Читать книгу По приказу Партии и Правительства - Павел Блинов - Страница 1

ТЕКСТЫ ИЗ ОБЩИХ ТЕТРАДЕЙ

ОТ АВТОРА

Неделю я сидел на карантине. Что было можно я сделал дома на компьютере. А потом позвонил шефу, чтобы узнать, чем могу быть полезен на дистанционке. Меня ждало известие к которому я исподволь готовился. Ну вот, я безработный! Уволен я был мягко – до лета. Но то, как немногословен был мой начальник, подтолкнуло к мысли, что надо отпечатать и разослать резюме потенциальным работодателям. В принтере не было бумаги и я полез в ящик стола за новой пачкой. Бумаги не было и там. А значит завтра надо ехать покупать. Но откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня было не в моем характере. А запасливость, которую я приобрел в наследство от мамы, подсказывала, что если как следует поискать, бумага найдется, или я не ее сын. И я полез на антресоли, где за коробками окаменевшего, еще советского «Лотоса» и пластиковых баночек с триалоном, я обнаружил пачку бумаги формата А4, которую специально засунул подальше прозапас, во времена, когда она была дефицитом. В современные времена, когда резюме рассылаются одним кликом сразу по всем адресам, бумага конечно не нужна. Но я хотел послать не просто резюме, а письма знакомым работодателям, которые не раз переманивали к себе на работу. И теперь я надеялся, что сопроводительные письма, вкупе с резюме, позволят получить жалование не уступающее прежнему. А посылать электронные письма зубрам, которые до сих пор пользуются перьевыми ручками из дорогих канцелярских наборов, я посчитал легкомысленным. Ну вот, легенду я придумал. Легенду о том, почему наконец добрался до связки общих тетрадей, перетянутых бечевкой, и которая хранилась на антресолях. И о которых я никогда не забывал, отсчитывая время, когда смогу их прочитать.

Связку тетрадей оставил мой друг детства, с которым я учился в одной школе, а потом в институте, правда на разных факультетах. Детство и юность мы провели вместе. Но после окончания ВУЗа жизнь разбросала нас по стране, причем буквально по разные стороны обширной территории. Я был на одном конце страны, где вертолет, пролетая многие километры над безлюдной тайгой, забрасывал меня в подземный командный пункт. А он получал загар под палящим солнцем, среди песков, окружавших бетонную взлетную полосу военного аэродрома, через восемь часовых поясов от меня. Встретились мы много лет спустя в родном городе, где, выслужив пенсию, я получил по сертификату квартиру в военном доме. Зная, товарища, я удивился при встрече, что его военная карьера не сложилась. Отслужив два года, после получения офицерского звания, он уволился в запас. Чем он занимался на гражданке я не знал, а расспрашивать времени не представилось, потому что виделись мы редко. Он часто пропадал из города и мои телефонные звонки становились все реже и реже. И однажды он приехал попрощаться. По его словам он покидал страну и хотел оставить кое-что на хранение. Передав связку общих тетрадей, он предупредил, что я могу разрезать бечевку через пять лет, если он не вернется, чтобы забрать их.

Теперь у меня было время, чтобы почитать его записи. Не обремененный обязательствами, предлагаю потратить время, которое вы возможно проводите в салоне самолета, или как, я под карантином, чтобы вам было не скучно. Должен предупредить, что немного изменил текст, насколько позволяют мои не литературные навыки. И еще одно замечание. Все, что вы прочтете ниже, является фантазией автора и любые совпадения случайны.

ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ

ПО ПРИКАЗУ ПАРТИИ И ПРАВИТЕЛЬСТВА

Иногда кажется, что фильм начинается, когда в зале гаснет свет. Мы не думаем, что кто-то написал сценарий, нашел актеров, снимал сцены. Мы думаем об этом, когда фильм закончился, особенно, если он понравился.

Я начну с середины – в зале гаснет свет.

1980-й год, страна готовится к Олимпиаде. Я закончил девятый класс и еду через Москву к родственникам в маленький подмосковный город. Утренний рейс, и салон самолета загружен наполовину. На тех местах, где я лечу только один попутчик – пожилой седой мужчина с орденскими планками.

Закидывая на верхнюю полку пиджак, я пожалел, что в такую жару поехал в костюме. Это отец уговорил меня.

– Костюм – универсальная одежда, – сказал он. – Если хочешь, в костюме можно играть в футбол, а вот спортивная форма на деловой встрече будет смотреться не к месту.

Отец прочитал лекцию о том, как носить костюм. Когда допускается расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки, и подо что подбирается цвет носков. Предупредил, что надо спросить разрешение, чтобы снять пиджак в обществе дам, и что у меня должно быть два носовых платка. Один – для себя, другой – идеально чистый, если он кому-то понадобится. Только потом, много лет спустя, я понял, почему именно в эту поездку отец уговорил меня одеть костюм.

Встретив меня на улице, многие прошли бы мимо, и не обратили на меня никакого внимания. Среднего роста, среднего телосложения, я не обладал, по моему мнению никакими выдающимися способностями. То, что получалось у меня лучше, чем у других, достигалось легко без напряжения сил. И я думал, что просто к чему-то расположен от природы, а что-то мне не дано, и не расстраивался по этому поводу. Любая моя активность продолжалась до тех пор, пока мне было интересно. Когда становилось скучно, я легко переходил к чему-то более занимательному. Думаю в этом я не отличался от большинства своих сверстников.

Мои хаотические метания и интересы не напрягали родителей, до тех пор пока я не решил бросить тренировки в секции гимнастики, куда меня отвел отец. Тренер пришел к нам домой и долго разговаривал с отцом. У отца было качество, которое мне очень нравилось, он никогда не принимал в отношении меня скоропалительных решений. Если я что-то делал неправильно или если на меня кто-то жаловался, он брал паузу на размышление, и только потом вызывал на разговор. И в этот раз выдержав время, он стал объяснять мне, что его расстроило.

– Тренер говорит, что у тебя получается. Если ты не бросишь тренировки, ты сможешь достичь хороших результатов. В чем дело?

Я ответил:

– Мне было интересно, пока я тренировался на перекладине и брусьях, но как только начались занятия на ковре, и надо было тянуть носок как в балете, я охладел к этому виду спорта.

Это был первый раз, я думаю, когда отец разговаривал со мной по-взрослому:

– Пока ты еще мал, мы с мамой спокойно смотрим как ты выбираешь, что тебе интересно. Ты находишься в поиске и познаешь этот мир. Это нормально. Но жизнь бесконечна в своем разнообразии и ты можешь всю жизнь про-прыгать по «верхушкам», так никем не став в конце концов. Если ты хочешь взрослеть – учись выбирать из интересного то, что у тебя получается лучше всего. Трудно найти занятие на всю жизнь. Со временем люди меняют интересы и профессии – это не страшно. Подумай, не допускаешь ли ты ошибку, когда отказываешься так и не узнав самого главного. Ты съедаешь пенку с варенья, не добравшись и не попробовав самого вкусного. – Давай договоримся, что теперь в своих увлечениях ты будешь проходить больше половины пути, и достигать уровня выше среднего.

Когда я согласился, я не знал, что если прошел половину пути – трудно остановиться, по крайней мере для меня.

Мой попутчик посмотрел в глаза и улыбнулся. Я не смог удержаться и улыбнулся в ответ. В голове загорелась надпись – «хороший мужик». К пожилым людям, носящим ордена я отношусь по-особенному. Оба моих деда воевали. И по их рассказам я знаю, чем надо окропить землю, чтобы получить хотя бы один.

В конце войны один мой дед служил в штабе. И был адъютантом генерала интендантской службы. Он знал одного толкового офицера, который не удержался, зная, что списки награжденных не всегда тщательно проверяются, и вписал свою фамилию. Месяц спустя генерал Дигров заметил на груди подчиненного орден отечественной войны.

