Читать книгу Синие погоны - Павел Мельников - Страница 1

Жить в провинции я не хотел, либо Питер, либо Родина. Родина в Саратове, а мысль эта о жизни прекрасной пришла мне в голову в студенчестве. Но такому желанию сбыться не суждено, просто потому, что рок ведет меня по стопам отца. Но я всеми силами, и спасибо моему беспорядочному характеру, отклоняюсь от заданного кем-то сверху курсу.

А еще я мечтал летать. Стать летчиком, пилотом. С детства дед приучил меня к усидчивости и клеил со мной модели самолетов. Однажды купив мне один конструктор, со временем я стал клеить самолеты сам. Бабушка и дед постоянно покупали мне конструкторы самолетов, а я постоянно их клеил, раскрашивал и мечтал о чем-то высоком.

Родители в своей юности учились в Саратове на юридическом. Свое детство отец провел в глухой деревеньке у зажиточных родителей, имевших на иждивении, помимо себя в качестве младшего сына, еще двух старших детей. О детстве и юности отца я не знаю ничего внятного, в свою молодость он меня особо не посвящал, а я и не спрашивал. Закончив школу, отец пошел служить на флот, срочка, в то время служили три года. Отслужив, желая продолжить службу военным, он мечтал поступить в высшее военное, чтобы стать командиром военного судна. Его мечта могла сбыться, если бы он, так как же как и я в свое время, когда повелся на советы, не послушался сослуживца, рекомендовавшего ему поступить в Саратов на юридический. Совет его сослуживца был прост, он предлагал лишь сдать экзамен и если отец его не сдаст, а значит не поступит, он может и дальше пробовать вступить в высшее училище. Спортивный интерес отца и тяга к новому пересилили, а когда отец сдал экзамен, а его сослуживцу такая удача не улыбнулась, отец остался совершенно один в незнакомом ему городе. Но это по его же словам. Схожие истории о том, как отец тянул лямку в школе, получая тройки и корпея за учебниками чтобы исправить оценки, или как он шел в институт из Энгельса в Саратов по мосту в суровую зимнюю стужу, преодолевая препятствия, драконов, ветры и цунами, я слышал постоянно. Но только это и слышал, как ему было всегда тяжело и как он справлялся со всеми сложностями и превратностями судьбы. А на втором курсе он встретил и мою мать.

Мать родилась в Польше, но это был еще совок, хотя что такое совок не знаю, я миллениал, говорят что там не было секса и всеми руководил Сталин и ему подобные. Ее отец, мой дед, был военный, и слонялся по службе по всей стране, минуя две столицы, Питер и Москву, там ему служить не предлагали, там мы и дня семьей не жили. После долгих скитаний деда, когда он таскал за собой семью по гарнизонам, он остановился в Саратове. Осели и познакомились. На втором курсе. Почему мать пошла на юрфак не знаю, да и знать не хочу, я не Радзинский, чтобы знать все эти древа родословия. После знакомства и видимо, романа, отец переехал к матери, точнее к ее родителям, а потом родился я. А перед этим они и поженились. Я посчитал дату свадьбы и дату своего рождения, рожден был по залету.

Оба окончили институт в одно время, отца распределили в Сухиничи, он еще говорил, что искал это место на карте, не знал даже примерно где это, ну как и всякие истории о покорении высот и преодолении препятствий на пути в школу, институт и работу, и прочего отец поехал на работу. В прокуратуру. Мать и ее же студентов на факультете не распределяли, она хотела остаться в Саратове и думала, что и отец рано-поздно, переберется туда же, поэтому мать пошла в областной суд в какой-то архивный отдел. Пока отец работал в этих Сухарях, а я с матерью и ее родителями находился в Саратове, попивая молоко, пока не прорезались зубы, смотрел Санта Барбару, Любовь и тайны и какого-то усатого детектива, такого же, видимо, как на плакате «1984», какой-то усач. До двух-четырех лет я был в Саратове, а потом мать собрала меня и сумки и поехала к отцу на обживание, потому что не словить ни единого шанса остаться всей семьей в Саратове, родители говорили мне, что они пытались остаться в Саратове, пытались устроиться и им даже обещал какой-то там прокурор Волжского района дать им место, обоим, но не вышло, слово дал и слово взял. Мать устроили, кто бы мог подумать, в прокуратуру в этих же Сухарях. Меня водили в ясли. Мать была помощником прокурора, следаком, отец уже дорос до заместителя, до этого тоже был следаком, пригрев место, свою должность отдал матери. Пока я рос в саду как цветок или сорняк, росли по службе и родители, перед новым тысячелетием отец стал судьей, а вскоре и мать. А я пошел в первый класс. В некоторой степени они уже были известными людьми до своих тридцати, в этих Сухарях.

Школа мне не давалась, оценки в первом классе не ставили, ставили погодные условия и мне отмечали тучи вместо троек и тучи с дождем вместо двояка. Родители злились на меня, а дальше второй и третий и последующие классы. До третьего я учился в Сухарях. Учился плохо, уже получал оценки и их можно хоть как-то замазать в дневнике, меняя трояк на пятак, но меня разоблачали. В школе меня дразнили, а я дразнил в ответ. Был в классе один такой парнишка, очень уж умный, но был он как все и дразнились без задней мысли, искренно, но в шутку, и я его дразнил также, как и было, в шутку, но искренне, тогда еще не говорили «по-братски». А потом в школу пришел его отец, позвал меня выйти и после его «привет, как дела, как поживаешь» пригласил меня сесть с ним на лавке в коридоре, где бегали все школьники на перемене. И тогда он сказал «слушай так, урод, если ты еще раз моего сына тронешь, я оторву тебе руки, падла». Видимо, сынок его нажаловался, хотя я и не думал, что ему было больно. Это было то начало в моей жизни, когда я стал видеть лицемерие, ведь этот папаша улыбался мне, перед тем как отвел в коридор (интересно, он репетировал этот сценарий для игры одного актера), я стал бояться всего, да по многим причинам боялся, но это положило начало моим страхам хоть как-то выделяться и доверять людям. И был я тогда в первом классе, вот где тучки были настоящие. Но я стерпел и никому об этом не сказал. Стоит ли говорить, как я испугался, не то слово как. Я поверил каждому его слову, я стал бояться искренности людей, меня сильно впечатлило, как потом впечатлили и найденные видеокассеты на полке в дни, когда у меня были каникулы, а родители на работе и я предоставлен сам себе дома.

Я выходил во двор и гонял мяч, подбирал окурки сигарет, потому что сигареты нам не продавал никто, слишком маленький поселок и все меня и родителей знали. Докуривали за зажиточными в подвалах хрущевок, там трубы теплые, а в этом поселке ничего кроме хрущевок и не было. Я так хотел научиться курить и не кашлять, что в этом желании и познании обжег губу, когда сигарету поднес не той стороной. Так, к слову и в первый класс пошел с зеленкой на губе. Так меня и снимал оператор, проходя мимо линейки и зависая над каждым из нас, стоящих в шеренге на школьной линейке. Эта кассета с сюжетом меня не впечатлила как порно на полке.

В восемь я нашел на той же полке где порно и блокнот, а в блокноте тысяча рублей, двумя банкнотами по пятьсот и в день находки я кутил, со мной дружили всем двором, я всем покупал подарки, какие-то пластиковые пистолеты, часы «Montana», на второй день я тоже кутил. А на третий была обнаружена пропажа и моя кража. Наказан я был до конца года, я сидел под домашним арестом и выходил только к окну, наблюдая за дворовыми матчами ровесников. Попутно отец избивал меня ремнем. Армейская жилка отца проявлялась в сильных ударах по моей заднице, и эта бляха, которой отец гордился, как он ее натирал до блеска в армии, наконец-то была приведена в действие по моей жопе. Интересно, думал ли он, что спустя годы после своей службы, сохранив бляху и дембельский альбом, именно бляху он применит ко мне, а альбом этот станет показывать мне мать, при этом говоря «смотри какой был твоей отец». Да, ничего такой, перекачен и даже кубики пресса были, в мои восемь лет, когда отец меня дубасил, кубики у него тоже были, как и топорщащиеся бицепсы в моменты взмахов надо мной ремня.

Но гадить я не перестал, поскольку нечего было делать, я под домашним арестом, внутри меня кипел ураган. Курить я не перестал и находил на другой полке аккуратно спрятанные сигареты матери и в момент отсутствия родителей снова курил на балконе. А поскольку мы жили на втором этаже хрущевки, сверху соседка тоже стояла на балконе и смотрела сверху на меня, облокотившегося у окна и жадно курившего тлеющую сигарету.

Мать с отцом приходили с работы поздно. Еще когда я был в саду, меня забирали последним, машины у них еще не было, а автобус ходил строго по расписанию, которое не совпадало с высвобождением меня из стен малолетнего воспитания. Приходя домой, мать стряпала ужин и разговаривали они только о работе, я не понимал их разговоров, ничего не понимал, чтобы хоть как-то уделить мне внимание отец или мать спрашивали у меня «как дела, что в школе?», словом, эта фраза преследовала меня вплоть до окончания школы, до моих семнадцати. Я все еще жил с ними.

Мой дед подарил отцу машину, для тех времен машина действительно классная, шестерка жигулей, такая вот, желтая и с красивым номером. На этой машине всей семьей мы ездили на море, в Саратов к бабушке и деду, отец ездил на работу и мать возил туда же, работали они снова вместе.

После третьего класса я перешел сразу в пятый и школу сменил, да ее все мои одноклассники сменили, потому что начальную мы уже прошли и перебрались в среднюю. Тем же составом мы уселись за парты. Сидел я с первого класса с Машей и эта девочка мне нравилась, а я ей вряд ли, она всячески старалась показать мне, что я ей не пара даже за школьными учебниками. Поэтому однажды я просто смачно перданул на все это. Это вышло вообще-то случайно, когда задали учить стих и рассказать его у доски. Я поднимал руку отпроситься в туалет, а учитель подумала, что я горю желанием встать и рассказать. Всеобщего внимания я не любил и сказать прямо, что желаю в туалет не осмелился, чего-то стеснялся, чего уже и сам не знаю. Ну ладно, вышел, рассказал стих, а трубы уже горели и после ее оценки «четыре» я быстро сел снова за парту и расслабил свою задницу. Звук пердежа был такой, что даже окна трескали, учитель посмотрела в мою сторону гневным и одновременно, недоумевающим видом, а я ничего путного не нашел как повернуться к задней парте и сказать сидящему позади меня что это сделал он. Хотя все знали кто перднул. Особенно, Маша. И естественно, все стали называть меня пердуном. Какое-то время, длительное, а потом все улеглось. Эти же одноклассники приходили на мои дни рождения, общались так же. Все шло своим чередом. Но с тех пор я решил ускорить свой метаболизм и ходить в туалет всегда вовремя.

Дальше отца повысили до областного судьи, мать и я оставались в Сухарях. Отец приезжал каждые среду и пятницу, жил он где-то в общежитии в Калуге, а по приезде скандалы семейные не прекращались, настоящие ссоры, понял я, бывают только по пустякам и детство мое было дано для понимания этого. Ссорились родители из-за всего, незакрытой форточки дома, невыброшенного мусора. Не только мне доставалось от отца, матери тоже, отец знатно применял физическую силу, сковывал и матери руки и щелкал по ее лицу руками, бляха была отведена только для меня. Потерпевшими, время от времени были оба, я и мать. Именно поэтому в нашей семье мать играла роль хорошего полицейского, а отец – плохого.

Попросту я был раздолбаем, учеба мне не нравилась, окружающие считали меня человеком с достатком, потому что родители были в прокуратуре, а затем в суде. Из-за такого к себе отношения мальчишки постарше в школе и во дворе требовали с меня денег под угрозой расправы, другие мальчишки предлагали мне окунуться в мир легких наркотиков, что было модным в той среде. Но своих родителей в свои даже двенадцать я уважал и уже не мог себе позволить курить в подвалах, что бы там ни предлагали, уже тогда боялся что такой мой поступок на мне отразится, а больше отразится на родителях.

Все время обучения в школе до старших классов родители шли на родительские собрания после своей работы, вечером, и каждый раз приезжали домой в слезах. Отец, как обычно, брал ремень со своей бляхой, она всегда была на видном месте и никогда не терялась, а мать просто смотрела за процессом моего воспитания и всхлипывала. Собственно, били нещадно, но как и всех в то время, так говорили. Только плодов такая порка не давала никаких. Не скажу уж что я человек неисправимый, но что делать-то, когда в школе интереса нет, когда было ужасное отвращение даже от характерного запаха школы на пути туда, уже приевшимся учителям любимчикам и тех, кто на задвоке (я был на задворках), из-за такой репутации как у меня и мне подобных, даже если я возьмусь за головы и наверстаю упущенный материал за считанные дни, стану лучше остальных, все равно на мне клеймо ученика с беспорядком в голове.

Для тех времен поселок был тем местом, где не было ничего, многие взрослые спивались чуть ли не у меня на глазах. Для меня кроме школы и двора тоже не было ничего, и у других не было ничего, и в каждом поселке то же самое, думается. Повезет, если ты найдешь новую кассету на полке или у друзей найдутся похожие экземпляры. Собственно, больше увлечений не было. Не было спортивных секций, не было тех удобств что есть сейчас у школьников, никаких телефонов, компьютеров, бассейнов, спортивных кружков – была сплошная серость от когда-то великой, по словам старших, страны, упадок и поднимания всего с колен, только вот никто особо не стремился поднимать развалины, поэтому в этих развалинах недостроенных жилых домов с ребятами и проводили свободное время, где-где, а именно там нас и можно было найти.

Мать отдала меня в музыкальную школу играть на пианино, но игра не шла, хотя сказали что у меня музыкальных слух или что-то в этом роде, кроме написания в тетради скрипичного ключа не научился ничему, сразу понял, что эта игра не для меня, неинтересно. Но мать настаивала на своем, куда-то нужно было меня отдать, хоть куда и через себя я шел в эту музыкальную школу, но ничего так и не давалось. Пианистом я не стал, больше играл на нервах родителей, сам того не ведая. У нас дома не было такого инструмента, мать придумала принести домой коробку из-под синтезатора, где были клавиши в анфас, ну вот на нем я тренировался дома. Какой же это был бред, да иного я и представить не мог и думал что все это нормально.

Родители меня не баловали, несмотря на их статус, мне не доставались излишества, они делали свою карьеру, интересовались «как дела, как в школе» и погружались в свою работу даже дома. Отец купил компьютер и работал на нем, до этого он печатал на пишушей машинке как Пуаро (тот самый усач из моих детских сериалов), а летом мы уезжали на море. Вот и все.

Конечно, мы не голодали, у нас была одежда и все прочие первичные потребности удовлетворялись, но не более того. По пятницам баня, иногда я воровал деньги у отца и получал за это, всерьез меня и на протяжении дальнейшей жизни родители уже не воспринимали, потому что уже в детстве показал свое лицо и если родители спустя десятилетия не поменяли свое отношение ко мне, то учителя и подавно не желали изменить ко мне взгляд, а раз так, то и меняться не особенно хотелось.

