Читать книгу Снегурка. Новая Сказка. Два - Павел Грюнмайер - Страница 1
ОглавлениеЁлка искрами сверкает, как зелёный изумруд,
сказку нашу начинает, сделав звездочкою круг.
Мир трёхмерный разделяя на секунды, дни, года,
Ёлка космос каруселит, мир меняя навсегда…
Что сегодня было целью,
взлётом мысли и наук,
модным брендом, смыслом жизни
и желаньем подруг,
вдруг окажется на утро
просто прошлогодний снег,
потемневший от салютов,
что встречали время бег.
Миллиарды звёзд, галактик,
а вселенных и не счесть,
в них, как в сферах, что на ёлке,
всё своё и зло, и честь,
и собрать их всех на ветки
так Творец вселенных смог,
что искать нам правду вечно,
от чудес разинув рот.
В темноте сверкает Ёлка –
изумрудный звездолёт,
космодром в огни включает –
Сказке старт! Летим вперёд!
ЁЛКА-ЗВЕЗДАЛЁТ
У-ух! … парсеки замелькали,
верстовых столбов ряды…
Ну-ка, ёлка удалая,
скорость света набери!
Смена лет летит на встречу –
к звёздам, к Млечному пути,
к солнцу, маячком что светит,
там… вдали… Ну, поднажми!
Обгоняй же время код,
ёлка, звёздный звездолёт,
встретим вместе мы с тобою,
к нам спешащий Новый год!
Вот и Кремль…
Ай да, красавец…
как сверкает в темноте!
Снегопад метёт, играет
по рубиновой звезде…
По зубцам резным и башням,
над столицей, над страной
хлопья снежные кружатся
сквозь Курантов бой густой.
В самый центр страны, столицы,
между ГУМ-ом и Кремлём,
ёлка звёздочкой стремится,
разрезая снег винтом…
– Эй, народ, раздайся шире!
Не лови снежинки ртом. Дайте, ёлке приземлиться,
гляньте, брызжется огнём!
Красота… вот это Ёлка –
метров 300 в высоту!
Звёзды, шарики, гирлянды,
всё мелькает на ветру.
По огромным снежным лапам,
с нижних игл и до звезды,
пляской радостной играют
в чудном танце огоньки…
ДЕД МОРОЗ и ВНУЧАТА
В глубине раскрылись люки,
мягко вздрогнул снежный трос
и на трап из самоцветов
бодро вышел Дед Мороз.
Поклонился, улыбнулся,
чуть прокашлялся слегка
и людскому ликованью
протянул своё:
– Ага?!.. –
а потом хитро добавил, -
вижу, праздник уж идёт?!..
Два часа ещё до встречи,
а народ уже поёт…
– Как не петь? Душа ликует! –
из толпы ему кричат, -
ты подарки приготовил?..
Глянь-ка, сколько здесь внучат…
И на смех, что громом добрым
над народом пробежал,
Дед Мороз седою бровью
шевельнул лишь и сказал:
«Есть подарочек в заначке
для девчонок и ребят. Есть…
Держись, народ российский,
погляди на Звёзд Парад…»
Рукавицею тяжёлой
Дед Мороз крутнул едва
и в морозном стылом небе
звёзды сдвинулись слегка…
…Площадь ахнула, увидев,
как вселенский вечный строй
вдруг ожил и звёзды стали
собираться над Москвой
в буквы яркие, большие…
Кто-то крикнул:
– Ну, труба…
Площадь ахнула, присела:
– Чудо… Сказка… Красота…
Букв парад поплыл чуть грозно,
звёзд размах собрав в слова,
площадь хором прошептала:
– С… НОВЫМ… ГОДОМ, ДЕТВОРА…
«С наступающим вас, детки!
Всем удачи вам в пути, -
Дед Мороз кивнул на стрелки. -
Новый год уже в пути?»
И спросил опять, прищурясь:
«Угадал с подарком я?
Подбодрите-ж вы Мороза…
Молодец? Довольны?»
– ДА-А!!!
– Ну, тогда держись за тело.
Эй, Душа, не упорхни…
Покажу я ВЕСЬ вам КОСМОС,
Звёзд Феерию смотри!
И богатой рукавицей
Дед Мороз качнул чуть-чуть,
небо вспыхнуло… и трепет
переполнил снизу грудь…
– ХО-РО-ШО-О!!!
Не-то, брат, слово.
Тут с открытым ртом смотри.
Пересказывать возьмёшься –
захлебнёшься… Тут гляди!..
Красотой танцует вечность,
бесконечностью маня́.
Да-а!..
А где же, братцы, сказка?
Сказка скоро ль, мать честна?!
Хоть и два часа в запасе,
но секунды без конца
На табло меняют цифры…
Коромысло, два ведра.
Эй ты, сказочник… разиня.
Не тени, брат, начинай.
Иль не просится на волю
из печи в рот каравай?
– Начинаю!
– Начинаешь?
– Да!.. Простору мне давай!
– Сказка будет про богатства?
– Про любовь? Про сладкий рай?
– Да!
ПОЕХАЛИ
За полярною звездой, на планете голубой,
Что спешит во след за Солнцем по галактике большой,
Меж великих океанов, на одной шестой Земли,
Стал царём по воле неба…
Ванька – "Радость всей Руси"!
…Чтоб у нас тут стать царём,
президентом, иль князём,
надо быть наимудрейшим
или-ж полным дураком…
Короте́нько вам напомню, как в начале сказки сей,
Ванька, силой проведенья и старанием друзей,
Самозваного Стобеда, что обманом влез на трон,
Тихо вывел за ворота и пинком направил вон.
Бой был, братцы, не на шутку,
без свистков и без судей,
получили по загривкам все,
кто бился в свалке сей.
Но желанием Снегурки,
Дед Мороза и друзей
победил Иван Стобеда,
потому что был добрей
и смелее, и умнее,
и конечно же веселее,
и проворней, и шустрее,
и… "в амурах" удалее!
Дед Мороз просватал Ване
внучку чудную свою…
Погуляли в ширь такую,
что взбодрили всю страну!
На двуглавой на орлице, крылья в злате – чудо птице,
В кремль влетел Иван с невестой, от гостей в палатах тесно.
Поздравленья принимал, в алы губки целовал он Снегурочку свою…
Как сверкала на пиру!
И красива, и умна, и скромна, мила, добра.
Очи – неба глубина, глянет – синяя звезда, сладкой радостью волнуя,
сердцу знания даруя, мягко схватит горячо…
Эй, Душа, ты далеко?..
Лик счастливца засияет
И улыбочка другая
Солнцем брызнет на губах – был повеса – стал монах.
Глянешь ты на лик его и поймёшь –
Его вино льётся где-то далеко…
Там, где очень хорошо-о-о…
В общем, если поподробней
хочешь больше ты узнать,
не сиди, ищи же сказку,
чтоб подробно прочитать,
называется "СНЕГУРКА",
автор Паша Золотой,
то бишь – Я! Слуга покорный,
автор книжки первой той.
И уж я, поверь, Читатель,
врать умею – будь здоров,
но в "СНЕГУРКЕ" – только правда,
не найти мне рифм и слов.
Сказок много видел я, но такой как у меня,
никогда я не встречал, хоть не раз я посещал
книг хранилищ тайный зал.
Объясняю почему,
то, что вижу – то пишу.
