Читать книгу Цикл «Как тесен мир». Книга 2. Миролюбивый поход - Павел Андреевич Кольцов - Страница 1

В головном дозоре из двух пушечных бронеавтомобилей БА-10, высланном впереди наступающего на запад танкового батальона майора Персова, за рулем второй машины гордо, с осознанием собственной важности, восседал лучший друг Сани Нефедова по Куряжской колонии и его коллега-шофер по транспортному цеху Харьковского паровозостроительного завода рыжий и веснушчатый Колька Гурин. Передняя броневая заслонка с триплексом была приподнята, и Коля, обдуваемый встречным ветром и редкой пылью, вздернутой передней машиной, с напряжением вглядывался через очки в несущуюся навстречу заграничную незнакомую (хотя, на первый взгляд, и ничем не отличающуюся) страну. Они ни от кого не скрывались. Над каждым броневиком празднично реял небольшой красный флажок, без стеснения указывающий на их принадлежность к Красной Армии освободительнице.

Редкие польские машины и повозки при их приближении быстренько съезжали на обочину. Некоторые местные жители разглядывали их с приветливыми улыбками на лицах или даже махали руками, но большинство все-таки смотрело настороженно: или еще не поняли, как относится к незваным «гостям», или вообще были бы рады не видеть «клятых москалей» на своей земле лет еще эдак триста.

Но не дело Кольки Гурина в политике разбираться. На то другие люди в Советском Союзе имеются. Дан приказ перейти западную границу – перешли. Приказал командир экипажа, он же командир взвода, гнать вперед по шоссе – он и гонит, умело работая рычагами, педалями и баранкой. А сам командир, молоденький лейтенант Владимир Иванович Иванов, откинул вперед широкую полукруглую крышку башенного люка, высунулся по грудь, крышкой же прикрываясь, очки пылезащитные от набегающего потока на глаза надвинул и еще иногда прямо через них в бинокль поглядывает: нет ли впереди засады какой польской опасной. Идут они вторыми, метрах в пятидесяти от передового бронеавтомобиля, радиостанция только на этой, на командирской машине, если первый броневик в переделку попадет – надо же будет своим о подстерегающей впереди опасности сообщить.

Границу на своем участке они переходили не первыми. Первыми вперед пошли танки и пехота. Глупые, но храбрые польские пограничники попытались было задержать «нарушителей». И куда им с винтовками и парочкой пулеметов супротив нашей мощной стальной лавины? Кто вовремя руки не поднял и не успел сбежать – быстренько выбыл из списка живущих на этом свете. Колька заметил несколько трупов в незнакомой зеленой форме, уложенных аккуратным рядком вблизи дороги. И небольшую безоружную группу в таких же мундирах, понуро бредущую под малочисленной охраной на нашу сторону тоже рассмотрел.

Еще недавно, вначале этого месяца, Колька спокойно крутил баранку своей полуторки в Харькове и в ус (которого еще не было по причине регулярного пользования бритвой) не дул. Начавшаяся то ли война – то ли не война немцев с поляками, а потом и еще с кучей европейских стран его вообще никаким боком не задевала и, по большому счету, не интересовала. Потом внезапно накатились на него снежным комом неприятности уже личные. Не вышел вовремя на работу после отпуска и вообще непонятно, куда делся лучший друг его Сашка Нефедов. Жена его Клавка вся на сопли да слезы изошла: что с любимым? Оставил только письмо совершенно непонятное и пропал. Буквально через два дня – арест прямо на заводе. Не успел он свой грузовик в гараж поставить – а его уже в черную чекистскую машину под белы рученьки садят.

И совершенно дурацкие вопросы следователя. Когда Нефедова завербовала германская разведка: еще в Куряжской детской колонии или уже на заводе? А ему, Николаю Дмитриевичу Гурину, гражданин Нефедов когда предложил шпионить на пользу немцев? А жена Нефедова, Клавдия Николаевна Нефедова, когда вошла в шпионскую организацию: до своего супруга или после? А его начальник, Эдуард Павлович Торяник, был знаком с профессором Лебедевым Платоном Ильичом? То есть, каких-либо сомнений у энкавэдистов по поводу шпион ли вообще гражданин Нефедов не было в принципе. В этом у них была стопроцентная уверенность. Им требовалось лишь уточнить некоторые незначительные детали. Все Колькины уверения, что Александр Нефедов – честнейший советский человек, безусловно преданный СССР, Коммунистической партии и лично товарищу Сталину, вызывали у следователя только брезгливую гримаску, как будто он гадость какую-то невзначай раскусил. Его, правда, не били. Чего нет – того нет. Так только, мучили долгими бестолковыми допросами, слепили лампой в глаза до слез и не давали спать. Шантажировать его было нечем: родни никакой, не женат, даже постоянной любимой не было, так, все время меняющиеся заводские легкомысленные девчонки.