В поселке лично я особо не прославился, поэтому меня избивали те, кто посильнее. Сдачи я не давал, боялся всего, откупался карманными деньгами, а когда и их не стало, воровал у родителей и откупался снова, от ребят не получал по морде, получал от отца за кражу. Какой-то замкнутый круг. Поэтому при выходе на улицу частенько не было денег и возможности откупиться. Ребята постарше заставляли меня прилюдно отсосать одному за заброшке и я даже встал на колени и когда видел с десяток смеющихся надо мной лиц и когда он спустил штаны что-то во мне проснулось, и это не чувство потерянной ориентации, мою ориентацию сформировали порнофильмы с традиционными связями между мужчинами и женщинами, в тот момент мне ничего в голову не приходило, кто-то был уже за меня в моем теле, в тот момент я как бык головой протаранил его в пах, он выпал в подвал (или место отведенное для подвала, все-таки это недострой из плит), я помню что он кричал, остальные вокруг меня не улыбались, они явно были в испуге, о чем я мог судить только по их внезапной тишине, на них я не смотрел, я выпрыгнул к нему и стал его избивать. Подняться он не мог, потому что штаны у него спущены, он упал плашмя на спину, выл от боли, а я избивал его ногами по лицу. И бил со всей своей силы как по футбольному мячу, он не сопротивлялся. Я видел его кровь из носа, потому что бил еще сверху ногой по его лицу, бил по его яйцам, а потом склонился над ним и бил руками по его морде, так что все уже было багровым. Сильно задыхался, но бил и даже руки не болели. Над собой контроль я потерял и если не те, что спустились за мной спустя вечность, чтобы оградить и унести в сторону, наверное, я бы его убил и продолжал бы избивать и после кончины. Но меня отвели. А спустя день ломило все тело, я выл сам уже от боли во всем теле, болела голова от тарана, руки разбиты в кровь, я и не думал, что руки могут так болеть от ударов, болели ноги, я плакал и никому не мог об этом сказать. Я стал бояться драк, потому что в ней уже точно не мог себя контролировать, дальше позволял себя избивать всем, мне было страшно давать сдачи. Даже когда в поселке объявили об открытии секции карате и я туда ходил, меня продолжали избивать, а я и не сопротивлялся, пускай лучше так.

Но перемены случились, спустя пару лет отец перевез меня и мать в Калугу. Но вот, это уже ближе к Москве, хотя в Москве мы так и не были, ни разу. Новая школа, новые друзья, схожие с теми же торчками, что были и в Сухарях. Учился так же плохо, я переехал со своими же взглядами на жизнь, точнее с их отсутствием и ничего не менялось. Жили мы в съемной квартире, затем в другой съемной квартире. В городе возможностей уже больше, город больше, для меня все в новинку, были уже секции, но я уже не стремился куда-либо ходить, на уроках физкультуры и раз подтянуться было слишком сложно. Я был доходягой и ученики с параллелей этим пользовались, избивали в туалетах, вымогали деньги, они были с компанией, а я был один и вдобавок, новичок. И я поддавался и сдачи не давал, упаси Бог, если кому-то дать сдачи, ведь вызовут родителей и потом их за мое поведение уволят.

Дальше хуже, я ходил на секцию бокса в школе и там меня тоже избивали, но уже сильнее и по закону, я впервые в жизни узнал, что такое головокружение от удара. Бокс мне не задался.

В перерывах между учебой в школе и секцией бокса я брал одноклассников, скидывались деньгами, покупали неподалеку портвейн, он был дешевый и единственно доступным алкоголем, нас было трое, одна из них Таня, брали по три бутылки, напиток этот не был сродни водки, градус поменьше, а рыла три. На каждого по бутылке. Распивали у меня дома, родители домой точно не придут до шести вечера, они работают, а в квартире никто не заметит. Я пил и целовался с Таней, но Таня не давала мне, хотя в тринадцать было уже нормой впервые пробовать это. Но она мне не давала и оставляла меня девственником. Таня была одноклассницей, но не первой моей любовью, первая любовь все же Маша, но при Маше я прилюдно обосрался на уроке чтения стихов, а Таня ничего этого не знала, я не показывался ей во всей красе. Она плохо училась и я, мы нашли друг друга. После уроков уходили гулять на набережную, зимой лежали заледеневшем водохранилище и смотрели в небо, держались за руки, часто смеялись и везде где можно целовались, она трогала меня, я трогал ее, но она не давала мне, при всем раскованном и бурном ее характере она испорчена не была и не позволила мне быть испорченным. В большей степени, благодаря ей, я оставался девственником до своих восемнадцати.

Потом в школу пришла женщина в годах, она пришла на урок физкультуры и предложила желающим попасть на секцию академической гребли. Меня лично она не приглашала, но одноклассник с высоким ростом предложил мне пойти с ним по приколу. Делать мне особо нечего, и я пошел с ним.

Спортивная база на берегу реки, она была в таком же упадке, как и поселок в детстве, все какое-то деревянное, гниющее, соответствующий запах от топки углей, осень была холодной. Лодки в деревянном старом ангаре были тоже деревянные, весла деревянные, в раздевалке соответствующий тому запах носков и пота. Деревянный плот у реки для спуска лодки на воду всегда представлял собой какое-то сборище посторонних, кто-то ловил здесь рыбу, кто-то бухал. Путь от дома до этой базы представлял действительно препятствия в виде только гопников, нужно было проходить так чтобы не натолкнуться на них и на их требование закурить. Курить-то я курил, но не одной лишь сигаретой этой требование ограничится, поэтому однажды я пришел совершенно пустой на тренировку, вонючие носки у меня с формой не забрали, но я был уже без денег на обратный проезд.

Тренировки начинались после школы, в четыре дня. Заканчивались в семь вечера. Долго мы спускали лодку на воду, долго меня учили грести, попутно надо было отнести моторный двигатель к лодке для тренера к плоту, установить его. Пока ты дойдешь до плота и будешь готов погрузиться в воду, чтобы начать полноценную тренировку ты уже устаешь. А перед этим спуском на воду нужно было еще пробежаться от базы и до моста, ну и обратно. Конечно, никто не бегал. Типо выбежал из базы и дальше пешком, дошел до колодца, облился водой, будто вспотел и типо бежишь обратно, чтобы тренер увидел твою усталость. И так каждый день,

Так прошла моя осень, а грести мне не нравилось от слова совсем, не в то время ли года пришел заниматься, или просто не мое. Вообще, в то время я мало думал о том, что мое, а что нет, я себя не нашел и не стремился к этому. Как получал тройки, так и продолжал, как встречался с Таней бессмысленно, так и продолжал, как и пил портвейн. Интересов не было, хотя я переехал в город. Но не буду же я по всем секциям ходить, уже тринадцать лет, уже поздно начинать что-либо. Приходя домой с тренировок я не делал ничего, даже уроки не делал, к черту, зачем. Спишу у кого и делов-то, сидел перед телевизором и смотрел всякую чушь по каналам, которых было уже больше чем в Сухарях. Все же город. Так прошла осень и проходила зима.

Зимой были Олимпийские игры в Турине. Ну были и были, что с того. Был вечер, уже поздно, родители были у кого-то в гостях, я оставался дома, ну и увидел как на какой-то церемонии Плющенко вырвался из плеяды других чемпионов на льду. Вот эти кадры меня почему-то поразили. Не знаю, я щелкал каналы, смотрел на происшествия по НТВ, какие-то другие интересные передачи, ни одна меня не удивила, хотя вот помню множество историй о том, как какая-нибудь девчонка пошла в следствие потому что в детстве смотрела сериал про следачку и прямо была в восхищении и решила свою жизнь связать с этим. Или как одна увидела выступление репортеров за рубежом, влюбилась в работу и устроилась в МГУ на журналистику. А я тупо просмотрел Плющенко и все перевернулось, вообще все. С того же вечера я перестал курить, пить, и решил посвятить себя спорту, раз занимался этой греблей, ну что ж, значит гребля. Была зима, и каждый день я ходил на лыжи, тренировки были каждый день и каждый день что-то новое. Первое время было слишком тяжело, в тринадцать лет уже кашель от курева, задыхался, болела печень, подъезжая к финишу, в горку на этих лыжах, я мечтал все бросить, а потом это желание заменил желанием отведать после тренировки дома тортом «Чародейка». И почти каждый день эту «Чародейку» потреблял, это был мой стимул. Каждую субботу баскетбол. У меня рост не больше ста восьмидесяти, а те кто занимался спортом, рост под два метра, естественно меня раскидывали в зале, толкали и отбирали мяч. Я злился. Каждое воскресенье – футбол. То же самое, меня раскидывали как хотели. Тренажерный зал каждую среду и пятницу. Спортсмены поднимали блины и качались, я не мог поднять даже блин весом в десять кило. Вторник и четверг машина-убийца – концепт. Единственный современный тренажер в этой деревянной и вонючей базе. На этом тренажере умирали все, в детстве я умирал от боли у стоматолога, поэтому чистил зубы так чтобы ни разу не попадаться ему на кресло, а вот избежать этого тренажера мне не удавалось. Там были цифры и после каждого гребка отображались значения моего слабого развития. Я отставал от всех, так называемых, спортсменов. Не знаю почему не сдался, наверное потому что заниматься было нечем. Каждую неделю по два раза – бассейн, все бесплатно. Так прошел остаток зимы и вся весна. К лету народ рассеивался, я оставался. Тот мальчишка, который меня в этот спорт привел «по приколу», тоже ушел. Собственно, к следующей осени я остался один и два месяца ходил на тренировки один. И каждый день я посвящал спорту. Показатели улучшались, когда тренер говорила бегать до моста и обратно, я бежал и дальше моста, когда говорили крутить машину-убийцу тридцать минут, я крутил сорок, когда нужно было поднять вес в полтинник, я поднимал шестьдесят и так далее во всем. Очень боялся соревнований. Первое лето я, естественно, обосрался. Приехал в Нижний и увидел спортсменов со всей России. В лодочных гонках меня обогнали все, да что говорить, весла-то у меня были деревянные, лодка тоже, какого еще результата ждать, если спорт непопулярный и никто не обеспечивал деньгами. По крайней мере, в Калуге спорт этот точно был непопулярным.

Соревнований я боялся дико, боялся перевернуться в лодке, боялся задохнуться, что не хватит дыхания, что опозорюсь как в первый раз. Поэтому я стал заниматься еще усерднее и задавая мне задания, я старался выполнять их в полтора-два раза больше, больше бегал, больше крутил концепт, наматывал километражи, больше греб, особенно любил против течения, приходил раньше положенного на тренировки, крутил во всю мощь до начала занятия этот тренажер, больше бегал. Потом научился играть в футбол, играл в футбол во дворе у дома. Часто приходил к школьному двору и гонял мяч один, научился им управлять, потом подключались остальные и играли мы до вечера. Потом научился играть в баскетбол, каждую субботу выматывался, но утро следующего дня болели от прыжков ноги, но каждое воскресенье футбол. Понедельник – выходной, в этот выходной я бегал по набережной. Мышцы росли, я видел пресс, спорт для меня оставался смыслом жизни, я вел дневники и записывал свои показатели, рисовал графики, контролировал свой вес, потом брал медали, обгонял ровесников, в общем, получалось. В Калуге было две базы, одна там, где занимался я на речке, вторая на водохранилище. Меня перевели на другую базу, теперь нужно было грести там, где я с Таней рисовал на снежном льду ангелов.

Вторая база была много лучше, уже три концепта, лодки современные, весла современные, больше возможностей развиваться. Больше людей занимались, мне они знакомы, с ними же гонял мячи. Было на что смотреть и куда стремиться. Занимался с таким же упорством. Были две проблемы, я не умел питаться. Много сил тратил на свою физику, а восполнял утраченные силы всем что попадалось на глаза, ел все и беспорядочно, но это пока на мне не отразилось и пока что не было последствий от неправильного питания.

Вторая проблема – сын нового тренера. Точнее, тренеров у меня было два. Муж и жена, а их сын занимался со мной. Да он выше, да он их сын и очевидно, его результаты были лучше моих, поэтому я еще усерднее занимался. Но ничего не выходило. Не работал принцип «тяжело в учении и легко в бою». В бою, в гонках, соревнованиях было еще тяжелее и я сдавался, никак не мог понять, почему он лучше, если он хиловат. А оказалось, его пичкали таблетками. Ну а я-то питался всем подряд, курицей, говядиной и запивал все это соками. А он жрал как положено, по норме. Я обгонял его в беге, подтягивался больше его, больше поднимал вес, по всем показателям был лучше его, но как только сажусь в эту лодку я полный ноль. Он обгонял меня на всех возможных дистанциях. В этом спорте очень важна техника гребли, правильно держать спину, не поднимать плечи, грести ногами, в прямом смысле, отталкиваться ногами правильно и все прочее. Меня этому с самого начала не учили, учили этого сынка. На меня особого внимания тренеры не обращали, как будто нарочно не учили тому, чему учили своего сына. Это меня напрягало даже до слез, поэтому я стал работать над собой сам и находил в интернете книги по гребле и штудировал их.

К слову, получалось не только в спорте. Показатели в спорте улучшили меня и в учебе, троек стало меньше, переход в десятый класс был для меня простым, я изучал математику, русским языком владел и не запинался, появились друзья в аське, появился и «ВКонтакте», переписка с новыми друзьями во всемирной паутине позволила мне печатать на клавиатуре с закрытыми глазами, писал без ошибок. Дома была книжная библиотека, родители со мной переехали в новую, свою квартиру в двух шагах от моей школы, закупались книгами, литературой классиков и со временем я вычитывал все книги. За два месяца перечел «Войну и мир», «Колымские рассказы», «Идиота», «Братьев Карамазовых» и других. Даже задел Бальзака и «Алхимика» Коэльо, потому что для родителей это было модно. Правила русского языка давались мне без проблем, писал без ошибок, но правила объяснить не мог. Записывал диктанты так же правильно, ошибок не получал, но подходя к доске объяснить деление слова, нарисовать «радугу» – корень слова, окончание и суффиксы не мог, не понимал. Ставили четверку. Литература на пять, физкультура на пять, подтягивался больше двадцати раз, бегал так же быстро, обгонял почти всех кроме бегунов. Английский ненавидел, но учил, потому что по телевизору известили об Олимпийских играх в Лондоне. К этим Олимпийским играм мне должно быть уже двадцать, поэтому надо учить, хотя бы в шестнадцать.

Перешел в десятый класс. Те, кто меня избивал в туалете и вымогал деньги ушли после девятого. Вздохнул свободно. Хотя в первое время после переезда в Калугу и новую школу идти учиться было каторгой, ненавидел школу. Мой десятый класс состоял из подростков, которые учебой не интересовались. Десятый класс делился на две параллели, одна, в которой был я – для простых, вторая– физмат, усиленное изучение физики, алгебры и английского. Там были лучшие, некоторых переводили в этот класс из других школ. В одну из тех, кого перевели из другой школы, я влюбился. Тани уже не было, она ушла после девятого класса. А новенькая была лучше, она отличница, красивая, в общем, ничего сейчас примечательного нет в ней, но тогда для меня она была слишком эффектна. С Таней было весело, но я не помню, как мы стали встречаться, с чего все началось, думаю, с портвейна и безделия. Эта же девочка была полной противоположностью, совсем другая, со знаком «плюс», ничего она по отношению ко мне не делала и не делала никогда, ей ничего и не нужно было делать, чтобы я полностью в нее погрузился. Я пошел к завучу и умолял перевести меня в другую усиленную параллель, обещал учиться лучше, избавиться от троек, учить английский и физику (которую я не понимал и ненавидел). Мне поверили на слово и перевели. В новом классе двадцать девочек и пять парней, я –пятый. Девочек не запоминал, одна только была на примете, из-за которой и перешел в другой класс, чтобы видеть ее чаще. А парни были хоть куда: первый мажор, жил по соседству, каждый год летал с богатыми родителями в Англию и поэтому знал английский, посмотрел фильмы типо «Танцы» и решил быть танцором, на школьных дискотеках дергался всеми частями тела и любовался собой в зеркало, носил дорогие костюмы, каждый день в новых «найках» и так далее, второй – паркурщик, накаченный и загорелый парень, учил французский, вырос на фильмах «13 район», в школу наверное не ходил, а прыгал по крышам и через окно, думается, залетал в класс на урок через окно. Третий узбек, но узбек непростой, русским языком владел без акцента, раньше учил историю Узбекистана, единственный предмет который ему не давался – местная история, по всем остальным предметам был в числе лучших, четвертый грузин, коммунист, в отличие от всех прочел «Капитал» Марска. Спустя годы мажор открыл собственный магазин обуви, конечно паль, но он старательно продвигал свой магазин, хотя магазин был расположен в здании, который был в собственности его родителей, паркурщик был известным в стране гимнастом, прославился. Узбек стал участником баттл-рэпа, стал узнаваемым «halloween», грузин пошел по партийной линии коммунистов. А я стал никчемным госслужащим. Хотя мои амбиции были проявлены в спорте.