– Когда это ты успел отличиться? – строго спросил он.

До того как занять должность в интендантской службе, генерал был политработником, и его суровый нрав подчиненные знали. К тому же он был очень внимательным человеком. Его вопросы предполагали только однозначные и исчерпывающие ответы. Офицер откровенно объяснил, что война скоро закончится, многие заслужили боевые награды, а он в штабе ходит с «голой грудью». Генерал все понял и оценил откровенность подчиненного. Наказания не последовало. Вместо этого, провинившийся отправился на передовую отрабатывать орден. Дед потом узнал, что этот офицер участвовал в штурме Кенигсберга, и достойно сложил голову в боях за Пиллау.

У Сергея Федоровича, так звали моего попутчика, на груди были колодки только боевых орденов и медалей. Мой дед тоже одевал полный комплект только по торжественным случаям. Поэтому на обычном костюме носил только три ленточки – две «Красной звезды» и «За боевые заслуги». Он не любил одевать юбилейные медали. Ветеран с которым я сидел на соседних креслах носил красную ленточку с двумя желтыми кантами по краям, кроме других наград. Спустя годы я буду «прокручивать» в уме эту встречу. В моей памяти всплывут детали, и я буду задавать себе вопросы… И вспоминать слова Иона, о том что случайность – это неосознанная закономерность.

За разговором с Сергеем Федоровичем, я не заметил как пролетело время и самолет пошел на посадку. Тогда я не думал, почему мне было так легко и приятно разговаривать с этим человеком. За сорок пять минут мы поговорили о танках, кораблях и башмаках, о латиноамериканских «королях», и наверно о капусте тоже. Я рассказал, что после школы хочу поступать в Казанское танковое училище. Что увлекаюсь Латинской Америкой. Занимался дзю до и, что оба моих деда воевали. Потом, вспоминая, я понял – в разговоре не было неискренних фраз, якобы незнакомого со мной человека. Все о чем мы говорили было мне интересно, и на самом деле, попутчик знал обо мне все, наверно больше, чем я сам. Я тогда не знал, что наша встреча была предопределена. «Планирование и подготовка» – как учил потом Ион.

Самолет начал снижаться, а потом двигатели стали набирать обороты и я понял, что мы заходим на посадку. Я повернулся к иллюминатору – мне было интересно, как работает механизация крыла. Я встретился взглядом с Сергеем Федоровичем. Он откинулся в кресле, чтобы мне было удобнее смотреть. И приблизившись к нему, я услышал как он, спросил:

– Сколько будешь в Москве?

Этот вопрос на «ты», и то, как он посторонился, напомнило мне об отце. Я смотрел в иллюминатор и у меня возникло чувство, название которого не было известно мне. Это состояние посещало меня, когда я был рядом с родным человеком, и вдруг наступала пауза. Я молчал и чувствовал, что мне просто приятно быть с этим человеком рядом. Устроившись поудобнее в кресле, я ответил:

– Буду весь день гулять по Москве, а вечером уеду электричкой в другой город к родственникам.

После этого Сергей Федорович сделал мне необычное предложение, которое немного удивило меня. Он хотел показать мне Москву, которую мало кто видел. А потом еще раз поговорить в спокойной обстановке. Я согласился не раздумывая. Может потому, что всего лишь за час этот человек смог вызвать во мне чувство доверия, а может потому, что в то время я был молод и наивен.

***

Иван Крупнов родился через несколько лет после первой русской революции 1905 года. Село где он вырос стояло недалеко от тракта, соединявшего два заволжских города. Когда село только строилось в него приехали три брата и срубили избу.

В селе заметили, что братья вели хозяйство не как обычные землепашцы, а скорее как казаки. Да и кони тянувшие плуг были похожи на верховых лошадей, а по стенам избы были развешаны шашки и кривые персидские сабли. Но народ поселившийся на плодородных землях первое время больше был занят наделами и их размежеванием, чем происхождением односельчан. Люди, обживавшие эти места сплошь были пришлые – кто из центральной России, кто из прикамья, а кто из прикаспийских степей. И то, что три брата покинули казачью станицу и решили наладить жизнь на новом месте никого не удивляло.

И невдомек было соседям, что до своего приезда в новое село, три брата исправно послужили «Императору Всероссийскому Петру Третьему». Вдоволь нагулявшись по Волге и Яику, потупив железо, и набрав за пояса золотых, они ушли к Салавату, из-за того, что войско их было разгромлено. А через несколько лет, когда царевы слуги добрались и до Юлая, решили осесть среди волжских пахотных земель. Да видно казачья кровь в братьях не остыла. И спустя год, два младших брата ушли на Дон, где следы их потерялись в лихой казацкой жизни. А старший брат остался в только что срубленном доме, привел в дом жену, и стал пахать землю. Так гласила семейная легенда, которую запомнил Иван Крупнов. В его доме по стенам висели казачьи клинки. И правилом было уметь этим оружием пользоваться, передаваемое по мужской линии. Мало кто знал в селе об изрубленных соломенных чучелах стоящих в коровнике, и только двум своим товарищам Иван давал поиграть старым казацким кистенем, доставшимся от деда, который не раз выручал его в сельских драках.

Дом, где жил Иван, был срублен тремя братьями, но только сильно обветшал от времени. А хозяйство было хилым, потому что отец Ивана – Тимофей Крупнов, ушел в город. Приходилось батрачить, а мать занималась единственной коровой и огородом. Но деньги в доме были, что мать тщательно скрывала, ведя домашние дела с экономностью немки. Только когда отец вернулся в село, Иван узнал, что он регулярно отправлял деньги домой со своими товарищами по партии. А иногда сам привозил их, навещая семью.

Верный сподвижник Льва Давидовича Троцкого, конспиратор, боевик и «искровский» курьер, он как-то под вечер вернулся в село с одним заплечным мешком, и как ни в чем ни бывало наутро предстал перед односельчанами. Неделю он расхаживал по селу и балагурил с соседями, пока на пыльной дороге не появилась бричка с представителями новой власти. Ответственное лицо из города сообщило селянам, что впереди их ждет светлое коммунистическое будущее, равенство и братство. Но равенство предполагало некоторое старшинство, а потому на селе учреждалась должность особого уполномоченного от советской власти. Вытянув руку городское начальство указало на отца Ивана, и предложило любить его и жаловать. После этого Тимофей Крупнов удалился в избу и появился в новых кавалерийских галифе с маузером на боку.

Пока крестьяне возделывали землю, Тимофей озаботился созданием ячейки и выявлением кулацкого элемента. А Иван Крупнов, спустя несколько лет, стал первым на селе комсомольцем и председателем этой организации. Несмотря на то, что раскулачивание во вверенном Тимофею Крупнову районе прошло успешно и активно, большинство односельчан относилось к нему с искренним уважением. Может потому, что мероприятие было организованно скорее демонстративно и большинство зажиточных крестьян не сильно пострадали в материальном отношении. А может потому, что во время продразверстки, встречаясь с односельчанами, он рассказывал, как бы походя, как и где в соседнем районе нашли излишки хлеба. И спустя время после таких разговоров собеседники убегали перепрятывать мешки с зерном и мукой. А может потому, что в голодные годы не уехал с семьей в город, и голодал со всем селом, и отнес сына Ивана с распухшим животом в Американскую миссию, где откармливали и лечили детей.

Не раз приезжало начальство на село и предлагало Тимофею должности в городе, но то ли чутье конспиратора, то ли память о прошлой жизни вдалеке от семьи, уберегли его от сырых подвалов, где завершали свой партийный стаж бывшие троцкисты.

Пока Тимофей поддерживал в селе советскую власть, его сын, в заштопанных на заднице штанах, носился по селу объединяя молодежь, и призывая ее строить дорогу в светлое будущее. Пока не пришло время идти в красную армию.