Пытались угрожать количеством лет лагерной отсидки, если пустят его по более строгой статье. Но Колька уперся и без очной ставки с Сашкой, вообще отказывался признавать его шпионом. Вдруг, без всяких объяснений, – с вещами из камеры на выход. Опытные сокамерники только посочувствовали: не к добру, мол. А ему в кабинете у следователя бац на стол бумагу: подписка о неразглашении того, что с ним здесь происходило. Бац другую – пропуск на волю. Иди ставший снова товарищем Гурин – работай и лишнего не болтай.

В общаге, правда, его койка уже оказалась занятой, но не беда – выделили в другой комнате, правда, с незнакомыми мужиками. Пришел на другой день на завод – встретили его товарищи шофера на всякий случай довольно прохладно, но он понимал их боязнь и особо не обижался. Полуторку дали, но уже не свою, а другую, постарше и порасхлябанней. Услышал устаревшие заводские новости. Оказалось, арестовали в один с ним день и его начальника Палыча. И тоже вчера выпустили с указанием отделу кадров восстановить в прежней должности. Во, дела какие непонятные творятся. Очень надеялся, теперь и Сашка объявится – вечером съездил к ним с Клавкой домой. Слегка опавшая от переживаний лицом и телом расстроенная Клавка, к сожалению, была одна. Ее, оказалось, тоже забирали куда следует и тоже вчера отпустили. А про Сашку – до сих пор никаких известий.

Только Колька начал ездить на новом-старом драндулете – повестка из военкомата. Прямо на завод принесли. Оказывается, пока он в НКВД на допросах прохлаждался, в стране начались какие-то Большие учебные сборы. Армейские. А еще раньше, еще в конце августа, Верховный Совет СССР приняли закон о всеобщей воинской обязанности. Во как. Даже в общагу после работы вернуться не дали – вместе с несколькими десятками молодых заводских работяг строем повели в районный военкомат. Вечером на поезд и – здравствуй Рабочее Крестьянская Красная Армия, которая «…от тайги до британских морей… всех сильней».

Хорошо хоть призвали его по специальности – не в пехоту. Как-никак, баранку крутить – тоже уметь надо. Что в Харькове на полуторке ездил, то и в армии за ее же привычный руль уселся. Переодели в новенькую, первого срока, защитную форму (ботинки, правда, были изрядно стоптаны кем-то еще до него), несколько дней отвели воинской учебе, приняли присягу на верность Родине и записали за ним старенький, с потертым ложем и воронением, карабин. На стрельбище водили всего один раз и выдали для обучения такому воинскому искусству всего четыре патрона (первый пробный – три в зачет). Отстрелялся он хорошо, командир даже похвалил. Зря, что ли Колька в свободное от работы время стрельбой в тире Осоавиахима частенько занимался (не совсем, правда, добровольно)? Пока другие вчерашние колхозники и работяги, призванные на сборы, изучали уставы, тактику, оружие и занимались самым важным в армии делом – строевой подготовкой, Кольке и другим шоферам пришлось крутить баранку. Кому-то ведь нужно было все привозить-развозить? Само не прилетит. Почему-то.

Вот так ехал он как-то со склада с полным кузовом обмундирования и прочего необходимого снаряжения, солнышко светит, птички сквозь опущенные стекла поют, свежий воздух, хотя и пыльный на грунтовой дороге. Красотища… Здорово оказывается на этих учебных сборах. Навроде загородного отдыха. Настроение замечательное (особенно после тюремной камеры). Глядь, а прямо на дороге зеленый под слоем пыли броневик памятником рукотворным застыл и красноармейцы в темно-синих испачканных комбинезонах и черных танковых шлемах на нем и вокруг. По дороге не проехать. Колька с перегазовкой перешел на первую скорость и осторожно съехал на обочину. И чего они стали, путь добрым людям перегораживая? Может, у них маневры такие? Когда мимо проезжал – глянул. Не, не маневры. Сломались родимые. Водитель верхнюю крышку и обе боковые железные створки капота приподнял и копается в середке. Второй, немного постарше, безусый (похоже, командир), из башни, как палец из кукиша, вверх сердито торчит. Третий, с круглым серьезным лицом, прямо на крыше перед башней уселся – смолит папироску. Четвертый, курносый улыбчивый блондин, ребристый шлем снял, верх комбинезона откинул, гимнастерку с майкой стащил и в траве придорожной уселся – загорает.

Колька осторожно своей полуторкой броневик обминул и обратно на дорогу выехал. Только собрался газануть и на вторую скорость переключиться – глянул на прощанье в зеркало заднего вида. Такое лицо понурое у молоденького командира в башне… Видно уже оценивает количество и глубину проникновения предстоящих трындюлей от начальства за задержку в дороге. И решил он незнакомым хлопцам помочь. Трудно ему что ли? А груз, что в кузове, на складе подождут. Это ведь он про запас везет. Тормознул Колька, врубил заднюю, аккуратно сдал к броневику, заглушил мотор и вышел на дорогу.

– Здравия желаю, товарищ командир, – молодцевато (в армии, как-никак, хоть и всего несколько дней), сам собой гордясь, вскинул он руку к пилотке. – Красноармеец Гурин. Разрешите полюбопытствовать: сломались?

– Сломались, – кивнул с пушечной башни расстроенный лейтенант (Колька только теперь рассмотрел под комбинезоном у него по два кубаря на петлицах).