Каждый из одноклассников был лучшим, мне нужно было быть таким же. В этом классе я был гадким утенком и очень хотел стать лучше хотя бы себя самого. Чтобы понравиться этой девочке я читал больше, учил больше, до ночи корпел над заданиями, пытался учить английский. Троек не стало, занятия спортом дали плоды в учебе. В школе проводили выборы, стать школьным депутатом от своей школы по городу. Были настоящие выборы, школьницам я нравился, и они меня избрали депутатом, я победил с разницей в двадцать голосов от второго места. Все претенденты были из моего класса.

Когда избрали школьным депутатом, когда получил какую-то корочку и даже значок, я стал опаздывать в школу, меня за это не наказывали. Опаздывал каждый день, потому что жил ближе всех, поэтому не знал, как паркурщик прибывал в школу, каждый месяц были какие-то путешествия с другими депутатами, что мы делали в этой среде депутатской я не знал, всем было все равно, мне тоже, интересно было путешествовать и обсуждать что-то такое, что я даже не помню. Но все мое внимание занял спорт, он был основным для меня занятием, я спал и видел себя где-нибудь на Олимпийских играл и думал, что буду в Лондоне в 2012-м и тогда утру нос мажору, который туда добирался с родителями.

Конкуренция была большая, с одной стороны в спорте, сынок тренера, который был лучше, с другой – красивая девочка с класса и никакого на меня внимания, тогда как мажор проявлял к ней знаки, покупал ей сладости и подарки, деньги у него на это были, у меня денег не было вообще, даже карманных не давали, питался в школе бесплатно, потому что депутат, с третьей стороны – учеба, нужно было быть лучше четырех хотя бы здесь. Было очень тяжело, но интересно и как-то даже справлялся. Было здорово, это был мой 2007-й. Но всегда был кто-то лучше меня, кто-то был лучше в учебе, в спорте. К девочке подойти боялся, боялся что отвергнет, потому не подходил, думал, что подойдет сама и пригласит, а там я найду денег, отведу ее куда, правда куда вообще не знал, ни в какие кафе, рестораны не ходил и даже не знал где они находятся, но я хотя бы мог стать для нее интересным, рассказать про Пьера Безухова, или как жили на Колыме или в ГУЛАГе или как правильно грести, в общем, тему бы я подобрал, но она на контакт со мной не шла, подарки от мажора были важнее и я это отчасти понимал, девочка купилась на деньги и обеспеченного мальчика. Хотя я и был сынком судей, меня как не баловали, так и держались этой тактики.

В свои семнадцать предстояло готовиться к выпускным экзаменам, к ЕГЭ. Готовился старательно, зубрил тесты и ответы к ним, слушал аудиокниги по пути на тренировки и обратно, знал нужные исторические даты, зубрил алгебру и продолжал много читать все подряд. В квартире было два туалета, это излишество, но один туалет был отведен для моего чтения книг. В том туалете книг была масса, читал по семь книг одновременно. Что-то по спорту, что-то по учебе, что-то из классиков и что-то типо Коэльо.

Свободного времени у меня не было, мой переходный возраст прошел для родителей спокойно, для меня также все привычными темпами. Наркотики, алкоголь и даже сигареты прошли мимо и не задели ни меня, ни семью, ни здоровье. Все время только спорт, учеба, чтение и зубрилово. Ничего дальше я пока не видел, поэтому и до восемнадцати я был девственником, как общаться с девочками не знал, все были какие-то однополые и неважно даже красивая она или эффектная, не обращал внимания, была только та, ради которой перешел в другой класс и ревность от своего же бессилия, мажор уже вплотную ухаживал за ней и может, с ней же он переспал, меня это бесило, часто думал, что же именно они делают и почему он, а не я. А потом я обратил внимание на других девочек из класса. У них была своя конкуренция, одна отличница против другой, отличниками были все девочки. А новенькая, в которую я влюбился, пала жертвой алкоголя и сигарет, затягивалась и запивала. Курили и пили алкоэнергетики после школы. Уходя из школы, я видел двух отличниц во дворе, каждый день после школы. А после, отличница стала не такой уж отличницей, пила она уже одна, потеряла свой блеск и перестала нравится мажору, а после и мне. Та, ради которой я перешел и стал учиться лучше, спустилась на уровень ниже даже моего, прямо на глазах за считанные месяцы.

Сдал ЕГЭ, получил несколько медалей на гонках. А потом я пошел гулять с отцом, тогда мы общались несколько лучше и надо же, он посвятил какое-то время мне на общение, ему уже не было надобности задавать привычные вопросы типо «как дела…», как дела он знал и видел в дневнике, где уже не нужно было замазывать тройки, их уже не было, а то что я спортсмен и местный депутат взывали к его гордости, обо мне родители охотно рассказывали своим коллегам, чьи дети были моими же ровесниками или младше меня. Меня не ругали, не за что, не пороли, тоже не за что и не общались, я был каким-то самостоятельным, но в своей комнате. Разве что не получал деньги, не платил коммунальные и не готовил есть, как ел все подряд, так и продолжалось. А отец на прогулке сказал мне, что поеду я в Саратов, буду учиться на юридическом как и они в свое время. Он наказал мне держаться учебы, просил бросить спорт и оставшиеся силы направить на учебу, потому что мой спорт никому не нужен, денег я не заработаю, я не футболист, платить не будут, а после тридцати станусь ненужным учителем физкультуры. Еще отец сказал, чтобы я не бегал по бабам, был осторожен с ними и не делал с ними глупостей. Что значит последнее, я не знал потому что и баб-то у меня не было, был только опыт явно не взаимной любви к девочке, которая спилась и которую на моих глазах клеил мажор. А по поводу спорта перечить отцу было нельзя. Я его боялся. Жизнь за пределами спорта я не знал, а отец знал, полагался на его авторитет. В итоге переехал в Саратов, опять же к бабушке и деду, поступил на юридический, до этого получил направление из Калуги, сдав какие-то тесты, направление было из Следственного комитета при прокуратуре.

Я поразмыслил, хотя моих мыслей и не требовалось для переезда в Саратов, мыслил я уже, когда был в Поволжье. Оставшись в Калуге, я бы мог продолжать заниматься спортом, опять у этих же тренеров, но у них был сын, он всегда был бы лучше меня, поступил бы в какой-нибудь институт, местный, ну учился. Ну жил бы в этом городе, все в привычном темпе и с родителями. Перспективы были так себе, судил о себе категорично.

По приезде в Саратов тут же пошел в гребную базу. Приняли как чужака, но я показал свои дневники, показал свое рвение. Два дня подряд меня проверяли на вшивость, давали плохую лодку и соперника, следили за тем смогу ли я его обогнать на дистанции, на второй день дали другую лодку и соперника сильнее, обогнал и его. На третий день дали итальянскую лодку и оставили в команде. Я был одиночником, то есть сидел в лодке один, не был командным игроком, у меня была своя система тренировок, свои взгляды и мечты были выше желаний других спортсменов, отдаваться был готов на полную.

Тренировки в Саратове были каждый день по два раза. Первая была в пять утра, потому что жара в Саратове, как и каждый следующий год, была невыносимая, с рассветом все были уже на воде, вторая тренировка в четыре вечера, когда не так жарко. Первое лето было очаровательным, города этого толком я не знал, я ходил или бегал от дома до базы дважды. И каждый раз возвращался к бабушке, которая пекла татарские булки. Отец в это время, пока я поступал в институт, занимался ремонтом дома бабушки, укреплял дом. Новые спортсмены и новые друзья, только по спорту. Местные соревнования, затем поездки по другим городам, выступал за Саратов, получали медали. Все было классно.

Потом я поступил в первую бюджетную группу юрфака. Отец на этом уехал в Калугу, его отпуск закончился. Мне предстояло знакомиться с новыми людьми.

Первая сентябрьская неделя была такой же сказочной, поступил в первую группу, многообещающе, спортивная школа на порядок лучше и никаких сыночков тренеров, все равны, классная современная лодка, такие же многообразные занятия: бассейн, тренажерный зал, даже йогой заставили заниматься, научился даже стоять на голове, мой вес еще позволял.

Учился я на юрфаке, в свое время там же учились и родители, они познакомились в стенах этого института, когда он так назывался. Расположилось место учебы на берегу Волги, из некоторых аудиторий видно Волгу, видно теплоходы, идущие к причалу, мост между Саратовом и Энгельсом, по которому отец ходил в стужу. И новый коллектив. Моя группа, как и группы всех, формировалась из студентов из разных регионов, но первая, наша группа, преимущественно из местных, их около пяти человек, трое Калужских, я был третьим, и столько же из других регионов. Каждый непростой, простых в такой академии нет. Со мной учился сын адвоката Пугачевой и Орбакайте, сын директора института, сын прокурора, сынки и дочери чиновников, пожарных, адвокатов, коммерсов. На первом курсе только у сынка адвоката Примадонны был айфон.

Помимо сынка директора и сына адвоката дочери примадонны российской эстрады, мое окружение на протяжении пяти лет состояло, в большей части, из «мажоров» или тех, кто хотел таковыми казаться. Среди них в моей группе был один такой тучный мальчик, который, тяжело дыша от натуги, потому что ел все подряд, все же прыгал как сайгак по всем кабинетам ВУЗа, в надежде стать лидером – старостой группы, кем вскоре и стал, правда ненадолго, потому что «продвигал» своих же земляков, но его корни коррупции были вскоре пресечены и его убрали из почетного поста. Мальчик же этот, став обиженным, искал во мне единомышленника, водил меня в кафе, где под хруст шавермы и с пеной газировки у рта доказывал, что он все же лучший и не по справедливости был лишен стана старосты, а я лишь только поддакивал ему и кивал, поедая тоже шаурму, за его ведь счет. Из моего же региона была девочка, окончившая сельскую школу с золотой медалью. Она кривила лицо в попытках сказать что-то важное, во время важных ее сообщений дергался подбородок, знаете, так бывает, когда ты волнуешься или плачешь, но было видно, что она привыкла быть лучшей у себя на деревне. Но в академии, как бы, все были лучшими и ей тяжело удавалось высказать хотя бы толику своей умнейшей мысли, да так, что слово «юриспруденция» она умудрялась написать через «т-юрист». С ней же мне предстояло сидеть за одной партой, как когда-то с Машей. Видимо, я задел ее своим внешним видом, а раз был ее же земляком, ей не терпелось начать со мной сношения в рамках разумности. Ладно уж, я был девственником и готов был лечь под ее каблук, но не ожидал что и она такая же неопытная в деле постоянных встреч. Помимо того что мы сидели вместе за партой, мы прогуливались вечерами, а перед сном переписывались в аське. Отношения с ней мне наскучили, потому что я в ней ничего не находил и ничего в ней не видел, все что она могла мне дать могло меня ожидать лишь после «свадьбы», но это удовольствие я мог бы и сам себе предоставить одной лишь рукой, по большей части в этих отношениях я просто должен был слушать о том, какая она умная, какие у нее амбиции, как и бывшего старосту. Собственно, это были лишь первые мои «отношения» в Саратове. Ничего за рамки поцелуев не доходило вообще.

Первая лекция первого учебного дня запомнилась мне высокомерием. В тот первый осенний день в лекционный зал первой к трибуне зашла женщина в деловом костюме, я не помню ни ее фамилию, ни предмет который она преподавала тогда, как и всех преподавателей впоследствии и их предметы я также не запомнил, но я был изумлен ее надменностью, тем как она, проходя мимо студентов, словно модель на подиуме вышагивала, держа у своего уха телефон, который еще на протяжении пяти минут после звонка – начала учебного процесса, не вынимала из ушной раковины, придерживая мобильник явно трясущимися от волнения руками. Первую лекцию руководство доверило вести именно этой женщине, и именно она и произвела первое впечатление – надменного отношения к студентам. Здесь не получится войти в доверие к преподавателям, не получится им раскрыться и советоваться. Сами преподаватели, словом, ничего из себя не значащие, приезжали к учебным корпусам на представительных автомобилях, конечно, самыми богатыми преподавателями были блондиночки, они приезжали на светлых внедорожниках и были еще надменнее, однако раскрыв рот, они не поражали своими знаниями, а лишь взывали к смеху отсутствием логики в предложениях, которые строят в голове, правда смеялся только я, другие охали при виде такой красоты, которая меня почему-то не занимала. Может, я был на уровни ниже.

Все еще занимаясь спортом, в учебном заведении заявил о себе как о спортсмене, чтобы дать понять о грядущих сборах и соответственно, пропуском занятий. Для этого я зашел на кафедру физкультуры, где назвав свои фамилию и имя, заведующий кафедрой позвал какого-то Пашу. Паша вышел и я увидел своего кумира, того самого, на которого ровнялся, про которого рассказывали тренеры, призера Олимпийских игр, его образ совпал с тем, что я представлял в своей голове, он поздоровался со мной так просто, будто я его старый знакомый и главное, он тоже был преподавателем по физкультуре. Ему бы я позволил быть надменным, впечатления от встречи с ним оставили приятные воспоминания и какую-то даже гордость за ношение фамилии не столько своих родителей, а чемпиона, стоящего напротив меня, которому я слепо подражал и в глубине души желал добиться не менее выдающихся спортивных высот. Руку после рукопожатия с ним я не мыл весь день.

Первый год жизни на Поволжье были для меня будто бы под надзором. Я проживал с бабушкой и дедом, а позволить себе мог лишь выходы из дома на тренировку, благо что тренировался каждый день и мог хотя бы одним глазком просмотреть красоту своей малой родины. Тогда мне было лишь семнадцать. Амбиций у меня было не меньше землячки, но я их не озвучивал, ну не скажу же ей, что хочу стать олимпийским чемпионом, а учеба на юрфаке это так, между прочим. Первый курс прошел для меня наиболее удачно, я даже умудрялся получать стипендию, мне не было интересно учиться, гораздо интереснее сбежать из пар и поехать на тренировки, сесть за лодку-одиночку и по-настоящему «расслабиться» от этого шума. Параллельно с учебой были и спортивные сборы, они длились месяцами, я пропускал довольно часто занятия, в моем характере была выработана хорошая привычка, при которой нелюбимое мной упражнение в спорте нужно заставить полюбить и делать его еще яростнее, со спортивной такой злобой. Я не любил раньше бегать, но когда приходилось я всякий раз представлял себе, что если не добегу до следующего столба, то не добьюсь каких-нибудь высот или не заслужу торт-«Чародейка», так же и в учебе, я не понимал многие предметы, а посему сидел над учебниками уже до утра, заучивая тексты и выработался даже какой-то особый юридический стиль.

После окончания первого курса поехал в Калугу на лето, ненадолго, правда. Встретился с одноклассницами, пообедали в местной пиццерии, узнали кто-где учится, как живет, в общем, ничего интересного. Рассказали про мою девочку, по которой вздыхал. Одноклассницы сказали, что она где-то спилась, но вроде как уже кодируется и работает над собой. Стало досадно за нее, даже жалко, где-то она учится, где-то в Калуге, где не знаю. Общаться с девочками было скучновато, а больше делать и нечего, я захотел уехать в Саратов. Уже бывшие одноклассницы, пригласили в ночной клуб. Я пришел с ними, посидел, выпил, чуть ли не впервые за долгое время пил водку и … охренеть, увидел за соседним столиком с какими-то девчатами Машку. Ту самую, с которой сидел за партой в первые классы в Сухиничах, рядом с которой перднул и к которой проявлял свои знаки внимания, и которая мне не давалась, не позволяла она меня провожать ни до дома, ни тащить ее портфель, ничего. А тут она сидела в десяти метрах и она смотрела на меня с интересом, покусывая нижнюю губу и я был уверен, что она меня не помнит. А я ее помнил, в то время еще не было у меня девушек, которых я успел забыть, а Маша была первой в моей жизни. Она уже выросла, отрастила волосы, перекрасилась в черный, накератинила волосы, обрела стройную форму и надела в этот вечер ярко зеленое, салатовое платье выше колен, плечи ее были обнажены, рука на руке, перед столом ни одного подозрения на алкогольную выпивку и сигареты, кольца на руке нет. Я же сидел перед ней в белой обтягивающей рубашке и джинсах, от спорта на свежем воздухе я сильно загорел, мышцы рвались наружу, ни одного намека на лишний вес, зубы были белы как чистая белоснежная простынь. Под светом неона и алкогольного опьянения ко мне подходили многие девочки познакомиться и обменяться аськой, но я смотрел на Машу, которая уже искусала себе губу. Я обрел в себе уверенность, спасибо водке, и подошел к ней. Сказав «Привет Маша» она удивилась и даже подавилась коктейлем, по-моему, только он был алкогольным в ее постном меню.