***

В аэропорту Сергея Федоровича ждал водитель на серой «Волге». Мы сели в машину и поехали в город. Мы опять говорили. Надо честно сказать болтал в основном я, поэтому мыслей о том, куда мы едем, и кто мой новый знакомый в моей голове не возникало. Периодически Сергей Федорович отвлекал меня вопросами. Через некоторое время мы въехали в туннель, и мой собеседник замолчал. Неожиданно машина начала снижать скорость и остановилась. «Что-то случилось на дороге», – подумал я. В этот момент Сергей Федорович открыл дверь и махнул мне рукой. Как только я вышел машина уехала… И я увидел «Москву»…

Да, такую «Москву» видели немногие. Хотя во время «экскурсии» мы встречали много людей, они ходили мимо, не обращая на нас никакого внимания. Сергей Федорович молчал, мне говорить тоже расхотелось, нужны были только мои глаза, как будто я ходил по художественной галерее. Я понял, что по дороге мой спутник отвлекал меня, и я не заметил каким образом из туннеля, минуя контрольно-пропускной пункт мы въехали на территорию подземного города.

Много я слышал про такие объекты. Подземелья по рассказам были и в моем городе. Прямо под центральной площадью находились огромные жилые пространства, которые соединялись с бункером «отца народов». А оттуда галерея через подземные цеха завода, проходила под территорией партийных дач, и обрывалась на берегу реки далеко за городом. Рассказывали, что за рекой в штольнях каменоломни тоже есть обширные подземные пространства, недоступные простому смертному. Таких мест было много вокруг моего города – подземные цеха и естественные холодильники в толще горы для продуктовых резервов.

А сейчас я воочию видел подземные улицы Москвы. Я знал московское метро и представлял, что можно построить в глубине. Но я не думал, что существуют такие огромные пространства с улицами, транспортом, оборудованием и залами на нескольких уровнях, скрытые от посторонних людей. Я, разглядывая подземный город, понял, что Сергей Федорович не случайно показывает мне эту, другую сторону жизни. Я не предполагал тогда, что эта экскурсия в зазеркалье – первое знакомство с миром, где родится и будет жить мой антипод.

Прогулка продолжалась почти два часа. Потом мы поднялись на лифте и с высотки Университета смотрели на Москву, на Лужники и Воробьевы горы. Я с нетерпением ждал разговора с Сергеем Федоровичем и предполагал, что он будет необычным. В голове моей возникали различные конспирологические картины.

Я сказал, что проголодался и, готов к разговору.

– Если бутерброды с чаем тебя устроят, можно поехать ко мне, – предложил Сергей Федорович.

До места мы добирались на метро и я старался меньше говорить, обдумывая вероятные варианты предстоящего разговора. Не выходя в город, мы прошли через пункт милиции московского метрополитена и поднялись на лифте. Проходя по коридору, я понял, что мы находимся в каком-то учреждении. Некоторое время я был в кабинете один, разглядывая обстановку и размышляя над тем, куда я попал. Дверь открылась и вошел Сергей Федорович с подносом…

Я совсем не знал человека с которым только что познакомился и старался держать дистанцию, понимая, что попал в ситуацию, где надо быть очень внимательным. Тем более, что было очевидно – Сергей Федорович живет в мире, который я знал только по фильмам и книгам. Но удивительно, у меня ничего не получалось. Это было похоже, на то, как в гости приезжают дальние родственники, которых ты совсем не знаешь. А они наоборот знают тебя очень хорошо. И ведут себя так, как будто в детстве меняли тебе подгузники. И обращаются с тобой так просто и естественно, что ты очень быстро начинаешь воспринимать их как близких для тебя людей.

С самого первого дня нашего знакомства, отношения с Сергеем Федоровичем не носили ни малейших признаков официальности. Это выражалось во всем его поведении, но особенно в разговоре, вернее в интонации. Этим же качеством обладал и Ион – о нем я расскажу дальше. Интонация была такая, как будто мы сидим на рыбалке, и он просит насадить червяка на крючок. Негромкая спокойная речь, я чувствовал, что он не подбирает слова. Взгляд был внимательный и добрый. Так со мной разговаривал отец. Каждый раз когда мы встречались, а промежутки между встречами были довольно большими, он начинал разговор как будто мы не виделись со вчерашнего дня.

Сергей Федорович работал в одном из отделов Коммунистической Партии Советского Союза, который отвечал за взаимодействие с рабочими и коммунистическими партиями в Латинской Америке.

– Если ты неравнодушен к испаноязычным странам, я могу дать тебе интересные материалы, – предложил он.

Потом он спросил, что я думаю о вступлении в партию. Я откровенно сказал, что даже не думал об этом. На что Сергей Федорович заметил, что если я хочу стать военным, я должен знать – девяносто процентов офицеров Советской Армии коммунисты.

В конце разговора он сказал, что надеется встретиться со мной после окончания школы, и возможно сделает мне предложение… И тут я не удержался и сказал, о чем я давно уже думал… Он посмотрел на меня очень внимательно и покачал головой.

– Нет! – сказал он. – Это место для тебя заказано и ты должен об этом знать.

Да, я знал об этом. Как-то отец сказал мне, что я могу выбирать себе любую профессию, но о карьере Джеймса Бонда я могу не мечтать. С рождения у меня была особая примета, которую невозможно было устранить.

– Но, если ты действительно хочешь быть офицером – ты им станешь, – сказал Сергей Федорович.

Я был разочарован, и видимо, это отразилось на моем лице…

– Будешь офицером и сможешь прожить интересную жизнь, – добавил он.

– Слышал ли ты такое слово – «Коминтерн»? – спросил Сергей Федорович.

Да, на уроках истории я слышал об этой организации. Но смутно представлял, чем она занималась, и знал, что ее больше не существует.

– Будет время, поинтересуйся, – предложил он.

Из Москвы я возвращался с «дипломатом» – очень красивым, закрывавшимся на кодовый замок портфелем, заполненным книгами. Подбор книг в «дипломате» был на первый взгляд необычным, и на вид некоторые из них не были похожи на книги из магазинов. Это были невзрачные брошюры на серой бумаге без имен авторов. Ни на одной из них не было грифа секретности, но меня предупредили, чтобы я никому их не показывал и не терял. Мне нужно было прочитать эти книги, как можно больше запомнить, и понять самому, какую информацию можно использовать, и в каких целях.

Три книги были обычными художественными произведениями испаноязычных авторов. Две книги – путеводители по странам Южной Америки, очевидно перевод с испанского. Две книги по психологии. Книга по тактике пехотных подразделений иностранных армий. Несколько брошюр о политических партиях в Чили, Перу и Колумбии. И одна стопка сшитых машинописных листов о левотроцкистом и маоистском движении в Латинской Америке. Многое было мне знакомо, читалось легко, и я с интересом, и увлечением принялся их изучать. Во время зимних каникул я должен был приехать на встречу с Сергеем Федоровичем.

***

Что происходит на небе? Массивные звезды пролетая с огромной скоростью, силой своей гравитации увлекают океаны и материки, и заставляют их сталкиваться и влиять на события. Или мелкий чиновник небесной канцелярии кладет циркуляр не в ту папку. А может шестеренки часов нашей жизни вдруг проскальзывают на один зуб, и происходят случайности, о которых мы могли мечтать только за час до пробуждения.

Неизвестно, случайность или влияние листа бумаги, на котором мелким почерком была изложена комсомольская характеристика. Но безлошадный Иван Крупнов, с детства мечтавший расчесывать гриву длинноногих животных, получил назначение в Дальневосточную Кавалерийскую бригаду, укомплектованную в основном казаками.