– Разрешите попробовать вам подсобить? – улыбнулся, сияя веснушками ярче висящего над головой солнца, Колька.

– Разрешаю, – с надеждой тоже улыбнулся в ответ молоденький лейтенант. – Попробуйте, красноармеец Гурин. Мой водитель уже больше часа возится.

– Есть, попробовать, – опять радостно козырнул Колька и стал закатывать рукава. – Что тут у тебя? – спросил он хмурого, перемазанного маслом даже в неожиданных местах красноармейца.

– Да хрен его знает, – пожал тот неширокими плечами. – Стартер крутит – а двигатель не хватает.

– Искру проверял? Есть?

– Есть.

– Свечи?

– Выкручивал. Все в норме.

– Бензин поступает?

– Топливный фильтр был забит. Я разобрал. Прочистил. Все равно не запускается.

– А бензиновой помпы у тебя тоже нет? А где бензобак?

– Эх ты, деревня. На БА-10 бензобаки располагаются вверху в кабине, между отделением управления и боевым. Топливо поступает тем же самотеком, без помпы.

– Понял. Буду знать. Но я не деревенский – городской. Карбюратор разбирал?

– А зачем?

– Зачем… – передразнил Колька. – Сам деревня. На что хошь спорю: жиклеры у тебя в карбюраторе засорились. Давай ключи и кусок брезента расстели. (Колька споро отсоединил громоздкую черную емкость воздушного фильтра, снял и разобрал на куске брезента карбюратор). – Насос неси.

– Какой насос? – удивился водитель.

– Колеса ты чем подкачиваешь? Ртом? Или задницей?

– А-а-а, все-таки ты деревня, – обрадовался Колькин собеседник, что и в этом он опытнее рыжего наглого выскочки, – зачем нам насос? Бронеавтомобиль БА-10 – это тебе боевая машина, а не в тылу тушенку или, скажем, рваные портянки развозить. По нам в бою стреляют, знаешь ли. Поэтому покрышки заполнены специальной губчатой резиной. Их не подкачивают. И насос в комплект инструмента не входит. Понятно?

– Понятно, – кивнул нисколько не смутившийся Колька. – Интересно, а сколько раз по тебе уже стреляли? А?

– Пока еще не стреляли, – смутился уже водитель. Колька пошел к своей полуторке и вернулся с насосом.

– Качай, – сунул водителю насос Колька, и они вдвоем старательно продули все жиклеры разобранного карбюратора. Потом Колька заглянул в воздушный фильтр.

– Ты когда последний раз в нем масло менял, городской? (Водитель молча пожал плечами). Ты ж по грунтовке ездишь. Пыли вон сколько. У тебя ж в емкости фильтра уже не масло, а битум какой-то. Хоть асфальт укладывай. Запасное масло есть? В картере у тебя такое же.

– Нам не давали, – опять пожал плечами красноармеец. – На это служба снабжения имеется. А дома, в МТС, у нас этим слесаря занимались. Мое дело – баранку крутить.

– У нас в гараже на заводе машинами тоже слесаря занимались, – кивнул Колька. – Но в дороге, если станешь, где слесаря взять? Самому тоже знать надо и уметь. И масла запас никогда не помешает. Мало ли, что в пути сломается.

Колька вычистил воздушный фильтр от грязи, потом принес из своего ящика для инструментов небольшую заныканную канистрочку с маслом и бутылку с керосином. С помощью ветоши тщательно промыл керосином фильтр и карбюратор. Вытер все насухо. Залил масло в черную емкость воздушного фильтра и собрал. Поставил все на место. Открыл краник поступления бензина.

– Ну, что стоишь? – улыбнулся он водителю. – Заводи!

Красноармеец, наступив на приваренную ступеньку, забрался в кабину. Зашумел, раскручиваясь, стартер и буквально сразу затарахтел оживший двигатель. Водитель погазовал, проверяя обороты, и, выключив зажигание, смущенный вылез наружу. Не поблагодарив и, не замечая стоящего рядом сияющего веснушками и белыми зубами Кольки, стал закрывать бронированные створки и крышку капота, собирать свой инструмент и брезент. Из башни выбрался на крышу броневика и спрыгнул на дорогу повеселевший командир.

– Молодец, товарищ красноармеец, – радостно похлопал он Кольку по плечу, презрев требования устава, – спасибо тебе.

– Да, чего там, – продолжал улыбаться Колька, – всегда, пожалуйста. То есть, – решил он слегка проявить знания, полученные за несколько дней учебных сборов, и вскинул замасленную ладонь к пилотке, – Служу Советскому Союзу!

– Курите, – командир встряхнул и протянул ему пачку папирос. Колька осторожно, стараясь не испачкать пачку грязными пальцами, зацепил одну высунувшуюся вверх белую гильзу. Лейтенант взял себе вторую, поделился огоньком с Колькой и с наслаждением затянулся сам. – Вы где служите? – спросил он.

– В 36-ой легкотанковой бригаде, в 1-ом танковом батальоне, в хозяйственном взводе.