– Ты знаешь меня?

– Нет, я просто экстрасенс. А вообще, мы учились с тобой и даже сидели за одной партой. – Я улыбался ей, но видел, как дергался ее язык, вертелось какое-то имя как жвачка во рту, но вспомнить она не могла.

– Я Паша, а ты Маша. И мы сидели с первого по пятый класс вместе.

Маша сделала вид, что вспомнила меня. Ну как не вспомнить мои за ней робкие ухаживания и тот мой fail. Когда я ее угостил коктейлем, добавил туда водки из своей бутылки и угостил сигаретой «ой, я впервые курю, но в компании с тобой попробую» она окончательно вспомнила меня. Тех девчат, что пригласили меня я уже и позабыл, оставаясь с Машей в стороне. Мы стояли у барной стойки, не занимали уже чужие для нас столы, опустошали один за одним стаканы и скурили всю пачку. Она рассказала о судьбе одноклассников, которых я еще застал, сказала, что все они в Москве, сама же решила учиться в Калуге в Бауманке на физтехе, потому что недалеко от своей родины и вынуждена помогать в быту матери. Я сказал, что она преобразилась, она ответила мне тем же. А под утро, выйдя из стен ночного клуба, мы гуляли по Калуге, я держал остатки водки, она держала сок. Мы пили из одной бутылки, запивали соком, целовались и прижимались друг к другу в переулках. В Москве был сильный смог, такой же был в Калуге, но нам было плевать, мы задыхались друг в друге, я впервые обхватил женский зад и не знал куда деть торчащий член, а она видела и держала меня за причинной место поверх джинс. Секса не было, это была единственная наша встреча спустя много лет, о которой она может и не вспомнила больше, но запомнил ее я. Я был слишком горд чтобы написать ей, позвать еще раз встретиться, ждал ее звонка или сообщения, помню что давал ей свой номер, а она свой, но звонить и писать ей не стал. Гордость мне мешала, нужно ей, позвонит или напишет, но она не написала, а я какое-то время сгорал по ней, а потом перегорел и поехал в Саратов.

К началу второго курса обучения, на горизонте нарисовалась яркая девушка, с длинными светлыми волосами, высокого роста и намерениями со мной встречаться, она с такой же фамилией как и у меня, проводила свое свободное время в известных в городе местах с яркими неоновыми вывесками. На год меня младше, в свои семнадцать у нее уже была квартира на окраине города, маленькая собака, ее внешность взывала к похоти, но не больше, в общем, такая же как и все эти тянки, не более. Бабушка почему-то не отпускала куда-либо, а точнее, вообще никуда, а я почему-то ее даже и слушался, так что ни на какие свиданки с полутезкой я попасть не мог, от чего интерес ко мне у нее скоро угас. Как оказалось уже много позже, эта особа, равно как и та, ради которой я перешел из другого класса, учась в школе, тоже спилась. А перед этим, прошла по рукам понаехавших дагестанцев на приорах, какое-то время весело потусила за границей, а после и след ее в социальных сетях простыл, а внешность свою она растеряла в соблазнах много раньше, чем я. Все что ни делается…

Пять лет своей жизни я приходил к институту за знаниями, получаемые от каждого преподавателя, который являлся чуть ли не кандидатом наук. Каждый преподаватель отдавал всего себя отрасли юриспруденции, каждый говорил о своей науке, которую преподает, как о важнейшей. Здесь каждый студент пытался отличиться, но не сколько знаниями, сколько тем имуществом которым обладали от «даров смерти» своих богатых родителей. Я таким хвастаться не мог. Множество студентов, уже на втором курсе обучения, имели автомобили класса люкс, телефоны последних моделей, отличавших их не столько дороговизной, сколько статусом, вызывающей к зависти скромных студентов, к коему числу был отнесен и я. Множество студенток-блондинок, организовывая на задних партах саммиты, выпендривались между собой брюликами, смешками и способностью в участии фешенебельных тусовках города, куда пустят явно не каждых. Ну и между делом, рассказывали о своих министрах-родителях. На тех же партах, позади, на камчатке в аудиториях типа амфитеатра, устраивались горцы, представители кавказа и высоких гор. Их отличала их однородность. Они все похожи как один и также были лучшими в своих республиках, и никого не смущало, что они на единых экзаменах по русскому языку получали сто баллов из ста, не умея, собственно, даже говорить по-русски. В нашей группе, сын известного адвоката на своей странице в соцести выложил фотографию отца рядом с действующим президентом когда тот еще в таком статусе не был, мол знайте кто я и кто мой отец. Смотрится сейчас это явно глупо, но тогда чуть ли не каждый, а особенно блондиночки стремились проникнуть в его круг общения, а он просто пытался в них проникнуть. Сама по себе учеба в институте впечатлений у меня не произвела, здесь так же как и в школе, да и в спорте знаний и опыта набраться можно лишь тогда, когда ты сам этого захочешь и в этом смысле не важно как преподают и с какой степенью силы вдалбливают в твои мозги основы наук. Да, несомненно, было красиво учиться в красивом институте, на порядок красивее остальных в городе, да и месторасположение на берегу широчайшей реки говорило само за себя, но на этом все, остальное мишура и созданная с пустого места реклама. Конечно, мне сравнивать институт не с чем, в иных я не учился, но в жизни встречал куда более умных людей далеко не из числа вышеупомянутых, которые были самоучками, они-то и производили лучшее впечатление.

В институте существовало официальное правило. Точнее, их было два. Во время того как я только поступил в институт, существовали две системы: прокуратура и следственный комитет при прокуратуре. Студенты моего института, коих, по мнению руководства ВУЗа, отобрали из числа лучших среди лучших из всех регионов страны, получали направление либо из прокуратуры (те у кого связи посильнее), либо из следственного комитета при прокуратуре. Каждый студент, сумевший поступить в этот ВУЗ, подписывал трехстороннее соглашение между руководством института и начальством из прокуратуры или следственного органа при прокуратуре того субъекта, откуда он прибыл. Данный договор скреплял обязанности, где руководитель института обязуется обучать студента бесплатно, в обмен на то, что студент по окончании своего пятилетнего срока обучения потратит ровно столько же лет работе либо в прокуратуре, либо в следствии. А если уж студент по окончании своей учебы передумает работать, то должен выплатить заметную для любого среднего налогоплательщика сумму издержек за обучение. Второе правило заключалось в том, что руководству учебного заведения не столько интересовала успеваемость своего студента, сколько его посещаемость и основной упор держался на посещении занятий и записей в тетрадке лекций, ну и сдавать экзамены хотя бы на удовлетворительно – все равно его устроят на работу. Уже с момента подписания трехстороннего договора, благо что в присутствии своего отца как законного представителя, раз еще не достиг своего совершеннолетия, я находился в глубочайшем изумлении от того, что в случае разочарования в системе и работе в прокуратуре или следствии мне и моим родителям придется заплатить из своего кармана порядка нескольких миллионов за мое обучение, мне казалась та идея с договором попросту подписанием дьявольской сделкой и чуть ли не пожизненной кабалой. Такие мысли имелись у меня в период еще только становления жизненных рельсов, по которым я поеду в голубом вагоне, мне думалось, что очевидные вещи, связанные с социальной несправедливостью, просто перед носом у каждого и почему тогда каждый не пойдет возникать по поводу несправедливости, но никто не шел и упорно молчал. Однако дальше молчал и сам. Руководство института заверило, что в истории целевиков, так нас с «пожизненной кабалой» называли, бывали случаи, когда прокуратура через суд требовала у окончивших обучение студентов денежные средства за учебу, с тех, кто не желал устраиваться на службу. За свою жизнь таких случаев я не встречал, а по окончанию ВУЗов многие не стали не то чтобы работать в органах, но и не пошли отдавать свой долг службе в армии.

Преподавательский состав ВУЗа, о чем я узнал лишь много позже, отличался от иных преподавателей других ВУЗов тем, что каждый имел при статус кандидата наук, но на протяжении всей учебы, их высокого уровня знаний я так и не заметил, и нигде как именно здесь, получая знания от таких «высокоразвитых» преподавателей, поступая на службу в органы, куда всех нас так тщательно готовили, приходилось напрочь забывать обо всем чему учили в институте, поскольку знания таких преподавателей годились лишь для того чтобы сдать очередной экзамен. Я себе просто внушил, что если эти знания даже мной в жизни не пригодятся, корпение за их авторскими учебниками хотя бы укрепит мои нейронные связи. Каждый из преподавателей чуть ли не насильно рекламировал свои книжки, показывая и рассказывая о них так, словно только в их содержаниях имелся ключ к «философскому камню», при помощи которого можно сдать лишь зачет или экзамен, в противном случае, предмет рекламируемого преподавателя без его книжки ты не сдашь. Откровенно говоря, каждый из клочков той бумаги в виде книги, которым тряс чуть ли не каждый преподаватель – кандидат наук, по стоимости был соизмерим с абонементом в среднего класса фитнес клуб. Но зная, что каждый из отпрысков, сумевший поступить в ВУЗ далеко не беден, они старались выжимать из студентов как можно больше денег для своего пропитания.

В целом, написать про учебу можно одной лишь фразой: учиться приходили только затем, чтобы аплодировать профессорам, раздавать им награды при сдаче экзаменов. Каждый преподаватель норовил лишь про себя рассказать, и если хорошо слушаешь, то «ладно, давай свою зачетку».

Для только что поступивших в институт существовало, конечно, негласное правило, если уж ты точно хочешь поступить, значит помогай в строительстве общежитий. На деле, место учебы представляло из себя подобие студенческого городка, где имелись корпусы различных институтов, общежитий, местной поликлиники, кафе. Больше, я не заметил ничего. И вплоть до первого сентября перед днем знаний приходилось на протяжении полумесяца, наряжаясь в чем не жалко, работать в поте лица, перетаскивая меблировку для тех, кому повезет жить в общежитии. Так и таскали: столы, шкафы, порой даже красили стены, убирали всю придомовую территорию вблизи общежития, мусор и иные отходы мы таскали, проходя мимо развесистых и красиво разукрашенных плакатов под эгидой той партии, куда потом вступлю, выкрикивающей лозунг «для будущих студентов и семей», с указанием стоимостей проектов общежития и сроков сдачи объектов в эксплуатацию. Но проходя мимо, радуясь тому, что удалось поступить в престижный ВУЗ, я этого не замечал, напротив, даже на тех порах уже смог познакомиться с теми, с кем бок о бок пройду все пять лет обучения.

В конце первого курса обучения пришло известие о назначении нового директора института, чей сынок учился со мной в группе. За весь его период обучения совместно со мной я наблюдал за его успехами, но разницы между ним и средними не обладающими подобными связями студентами, не видел. Он всегда получал высшие баллы по всем возможным предметам. Некоторые преподаватели, из списка тех кому не сложно сказать кому бы то ни было правду-матку, высказывались порой о недовольстве полученных ответов отпрыском, желая поставить выскочку на место, но тот, явно огорченный «несправедливостью», летал шальной пулей жаловаться отцу в директорский кабинет, в результате чего он конечно же получил свой красный диплом в «неравной схватке». Поговаривали, что директор метил на пост ректора этого ВУЗа и мечтал возглавлять целую академию, однако по окончании учебы своего сыночка кто-то на ранг выше его поставил строгое условие: либо он и дальше грезит и пытается стать ректором, либо уходит и тогда его сынишку устраивают на работу в прокуратуру в городе. Поскольку в Саратове устроиться на работу, мягко говоря, без связей невозможно, да и с ними не легче, папаша решил освободить свое кресло и повесить протертые форменные штанишки на вешалку, тем самым сумев помочь отпрыску устроиться. Вместе с тем, на севере нашей страны всегда ощущалась нехватка кадров и туда этого сыночка, как и любого из нас, могли бы взять на службу с руками и ногами, но куда уж папаша отпустит свою кровинку так далеко, лучше рекламировать такую службу в северных широтах нам, чужим для него студентам, далеко не близким его окружению «детям», судьба которых нашего директора совсем не волновала, тогда директор приходил в лекционный зал и всех нас уговаривал вплоть до последнего курса думать о службе на севере.

Тем временем, моя учеба проходила под диким скрипом несмазанных шестеренок старейших часов. Сталкиваясь с почти непреодолимым препятствием вышеупомянутого директора института, которому я ой как почему-то не нравился, я чуть ли не каждый учебный год висел в списках на отчисление. Занимаясь спортом и все еще продолжая мечтать о высоких достижениях, я частенько пропадал на всевозможных спортивных сборах, длящихся в лучшем случае, месяцами и естественно, в удаленности от места обучения, учиться как все я не мог, а значит нарушал правило института номер два. Каждый семестр меня вызывали на «ковер», так называли «директорат», где стоя перед седовласым директором и его дрессированными подданными, которые только и умели повторять фразы начальника, я оправдывался за то, что не посещал учебные занятия. Несмотря на всевозможные разрешения от спортивных федераций, позволяющих мне ради спорта не ходить в институт, а также факта своего скромного членства в сборной страны, что обязывало к регулярным тренировкам, я получал суровые наставления и отголоски директора с его правой рукой декана, они-то и выговаривали, что вместо меня в лекционном зале пора ставить весло. Но стоит сказать, что своего сыночка, который вдовесок еще и музыкант, чей талант пойдет на скромные бары-рыгаловки, директор все же отпускал, освобождал от занятий в дальние путешествия и музыкальные туры, чем он и пользовался и со своей группой, словно цыганский табор из бременских музыкантов, путешествовал на концерты, а мне в дальнейшем пригодился лишь опыт переживаний на коврах начальств.

Первый звонок, прозвучавший так тихо, что и не заметил, который обратил мои жизненные цели и взгляды на жизнь в сторону деградации, произошел тогда, когда я встретил свою будущую и уже бывшую жену.

Она оказалась человеком, которая определила мою будущую жизнь, сама того не подозревая. И всегда такой останется. Не владея никаким опытом в отношениях с девушками, я сначала переживал от того что ей не понравлюсь. Вообще я всегда до того переживал о том, как понравиться девушке, каким нужно быть, ведь все кругом в своих балладах были уверены в себе и открыто шли на диалог, который приводил девушек всегда к постели. Вот и тогда во мне не было никакой уверенности в себе, но собравшись с духом, я позвонил ей и выжидал ее ответа во время долгих гудков, понимая что голос от волнения пропадет. Мы познакомились в интернете. Найдя время для случайного поиска девушек подходящего себе возраста, я нашел ее и, списавшись, через некоторое время договорились встретиться в институте, где оба и учились. Она была на курс младше меня. На тех фотографиях, на которых она выставила себя в соцсети, она была куклой, неприкосновенной особой, тем больше заполонила мои уже созревшие пошлые мысли, хотя и самого никакая девушка еще и не касалась, не считая Маши, которая и за член-то схватила поверх штанов. Обладая приятной внешностью, с короткими аккуратно стриженными волосами, сочной фигурой, невысокого роста, в темном платье чуть ниже колен, она все же подошла ко мне. На самом деле ее типаж резко контрастировал с обычно вышеупомянутыми блондинками, что вертят ключами от машины своего богатенького отца или папика. Она была не такой и на фоне остальных была единственной, как мне тогда казалось, настоящей. Ну и красивые глаза, даже горящие, какие были и у меня тогда. И в ту самую первую встречу, что отпечаталась в памяти, я произнес о судьбоносной встрече, что впрочем, она и так поняла по моим неумелым к ней нападкам. После той первой встречи, аудиенцией она удостаивала меня ежедневно. Немного спустя, я познакомился с ее миловидными родителями, матерью, которая имела высокие счеты на дочь и вроде бы даже удовлетворенной моей партией, а также ее отцом, уважаемым в своих кругах прокурором, чьему авторитету и опыту позавидовал бы любой сотрудник из того же министерства любви, и который с легкой руки возложил свое благословение нашим отношениям, а потом также легко и на одном дыхании, все похоронил. Ежедневные встречи с будущей женой, конечно же, как и бывает, когда глаза в тумане, рассудок отсутствует, повлекли проблемы в успеваемости, затем в спорте. Я пропускал с ней занятия, как пропускал и тренировки. Приоритеты сдвинулись в пользу не своего будущего и реализации спортивных достижений, а одного лишь человека, с которым находился каждый день. Тут же в оправдание себя вспоминал слова отца о том что мне ничего не достичь, что у спортсмена нет будущего после тридцати, как и не будет здоровья. А вот его слова о том, что с бабами нужно быть осторожным, я как-то упустил, потому что даже и не понимал о чем это он, баб-то у меня и не было и как вообще себя с ними вести, если не так, как на кассетах с порно, но до этого этапа нужно было еще дойти, там тернистый путь до кровати.