Навыки, приобретенные в единственном роде войск, где по команде: «Равняйся!», ты стоишь спиной к командиру, а лицом к своему лучшему товарищу, на всю жизнь остались с Иваном. И много лет спустя, стоя у перил, перед дорожкой, только что построенного в нашем городе ипподрома, и любуясь беговыми рысаками, выводимыми под попонами перед забегом, он вспоминал своего гнедого Монгола. И я видел, как слеза катилась вниз по его иссушенной временем щеке. Наблюдая за сутулым стариком, я вспоминал рассказы отца, который был свидетелем лихой джигитовки, фланкировки шашкой, и отработки штыковых приемов. И я не мог поверить, что старость может сделать с человеком, которого я видел на фотографиях высоким красавцем в военной форме с капитанскими погонами.

Но сейчас, Иван обживался в казарме и конюшнях бригады. Военная форма, шашка на боку, уход за лошадьми – все радовало и дарило хорошее настроение. Но особенно понравился ему новый сослуживец – гнедой жеребец Монгол.

Кличка совсем не соответствовала экстерьеру. Конь был длинноногий и сухой как ахалтекинец. Но клички лошадям дают в зависимости от имен отца и матери жеребенка, и от монгола, пожалуй, ему достались только глаза.

Командир предупредил Ивана, что конь ему достался отменный, и уже получивший хорошую выучку, которую нужно регулярно поддерживать, и сохранять у скакуна хорошую форму. Поэтому кавалерист Крупнов целыми днями проводил в манеже, и готов был ночевать в конюшнях. Командир эскадрона – даурский казак, видя такое отношение к службе, стал дополнительно заниматься с вновь прибывшим красноармейцем, и вскоре они сдружились.

Иван и Монгол были как единый организм, и в сабельном бою им не было равных в эскадроне. Конь чутко отзывался на команды всадника. Как будто заранее знал, как поставить кавалериста под руку, а когда развернуться на месте или сделать свечку, защищая товарища от выстрела. Иван слышал одобрительные возгласы красноармейцев, когда «кентавр» зависал в прыжке над препятствием, и рука рубила шест с насаженной на него буденовкой. Но самым любимым для двух друзей было упражнение, когда Иван на всем скаку заваливался с лошади, изображая раненого, а Монгол возвращался и ложился рядом, позволяя всаднику вползти на седло.

Занимая должность комсорга в эскадроне, Крупнов заслужил особое расположение комэска и многому научился от командира. Эскадрон имел в полку разведывательное назначение, и кроме обычных кавалерийских навыков, Крупнов приобрел знания младшего командира, потому что конный отряд часто уходил в учебные рейды, а иногда помогал пограничникам преследовать нарушителей, время от времени приходивших из-за «речки».

Когда срок службы подходил к концу, и Иван стал прикидывать, сможет ли его четырехклассное образование помочь военной карьере или придется вернуться в село. Эскадрон в котором он служил, был направлен в сводный туркестанский кавалерийский полк, на борьбу с басмачами.

Эскадрон выгрузился из вагонов на маленькой железнодорожной станции между Ашхабадом и Красноводском, и приступил к обустройству лагеря. Задача кавалеристов заключалась в патрулировании полотна дороги в обе стороны от станции, и защите населенных пунктов южной культурной полосы Туркмении. Южнее дороги действовали пограничники, с которыми эскадрон должен был взаимодействовать, пресекая проникновение банд со стороны соседней Персии. Севернее дороги простирались Кара-кумы. Там хозяйничали басмачи. Черные пески были местностью, где конные отряды бандитов чувствовали себя уверенно и безнаказанно. Передвигаясь между оазисами, отряды басмачей, достигавшие до трехсот сабель, могли мгновенно распадаться на мелкие конные отряды, растворяясь в песках. А потом объединяться и внезапно нападать не только на населенные пункты, но и на небольшие пограничные и армейские гарнизоны. Несколько крупных колодцев постоянно контролировались повстанческими отрядами. Поэтому эскадрон, где служил Иван Крупнов далеко в Каракумы не заходил.

Обычно эскадрон прибывал на место слишком поздно, когда басмачей уже не было поблизости. В населенных пунктах и на железнодорожных станциях Иван видел раздавленных горем людей, молча бродивших среди обгоревших руин и собиравших тела убитых. А один раз эскадрон подняли на выручку пограничному разъезду, попавшему в засаду. Всадник с раненной рукой прискакал на станцию и сообщил о нападении. Когда кавалеристы прибыли на место все было кончено. Иван стоял рядом с командиром эскадрона над кучей изрубленного человеческого мяса, перемешанного с окровавленными тряпками просоленных гимнастерок. Командир сказал громко и отчетливо, чтобы слышно было всем:

– Рубили уже мертвых, чтобы нас напугать.

На частях человеческих тел были видны пулевые отверстия.

По разбросанным гильзам, Иван нашел место, где была позиция пулеметчика, и показал командиру.

После возвращения и разговора с раненым пограничником, картина боя прояснилась. Разъезд обнаружил на солончаке множественные следы от копыт лошадей, и, вместо того чтобы мчаться на заставу, решил подняться на бархан и уточнить направление куда ушли всадники. Внезапно из-за бархана пограничников атаковал конный отряд до полусотни сабель. В коротком бою пограничный разъезд был рассеян. Но бойцы снова объединились и заняли круговую оборону. Вместо конной атаки басмачи установили пулемет и расстреляли пограничников.

Было похоже – бандиты шли из Персии, потому что пулеметы навьючивали на лошадей только пришлые, а каракумские держали их у колодцев – ближе к воде, которая заливалась в охлаждающий тубус ствола.

Дерзость с которой басмачи напали на пограничников, навела на мысль, что стоит ожидать проникновения новых отрядов повстанцев, и эскадрон переместился ближе к границе – в расположение погранотряда, для усиления.

Ждать пришлось недолго, через неделю конный пограничный наряд обнаружил переход границы крупным караваном. Басмачи везли оружие и боеприпасы и малоподвижный караван удалось окружить. Подтянув пулеметные расчеты пограничники с кавалеристами заняли позиции и начали методично уничтожать противника.

Лежа на обжигающем песке, Крупнов выцеливал врага из карабина. Дело уже подходило к концу, когда прямо на него внезапно выскочил всадник. Расстояние было небольшое, но Иван успел прицелиться. Наездник уверенно сидел в седле припав к лошадиной гриве как жокей, двумя руками держа повод. Увидев, что в него целятся, он не снижая темпа, энергично переместился влево, прикрылся седлом и пуля просвистела над ним. Возвращаясь в седло всадник выхватил саблю и за одно движение рубанул лежащего Ивана. Это было так неожиданно и стремительно, что заставило Крупнова синхронизировать с противником свои действия и скорость. После выстрела Иван, не перезаряжая карабин, перевернулся на спину, встретил удар цевьем и успел пустить вдогон пулю, оказавшуюся последней в магазине.

***

Когда я учился во втором классе отец начал строить лодку. Он стал клеить шпангоуты прямо в квартире, чему мама была совсем не рада, потому что квартира быстро пропахла клеем ВИАМ-Б-3 и эпоксидной смолой. А по комнатам были разбросаны рулоны стеклоткани, фанера, деревянные стрингеры и бруски дельта древесины. Летом, прямо во дворе, отец собрал и обклеил стеклотканью корпус. После четвертого класса, летом, мы спустили лодку на воду. Это была одна из самых быстрых лодок на реке. Нашу «Комету» могли обойти только катер на подводных крыльях, и двухмоторные «Темп» и «Казанка 2М», а на нашей «белоснежной красавице» был один «Вихрь 25».

Каждое лето мы уезжали за реку на выходные. Там на реке отец научил меня плавать. Плавать я научился раньше, но отец сказал, что я только «держусь» на воде.

– Ты сможешь сказать, что умеешь плавать, когда проплывешь столько же, сколько пройдешь пешком, – сказал он.

Отец был хорошим пловцом, он показал как плавать быстро, и как плавать долго, не расходуя сил. Со временем я даже научился двигаться в воде с завязанными сзади руками, и постепенно, потерял страх воды.