– У майора Персова? Так мы с вами из одного батальона, получается. Я комвзвода бронеавтомобилей лейтенант Иванов. Вы кадровый или на сборы призваны?

– На сборы.

– Откуда так хорошо в двигателе разбираетесь?

– А что тут разбираться? Он почти один в один, как в моей полуторке, только, как я только что узнал, без бензонасоса. А полуторку я знаю лучше своих пяти пальцев. Не один год езжу. Без хвастовства – любую поломку устраню. Были бы запчасти.

– Забыл: как вы сказали, ваша фамилия?

– Гурин. Красноармеец Гурин, товарищ лейтенант. Разрешите продолжать движение?

– Разрешаю, товарищ Гурин. Красноармеец Гурин. Продолжайте. И спасибо вам еще раз.

В этот же вечер его позвали к командиру хозвзвода. Взводный приказал сдать старшине автомобиль, карабин (который и так стоял в общей пирамиде в оружейной комнате), подсумки для обойм, спальные принадлежности и, согласно приказу комбата товарища Персова, явиться для дальнейшего прохождения учебных сборов к командиру бронеавтомобильной роты капитану Емельянову.

Радостный Колька (боевая машина вместо грузовика!) быстренько собрал свой не хитрый солдатско-шоферский скарб, потихоньку прихватив, между прочим, и кое-что из инструмента и ремкомплекта своей уже бывшей полуторки, и отбыл к новому месту службы.

– Ну что, товарищ Гурин, – приветствовал его, сидя за столом, ярко освещенным лампочкой под жестяным абажуром, скуластый, даже вечером пахнущий «Шипром» молодцеватый капитан. Приказано на время военных сборов зачислить вас водителем в экипаж лейтенанта Иванова. Будете управлять машиной взводного.

– Есть, товарищ капитан, – радостно козырнул Гурин, – управлять машиной командира взвода лейтенанта Иванова!

– Понравились вы Иванову. Просил он за вас. Вы, я вижу, тоже рады. А справитесь? Бронеавтомобиль – это все-таки – не полуторка, хоть и на ее модернизированной версии и создан. Потяжелее будет. В управлении сложнее и привередливее. И, «если завтра война» – воевать на передовой придется, а не грузы в тылу развозить.

– С управлением, товарищ капитан, уверен, справлюсь. Чуть потренируюсь и справлюсь. Я дюже хваткий ко всему новому. Вот увидите. А «если завтра война», то я так считаю: от судьбы не уйдешь. Пуля или снаряд и в тылу найти могут, если суждено.

– Правильно считаете, товарищ Гурин. Ужинали?

– Так точно, товарищ капитан. Ужинал.

– Тогда так. Найдете свой экипаж, заодно и смекалку проявите, – устроитесь на ночлег. А завтра с утра, после завтрака, первым делом обращаетесь к ротному старшине товарищу Баланде. Он вас экипирует, как у нас положено. Потом – служба. Все поняли?

– Так точно, товарищ капитан. Найти свой экипаж, утром обратиться к старшине Баланде за экипировкой и служить! Разрешите выполнять?

– Разрешаю, – кивнул капитан и углубился в свои бумаги.

Языкастый Колька быстро нашел свой экипаж и познакомился с новыми товарищами: светловолосым курносым смешливым радиотелеграфистом-пулеметчиком Олегом Голощаповым и серьезным коренастым башенным стрелком Геной Минько. Больше всех был доволен молоденький интеллигентного вида командир машины, а заодно и комвзвода бронеавтомобилей лейтенант Иванов.

Наутро, сразу после обильного, но не очень вкусного завтрака (да ему не привыкать), с разрешения командира, Колька отправился на поиски ротного старшины. Нашел. Недовольный темноволосый усатый дядька далеко за тридцать сперва стал возмущаться, что склад пуст, ничего нет, еще не подвезли, и пусть красноармеец Гурин продолжает проходить свои недолгие учебные сборы в ботинках с обмотками без всяких положенных по штату экипажам бронеавтомобилей дополнений в обмундировании, амуниции и личного оружия.

На что Колька, по-прежнему лучезарно улыбаясь, не спорил, согласился с совершенно справедливым мнением многоопытного старослужащего старшины, но пообещал сию же минуту сбегать к ротному командиру товарищу капитану Емельянову и поделиться этим старшинским мнением уже с ним. Незлобиво матерясь дорогой, старшина отвел бойца Гурина в свою каптерку и выдал (как от сердца свое собственное, кровью и потом выстраданное, отрывал) изрядно ношенные сапоги с двумя парами свежих портянок, темно-синий уже испачканный комбинезон, черный танкистский шлем, противопылевые очки и сильно потертую светло-коричневую кобуру. Личное оружие, еще дореволюционный наган 1916 года выпуска, под номером *****, сказал старшина, будет теперь значиться за ним, но храниться по-прежнему в оружейной комнате.

Колька переобулся, с гордостью нацепил потертую пустую кобуру на ремень и, оставив старшине, в виде подарка, свои тоже не первого срока ботинки с брезентовыми обмотками, отправился нести службу на новом месте.