Вот вам крест – почти не вру,
чисту правду говорю.
Ну, а в смысле волшебства,
это-ж сказка, мать-честна!
С подковыркой, но легка,
cмысла нет, зато звонка́,
есть в ней сила, есть любовь,
брызнет "экшин" дозой в кровь,
станет жарко, хорошо…
Скажешь: «Сказочник, ещё».
Ну, а я уж расстараюсь,
сказки сказывать не маюсь,
Ведь не зря я – Золотой,
Паша – сказочник лихой!
Так.
Что было в первой книжке коротенько рассказал.
И сейчас продолжу дальше, так как первую продал.
Не дремать. Открыть глазёнки.
Ничего не пропускать.
В смысл вникать. Сюжет задорный
шуткой дерзкой не сбивать.
Чай заваривай покруче,
дуй, но ложкой не стучи.
Сказке надобно вниманье.
Хочешь вставить что, шепчи.
Хоть и бьётся к нам в окно вьюгой стужа, нам тепло.
Самовар, котом урчит, медью красной булькатит.
Слушай сказку, да вникай – где сочнее каравай…
ПРОЩАНИЕ с ЛЮБИМОЙ СНЕГУРОЧКОЙ
Значит так. Когда Иван
в соболях одел кафтан
и уселся робко он
со Снегурочкою в трон.
Взволновался этим "Запад",
горностаем зашипев,
и на Острове туманном
рыкнул нервно старый лев.
Так сказать, стандарт другой
у лаптя и сам покрой
вызывающий такой –
лыком трёт корон сверканья,
протирает смысл старанья.
Нос зажав и сморщив мину,
Запад глянул на Восток
и решил, что в стильный смокинг
не одеть соломы стог.
Ну, а тут ещё Иван оробел
и думать сам стал вот так:
«Хоть я и в сказке,
но скользишь и здесь на льду,
что-то чую, что на царстве,
братцы, я не потяну.
Что-то как-то много сразу,
хоть корона и на мне,
не пойму, откуда браться,
дна не вижу я в ведре.
Не простое это дело
огород весной вспахать,
ну а тут, досталось царство…
Столь гектар, ядрёна мать…»
Это сколько ж городов,
деревень, дорог, мостов
привести в порядок нужно?
Царь Стобед с дружиной дружно
Столько дней всё разорял…
Не случился бы провал…
…Благородных планов груда…
…И финансового чуда
ждут от грешного лаптя
и народ, и небеса…
Закручинился Иван,
проходя сапфирный зал,
и, с тоской глядя в окно,
прошептал: «Вот где легко…
Средь седых уральских гор,
где шумит черничный бор,
и в лучах закатных волн
в синь поёт девичий хор…
Выйдешь к Каме, и-эх, простор…
Подмести ль с крылечка сор?», -
он на стражника взглянул.
Тот в ответ ему зевнул.
Тут, в алмазный зал, что красным,
весь в закате засверкал,
светлым ангелом небесным,
что с небес сюда попал,
шубкой искорки волнуя,
в зал Снегурочка вошла,
и, сияя, рядом с мужем
встала скромно у окна,
и головушку уткнула
к Ване, в ширь его плеча,
и тяжёлой кистью светлой
в грудь качнулась снег-коса…
За спиною веник пряча
и закат закрыв собой,
вдруг пропела, как бубенчик:
«Там, где Ваня – там покой…
Знаю, милый, там твоё, там, где прячется село,» -
мысль Ивана подхватил
голосок, что сердцу был
всех милее для него.
«Ты спасение моё…» -
он любимую обнял
и кристаллом заблистал
зал алмазный, осветив
светом розовым порыв.
И в ответ весь небосклон засверкал…
О-о! Здесь поклон, не сдержав счастливый стон,
Небу вечному дарю за такую красоту…
Как закаты хороши…
Кыш, спинные мураши…
А Снегурочка Ивану
веник хвойный показать,
передумала, лишь спела:
«Нам ли, Ваня, горевать?
Мы с тобой два верных друга,
в ритм стучащих сердца два,
ты подумать не успеешь,
как любимая твоя
уж исполнила желанье,
ожидая от тебя,
лишь улыбочки, Снежочек…
Я крылечко подмела».
И Иван свою Снегурку,
к верху, к куполу поднял,
где художник тонкой кистью
в смак луну нарисовал,
и подкинул: «И-эх! Снегурка,
вверх закину на луну!»
А она в ответ смеётся:
«Без тебя не полечу-у-у!»
И обняв Ванюшу сладко,
прошептала: «Так и знай,
Коль люблю, всё будет гладко.
Горизонт не мира край.
Ну а там, где вдруг у Вани
дело ладно не пойдёт…»
– Там Снегурочка родная
чуть поможет – колданёт…
И взялись они за дело, поначалу не умело,
Но потом всё посмелей, и-эх, вдвоём-то веселей!
Разгребая в государстве
неотложных дел завал,
Ваня с помощью Снегурки
враз смекалочки набрал.
Разобрался, что к чему
и куда вести страну,
где немного поддавить,
где пугнуть, где похвалить,
Где помочь – налог понизив,
где взбодрить – чуть ранг повысив.
Как врагов не расплодить,
как народ благодарить.
Озорна, да весела,
и не только для царя,
жизнь настала в государстве,
с каждым днём светлее в царстве
становится стала вдруг!
Эх! Иди-ка, Ваня, в круг,
да спляши-ка нам своё,
чтоб народное зерно!
Чтоб Снегурочка твоя
с танцем по́ кругу́ пошла,
чтоб лесами, да полями,
через сёла, города,
чтобы танцем удивила
блеск арктического льда!
Даже старые враги
на поклон к Ивану шли
и просили у него
злато, камни, серебро
взять в казну назад по дружбе,
и принять обратно к службе,
чтобы Родине служить,
Царство к жизни возродить.
Даже злостный казнокрад,
плут и жадина Карат
в корне так переменился,
что на службу напросился –
Быть охранником казны
и копить туда рубли –
золотые корабли,
что помчат сквозь времена
Русь к победе торжества!
А Снегурочке забава, от Ванюши ни на шаг,
Если он в санях волшебных вдруг помчится в дальний град,
Как она подмогой верной в санки прыг и с ним парит,
Через царство-государство белой шапочкой блестит.
Не для праздности пустой, для подмоги дорогой.
Для порядка в государстве, чтобы в царстве был покой.
Если где-то, что не так,
иль засел в бумагах враг,
то Снегурочка тогда
посетит сама врага.
Скажет ласково ему:
«Люди шепчут ерунду.
Стал ты на́ руку́ не чист,
как, прости, паршивый глист.
Хочешь стать сосулькой острой?..
Нет?.. Не будь тогда коростой
ты на празднике любви
и загладь свои грехи,
незаметно всё исправь,
подытожь и здесь оставь».
– Как приметила Зима?
– Точно! В дедушку она.
Славна верная супруга
помогала молодцу́
и пока снега стояли
с Ваней билась за страну.
Неотложных дел завал
их бывало заставал
не в перинах, а в пути…
Знай, опять в санях лети,
сквозь мороз, метель и ночь,
чтобы бедному помочь,
и, бывало, уж Ивана
в сон дремота укладёт,
сил уж нет… Да-к тут Снегурка
с лаской к милому скользнёт,
так прижмётся нежно, крепко,
поцелует горячо,
что под шубой, да кафтаном
жаром вспыхнет прямо всё…
Тут уж сон, брат, не возьмёт,
коль Снегурка колданёт.