Еще с момента своего переезда в Саратов я встретился с членами сборной страны, спортсменов ненамного старше моего возраста, которые своим упорством смогли завоевать титулы чемпионов. Я глядел на них как на могущественных людей, мне хотелось быть похожим на них во всем: в тренировках, в поведении, даже в манере разговаривать, взять у них все качества, благодаря которым, как мне думалось, я смогу достичь тех же высот, ведь за этим же я переехал. Один из таких представителей сборной страны, на которого, почему-то тренеры смотрели не особо доверчиво, согласился быть моим наставником по жизни, показать прелести жизни вне тренировок, места и заведения города, а также рассказать о том, как лично он добился в спорте успехов, с помощью травки. Впоследствии, он действительно показал мне все места, а от того, что места эти были злачные и полны алкогольного соблазна, сомнительных наркотиков, а его друзья далеко не спортсмены, я не стал брать у него секреты успеха в спорте, но все же процесс моего спаивания был, он был незаметным, медленным и долгим, встречи тоже были не частыми, но с каждой новой встречей мое желание тренироваться было все меньше, повезло, что даже не попробовал что такое травка. Вскоре, со спортом пришлось покончить, когда не подготовившись и, пропуская длительное время тренировочный процесс, я выступил на невзрачных соревнованиях и проиграл с позором. Из спорта я ушел и потерял смысл жизни, который преследовал меня несколько лет и благодаря которому я рос. Я думал, что будущая жена это мой смысл жизни и всего себя нужно посвятить ей, но что она такое, что такое отношения, я не знал. Опыта у меня не было, примера с родителей брать не мог, нечего было взять, я помнил как отец бил мать, как мать пряталась, как они ссорились, как сам попадал под их руку и их постоянные «как дела, как в школе». Жизнь родителей была мне доступна только вечерами, а школьником старших классов, до переезда в Саратов, их жизнь меня вообще не интересовала, я читал, учился и тренировался. Примеров не было. Вскоре от такой неопытности появились новые неведомые проблемы.

После вынужденного ухода из спорта я потерял свой смысл жизни и тогда же сделал один вывод, что все испортила дисциплина. Там, откуда я приехал в Саратов, несмотря на неверие со стороны родных и тренеров, была дисциплина, которую я практиковал сам, поскольку вел дневники самоконтроля, следил за нагрузками и самочувствием и чувствовал свое тело во время тренировок и отдыха. По приезде в Саратов, ради того чтобы показать себя перед ведущими тренерами, ради того чтобы они приняли меня под свое покровительство, ради продвижения вперед, мне приходилось изматывать себя. Вскоре, я потерял цель, к которой раньше слепо стремился. Именно в тот момент своей жизни я осознал слова отца, который в мои спортивные успехи не верил, вспомнил того сыночка тренеров, которому последние отдавали все самое лучшее и впервые в жизни принял себя настоящего и что мой рост действительно не позволит мне добиться успехов.

А потом, еще один директорат и снова «я», висящий в списках на отчисление. Выйти с ковра с фразой о спорте я уже не мог, а уважительных причин назвать о своих пропусках занятий уже не было, ведь все время занятий прогулял с будущей женой. Но мудрый тесть, словно подозревая о моих проблемах, смог договориться с директором и в очередной раз я вышел из кабинета сухим из воды и продолжил учиться. Интереса к учебе не было до тех пор, пока совместные с будущей супругой прогулки по городу и посиделки у нее дома за просмотром многочисленных кинофильмов не привели к ее беременности, о которой узнали лишь спустя месяц после зачатия. Приняв решение о сохранении плода любви, она решилась рассказать о случившемся своей матери, а та пообещала донести отцу. Так и просидели вдвоем с ней в одной комнате, а ее родители в другой. Издалека мы слышали лишь неразборчивые громкие слова, но готов я был ко всему, пусть даже он мне разобьет лицо от злости, все равно. Ничего вспять не вернуть. После получаса, проведенного в соседней комнате, где я обычно каждый день проводил с их дочерью, уже без пяти минут будущий тесть подошел к нам с видом глаз на мокром месте и сказал, что все у нас будет хорошо и что поможет сыграть нам достойную свадьбу.

До свадьбы я находился с будущей супругой в идиллии. Мы гуляли каждый день, ходили за руку, говорили обо всем, придумывая имена новому ребенку, говорили о совместных планах, о любви, которую доказывали друг другу всем чем могли, обладая тем что имели. Она мечтала пойти по стопам своего отца и работать в прокуратуре, а я, скорее подверженный пропаганде, так же желал работать в государственной структуре, так и не понимая значения ни работы в органах, ни ее смысла вообще. Отец говорил лишь что эта работа нужна просто для пенсии. Он не говорил мне о ее необходимости, не пропагандировал ее и не учил способам работы и отношению к ней.

Свадьбу сыграли на третьем месяце ее беременности, в ЗАГС я пошел в том же, в чем выпускался из школы. А жить решились у ее родителей, но и сами мы ничего не решали, отдельную квартиру снимать не стали. Супруга не желала брать ни академический отпуск, ни менять привычный образ жизни. Живя на птичьих правах в квартире ее родителей, я места себе не находил и не мог себе многого позволить, однако привычка возымела и я перестал обращать внимание на то, что для меня в квартире есть и посторонние люди. Было удобно, а менять свою жизнь и самому уже со временем не хотелось. Пока не родился ребенок в дни очередной сессии. По рождению ребенка появилось желание зарабатывать деньги. В мою еще пока незасоренную и наивную голову приходили самые глупые идеи. Начиная от создания бизнеса, в котором не соображал ничего, поскольку не было ни опыта, ни связей, но было модно, заканчивая тем, что устроился в следственный комитет на общественных началах. Рождение ребенка было толчком и стимулом для развития, появилось чувство ответственности, которое где-то было закопано как мусор после спорта ну и конечно, рождение ребенка в свои девятнадцать было несравнимым ни с каким опытом, к этому никто из нас заранее не готовился. Но, все же было приятно даже по ночам просыпаться под плач ребенка и укачивать его в полусонном состоянии по очереди с женой. Семейная жизнь вовсе не была семейной, тем более, в тех представлениях, которые у меня сложились от родителей или прочитанных книг. С супругой мы не были и не стали самостоятельными и тем более, состоятельными людьми. Особо мы не ссорились, но и вели себя как будто бы вынужденно вместе, у нас не было ничего общего, и только ребенок нас объединял. Первобытная страсть со времен нашего знакомства сменилась привычкой, наши интересы по жизни были разными, она была далека от спорта, а я далек от таких позитивных отношений со своими родителями, какие были у нее, она жила у себя в доме с теми, кто ей ближе всех, с матерью она делилась всем сокровенным, закрывая на кухне дверь, чтобы я не слышал, а я играл на компьютере в минуты, пока ребенок спал. Мы стали редко проводить время вместе даже на улице, редко выходили гулять с ребенком, потому что нам было неинтересно вместе, мне все казалось, что разговариваю я не с женой, а с ее матерью, которая была уже жестких нравов, отцом, который внушил дочери оставаться в Саратове чего бы это ей ни стоило и работать только в прокуратуре, и ее бабушкой, которая была от меня не в восторге.

С супругой мы посещали вместе институт, но удалялись по своим учебным местам. Ее однокурсники выделялись куда ярче моих, вместе с ней учился внук транспортного прокурора, какие-то детишки зажиточных родителей и дочка мэра соседнего города, что разделял в ширину Саратова трехкилометровым мостом через широкую Волгу. Именно по этому мосту на втором курсе обучения дочка мэра каталась на своем авто, покуда все другие передвигались, оплачивая за проезд кондуктору. Свадьба у нее была куда пышнее нашей, гостей на свадьбе было в разы больше нашего, даже меня и супругу пригласили на это мероприятие, но мы отказались, потому что не желали быть массовкой для чужого театра людей в неудобном для себя месте и куда важнее быть с ребенком. Та ее свадьба была политической задумкой. Мэр, он же ее отец, до назначения на это кресло, владел доходными предприятиями, одним из которых был колбасный завод, а после того как его дочка приобрела фамилию мужа, вкупе с этим она стала полноправной владелицей целого завода в свои, без пяти минут, восемнадцать, с годовым доходом более пятидесяти миллионов, теперь отцу не приходилось писать декларацию на дочку, которой он на бумаге передал свой бизнес, а потому вскоре учеба такой девочке наскучила и посетила она институт в последний раз, подъехав на уже престижной иномарке и забрав документы. А спустя еще некоторое время ее отца посадили, тесть на том суде был обвинителем.

В свободное время я посещал спортивный зал, чтобы сыну потом не было стыдно за отца, который, женившись на его матери, обмяк и превратился в мебель для дивана. И спустя два года после рождения ребенка, плодотворной работы на общественных началах следствия и хождения в спортивный зал, передо мной появилась ясная картина будущего: с женой мы снимем отдельное жилье, станем строить собственный совместный быт, либо переедем в город, где живут мои родители, готовые помочь. Я стану работать в следствии и кормить семью, а жену мою устроят на работу в прокуратуру. Но у моей жены с ее жизненным кредо, мнение на счет совместного жительства было иное. Но пока я этого не знал и устроился общественным помощником.

Работа на общественных началах в следствии это типо получения первоначальных знаний для того чтобы понимать что это вообще за работа, возникнет ли интерес к ней после проведенной практики. Поскольку работать на общественных началах в следствии я пошел осознанно и по личной воле, мне было интересно все. Именно здесь я начал узнавать кухню системы. Но начал не с того. Желая знать все о следствии и поскорее устроиться на такую престижную работу еще студентом, я стал жадно поглощать книги из библиотеки следственных отделов, где довелось побывать. И конечно, тому что я узнал в следственных отделах, отделившихся от прокуратуры, в институте не научат, потому что в институте существует лишь пропаганда, это и реклама престижной работы в следствии, и высокой зарплаты, и карьерного роста, интересной работы, но все что лично через меня прошло, так это опыт хождения по магазинам за булками следователям, да звание лучшего по копированию бумаг. Да уж, я всегда бегал за булками для всех следователей отдела, гремя мелочью в карманах, но зато знал какие у кого вкусы. Я знал кто любит булки с изюмом, а кто их ненавидел, знал даже того кто любит эти булки с изюмом, но изюм ненавидел и приходилось даже выковыривать его, чтобы доставить стражу закона его пищу. За это я вознаграждался кипой бумаги для копирования и отсутствием реального опыта. На места происшествий я выезжал редко, хотя готов был познавать и поглощать все, вставать среди ночи и хотя бы краем глаза посмотреть на работу следователя, но возможности такой не давали. В области гремели проверки, связанные с хищением от покупок томографов, а уголовные дела по таким фактам были многотомными и конечно же, именно я занимался оригами с подшивкой картонной бумаги для обложки томов уголовных дел, описью материалов, рисованием цифр на листиках из двухсот пятидесяти листов, а также сверлению на пять дырочек этих сложенных в стопку листов. Такая работа занимала все «рабочее время»: и день, и ночь, будни и выходные. Зима и лето. Работа в следствии это работа гончей собаки, и если общественный помощник, студент, корпел над технической работой, то не сложно представить, сколько иной и настоящей работы было у самого следователя, который не успевал даже в душ сходить на выходной, не успевал свою скромную зарплату в тридцать тысяч потратить, а мое появление ради их помощи и вовсе ограничило их появление на свете, ведь это я бегал им за едой, в то время как они засиживались в кабинетах, исполняя закон и борясь с преступностью. Будущее в следствии мне представлялось тяжким бременем. Казалось, что сложнее работы быть не может, если только ты не шахтер. Я понимал, что работать в следствии ни в коем случае нельзя и это стало моим страхом номер два. Первым страхом было стать одному. Собственно, почему я все же ходил два года общественником и не бросил затею, хотя с самого начала было ясно чем я займусь, заключалась только лишь в том, что в книгах про следствие, что я читал, то и дело пестрили сводки о закрытых делах, о том как следователи распутывали нераспутываемое, как они фанатично искали преступников по следам спермы или слюны, и прочем. Возможно все это бред, но я был слишком молод и впечатлителен. И за отсутствием иной работы, спустя два года бесполезности и таких же перспектив, интерес к этой работе я совсем потерял. Именно на тот момент мне стало ясно, что жизнь свою провести в четырех стенах не хочу, так же как и быть похожим на них, этих посредственных людей, как мне казалось, этих следователей было даже жалко и я совсем не понимал, что их держит на такой работе, чего они от жизни ждут. Посчастливилось по ходу практики доставить меня удовольствием посетить прокуратуру на общественных началах лишь на две недели. Я был устроен в прокуратуру Волжского района, где тамошний прокурор обещал родителям места двадцать лет назад, чтобы понять что это такое и какая здесь «кухня». Но за те две недели я ничего не понял, поручения прокурора района, за которым я был закреплен, сводились лишь к тому, чтобы покупать ему сливки. Не понимая значений его приказов, я купил взбитые сливки, тогда как он наказал мне бежать, но уже за свой счет за новыми сливками. Оказывается, надо было покупать сливки для кофе. По сравнению со следствием прокуратура вообще ничего не делала. Ушел я и оттуда. Проходил я практику и в полиции. Здесь было много жизни. Описать из соображений совести не смогу. Единственное, что запомнилось навсегда, это запах. Запах в прокуратуре, следственном комитете и полиции разный. В прокуратуре это запах цветущих растений в кабинетах и духов канцелярских служанок. В следственном комитете – запах пота и горячей после только вышедшего из принтера бумаги, в полиции – вечный запах бодуна от постоянно наполняющейся камеры задержанных.

После практики я решил вернуться в спорт, ну как Роки Бальбоа, уже стариком для спорта, но более чем на два месяца меня не хватило, конкуренция в спорте была уже неподъемной и те подростки, которых я с легкостью обходил на дистанциях, стали с такой же легкостью обходить на всех участках и меня. А в спорт решил вернуться как в привычную для себя зону обитания, где все понятно. Ничего не вышло, хотя я бросил курить, немного исхудал и повысил КПД, все было без толку и бесполезно. Поэтому надо было снова пробовать себя хоть как-то проявить в будущей карьере.

Тесть работал в прокуратуре и с моей просьбой он привел меня к начальнику областного отдела кадров. Сидя напротив этой начальницы, тучной женщины преклонных лет, чья прическа походила на последний шанс проявить себя перед лицом мужского пола, цветом синего угасающего пламени газовой горелки, она дала мне понять, что даже на общественных началах мне устройства не будет, поскольку моя фамилия ей незнакома. На этом участке своей жизни я стал страшно осознавать, что только родственные связи могут решить в правоохранительном мире все, но от тестя не хотел таких связей и быть ему должником. Так эта мечта и была похоронена.