Как он и обещал капитану Емельянову, за несколько дней с помощью товарищей по экипажу и водителей других броневиков взвода, Колька вполне освоился с бронемашиной и с ее не таким уж и сложным управлением. Понравилось ему далеко не все. Водить броневик, конечно, почетнее, чем полуторку, но комфорта в разы меньше. Дерматиновое сиденье неудобное, жесткое, в движении непривычно жарко от двигателя даже при полностью открытой лобовой заслонке (по-походному). Когда попробовал двигаться в боевом положении, при закрытой заслонке, – почувствовал себя вообще невыносимо, тяжелее, чем в парной под самым потолком. Да еще и смотреть на дорогу через узкую щель, закрытую пулестойким стеклопакетом (триплексом), оказалось тем еще «удовольствием»: видимость маленькая, глаза напрягаются и очень быстро устают.

Еще больше «обрадовал» своими рассказами развеселый радиотелеграфист-пулеметчик Олег Голощапов. Сам-то он кадровый, в армии второй год, не воевал, но от каких-то других товарищей слыхивал о недавнем боевом применении таких же броневиков в Монголии. Так вот, не то, что руки-ноги, – голову бы оторвать конструктору, который придумал бензобаки ставить под крышей за спиной у водителя и пулеметчика. Неужели другого места для них не нашлось? Один бронебойный снаряд пробивает броню – взрывается внутри – его осколки дырявят бак – и водитель с пулеметчиком щедро орошаются бензином и сгорают, даже, если их помилуют сами осколки. Спасения нет. Иногда, с близкого расстояния, хватает и одной пули из крупнокалиберного пулемета или обычного калибра, но бронебойной. А если при движении по-походному, при открытой лобовой заслонке, враг пульнет через окошко обычнейшей винтовочной пулей и даже ни в кого из экипажа, допустим, не попадет – только лишь бак пробьет? Результат от раскаленной в полете пули, может быть тем же. А не будь там бака, от одной пули или осколков снаряда, глядишь, и не пострадали бы. Или отделались только ранениями.

Кроме того, передняя стенка бака за спиной пулеметчика не дает ему полностью выдвинуть складной приклад – стрельба получается не очень меткая. И о чем или каким местом эти конструктора только думали? Командир говорил: на заводе итоги монгольских боев учли – сейчас, вроде бы, начинают выпускать улучшенные машины с бронированными бензобаками снаружи, на задних крыльях. Дай-то бог, которого, как он, комсомолец Голощапов, знает, конечно же, нет. Но, «если завтра война» – их экипажу придется героически сражаться (а, возможно, и погибнуть) именно на этом пожароопасном «чуде» советского бронеавтопрома. Нет, нет! Он, красноармеец Голощапов, вовсе не ругает советскую промышленность. Но такую дурь, как внутренние бензобаки прямо наверху за спиной, могли придумать и пустить в производство только враги народа или полные кретины!

Поразмыслив над услышанным, новоиспеченный водитель бронеавтомобиля красноармеец Гурин с мнением радиотелеграфиста-пулеметчика Голощапова согласился. Но проситься обратно на полуторку даже и не подумал (да и кто бы ему это разрешил?). Сколько там тех учебных сборов? Месяц? Два? Да, и войной который год пугают… С детских лет только и слышишь все время: вот-вот нападут подлые буржуины-империалисты. А они все как-то не нападают и не нападают. Военные конфликты, где наша непобедимая и легендарная Красная Армия сражалась, – так они далеко от наших границ были: Испания, Монголия, Китай. Не дрейфь, Колька, прорвемся!

И вот – прорвались. Пока, правда, всего лишь через границу с Польшей. Да и прорывались не они – они лишь в уже прорванный прорыв спокойно вошли. Командир, лейтенант Иванов, приказал двигаться на максимальной скорости и по-походному. Переднюю и боковые заслонки открыли для вентиляции, немного пыльный от первой бронемашины встречный ветер обдувал, но полностью от жары совершенно не спасал. Проскользнула одна небольшая, хотя и подленькая мыслишка: если впереди засада – первыми сожгут не их. Устыдился такой подленькой мыслишки Колька. Он вторым ехать не просился – так командир приказал. Не его в этом вина.

Вчера загрузили в броневик полный боекомплект: почти полсотни (49) снарядов к 45-мм пушке и 33 собственноручно набитых патронами толстых трехрядных диска к двум пулеметам ДТ. Патроны старшина выдал и к личному оружию, которое из оружейной комнаты быстро перекочевало в кобуры. Колька с удовольствием зарядил каморы барабана своего старенького нагана золотистыми латунными патронами с полностью утопленными в зауженные к концам гильзы плоскоголовыми пулями. 14 патронов, полное содержимое картонной пачки, поместились в специальном кармашке потертой кобуры. Еще три с половиной пачки он спрятал про запас в свой вещевой мешок.

