лучший!

– Ну будет тебе, стрекоза! – успокаивал ее профессор.

Это была племянница профессора Эллис. Она училась в университете на втором курсе и была еще слишком юной, чтобы по-настоящему верить в божественные дела, но все еще наивной, чтобы верить в сказки, чудеса и любовь с первого взгляда. Ей было девятнадцать. Как и полагается в ее возрасте, она обладала всеми атрибутами юной девы и отличалась от своих сверстниц незаурядной внешностью. Она была выше среднего роста, еще не совсем сформировавшаяся фигура была приятна для взгляда. Длинные ниже плеч ярко-рыжие волосы были подстрижены в стиле царицы Клеопатры, а самое главное – на всех смотрели эти бездонные изумрудного цвета глаза, такие, что любой, неосторожно засмотревшись, мог упасть в это глубокое зеленое озеро и утонуть. Эллис носила джинсы в обтяжку, босоножки на невысоком каблуке и белую блузку с высоким воротником.

Студенткой Карнестского университета она стала два года назад, конечно, не без рекомендации профессора. Ее отец, двоюродный брат профессора, проживал с семьей в ста тридцати милях на юг от Карнеста. У него была своя ферма, на которой он успешно занимался разведением крупного скота. По меркам сельского жителя семья жила в достатке. Хозяйство отправляло на рынок молоко, масло, сыр, мясо. Поэтому Эллис жила до семнадцати лет в условиях, далеких от большой цивилизации. Она не была неженкой и с детства воспитывалась в труде и самостоятельности. С учетом того, что сельская школа находилась в трех милях от хозяйства, Эллис ежедневно преодолевала это расстояние с легкостью, кроме дней, когда погода портилась и отец возил ее на автомобиле. Помимо всего, семья брата жила достаточно консервативно, придерживаясь библейских заветов, и Эллис с ранних лет была окружена некой милостью и добротой. Скорее всего, ей так и пришлось бы провести свою жизнь на ферме отца, но вовремя вмешался профессор, который уговорил родителей отпустить ее учиться в Карнест.

Она жила в студенческом общежитии при университете, чтобы не обременять родственников или, скорее всего, желая познать всю полноту студенческой жизни, но периодически по приглашению посещала своих дядю и тетю, чем безумно их радовала.

– Я просто не могу поверить во все эти чудеса, которые Господь делает для человека, – не успокаивалась Эллис.

Профессор засмеялся:

– Девочка моя неугомонная, эти, как ты их называешь, чудеса – это действительность, окружающая нас, то, к чему мы каждый день прикасаемся, а вот то, что можно назвать истинным чудом, я… – профессор задумался. – Кстати, если ты завтра ничем особым не занята, ну, например, у тебя встреча с новым или, может быть, совсем старым кавалером, – все еще шутил профессор, – то я готов взять тебя с собой к моему старому другу Георгу, и вот там ты увидишь настоящие чудеса.

– Дядя! Ну хватит, ты же знаешь, что у меня нет кавалера, особенно старого, – чуть надулась Эллис. – И я обязательно поеду с тобой.

– Хорошо, – сказал более серьезно профессор, хотя это давалось с трудом, – завтра к девяти утра мы с Лиз будем ждать тебя у церкви, сначала сходим на службу.

Эллис, чмокнув в щечку профессора, так же вприпрыжку убежала в неизвестном направлении.

* * *

Профессор почти незаметно проскочил коридоры университета и направился на стоянку, чтобы успеть домой к назначенному времени. Он помнил, что сегодня нельзя опаздывать и даже не стоит задерживаться, чтобы не огорчать свою любимую Лиз. Она всегда очень серьезно готовилась к их знаменательным датам и прочим особым дням.

Шоссе как всегда было идеально ровным, так что можно было уснуть под шепот прикосновения колес. В это время на шоссе не так часто можно было встретить машины. Все трудились, заканчивая этой пятницей очередную трудовую неделю. Недалеко от Ридмоунда профессора взбодрил громкий рык, исходящий от колонны проезжающих байкеров, первый из которых приветственно помахал рукой – это был Зак. Они знали друг друга не один десяток лет. Зак был схожего с профессором возраста, но это не мешало ему оставаться на протяжении всей своей бурной жизни приверженцем свободных мыслей и поведения. Он большую часть времени проводил на своих двухколесных хромированных конях, выкручивая до предела ручку газа, и все страхи, неурядицы и сомнения оставались позади. Иногда профессор даже завидовал ему, но, приходя в себя, понимал – это лишь иллюзия свободы.

Профессор подъехал к дому. Войдя в него, он увидел, что в прихожей стоят сумка и корзина, готовые для пикника. Из спальни прозвучал голос Лиз:

– Эдвард, это ты? Еще минутка, и я спускаюсь.

Он поставил портфель, оставил на вешалке пиджак, предусмотрительно переложив в сумку коробочку с подарком, расстегнул две верхние пуговицы, засучил рукава и понес в машину сумки.

Через пять минут Лиз вышла, заперев за собой дверь. На ней было платье а-ля шестидесятые, с пушистыми плечами и юбкой до колен, и тут сердце профессора участило шаг, как в первый раз, когда он был влюблен. Он вежливо открыл дверь и усадил Лиз на пассажирское сиденье. Погода в этот день благоволила к загородным приключениям, солнце было высоко, дул теплый свежий ветерок.

Любимое место для пикника находилось не очень далеко, всего в пятнадцати милях от Ридмоунда, на небольшой возвышенности, с которой приятно обозревать окрестности и наблюдать за рассветами и закатами. В центре возвышенности стояло большое дерево, раскинутые сильные ветви которого создавали обширную тень и прохладу, а также особенную атмосферу. За свою жизнь оно видело множество влюбленных пар, которые прятались под ним в дни своего безразмерного счастья и с неиссякаемыми мечтами, отчего и само дерево, несмотря на свой приличный возраст, пребывало во всем величии густой листвы и внутренней крепости.

Прибыв на место, профессор и Лиз уютно расположились, расстелив шерстяное покрывало под деревом. Профессор достал бутылку молодого божоле, наполнил два бокала наполовину. В это время Лиз занималась сервировкой и расстановкой блюд. Венцом этого действия был заботливо исполненный для мероприятия бисквитный тортик с одной символично устроенной свечкой. Бокалы были в руках, свеча горела, они смотрели друг другу в глаза, и пламя свечи, отражаясь в них, заигрывало, как будто воспламеняя те прекрасные молодые чувства, которые они пронесли через всю свою жизнь. Они вместе задули свечу и нежно поцеловались. Профессор прижал к себе Лиз и прошептал:

– У меня есть для тебя подарок, закрой глаза.

Лиз, повинуясь, зажмурилась, при этом лицо приобрело налет детской надежды, она застыла в улыбке. Профессор достал подарок и аккуратно закрепил его на шее Лиз. Она открыла глаза и увидела на цепочке два милых кулона – утонченный золотой крестик с легкими гранями и заботливо отполированное золотое сердечко.

Восхищению не было конца. Она поцеловала профессора и, вскочив, начала кружиться и радостно хохотать. Глядя на нее, пульс участился, нахлынули воспоминания, как в юности они жили в соседних домах и он каждый вечер подсматривал в ее открытое окно, как Лиз сидела на кровати и подолгу расчесывала свои длинные блестящие волосы. А Лиз знала, что Эдвард наблюдал за ней, и специально не до конца закрывала занавески. Чуть старше Эдвард, как истинный джентльмен, приглашал Лиз на свидания в кино и кафе, и они подолгу гуляли по парку, держась за руки. И, конечно же, был тот первый робкий поцелуй в щечку и покрасневшие лица обоих. Со дня их свадьбы прошло тридцать три года.

Сегодня они сидели почти молча, как будто разговаривали их сердца. День неумолимо торопился, вот уже и закат романтично протягивал свои последние лучи. Они собрали вещи и пошли к машине. По дороге профессор заговорил:

– Дорогая, я завтра после службы хочу навестить Георга, к тому же и попутчица у меня есть, это Эллис.

Лиз рассмеялась:

– Вот стрекоза! Хорошо, что ты сказал, я утром испеку его любимый пирог с рыбой.

* * *

Ночью погода испортилась, заморосил холодный и острый как иглы дождь. Жители Ридмоунда, вооруженные зонтами, собирались на утреннюю службу. Сегодня они необычно задерживались, встречая друг друга, и не торопились заходить, несмотря на слякоть и прохладу. Негромкими голосами делились впечатлениями и переживаниями о последнем природном катаклизме, о погибших и оставшихся без крова и о судьбе мира в целом.

Профессор и Лиз также не торопились. Они стояли, укрывшись зонтами, неподалеку от церкви. Профессор был все в том же выходном костюме, а зонт заменял ему так не хватавшую для цельного образа трость. На Лиз была предусмотрительно по погоде надета розовая шерстяная кофточка. Они, кивая и сдержанно улыбаясь, приветствовали проходящих мимо и ожидали появления Эллис. Из дверей церкви вышел Алексис. Открыв свой необычайно широкий зонт, он быстрым шагом направился к профессору и Лиз.

– Профессор! – еще на полпути начал здороваться Алексис. – Дорогой мой, вы пришли на службу. Рад вас видеть! – он протянул свои короткие пухлые ручки и поздоровался.

– Алексис, друг мой, как же я мог не прийти? Что у вас нового в деле служения Господу? Давно ли у вас был кто из Ангелов, что рассказывают?

– Вы все шутите, профессор, – рассмеялся Алексис. – Я слышал о вашем вчерашнем триумфе, искренне рад за вас!

– Спасибо, Алексис!

– Но я все еще не теряю надежды, что вы одумаетесь и удовлетворите интерес наших прихожан к вашим научным открытиям, – Алексис прищурился, как кот.

Профессору было знакомо это выражение лица перед нападением, и он умело перевел разговор в русло житейских дел:

– Я сегодня выезжаю к Георгу, что мне ему передать?

Алексис засуетился от услышанного:

– Конечно, конечно. Я вас попрошу, профессор, заехать к нам перед поездкой. Моя драгоценная Мария передаст Георгу несколько баночек вишневого варенья.

– Обязательно я заеду, мой друг!

Как всегда вприпрыжку появилась Эллис:

– Дядечка, тетечка, Алексис, как я рада вас видеть!

Алексис рассмотрел Эллис с ног до головы и пробубнил как бы вполголоса:

– Да, профессор, ваша ответственность растет вместе с ней. Как бы ее не украли. Здравствуй, Эллис, здравствуй, красавица! – Алексис протянул руки.

– Уважаемые прихожане, – развернувшись, громко сказал он, – проходим, мы скоро начинаем.

Через десять минут Алексис с серьезным лицом благовествовал в зал:

– Дорогие братья и сестры! В свете последних событий мы ощущаем, что помыслы наши и надежды мы должны с еще большим усердием направить путем молитвы к Господу отцу и сыну его Иисусу Христу. И только Господу дано услышать наши молитвы и защитить от умножающихся опасностей этого мира. Я к Богу обратился бы, предал дело мое Господу, который творит дела великие и чудные без числа, дает дождь на лицо земли и посылает воды на поля, униженных поставляет на высоту и сетующие возносятся во спасение. Блажен человек, которого вразумляет Бог, и потому наказание Всевышнего не отвергай. Ибо он причиняет раны и сам обвязывает их. В шести бедах спасет тебя, и в седьмой не коснется тебя зло. Во время голода избавит тебя от смерти, и на войне от руки меча. От злого языка укроешь себя и не убоишься опустошения, когда оно придет…

Было начало одиннадцатого, когда профессор, Лиз и Эллис вернулись домой.

– Я вас сейчас напою чаем с яблочным штруделем, и тогда вы поедете к Георгу, – говорила она, не ожидая ответа.– Эдвард, не забудь рыбный пирог, я его завернула в полотенце и упаковала в бумагу.