Дальше была партийная работа, где я так же устроился на общественных началах в правящую партию. Интерес проявлялся во всем, порой своим наивным умишко я думал, что смогу работать в какой-нибудь администрации района. И с этой целью задался мужества получить партийный билет. Но и здесь все оказалось не так уж просто. Чтобы стать членом партии, нужно полгода простоять в рядах сторонников и тогда, если за тебя проголосуют, тебя вознаградят ничего не стоящим билетом. Работу в партии мне разложили так, будто я принял самое важное и лучшее решение в своей жизни, что это такой серьезный шаг на пути к строительству Единого государства, на который не каждый осмелится. Здесь и ответственность, и гордость, полная отдача и развитие. Но и тут, простояв в очереди за своим билетом, словно послушный пионер, в ожидании пожирая все уставы партии и зная все национальные и приоритетные проекты, выслушивая всех заумников по телевизору и в сетях глобальной паутины о работе партии, зная все фамилии депутатов и их биографии, и наконец, получив тот самый заветный билет и должность секретаря первичного отделения райкома партии, я снова разочаровался. Работа на деле не была той, о которой так твердили местные вожди, так сладко вербуя меня в свои ряды. Попросту нужно было присутствовать и отбывать место на никчемных собраниях, где заранее все решалось, митингах с держанием флага, да и взиманием поборов, тех же партийных взносов с членов партии своего района. Вот и все веселье. А нет, еще лишь раз мне удалось увидеть губернатора на одном из тех собраний, который со мной даже поздоровался, но поздоровались со мной и все, коль уж я стоял у входа как швейцар и встречал каждого из толстосумов-депутатов. На подобных собраниях, когда все участники рассаживаются, я стою с микрофоном поодаль у стены, чтобы в нужный момент подбежать к любому кто поднимет свою тяпку и задаст заранее выученный вопрос местному главе.

То, что понял в юности, так это то, что одним булки носи, чтобы тебя заметили и приняли на работу, другим подноси микрофоны ко рту и тащи флаги на митинги и тогда тебя примут… Такому не учили в институте, такому не учили родители, такому не учили в книгах Толстого и высоких материях в трудах великих мыслителей, такое есть только у Салтыкова–Щедрина в его истории одного города, но идеи подлизывания жоп изподтишка не для меня. Город прозябал, каждую зиму погода подрывала транспортный поток, крыши жилых домов, детских садов, город превращался в каток и место, где как в русскую рулетку играют жители, выходившие на улицы города под сосульки, высотой с два человеческих роста, зарплаты нищенские. Хотя трамваи, срок службы которых истек со времени совка, еще ездят, но машинисты чуть ли не на ходу производят ремонт на свой же счет, дорог нет, дорожные ямы глубиной по колено, а для приезда президента в правительство области тащили шикарный стол…из музея напротив. Это лишь самый верх айсберга, видимый для всех и только искренне любящий этот город может все же выдержать такое испытание. Я как раз и был тем самым, любящим свой город, именно в нем и хотел остаться. А то, что мне уже стукнуло двадцать два, говорило лишь о том, что будущее еще впереди. Это на большой теннис или футбол мне поздновато, а жить и найти достойную себе работу времени еще очень много. Но так я себя лишь оправдывал.

Двадцать два года. Близилось окончание обучения в институте. К началу зимы случился скандал, который положил точку брачным отношениям по пустяковой ерунде. Я собрался в спортзал, жена сказал, что пойдет на прогулку с ребенком, попросив у меня вынести коляску, что я послушно бы исполнил, а по выходу из спортзала встретил жену с ребенком в парке и совместно бы пришли после прогулки домой. Но у тестя, пришедшего домой после корпоратива словно помидор, с красным от алкоголя лицом, имелись другие планы на этот день, а потом и на жизнь своей дочери. Агрессивно высказав свое недовольство тем, что его дочь будет гулять с ребенком, а я качать свои банки в зале, он дал мне понять, что больше видеть меня в своем доме не пожелает, мягко говоря, без нецензурных выражений не понять, что происходит. Но картина была такой, что в комнате, посреди которой на ковре сидел ребенок, между мной и тестем, с его сжатыми кулачками и полными внезапной ненависти ко мне глазами, со слюной у рта и вытекающими оттуда, словно рвотой шипучим коктейлем унижений, лежала сумка с моими собранными вещами, а супруга сидела поодаль на кресле, скрестив ноги и наблюдая за происходящим словно арбитр. Так я и ушел из семьи насовсем, проливая у подъезда слезы разочарования. Объединял нас как ячейку общества лишь проставленный штамп, да и ежедневные прогулки с ребенком. Вот так тесть одной минутой разрушил семью, которой дал добро на жизнь.

В общем, мой брак с первой женой, это наше супружество, застало обоих врасплох. Наш брак это цена, которую я заплатил за секс, а секс – цена, которую моя первая жена заплатила за наш брак.

Я перебрался жить отдельно, к бабушке и деду, которые вскоре уехали в Калугу к моим родителям. И в доме я остался один. И меня накрыло. Я заходил на сайты знакомств и знакомился со всеми, кто мне отвечал, отметал ненужных себе и встречался с теми, кто был взаимен. Встречи были короткими, но достаточными. Ко второй встрече они были у меня дома, еще пара часов и они в моей постели. Девочки разных возрастов, от восемнадцати и до тридцати. Те, кому тридцать и выше отмечали, что они замужем, но мужья играют в танки, им не хватает внимания, а я этим пользовался. У меня была пушка, которой я отменно выстреливал по окончании боя им на лицо, на грудь или внутрь. Те кому понравилось, приходили снова и снова. Так месяцами. Со временем, сложился график встреч. Каждый день домой приходили девочки, я обеспечивал их алкоголем и сигаретами, своим временем, а они стряпали мне ужин и даже завтрак. Было очень удобно, в ресторан не ходи, у каждой свой вкус и каждая старалась готовить свое блюдо, которым я охотно наполнял желудок. Попутно эти девушки, женщины проводили со мной долгие беседы, словно видели во мне что-то ценное. Не просто был секс. Пока та или другая готовила ужин, завтрак, я сидел на кухне рядом и слушал их. Говорили они полезные вещи. Они говорили мне, как правильно видеть девушку, коль мне с женой не повезло. Прежде всего, надо оценивать их внешний вид. Мне говорили, что по внешнему виду легко понять, что она действительно собой представляет. Оценивать нужно прическу, форму тела, наряд – внешний облик, обертку, обращать внимание на детали: часы, украшения, сережки, кольца. Меня научили узнавать подделку часов от оригинала одним взглядом, бижутерию от ювелирки, показывая на себе; распознавать движения рук, глаз, повадки, манеру ходьбы, расположение браслетов, что девушкам нравится, как нужно ухаживать, что дарить, как дразнить, как девушки используют парней на основе своего же опыта, и лучшее средство – переиграть их, взяв на вооружение их же методы. Если девушка хороша собой, это не значит что она такая же и в постели. Нужно обращать внимание на ее хозяйственность. Даже тот факт, что она при входе в туалет включает воду очень важное обстоятельство. Если в постели особа не так хороша, как хотелось бы, ничего страшного, можно научить. Сначала конечно, меня учили, как испытывать удовольствие, как двигаться, а потом учили, что и как именно, какими словами требовать удобных для меня движений. Меня учили повадкам, которые привлекать должны всех девушек. Девушка должна быть уверена в себе, надо позволять ей быть свободной, нельзя ограничивать ее движения, повадки, даже в замкнутом пространстве своего дома. Просто обращай внимание и наматывай на ус. Тем не менее, материнское молоко с моих усов своими тренингами они старательно утирали. Должна быть и уверенность в себе, простота, они это любят, не нужно искажать о себе факты, потому что когда-нибудь, в самый неудобный момент, все скрытые факты все равно всплывут. Мне пророчили, что девушек у меня будет много и не нужно сильно переживать об их утрате. И прежде всего, каждый пользуется друг другом. Ничего серьезного. Говорили, что нужно держать себя в форме, если она пьет, курит, кури и пей тоже. Не нравится, беги в туалет после выпитого, включай так же струю воды и засовывай два пальца в рот, старательно умывайся и возвращайся к ней.

Женщины постарше, мои гостьи, как одна навевали песню.

Огней так много золотых

На улицах Саратова,

Парней так много холостых,

А я люблю женатого.

Спустя года я понял, что лучшие девушки, женщины из Саратова. Звезд с неба не хватают. Те кто хватает, строят из себя важных особ, моделями, путанами и прочими куклами – долго в Саратове не живут. Город умирает, хотя бы умирал, так же как и авиазавод Яковлева. Настоящие женщины остаются на берегу Волги.

Хотя женатым я себя уже не осознавал. И знания применял к другим девушкам моложе себя.

С девочками от восемнадцами было сложнее. Они были неопытны, в их голове был какой-то сумрак, считали, что их жизнь должна сложиться как у героев любовных романов, где сначала долго за ними заискивают, ублажают, ухаживают, а уж потом тонко намекают на постель. Я ходил в спортзал и продолжал качать банки, от которых тошнило тестя, волос на голове было предостаточно, была даже блядская дорожка на животе, их это привлекало. После первой встречи с каждой, отдельно мне удавалось ко второй их привести к себе домой, напоить вином, стоять перед ней, сидящей на диване, а самому облокотиться о край пристроенного к стене столика, заявить о том, что мне душно и умело снять себя футболку, продемонстрировав свой пресс вкупе с остальными выпирающими мышцами. Девочек это привлекало, они покусывали губу, так же как и Маша в клубе, но видя их настороженность и смущение, я подходил ближе, брал их за руку и проводил по своему животу. Дальше все по накатанной, она вставала с дивана, я забирал у нее бокал с вином, ставил на столик, обнимал и не давал даже шанса высказать хотя бы слово, жадно целовал, а потом осторожно уносил к заранее постеленной кровати. Я снимал с себя одежду, снимал одежду с нее и опускался вниз, а потом мы менялись местами. Я любил брать их за волосы в догги-стайл, играть руками, кончать им на грудь, в лицо, некоторые прикрывали подбородок рукой, чтобы не попало. Такая система с футболкой и душной комнатой работала у всех, было интересное время. Женщины постарше не нуждались в постановке с футболкой, они накидывались сами. Женщин, девушек было много, все возрасты были покорны, хотя я и сам покорялся им не меньше. После секса с очередной мне было противно осознавать что она остается на ночь, мне был уже противен ее запах, некоторые засыпали и храпели, некоторые часами говорили, а я заставлял себя, их слушать, чтобы самому не уснуть, некоторые влюблялись и хотели встречаться, а я ничего не хотел. На утро просыпался от запаха стряпанья, к чему потом и привык. Каждая готовила что умела, мне не приходило и мысли готовить им завтрак самому. Но мне каждую хотелось уже быстрее выпроводить из дому, отдохнуть пару часов и потом пойти снова на охоту, за новой.

Хотя у всех все одинаково, мне всегда нужна была новая кровь, новые ощущения. Каждая приходила и рассказывала о себе, своих желаниях, мечтах, намекала, что она не такая, что парень бросил, что муж играет в танки, как он надоел, некоторые уезжали среди ночи, потому что их чадо может проснуться и надо успеть, некоторые оставались и по двое суток.

Секс с каждой длился дольше получасу, к концу я был без сил, я кончал и ложился в поту, она в моем поту садилась сверху и продолжала, чтобы самой кончить, меня насиловали, хотя казалось что все наоборот.

Жена тоже не забывала, словно что-то чувствуя, вроде холода от меня, потому что я не звонил ей, не писал, не интересовался ею, она спустя три месяца после моего покидания гнезда ее родителей сама позвонила мне и попросила с ней посидеть в кафе. Я согласился.

Она заказала роллы, мы любили роллы. И кафе выбрали то же самое, в которое ходили часто, словно как раньше. Она сидела напротив меня, смотрела на меня и не знала как начать, я же торопливо всматривался на нее, ожидая скорейшего вопроса, роллы я себе не заказывал, мне нужно было уходить.

– Ты не хочешь вернуться? – Спрашивает у меня жена.

– Твой отец меня выгнал, ты сидела рядом на кресле как судья и ничего не высказала. Твоего мужа на твоих же глазах выгнали из вашего дома. А спустя три месяца ты решилась на такой вопрос?

– Я тогда растерялась…

– Ты не растерялась. Я смотрел и на тебя и на твоего отца, готового меня прямо на месте уничтожить. Вам бы сошло это на руку, он же прокурор. А потом еще и замели бы следы. Ты сидела довольная.

– Прости. Но мы же муж и жена, у нас ребенок.

– За что прости? Что ты сделала? Вернее, ты ничего не сделала…

Между нами повисла пауза и я, почему-то колебался. Вернуться или нет. С одной стороны, там куда я пойду после этого бессмысленного разговора и ее предложения меня ждет… вернее, меня ждут. И ждет еще одна, с которой может что и выйти, с другой стороны, жена, и я должен быть с ней, по сути. Совесть склонялась к стороне жены, но я дрессировал ее, научился подавлять чувства. Да и как мы теперь будем жить, снова я буду с ее родителями, снова с женой. А спустя время мы опять друг к другу привыкнем, будет все как раньше, на третьем и четвертом курсе, опять редкий секс, опять хрен пойми что, она будет в Саратове, в Калугу со мной не поедет. Вернуться ради ее спокойствия.

– Отец хочет извиниться за свой поступок. – сказала мне жена.

Вот так, еще и тесть посчитал, что виноват.

– Так у него есть мой номер, что же он мне не позвонил? Решил через тебя попросить прощения? Ты же не виновата.

– В общем, ты переедешь ко мне или нет? – прямо спросила жена.

– Нет! Ты заказывала роллы, ты же и плати. Я пошел.

И я ушел от нее, оставив доедать заказанный ей сет, меня ждали другие, которые готовы меня выслушать, пригреть. Я вернулся к себе и новую среду обитания.

Среди всех отличалась одна, она была девственницей, с ней хотелось попробовать по-настоящему, как с женой: гулять, общаться, познавать и после переспать. Мы встречались две недели, я привел ее к себе домой и стал ее первым парнем, который проник в нее. В тот день я трахал ее дважды, чтобы она запомнила, это была моя первая девственница. Она не решалась переехать ко мне, а я и не торопился с этим этапом нашей жизни. Она была неглупа, красива и красотой ее я пользовался всласть, со временем мы испробовали все возможные позы, я научил ее делать мне минет, как делали его для меня лучшие из женщин много старше ее, на утро она уходила в институт, но каждое утро у меня был стояк и она садилась на меня, а заводив таким образом, заставляла меня выложиться на полную и когда она говорила что ей пора уже бежать, я переворачивал ее и еще яростнее прыгал на ней и такт длился еще дольше обычного, она всегда опаздывала и бежала на учебу со следами спермы на своих волосах, оставляя меня валяться на кровати в поту.

В другой день она явилась ко мне с сумками и с намерением переехать ко мне. Это был мой выпускной курс, мы уже не учились в аудиториях, писали диплом на дому, она училась и была много младше меня, каждое утро она удалялась и приезжала ко мне после обеда обычно, с продуктами, сама стряпала, сама проводила уборку и такой характер в ней мне нравился. Но избавиться от привычки трахать всех не мог, список девочек стремительно сокращался, те кто мог позволить себе приехать ко мне утром – приезжали. Мы трахались так рьяно, будто она приедет уже вот-вот, без капли алкоголя, тупо секс и до свидания. После очередной я тщательно промывал полы, открывал все форточки чтобы выветрить сторонние запахи, чтобы не обратить к себе подозрения, следил за простынями и чужими волосами на них, приводил квартиру в полный порядок. А потом возвращалась она, когда я сидел и реально писал диплом. По приезде она садилась на меня и трахала. Удивительно, но сил во мне было много и казалось, что хватит на всех и надолго. От нее я не уставал, она давала мне все и много больше, чем жена. Каждую ночь она брала меня за член и засыпала, в другую ночь ей приснится падающий из рук фотоаппарат и она сжимала мои яйца так сильно, что я кричал, а потом она извинялась и садилась на меня, делая всю работу сама. Она пила таблетки, беременна она никогда не была, странно, но я даже ни разу ни ее, ни другую ничем не заразил, никто не заразил и меня, хотя я мало когда предохранялся, мне было лень даже покупать гандоны.