Жаль, мало ему пришлось попрактиковаться в стрельбе из револьвера. На стрельбище водили только один раз. Выдали, как и в случае с карабином, четыре патрона и стреляй в свое удовольствие, сколько хочешь: один выстрел пробный – три в зачет. Из нагана Колька отстрелялся, стыдно вспоминать, гораздо хуже, чем из карабина. Практика нужна, опыт. Интересно, а пулеметчик и командир из вооружения самого броневика метко стреляют? От этого, как-никак, теперь и Колькина жизнь напрямую зависит.

Вдали на встречной полосе шоссе показалась пешая темно-зеленая колонна, похоже – польское войско. Передний броневик немного сбавил ход, его комэкипажа Сердюк, в звании отделенного командира, обернулся ко второй машине и показал рукой вперед, на колонну. Лейтенант Иванов по танковому переговорному устройству (ТПУ) велел сбросить скорость и своему водителю. Через время передний броневик остановился; Иванов приказал Кольке медленно выехать на встречную полосу движения, в лоб полякам, и тоже стать, не доезжая до первой машины метров двадцать. Остановилась перед ними и польская колонна, но в стороны не рассыпалась и к бою явно не готовилась. Винтовки продолжали мирно висеть у солдат за плечами.

– Значит так, – услышал Колька в наушниках шлемофона голос командира. – Я сейчас пойду – пообщаюсь с панами поляками. Минько, остаешься старшим в экипаже. Пересядешь на мое место. Следить внимательно. И за поляками и за мной. Зарядить осколочным без колпачка и навести на колонну метров на двадцать дальше от первой шеренги. Если я сниму с головы шлемофон – стреляй, обо мне не думай. Голощапов, выходи на связь с батальоном и сообщи о встрече примерно с ротой пехоты почти сразу за… Какой мы пункт проехали? – Иванов сверился с вложенной в палетку картой, – за Листвином. Если начнется бой, – сразу же им сообщишь. Свой пулемет тоже к стрельбе подготовь. Гурин, двигатель не глуши, близко к себе никого не подпускай, начнется стрельба – закрывай все заслонки в кабине и створки капота. Над двумя машинами старшим остается отделенный командир Сердюк. Ну, я пошел.

Иванов поднял очки на шлемофон, волнуясь, расстегнул кобуру нагана, а потом снова застегнул ее шлейку на шпенек: пусть не думают паны поляки, что боюсь. Вытащил штекер шлемофона из разъема. Зачем-то заглянул в планшет, где среди прочего хранилось, как он надеялся и, как убеждал политрук роты товарищ Рыбкин, «самое мощное оружие»: пачка листовок с заранее переведенной на польский язык речью товарища Молотова в сокращенном виде и выбрался из башни через верхний люк.

Немногочисленное польское войско в составе пехотной роты, прекратив движение, спокойно стояло на месте. Подойдя к передней машине, лейтенант Иванов велел выглядывающему из башни отделенному Сердюку командировать в его распоряжение своего пулеметчика Никитина, сносно разговаривающего по-украински. Распахнулась правая дверца броневика, и на дорогу спрыгнул невысокий ладный пулеметчик.

– Пушку и пулеметы изготовить к бою, – негромко распорядился лейтенант. – Если я снимаю шлемофон – начинай воевать. Первый выстрел осколочным без колпачка даешь по колонне метров за тридцать от ее начала. Потом – по обстановке. Подойдут ближе – картечью. О нас с Никитиным не заботишься, главная задача – сохранить машины. Если, что со мной – общее командование дозором на тебе.

– Никитин, – сказал Иванов, уже направляясь к полякам, – улыбаемся. Ты просто моя свита. Для солидности и для перевода. Надеюсь, украинцы у них имеются. Твое дело переводить и улыбаться. От меня не отходить и на провокационные вопросы не отвечать. Будут что спрашивать лично тебя, – ссылайся на командира, на меня, и опять-таки улыбайся.

Когда до колонны оставался десяток метров – им на встречу вышли тоже двое: один, явно офицер, с тремя звездочками на погонах и в фуражке с жесткой угловатой тульей, другой носил на погонах по две нашивки, а на голове мятую, но тоже угловатую, а не привычно круглую, фуражку. Приблизились. Офицер четко вскинул два отставленных пальца к голове и представился. Иванов разобрал только фамилию – Ольшевски.

– Капитан Ольшевский, – перевел на русский второй поляк. – Капрал Погребняк, – представился сам, тоже ловко козырнув двумя пальцами.

– Лейтенант Иванов, – отдал честь всей ладонью Иванов.

– Красноармеец Никитин, – козырнул за командиром пулеметчик, но паны поляки даже не удостоили его взглядом.

Иванов, продолжая доброжелательно улыбаться, открыл планшет, достал два экземпляра «самого мощного оружия» и вручил обоим панам. Какое-то время у них ушло на чтение и соображение. Запшекал непонятными словами капитан.

– Пан капитан просит пана лейтенанта подтвердить: Красная Армия действительно идет в Польшу, чтобы помочь нам воевать с германцами? – спросил капрал.

– Переведи пану капитану, что мы вошли в Польшу не как захватчики, а как защитники. Или пан капитан надеется, что каким-нибудь чудом Польша сама победит фашистов? Где помощь Англии и Франции? Разве они наступают на Германию? Уже две недели, как войну объявили, а даже, как ему достоверно известно, союзным солдатам не раздают боевые патроны. Где польское правительство? Не ваш ли президент первым сбежал из Варшавы, как только немцы перешли границу?