Лиз накрывала на стол с быстротой волшебной феи. На столе в гостиной уже стояли чайные пары на три персоны и большой фарфоровый попыхивающий чайник. Аромат свежеиспеченного штруделя, обсыпанного сахарной пудрой, дурманил разум, все как завороженные подходили к столу и усаживались, наблюдая, как заботливые руки феи раскладывают порции по тарелкам.

Эллис, как маленький ребенок, показала всем, что руки у нее чистые, и принялась с удовольствием поглощать эту вкуснятину, не дожидаясь, когда нальют чай. Профессор и Лиз, переглядываясь, улыбались, их веселило то, что уже первый кусочек пирога был повержен, и эти изумрудные глаза нацелились на следующий, что не замедлило ждать.

– Когда вы вернетесь?

– Я рассчитываю не позже полуночи, Эллис переночует у нас, – профессор посмотрел на Эллис, которая, соглашаясь, крутила головой.

– Какие у тебя, Эдвард, планы на предстоящую неделю, ты опять уедешь?

– Нет, милая, все как обычно, буду работать на кафедре. Да, я хочу взять отпуск на пару недель, мы можем съездить на море.

Лиз, услышав приятную новость, подпрыгнула на стуле:

– Я люблю тебя!

Погрузив в машину вещи, профессор и Эллис направились к дому священника. У дороги их ждала Мария, супруга Алексиса, которая вышла по звонку Лиз. В руках она держала две баночки вишневого варенья.

Профессор, выйдя из машины, обнял Марию, забрал варенье и спросил:

– Что передать Георгу?

– Передай, мы с отцом скучаем по нему. Пускай он нас навестит по возможности, – немного загрустив, просила Мария.

– Конечно, я все передам!

* * *

Для Эллис эта поездка была как приключение. Она была пытливой девочкой и хотела сама все потрогать, попробовать и увидеть. Дорога шла мимо полей и садов, пейзаж был сочным, с горизонтом неба и зелеными волнами молодой пшеницы и ржи. Погода начинала восстанавливаться, тучи рассеивались. Эллис без остановки крутила головой, изучая местность и испытывая восторг.

– А кто такой твой загадочный друг Георг? – спросила она.

– Он святой.

– Что значит – святой?!

– То и значит, дорогая моя, мы с тетей Лиз многим ему обязаны.

Эллис, не получив полного ответа, не стала настаивать и продолжила любоваться сменяющимися картинками природы.

В памяти профессора пробегали события, которые он не любил вспоминать. С тех времен прошло почти шестнадцать лет, и не Эллис этому была причиной, он всегда думал о них, когда должен был встретиться с Георгом.

В тот день Лиз была на работе в своем цветочном магазине. Она неожиданно почувствовала себя плохо и потеряла сознание. Вовремя подоспевшие медицинские службы транспортировали Лиз в клинику, где у нее диагностировали приступ в результате образовавшейся опухоли головного мозга. Профессор получил сообщение, находясь в командировке. Первым самолетом уже через четыре часа он был в реанимационной палате. Накинув белый халат, он стоял около Лиз, тело ее было обвешано множеством проводков, трубками и капельницами. В углу угрожающе пищал многофункциональный прибор. Профессор держал ее за руку в надежде, что она откроет глаза, но лицо и тело не отвечали. Он не покидал стен клиники, бродя по ее бесконечным коридорам, изредка выезжал домой, чтобы вздремнуть и вернуться после. К концу четвертых суток Лиз очнулась и не понимала, что произошло. Профессор радовался и успокаивал ее, что худшее позади и все наладится. Но еще через две недели как гром среди ясного неба прозвучало заключение врачей о том, что опухоль злокачественная и приступы неминуемо повторятся. Профессор целый месяц находился дома, после чего нанял медсестру-сиделку, которая наблюдала за Лиз. За прошедшие три месяца приступы случались еще дважды. Врачи говорили о неизбежности смерти и что единственным путем ее спасения может быть операция и химиотерапия.

Но никто не мог дать гарантии, и процент успеха ужасающе стремился вниз. Спустя еще месяц решение было принято и операцию провели. Лиз через полтора месяца была дома, и даже казалось, что болезнь отступила, но, как бывает после подобных операций, после временного облегчения наступило ухудшение. Лиз все больше лежала и мало двигалась. В дом вернулась сиделка, которая ухаживала за Лиз. По ночам профессор слышал стоны Лиз, и сердце его разрывалось на части от беспомощности и отчаяния. Лиз перестала вставать с постели и почти не разговаривала. Как-то поздно вечером профессор зашел в спальню и подошел к кровати. Она спала. Лицо, измученное болезнью, было худым, губы с налетом синевы. Он как никогда понимал, что еще немного, и Лиз безвозвратно покинет его. От этих эмоций у него подступило к горлу, глаза заблестели от слез и губы затряслись.

Профессор накинул пиджак и выбежал на улицу, его ноги несли в центр города. Душа разбивалась, как бурные волны о скалы, которые в попытке открыть новый путь рассыпались и пенились от отчаяния. Он не заметил, как оказался у церкви. Несмотря на поздний час, двери были открыты. Он зашел, внутри никого не было, и только в полумраке дежурного освещения стояло распятие Иисуса. Подойдя, он упал перед ним на колени и зарыдал еще больше. Сквозь слезы он пытался произносить молитву за молитвой и немного успокаивался. Иисус смотрел с высоты и понимал его горе, и видел его разбитую душу, и плакал с ним. В дверях церкви появился Алексис. Он увидел профессора и подошел к нему.

– Друг мой Эдвард, ну полно тебе, давай присядем и поговорим, – он помог ему подняться, и они устроились на первом ряду.

– Видишь ли, вся наша жизнь – это пути Господа, и нам не дано понять до конца, почему люди, которые добры и честны в своих помыслах и поступках и ведут жизнь праведную, несут наказание с точки зрения обывательской незаслуженно, и даже покидают бренный мир раньше, чем прочие нечестивцы и грешники.

Профессор молча смотрел на Иисуса. Алексис продолжал, привлекая внимание профессора:

– Ты помнишь моего сына Георга? Ну, того сорванца, что постоянно срывал мои службы, убегая от Марии за подиум?

– Да, помню.

– Так вот. Ты же знаешь, что нам Господь не послал больше детей. Я тебе открою больше – Георг не наш родной сын. Двадцать семь лет назад в один из обычных дней мы с Марией ужинали дома, когда раздался звонок. Я отворил дверь и увидел, что никого нет, а на крыльце стоит коробка. Я занес ее домой. Мы с Марией ожидали увидеть все что угодно, как это случалось ранее, – котят, щенят, пасхальные яйца, но в коробке оказался ребенок от роду меньше месяца. Также лежала записка с просьбой позаботиться о малыше. Мы недолго выясняли, откуда он взялся, с учетом того, что в эти дни в нашем городке останавливалась на ночлег только одна компания путешествующих хиппи. И, конечно же, не было сомнений, что мы его оставим и будем воспитывать и растить, как своего родного сына.

Время шло, он подрастал. Мальчишка был более чем активным не только в своих желаниях познавать, учиться, но и шалить, чем доставлял нам немало хлопот, – улыбнулся Алексис. – Так бы все и шло своим чередом, но мы стали замечать за ним некоторые странности. Когда ему исполнилось семь лет, он часто стал ходить со мной в церковь, и когда находился здесь, то становился очень серьезным. Однажды я, отойдя в кабинку для исповедания, вернулся и увидел, как Георг стоит напротив Иисуса и тихо разговаривает. Я спросил, с кем он разговаривает, на что Георг посмотрел на меня и сказал, что разговаривал с Ангелом. Это меня озадачило, но я все списал на фантазии ребенка. Но он настойчиво повторял это действие в другие дни. Когда ему исполнилось двенадцать, он стал рассказывать, что Ангелы приходят к нему во сне, берут его за руку и показывают будущее, и что они говорят: «Смотри, Георг, что ждет людей». Мы с Марией пытались узнать подробности, но он замыкался в себе, как будто чего-то боялся.