И-эх, и сладкая любовь
в санках стылых… Страсть метёт!..
Промелькнуло… Не заметил наш Иван такой зимы,
март к концу, апрель уж светит, снег топя́ на куличи.
Бодрый стук капелей частых
и весёлый свист скворца,
вдруг напомнили Ивану,
как на свадьбе, их любя,
вместе с буйным поздравленьем
Солнце с Месяцем, чудя,
тост закончили вопросом:
«Что же будет, как Весна
вдруг нагрянет с плюсом жарким
и Снегурочка твоя
миражом на полюс хладный
улетит, Ванюша, а?»
И Иван вдруг вспомнил ясно,
как недавние враги,
царь Стобед с Каратом гласным
забубнили: «До весны?!
До весны здесь быть Снегурке?!
Ай, светила, хороши!
Солнце с Месяцем, голубы,
жарят, аж до глубины».
– Что, Иван, запьёшься с горя,
коль пройдёт пора Зимы?
– Расплывётся по землице,
лужей стылой красоты
твоя чудная Снегурка,
«царь мой, Ванечка, прости…»
И Иван тут вспомнил ясно,
как Снегурочка тогда,
взяв его за руку, встала
и сказала: «Никогда.
Никогда с любимым Ваней
ни расстанусь я, друзья.
И на Солнышко сердиться
грех, Весна – любви пора.
Всё весною оживает,
просыпается земля,
воздух полон ожиданье
и любви… Не всё-ж зима?!»
– Как придёт пора мне таять и оставить жениха,
Я вернусь к тебе Алёнкой, милый Ванечка, тогда,
Возвращусь, мой Сокол верный, и клянусь уже навсегда,
Потому, как я из плоти буду, Ваня, не из льда.
Появлюсь под звук капели,
Не узнаешь ты меня, но полюбишь, обещаю,
В том поможет мне Весна.
Летних дней горячих, знойных выпьем озорной настой,
А когда наступит снова праздник стужи ледяной,
Я вернусь к тебе Снегуркой, милый Ваня мой, родной.
Вот ответ! Опять по русский!
Был готов загоревать,
но опять, лишь только радость
Русь смогла из горя взять!
Утерев слезу скупую,
вспомнил Ванька, как потом
свадьба вся заголосила:
«Сколько-ж русским можно жён?!»
Вот же вредные создания,
не корми – дай уколоть,
объяснили-ж всё понятно,
не бузи, не колобродь,
так ведь нет, испортить надо,
царь с Каратом – тут как тут:
«Что-то всё здесь, как в тумане
и про свадьбу тут нам врут».
– Это что же здесь выходит?
– Ставим мы вопрос ребром!
– Пусть Снегурка нам ответит…
– Сколько русским можно жён?
Понеслась по кочкам свадьба,
теме странной дав добро.
Рот открыл? Пожалуй, в свалку.
Где там лишнее ребро?
Слава Богу Дед Мороз,
не страшась прямых угроз,
взял своим авторитетом,
снял с повестки сей вопрос.
Все тогда забыли разом
про Снегурочки слова,
свадьбу дальше отыграли –
песни, танцы до утра…
…А теперь, Иван забытый,
как весною весь разбитый
снеговик, всё понял вдруг,
не услышав милый стук
каблучков в палатах гулких.
Пусто в древних переулках…
Весь обмяк он и раскис,
как нашёл заветный лист
и знакомый подчерк-бисер
пробежал глазами вниз:
«Милый, Ваня, дорогой, расстаёмся мы с тобой.
Сердце рвётся от тоски, но разлучница любви,
Так юна, и так свежа, так проворна и светла,
Что, мой сокол удалой, я склоняюсь пред Весной.
Ах, печальная судьба…
Верный друг, сама Зима, строго чтя глас Бытия,
Уступает место ей. Я ж лишь следую за ней…
Как любовь моя светла, как та первая свеча, что горела у тебя
В час, когда ты весь дрожа, Рубль серебряный достал
И меня к себе позвал, в домик свой, как в царский зал…
Жарко, Ваня, ухожу… как же я тебя люблю…
Я на "Пасху" напекла куличей – всё для тебя.
Кушай, Ваня, не худей, да не часто "колу" пей.
Сей напиток не живой и состав в нём очень злой.
Лучше чисти им ковры от бактерий, да углы.
Солнца яркий диск встаёт, горизонт Весну зовёт!
И Снегурочка твоя, плача, в торжестве добра, таит…
Таит без следа…
Здравствуй, первая Заря, без любимого!
Твоя – навсегда!
О, Витязь мой, как же я люблю тебя… На "Покров" встречай меня…»
Хутора, станицы, грады,
вся страны рыдать пошла,
как узнали в государстве,
что Снегурочка одна
от любимого супруга,
от Ванюши, от царя, улетела…
Улетела…
Вот же вредная судьба.
Не блестят теперь по небу
санки с милою четой,
не балу́ется наш Ваня
в них с супругой молодой.
Всё забросил:
государство, и столицу, и казну,
и поездки за границу,
взял, на всё махнул: «Уйду».
Сел на санки и умчался
в направлении зимы,
там, где хлад от океанов,
где арктические льды.
Прилетел на самый полюс,
ледяной меридиан,
чтоб вернуть к себе Снегурку,
или в айсберг вмёрзнуть там.
Ночь там целую бродил,
в небо звёздное молил,
звал с рублём и без рубля,
но Снегурочка нема́,
ни ответа, ни привета,
уж пронзён лучом рассвета лёд,
а мо́лодец один,
как в снегу аквамарин,
весь продрог, весь околел,
будто зомби посинел.
Но упрямством наделила
Ваньку Русь и в этом сила,
всё-ж добился своего
и на небе для него
появился облик милой,
им Снегурочки любимой.
Парень ахнул: «Хороша…
От меня зачем ушла?»
И упал на лёд звенящий
он без чувств, как йог молящий,
что, увидев вдруг Того,
кто отдал звезда́м тепло
в мире вечной темноты,
запустив кольцо Судьбы,
и Кого так йог искал,
сотни жизней расплескал
на осколочки судьбы…
– Вот конец любой любви…
АЛЁНКА
…Как очнулся наш герой снова в санках над страной,
я сказать вам не смогу, сам в прострации слежу…
Но Ивана я заметил вновь,
когда легко паря
над апрельскою дубравой,
санки, слушаясь себя,
и его судьбу решая,
принесли богатыря в лес,
к полянке не большой
с покосившейся избой.
Санки, вытряхнув героя
на подснежники – глазки,
удалились за берёзку:
«Это пусть богатыри
разбираются, чего там –
вдруг, у старенькой избы,
что укрылась в глухомани,
две куриные ноги».
Петли скрипнули дверные
и на древнее крыльцо,
ножкой босенькой вступило
чудо юное… «Кино-о, -
прошептал Иван и глубже
он в подснежники залёг. -
Поглядим-ка, кто тут вышел
на укрытый мхом порог».
То красавица лесная…
не заметив чужака,
песню звонко напевая,
два ведёрочка взяла
и пошла легонько в горку.
«Значит где-то там вода, -
вдруг подумалось Ивану. -
Пить охота… Два б глотка».