– Варшава еще держится, – перевел капрал своего капитана.

– Еще! – выделил одно его слово Иванов. – Поляки очень храбрые и умелые солдаты. Вот только с собственным руководством и с союзниками им явно не повезло. Пан капитан прекрасно и сам знает, как бестолково обстоят у них дела в организации обороны от немцев.

– Вы будете вместе с нами сражаться с немцами? Об объявлении Советским Союзом войны Германии в речи пана Молотова ничего не говориться.

– По обстоятельствам, – сделал солидное лицо лейтенант Иванов. Возникнет такая необходимость – будем.

– Что Советский Союз предлагает делать польской армии на территории занимаемой Красной Армией?

– На какое-то время, краткое время, вам придется сложить оружие. Красная Армия, быстро продвигаясь на запад, войдет в соприкосновение с германскими войсками и остановит их. С боями или без – это уж, как получится. Но поляки в этом советско-германском противостоянии участвовать категорически не должны. Таков приказ Советского правительства и требования сложившейся весьма непростой международной обстановки. Если польские части, вопреки пользе для собственной страны, будут препятствовать мирному продвижению Красной Армии – ей, к сожалению, будет применено оружие.

– Рота под командованием пана капитана движется походным маршем в направлении восточной границы по приказу пана полковника Грыня. В бой с Красной Армией пан полковник приказывал не вступать. Что нам рекомендует делать пан лейтенант?

– Я вам, пан капитан, настоятельно рекомендую отвести свою роту с дороги в поле, благо урожай с него вашими крестьянами уже собран, и устроить привал. Винтовки составьте в козлы, рядом сложите пулеметы, патроны, гранаты и прочее оружие, боеприпасы и амуницию. За нами следует наш танковый батальон в составе танковой бригады. Он уже скоро будет здесь. Вам расскажут, что делать дальше. Да, и воткните перед собой на обочине какой-нибудь белый флаг. Чтобы точно избежать каких-либо недоразумений.

– Вы предлагаете нам капитулировать?

– У нас приказ, не оставлять в своем тылу вооруженные польские части. Поймите нас правильно. Я искренне уверен, что это сугубо временная мера. На всякий случай. Когда Красная Армия войдет в соприкосновение с фашистами и защитит восточную часть Польши от порабощения Германией – у вас восстановится порядок и, надеюсь, после определенной проверки большая часть польских солдат и офицеров продолжит воинскую службу, или будет демобилизована и распущена по домам.

– А если дом пана капитана на той стороне, – капрал махнул рукой на запад, – под германцем?

– Извините, пан капитан, но это уже не в моей компетенции, – пожал плечами лейтенант Иванов.

– Пану капитану нужно переговорить со своими офицерами, – сказал капрал. – А мы с вами давайте постоим, покурим.

Лейтенант Иванов достал из планшета и протянул пану капитану еще листовки. Пан капитан их взял, вежливо козырнул и зашагал к своей роте, впереди которой сгрудились, судя по погонам со звездочками и жестким головным уборам, несколько офицеров. Капрал достал пачку сигарет и предложил красному командиру и его сопровождающему. Иванов и Никитин угостились, лейтенант в свою очередь угостил поляка папиросами «Казбек» из мятой пачки. Закурили.

– Откуда вы, пан капрал, так хорошо знаете русский? – спросил Иванов просто, чтобы не стоять молча. – Совершенно чисто говорите.

– Я вырос в Перемышле. Семья у меня русско-украинская. Дома говорили по-русски. В ремесленном училище – тоже.

– Ясно, – кивнул Иванов, глубоко затягиваясь и не особо понимая: о чем с поляком говорить можно, а о чем – нежелательно. Пан капитан дошел до своих офицеров и раздал им листовки с речью Молотова.

– А как у вас в Советском Союзе живется? – спросил, ехидно улыбаясь прищуренными глазами, капрал. – А то у нас разное рассказывают. Не знаешь, прямо, чему и верить.

– Да, хорошо живется, – решительно стал на защиту своей Родины лейтенант. – Капиталистов и помещиков – нет. Частной собственности – нет. Всё: земля, заводы, дома, леса – всё общее, всё народное.

– А колхозы – это хорошо или плохо?

– Конечно, хорошо. Сообща все делать легче: и землю обрабатывать, и скот выращивать и птиц разводить.

– А у нас рассказывали – жуткий голод по деревням был от этих ваших колхозов. Насильно, мол, крестьян туда загоняли, землю, зерно и скот отбирали и городских коммунистов, ничего в этом не соображающих, управлять присылали.

– Да, байки все это, – влез в разговор Никитин, забывший, что ему приказано молчать и тоже решивший отстаивать честь родной страны. – Вражьи сплетни. Я сам деревенский. Колхозник. Ты, приятель, еще скажи, что у нас и бабы общие, – ловко увел он разговор в другую сторону.

– Ну, да, – кивнул улыбающийся капрал, – и такое о вас слышал.