Друзей у меня не было, мне не с кем было поделиться своими успехами с женщинами и девочками, зато было много подруг. Очень много, телефон никогда не оставался без сообщений или звонков от девочек, им почему-то было интересно со мной, я особо много не говорил, больше слушал каждую и даже кивал, им это нравилось, я давал им возможность выговориться по полной, поддакивать им на их жалобы про мужей, про учебу, про их парней, неразделенную их любовь. Я был их мимолетным увлечением, мне хотелось оставаться в таком состоянии постоянно. В Саратове не было работы, да черт с ними, женщины могли бы накормить, пригласить к себе, дать немного денег, купить ненужную мне вещь, возможностей было много, а та что со мной жила, да я мог легко ее бросить и тут же найти и ей замену, но почему-то ее оставил у себя, почему не знаю, любить я вряд ли умел и умею, но играл эту роль хорошо.

Вскоре я сдал государственные экзамены, защитил диплом и очередным жизненным шагом была служба в армии. Как и все подростки моего возраста, я боялся отдавать год жизни неизвестно чему, но на решении я опирался лишь на то, что подумает обо мне мой ребенок, зная что отец не служил-не мужик, но с другой стороны были все знакомые, которые хорошенько косили от службы, благо родители их поддержали в этом нелегком выборе не отдавать долг Родине. Спортивная страсть и желание познать все перевесили и я уехал с кокардой на голове на грузовом камазе, загруженном донельзя новобранцами. Девушка обещала ждать, ждать обещали и разведенки и еще парочка молоденьких жертв, веденные на мою внешность и умение красноречиво ласкать слух. С тем и поехал, подстригшись уже заранее на лысо, да так, что на макушке с тех пор уже не растут волосы, а лысина, говорящая о явно завышенном возрасте остается и сейчас очередным из моих минусов.

Армия

Нелегкая будущая жизнь в начале армейской службы показала себя уже на подступах к сборному пункту, куда ты приезжаешь еще в своей «гражданской одежде», а уезжаешь уже по форме. При входе в сборный пункт лично меня, как и всех других, встретили какие-то солдаты, которые надменно и уверенно требовали сдать все запрещенное. А запрещенным оказалось все, включая даже и рюкзак. Прошел через пропускной попросту без ничего, имея на руках лишь тысячу рублей, да туалетную бумагу с кое-какими продуктами на первое время ожидания. Бывалые солдатики, которых оставляли на дежурства в сборном пункте, были явно польщены тем, что на их участь пришлось обучать вчерашних «городских», таких как я, основам военной службы. Эти самые солдатики, у которых на погонах красовались лычки и чей срок службы считался на дни до окончания, учили нас стоять «строем», начинать движение с левой ноги, водя всех нас в туалет и обратно, в столовую и обратно… под крики «давай пидарас», «сука я кому сказал» и так далее. Я замечал, как тот самый солдатик получал удовольствие от каждого своего оскорбления в наш адрес. Два дня я пробыл в сборном пункте, куда собирали новобранцев из всей области, все были разными, с высшим образованием и совершенно без него (отсутствие каких-либо извилин у человека даже почему-то было видно и на лице), подростки и совсем взрослые мужчины близкие к тридцатилетнему возрасту. От того стресса что я получил уже в первые дни и того впечатления, я пристрастился к курению. Когда нас строем каждый час водили в туалет, половина уходила опорожняться в сортир, а другая останавливалась неподалеку, смачно закуривая. Лишь раз я зашел в тот туалет и резь в глазах от запаха оставила дикий шлейф зловония, который сопровождался стараниями под вздохи новобранцев, пускающими в позе орла артиллерийскими выстрелами свои фекалии. Перебить тот запах даже выкуренной пачкой сигарет не удавалось и после впечатленного я больше туда не заходил. Словом, даже после отправления в воинскую часть из-за перенесенного от всего увиденного и услышанного я не ходил в туалет порядка недели. Впечатлило даже то, что некоторые мальчишки в сборном пункте, при жизни не видя в своих деревнях писсуары, смогли каким-то образом наложить и туда, а при вечернем построении в линию всех «слушателей» после переклички полусотни человек, начальник высказал по этому поводу претензию и наказание за молчание того кто в ответе – перемывать всем составом оставленные следы преступника в писсуаре.

После отправления в воинскую часть меня ждало потрясение, и касалось оно ограничения во всем. У всех забрали телефоны, до ночи заставляли шить себе подшивы на воротнике кителя, у кого имелась форма старого образца с погоном на груди – перешивать ее на плечо, расстилать постельное кровати по нитке, ходить строем. Вот здесь я и почувствовал что такое берцы. Оказалось, что плоскостопие сказывается на хождении. Подавая документы в военкомат до службы, где мне поставили негативную группу по плоскостопию, я слезно просил от принимающего решение врача выставить мне годную для службы группу. Носить обувь было легко, но сложно было ей вытаптывать. В один прекрасный день ноги настолько заныли, что носить обувь я больше не мог, мало того, лежать было нельзя, лечиться тоже, потому что при поступлении в лазарет меня бы прозвали отлынивающим. В итоге, я ходил в строю в зеленых тапках.

Воинская часть находилась в пределах города Саратова и так вышло, что проходя у стен части, мы слышали и рев машин, и трекот трамвая по путям, и даже могли услышать диалоги из «гражданки» за стеной. А от того что воинская часть находилась в городе еще больше манило обратно. Здесь я понял, для чего нужна армия, чтобы полюбить гражданку и свободную жизнь. Получая наряды на пропускном пункте, где вынужденно стоял «наряженным» в бронежилете с каской на кепке и небольшим вещмешком, я наблюдал за теми же трамвайчиками, за машинами, проезжающими мимо, за людьми, что идут в магазин и выходят оттуда с продуктами, что заставляло мой желудок с завистью урчать, за девчонками, что проходили мимо, оставляя после себя запоминающийся запах, причем не важно какой, любой запах «гражданки» становился тем более чувствительным, чем больше времени я находился внутри части со своими постоянными и унылыми запахами, в большей части пота и вонючих ног, оставленными самими солдатами, такими же как и я, но запах проходящей мимо девушки возбуждал все нутро и заставляли невольно покинуть место службы и наряда для удовлетворения похоти в грубой форме и присылать в мозг сигналы в виде ярко-красочных эротических событий во время недолгого сна. О девушках и еде я мечтал каждый день. Мог даже успокоиться по поводу нехватки сна, работать я и без армии привык и особо не уставал, но от привычного мне образа жизни с всегда заполненным холодильником, наличием продуктового магазина при выходе из дома, ну и разумеется, девочек, что были такими же частыми гостями, что и пища в желудке, мне отказаться было тяжело.

Первые три недели службы были шоковой терапией, это курс молодого бойца. Здесь и стали ныть ноги, здесь от жары, а призывали меня летом, сильно исхудал, постоянно чувствовал нехватку воды и потреблял ее холодной из крана в умывальнике. Здесь сержант сказал забыть на целый год о гражданке и ее прелестях. Но я справился и с голодом, организм привык к ежедневным нагрузкам с утра-пораньше, постоянным стояниям на плацу утром и вечером. Словом, спустя три недели я попросту привык служить.

После прохождения курса молодого бойца была присяга, на эту присягу приезжали родственники солдат, с которыми я служил, эти же родственники своих детей снимали на камеру, фотографировались с ними, общались и давали пакеты с продуктами. Ко мне не приехал никто, я никого и не звал. Мне дали возможность поехать в город на целые сутки. Вернули телефон и отпустили. Я поехал домой, а по пути к дому я написал всем кто был в городе и не уехал на море, трое отозвались и одну из них я выбрал. Пришла мамочка, лет тридцати. У нее восьмилетний ребенок, но он был дома, жила она недалеко, ростом с меня, худосочная фигура, темные волосы, черное платье, загар, аккуратный маникюр, длинные пальцы, подкаченные губы ну и как ведется, муж-танкист. Это зависимость что ли такая, я думал, и почему я не попал ни под игровую зависимость, ни под иглу, все это прошло мимо меня. Она пришла и накинулась на меня, так она по мне скучала, отметила мое исхудалое тело, но при этом сказала, что главное мое достоинство не потеряло в весе и в цене, на чем взяла мой член и жадно сосала, затем оголила грудь, пришла без лифчика и водила им по губам, била им себя по лицу, слюнявила, попадая на грудь, а встав с колен, вытолкнула меня на кровать и накинулась сверху. Взяла меня за руки и откинула их за голову. Она кричала так, словно сама была в армии и была голодна. После первого раза болели яйца. Когда я кончил в нее она не отпустила меня в душ, взяла армейскую кепку, надела на себя, убрав волосы и оставив локоны страсти и затащила снова на второй раунд, который остался за мной. К третьему раунду она хотела взять свое и лежа на спине зацарапала мне всю спину, повредив четыре ногтя, один ноготь остался в спине. Она его выковыривала пинцетом, так он въелся. Пятый и шестой круг уже был адовым. За четыре часа мы оба кончили шесть раз. А потом она ушла в душ, быстро собралась, надела трусы, взяла платье, вызвала такси, поцеловала в лоб и убежала. Она сказала мне «спасибо». Я спал всю ночь, не поднимаясь ни разу после нее. Я до сих пор не побил этот рекорд. Но после нее служить хотелось дальше, только не думая, что предстоит топтать без трех недель год. Очутившись в казарме, на вечер следующего дня был телесный осмотр. На мне отметили множество царапин и шрамов, командир засмеялся и приказал пассии больше не царапать спину и дать ее номер телефона, и если он снова заметит на спине царапки к увольнению меня больше не допустит. Хотя я и пытался сказать, что царапины оставлены мной, когда комары искусали, все поняли от кого, когда и в какой момент времени повреждения такого рода были причинены.

Каждый поход, к слову, в столовую, куда составом словно из игры в змейку, отправлялись строевым шагом, заглушая нетактичные шаги песней, был каким-то радостным событием. Все мы ждали времени очередного приема пищи с вдохновением, но каждый поход в столовую, на расстоянии от казармы до места назначения занимавший несколько сот метров, фактически мы проходили за полчаса-час, до тех пор, пока не научились петь в такт, ходить строем в такт, собираться из казармы на построение ровно к назначенному времени. Приходя в армейскую столовую, надо было еще и внутри помещения стоять строем, дожидаясь своей очереди. И когда очередь подходила ко мне, я быстро разочаровывался в разнообразии и видах предлагаемых блюд, которые не пестрили и не вызывали аппетита, это конечно не ресторан. Мы ели, потому что надо было есть, иначе иссохнешь. Каждое утро одно и то же, каша. Обед всегда один и тот же. Ужин это всегда рыба. Лишь по пятничным утрам были пельмени, был праздник. Из-за нехватки привычного мне питания на первых порах, знойного лета, я постоянно хотел есть и пить. И тогда я стал пихать бесплатный и безучетный хлеб со столовой во все возможные для хранения места, вплоть до того, что пихал хлеб на голову под кепку, чтобы в туалете расположения наброситься на мякоть с горбушкой, одной рукой запихивая хлеб в рот, другой вытирая крохи с головы и слезы счастья. Хлеб был моим лучшим другом и спасением.

Желание пить воду в жаркое лето заставило нас ее добывать из-под крана, включая холодную воду в раковине и опуская голову в удобно приспособляемое для употребления положение. Через неделю после ежедневного такого приема воды солдаты стали заболевать, у кого что – начиная с простуды, заканчивая набором уже имевшихся при поступлении на службу в зародышах болезней, которые от снижения иммунитета развивались до пневмонии.

Мое уже высшее образование дало мне преимущество перед другими и после прохождения курса молодого бойца у меня появилась возможность проходить службу в военной прокуратуре. Когда мне было нечего делать, в ту пору я еще писал диплом на выпускном курсе, подумал о возможности прохождения службы в военной прокуратуре заранее, наугад, вдруг мне повезет. От кого-то в институте услышал что некоторые, кому повезло, проходили службу в прокуратуре. В один из весенних дней я просто пришел в военную прокуратуру, что в самом центре города, прошел через пропускной пункт и увидел солдатиков, молодых парней, которые стояли в каких-то нарядах (что такое наряд я и не знал на тот момент). Меня встретил прапорщик, который стал меня расспрашивать о моем образовании, о планах на будущее, о моем спорте, после разговора и ничего не пообещав мне, прапорщик записал мои фамилию и имя в рваный блокнот огрызком карандаша и тут я понял, что ловить мне будет нечего. А потом ушел в армию и все было так, как было описано выше.

Из-за болезни ног, я хоть как-то уже желал восстановления, ходить надо было точно меньше и зря я просил врача не ставить мне группу годности из-за плоскостопия. Я стоял в нарядах, был дневальным. Стоял по полдня в сутки на квадратном островке около телефона, вверху была камера, там смотрел старший брат, была входная дверь. В общем, в том наряде дневальным, куда я попадал часто, переминаясь с ноги на ногу, я каждый раз, встречая хоть кого-то по званию выше рядового, отдавал честь, при виде начальником, что проходили в здание, кричал «смирно», стоял и потел, и мечтал о том, чтобы телефон, который стоял рядом, позвонил и на другом конце была военная прокуратура, которая бы сообщила, что меня они возьмут, и прекратится этот бессмысленный ад. До того момента пока меня не взяли в прокуратуру дневалил я раз десять, конечно, получал увольнения на выходные, спал с женщинами и ненавидел возвращаться в воинскую часть, как в детстве ненавидел возвращаться от бабушки к родителям летом. В одно прекрасное утро пришли трое солдат, их погоны отличались от тех, что носят в части, они зашли к командиру батальона, а потом я был освобожден от службы, потому что меня забирает на службу военная прокуратура. В то раннее утро с этими солдатами, хромая, еще чувствуя сильную боль в ступнях, мы прошли в столовую, где нас без очереди накормили, мы могли без особого ограничения во времени питаться, не торопясь, переминая из одной стороны челюсти в другую хлеб, кашу, а после так же, будто бы прогулочным шагом, не встретив никого из начальства, под песни птиц, я сел в жигули и мы поехали в центр города в прокуратуру. С тех пор я пробрался на ту службу, где держал в руках не автомат, а ручку и стучать не по гвоздям молотком и начальству на товарищей, а по клавишам клавиатуры. Перебравшись в военную прокуратуру, я встретил всю элиту чиновничьих отпрысков, которые, после знакомства со мной и пониманием, что я не царских для них кровей, один за другим рассказывали истории своей богатой и насыщенной жизни, путешествиях, автомобилях, богатых родителях, своих связях, размахивая и жестикулируя надкусанными яблоками последних моделей, призывая меня к зависти. К слову, убравшись из воинской части в сопровождении этих солдат с другими лычками, мне все же выдали мой мобильный телефон, кнопочный. В военной прокуратуре можно пользоваться телефонами. Такие же, как и мажоры в моем институте, здесь их было куда больше на один квадратный метр. Их жизнь была далека от армейской, они не знали строевого шага, не знали как ходить строем, потому что им это не надо, да и от того пресловутого шлейфа зловония их родители оберегли. У каждого второго, если не первого, меня не в счет, была машина, служа в армии, такой солдатик спокойно передвигался на машине по городу. У одного даже был Лорен Дитрих как у Казимировича, на этой своей машинке, хвастаясь, он подвозил и меня до дома. Я не комплексовал, у меня было одно преимущество – девушки, которых я мог с легкостью заполучить из списка контактов возвращенного мне телефона в любое удобное для себя время. И если одна говорила что у нее «подруга с Краснодара» и прийти она не может, я звонил второй, которая могла. Пестрый список контактов телефона мог поразить каждого такого мажора, своих девушек я выбирал не из тех, кто притязает на имущество, а кому требуется внимание, которое я мог им уделить. Девушек я водил к себе домой и обладая хорошими познаниями в словоблудии и качественным выполнением работы, мог уговорить военного прокурора дать мне несколько часов на отгул по гражданке, чтобы украсить свою «тяжелую» армейскую жизнь «одинокой» мамашей или восемнадцатилетней наивной красоткой у себя дома. От того что проблем с выплеском свободной энергии со временем у меня не было, на хвастливые «высмаркивания» мажоров по службе я реагировал чуть ли не философски и без какой-либо зависти, не хвастаясь тем не менее тем, чем мог бы их поразить. А поразить мог бы и себя же спустя несколько лишь лет. Приводя тридцатилетнюю женщину к себе домой, хотя как сказать, что приводил, они шли сами, я лишь открывал ворота, они дарили мне много всплесков эмоций, стонов, давали возможность схватить их за волосы и тянуть на себя, помогали развивать мои мышцы и тазобедренный сустав. Она уходила, а следом, потому что отгул дали лишь на несколько часов, приходила девочка моложе. За время паузы я поменяю постельное, схожу в душ, проветрю помещение и тем же алгоритмом впускал следующую. Долгих прелюдий у нас никогда не было. Никто друг с другом не церемонился, я говорил как есть, что я в армии и по моей стрижке и худобе это было видно и так. Я лишь однажды каждой сказал, насколько голоден по женскому телу и без всяких обиняков каждая снимала сама с себя всю одежду и нагая ложилась в постель, а некоторые еще и помогали мне стянуть с себя последнюю одежду. С молодыми было сложнее, их надо было больше уговаривать, но эти уговоры были по ту сторону трубки и каждая, которая оказывалась рядом со мной, больше делала, чем говорила. Такой темп продолжался несколько месяцев, на протяжении которых я частенько уходил в загул, но оставался трезв как стекло. Меня больше не удивляло женское тело, а привычка сделала меня от девочек зависимым.

В итоге, служа в армии, я как и раньше, трахался беспробудно. Моя сожительница еще не приехала в Саратов, лето еще не кончилось, она была где-то у родителей, меня она не интересовала, остаток лета мне было с кем провести. Та песня, где парней так много холостых на улицах Саратова, а я люблю женатого, казалось, была в точности про меня. Жена тоже не забыла про меня и видимо, изголодавшись, сама просилась прийти ко мне, у нас был единственный секс, но думаю, что ей понравилось, я старался. Больше мы не встречались по такому поводу.

Служа на защиту родины, я испытывал постоянную потребность наполнять живот едой и давать работу желудку, но от разрушенных отношений с еще законной супругой надеяться на ее посещения меня с контейнерами еды в помощь бедолаге не мог, поэтому прибегал к помощи девушек, своих внушающих по количеству представительниц противоположного пола, которые охотно готовили в своих кухоньках шедевры кулинарии или покупали из местных ресторанов быстрого питания бургеры. На зависть мажорам-сослуживцам, к которым ежедневно приезжали их славные родители с гостинцами, заботясь о каждом упавшем с их головы волоске на службе, ко мне приходили толпами девушки, которые пожирали меня одетого в военную форму солдатика и открыто высказывали желание эту форму снять для продолжения «банкета». Каждые выходные я проводил то с одной, то с другой, по возможности, уходя в самоволку к себе домой для встречи с очередной, а после прибывал на службу словно штык, да и с иголочки одетый, благо было кому мои вещи утюгом нагладить, здесь была очередь, но сам я разучился гладить утюгом. Но не все было гладко и не так красиво. Работа здесь была хоть и не физическая, но нервишки потрепала здорово. Начальство с самого утра заправляло меня деньгами для покупки булок для полноценного завтрака, что было и так уже знакомо, на протяжении дня какие-то задания, выполнение которых поручалось только опытным офицерам, а к концу дня уборка кабинетов и придворовой территории, и данные процедуры подразумевались каждый день до конца службы. Ни о каком развитии человека и опыта для будущей жизни речи быть не могло. На таких как мы, для большинства из которых место для службы в центре города, выделялись из кармана богатеньких родителей в виде явной взятки, пахали как на лошадях в поле. Спустя лишь год, оценив свою жизнь я понял, что на нас экономили во всем, никакой еды не предполагалось, хочешь питаться – езжай в часть и ешь в столовой, но к назначенному сроку будь как штык, хочешь работать, тащи личный компьютер из дома и выполняй поручения, хочешь ночью спать – тащи раскладушку и спи. Все за свой счет и лично тянуть финансовую ношу было для меня в какой-то момент неподъемно. В итоге, ни уборщицы, ни охраны, никого из необходимого списка обеспечительного персонала в прокуратуре не было, все держалось на солдатах, таких как мы, а за счет мертвых душ из списка выше, которым перечислялись денежные средства в виде заработной платы из центральной бухгалтерии, состав прокуратуры негласно пополнял свой финансовый достаток, и этой методике заработка позавидовал бы сам Кийосаки. Хотя, это может быть мои тупые догадки.

Я писал речи для прокуроров, просто потому, что зачитывался делами, литературой и кодексами, но реальный выхлоп за это получал лишь только тот, кто воспользовался ими на суде, представляя сторону обвинения. Иногда мне поручали и проверки уголовных дел за ночь, в то время как заместитель прокурора уходил с работы в шесть вечера. Перебрав всю гору дел, доставленных ко мне и найдя в них множество весомых ошибок, которые на утро я представил шефу, пересмотрев все мои заметки, он лишь отпустил меня на несколько часов погулять по городу, в то время как глупых мажоров он отпускал и просто так на полноценные сутки.

Слишком удобная работа была у сотрудников военной прокуратуры. Если ты умен, то работал на конкретного помощника: писал за него документы, судебные речи, статистику, вел журналы учета. А если глуп, носил булки, относил и приносил из химчистки одежду, воду. А если ты раб, коим я и являлся, то делал все вместе взятое, даже делал уроки с сыном прокурора, и впадал в зависимость лишь от настроения своего «вассала», который мог бы вспомнить о тебе за поеданием очередной купленной мной булки, просматривая любимые передачи по телеку в своем кабинете и уходя ровно в шесть вечера домой, а мог и не вспомнить, так и уйдя, не дав мне хотя бы час побыть на воле.

В штате прокуратуры находился прапорщик, который своим присутствием обязан следить за порядком и обеспечивать организацию работы, он следил за постоянным наполнением воды в кулерах, за чистотой и порядком в здании и в пределах парковки, за дисциплиной таких как мы. Такой прапорщик фактическую службу в армии не нес и по первому случаю, конечно, как и мы – солдатики, кто-то по связям с родителями, разумеется, перешел к службе перу и бумаге. Главная его задача – это заставлять нас работать на благо чистоты и порядка, иначе работу такого прапорщика сочтут бесполезной. Именно поэтому он без каких-либо прикрас по-настоящему чмырил нас, употребляя выражения в наш адрес всеми конечностями и отверстиями в области ниже пояса и на котором стоит весь этот белый свет и где я этот мир видел сам, после сказанных им слов. Я был и остался слишком впечатлительным и его словами, и повадками он удивлял и злил меня ежедневно, не давая никакого шанса расслабиться хоть на минуту. С самого утра, сравнивая меня с гнойным больным животным, куском грязи, налипшем на берце, лишним человеком, он показывал, что мне не место среди элиты. И поэтому я находил поводы сбегать к своим «пассиям», которые могли в любой момент меня приласкать. Больше этого сделать никто не мог. Мечты о службе в армии в моих глазах пали окончательно на фоне смрада и дикого отношения начальства к подчиненным, воспитывали лишь ненависть к обществу, всему старшему поколению и развивали чувство мести ко всем. Терпеть до бесконечности нападки как непосредственного прокурора, у которого я разве что с оковами на шее мог бы считаться полноправным рабом, так и какого-то, к черту, прапорщика, досаждающего на каждом шагу, сподвигли меня на частые вылазки из здания прокуратуры по «личным нуждам». Укрепляя связи с девушками, я проваливал свои возможности оставаться в прокуратуре, мои объяснительные записки по фактам отсутствия на месте службы в такое-то время вплоть до минут (оказалось что за мной следят, а попросту говоря – завистники, заискивая, докладывали прапорщику) перевалили за внушительного размера сборник речей, где в каждой из записок я составлял чуть ли не красноречивые рассказы о своих «уважительных», на самом деле, побегах из прокуратуры, оставляя службу, этими объяснительными записками можно впору заклеить все окна прокуратуры и соседнего здания. И спустя четыре месяца после моего приема на службу в прокуратуру, я тем же прапорщиком был направлен в ту же воинскую часть, где мне предстояло заново учиться строевым шагам. Оказавшись там за долгое время отлучки, я представлял себе всеобщее давление со стороны тех, с кем предстоит служить, ибо был я из числа мажоров, раз довелось служить в центре города, да еще и в прокуратуре. Но оказалось, что в войсковой части и моем взводе, служащие были намного более приземленными и лучшими, чем те, с кем довелось на протяжении срока службы в прокуратуре тянуть лямку. Ноги были вылечены, здоровье подтянуто, и судя по всему, к настоящей службе я уже был готов. Конечно, каждый следующий день, от непривычки и такой жесткой дисциплины, казался хуже предыдущего и казалось, что конца и края нет. Хорошо, что в этом убеждении я был не одинок и каждый в взводе был для меня и хорошим психологом, и таким же собеседником. Никто от зависти зла мне не желал, никто не подставлял, никто даже гадостей не говорил – все мы были заодно. В «недовзводе» из двадцати человек каждый был из разных городов, из дальних краев необъятной России, но чувство настоящего коллективизма, не такое что в учебниках по истории про пятилетки, было здесь по-настоящему ощутимо. Спустя месяц активной службы армия мне стала нравиться настолько, что было ярое желание остаться здесь надолго. Несмотря на распорядок дня, начинавшийся каждый день с шести утра, часа на какие-либо работы, похода строем на завтрак, похода на плац для стойки «оловянных солдатиков» при любой погоде в девять, выполнения «общественно-полезных работ» вплоть до обеда, такого же строевого обеда, такого же обратного строевого маршрута назад в казарму для одного часа сна и далее таких же общественно важных работ по уборке территории вплоть до времени ужина и по новой, до двадцати двух часов с его телесным осмотром перед сном… армия мне действительно нравилась. И нравилось все, начиная от постоянно присутствовавшего запаха горючего на одежде и коже, и заканчивая часовыми разговорами с сослуживцами обо всем на свете. Мы даже умудрялись играть в шахматы в подсобке и читать подолгу книги в свободное время, несмотря на жесткую дисциплину, время для подобного отлынивания мы всегда могли найти. Даже если желание спать проявлялось с самого утра, мы могли расположиться на гусенице от танка в гараже, где с большим удобством, подложив под голову тряпки, спокойно засыпали. И на пяти таких танках в гаражах могли разместиться до десяти человек, пребывая в объятиях Морфея. Телефоны здесь также, конечно, неофициально, имелись у каждого. Все поняли один и тот же прием. У каждого должно быть два телефона. Один из них нужно сдавать до выходных, а второй иметь при себе. Так, по документам, телефоны подчиненных всегда имелись в закрытом чемодане у командира взвода, тогда как вторые их экземпляры находились на руках. Нашему взводу доверяли, приказы руководства мы выполняли беспрекословно и многое нам прощалось, а взаимоотношения между подчиненными и начальством было на уровне взаимного уважения, что редко где можно встретить, тем более, в армии. Девушки еще приходили ко мне и свою заботу все так же проявляли поднесением продуктов питания из ресторанов быстрого питания, отдавая, без преувеличения, ценную еду для голодного солдатика, через забор, получая в ответ лишь искреннее «спасибо, милая», на том и расходились, большего я позволить не мог. Выходные все так же удавались в поездке домой, пускай не с такой частотой, но совесть была чиста за очередную ночь, которую удавалось проводить вне части, теперь все было официально. Девушки одаривали как вниманием, так и телом. И на протяжении всего срока службы я себя страдальцем не считал. И пока многие сослуживцы в курилке рассказывали о своих мечтах иметь своих подруг во всех позах с детальными обозначениями я, слушая их бесконечного рода истории, явно подходящие под крики души, в ответ рассказывал о том, какую курочку купил в магазине и как красиво, засыпая ее специями, готовил в духовке, после чего доставал оттуда запеченной и, вдыхая сладкий аромат, вкушал каждую из прекрасных сочных конечностей цыпленка, облизывая пальчики. Конечно, мои монологи выбешивали солдат в курилке и заставляли их желудки по-настоящему производить обильное слюноотделение. На деле, выглядело это с издевкой, но таким образом, я хотя бы отвлекал фокус внимания ребят с понятное дело похоти на первичную потребность в еде, ведь каждый солдат всегда остается голодным. Руководство взвода, для того чтобы дать мне возможность на очередных выходных побывать дома, ставило неподъемные, на первый взгляд, условия, при выполнении которых я получал путевку домой с части, а следовательно, к очередной по списку девушке. Одним из таких условий было рекордным, чтобы уже в честь наступления весны отпилить все ветки на деревьях по периметру плаца. Для справки, на плацу с легкостью могло поместиться тысяча человек, которые стояли лишь вдоль одной линии, тогда как вдоль другой линии стояло начальство, сам плац представлял из себя некое подобие прямоугольника, сравнимое по фигуре футбольному полю. Именно вдоль такого прямоугольника и были насажены в свое время деревья, чьи сучки и ветки, видимо, не устроили начальника части, раз он решил отдать приказ их спилить. Но как в пресловутом «ни шагу назад», свое намерение выполнить столь важный долг я выразил действием. Задача была конкретной, как и все задачи, отдающие в армии начальниками, однако срок их выполнения, с учетом наличия лишь двух солдат с двумя стремянками и пилами за неделю, был явно невозможен. Начиная свой трудовой и героический день не с шести утра, как положено, а с пяти, чтобы как можно больше успеть, каждый из нас двоих залазил, словно в детстве, на отдельное дерево, откуда отпиливал ветки и сучки пилами. Если бы мы знали на что подписались, никогда бы даже не приблизились и не вышли на такое дело. К концу первого дня все тело ныло от изнеможения, мышцы не слушались, на второй день, просыпаясь в то же утро, отпиливая очередное дерево, желание работать пропало, а глядя на оставшиеся деревья, над которыми предстояла хирургическая работа, хотелось лишь отпилить себе шею. Проникающие в кожу осколки деревьев оставляли занозы, которые из-за недостатка приборов для их снятия, так и оставались в теле. Казалось, что исполнить такой важный приказ нам двоим не под силу, и при любом желании и нечеловеческими, пусть даже, усилиями, исполнить его будет невозможно. К третьему дню, обессилев, я уже смирился с тем что выходные не получу, а получив, удовлетворить очередную из изголодавшихся по мне подруг не смогу из-за бессилия. Однако к четвертому дню, увидев наши плодотворные старания и в целях выполнить все, чтобы не отставать от намеченного графика, начальство решило к распиливанию деревьев присоединить половину солдат воинской части и все как один были заняты тем, что пилили. Все как обезьяны повисали на деревьях, выпиливая ветки и сучки и к пятому дню, деревья были лысыми. Меня отпустили домой и все как обычно текло в своем русле. С того времени я понял как важно человеческое отношение и что в армии на самом деле все видят, пусть даже не плоды твоей работы, но явное старание и в любой беде тебя не бросят и без оснований не осудят, а помогут. Может, мне просто дико повезло. Пожалуй, лучшее время моей жизни было связано лишь со службой в армии. Подставлять солдат, иметь негативные отношения здесь было ни к месту, ведь все вместе мы проводили время с утра и до вечера каждый день, оставаясь под общим расположением в казарме. Кто не желал спать смотрел «Дом-2», чтобы следующим днем рассказать в курилке о том что было между Катей и Сашей на проекте, или об очередных желаниях и пошлых похождениях после демобилизации.