И, томимый "жаждой знаний",
он за песней побежал,
хоть и прятался кустами,
но прекрасно распознал,
как забавна и мила,
быстра на́ ногу́, легка,
духом сильная, что вьюга…
– Как напомнила супругу
незнакомка, вверх спеша…
В точь Снегурочка моя!?
А за горкой вдруг открылось,
как небесный диамант,
озерцо из азурита,
малахитом взятым в рант.
Пар струится с озерца –
знать там тёплая вода,
знать источником волшебным
здесь открылась глубина.
Дева быстрая разделась,
сарафан скользнул в траву…
Ванька выскочил на берег,
следом, эту красоту увидал, и…
закружилось небо в озере…
в пару разглядел он,
как затихло всё на чудном берегу,
как легонько, мир чаруя,
дева ангелом вошла в озерцо,
и в мир глубокий от неё волна пошла…
…Сколько будет мир подлунный на земле существовать,
Столько будет хлопец юный за брусничкою лежать
И подсматривать с уяра, как купаются они –
Девы мокрые, златые в брызгах счастья и любви…
…И небесные светила,
Солнце с Месяцем, хранясь,
на закате, за берёзки,
уходить, не торопясь,
и, бросая луч прохладный
на прозрачные тела,
вместе с мо́лодцем любуясь
сквозь пронзённые леса,
на резвящихся подруг,
вспыхнув рощей, скажут вдруг:
«У традиции чудесной
нет начала, нет конца,
миллиарды лет промчались,
а желанье молодца́
лишь сильней да ярче стало…
Коромысло – два ведра.
Как же девы хороши,
что резвятся от души!
Как же молодцы прекрасны,
что красны румянцем красным.
Как же мы с тобой ловки –
созерцая от души, тех,
кто спрятался и млеет,
тех, кто плещется и греет,
красотой украсив мир
в сердце дерзком у задир»…
…Сарафан накинув скоро
на прохладный, влажный рай,
дева в озере черпнула
вёдра полными под край.
Камыши качнулись кротко
ей в ответ, благодаря,
а она им подмигнула:
«Я ещё приду сюда».
И, пошла обратно в горку –
вёдра плещутся водой,
тяжелы, не по размеру –
шаг шагнёт и снова стой,
прогибается тростинкой
камышовой над водой.
Вечер минул, месяц светит…
«Эй, красавица, постой! -
к ней, к испуганной, смущённый
наш герой вдруг подбежал,
юным ликом розовея,
имя он своё назвал,
а потом, когда был ближе,
он сомлел, – Я помогу?..
Где же, Радость, коромысло?..
Я летел, а тут, смотрю…
Как изящна ты, тонка,
ноша эта для тебя
не по силам, дайка мне.
Сколько-ж литров то в ведре?»
«Литров семь, а может восемь.
Напугал, чёрт, вся дрожу, -
дева вёдра передала. –
Держишь, мо́лодец?»
– Держу!
Взгляд зелёный кинув в Ваню,
шаг решив не прибавлять,
Чудо милое вздохнуло
и шепнуло: «А как звать
ты меня видать не спросишь?»
«Ой… Конечно же спрошу!
Как же, дивное создание,
ты зовёшься здесь, в лесу?»
Незнакомая знакомка
прошагала в тишине
семь шагов, а может восемь
и подснежники в траве,
ей, согласные кивнули…
Та, ресницы приподняв,
улыбнулась в мир: «Алёнка…»
Ванька ахнул, вновь пролив
из ведра на ножку чуду,
что шагало рядом с ним,
капли с озера: «Алёнка?!»
– Да…
И чувствами томим,
молоде́ц опять всё вспомнил…
Клятву милой на пиру,
что вернётся она снова
на Покров, но до того,
будет между ними снова
взглядов молний что – ого!
Чудо Ваню оглядело,
заглянув в раскрытый рот
и на ножки посмотрело,
на свои, где в хладе вод
пух встал дыбом мягким, белым,
как над озером туман,
и промолвило: «Что, Ваня?
Сердце мается от ран?»
Молоде́ц слезой ответил,
та, скатилась каплей вниз,
шмыгнул носом: «Ах, Алёнка,
потерял я главный приз.
Снег растаял. В лужах синих
проплывают облака.
В них любовь моя – Снегурка…
Коромысло – два ведра…»
– Коромысло я сломала,
отбиваясь от волков,
а живу я бабули,
ей уж тысяча годков
будет завтра,
мне-ж шестнадцать…
Как попала, спросишь, к ней?
Не скажу, но не напрасно
я жила здесь столько дней.
Йогой часто занималась
вместе с Бабушкой Ягой
и таком научилась!
Показать?..
Хороший крой у кафтана твоего.
Сарафана моего не такой…
и я сейчас, из подснежников, на глаз,
наберу пыльцы ведро,
что бы было полотно
тёплым, лёгким, голубым –
будто небеса родным,
с бирюзой к краям чтоб было,
что бы к глазкам подходило.
Вот гляди, что накручу,
нити с Месяца с сучу
и серебряною строчкой
их добавлю к полотну.
Щедро камушков насыплю,
что нашлись на берегу,
пусть горят как звёзды в небе,
что смотрелись здесь в волну…»
– Полотну покрой под стать…
– Ваня! Воду ты опять из ведра на ноги льёшь.
Прорастёт в обнове рожь
и придётся до зари нам с тобою в две косы,
рожь косить… А как носить?
Если следом за тобой поле тянется с копной…
Брови светлые, дугой,
не укрыть копной густой.
Носик миленький в веснушках,
чуть с горбинкой золотой…
Ну, а очи – Глубина!
Заглянул Иван туда…
И зелёная волна,
что бросают в берега
Кама, Обь, и Ангара,
хладом чистым не спеша,
душу мо́лодцу леча́,
от ступней, сквозь грудь, до лба
пронеслась туда – сюда,
и залив все закоулки,
грусть от сердца погнала.
И, кусачая тоска
от потерь, что вон гнала
к горизонту молодца́,
вдруг как выпрыгнет из рта
змейкой жёлтою из зла
и травой лесною прячась,
шмыг, и в камушки ушла…
«Чар хозяйка, что со мной?!
Где-ж тревожных мыслей рой?
Где та цепкая тоска,
что терзала так меня? -
распрямился молоде́ц. -
Горю горькому конец.
Горю горькому беда.
Сел я снова на коня!»
И пустился Ванька в пляс,
во́круг вёдер, во́круг глаз,
что зелёною волной
злой тоске в нём дали бой:
– Малахита озерца!
О, Алёнка, ты меня…
Ты вернула жизнь во мне!
Краски мира, мир в себе!
Снова стал я – молодец,
разудалый удалец!
Снова бодрым колесом
я вкачусь на царский трон!
Вёдра в небо подхватил
наш герой, что было сил
так к избушке побежал,
что всю воду б расплескал,
на ходу крича: «Ура-а!
Где вы, Санки, в путь пора!»
Да так быстро добежал
до крыльца, что там лишь встал,
перед дверью внутрь избы…
«Ну, чего стоишь? Войди.» -
вдруг услышал голос он. Дверь петлями скрипнув в тон,
накренилась и Иван,
наклонившись к сапогам,
в полумрак шагнул вперёд,
он уж понял кто зовёт…
На него, в монокль глядя,
Баба двигалась Яга:
«Дайка, дайка погляжу…
Ну-ка, Мурка, брысь к коту.