За рекой отца никто не отвлекал, поэтому целыми днями он был в моем распоряжении. Однажды он поставил на песке деревянную колоду, примерно метровой высоты, и стал метать в нее туристический топорик и свой охотничий нож. Такое я видел, только в фильмах. И то, что это может делать мой отец, я не подозревал. Отец делал это уверенно и точно. Он рассказал мне, где этому научился.

После восьмого класса он уехал в Мурманск, зарабатывать деньги. И ловил рыбу на сейнере. Когда пришло время, его из Мурманска призвали в погранвойска, в Карелию, на Советско-Финскую границу. Там в погранотряде он познакомился и сдружился со старшиной – финном по национальности. Один раз зимой на погранзаставе, они вместе лежали в «секрете» и наблюдали за охотничьим домом на той стороне. Отец видел в бинокль как финн в полушубке, размашисто скользя по снегу на лыжах, не доходя до крыльца дома метров пятнадцать, взял лыжные палки в левую руку, а правой достал из-за пояса топор и резко метнул в сторону дома. Топор со звоном вонзился в деревянный щит около двери. То же самое он сделал со своим ножом.

– Ты видел? – обратился отец к старшине.

Старшина равнодушно сказал:

– Мн-о-о-ги-ие фи-инны так могут.

На заставе старшина закрепил тетрадный лист с нарисованным кругом на деревянной стене за столовой, достал свой пуукко и стал метать его в круг. Отец был восхищен, он попросил старшину научить его. И время от времени они занимались за столовой. Постепенно, от старшины отец узнал, как финны умеют обращаться с холодным оружием. Что они могут вырезать целую казарму и не нарушат тишину, убивая спящих солдат так, чтобы они не вскрикивали во сне. Старшина научил отца как защититься, если финн бросает в тебя нож. Еще старшина рассказал про то, какие финны стрелки. Как работают «кукушки» – финские снайперы. Как они готовят себе позиции на деревьях. И с какой скорострельностью они ведут огонь из болтовых винтовок.

В поездках за реку отец разрешал мне тренироваться с ножом, показал как передвигаться по лесу бесшумно при медленной и быстрой ходьбе, как выбирать место для наблюдения.

Из армии отец вернулся с серебряным знаком с пограничником, стоящим у пограничного столба, и синим значком радиста первого касса. Дважды его фотографировали у знамени погранотряда.

Мне было десять лет, когда однажды я играл с другом. Мы стояли в разных концах двора и пасовали друг другу футбольный мяч. В один момент я не взял верхний мяч, и он, пролетев мимо, запрыгал в сторону нашего соседа, сидевшего на скамейке между двух деревьев. Я с ужасом смотрел как мяч, подпрыгивая, приближался к ничего не подозревавшему человеку. Я уже нарисовал в мозгу траекторию полета, и не ошибся – он попал соседу прямо в голову. Весь ужас произошедшего заключался в том, что наш сосед, дядя Володя – был слепым безруким инвалидом. Руки были ампутированы почти по локоть и рассечены хирургом вдоль. Я видел, как он мог раздвоенными культями, удерживая спичку и коробок, прикуривать папиросы. От отца я знал, что на войне дядя Володя служил сапером, и перед самой Победой подорвался при разминировании. Ему оторвало руки и выбило глаза. Теперь он работал учителем истории в школе для слепых детей. Я подошел и сказал, что это было не нарочно и попросил прощения.

– Я знаю тебя, – сказал он и назвал по имени. – Я знаю твоего отца. Мне говорили, что у тебя хорошая память…

Да, многие говорили, что у меня хорошая память. Наверное это было так, потому что в детском возрасте, когда я еще не знал буквы, мама читала мне книги отрывками. И не продолжала, пока я не пересказывал как можно подробнее предыдущие страницы. Дядя Володя запоминал уроки по магнитофонной записи, а потом объяснял ученикам.

– Я знаю, как тренировать память, – сказал он.

И рассказал, что каждый раз перед сном я должен вспоминать прожитый день в обратном порядке, как можно подробнее. Стараясь не упускать мельчайшие детали – цвета, запахи, разговоры, выражение лиц. Это мне понравилось и я начал тренировать память. Перед сном, лежа в постели, я проживал день наоборот – с вечера до утра, но не всегда полностью, потому что быстро засыпал. Постепенно у меня появилась необычная способность, я мог не запоминать что-то специально. Но прокручивая в мозгу события из жизни и «погружая» себя в прошлое, я восстанавливал картину во всех подробностях. При этом мог забыть, что произошло пять минут назад.

Обладая таким качеством, я легко учился в школе. Стоило мне «вернуться на урок» и я вспоминал о чем говорил учитель, как кривлялся сосед за партой и какая погода была за окном. Со временем я стал замечать, что мне легко запомнить печатный текст, а рукописный труднее. Я мог закрепить его в памяти только читая вслух. Но при этом я не был отличником, и не был даже хорошистом, просто не напрягался. У меня были любимые предметы с хорошими оценками, и предметы, которые я «тянул» кое-как. Почему-то мне нравилась физика и химия, но терпеть не мог математику. Литература и история стояли на разных полюсах моих интересов. На биологии мне было скучно, а от черчения не мог оторваться. В результате я приближался к своему аттестату, похожему на шахматную доску. Все это я рассказал, чтобы вы представили с каким увлечением и интересом я стал изучать ту «сборную солянку», которая была в моем «московском» дипломате.

***

Каждому в жизни случается совершать безумные поступки. Как правило, это не приводит к положительным результатам, и человек приобретает опыт, а решительных действий в жизни становится все меньше и меньше. И наступает момент, когда ты оглядываешься назад, смотришь в свое прошлое и начинаешь сомневаться – неужели я это делал, неужели это был я. Погрузившись в осторожную старость, ты начинаешь осуждать поступки бесстрашной молодости, и чувствуешь запоздалую капельку пота, скользящую между лопаток. Но когда ты идешь ва-банк, и стоишь под луной, завывая как одинокий волк, попирая ногой разорванную грудь врага, ты начинаешь верить в судьбу, и счастливый случай.

Что произошло, если бы Иван сохранил хладнокровие, набил магазин карабина патронами и продолжал поддерживать огнем товарищей, мы не узнаем.

Припадая к холке коня в стремительном преследовании, Крупнов навряд ли принимал в расчет выносливость и резвость казачьей лошадки своего врага, уступавшей в этих качествах длинноногому Монголу. Как не вспомнил о карабине, оставшимся на раскаленном песке. И уж тем более Иван не знал, что караван с оружием, утомленный многодневным переходом, держал свой путь к единственному ближайшему каракумскому колодцу. Преследуя всадника, Иван думал только о схватке с ловким и сильным противником, которую считал неоконченной.

Когда лошади обессилили, начало смеркаться. Первый раз попав в Кара-кумы, я увидел, что солнце там действительно раскаляется до бела. Но еще больше я был удивлен другим «белым солнцем пустыни», которое светило словно аэродромный прожектор на ночных полетах. В свете луны два всадника приближались к источнику воды, который был заметен, благодаря костру, видневшемуся вдалеке. Стало понятно, что развязка близка и схватка неизбежна. Иван догнал противника и уставшие всадники почти одновременно приблизились к костру.

У огня сидел старик в халате и овечьем телпеке. Лицо его в отблесках костра было похоже на маску из дубовой коры. С ним рядом был мальчишка в тюбетейке и рваной одежде.

Первый всадник слез с коня, молча подошел к кожаному ведру, поднял его, и стал пить, не обращая внимания на Ивана. Крупнов стоял поодаль и терпеливо ждал. В горле его пересохло, но пить хотелось не так сильно, и он молча наблюдал за струйками воды, текущими по горлу врага. Человек поставил ведро на песок и Иван увидел лицо молодого, очень красивого парня. Наверно такие люди живут в городах, пишут стихи и одевают военную форму только из-за семейных традиций, подумал Иван. Парень по-армейски повернулся кругом, отошел на пять шагов, обнажил саблю и встал в позицию. Красноармеец Крупнов видел перед собой ровесника, которому, как и ему не довелось повоевать в гражданскую войну, но безусловно отменному наезднику, знакомому с холодным оружием.