– Вот жаль, – шутливо всплеснул руками Никитин, – что до нашего колхоза это прекрасное новшество не так и не добралось, что мою постылую бабу до сих пор не обобществили. Все сам да сам, как последний дурень, с ней уже который год мучаюсь. А было бы, как у вас тут про нас рассказывают: всех баб в одну избу и приходуй по очереди любую, когда душе или телу потребуется. А домой с поля вернешься – свобода: никто тебе плешь руганью не проедает, никто ухватом не грозит, никто ничем не попрекает… Поел на общей колхозной кухне и отдыхаешь себе спокойно в хате без бабьего и детского визга. Или с мужиками за стаканом первача хоть до утра о житье-бытье и мировой политике рассуждаешь. Вот была бы у меня житуха…

Вернулся капитан. Что-то неразборчиво пропшекал.

– Пан капитан говорит, – перевел посерьезневший капрал Погребняк, – что офицеры его роты согласны сложить оружие. И ждать подхода основных сил Красной Армии. Офицеры спрашивают: можно ли им оставить личное оружие?

– Думаю, можно, – кивнул довольный, что обошлось без боя, лейтенант Иванов. Оставляйте. Честь имею, – вспомнил он выражение царских офицеров из фильмов о Гражданской войне и козырнул. – Нам нужно двигаться дальше.

Попрощавшись, каждый вернулся к своим. На обратном пути лейтенант Иванов почувствовал, что у него слегка дрожат ноги и пот не ручьем, а целой рекой, стекает по спине вдоль позвоночника. Довольный, что поляки сдались без боя, лейтенант даже забыл отругать Никитина, нарушившего его приказ о молчании.

Бронеавтомобили медленно, чтобы не пылить на добровольно смирившихся поляков, покатили дальше на запад. Польская рота отошла с дороги и стала готовиться к привалу: солдаты споро составляли винтовки в козлы и снимали амуницию. Кое-кто приветливо махал проезжающим советским броневикам руками, фуражками и пилотками. Что-то, не разбираемое за рокотом моторов, кричали.

– Вот это я понимаю – война, – похвалил по внутренней связи Голощапов. – молодцом, товарищ лейтенант. Поговорили – и целая стрелковая рота сдалась. Ни единого, мать их польскую богородицу, выстрела!

– Моей заслуги здесь нет, – заскромничал товарищ лейтенант, – это все речь товарища Молотова так на них подействовала. Олег, а ты с батальоном связался?

– Так точно, командир, связался. Удалось. Передал, как вы приказывали, о встрече с пехотной ротной колонной.

– Теперь передай, что поляки согласились сложить оружие без боя и ждут подхода наших сил. Следуем дальше в направлении на Дубно. Вперед.

2. Первые трофеи.

И они следовали. Проезжая мимо лесочка, отстоявшего справа от дороги метров на триста, Колька сквозь равномерное урчание своего мотора услышал постороннюю трескотню, но вначале не придал ей никакого значение. Лейтенант, хоть до этого и ни разу не бывавший под обстрелом, среагировал быстрее – присел на сиденье и скрылся внутри башни, успев до этого снять со стопора и захлопнуть за собой верхний полукруглый люк.

– Закрыть заслонки, – приказал он. Колька, не убирая газ, повернув ручки, опустил сперва лобовую, потом левую боковую, за ними прикрыл и створки радиатора; Голощапов закрыл свою в дверце справа. Без притока свежего воздуха сразу припекло. В первом броневике Сердюк тоже нырнул в башню. – Скорость не сбавлять, – продолжил Иванов. Осколочный. Без колпачка.

Минько, утопив пальцем тугой инерционный предохранитель пушки, многократно отработанным движением дернул назад короткую рукоятку затвора и опустил запирающий клин, открыв голодный зев зарядной каморы. Взял из боеукладки осколочный снаряд, уже побывавший сегодня в пушке, опять снял с него колпачок и вогнал на знакомое ему место. Фланец гильзы, вошедшей до упора, запустил работу автоматического запирания затвора, и вертикальный клин под действием пружины поднялся вверх, закрыв зарядную камору со снарядом и взведя попутно ударник. (При стрельбе без колпачка осколочная граната взрывается моментально при встрече с препятствием, давая максимум осколков; а с колпачком – с небольшим замедлением, позволяющим ей проникнуть вглубь препятствия перед разрывом, производя больше фугасное действие).

– Осколочный. Готово, – отчитался Минько. Иванов вовсю крутил по сторонам панорамным перископом, всматривался, пытаясь обнаружить врага. Колька не видел ничего, кроме узкого участка дороги перед собой и кормы броневика Сердюка метрах в пятидесяти. В узкую левую щель ему тоже ничего стоящего внимания не наблюдалось. Пулеметная трескотня справа продолжалась. К ней добавились и одиночные беспорядочные выстрелы. Как горохом, совершенно безвредно, наконец-то сыпануло по боковой броне. Напряженно вглядывались в свои узкие закрытые триплексами боковые щели и Голощапов с Минько.

– С опушки леса бьют, – наконец определил Иванов. – Стой.