Кто таков? Как звать?
Принц? Князь?
Иль простой, деревня-грязь?»
«Здравствуй, Бабушка-Яга,
вот летел… а тут вода… -
вёдра на пол опустив,
и поклон Яге отбив,
шапку смял Иван, смутясь, -
Жил в селе, а нынче – князь.
Прозываюсь Ваней я…»
«Вот же дивные дела, -
закудахтала Яга, -
Сказок много – я одна!»
Стукнув в пол клюкой кривой
и блесну в монокль совой,
захихикала она:
«Дефицит на имена.
Тыщу лет я здесь живу,
Русь святую сторожу.
Кто б не был к старушке зван,
обязательно – Иван.
Помню, был один Руслан
Люду с Киева искал.
Ну, так этого послал
Пушкин Саша… Тот – писа́л!
Ну, а ты-то от кого?
Вроде, Пашкино перо».
– Мне бы, Бабушка Яга,
в санки надо-ть. Мне пора
в путь обратный, в град-столицу.
Я же царь…
– Получишь вицей
ты от Бабушки Яги.
Царь – он. Царь, но не спеши!
Дай бабуленьке сказать.
Я ж вам русским, всем, как мать.
И приблизив профиль дряхлый
к русым кудрям молодца́,
Ведьма, канарейкой сладкой,
пропищала: «Для царя
у меня подарок есть.
Ты не видывал Алёнки.
Персик спелый. Хочешь съесть?»
По щекам Ивана жаром
полыхнул румянца стыд:
«Что вы, бабушка, такое говорите…»
– Я не МИД.
Для венца подходишь очень
ты, Иван, и если хочешь,
буду тёщей царской я.
Хочешь, Ваня?
– Так ведь я…
– Что? Женат уже?
– Ага.
– И на ком?
– Так на Снегурке.
– На Снегурочке? Из льда?!
– Точно, Бабушка Яга, на Снегурочке, из льда.
– И поди-ж ещё влюблён?!
– Ах, какой был это сон…
– И любовь твоя из льда подрастаяла?
– Ага…
– В корень, Ваня, погляди –
эскимо не пироги.
Льдом лишь гланды растревожишь,
Пирожком же жарким сможешь,
душу ты свою согреть. Понимаешь?
– Не медведь…
Но сказала же она –
На Покров ты жди меня.
– На Покров!? Сгоришь в тоске.
Не дождёшься и в доске
лишь останешься ты датой
и портретом глуповатым
встретишь ты свою любовь…
Ну, а смысл?
– Так то-ж любовь…
«Чур меня, – икнула ведьма,
мухомором ткнув в ноздрю. -
Вот грибок. Кусай и сгонишь
ты свою любовь-тоску».
– Нет, бабуленька, не надо.
Я уж весел! Вновь лечу!
Я, бабуленька, за это
Персик твой благодарю.
– Персик?!
– Да. Чиста́ моя
кровь от страстного зелья́!
Излечил уж от беды
взгляд сей силы изумрудной,
сердце выровняв к любви.
Ай да, Персик…
– Персик… мой?!
– Твой.
– Моя Алёнка?!
Ах вы, острые сучки,
ах вы, шишки, ах, дрючки,
колдовать то научила,
а расчёту не дала.
Смысла жизни не открыла…
Ах я, глупая Яга.
Девке б мо́лодца завлечь,
чары девичьи привлечь,
да влюбить его в себя –
и устроена судьба,
и живи потом в Кремле,
шли подарки в лес Яге…
Эх, святая простота́…
подлечить то подлечила,
а влюбить то не смогла…
Эх, попал-б ты на меня.
Дверь в избушке приоткрылась, солнца Луч пустив во мрак:
– Ваня, бабушку не слушай,
опыт хоть умней в сто крат
нас с тобой, но по расчёту,
лишь ему подходит брак.
«Это как же так, не слушай? –
поперхнулась мхом Яга. -
Главное, что будет кушать,
как пройдёт медов пора.
Глянь, в лучах нарисовалась,
пух торчит ещё торчком,
чтобы бабушку не слушать.
Тыщу лет!.. А тут – роддом».
А Алёнушка смеётся,
в точь апрельский ручеёк,
за рукав схватила Ваню,
тянет к солнцу, за порог:
«Молодцу́, уж в путь обратный
надо, бабушка Яга,
попрощайся с дивным гостем,
князю царствовать пора».
Огоньком досады вспыхнул
в темноте монокль Яги:
«Что ж, лети, кисель столичный,
не твои тут пирожки…»
И в проём дверей открытых,
как в воздушный мир-простор,
молоде́ц с Алёнкой быстрой
прыгнул в вверх с крылечка, вон.
Припустил обратно к санкам,
в мыслях весь уж далеко…
Но услышал от избушки
глас скрипучий: «Всё равно…
Всё равно я буду правой,
прорастёт любви зерно».
И не злая паутинка
ведьме спрятала лицо.
За сокровищем морщинок
глаз небесное тепло улыбалось:
«Ишь, как скоро
на крыльце опять свежо…
Хочется с Ягой вам спорить?
Спорьте, спорьте. Всё равно,
вас Апрель с грозою да градом
уж настигнет – то дано!
И прольётся в летний зной
с тучки синей, с золотой,
мёд то пчёлки производят,
а не ос жужжащий рой».
Ну, писатель, – молодец, как любовь воспел, подлец,
Ну и что, что ритм стиха – прост, как думки дурачка,
Ритм частушки тоже прост, да бодрит пышней чем тост.
Эх, и звона от стишка, от стишка – на два гроша!
Но теперь, давай всерьёз,
без шипов не будет роз.
Что за сказка без врага.
Про любовь? Да, скукота́.
Подавай, гадючник злой,
хексу с колкою метлой,
иль коварный, хитрый план,
что готовит злой Обман.
Не тени, меси скорей!
Наверни-ка кренделей.
Пусть, читатель пропотеет
от фантазии твоей!
В баню – веник, в суд – закон, а в колонки – Rolling Stones.
ОБМАН
Во́лны, на́ бере́г крутой,
солью бьют береговой
в остров, что скалой надменной
возвышается над мглой.
Монолитом в океане
надвигается в тумане
и скребёт, скребёт шипами
небоскрёбов, и шпиля́ми
неба мутного туман – он…
И правит им Обман.
В во́лны монстром смотрит вниз
замок, где премьер-министр,
сэр Обман, ныряя в бездну,
взором рыбьем, стеклорезным,
мысль облизывал одну,
как пустить всю Русь ко дну.
Он, Обман – премьер-министр
и победный дерзкий бриз
лишь его лицо ласкал,
так как он здесь правил бал.
Он, Обман – премьер-министр
и любой его каприз,
несмотря на страх и риск,
выполняться должен в срок,
а не то, вот стул, да ток,
вольт так это-к на пятьсот.
Для начала – сорок пять,
как получишь, выполнять
побежишь любой приказ,
хоть и мал боезапас.
Он, Обман – премьер-министр
и на мир лишь сверху-вниз
он привык взирать и в том,
сам он был себе закон.
Всё он сгрёб и здесь, и там
и теперь к своим мечтам
он прибавил царство Русь,
вот он – самый жирный гусь.
Всё уж сгрёб, лишь Русь опять
вицей надо подгонять -
в рай не хочет, тянет вспять,
«дурочка́» давай включать,
упирается лаптё́м
в крышку печки, да локтё́м,
так и хочет под дых дать,
ей, сермяжной, не понять
стройных планов мудрый крой,
ишь, не хочет в путь прямой.
От неё и кризис жмёт,
а она лишь только ржёт,
миллиардною ордой…
Ох, уж этот древний вой…
Нет. Сидит в Кремле не тот,
кто б ему глядел бы в рот,
кто б покорен был да млел…
Вишь, холоп как осмелел,
Русь с колен, гляди, поднял
и на Запад наплевал…
Мчась в "Богати" в главный штаб, в руль вцепившись будто краб,
План прокручивая свой, где бы дать Ивану бой,
Сигаретою пыхтя, сэр Обман терзал себя:
– Не давить же их войной?
Только тронь осиный рой,
так ответят, что опухнешь
и от яда мёртвый рухнешь.
С ними надо похитрей… -
газ давя ещё сильней,
мчался он по автобану,
мысль ловя между бровей. –
Сколь мечей уже сломали,
сколь хребтов переломали…
не выходит ни чего,
Ванька-встанька всё равно
на ногах опять стоит,
улыбается корява
и с азартом ждёт удара…
А теперь у них там пара…
Тьфу, ну, как её – Снегурка,
вышла замуж за придурка
и злодею помогает…
И агенты сообщают –
В гору Русь бегом пошла,
не догнать уж, обошла
всех и снова в силе стала,
и теперь рубля обвалы
не страшны ей, царь Иван
Рубль злато́й взамен бумаги
в оборот пустил. Дворняги…»
Тут "Богати" подскочил, бугорочек зацепил,
Крутанулся на асфальте и Обман педаль вдавил:
«Этот вольности росток,
непонятный всем Восток,
роет ямы на дорогах
для прогресса… В нём порок.
Что там кризис? – Ерунда.
Русь – вот главная беда.
А, точнее, сам Иван
и его семейный клан».
…Солнце к Месяцу склоняясь, подмигнул
И, чуть дивясь на земную суету, пробасил:
– Понять смогу
я земную чехарду,
лишь покуда райский свет
будет лить с благих планет
благость, радость и любовь,
в мир, где часто льётся кровь,
в мир, где чаще на коне
зависть, жадность, и в вине
дух мятежный ищет правды,
где враги не так коварны,
как друзья, где предаёт друг,
а „верная“ любовь,
изменяя вновь и вновь,
оправдания не ищет,
потому что „правду“ ищет.
Не спалю лучами я
этот мир, покуда я,
хоть одно создание вижу,
что хоть видит эту грыжу
и томится, но живёт,
мир собою бережёт.
«Да и я не упаду
в мир хрустальный, сберегу
я планеты тонкий слой,
Солнце братец, я косой
не скошу сей мир подлунный, -
Месяц гласом громким трубным
братца Солнце поддержал
и смеясь, так продолжал, -
В этом мире для меня
будут главным два сосца
для младенца, что зовёт
писком мамку. Кто тут врёт?
Дарит в мир надежду он,
что спасёт, иль сам спасён
будет он – Затем рождён!
Материнская любовь
в мир надежду дарит вновь».
– Ну, так дальше. В путь. Вершим.
Месяц, братец, поспешим.
Сказок много, но одна –
наша, лучше, как всегда!
И свершив полезный круг, по экватору вокруг,
Солнце с Месяцем, катясь через небо не таясь,
Появились снова там, где весной уж был Иван.
Где в урочище тайги был он гостем у Яги,
И куда его опять глаз зелёных томных гладь
изумрудною волной тянет силой озорной.
ДОЖДИК. АВГУСТ и СЕНОВАЛ
Как накаркала Яга,
во́след мо́лодцу глядя,
так и сталось – голова
закружилась молодца́
и любовный сладкий хмель,
сбросив с пе́тель мнений дверь,
Ваню с девицей красой
разом ухнул в летний зной.
И грохочущей грозой
хитрый, шумный, озорной
Август их к себе загнал
на избушку в сеновал
и, танцуя по доска́м
градом хлёстким в барабан,
в тучах радостных урча,
он сквозь громы хохоча,
спрятал первый поцелуй
в диком танце ливня струй.
Самый первый поцелуй…
Что ж, Яга, давай – ликуй!
Сладкий, нежный, жаркий вздох,
уст лобзаний, первый «Ох…»
лишь услышал он хитрец,
Август – жадный сорванец.
Даже Солнце – глаз богов,
Даже Месяц – друг всех снов,
Даже Кама – бог любви,
насладиться не смогли,
страстью первою любви…
Среди грозных облаков
спрятал нежную любовь
Август, ласковый хитрец.
Скаль же зубы, сорванец.
ПОСЛЕ ДОЖДИКА
Царь не может без царицы, как и сказка без жар-птицы!
Эй, Народ, встречай царя! Златом бей в колокола!
Златом бей в колокола –
Свет-Алёнушке – Ура!
На двуглавой на Орлице,
в злате крылья чудо – птице,
наш герой с невестой скромной,
пребывает в духе ровный.
«А Снегурка? Вот те на…
Слышь, сосед, вот чудеса.
Царь то наш поди женат, -
под крылом бурлит Арбат. -
Чай поди не мусульманин,
не индус, а христианин!»
– Вот природы чудеса.
Свадьба что ли? А когда?
– Как когда? Туда-сюда.
Ах, отстаньте, кум, кума,
гляньте лучше в небеса,
как невеста хороша!
– Девки тем и хороши,
что запрятаны грехи.
– Кум, кума, да бросьте вы
полоскать другим портки.
Главное, что наш Иван
снова в духе и врагам
Русь-Златую не сломить.
Ей, Жар-Птицею парить
снова в небе голубом
и смеяться над врагом!
Ну, а те уж копошатся, им в открытой драке драться смысла нет,
И вот у них, план созрел – пахуч, да тих.
Новый, смелый, долгожданный, обещающий, желанный.
Сам Обман предложил план: «Главный кто у них?.. Иван.
Вот его и украдите. Царство в пепел разорите…»
КАЛИИН ВЕРНОО – ШПИОНКА СУПЕРЭКСТРАКЛАССА
Был на острове агент,
всем шпионам – монумент,
звался кротко он – Верноо́,
был прекрасен, как в кино,
хваткой был, как вурдалак,
ну, а образ – наивняк.
Зубки – жемчугом слепят.
Губки – дудочкой свистят.
Локоны – ну, в точь пастушка,
что глядит с молочной кружки.
Ножки, бёдра, то да сё,
всё как надо – как кино.
«007» был для неё, палочкой от эскимо.
Всё что надо, всё могла,
зубками из «Калаша»
трассеры, стуча, цепляла
и могла под одеяло
полк элитный заманить
и лягушек им скормить.
Лишь в одном была плоха,
мизер, мелочь, ерунда –
для её длиннющих ног
наш глубокий русский слог
слишком пышен был и в нём
увязал агент бедром.
Нет… По русский говорила
с выраженьем и красиво,
быстро, ласково, умно́,
непонятно лишь про что,
падежей, вишь, у неё
в языке лишь два и всё.
а вот в царстве у Ивана,
дуракам шести – всё мало,
вот и в суффиксах плутала,
окончания глотала
резидент Калии́н Верноо́,
но зато, могла легко
по сугробам без пальто
месяц бегать от погони,
да быстрей, чем в тройке кони.
Ни одна разведка мира,
как бы не была ретива,
не могла схватить её…
– Ну… кого послать?
– Верноо́!
Похищение Ивана –
вот заданье от Обмана:
«Ваньку выкрасть из Руси́
и на остров принести!»
И, ресничками захлопав
на дремучий русский лес,
резидент открыл свой ротик
и мурлы́кнул сладко: «Yes.
Потому я и Верноо́,
спечь пече́ньку из дерьмо».
…Месяц Солнцу ухмыльнулся, подмигнул и развернулся.
Рожки звёздам показал, стал расти, хоть убывал.
Так сказать, ускорил бег звёзд, галактик да планет,
Чтоб снежинки на «Покров» в Кремль внесли ещё любовь…
ПОКРОВ
По сугробам, по снегам –
не вида́ть, где улица,
тройка звонкая бежит,
Снег Снегович вьюжится.
На октябрьский на Покров,
подарил он сто снегов,
сто сугробов накрутил,
бабой снежной залепил
всю округу, лес, дома.
Где ж тут осень? Тут зима!
А спроси его, к чему
на октябрь ты шлёшь пургу,
так рассердится, что в раз,
Кремль наш станет «Снежный Спас».
И кому под санки снег,
чтобы резвым был их бег,
Снег Снегович набросал?
Ты, конечно, угадал?
В тройке девица сидит,
на знакомый град глядит
и уверенной рукой
правит тройкой удалой.
На ресничках снег блестит.
льдинкой тонкой он искрит
на румянце, на бровях,
на пылающих губах!
Под воздушною рукой,
кони гривой золотой
рассекают вьюги вой
и подков гудящий зной,
подхватив Курантов бой,
вносят тройку по прямой
сквозь врата, что под звездой,
ко дворцу, где муж родной.
Где её любимый Ваня,
от разлуки сердце раня,
изнывает от тоски,
ждёт её с самой весны.
Кони встали у крыльца,
пар пустив под купола,
и, качнув туда-сюда
санки резвые, любя,
отпустили седока,
стражу грозную топча.
Сапожком снежок волнуя,
сердцем радостным ликуя,
устремилась в дверь, в палаты –
дорога́ разлуки плата,
вверх взбежала по крыльцу
к Ване, к мужу, к удальцу
вьюгой лёгкою Снегурка…
Но Яго́ва кошка Мурка
ей дорогу перешла,
зашипев: «Чего пришла?
Шибко долго ты была
от Ванюши далека.
Место заняли твоё.
Слышишь свадьба?»
«Ё – моё…», -
во дверной проём, что в зал,
лик Иван нарисовал.
Красаве́ц, ну что сказать,
вновь жених, ядрёна мать,
при короне, при бантах
и с помадой на губах…
ПОХИЩЕНИЕ
Да-а, вошла ты, сказка, наша незаметно в зал, где краше
всех Алёнушка была…
…к ней Снегурка и пошла…
…Меж гостей к столу идёт,
Ваню за собой ведёт,
кубки в сторону отводит,
да гостей к стенам разводит.
Пир застыл, умолк, притих…
– Эка, врюхался жених.
– Тут невеста, там жена…
– Наигрались в «дурака».
«Так ведь я…, – бормочет Ваня,
кудри в пальцах теребя, -
Разум, братцы, помутился,
как от дыма кочерга.
Я ж, того, чтоб в государстве
жизнь, того, сего, была…
Глянь, Снегурочка, то «Лада»
птицей мчит сквозь облака…
А доходы у народа?
Не по дням, а по часам
вверх растут, скажите-ж, люди,
счёту нету теремам…»
Но Снегурочка украдкой,
отмахнув с ланит слезу,
улыбнулась вдруг Алёнке:
«Как же так?.. Я не пойму? -
а потом к Ивану тихо,
ручейки с ресниц пустив, -
Как же так, мой верный лебедь,
ты с другой и всё же жив?»
«Я… – Иван, в словах копаясь,
оглянулся на людей, -
я же ждал, но ты ж сказала…
ну, судьба из кренделей…
Ты ж сама тогда сказала,
что вернёшься вновь ко мне,
как Алёнушка… весною…
как придёт пора листве…»
– Ваня, Ваня, в том ли дело,
что сказала я тогда.
Я никак не ожидала
встретить свадьба у тебя.
Как же так, мой сокол верный?
Я пришла, а ты с другой
снова свадьбу здесь играешь.
Ты сошёл с ума, родной?
Как же быть? Ответьте, люди.
Коромысло два ведра.
Вот же сказка накрутила
кренделей нам в три ряда.
За окном снежок порхает
меж злачёных куполов,
а в Кремле Рубин бледнеет,
между свадебных столов.
За окном снежок фатою
кружит кольцами Покров,
а в Кремле Сапфир с Алмазом
взглядом жгут друг другу кровь.
…Ох, и вредный же народ эти девки, когда в брод речку надо перейти,
Хоть в ней нету глубины – по колено воробью, всё равно идут ко дну.
Всё равно, дай повизжать,
сарафан позадирать.
Выше туч да облаков, потому что без портков,
Потому что – на, смотри, как мы снизу хороши!
Как мы ла́дны, да жарки́…
«Как в корзинках пирожки!»
Любят стервы подразнить – молоде́цку кровь взвинтить,
Яд тревожный в сердце влить, красной радости лишить.
Да-а, в них сила велика́, коль в пропорциях видна…
…Тут вдруг стража распахнула
двери в залу широко
и тревожно прокричала:
«Поздравление пришло
к жениху – царю, к… невестам.
От Обмана к нам посол,
так сказать, с подарком к свадьбе
с поздравлением пришёл».
Ожил стол, зашевелился,
к «молодым» оборотился,
в сотни глаз ловя их знак –
Разбегаться или как?
Тут Снегурка улыбнулась
сквозь слезинок бирюзу:
«Не печалиться, уж точно,
а не то, пойдём ко дну.
Выручайте, гости, нас –
сей момент от чуждых глаз
скрыть должны мы –
вот причина не бросать нас этот раз…»
К ней Алёнка обернулась,
промокнув фатой слезу:
«Это Август всё напутал.
Он послал на нас грозу, -
и, подняв курганный кубок,
ближе к Ване подошла, -
Вот, послу подам бокал я
изумрудного вина…
Дело наше молодое –
разберёмся как-нибудь.
Ну, а вы, ча́стные гости,
уж подпойте что-нибудь…»
Двери в за́лу распахнулись
и, заморский мир неся,
на паркет с берёз карельских
встала в туфельке нога.
Зал застыл… Волну пуская,
свадьбу формами пугая
и открыв обзор к бедру,
гостья двинулась к столу.
К жениху и двум невестам,
взгляд народа тормозя,
плавясь вся от сладострастья,
гостья серною пошла.
Тут оркестр, как грянет в трубы,
а бокалы в перезвон,
так, что с Ваниной макушки
аж корона прыгнет вон.
Та корона, что на шапке
с алым бархатов вверху,
вдруг, как знамя проигравших
в ноги кинулось к послу.
Вот же срам какой случился
пред державой с далека́,
но Снегурочка с Алёнкой
оказались тут не зря.
Но Снегурочка с Алёнкой,
как два трепетных крыла,
«Мономашку» подхватили,
не порадовав посла,
и, держа Ивана крепко
с двух сторон за царский стан,
символ власти все державной
водрузили: «Вот – Иван».
– Guten Morgen, царь Иван,
Я, Верноо́, из дальних стран,
я привёз сюрприз-подарок,
что послал к тебе Обман.
Вижу, к свадьбе угадала?!
О, две невесты… Very good!
«Раша», как всегда, в отрыве.
Значит спутники не врут.
Как у вас там говорится?
Перед тем, как всем напиться,
надо «Горького» позвать,
чтоб невест расцеловать.
Зал задумался на миг…
Глаз Ивана дёрнул тик…
Два крыла смутились дружно…
а Верноо́ шепнула: «Schick!»
«Горько… – буркнул кто-то в зале, -
Заграница, видишь, ждёт…»
– «Горько» значит?
– …Значит – «Горько».
– Ну, Иван, целуй, вперёд.
«Что?!.. Сбежать с передовой,
не вступая даже в бой?..
Отступать?.. Поди-ка, поздно…
Помирать так, как герой».
Вот так свадьба – Very good…
Две невесты… Что за жуть…
Взгляд Ивана покосился,
сердце стукнулось об грудь…
Гости рявкнули «Ура!»
дружным хором, жениха
подгоняя к поцелуям,
«Горько» счёт свой начала:
«Раз, два, три…», -
как очумела, -
«… пять, шесть, семь…», -
аж в раж вошла,
поцелуй за поцелуем,
всё считает без конца.
Вот уж – девять…
Вот уж – десять…
вспухли губы молодца
и невесты, само знамо,
не болванки чугуна.
… а посол, как дирижёр,
подхватив сей дикий ор,
свёртком, что внесла с собою,
машет Ваньке: «Матадор!»
… ну Иван, понятно дело,
не бревно для колуна –
в губки алые целуй-ка
двух красавиц без конца –
голова вдруг побежала
каруселью и жених
от любви переизбытка
рухнул на пол и затих…
Вот момент удачи хрупкой –
Шок, разбей судьбу скорлупкой.
Ленты прочь с подарка, вскрыть
козырей шпионских прыть.
Что там в свёртке у Верноо́?
Дудка что ли?.. Для чего?..
Дудку в рот Калии́н взяла
и на свадьбу навела.
Навела и задудела
разудалый рок-н-рол,
свадьба дёрнулась от кубков,
без желанья бросить стол,
но у дудки злая сила,
тянет силой от стола –
каблуки уж сами бьются,
ручки крутит в кренделя.
И невесты, гляньте, люди,
им бы Сокола спасать,
а они, схватив друг друга,
в пляс пустились… танцевать.
А за ними и вся свадьба,
будто как сошла с ума,
вокруг дудки закружилась…
вокруг дудки и посла.
А Иван? Иван без силы,
в свод рисованный глядит,
распластался, дышит криво –
как на казнь к кресту прибит.
Пляшет свадьба и невесты.
Пляшут стервы… Не греши,
глянь обоим девам в очи –
там испуг и крик души.
Вот так дудка – злая сила,
закружила, задурила
свадьбу в дурью карусель…
Да-а, Калии́н – тебе не Лель…
Да и Ванька не Мизгирь,
хоть и жертва женских гирь,
стыд его похуже гложет
не Мизги́рев, но похожий –
тот к Снегурочке ушёл,
а Иван чего нашёл?
Плюс к Снегурочке своей?..
Динамит – корчёвщик пней.
Ишь, фитиль то, как шипит,
сыплет искрами, чадит –
стыд терзает душу в теле.
Эй, Душа, ну в самом деле,
тело грешное покинь,
воспари и с тем – аминь…
Хоть и Ванька не Мизгирь,
но от этих женских гирь,
как из мрачного подвала,
от позорного провала,
убежал бы он в леса,
да хоть, на место Мизгиря,
к той Снегурочке, к другой,
что ледышкой ледяной,
и застылою тоской
по лесам тогда бродила,
без любви, как смерть ходила,
красотою бередила
берендеев и тогда,
льдинкой хладной им дана
в наказание была.
Да-а… Островский Николай
знал – и там у них не рай…
Накуражившись над свадьбой,
дудку кинув в декольте,
Калии́н Ваньку подхватила,
да и шмыг сквозь лаз в стекле.
Сквозь ажурный свод ворот
прыг на площадь, да и в брод,
не смотря не ледоход
и студёность зыбких вод,
пронеслась по льду она,
каблуками лёд дробя –
Знать, ни тянут к дну реки
резидентские грехи.
Как экспресс-локомотив,
иней стылый с веток сбив,
устремилась на поля,
там, где снег уже с утра,
по сугробам прыг да скок,
от кордонов шмыг в лесок –
бурелом для этих ног,
лишь подмога от дорог.
Эх, резва́ Калии́н Верноо́ –
Хоть в туфлях, а далеко…
Без гудков и рельс – тайгой,
прёт с добычей по прямой,
тащит Ваньку вниз башкой
будто куль с ржаной мукой.
Ну, а что же наш герой?
Он без чувств и лишь собой
позволяет ветки гнуть,
облегчая задом путь…
Мчится Ка́лиин, спит Иван.
Мир – иллюзия, капкан.
Где же правда? Здесь? Во сне?
В трезвом утре иль в вине?
Всё мираж и всё обман,
всё девичий зыбкий стан…
Ка́лиин Ваньку донесла
сквозь урочища, леса́
аж до самой до границы
и в овраге залегла:
«Хоть туман тут, а граница…
тихо надо…затаиться…
как стемнеет проползти
к тем столбам, что впереди…
Царь то русский, ишь, как спит,
грелкой жаркою пыхтит,
не поднял бы он заставы
храпом этаким, облавы
те с медведями начнут…
Чем бы рот его заткнуть?..»
СТРАННЫЙ СОН ИВАНА
Молодцу́ же снился сон…
Он, как мы, был удивлён
необычностью сюжет –
будто он, Иван… комета
и по космосу летит,
синем пламене шипит.
На причудилось ему –
будто он, сквозь хлад и тьму,
пролетая сонм планет,
вдруг услышал там ответ,
тот, что год уже искал,
хоть того не понимал –
«По какой такой причине
так не любит Запад Русь».
… и взяла Ивана грусть,
от того, что вдруг ему
стало ясно, что к чему.
Он вдруг понял всё и сразу,
разобрав одну лишь фразу –
«От того, что прыщик Запад
враг ей вечный, а не друг,
от того и замкнут круг».
«Ах, то страх всему причиной», -
пронеслось у дурачины
в голове и он в лицо
принял мысленно тепло:
«Хочет вечно обладать
Запад Русью, не унять
пламени его расчёта,
так как ясно без подсчёта,
чем невеста хороша –
в ней богатствам нету дна…»
«В ней богатству нету дна», -
донеслось из далека
и Иван в далёких звёздах
разглядел рот карася…
Рот подплыл, и парень понял
по колючим плавникам,
что пред ним совсем не рыба,
перед ним был Запад сам.
Запад Ваньке поклонился
и признался, что влюбился
он в таинственную Русь,
потому и в сердце грусть.
«Русь, как радуга-дуга, -
начал Запад с далека, -
И добра, и величава,