Иван спешился, извлек шашку из ножен и опустил кончик клинка, почти коснувшись им края тени противника контрастно видимой на песке. Свет луны не мешал глазам, но Крупнов оценил правильность позиции. Противник смотрел на кончик своей сабли и был готов к поединку.

Но схватки не было. Правильно выбрав дистанцию, зная, что его шашка чуть короче сабли, Крупнов неожиданно резким кистевым щелчком снизу, подрубил руку противника в запястье. Продолжая движение клинка вверх, он приподнялся на носки, и обхватив рукоятку двумя руками, опустил лезвие на ключицу врага. Удар был направлен свеху вниз и вперед. Полоса стали наполовину погрузилась в тело, когда движением на себя Иван протянул лезвие.

Он сделал шаг назад, и уступил место для падающего тела. Черная в лунном свете кровь растекалась по песку.

Старик что-то сказал тихим голосом и мальчик ушел. Теперь Иван захотел пить. Он поднял ведро и утолил жажду. Сидя рядом со стариком, он смотрел на неподвижное тело и вспоминал порубленных пограничников. «Кто ты, человек, пришедший с другой стороны? Где ты учился военному делу? Кто твои родители, и где твой дом?» – думал Иван.

Постепенно наваливалась усталость. Но Иван пошел посмотреть округу, чтобы найти безопасное место для сна. Оказалось, что здесь располагался маленький источник воды, который позволял снабжать небольшую отару овец и давать воду проходящим путникам. Вода в колодце была не постоянно, и вычерпав ее, нужно было дать время, пока она не наберется вновь. Поэтому у колодца не было жителей и им пользовались проходящие пастухи. Выбрав место, Иван устроился на отдых, предварительно расседлав и напоив лошадей.

Проснувшись утром, Крупнов пошел осматривать убитого. Тело лежало в нескольких десятках метров от большого пятна запекшийся крови, на спине, с лицом обмотанным тряпкой. Рядом лежала портупея с саблей и стояли сапоги. Мальчишка туркмен сидел невдалеке рядом с неглубокой ямой и кучкой камней.

Иван подумал, что стоит обыскать убитого. Кроме золотого медальона с нарисованным женским лицом, залитым кровью, и серебряного портсигара с монограммой, ничего не было. Иван осмотрел сапоги и кивнул мальчику. Туркменчонок стянул тело в яму, присыпал песком, и стал обкладывать камнями. Присев у края ямы, Крупнов взял один камень и стал его разглядывать.

– Лисы, – вдруг по-русски сказал мальчишка. – Лисы раскопают и съедят, – продолжил он.

– Ты кто? – удивленно спросил Крупнов.

– Ван, – ответил мальчик, продолжая орудовать кривым корнем, засыпая могилу.

– Ван? – Иван стал разглядывать загорелое лицо подростка.

– Ван или Ваня, – повторил пацан.

По лицу и по цвету кожи мальчишка не был похож на русского, но разговаривал совсем без акцента.

– А этот старик, он кто? – продолжал спрашивать Иван.

– Мой отец. – Ван положил крупный камень на холмик и встал на ноги.

По возрасту старик мог быть дедом Вана, но не отцом. Крупнова это заинтересовало.

– А мамка твоя где?

Пацан махнул рукой и пошел прочь. Последовав за ним, через два десятка метров, Иван увидел две похожих могилы из камней.

– Мама и брат, – сказал мальчик, показывая рукой на могилы.

За день Иван надеялся выйти к железнодорожному полотну, двигаясь на юг, и ориентируясь по солнцу. Он набросил седла на спины лошадей и занимался сперва Монголом. Ван подошел помогать со второй лошадью и Крупнов заметил, как мальчишка, подтягивая седло, привычно лягнул лошадь, чтобы та не надувала брюхо под подпругой. Потом он взял повод и посмотрел на Ивана.

– Я могу показать дорогу, – сказал он.

Иван раздумывал. В голове родилась интересная мысль и он улыбнулся:

– Спроси отца и садись на коня.

Ван побежал к отцу, который разливал воду для овец. И Иван увидел, как старик не глядя махнул рукой. Мальчишка ловко прыгнул в седло и не доставая до стремян, резко ударил пятками по бокам скакуна.

Два всадника вышли прямиком на станцию, а потом продолжили свой путь к пограничному отряду. Вечером Иван Крупнов уже сидел под арестом.

***

Полгода тянулось ужасно долго, и вот я еду в Москву. С Казанского вокзала я позвонил Сергею Федоровичу и он назвал мне адрес гостиницы, где я мог остановиться. Она была в центре, в небольшом зеленом дворике – маленькая двухэтажная гостиница, принадлежащая профсоюзной организации. В ней почти не было гостей и она находилась в десяти минутах ходьбы от комплекса строений, где предположительно я разговаривал с Сергеем Федоровичем.

Днем я гулял по Москве, а вечером после работы Сергей Федорович приходил ко мне в номер. Мы сидели в креслах и непринужденно разговаривали о книгах, которые я должен был изучить. В первый день мы разговаривали о каждой книге по очереди. Сергей Федорович спрашивал, а я отвечал. На следующий день Сергей Федорович стал перемешивать вопросы. Задавал вопрос по одной прочитанной книге, и тут же переходил на другую. На третий день он разложил перед собой листки и стал задавать вопросы просто «очередями». Я едва успевал ответить, как он переходил к другому вопросу. Иногда казалось, что он вообще не слушает. Постепенно мне надоело:

– Куда мы так торопимся?

Он спросил:

– Ты начал уставать?

Я сказал, что не устал, но не вижу смысла в таком разговоре:

– Вы меня не слушаете.

Он улыбнулся в ответ:

– Мы внимательно тебя слушаем. Отдыхай, завтра после обеда я тебе позвоню.

На следующий день Сергей Федорович забрал меня из гостиницы. Мы заехали во внутренний двор комплекса зданий на Старой площади, и машина остановилась вплотную к двери входа. Минуя коридор с затемненным окном, за которым, я думаю, находился человек из охраны, мы поднялись в кабинет Сергея Федоровича. Он стал доставать из шкафа книги и раскладывать их на столе. Он предложил мне самому выбирать. А в стороне сложил несколько и сказал, что их надо изучить обязательно. Потом мы сели за длинный стол, который стоял в кабинете и он стал просматривать что я выбрал. Он сложил в стопку книги, которые были одного формата, с одинаковой пятиконечной звездой на серых обложках.

На лице его играла улыбка, но он ничего не сказал по поводу моего выбора. Он встал из-за стола, подошел к шкафу и достал из нижнего ящика туристический рюкзак. Это был необычный рюкзак, по крайней мере, я раньше таких не видел. Он был оливкового цвета, со множеством карманов различной формы.

– Я думаю сюда удобно будет сложить книги, – сказал он.

Потом у нас состоялся разговор. Сергей Федорович сказал, что я запоминаю прочитанное, но вот извлекать пользу от информации не очень получается.

– Это нормально, – сказал он. – Теперь тебе надо учиться анализировать прочитанное. Не просто понимать написанное, а уметь читать как бы между строк. Как на уроке литературы. Только в этих книгах другие темы для сочинений, – продолжил он.

Сергей Федорович сказал, что обратить внимание надо на те книги, которые выбрал он. А те, которые выбрал я, будут как бы для внеклассного чтения.

– И не забудь готовиться к выпускным экзаменам, – напомнил он. – После того, как получишь аттестат зрелости, тебе позвонит человек от моего имени. Так и скажет, я от Кулагина Сергея Федоровича, – он все тебе объяснит.

***

Сарай, в котором Иван провел уже двое суток не позволял выпрямиться во весь рост. Наверно когда-то здесь жили овцы, потому что несмотря на чистый земляной пол воняло дерьмом.

Когда два Ивана вернулись, командир эскадрона коротко сказал:

– Под арест!

Теперь без ремня, шашки и сапог Иван лежал на земле в сарае, стену которого он мог разрушить одним пинком ноги. Через открытую калитку он видел, как во дворе пограничники и его эскадрон занимались хозяйственными делами. Ван сидел на пороге сарая, пуская солнечных зайчиков серебряным портсигаром.

Крупнов не думал о своем наказании, мысли его блуждали совсем в другом месте. Прямо сейчас он хотел встать и побежать к командиру, но еще раздумывал. Два дня, которые он провел под арестом, прошли не даром. И мысль, которая посетила его у колодца приобретала законченную форму. И совсем не жалко было серебряного портсигара, который он подарил Вану, после длинных разговоров в вонючем сарае.

Мать Вана, а на самом деле его, как и Крупнова звали Иван, спасаясь от голода и революции, охватившей страну, добралась до Ташкента, аж с самой Украины. Кто была эта несчастная женщина и откуда она родом никто не знал. Ван только помнил, по рассказам матери, название далекой страны, на поля которой в зимние месяцы выпадал белый хлопок, превращавшийся весной в ледяные ручьи. В конце концов бег ее остановился на маленькой станции у южной границы Кара-кумов, где она вошла в семью пастуха, давно похоронившего жену.

Там среди песчаных барханов родился Ван, в котором соединились сообразительность матери, упрямство и отвага отца. В черных песках он научился от отца и сводного старшего брата жить в суровых условиях, а от матери – языку далекой страны. От старшего брата Ван узнал, что отец в молодости изъездил черные пески вдоль и поперек, ходил в Персию, к Пуштунам и Белуджам, охраняя торговцев на караванных путях. Потом помогал снабжать первые нефтяные скважины продовольствием и товарами, защищая перевозчиков от грабежей. А когда состарился, стал пасти овец в тех же местах.

Старший брат Вана мечтал строить кяризы – каракумские колодцы, и не один год ходил по сухим пескам, помогая уважаемым мастерам. Для подрастающего Вана жизнь в раскаленной вселенной была привычной и единственной, которую он знал. И даже истирающие кожу песчаные бури, не огорчали мальчика, пока не подул «красный северный ветер». И не прискакали люди, которые стали делить пустыню.

В один день, они с отцом потеряли маму и брата, когда вернувшись к колодцу нашли их растерзанные тела на истоптанном копытами солончаке. Похоронив жену и сына, старый Ханджар, вынул из-за пояса нож, и протянув Вану, сказал: «Помни!».

Много раз проходили всадники через колодец и наблюдательный мальчик долго разглядывал следы от подков на солончаке.

Всем в эскадроне было понятно, за что наказывают Ивана. Стоя в душной комнате начальника погранотряда, и глядя своему командиру в глаза, Иван не производил впечатление раскаявшегося бойца. На все слова офицеров он только кивал головой и отвечал:

– Искуплю, Степан Григорьевич! Понял! Кровью искуплю!

Но глаза его смотрели рассеяно, как будто он не присутствовал здесь и сейчас. Степан Григорьевич Исаев вглядывался в лицо своего любимца и не понимал, что с ним происходит.

– Иван, что с тобой! – наконец сказал он спокойным голосом.

– Ты товарищей подвел… Под смерть подвел… Если бы эскадрон понес потери – это трибунал… Ты понимаешь?

– Понимаю, Степан Григорьевич! Понимаю! Но не жалею об этом! – ответил Крупнов.

– Да, что с тобой? Иван?

И комэска замолчал. Офицеры строго смотрели на кавалериста. И в тишине боец произнес слова, которые были похожи на бред сумасшедшего.

– Степан Григорьевич, расстреляйте меня потом, только… Я сапоги ему оставил… старику… К колодцу надо ехать… сапоги разрезать… Я сапоги не разрезал… вот что…

Через день сапоги разрезали. Ханджар с горечью и удивлением смотрел как радовались люди в военной форме нескольким листкам бумаги, обнаруженным за голенищем одного из сапог. И недоумевал чему радовался джигит, который недавно зарубил ночного гостя, а теперь сидел без оружия на коне, под охраной двух всадников.

***

Событиям, которые стали происходить после первой встречи с Сергеем Федоровичем, я признаться не придавал решающего значения. Тогда это было просто знакомство с интересным человеком. Жизнь моя в те годы была насыщена необычными встречами и дружбой с самыми разными людьми. Общительный характер и хорошая память, позволяли заводить знакомства в разных слоях нашего города. Со временем я смог проверить слова Иона о том, что в нашем городе двух людей разделяет только один общий знакомый, как правило. И очень редко – два человека. Многие люди, мельком встретившись со мной, «стирали» из памяти. А я запоминал почти всех. Не только имена, фамилии и внешность, но и характер и обстоятельства встречи и общих знакомых. После первых городских соревнований по дзю до, я запомнил большинство тренеров и участников соревнований, которых объявляли судьи. В школе я знал не только своих одноклассников, но и тех, кто был на год старше и на два года младше меня. То же было и в институте. Многие школьные товарищи учились на других факультетах и умножали знакомства. Пришло время, когда я находил контакты в самых разных местах. Знакомые мне люди носили белые халаты врачей и синюю форму милиции. Мои товарищи отбывали наказание в лагерях и воевали в Афганистане. Я был своим в среде фарцовщиков и цеховиков, напивался с кадетами до беспамятства в день «пьяного курсанта», и качал мышцы в спортзале пожарной части. Поэтому московский знакомый воспринимался как очередной интересный эпизод в жизни.

В конце весны я начал готовиться к поступлению в военное училище. Проходил медкомиссию и был на собеседовании в военкомате, где заместитель военкома записал меня в журнал с отметкой в какое училище я буду поступать. Выпускные экзамены меня беспокоили не очень. Я был уверен, что благополучно получу тройку по алгебре, может быть поборюсь за четверку по физике, по французскому у меня только тройка, за химию, литературу, историю и сочинение я был спокоен. Такой результат вполне устраивал. Больше половины друзей – одноклассников собирались поступать в военные училища. Мы много говорили и обменивались информацией. Я знал, как котируются училища, и какой в них проходной балл. Где нужны знания, или физическая подготовка, а где здоровье прежде всего. Во многих училищах был недобор – желающих учиться меньше, чем требовалось. Поэтому, я думаю, большинство потенциальных офицеров Советской Армии имели средний балл в аттестате меньше четверки. Мой метод сдачи экзаменов наверно был не оригинален, но мне он нравился. За три дня до экзамена, я закрывался в своей комнате и почти ее не покидал. За это время я прочитывал учебники по предмету от начала до конца и сдавал экзамен. Один день проводил на пляже, вдоволь купаясь в реке и «очищал» голову. Потом «загружал» новый предмет. В результате я, не особенно напрягаясь получил на экзаменах оценки, которые заслужил в течение года.

Теперь мне нужно рассказать немного о жизни до окончания школы, чтобы стало понятно, что у меня было кроме школьных знаний.

Я вырос в семье, где все было пропитано военным духом. Один мой дед был кадровым офицером. Отец прошел срочную службу на границе. И меня окружали книги по истории армии и флота, художественная литература про войну и военные мемуары. Отец часто проводил время, перечитывая воспоминания Дениса Давыдова, изданные в девятнадцатом веке. Или в разговорах о войне с моим дедом, а также с несколькими своими друзьями, которые были намного его старше и тоже были ветеранами. Я очень любил слушать эти разговоры. Меня окружали военные игрушки, во дворе я играл в военные игры. До двенадцати лет я научился стрелять из самостоятельно сделанного арбалета. А в начале шестого класса, не без помощи старших товарищей, сделал духовое ружье из старого велосипедного насоса. Я умел метать шило, нож и дротик с голубиными перьями на конце. После двенадцати лет пришла очередь взрывчатых веществ. Карбид, сера, селитра, бертолет и марганцовка, угольный порошок и металлическая пудра были первыми химическими веществами с которыми я познакомился. Моим проводником в мир химии был мой сосед по дому – очень умный мальчик – лучший в классе ученик. Вместе мы изготавливали и испытывали различные горючие и взрывчатые смеси, и одним из интереснейших наших испытаний был эксперимент – что произойдет с канистрой бензина, если в нее бросить презерватив, заполненный марганцово-кислым калием.

Я часами проводил время в тире рядом с универмагом, где работал другой мой сосед. Периодически я помогал ему делать уборку в тире, сметая веником в ведро маленькие свинцовые пули от пневматической винтовки. Потом я брал строительный дюбель и выпрямлял деформированные пули, развальцовывая их в задней части. Таким образом мой боезапас был практически неограниченным. И я научился уверенно попадать в неподвижные и движущиеся мишени с упора, а потом стоя, и со временем, начал жалеть, что пневматическая винтовка не перезаряжается автоматически. В школе, наш военрук, бывший офицер радиотехнической разведки, сделал в подвале тир, и я иногда, наводя там порядок и восстанавливая мишени, научился неплохо стрелять уже из «мелкашки».

Мое несколько агрессивное детство приносило беспокойство моим родителям, и отец отводил меня туда, где я мог бы с пользой, как он думал, приложить свою энергию. Поэтому к моменту окончания школы я успел два года потренироваться в спортивной гимнастике и четыре года в дзю до. Полгода меня пытались научить бегать, и два года я гонял футбольный мяч в команде микрорайона.

Теперь про мое увлечение Латинской Америкой. Все началось с книги, про одного революционера из Аргентины, которую я выпросил у тетушки. Она рассказала отцу подробности из его жизни, которых не было в книге. Я стал свидетелем разговора и это меня заинтересовало. Тетя привезла книгу из дома отдыха. Ее подарил человек из соседнего пансионата. Я перечитал книгу два раза, прежде, чем обратил внимание на надпись на титульном листе – «Дорогому читателю от автора». После этой книги в мою библиотеку потоком пошла литература с латиноамериканской тематикой.

***

Необдуманное преследование врага, который рискуя, прорывается сквозь пулеметный огонь. Подкова с перемычкой на поврежденном копыте. Серебряный портсигар, заметный в лунном свете у человека, который многократно курсирует через Кара-кумы, останавливаясь на ночевку у колодца. Все о чем рассказал внимательный Ван Крупнову, заставило цепочку нейронов в мозгу замкнуться, и загорелся сигнал «ошибки», который перевернул ситуацию с минуса на плюс.

Разрезанный сапог поведал, что идет подготовка к масштабному восстанию, которое разгорится от Красноводска до Кушки и на север до Ташауза. Готовится проникновение вооруженных отрядов на всем протяжении границы и выступление сторонников в населенных пунктах вплоть до Куня-Ургенча. Поэтому пограничники и органы ОГПУ начали подготовку к военной операции.

Когда Ивану вернули оружие и он смог обнять своего Монгола, произошел еще один разговор с командиром эскадрона. Крупнов рассказал, что еще узнал у Вана, пока сидел под арестом.

Маленький Ваня многому научился у отца и брата. Подросток рассказал Ивану, как люди выживают в лунном пейзаже каракумских песков. Как строят колодцы и добывают воду. Как передвигаются среди барханов и определяют направление. Крупнов не пожалел, что взял мальчишку с собой. Ему стало понятно, почему басмачи так уверенно чувствовали себя в черных песках. Они знали на переходах, где их ждет вода и пища, использовали кривые, но самые короткие и быстрые караванные пути, и поэтому выкурить их из черных песков было невозможно при отсутствии такого же опыта и знаний. Сидя под арестом, Иван обдумывал, как лучше обратиться к командиру с предложением взять Ваню в эскадрон в качестве проводника, когда мальчик глядя на портсигар в его руках вдруг сказал:

– Я знаю джигита, которого ты разрубил. Он был у колодца, когда убили маму и брата.

– Откуда ты знаешь его? – насторожился Иван.

– Я знаю его лошадь, у нее плохое копыто и подкова на нем другая, не как у всех. Этот всадник часто ночевал у колодца. Я видел как он курил, и я запомнил эту шкатулку… – и мальчик показал на портсигар.

Крупнов тут же хотел побежать в конюшню, но вспомнил, что находится под арестом.

– Ты можешь нарисовать подкову? – попросил он Ваню.

Но сообразительный мальчик убежал, и вернулся с куском сырой глины, на котором отчетливо был виден отпечаток подковы с перемычкой.

Эскадрон построился перед выходом. Рядом с Крупновым, сидевшим верхом на Монголе, стоял невысокий жеребец с новым для себя именем Кяриз. Иван одел мальчика в наскоро перешитую и укороченную форму из эскадронных запасов. Теперь Ваня сидел верхом на лошади с подтянутыми стременами, в мешковатой форме и тюбетейке. Лошадь была навьючена связкой винтовок Ли Энфилд, захваченных у басмаческого каравана, провизией и патронами. Кавалерийский отряд направлялся на север – в самое сердце Кара-кумов, в составе сводной механизированной колонны, оснащенной броне-автомобилями, артиллерией и пулеметными расчетами. На следующий день от колонны должны были отделиться две конные разведывательные группы, одной из которых командовал Иван Крупнов. Разведчики должны были маневрировать вокруг маршрута основной колонны, проверяя фронт, тыл и фланги.

Солнце стояло в зените, когда авангард колонны достиг колодца у которого пас свою отару Ханджар. Ваня спрыгнул с лошади и побежал к отцу не скрывая радости, но приблизившись, увидел, что тот стоит неподвижно, с достоинством встречая гостей. Тогда Ван перешел на шаг, склонил голову и встал рядом. После короткого знакомства, офицеры разошлись по подразделениям, встававшим на привал. И тогда Иван Крупнов увидел как изменилось лицо Ханджара. Старая кожа сморщилась в улыбке еще больше, но он стал удивительно похож на смеющегося младенца. Отец и сын обнялись и было видно как они похожи. Старик сидел на бугорке и с удовольствием наблюдал, как сын управлялся с лошадью и помогал красноармейцам. И солдаты принимали его за своего. И поворачиваясь к старику, кивали головой.

Военная колонна двигалась к центральной части черных песков, где находился крупный колодец, вокруг которого расположились несколько поселений. Отряд Ивана Крупнова двигался западнее, иногда опережая основные силы. Два Ивана – маленький и большой ехали рядом. Лошадь мальчика шла налегке, оставив поклажу в колонне, и Ван периодически отъезжал от отряда, проверяя путь. Иногда пацан спрыгивал с лошади и ловко взбирался на бархан, чтобы с возвышенности лучше рассмотреть пустыню, которую он и без того хорошо знал. Однажды мальчишка вернулся с бархана очень возбужденный, и стал махать руками как будто изображая птицу. Когда Иван следом за ним поднялся по склону, он увидел вдалеке облачка песчаной пыли, которую подняла механизированная колонна. Но Ван показывал выше и махал крыльями как орел. Крупнов стал вглядываться, но ничего не видел – яркое солнце слепило глаза. А мальчишка носился по гребню бархана, размахивая руками, словно хотел подняться в воздух. Только через минуту Иван стал различать серое пятнышко аэроплана приближавшегося с востока. Птица, стрекоча пронеслась так низко, что было видно, как пилот махнул рукой. Ваня долго смотрел, как самолет исчезал в знойном расплывающимся воздухе, струящимся от раскаленного песка. Потом подбежал к Ивану и подняв загорелое, удивленное лицо стал кричать: