Читать книгу Бааль Шем-Тов. Личность. Чудеса. Легенды. Учение хасидизма - Петр Люкимсон, Петр Ефимович Люкимсон - Страница 1

Человек-легенда

Вопреки распространенному мнению, гений – не такое уж редкое явление в истории человеческой цивилизации. За последние четыре тысячелетия как древние, давно сошедшие с исторической арены, так и существующие и поныне народы дали миру тысячи гениальных мастеров слова, художников, композиторов, ученых, изобретателей. Каждый из них внес свой вклад в ту область, в которой работал, и в общую копилку духовных сокровищ, знаний и достижений своего народа и человечества, и никто не станет оспаривать важность этого вклада.

Но вот религиозных гениев, то есть тех, кто сумел создать принципиально новую систему религиозного, трансцендентного осмысления устройства и предназначения мироздания, и не просто систему, а такую, которая изменила мировоззрение и мироощущение огромных человеческих масс; пронизала, а точнее пропитала бы сверху донизу абсолютно все области жизни миллионов людей… – таких гениев действительно можно пересчитать по пальцам.

Да, конечно, за минувшие века создавалось немало новых эзотерических и мистических учений; некоторые из их создателей пытались претендовать, на звание духовных отцов человечества, и образованный читатель без труда вспомнит имена Блаватской, Гурджиева, Кроули, Штайнера и многих других.

Но при всей масштабности каждой из этих фигур их, безусловно, нельзя поставить рядом с личностями тех, кто заложил краеугольные камни существующих религиозных учений и тем самым в значительной степени определил ход человеческой истории – с Моше (Моисеем), Буддой, Иисусом, Мухаммедом, последующим реформатором христианства Мартином Лютером.

Имя рабби Исраэля Бааль-Шем-Това (Бешта), безусловно, тоже из этого ряда, пусть оно и мало что говорит широкому русскому читателю. Основоположник хасидизма в современном понимании этого слова, он не просто создал новое направление в иудаизме, а коренным образом изменил еврейский мир, начиная с обсуждения отвлеченных философских вопросов, которыми всегда занимался относительно узкий круг интеллектуалов, и до самых что ни на есть повседневных мелочей.

Еще при жизни Бешта еврейский мир начала раскалываться на сторонников хасидизма и его противников. После его смерти раскол углубился и в определенной степени этот раскол сохраняется до сих пор. Но в итоге учение хасидизма и его лучшие достижения оказали влияние даже на его ненавистников, и, таким образом, оно, безусловно, повлияло на весь еврейский народ.

После Бешта евреи уже не могли молиться, учиться, отмечать субботу и праздники, да и совершать обычные повседневные дела так, как делали прежде. Больше того – само представление о Б-ге и Его заповедях тоже уже не могло быть прежним.

Ну, а после того, как евреи Восточной Европы активно включились в культурную, экономическую и политическую жизнь своих стран, хасидизм стал незаметно, исподволь, но вместе с тем весьма ощутимо влиять и на другие народы, причем снова на самых разных уровнях – начиная от фольклора и заканчивая литературой и философией.

История жизни каждого религиозного гения, безусловно, уникальна, что напрямую связано с уникальностью его учения и того времени, в которое ему приходилось действовать. Но самое любопытное заключается в том, что одновременно в их биографиях можно проследить немало общего. Объясняется это, видимо, не только тем, что речь идет о людях одного склада, одной жизненной миссии, но и некими метафизическими закономерностями путей формирования таких личностей, которые остаются нами почти непознанными, и вряд ли будут когда-либо вообще познаны в достаточной степени.

Сами рассказы об их жизни и деятельности зачастую полны таких мистических, иррациональных подробностей, всего того, что мы обычно называем «чудесами», не задумываясь об их природе, что вопрос, идет ли речь о реальных событиях, легенде, основой для которой стало то или иное реальное событие, или же просто откровенном вымысле, становится исключительно вопросом веры. Любые, самые неопровержимые факты и документы в данном случае, как правило, не производят ни на одного из участников подобного спора никакого впечатления.

Жизнь Бааль-Шем-Това в этом смысле мало чем отличается от биографий упомянутых выше основоположников мировых религий.

Несмотря на то, что он, безусловно, является исторической фигурой (хотя находились те, кто оспаривал и это!), нам известны дата его рождения (точнее, две, достаточно близко расположенные друг по отношению к другу даты), места жительства, многие, не вызывающие сомнений в их подлинности подробности его частной жизни и подвижнической деятельности для распространения своего учения, ни про одного другого религиозного деятеля не сложено такого множества чудесных историй. И если для любого хасида реальность большинства этих рассказов не вызывает сомнений, то человеку стороннему многие из них наверняка покажутся сказками или пустопорожними байками, рассчитанными на самую легковерную публику.

Надо заметить, что именно так – как к «шарлатану», мистификатору, умелому манипуляторами верующими евреями и относились к Бешту многие его противники – как современники, так и те, что жили десятилетиями, а то и столетиями позднее. Но разве не так встречали поначалу и всех других великих духовных учителей человечества?!…

Что уж совершенно точно: по мере того, как вы все ближе будете знакомиться с породившими его средой и временем, с особенностями личности Бешта, а также окружающими ее тайнами и загадками, ваше отношение к преданиям о нем будет непременно меняться. Вы начнете понимать, что если он и в самом деле был хотя бы отчасти таким, каким его описывают ближайшие ученики и соратники, то ему действительно могли быть подвластны те трансцендентные силы, существование которых серьезная наука начала допускать лишь недавно, а некоторые категорически отрицает и сегодня.

И еще одно несомненно: войти в мир этих историй, познакомиться (пусть даже и не принимая до конца на веру) с миром Бешта, его взглядом на Б-га, устройство мироздания и человека; прикоснуться к его личности, оказаться на той грани, которая разделяет реальное от ирреального, а то и оказаться за этой гранью, безусловно, захватывающе интересно.

Автор не скрывает, что приступает к написанию этой книги с огромным душевным трепетом. Поначалу я даже думал: а нужна ли вообще такая книга – ведь уже столько написано о Беште и на иврите, и на русском, и на многих других языках?! Что я могу сказать нового, когда мне и остается разве что лишь компилировать существующие источники?!

* * *

Таких источников великое множество, но основными для всех биографов Бешта являются книги, написанные либо его ближайшими учениками и сподвижниками, еще хорошо помнящими учителя и его уроки, либо с их слов уже их собственными учениками.

Само учение Бааль-Шем-Това впервые было представлено публике в систематизированном виде его ближайшим учеником равом¹ Яаковом-Йосефом из Полонного в книге «Толдот Яаков-Йосеф» («Родословие Яакова-Йосефа»), изданной в 1780 году.

Сам Бешт, как считается ничего не написал и излагал свое учение исключительно в устной форме. Более того – если верить, дошедшему до нас преданию, запрещал что-либо записывать. Впрочем, по одной из легенд, он все же что-то записывал, но уничтожил свои рукописи, выбросив их в море, в качестве «выкупа» за спасение упавшей в воду дочери Адели во время неудачного паломничества в Землю Израиля.

Историки хасидизма сходятся во мнении, что некоторые ученики, и в том числе, уже упомянутый р. Яаков-Йосеф из Полонного все же тайно вели записи уроков и изречений Бешта (о чем тоже имеется весьма красноречивая легенда), но поднимают вопрос о степени их аутентичности, и, соответственно, о том, насколько они заслуживают доверия.

Тот же р. Яаков-Йосеф опубликовал свою книгу лишь спустя 20 лет после смерти Бешта. Нет никаких сомнений, что все это время он тщательно над ней работал, либо восстанавливая его поучения по памяти, либо пользуясь записями, сделанными еще при его жизни. Но дело в том, что большинство того, что можно назвать «уроками Торы²», Бешт давал либо во время проповедей в синагогах, либо во время застольных трапез по субботам и праздникам, а в эти дни, как известно, еврейский закон запрещает что-либо писать.

Следовательно, даже записи, сделанные при жизни Бешта, вероятнее всего, отнюдь не были стенографией – они заносились после исхода субботы и праздников, спустя, как минимум, несколько часов, а то и на следующий день. Таким образом, они не были дословными, и неминуемо несли на себе отпечаток личности записывающего и его понимание сказанного Бааль-Шем-Товом. Это подтверждается тем, что у многих историй о Беште и его изречений имеется сразу несколько версий, переданных в интерпретации сразу нескольких его учеников, что лишний раз подтверждает открытую еще Бэконом субъективность восприятия тех или иных событий, которая неминуемо влияет и на память о них.

Сам р. Яаков-Йосеф это не раз подчеркивал, утверждая, что не уверен в том, насколько правильно понял те или иные слова своего великого учителя, а в некоторых случаях признаваясь, что не понял их вообще.

Главным же источником о жизненном пути Бешта была и остается книга «Шивхей Бешт» («Восхваления Бешту») – сборник, включающий в себя около трехсот различных историй и преданий о Бааль-Шем-Тове и его ближайшем окружении, собранных резником из местечка Ильинцы р. Довом-Бером в конце XVIII века и изданные лишь в 1814 году в Копысе р. Исраэлем Йоффе.

Но и здесь, несмотря на безусловное желание авторов историй о Беште сохранить добросовестность при их передаче, речь в большинстве случаев идет о «пересказе услышанного в пересказе», и все снова накладывается на личное восприятие очевидца истории, капризы его памяти и особенности мировосприятия, а затем на те же факторы непосредственного рассказчика, потом – собирателя этих историй и их издателя, каждый из которых, вдобавок, следовал своей внутренней цензуре.

Кроме того, помимо первого, канонического издания «Шивхей Бешт» выходило множество переизданий, редакторы которых вносили в них не только свои примечания и комментарии, но и правки в первоначальный текст, чтобы сделать его более понятным своим современникам, а это неминуемо приводило к искажениям.

В связи с о всем вышесказанным легко понять тот скептицизм, с которым относятся к «Шивхей Бешт» как противники хасидизма, так и академические ученые. Да и в хасидской среде многие относятся к историям этой книги неоднозначно, порой трактуя их лишь как своего рода поучительные притчи, и тогда вопрос о том, правда это или выдумка, отступает на второй план.

Очень точно по проблеме достоверности текста «Шивхей Бешт» и возможности его использования для написания более-менее реальной биографии Бешта высказался с позиций академической науки известный историк хасидизма Моше Росман³:

«Важнейшим вопросом, который волновал исследователей Шивхей га-Бешт был вопрос о достоверности этой книги как исторического текста. В сущности, никто не принимает эти рассказы за чистую монету. Очевидный мифологический характер, да и само заглавие книги ясно указывают на агиографическую ее природу, что заставляет как исследователей, так и хасидов относится к этому тексту скептически.

Иегошуа Мондшайн⁴, любавичский хасид, обобщая поздние (с середины XIX века) хасидские отклики на Шивхей га-Бешт, утверждал: «В хасидском обществе существовали сомнения в достоверности… сборника восхвалений… Собранные в нем легенды нужно рассматривать как приятное чтение, но не как собственно хасидскую литературу».

Другие исследователи были менее радикальны. Они приписывали тексту не только развлекательную функцию и верили, что многие из рассказов основаны на реальных событиях и в определенной степени несут в себе историческую информацию. При этом ученые расходились во взглядах как разделить исторические сведения и народную сказку»⁵.

Помимо историй, изложенных в «Шивхей Бешт», существует еще целый ряд, так сказать, апокрифических рассказов о Беште, сохранившихся в народной памяти, многие годы передаваемых изустно, а затем разбросанных по различным книгам с рассказами о хасидских праведниках или сборникам еврейского фольклора, к которым современный рациональный читатель явно отнесется весьма критически. Хотя относиться к ним, говоря словами Мартина Бубера⁶, следует как к «легендарной реальности».

«В легендах, – объяснял Бубер, – есть много событий, и на самом деле имевших место, но только увиденных с точки зрения религиозного чувства и таких, которые просто не могли произойти в реальности так, как о них рассказывают, но которые возвысившаяся в религиозном порыве душа воспринимала как реальность и поэтому отнеслась к ним именно как к реальности»⁷.

В связи с этим нельзя не вспомнить и слова р. Ицхака из Несхижа: «Отец мой и учитель, благословенна память праведника, бывало, говорил: “Я не принимаю [всерьез] рассказы и байки, что рассказывают о праведниках, ибо в байках много вымысла вперемешку с ошибками. Но это – за исключением историй о Беште, да будет благословенна его память. Ибо даже если рассказанное и не происходило в действительности, Бешт был способен сделать все”».

Вне сомнения, еще одним важнейшим источником сведений о Бааль-Шем-Тове являются дошедшие до нас его письма – «Игрот а-кодеш», которые, разумеется, тоже использовались автором при написании этой книги⁸.

Кроме того, существует немалый пласт хасидской литературы датируемой концом XVIII – началом XIX века, в которых различные аспекты еврейского мировоззрения рассматриваются со ссылками на высказывания или те или иные события из жизни Бешта, часть из которых повторяет уже известные, а часть носит оригинальный характер.

Известно и немало попыток написать биографию Бешта глазами убежденного сторонника хасидизма. Одной из самых интересных работ в этом смысле является книга р. Авраама Ханоха Глиценштейна⁹ «Рабби Исраэль Бааль-Шем-Тов»¹⁰.

Наконец, к личности и учению Бешта обращались в разное время многие выдающиеся еврейские писатели, философы и исследователи – Шимон (Семен) Дубнов¹¹, Мартин Бубер¹², Гершом Шолем¹³, Шмуэль-Йосеф Агнон¹⁴, Эли Визель¹⁵ и др. Среди книг, написанных нашими современниками, стоит упомянуть подкупающую именно своей искренностью и поэтическим восприятием личности Бешта книгу Эзры Ховкина «Свеча на снегу»¹⁶, ставшую одной из первых книг о Бааль-Шем-Тове на русском языке.

Но все перечисленные выше книги –в буквальном смысле слова лишь вершина айсберга, так как количество книг о Беште, вышедших на разных языках поистине огромно, особенно если считать с различными бесчисленными сборниками хасидских рассказов о праведниках.

Чтобы читатель получил представление об океане этой литературы, автор позволит себе привести пространную цитату из великого еврейского писателя Шмуэля-Йосефа (Шая) Агнона, задумавшего в 1920-30-е годы собрать и обработать истории о Беште, и в итоге, понявшем, что имеет дело с бескрайним океаном историй, отказавшимся от этой работы. В итоге антология «Рассказы о Беште» была подготовлена к печати детьми великого писателя уже после его смерти, и является, вне сомнения, одним из лучших изданий такого рода. Так вот, в статье, написанной в период работы над «Рассказами» Агнон писал:

«Жемчужина валялась в мусоре. Многие перешагнули через нее, многие наступили на нее. Прошел над ней Бубер и почувствовал, что она есть. Наклонился, взял и отер ее, так что она засияла великолепным своим блеском. Как засияла она великолепным своим блеском, вставили ее в венец поэзии. Жемчужина – это хасидизм. Мусор – это отрицание, которому подвергался хасидизм. Растоптать и размозжить – вот что стояло за насмешками, которыми осыпали хасидизм. Появился Бубер… и своим языком он переводил его [хасидизм] на немецкий.

Бубер не был первым на этом пути. Еще во времена Ѓаскалы, за сто лет до Бубера, нашелся преданный и чистый сердцем человек, рабби Яаков-Шмуэль Бык¹⁷, разглядевший светоч хасидизма…

 А за Быком появился Элиэзер Цвейфель¹⁸, ученый-талмудист, из тех, кто обладает энциклопедическими познаниями. А вслед за ним – Михаэль-Леви Родкинзон¹⁹. А за ним – Шимон Дубнов²⁰. А за ним – Шмуэль-Аба Городецкий²¹, а может, Городецкий был прежде Дубнова. А за ними – Авраѓам Каѓана²² и рабби Ѓилель Цейтлин²³…

 Что же они сделали – эти мудрецы? Рабби Яаков-Шмуэль Бык великое дело сделал – встал на защиту хасидизма, не страшась ни маскилов, ни прочих митнагедов. Рабби Элиэзер-Цви Цвейфель написал книгу в четырех частях Шалом аль Исраэль, собрав в ней выдержки из красивых хасидских историй и добрые слова в похвалу хасидизму. И когда написал? При жизни поколения, когда глаза людей поражены были слепотой и не видели они светоча хасидизма. Из-за ненависти маскилов к хасидам его заподозрили в подобострастном лицемерии…

Михаэль-Леви Родкинзон был отпрыском великих мужей, приходился сыном дочери автора книги Аводат ѓа-леви, тот же был учеником автора книги Тания. Выпускал книги с хасидскими рассказами; был служкой при цадике рабби Исраэле-Дове из Веледников и сам писал хасидские притчи. Если я не ошибаюсь, книга Адат цадиким им написана. Он написал две книги о хасидизме: Тольдот ѓа-Бешт и Амудей Хабад. Другие его поступки, которые с хасидизмом не были связаны и не были добры, здесь не место упоминать. Его книги о хасидизме и книга Амудей Хабад ближе к рассказам о чудесах и деяниях чудотворцев, нежели к исследованию хасидизма.

Исследованием хасидизма занимались Дубнов и Городецкий, Авраѓам Каѓана и рабби Ѓилель Цейтлин. Дубнов собрал в своей книге как известный, так и неизвестный до той поры материал. По его книге нельзя составить представление об учении и обычаях хасидизма, да и сам автор ничего не почерпнул из материала, собранного им в ней.

Совсем другого свойства книги Городецкого, ставшие своего рода краеугольным камнем в изучении истории хасидизма. Городецкий был отпрыском цадиков и вырос при дворах цадиков. И в своей книге он приводит виденное и слышанное им, а также много выдержек из хасидских книг. Только вот выдержки, что он приводил, были на разные темы, но только не на ту, которой занимался автор. Что до того, что он слышал и видел, то тот, кто черпает не только из одного источника, преумножает знание.

 Иным был Авраѓам Каѓана. Он взял хасидские сказания и превратил их в своего рода историю. Однако сказания дадены нам не для того, чтобы обращали их в историю. Если бы Каѓана был хорошим стилистом, он бы мог написать еще одну книгу для чтения. А так вышло, что привнесенное им не главное, а главное не нуждается в его дополнениях.

Иное достоинство было у рабби Ѓилеля Цейтлина. Смертью своей освятил он Имя Небес, жизнь же его закалялась в горниле хасидизма. Поэтому-то его книги близки к духу хасидизма, и хасиды их читают.

И на немецком языке у Бубера был предшественник – рабби Аѓарон Маркус²⁴, гамбургский еврей, уроженец Германии, получивший немецкое образование, он сменил ашкеназское одеяние, облачась в хасидские одежды. И не только одеяние сменил, но и душу… Рабби Аѓарон Маркус написал по-немецки большую книгу, преисполненную хасидизма, и она давала верное представление о хасидизме и хасидах, заключая в себе впечатления человека, который много времени проводил при дворах цадиков, и знал многих потомков великих цадиков, и с их слов узнавал о хасидизме. Книга это ценна с разных точек зрения, многие сборники хасидских рассказов восходят к ней, имя же автора сей книги превозносится в них так, как принято у хасидов. Однако посторонние суждения и излишние длинноты портят книгу.

Я обойду молчанием писания р. Шнеура-Залмана Шехтера²⁵ о хасидизме, ибо мне не довелось читать его книгу. Также оставлю в стороне и других писателей его поколения, выпускавших книги о хасидизме, и обращусь к писателям, ныне уже покойным, которые сделали хасидизм темой своих рассказов. Начну же с Ицхака-Лейбуша Переца²⁶, который первый обратился к этой теме и с которого началась эта литература.

Перец был большой художник и замечательные картины изображал. Однако очи его таланта не замечали ни хасидов, ни хасидизма. Идеи, буйно пробивающиеся сквозь его картины, и картины его, облекающие идеи, – ничего в них не было, что связывало бы их с хасидами и с хасидизмом. Даже обойдя все те места, где жили хасиды со времен Бешта и по сию пору, и заставив заговорить всех хасидов, вы не услышите ничего даже отдаленно похожего на то, что говорит хасид в зарисовке «Меж двух гор». А что же другие его хасидские рассказы? Изменение формы не есть создание новой сущности.

Вслед за Перецем явился Миха-Йосеф Бердичевский²⁷ с хасидским рассказом… Когда Бердичевский опубликовал свой рассказ Арбаа авот (в третьем сборнике «Занимательных книжек», издававшихся Ицхаком Ференхофом²⁸ в Бучаче), посвященный четырем цадикам: рабби Леви-Ицхаку из Бердичева, рабби Исраэлю из Ружина, рабби Рефаэлю из Бершади (а кто был четвертый, я не помню), то издатель был вынужден извиниться в ежемесячнике Ѓa-магид, выразив сожаление, что доставил этим рассказом огорчение множеству евреев. Однажды в чортковском клойзе нашли у меня ту книжку, в которой был напечатан этот рассказ, и бросили ее в печку на сожжение.

Раз уж я коснулся хасидских сказаний, то скажу о них кое-что. Если у истории есть первоисточник, то и читайте его, а не литературные обработки. Если же нет первоисточника и история написана поэтом, то и относиться к ней следует как к поэзии, а ежели написана она просто сочинителем, то отведите глаза свои от нее. Не умея сочинить рассказ, он пытается опереться на хасидские или народные сказания.

 Также и первые рассказы Бубера требуют критического к себе отношения. Есть среди них такие, что навеяны временем, и такие, что проникнуты духом чужого народа. Такими ветрами не веет от крыльев херувимов. Однако велики достоинства последних замечательных коротких рассказов Бубера, являющих собой образец для всех, кто пишет короткие хасидские рассказы»²⁹.

* * *

Думается, читатель уже понял, что если собрать все написанные за последние два с лишним столетия книги о Бааль-Шем-Тове, то они вряд ли уместятся в один просторный зал той или иной библиотеки. Но в том-то и дело масштабы личности Бааль-Шем-Това столь велики, что у каждого времени он свой: меняется язык, меняются наши представления о мире и мировоззренческие установки, и вместе с ними неминуемо меняется и наш взгляд на личность и учение Бешта.

Времена, когда само существование Бешта подвергалось сомнению, а некоторые «серьезные ученые» пытались представить его едва ли не как мифологической фигурой, «собирательным образом» бааль-шема, сиречь еврейского чудотворца, к счастью давно отошли в прошлое. Сегодня мы располагаем множеством не только еврейских, но и польских документов той эпохи, однозначно подтверждающих реальность существования как самого Бешта и его домочадцев, так и почти всех героев историй книги «Шивхей Бешт». В то же время было бы нелепо отрицать и имеющийся на всех них налет легенды. Сам агиографический характер этих историй автоматически предполагает то, что их авторы идеализировали личность Бешта, да еще и считали, что делают это недостаточно, так как были убеждены, что «все имеющиеся рассказы не возвещают даже одной тысячной доли величия отца нашего Бешта»³⁰.

Автор этой книги однозначно стоит на позиции тех исследователей, которые вслед за Шимоном Дубновым усматривают в большинстве этих историй реальную подоплеку – их героями являются вполне реальные исторические лица, они привязаны ко вполне конкретным географическим местам, в них упоминаются хорошо известные исторические события, позволяющие отнести их к конкретным историческим датам, так что речь идет отнюдь не о фантазии, действие которой разворачивается в Средиземье или где-то там еще.

Больше того – поскольку в определенный период жизни автору в качестве журналиста довелось много заниматься расследованием различных паранормальных явлений и сталкиваться с людьми, обладающими некими сверхспособностями, то, исходя из своего личного опыта, он отнюдь не спешит объявить описываемые в историях о Беште чудеса выдумкой или уж тем более мошенничеством или профанацией. Пересказывая или цитируя те или иные истории о Беште, я пытался объяснить их с различных мировоззренческих позиций, но самое главное – показать, какую сторону личности или деятельности Бешта они высвечивают.

При пересказе историй о Беште автор пользовался великолепным во всех смыслах этого слова изданием «Шивхей Бешт», выпущенным издательством «Лехаим-Книжники»³¹, а также вышедшей в этом же издательстве переводом книги р. Нахмана Гольдштейна³² «Ляшон хасидим» («Речения праведных»³³), а также, разумеется, и другими источниками.

И вот теперь самое время приступить к рассказу о жизни и удивительных деяниях рабби Исроэля Бааль-Шем-Това, знакомого каждому еврею по акрониму Бешт.

Часть первая. От Исролика до Бааль-Шема

Глава 1. Добро пожаловать в XVIII век

Когда начинаешь знакомиться с жизнью Бешта, порой возникает впечатление, что он жил на какой-то другой планете – «планете Штетл», состоящей по большей части из местечек и городов, населенных преимущественно евреями, живущими какой-то своей отдельной жизнью. Лишь время от времени жители этой планеты были вынуждены контактировать с обретающимися в тех же местечках или прилегающих к ним поместьям и деревенькам неевреями – чаще откровенно враждебными, чем дружественными.

Отчасти это ощущение справедливо, так как еврейский мир Галиции³⁴, Подолии³⁵ и Волыни³⁶, то есть тех самых мест, где прошла жизнь рабби Исроэля Бааль-Шем-Това, и в самом деле был во многом замкнут на самом себе, жил своими заботами, бедами и радостями, имея весьма отдаленное представление о бурях, проносящихся над остальным миром.

Как остроумно, но несколько утрируя замечает Менахем Яглом³⁷, это было, скорее, другое, параллельное пространство: «для авторов и героев Шивхей Бешт Москвы или Парижа попросту не существует, а Санкт-Петербург и Вена представляются сказочными замками, в которых проживают грозные цари со своими злокозненными советниками и охраняющие их злые волшебники. Зато Броды³⁸ и Каменец-Подольский³⁹ – великие мировые столицы. В мире, описанном в Шивхей Бешт, колдовство окажется самым обыденным делом: по улицам местечек разгуливают оборотни-волколаки, тут и там встречаются злые ведьмы и колдуны, духи умерших входят в тела живых и пророчествуют их устами; отправляясь в баню, запросто можно встретить самого Нечистого. А тайные праведники, владеющие Божественными Именами, хранят народ Израиля от невзгод и опасностей»⁴⁰.

И все же невозможно понять личность Бешта и его учение в отрыве от той эпохи, в которой ему довелось жить; игнорируя то, что великий немецкий философ Геог Гегель (1770-1831) называл «шумом времени», волны которого так или иначе проникают во все, самые отдаленные уголки мира. Игнорировать этот «шум» было бы глубоко неверно и точки зрения хасидизма, утверждающего взаимосвязанность и пронизанность единой Божественной волей всего происходящего в нашем мире.

Восемнадцатый век вошел в историю как время очередной перекройки политической карты мира, эпоха выдающихся открытий в различных областях естествознания и предвестия будущей промышленной революции.

Но главной чертой XVIII столетия стал тот колоссальный сдвиг в массовом человеческом сознании, который в итоге и определил весь дальнейший ход развития цивилизации. Именно в этом веке философия неожиданно перестала быть достоянием узкой группы людей «не от мира сего». Интерес к ней охватил широкие массы; философские сочинения пользовались не меньшей, а то и больше популярностью, чем литературные новинки, на глазах формируя новую генерацию людей.

Магистральный путь этой философии проходил через провозглашенные за десятилетия до того идеи Спинозы о секуляризации общества, веры в научное познание мира, отрицание религиозных догм и схоластики. Современниками Бааль-Шем-Това в Англии были Исаак Ньютон (1648-1727) и Джордж Беркли (1685-1753); во Франции – первый открытый атеист Поль Анри Гольбах (1723-1789), Вольтер (1694-1778), Дени Дидро (1713-1784), Жан-Жак Руссо (1712-1778) и др.; в Германии – великий Иммануил Кант (1724-1804) и И.-В. фон Гете (1749-1832) и др.

Этот век часто называют эпохой Просвещения, но, думается, правильнее назвать ее эпохой рационализма, который наступал по всем фронтам, оттесняя идею Б-га, Б-жественного происхождения и управления миром на задворки общественного дискурса и явно не задумываясь над тем, какими последствиями это может обернуться для всех сторон жизни человечества в ближайшем и отдаленном будущем.

Разумеется, идея Б-га не собиралась сдаваться без боя. Многие серьезные ученые не только не спешили отказаться от этой идеи, но и, оставаясь глубоко верующими людьми, видели в той же науке инструмент к познанию Творца и Его законов. Тот же Ньютон считал себя скорее теологом, чем физиком и был глубоко убежден, что в еврейском оригинале «Ветхого Завета» (то есть в ТАНАХе), и прежде всего в «Пятикнижии Моисеевом» (Торе) зашифрованы все тайны мироздания и отдавал попыткам их разгадки немалую часть своего времени. Строчку 19-ого псалма Давида «Небеса рассказывают о славе Б-га, о делах рук его повествует небосвод» он трактовал в том смысле, что само устройство Вселенной и все мироздание свидетельствует о существовании Творца. И эта мысль великого физика сама по себе очень близка к одной из базовых идей Бешта.

В том же направлении мыслил и великий шведский натуралист Карл Линней (1707-1778), видевший будущее не в противостоянии науки и религии, а в их симбиозе, взаимополезном сотрудничестве.

Одновременно XVIII век в Европе характеризовался повышенным интересом к мистике и оккультизму, что привело к появлению таких современников Бааль-Шем-Това как граф Сен-Жермен (предполож. 1712-1784), Алессандро Калиостро (1743-1795) и Эммануил Сведенборг (1688-1772). Последний утверждал, что может проникать в высшие и низшие духовные миры, видеть и общаться с их обитателями, читать мысли, предугадывать будущее и т.д. Что, заметим, также достаточно близко к тем тайным каббалистическим практикам, которыми владел Бааль-Шем-Тов.

Таким образом, само время настоятельно требовало появления в еврейской среде духовного лидера, который соответствовал бы его требованиям; сумел бы найти ответы на те вызовы, которое бросало еврейскому народу настоящее и, одновременно, заложили бы базу под сохранение иудаизма в будущем – вопреки всем тем духовным ветрам, которые уже повеяли над миром, но которым еще только предстояло превратиться в разрушающие все, что связано с религией и духовностью, ураганы.

* * *

Но в первой половине XVIII столетия эти новые ветры еще не успели дойти до срединной части Восточной Европы – того пространства, на котором сегодня расположены современные Польша, Украина и Белоруссия. Хотя и нельзя сказать, что эти места пребывали в глубокой спячке. Скорее, наоборот: это время стало продолжением начавшегося еще в середине XVII века процесса распада польско-литовской республики Речь Посполита, который и завершился первым ее разделом в 1772 году.

И хотя полякам тоже крепко досталось за предшествовавшие этому разделу полтора столетия, главными его жертвами стали, безусловно, евреи, и на то было сразу несколько причин.

Вот как оценивает события 1640-х годов в Польше Пол Джонсон⁴¹ в своей «Популярной истории евреев»:

«В 1648—1649 гг. на евреев юго-восточной Польши и Украины обрушилась катастрофа. Это событие, как мы увидим, имело по ряду причин огромное значение для истории евреев; непосредственным же его результатом, явилось то, что оно напомнило евреям, где бы они ни находились, о хрупкости их положения и яростной мощи тех сил, которые могут без предупреждения нанести по ним удар. Тридцатилетняя война оказалась огромным бременем для экспортных продовольственных ресурсов Польши. Именно благодаря своим польским связям евреям удавалось обеспечить различные армии продуктами питания. Больше всех от этих поставок выиграли польские помещики, больше всех потеряли польские и украинские крестьяне, которые наблюдали, как все большая доля их урожаев с выгодой продается прожорливым войскам. В условиях арендной системы, когда польские шляхтичи сдавали внаем евреям не только землю, но и находящиеся на ней сооружения (мельницы, пивоварни, винокурни, постоялые дворы), а также право сбора пошлин и получали за это гарантированную плату, евреи процветали и их количество быстро росло. Однако система эта была внутренне неустойчива и несправедлива. Помещики, которые зачастую вели расточительный образ жизни вдали от своих поместий, оказывали постоянное давление на евреев, поднимая арендную плату всякий раз, как договор возобновлялся; евреи же, в свою очередь, оказывали давление на крестьян.

На Украине возмущение несправедливостью было особенно сильным, поскольку обе категории угнетателей, католическая шляхта и еврейская прослойка, отличались в религиозном отношении от православного крестьянства. Некоторые из руководителей евреев чувствовали проявляемую по отношению к крестьянам несправедливость и осознавали опасность этого. Собрание раввинов и общинных лидеров, проходившее в 1602 году на Волыни, обратилось к евреям-арендаторам с призывом освобождать крестьян от работы по субботам и еврейским праздникам в качестве жеста доброй воли…

В конце концов, поздней весной 1648 года украинские крестьяне восстали под руководством мелкого шляхтича по имени Богдан Хмельницкий⁴²; на их стороне были также запорожские казаки и крымские татары. Восстание было в первую очередь направлено против польской власти и католической церкви, и среди жертв оказалось много польских шляхтичей и духовенства. Но главный удар пришелся по евреям, с которыми у крестьян было больше всего точек соприкосновения; к тому же в критические моменты поляки всегда бросали своих союзников-евреев во имя собственного спасения. Тысячи евреев из деревень и штетлей кинулись искать спасения в больших укрепленных городах, которые превращались для них в западню. В Тульчине польские войска выдали евреев казакам в обмен на собственную жизнь; в Тернополе гарнизон вообще отказался впустить евреев. В Баре крепость пала, и все евреи были перебиты. Другая бойня произошла в Нароле. В Немирове казаки проникли в крепость, переодевшись поляками, «и они погубили в городе около 6000 душ», согласно еврейским хроникам, «утопив несколько сот в воде, а также подвергнув всякого рода жестоким пыткам». В синагоге они убивали евреев ритуальными ножами⁴³, после чего спалили дом дотла, порвали священные книги и попрали их ногами, а кожаные переплеты использовали для изготовления обуви»⁴⁴.

Как видим, Джонсон ищет оправдания резне, устроенной казаками Хмельницкого, обосновывая ее не столько звериным антисемитизмом последних, сколько политическими и экономическими причинами. Но правда заключается в том, что польские и украинские помещики накладывали на своих крестьян зачастую куда более тяжелый гнет, чем еврейские арендаторы, чувствуя себя, в отличие о последних совершенно безнаказанными. И потому иррациональная ненависть к евреям, демонизация их как носителей иной культуры и иного языка была в данном случае основным стимулом к погромам.

Реальность 1648-1658 гг. была куда страшнее относительно сухого описания Джонсона, и не случайно в польскую историю этот период вошел под названием «Потоп». В еврейском народном сознании события «хмельничины», в частности, 1648 г., запечатлелись как «гзерот тах» (`Господни кары 5408/1648) – эпоха зверской жестокости и бед.

Еврейские хроники того времени рассказывают о том, как «грудных младенцев резали на руках их матерей, разрывая на части, как рыб. Вспарывали животы беременным женщинам, вытаскивали младенца и били им по лицу матери; другим клали в разрезанный живот живую кошку, зашивали его и отрубали руки, чтобы они не могли вынуть кошку» и т.д.

К 1658 году на левом берегу Днепра не осталось ни одного еврея. Таким образом, казаки первыми осуществили на огромном пространстве нацистскую идею «юден фрай» – мира, свободного от евреев. Те, кому удалось (и, возможно, это важная деталь для нашего будущего повествования) были проданы туркам.

На правом берегу Днепра также сохранились лишь горстки уцелевших. Натан Ганновер (1610-1683) в своей хронике «Пучина бездонная» утверждал, что общее число погибших исчислялось сотнями тысяч. Еврейские историки 19 в. (а вслед за ними и другие) буквально приняли утверждение о количестве уничтоженных евреев, зафиксированное свидетелем восстания Н. Ганновером⁴⁵; по его данным, речь шла о сотнях тысяч убитых. Однако спустя почти три столетия историки Ш. Эттингер⁴⁶ и Б. Вейнриб⁴⁷ на основе демографического анализа пришли к выводу, что в 1648–67 гг. погибло, а также умерло от эпидемий и голода от 40 000 до 50 000 евреев, что составляло 20–25% еврейского населения страны. Еще, как минимум пять–десять тысяч бежали или попали в рабство. В то же время польские источники не исключают, что жертвами резни «Хмеля-злодея», как называли евреи Хмельницкого, стало около 100 000 евреев.

Те же евреи, которым посчастливилось выжить, потеряли все имущество и вскоре впали в крайнюю нищету. В поисках заработка часть из них бросилась в различные города Польши, а другие попытались обосноваться в деревнях в качестве трактирщиков, держателей постоялых дворов или бродячих торговцев. Но удар был нанесен не только по материальному благополучию народа, но и – возможно, даже в куда большей степени – по его духу.

Все случившееся требовало своего теологического объяснения. Поначалу казалось, что оно вроде бы появилось – резня 1640-50-х годов была объявлена «муками рождения Мессии». В этот период резко возрос интерес к каббале – еврейскому мистическому учению, но к каббале не теоретической, занятой отвлеченными проблемами Б-жественного устройства мироздания, а практической, то есть кабалистических практик, способных влиять на ход событий в нашем земном мире, вычислить время прихода Мессии и даже ускорить его приход.

На этом фоне среди евреев Украины и Польши особую популярность приобретает фигура Аризаля – Святого Ари, рабби Ицхака Лурии Ашкенази (1534-1572), который, согласно преданиям, мог взглянув на человека, сказать, кем он был в предыдущем воплощении, есть ли на нем какие-либо грехи и предостеречь от тех или иных опрометчивых шагов. Каббала (и, прежде всего, лурианская каббала, относящаяся к классической каббале примерно так же, как физика Эйнштейна к физике Ньютона) начала все шире проникать в наиболее образованные в религиозном плане круги еврейского общества.

Не удивительно, что, когда в 1665 году измирский еврей Шаббтай Цви провозгласил себя Мессией, эта весть с восторгом была принята почти всем еврейским миром. Да и не только еврейским: многие христиане Англии, Германии, Франции, Нидерландов и других стран поверили в миссию Шаббтая Цви и присоединились к его еврейским сторонникам. Тем сильнее было разочарование, когда лжемессия был схвачен и в итоге ради спасения жизни принял ислам.

Но очень скоро выяснилось, что нашлось немало тех, кто по-прежнему считал его Мессией, находил оправдание его переходу в ислам и даже отказывался поверить в факт его смерти, утверждая, что он просто вознесся «к высшему сиянию». Возникновение секты саббатианцев, настаивавших на том, что Шаббтай Цви был, по меньшей мере, предтечей Мессии, отказ сектантов от исполнения многих заповедей иудаизма не мог не вызвать обеспокоенности раввинистических авторитетов, которые самым резким образом выступили как против сектантов, так и распространения каббалистических знаний, на которых во многом было основано мировоззрение лжемессии.

Один из последователей Шаббтая Цви, уроженец Дубно Иегуда Хасид (1660-1700), проповедовавший аскетизм и умерщвление плоти, создал собственную секту «Общество благочестивых» («хасидов») и в 1700 году вместе с 1300 своих сторонников отправился в Палестину. 500 из этих «хасидов» умерли в дороге, а вскоре после прибытия в Иерусалим скончался и Иегуда Хасид. Оставшиеся без духовного вождя сторонники Хасида раскололись: часть присоединилась к другим саббатианским сектам, в Германии и Польше, в часть обратилась в христианство или ислам.

* * *

Таким образом, вступивший в свои права XVIII век не сулил евреям Галиции, Подолии и Волыни ничего хорошего.

На смену казакам Богдана Хмельницкого уже в 1710-х годах пришли гайдамаки (от турецкого haydamak; буквально «угонщик скота», «грабитель»).

«Отряды гайдамаков, – сообщает «Электронная еврейская энциклопедия», – состояли в основном из беглых крепостных, укрывавшихся от своих помещиков в степях Приднепровья. К ним присоединялись городская беднота, обедневшая украинская шляхта, низшее православное духовенство, бежавшие из России старообрядцы и даже отдельные выкресты-евреи.

Гайдамаки считали себя продолжателями дела Б. Хмельницкого и пользовались поддержкой русских властей и православной церкви, но лишь тогда, когда их действия наносили ущерб Польше.

Живя разбоем, гайдамаки нападали на проезжих купцов, на небольшие поселки (главным образом на живших там евреев-арендаторов) и на еврейские местечки, лишенные какой-либо защиты, грабили, насиловали, убивали. В годы подъема движения (1734, 1750, 1768) крупные отряды гайдамаков совершали набеги даже на хорошо укрепленные города, что обычно влекло за собой значительное число жертв среди еврейского населения. Гайдамаки устроили резню евреев в ряде городов в 1738 и 1742 гг. Особой жестокостью отличались погромы в Виннице и Володарке в 1750 г. Но все эти бедствия несравнимы с беспримерной по масштабам всеобщей резней, учиненной гайдамаками в ходе самого крупного их мятежа в 1768 г. в Умани, в результате которой погибло около 20 тыс. жителей (главным образом евреев)»⁴⁸.

Помимо гайдамаков, в Прикарпатье, Закарпатье и, само собой, в Карпатских горах действовали «опришки», которых одни историки называют «партизанами» и «народным повстанческим движением», а другие считают бандами разбойников, состоявшими из разорившихся крестьян и мещан, беглых панских слуг, проворовавшихся кладовщиков и т.п. сброда.

Опришки нападали на имения польской шляхты, еврейских корчмарей и вообще грабили любого, кто в их представлении жил более-менее зажиточно. В 1648-54 гг. они были верными союзниками Богдана Хмельницкого, а в 1730-50-х годах координировали свои действия с гайдамаками, доставляя среди прочего и немало неприятностей евреям Галиции.

К ежедневной тревоге за свою жизнь и жизнь семьи прибавлялась постоянная забота о куске хлеба, поиске источника пропитания, а также средств на уплату различных налогов и обязательных взносов в общественную кассу, которые шли на поддержание общинной жизни, содержание ешив и раввина местечка или города. Безусловно среди евреев того времени были успешные торговцы, шинкари и даже промышленники, но они составляли лишь малую часть в общем море нищеты и беспросветности.

Прямым следствием этого стало не только резкое социальное, но и интеллектуальное расслоение внутри народа. Традиционная, формировавшаяся столетиями система еврейского образования и взаимопомощи еще действовала, но год от года все больше разрушалась.

Прежде почти каждый еврей получал начальное образование в хедере, где изучал иврит, учился молитве и ее законам, а также получал базисные знания по Торе, которые затем пополнял в школе талмуд-тора, и, наконец, хотя бы несколько лет проводил в ешиве, где с головой погружался в Талмуд⁴⁹ и еврейский законодательный кодекс «Шульхан арух»⁵⁰. В результате почти все мужское еврейское население этих областей было достаточно сведущим в текстах Священного писания и различных религиозных вопросах. Однако в конце XVII – начале XVIII века многие общины уже не могли позволить себе содержать всех желающих учиться в ешивах, да и нищета принуждала детей как можно раньше начинать помогать семье, так что для подавляющего большинства евреев учебой в хедере все и ограничилось. Само качество обучения в этих школах также значительно снизилось, так что ее выпускник хотя имел общее представление о Торе (в основном, в пересказе на идиш), умел читать молитвы, но вот для понимания самого смысла этих молитв ему зачастую не хватало знания иврита, или, как его называли ашкеназские евреи, «ляшон койдеша» (букв. «святого языка») – языка оригинала.

Тем временем ешивы продолжали существовать, и те, кому посчастливилось попасть туда на учебу, продолжали изучать Талмуд и вести ожесточенные схоластические споры зачастую на отвлеченные, не имеющие никакого отношения к реальной жизни вопросы.

Перед учениками ешив открывались два пути. Так как знатоки Торы и Закона очень ценились в народе, и многие богатые евреи хотели заполучить их в зятья, то у них была возможность выгодно жениться, взять Б-гатое приданное, и затем попробовать себя на деловом поприще. Второй путь состоял в возможности стать преподавателем ешивы или получить звание раввина и занять пост раввина местечка, жить на содержании у его жителей, разбирая по законам Торы их тяжбы между собой и отвечая на вопросы, связанные с соблюдением различных заповедей.

Но в любом случае между раввинами-талмудистами⁵¹ и остальным еврейским населением образовалась огромная и год от года все возраставшая пропасть. Сидя в своих ешивах, отдавая все время учебе и ученых спорах, они зачастую просто не представляли, как живет основная еврейская масса, в чем заключается ее чаяния и заботы. Зато, считая себя духовной и интеллектуальной элитой еврейского общества, они с презрением относились к простым, малообразованным евреям, презрительно называя их так, как это было принято, во времена еврейских мудрецов – «а ха-арец», «народ земли», «люди от сохи».

Между тем, в этой самой еврейской массе все больше нарастало отчаяние и разочарование; отсутствие систематического еврейского образования стала заменять стихийная тяга к мистике, ко всему таинственному, вера в чудеса и различные суеверия.

А потому не стоит удивляться, что в этот период появляется множество бродячих целителей и чудотворцев, которых принято было называть «Бааль-Шемами», что можно дословно перевести как «обладатель Имени».

Как считалось, «Бааль-Шемы» обладали знанием тайных Имен Всевышнего, а также других кабалистических тайн, и с их помощью могли творить чудеса и исцелять больных – как силой каббалы, так и с помощью различных средств народной медицины. Бааль-шемы пользовали пациентов различными снадобьями, изготовленными из растений, минералов и веществ животного происхождения, в сочетании с молитвами, заклинаниями и амулетами («камеями», «сгуллот») с кабалистическими знаками.

Иногда к величанию «Бааль-Шем», как и к имени героя этой книги добавлялось слово «тов» («добро»), и тогда он становился «Бааль-Шем-Товом».

Это словосочетание отнюдь не означает «Обладатель Доброго Имени», как часто переводят, имея в виду «доброе имя» в общепринятом понимании. Правильнее, было бы его перевести как «знающий самые тайные, самые сильные Имена Всевышнего», дающие ключи к сокровенным «залам» («чертогам) Высших миров и уже через эти миры влиять на происходящее в нашем мире, меняя естественный порядок вещей и творя то, что людьми воспринимается как чудо – исцеляя тяжело больных и предотвращая другие беды.

И вот таких бааль-шем-товов наряду с «просто» бааль-шемами было уже куда меньше, но они были. До нас дошли имена Эльханана Бааль-Шем-Това (умер в 1651 г.); Биньямина из Кротошина, называвшего себя Бааль-Шем-Товом в своей книге «Шем-Тов катан» (1706), и Иоэля Бааль-Шем-Това, который, как и основатель хасидизма Исраэль бен Элиэзер, подписывался акронимом Бешт.

Одновременно бааль-шемы нередко были и главными пропагандистами, и распространителями кабалы. Вот, к примеру, что сообщает «Книга воспоминаний Любавичского ребе» об одном из самых известных Бааль-Шемов XVII столетия – рабби Йоэле из Замостья, бывшего учеником рабби Элиягу Бааль-Шема:

«Несмотря на борьбу р. Пинхас-Зелига, гаона из Шпейера, против Бааль-Шема из Вирмайзы (Вормса – П.Л.), запрета, наложенного им на изучение каббалы и Зоара, и требования, чтобы р. Элияу оставил Вирмайзу в Германии, остался Бааль-Шем на месте и продолжал свою работу по распространению мистической науки каббалы. Число его учеников росло и учение каббалы распространилось все больше и больше. Те его ученики, которые не могли заниматься каббалой открыто, занимались ею тайно. Уже одно это дало толчок к тому, чтобы ученики Бааль-Шема под наблюдением своего учителя объединились в особую группу, организованную по определенному плану. В соответствии с твёрдыми указаниями их учителя странничали ученики эти из города в город и из страны в страну, распространяя новое учение Бааль-Шема и его своеобразный путь служения Творцу.

Таким образом, появилось и распространилось в Б-гемии и в Польше учение каббалы благодаря ученикам р. Элияу Бааль-Шема.

Тридцать лет прожил р. Элияу в Вирмайзе, где у него была своя ешива, учениками которой были знаменитые гаоним⁵². В 5384 или 5388 году (1624 или 1628 г.) оставил р. Элияу Вирмайзу и поселился в Праге, куда он перенес и свою ешиву»⁵³.

Еще один из современников Бешта, рабби Шмуэль-Яаков-Хаим Фальк (ок. 1710-1782) вошел в историю как «Бааль Шем из Лондона» или «доктор Фальк». Его судьба в чем-то перекликается с судьбой героя этой книги: как и Бешт, Бааль-Шем из Лондона был выдающимся кабалистом; он тоже родился в Речи Посполита, занимался практической кабалой, и дело дошло до того, что польские власти приговорили его в качестве «колдуна» к сожжению на костре. В результате рабби Фальку пришлось бежать, и около 1742 года (через два года после того, как Бешт поселился в Меджибоже) он оказался в Англии. Так же, как и Бешт, рабби Фальк исцелял больных и избавлял попавших в беду с помощью камей (кабалистических амулетов) и в расцвете своей славы он был близок ко двору. Члены королевской семьи и знатнейшие сановники, следуя моде, приходили к доктору Фальку за советом и руководством в делах.

Бешт и рабби Фальк не были знакомы; «Бааль-Шем из Лондона» не упоминается ни в одном из рассказов о Беште, но ирония истории заключается в том, что тот портрет, который считают портретом Бешта и который публикуется во многих книгах о нем, на самом деле является портретом р. Шмуэля-Яакова-Хаима Фалька, написанным художником Джоном Копли. Как на самом деле выглядел Бааль-Шем-Тов нам неизвестно, и, скорее всего, его портрет никогда не был написан.

* * *

Еще одной приметой того места и времени, в которые нам предстоит погрузиться были нистары (букв. «тайные, сокрытые»). Как правило, это были выдающиеся знатоки Торы и Каббалы, способные на равных противостоять в споре любому раввину, но надевавшие на себя маску обычного «а ха-арец» и поселявшиеся в том или ином местечке для того, чтобы поднять дух его жителей и исподволь, незаметно помочь им наладить жизнь, а также защитить их от гайдамаков и других врагов с помощью своих тайных знаний.

Как только жители местечка начинали догадываться, что их новый сосед является мудрецом и нистаром, нистар исчезал, но только для того, чтобы вскоре появиться в другом местечке и продолжить там свою миссию.

Судя по дошедшим до нас множеству легенд, а также различным еврейским источникам, движение нистаров представляло собой своего рода орден⁵⁴, членам которого были связаны общей целью служения своему народу и придерживались единых правил поведения. Орден, видимо, обладал и четкой организационной структурой: время от времени его члены собирались как для совместной учебы, так и выработки плана дальнейших действий и получения указаний, кто в какое место должен направиться, и на что (или на кого) ему следует обратить особое внимание.

Параллельно с нистарами (возможно, речь идет об одних и тех же людях) в местечках существовали небольшие кружки знатоков Торы, увлеченных изучением каббалы и называвших себя «хасидами» – «благочестивыми». Термин этот уходит в глубокую древность, часто встречается в Талмуде, и означает еврея, отличающегося особым усердием в соблюдении как ритуальных, так и этических заповедей иудаизма, а также беззаветной верой во Всевышнего и в то, что при необходимости Он сотворит для праведника любое чудо.

Последним из хасидов и людей (благочестивого) действия Мишна называет р. Ханину бен Доса, жившего в эпоху Второго храма. Позднее, в эпоху таннаев, обязательным атрибутом хасида стало считаться глубокое знание Торы и Талмуда. Так, Гиллель говорил, что невежда не может быть хасидом (Авот 2:5) и без изучения и знания Торы нет благочестия.

Те хасиды, о которых идет речь, жившие в Подолии XVIII столетия, как уже было сказано, вели аскетический образ жизни и уделяли большое значение силе искренности молитвы, изучению каббалы и соблюдению еврейских диетарных законов – кашрута. При том, что они ограничивали себя в употреблении мяса, для них было крайне важно, чтобы забой скота и его осмотр были произведен в соответствии с самыми строгими требованиями еврейского закона. Поэтому для них было крайне важно, чтобы обслуживавший местечко резник был человеком как можно более Б-гобоязненным, но даже если он таковым считался, они постоянно проверяли его работу, следя за тем, чтобы его нож был безупречно заточен (в противном случае забой не считается кошерным) и за всеми другими аспектами его работы.

Моше Росман, чтобы отделить этих хасидов от последователей Бешта, предложил называть их «старыми (или «прежними») хасидами». Росман также не исключает, что Бешт и сам поначалу был их частью, воспринял многое из их взглядов, и первыми его сподвижниками, как, впрочем, первыми противниками как раз и стали «старые хасиды». Главный поворот, совершенный Бештом при переходе от «старого» хасидизма к «новому» заключался, по Росману, в первую очередь в отказе от аскетизма, выдерживании бесконечных постов и наложении на себя других физических ограничений, а также в переключении акцента в изучении Торы и служении Всевышнему с интеллектуального на эмоциональный⁵⁵.

Как бы то ни было, «старые хасиды» были детьми своего времени, продуктом своей среды, и по мироощущению мало чем отличались от остальных евреев.

Это время и эта среда и породила основоположника хасидизма рабби Исроэля Бааль-Шем-Това, а затем и сам хасидизм, ставший тем самым свежим ветром, который оживил жизнь евреев Восточной Европы.

Глава 2. Рождение героя

Существует, как минимум, две легенды, связанные с событиями, предшествовавшими рождению Исраэля Бааль-Шем-Това, и было бы странно, если бы это было не так. В то же время имена его родителей и место (по меньшей мере, регион) их жительства сомнений не вызывает.

Согласно первой легенде, изложенной в книге «Шивхей Бешт», родители будущего революционера в иудаизме жили в Валахии⁵⁶, недалеко от побережья. Когда на местечко напали некие «разбойники», отец Бешта р. Элиэзер попал в плен, а его мать Сара сумела убежать в близлежащий город.

Захватившие р. Элиэзера разбойники привезли его «в страну дальнюю, в местность, где не было евреев, и он стал верой и правдой служить своему хозяину, и обрел в его глазах милость, и тот поставил его над всем домом своим». После этого р. Элиэзер попросил хозяина дать ему возможность соблюдать субботу, и тот, как это ни странно звучит, разрешил. В какой-то момент у р. Элиэзера возникла мысль воспользоваться предоставленными ему вольностями и сбежать на родину, однако ему было явлено ночное видение с сообщением о том, что по воле Всевышнего он должен оставаться в стране своего пленения.

Затем хозяин р. Элиэзера подарил его своему другу-генералу, возложившего на него только одну службу – по возвращению генерала домой он должен был по обычаю той страны выходить с чашей воды и омывать ему ноги. Остальное время р. Элиэзер был свободен и мог посвящать всего себя изучению Торы.

Тем временем в стране началась война, царь потребовал от генерала представить ему конкретные советы по тактике и стратегии ее ведения, а когда разработанный последним план ведения войны, ему не понравился, то пришел в ярость. Дело явно запахло не просто царской немилостью, а чем-то куда более страшным. Крайне опечаленный генерал вернулся домой, отказался омывать ноги, и сразу же пошел спать. Будучи верным слугой, р. Элиэзер попытался расспросить его о том, что произошло. Тот долго отказывался, даже в какой-то момент рассердился на раба-еврея, но затем все же поделился своей тревогой и опасениями.

«И сказал он господину своему: «Разве не от Б-га разгадки? Ибо Г-сподь – муж брани. Я буду поститься некоторое время и попрошу благословенного Б-га о тайне сей, ибо он открывает тайное». Вопросил он ответа, и были явлены ему в сновидении все подробности войны, как надлежит поступать во всех случаях и все с должными объяснениями. Наутро пришел он к господину и рассказал ему Божьем совете, возвещенном с небес»⁵⁷.

Генерал поспешил с этим советом к царю, и естественно выдал план, представленный ему р. Элиэзером за свой собственный.

Но, судя по всему, царь был невысокого мнения об уме своего военачальника. Выслушав совет, он понял, что тот не мог самостоятельно до него додуматься, и заподозрил, что данный совет был дан ему либо от Б-га, либо, наоборот, он получил его путем сообщения с нечистыми силами. Но так как особой праведностью и близостью к Б-гу генерал не отличался, то второе было куда вероятнее, чем первое.

Таким образом, генерал был заподозрен в колдовстве, и попал из огня в полымя, причем едва ли не в буквальном смысле этого слова. После этого ему не оставалось ничего другого, как рассказать царю о своем мудром слуге.

Любопытно, что после такой истории царь этим слугой никак не заинтересовался, и в результате начавшейся войны р. Элиэзер оказался простым матросом на корабле. Тем временем царь двинул свой флот на завоевание некой небольшой крепости, будучи уверенным, что возьмет ее без всякого труда. Однако р. Элиэзеру открылось в сновидении, что на всех подступах крепости с моря под водой скрыты железные столбы, наткнувшись на которые, корабли перевернутся. А значит, брать крепость надо с суши, и в том же сне ему было разъяснено, как подойти к городу по тайным тропам.

Наутро флот начал готовиться к штурму города, но простой матрос р. Элиэзер стал добиваться срочной аудиенции у царя, а добившись, рассказал царю о том, что ему было открыто свыше, и для проверки правдивости своих слов посоветовал отправить для начала к крепости приговоренных к смерти, и посмотреть, что с ними станет. После того, как судно с каторжниками погибло, царь принял план р. Элиэзера, захватил крепость, а затем в благодарность и, поняв, что имеет дело с непростым человеком, назначил его командующим флотом.

Однако новая должность не прельстила р. Элиэзера. Его душа тянулась на родину, к оставленной там супруге Саре. Он снова замыслил побег, однако его вновь предупредили свыше, что время для этого еще не пришло. Тем временем главнокомандующий царской армией скончался, и царь назначил на его место р. Элиэзера, а также женил его на вдове генерала.

После того, как р. Элиэзер отказался дотронуться до супруги, та стала допытываться о причинах такого его поведения. В ответ р. Элиэзер признался, что он уже женат и является евреем, а евреям в той стране жить было категорически запрещено. Услышав это, женщина растрогалась, и «тотчас же отправила его в землю со множеством серебра и золота». Однако в пути на него напали разбойники, отобрали все богатство, так что домой он вернулся с пустыми руками.

«И когда он был в пути, – продолжает «Шивхей Бешт», – открылся ему Элиягу-пророк – будь он упомянут к добру! – и сказал ему: «В награду за все родится у тебя сын, который просветлит очи Израиля, и на нем сбудется реченное: Израиль, которым украшусь Я». И пришел он в дом свой…»⁵⁸

По возвращении домой р. Элиэзер воссоединился с женой, которая все эти годы бедствовала и зарабатывала, помогая женщинам при родах. И хотя обоим было к тому времени около ста лет, то есть они явно миновали детородный возраст, спустя положенное время предсказание пророка Элиягу сбылось, и у них родился сын, которого назвали Исроэлем (Израилем).

«И сказал Бешт, что привлечь его душу можно было только после того, как иссякло в них плотское желание»⁵⁹.

Согласно другому преданию, р. Элиэзер и его супруга Сара были богатыми людьми, щедро помогавшими беднякам, но, несмотря на их праведность, Всевышний долго не давал им детей. И лишь, когда им было уже под 100 лет, в их дом под видом простого странника заглянул сам пророк Элиягу⁶⁰, и после оказанного ему радушного приема, предрек, что вскоре у них родится сын, которому суждено стать новой путеводной звездой для всего еврейского народа – что и исполнилось.

Понятно, что оба предания несут в себе элементы традиционного еврейского фольклора; оба они призваны обосновать «неслучайность» рождения Бешта, изначально предназначенного для некой великой миссии. Но вместе с тем из обоих преданий вполне можно выделить элементы, которые с большой степень вероятности отражают истинную историю.

Крайне важно, что родиной родителей Бешта в обеих легендах называется Валахия, то есть территории Валашского княжества, располагавшегося на территории современной Румынии и включавшего в себя левобережную долину Среднего и Нижнего Дуная с притоками и значительная часть Карпатского горного массива. Евреи жили в этих местах, начиная с 1 в. н.э.; основным их занятием была торговля, и, как и везде, относительно спокойные периоды их существования сменялись временами гонений и тягот.

С 16 века почти вся территория Валахии оказалась под властью Османской империи, но в 1650-1653 гг. казаки Богдана Хмельницкого добрались и до этих мест, устроив массовые убийства и погромы, в ходе которых захватывали в плен евреев, а затем продавали их в качестве рабов туркам. Последние в свою очередь предлагали турецким евреям выкупить своих соплеменников, что те и делали, тратя на эти цели немалые деньги.

В связи с этим не такой уж невероятной представляется история, в рамках которой в ходе очередного налета казаков или татар богатый еврейский торговец Элиэзер мог потерять все свое состояние и попасть в плен, а его чудом спасшаяся жена, оставшись соломенной вдовой (агуной), уже не могла выйти замуж за кого-либо другого.

Вместе с тем маловероятно, чтобы р. Элиэзер мог попасть в рабство в какую-либо другую страну, кроме Османской империи, территория которой к тому времени простиралась на часть Западной и значительную часть Восточной Европы, а также на Ближний Восток, Закавказье и часть Африки, включая Алжир.

Работорговля в тот период была весьма распространенным делом, и потому судьба могла забросить плененного еврея куда угодно, в том числе и за тысячи километров от родного дома. Но вот история его рабства явно перекликается с рассказом Торы об Иосифе, его возвышении в доме Потифара, его умении разгадывать сны и даже фраза «Разве не у Б-га разгадка» взята именно оттуда.

В то же время рассказ о войне на море невольно вызывает в памяти турецко-венецианскую войну 1684-1699 гг., и, возможно, это и есть тот период, в который р. Элиэзер находился в плену и из которого он в конце концов тем или иным образом сумел бежать, и снова воссоединиться с женой.

Шимон Дубнов выдвигает версию, по которой возвращение отца Бешта домой из плена связано с Карловицким мирным договором, заключенным 26 января 1699 года между Австрией, Речью Посполитой и Венецианской республикой с одной стороны, и Оттоманской империей с другой. По условиям этого договора Польша вернула себе потерянные в 1672 году Подолье и другие земли Правобережной Украины, и именно между 1672-99 гг. р. Элиэзер и мог оказаться в плену вместе с другими евреями.

Известно немало случаев, когда турецкие евреи выкупали таких пленников и помогали им добраться до родины. Да и Ваад четырех земель – центральный орган еврейского общинного самоуправления Речи Посполита, действовавший до 1764 года, собирал немалые пожертвования на выполнение заповеди «пидьон швуим» – выкуп пленных.

Но если освобождение отца Бешта совпало по времени с Карловицким миром, то это позволяет отнести рождение Бааль-Шем-Това к 1700 году, что, как мы увидим ниже, несколько противоречит хасидским источникам.

Для нас же важно, что из первой легенды следует, что р. Элиэзер был явно очень образованным по еврейским понятиям того времени человеком. Причем сведущим не только в Торе и Талмуде, но и в каббале, причем в каббале практической – вспомним, что он владеет техникой получать через сон ответы на интересующие его вопросы, в том числе, касающиеся и судеб целых государств. Не исключено, больше того, очень вероятно, что он мог быть членом ордена нистаров, и это обстоятельство чрезвычайно важно для нашего дальнейшего повествования.

Вторая версия рождения Бешта также чрезвычайно перекликается с историями из ТАНАХа и различных устных преданий о предсказанных рождениях тех, кому предстояло сыграть особую роль в истории еврейского народа. Достаточно вспомнить историю прихода ангелов к Аврааму, чтобы сообщить ему о будущем рождении сына от праматери Сары или историю рождения Шимшона (Самсона).

Но больше всего данная версия напоминает историю рождения Аризаля⁶¹. Согласно канонической биографии Аризаля, его отца р. Шломо Лурия Ашкенази долго не было детей. Однажды р. Шломо допоздна засиделся над Торой в синагоге, и в результате остался в ней совсем один – все остальные давно разошлись по домам. Тем не менее, р. Шломо решил еще немного поучиться, а заодно снова обратился со страстной молитвой к Творцу с просьбой послать ему и жене сына. Неожиданно дверь синагоги распахнулась, и в нее вошел старец, лицо которого озаряло сияние.

«Я – пророк Элиягу! – сказал старец. – Я послан известить тебя, что твоя просьба услышана и будет исполнена. В ближайшее время у тебя родится праведный и святой сын, которому будут открыты величайшие тайны Торы и имя которого обойдет весь мир»⁶².

В рассказе о Беште, его Б-гатый отец р. Элиэзер сидит вместе с гостями за субботним столом, и вдруг раздается стук в дверь, и в дом входит белобородый путник с котомкой за плечами. Так как суббота уже вошла в свои права, то незваный гость своей котомкой явно нарушает запрет на переноску вещей в субботу, и это начинает вызывать возмущение собравшихся. Однако р. Элиэзер не обращает внимания на эту реакцию, а радушно усаживает его за стол, а затем и устраивает на ночлег.

После исхода субботы странник открывает р, Элиэзеру, что он и есть пророк Элиягу, и говорит: «Ты выдержал испытание. Мне приказано передать, что в награду за твое гостеприимство у тебя родится сын. Когда ему исполнится два с половиной года, передай ему от меня вот что…» Далее гость прошептал хозяину несколько слов – и исчез.

В другом варианте Элиэзер и Сара встречали субботу вдвоем, за стол, к ним постучал нищий – грязный, в лохмотьях, с котомкой за плечами. Однако старики приняли незнакомца с дорогой душой, не обращая внимания на его внешний вид и одежду, и без всякого осуждения, хотя странник с котомкой явно нарушил закон. Ну, а прощаясь, пророк Элиягу открылся и предсказал, что в следующем году они уже не будут одиноки так, как сейчас, поскольку у них родится сын, которому предстоит стать одним из светочей народа Израиля.

В одной из еще более расцвеченной народной фантазией версии этого предания говорит, что р. Элиэзер славился на всю округу своим гостеприимством; тем, что сам выходил на дорогу и зазывал к себе в гости на субботу бедных путников. Но Сатан, как и во многих других историях, обвинил р. Элиэзера в лицемерии, и предложил его испытать: действительно ли он будет готов принять люБ-го странника – в том числе и того, чей внешний облик отталкивает от себя, и кто нарушает заповеди. И потому пророк Элиягу является к р. Элиэзеру под видом грязного, вызывающего отвращение нищего, да еще и заявляется едва ли не в полдень в субботу, то есть грубо нарушает закон о субботнем покое. И тем не менее, р. Элиэзер радушно его принимает и не произносит ни слова упрека в связи с нарушением.

В этом рассказе при желании можно усмотреть глубинную суть хасидизма с его проповедью терпимого отношения к грешникам и убеждения, что нет греха, который невозможно было бы исправить.

Но в любом случае, согласитесь, параллель (хотя и с вариациями) между рассказами об истории рождения двух великих сыновей еврейского народа просматривается довольно четкая.

И она не случайна: подобные параллели между биографиями Бешта и Аризаля возникают постоянно, и не исключено, что сам Бешт намеренно строил свою жизнь так, чтобы она вызвала ассоциации с жизненным путем р. Ицхака Лурии Ашкенази, на которого он старался равняться, а некоторые параллели, возможно, были «по экспоненте» рождены его верными последователями. Стоит также заметить, что сама книга «Шивхей Бешт» была составлена по образцу книг «Шивхей Гаари» («Восхваления Ари») и «Шивхей рабби Хаим Виталь» («Восхваления рабби Хаиму Виталю⁶³»).

Что же касается того, что Бааль-Шем-Тов родился, когда его родителям было «около ста лет», то так как их точный возраст не указан, то речь, видимо, идет об эвфемизме, обозначающем глубокую старость. Которая, заметим, по понятиям той эпохи наступала гораздо раньше, чем в наши дни.

Но и в этом мотиве нет ничего нового: вспомним, что, согласно Торе, Ицхак рождается, когда его отцу Аврааму было 100 лет, а матери Саре – 90. В весьма немолодом возрасте находились и родители Шимшона Маноах и Цлельпонит, а также отец будущего царя Давида Ишай и его мать Ницевет. Далеко не молоды (по понятиям своего времени), как следует их вышесказанного, были и родители Аризаля.

Рождение ребенка в преклонном возрасте, когда детородная функция и плотские желание вроде должны угаснуть, призвано, таким образом, еще раз подчеркнуть, что речь идет об особом Божественном вмешательстве и сам ребенок предназначен для великой миссии.

* * *

О величии Бешта, а точнее, о том, какая великая душа жила в нем и для сколь великих дел он был предназначен, свидетельствует и письмо, которое незадолго до своей кончины, согласно хасидским источникам, направил ему бывший глава ордена нистаров р. Адам Бааль-Шем, с которым нам еще предстоит не раз встретиться на страницах этой книги.

При всех сомнениях в его достоверности, это письмо считается важной страницей в истории раннего хасидизма и заслуживает того, чтобы привести его целиком:

«Уважаемому нистару, которому раскрываются все тайны, рабби Исраэлю, сыну рабби Элиэзера.

Хотя мы и не знакомы, но из одного колодца черпали мы (мудрость). Один рав и один учитель у нас. Твой учитель – это мой учитель, и он раскрыл мне, что твоей рукой будут исправлены и наполнены все Разбитые Сосуды, и твоей рукой они будут вознесены и подняты в Источник, из которого происходят.

Поэтому нашел я силы в себе раскрыть тебе две страшные истории, одной из которых я сам был свидетелем, а вторую слышал от нашего святого учителя.

Я слышал от нашего святого учителя следующее:

В 5333 году (1573 г.) жил в святом городе Цфате еврей, который мог только молиться, не более, но был он непорочным в делах его и выполнял заповеди так, чтобы об этом никто не знал, кроме Всевышнего.

Однажды ночью, когда он читал полуночную молитву "Тикун Хацот", он вдруг услышал, что в дверь к нему стучат. Он спросил: "Кто там?" Стучавший ответил, что это пророк Элиягу. Он впустил его внутрь.

Как только вошел к нему в дом, стало светло во всех уголках, и стало так весело и радостно, что дети начали танцевать в своих люльках. Говорит этот еврей ему: «Садитесь, Ребе!». Он сел, и сказал следующее: "Я пришел к тебе, чтобы раскрыть тебе год прихода Машиаха, но для этого ты должен рассказать мне, что такого ты сделал в день твоей бар-мицвы, что с тех пор Свыше постановили, что ты должен удостоиться открытия моего лица и что я должен раскрыть тебе скрытые тайны?"

Отвечает ему этот еврей: "То, что я сделал, я сделал только ради Всевышнего, и как же я могу это раскрыть кому-либо, кроме самого Всевышнего? А если не захочет Ваша Святость из-за этого раскрыть мне великие тайны – не нужно. Я получил от моих предков поучение, что, творя добро, еврей должен стремиться, как можно лучше скрывать это от людей, но делать это лишь ради Творца».

И внезапно пророк Элиягу скрылся от него. А в Небесах поднялся великий шум от простоты и цельности, проявленной этим человеком, не ответившим на расспросы пророка, а делающим все лишь во имя Небес. И было решено с согласия Высшего Суда, что Элиягу должен снова ему раскрыться, и должен учить его Торе и раскрыть ему скрытые тайны. И так это и было: пророк Элиягу ему раскрылся и обучал его и раскрыл ему многие тайны Торы. И он стал исключительным в своем поколении, но никто не знал о его святости и величии.

И был день в старости его, когда он ушел из этого мира. Наверху ему отвели место в чертоге, где находятся наши святые отцы, но ангелы-защитники подняли шум, что ему положена большая награда.

Поскольку он был великий праведник, и скрывал себя от людей настолько, что никто о нем не знал, но делал все исключительно лишь во имя Неба, то ему полагается очень большая награда.

И Высший Суд постановил, что, поскольку мир не удостоился услышать Тору из его уст, то его святая душа должна снова прийти в нижний мир. И Свыше ее должны принудить раскрыться, и должен явиться через эту душу новый путь служения в мире, и наполнится земля знанием, чтобы приблизить приход Машиаха. Так и было. Душа снова спустилась в этот мир, и с Неба принудят ее раскрыться без всякой отговорки.

И сейчас я раскрываю тебе от имени нашего святого учителя, что ты и есть эта святая душа и пришел в этот мир второй раз, чтобы освежить и очистить мир духом чистоты и духом святости. И в скором времени ты должен раскрыться и излить новый свет в сердце каждого и через тебя освятится имя Небес и приблизится Избавление в скором времени в наши дни. Омейн.

Слова любящего его всей душой друга, который с ним не знаком. Желающий ему мира Адам Бааль-Шем из Ропшиц⁶⁴»⁶⁵.

Сам Бешт не раз говорил ученикам, что он является воплощением великого главы талмудических академий в Помбедите и Суре р. Саадьи Гаона (882-942), и некоторые видели, как он усердно изучал книги р. Саадьи. В предании же о приближении к хасидизму р. Нахмана из Косова⁶⁶ говорится, что Бешт происходил от души царя Давида.

Мартин Бубер приводит еще одно замечательное хасидское предание, согласно которому, когда все души пребывали в душе первого человека Адама, в час, когда он стоял у Древа Познания, душа Бааль-Шем-Това ускользнула оттуда и не вкусила от плода Древа, то есть на ней, в отличие от душ всех остальных смертных не было печати первородного греха.

Приводит он и еще одно любопытное апокрифическое предание, отражающее то благоговение, с которым хасиды относятся к личности Бешта:

«Говорят, что душа равви Израэля бен-Елиезера отказывалась нисходить в этот низший мир, потому что страшилась огненных змиев, мерцающих в каждом поколении людей, и опасалась, что от их воздействия бодрость ее ослабнет и в конце концов она потеряет это качество. Поэтому душе равви была дана охрана из шестидесяти героев, подобных тем шестидесяти, что стояли у ложа царя Соломона, охраняя его от ужасов ночи. Эти шестьдесят героев, которые должны были оберегать душу равви, шестьдесят душ цадиким, учеников Баал Шема»⁶⁷.

Надо заметить, что ни один достоверный источник не утверждает, что в т.н. «священное товарищество», в которое входили ближайшие ученики и соратники Бешта составляло ровно шестьдесят человек. Впрочем, нам еще предстоит вернуться к этому вопросу в главе «Бешт и рыцари его круглого стола».

* * *

Местом своего рождения сам Бешт называл местечко Окоп⁶⁸. «Тем не менее насчет географического положения местечка имеются разногласия, – пишет Эли Визель. – Дубнов полагает, что оно находится неподалеку от Каменца, Балабан⁶⁹ переносит его на берега Днепра, а Шехтер – на Буковину. Что же касается Малера, то он вообще помещает его в Галиции. Выходит, Бааль-Шем даже географию умудрился превратить в загадку»⁷⁰.

Вероятнее всего, Бешт и в самом деле родился в местечке Окоп, которое на момент его рождения называлось Окоп горы святой Троицы, и представляло собой крепость, построенную поляками близ Каменеца, на перешейке между Днестром и Збручем, всего в 5 км от другого, не менее важного, чем Каменец, города того времени – Жванеца. Права местечка Окоп получил в 1700 году (то есть либо в год рождения Бешта, либо, когда ему уже было два год). О численности еврейского населения крепости неизвестно, но, судя по всему, оно было довольно значительным, хотя процветающим местом Окоп назвать было сложно.

Подобно тому, как существуют две истории рождения Бааль-Шем-Това, есть и две даты его рождения.

Точнее, день его рождения известен предельно точно: он родился 18-ого числа летнего месяца Элуля. В этот же день родился и основоположник движения ХАБАД р. Шнеур-Залман Шнеерсон, и потому в ХАБАДе день 18 Элуля отмечается как двойной праздник.

Но вот с годом его рождения ясности нет: если хасидские источники называют в качестве такового 5458 год по еврейскому календарю (1698), то другие 5460 (1760). «Как будто это важно!» – восклицает по данному поводу Эли Визель⁷¹.

Впрочем, это лишь доказывает, насколько далеко Визель отошел от хасидской традиции, так как такие столпы хасидизма как р. Менахем-Мендл из Витебска⁷², р. Яаков Городкер и др. в самой дате рождения и продолжительности жизни Бешта усматривали огромный мистический смысл.

Дело в том, что само число «18» (יח, читается как «йуд-хей») издавна считается в иудаизме особо знаковым, «счастливым», так как из цифры יח при перестановке букв получается слово חי (читается как «хай») – «живой», и таким образом уже в дате рождения Бешта была заложена будущая долгая жизнь его учения и его важность для привнесения новых жизненных сил в еврейский народ и его служение Всевышнему.

Что касается года, то 5458 год по еврейскому календарю обозначается как ה'תנ"ח. Или кратко как תנ"ח . Тот, кто хотя бы поверхностно знаком с ивритом, легко заметит, что название года читается как «ТАНАХ», то есть совпадает с названием корпуса Священного писания, представляющего собой аббревиатуру книг «Тора» (Хумаш, «Пяткнижие Моисеево»), «Невиим» («Пророки») и «Ктувим» («Писания»).

В хасидской традиции «תנ"ח» рассматривается как аббревиатура выражения «нейха ле эльоним и нейха ле тахтоним», то есть в год, в котором, благодаря рождению Бешта, ликовали как в высших духовных мирах, так и в нашем, «нижнем» мире, ибо ему суждено было в значительной степени наладить связь между этими мирами. Однако путем перестановки букв из слова תנ"ח образуются слова חתן («хатан») и נחת («нахат»). Значение слова «хатан» («жених») в иврите гораздо шире, чем в русском языке – под ним понимают виновника любого торжества, и, скажем, того, кто первым приглашают в новом году к чтению Торы называют «хатан Тора» – «жених Торы». И выходит, что это слово вполне подходит к Бешту – как к человеку, который в значительной степени обновил понимание Торы и был по-своему повенчан с Б-гом, Торой и еврейским народом одновременно. Ну, а слово «нахат» («счастье») можно понять в том смысле, что с рождением Бешта была как бы подведена черта под временем жестоких страданий и в жизни евреев наступила новая эпоха. Некоторые даже добавляют, что именно с Бешта началась эпоха приближения Машиаха (Мессии), когда его шаги стали все отчетливее слышаться в мире.В самом факте, что Бешт прожил 62 года (то есть родился именно в 5458 (а не в 5460) году хасидская традиция тоже усматривает тайный смысл. С этой точки зрения его жизнь делится на три периода, длительность каждого из которых тоже далеко не случайна. 26 первых лет он прожил как обычный (или почти обычный) человек. 10 последующих лет он был нистаром, то есть великим знатоком Торы и кабалы, умеющим читать в душах людей и менять их судьбы и ход событий, но сохранявший это в тайне от большинства людей, а затем «открылся», стал духовным лидером своего поколения и прожил в этом качестве еще 26 лет.Остается лишь напомнить, что число «26» представляет собой гиматрию (числовое значение) Тетраграмотона – четырехбуквенного непроизносимого имени Б-га, а число «10» почти у каждого, даже далекого от религии человека вызывает ассоциацию с 10 заповедями Творца.Наконец, имя Исраэль (или в идишском произношении, Исроэль), которое было дано Бешту, тоже не было случайным. Рабби Пинхас из Кореца был убежден, что это имя абсолютно соответствовало миссии Бешта.Накануне рождения Бааль-Шем-Това, объяснял он, еврейский народ был погружен в глубокий сон, являющийся последней ступенькой к смерти (сегодня это состояние назвали бы «комой»). Очень часто для того, чтобы вывести человека из такого сна, надо подойти к нему и прошептать на ухо его имя – и это напоминание, как его зовут, действует лучше всех других средств. Вот так же и к спящему народу Израиля, пояснял р. Пинхас из Кореца, следовало осторожно подойти и прошептать его имя – «Исраэль». Таким образом, уже самим своим звучанием имя Бешта будило народ⁷³. Но до того, как произойдет это пробуждение, до того, как он откроется и приступит к той деятельности, к которой был предназначен, Исроэлю Бааль-Шем-Тову предстояло вырасти и немало пережить в жизни.Глава 3. Чудо-ребенок из ОкопаМы крайне мало, а точнее, почти ничего не знаем о раннем детстве Бешта. Сохранилось лишь несколько преданий, связанных с этим периодом его жизни. Одно из них дошло до нас от внука Бешта р. Моше-Хаима-Эфраима из Сиделкова. «Я слышал из его уст, – пишет он в своей книге «Дегель маханэ Эфраим», – что его отец брал его на руки молча, как Моше, учитель наш, мир с ним. А если бы брал его, разговаривая с ним, то Бешт наполнил бы знанием Торы все пространство вселенной, уничтожил бы все скорлупы-клипот и привел бы Мессию»⁷⁴.Это свидетельство, видимо, основано на легенде, согласно которой в утробе матери ангел обучает будущего еврея всей Торе, но, когда рвется пуповина, ангел шлепает новорожденного по губам, и тот мгновенно все забывает. Так вот, внук Бешта пытался нам сказать, что Бешт этого удара по губам не получил и родился со всем знанием Торы. Такого же мнения придерживался и основатель ХАБАДа р. Шнеур-Залман из Ляд, который говорил, что Бешт знал всю Тору в полном объеме от рождения, и потому даже если казалось, что какие-то из его толкований Торы являются спорными и противоречат уже известным, их все равно надо безоговорочно признавать, так как они исходили от Первоисточника. Согласно другому рассказу Бешт был особым младенцем: он никогда не плакал в присутствии матери и не будил ее по ночам. Вот как звучит эта история в пересказе Эли Визеля:«Однажды послал он своих учеников в далекую деревню навестить ламед-вавника, одного из тех тридцати шести праведников, без которых мир не уцелел бы. Бааль-Шем сказал ученикам: «Человек этот похож на меня, как брат: мы одних лет, одного происхождения, у нас равные знания и одинаковые достоинства. Прежде, чем спуститься с небес на землю, мы договорились при первой же возможности выполнить заповедь «кибуд Эм» – чти мать свою. А способ мы выбрали вот какой: чтобы не беспокоить своих матерей, решили не плакать. И мы сдержали слово. В присутствии матери я не проронил ни слезинки, но стоило ей уйти на рынок или в синагогу, я не мог удержаться от слез. Когда соседи упрекнули ее в бесчувственности, она никак не могла понять, в чем дело, и очень страдала от этого. Мой же друг следил за собой даже в отсутствие матери. Вот почему решено было, что другу моему в награду позволено будет остаться скрытым праведником, я же обречен на славу»»⁷⁵. Известно лишь, что к пяти годам он стал круглым сиротой, что, увы, не было такой уж большой редкостью в то время.Первым наш бренный мир покинул отец Бешта р. Элиэзер. Согласно «Шивхей Бешт», перед смертью он взял сына на руки и сказал: «Вижу, что воссияет моя свеча с твоей помощью, но не дано мне вырастить тебя. Запомни, сын мой возлюбленный, и все дни жизни твоей вспоминай, что Г-сподь с тобою, и посему не страшись ничего на свете». Были ли эти те самые слова, которые велел р. Элиэзеру передать сыну пророк Элиягу? Ответа на этот вопрос нет, но не исключено, что это и в самом деле так. Во всяком случае Бешт часто повторял эти слова отца и не раз применял их на деле в жизни.Разные версии этого предания вносят в эту словесную формулу небольшие вариации, при которой суть остается той же, но появляются некие дополнительные оттенки. Так, в одном из вариантов эта фраза звучит так: «Помни сын, что Б-г всюду и всегда с тобой. Не бойся никого, кроме Б-га и люби каждого еврея таким, какой он есть». Впрочем, не исключено, что это – уже более поздняя интерпретация, так как в таком варианте заключена, по сути, вся концепция хасидизма.Спустя примерно полгода после р. Элиэзера умерла и мать Бешта. Как и все круглые сироты, маленький Исроэль, или, как ласково он называется во многих преданиях о детстве, Исролик, поступил на попечение общины. Это означало, что его определили в хедер, где он должен был получить начальное еврейское образование, а заботу о его пропитании распределили между семьями – одну неделю он жил и столовался в одной семье, другую – в другой и т.д., пока все не начинало идти по кругу.* * *«И случилось после кончины отца его, мальчик рос, и жители города, поскольку весьма почитали отца его, благодетельствовали ему и отвели к меламеду, чтобы тот учил его, и очень преуспел в учении. Но взял он обыкновение сбегать из дома меламеда, проучившись несколько дней. Искали его и находили одиноко сидевшим в лесу. Объясняли это тем, что сирота он, за которым некому присматривать, заброшенный ребенок, и отводили назад к учителю. И повторялось так несколько раз, убегал он в лес, чтобы пребывать там в одиночестве. Продолжалось так до тех пор, пока не махнули на него рукой, и перестали приводить к учителю», – продолжает «Шивхей Бешт»⁷⁶.Согласитесь, что это звучит странно: с одной стороны, маленький Исроэль «очень преуспел в учении», а с другой то и дело отлынивал от него и сбегал в лес. Не исключено, что все дело заключалось в том, что сам уровень обучения в хедере не соответствовал огромному интеллекту мальчика, а учитель-меламед этого не замечал или не понимал. Как следствие, в какой-то момент Исролик осваивал весь заданный урок, значительно опережал в его понимании товарищей по хедеру, и ему становилось скучно. Тогда он и убегал в лес или в поле, где было куда интереснее.Шимон Дубнов высказывает предположение, что Исролика отталкивали как система обучения в хедере, так и царившие в нем порядки, включая ставшие нормой жестокие телесные наказания. Добавим к этому то, что и в дававших ему приют семьях мальчик, видимо, редко встречал любовь и ласку. Вероятнее, чаще всего наоборот – на него смотрели как на еще один «лишний рот», которого их обязала кормить община.«Натура крайне впечатлительная склонная к мечтательности и тихой сосредоточенности, Израиль должен был особенно сильно страдать от этих порядков, – пишет Дубнов. – Он встречал суровый взгляд там, где ждал сострадательного ласкового взора; он слышал гневные речи, испытывал нравственные оскорбления там, где он, одинокий и несчастный, искал слова утешения и одобрения, где жаждал привязанности, любви… Горячая натура ребенка не могла вынести такого положения – и вот он стал убегать из школы»⁷⁷. Пройдет меньше столетия – и точно так же будет вести себя правнук Бешта рабби Нахман из Бреслава⁷⁸, который сделает «итбодедут» («уединение») одним из главных средств самопознания, самоочищения и личной молитвы перед Б-гом.Побеги маленького Бешта из школы и были таким, возможно, еще не осознанным «итбодедудом», во время которого он молился и напряженно размышлял о природе Б-га, о Его путях и назначении человека. Его, видимо, и в самом деле не страшили встречи ни с дикими зверьми, ни с лихими людьми – он твердо усвоил наставление своего отца о том, что еврей не должен никого бояться, кроме Б-га.Сама практик молитвы в уединении является одной из самых древних в иудаизме – немало ее примеров можно найти в ТАНАХе на страницах, посвященных жизни праотцов еврейского народа, Моше-рабейну, царя Давида, Иешаягу, Даниэля и многих других.

«Разве человек не тратит большую часть своих лет на мысли о своих делах, каждодневных делах? Почему бы ему не выделить хотя бы час на мысли о настоящих вещах: Кто он? Зачем он пришёл в этот мир? Что хочет от него Г-сподь Б-г? Каков будет конец всех его дел?» – пишет Рамхаль⁷⁹ в книге «Эц а-Хаим», обосновывая необходимость такой молитвы.

Хефец Хаим⁸⁰ в книге «Мишна брура» приписывает великому Аризалю (снова Аризалю!) следующие слова: "Один день в неделю отдалится человек от других людей и останется наедине со своим Создателем и представит, как будто он стоит перед Ним в день суда и будет говорить с Ним, как раб со своим господином и как сын со своим отцом".

И все же постоянной и обязательной религиозной практикой «итбодедут» становится именно после появления хасидизма, и истоки его уходят к Бешту.

Судя по всему, после того, увещевания, угрозы и наказания не помогли, и Исролик продолжал сбегать, к семи годам его исключили из хедера и предоставили самому себе. Теперь он проводил в лесах и полях Подолии с их роскошной природой большую часть дня, а иногда и ночевал там. При этом он продолжал молиться и изучать Тору, но уже в одиночку, а вернее, если говорить языком хасидских рассказов, вместе с самим Творцом, присутствие и помощь которого чувствовал постоянно.

В один из таких дней с семилетним Исроэлем произошла странная история, в значительной степени определившая всю его последующую жизнь.

В свое время Бааль-Шем-Тов сам подробно рассказал об этом в одном из своих писем. А вот как звучит эта история в пересказе Эзры Ховкина⁸¹:

«Началось с того, что Исройлик, помолившись спозаранку вместе с самым ранним миньяном⁸², вместо хедера отправился в лес. Мальчик услышал в чаще чей-то голос и, раздвигая ветки, пошел на него. Голос принадлежал еврею, который стоял на поляне, завернувшись в талес⁸³, и молился так жарко и "из души", что Исройлик замер и стал слушать, потому что ничего подобного прежде не встречал.

Спустя какое-то время незнакомец закончил молитву и стал учить Тору, получая, видимо, от этого огромное наслаждение. Потом он сложил вещи в мешок и собрался продолжать свой путь. Исройлик вышел ему навстречу.

– Как такой маленький мальчик не боится бродить один в глухом лесу? – спросил незнакомец. Исройлик ответил:

– Я люблю лес и поле, потому что здесь не водятся лжецы и обманщики. И потом, я ведь сирота, а отец сказал мне перед смертью: "Не бойся никого и ничего, кроме Творца". Вот я и не боюсь.

– А, так ты, наверное, сын реб Элиэзера? – сказал незнакомец. И он достал из мешка том Талмуда и стал учиться вместе с мальчиком. А потом загадочный еврей (сколько их еще будет в нашей истории!) взял в руки посох и позвал Исройлика с собой. Куда они идут, незнакомец не говорил, а мальчик не спрашивал.

Они бродили вместе три года, обойдя полсвета. Мальчик приметил в своем спутнике несколько странностей. Например, он так и не назвал своего имени. И еще: он никогда не просил подаяния, но у него всегда были в кармане деньги, чтобы расплатиться за скромную пищу и ночлег для них обоих. Каждый день – дождь ли, снег ли – у них был урок Торы.

Когда миновали три года, таинственный поезд судьбы, скользя по невидимым рельсам, привез Исройлика к следующей станции. Однажды, остановившись передохнуть в маленькой деревушке, его спутник сказал:

– Недалеко отсюда, в лесном домике, живет очень ученый и Б-гобоязненный еврей, реб Меир. Он ведет жизнь простого ремесленника, кем его и считают окружающие. Ты должен будешь у него пожить какое-то время…

На том их пути разошлись, Исройлик стал жить у реб Меира, который совсем не удивился его появлению. Довольно скоро Исройлик понял, что реб Меир – цадик и гаон, был членом тайного союза нистарим… Дом в лесу был перекрестком, тайным местом встреч скрытых праведников. Исройлик увидал там много чудесного. И даже пророка Элияу.

До четырнадцати лет Исройлик жил у реб Меира, каждый день подолгу занимаясь Торой с хозяином дома»⁸⁴.

По хасидской традиции, этим учителем, так и не назвавшим мальчику своего имени, был тогдашний глава нистаров р. Адам Бааль-Шем, о котором много рассказывается в «Воспоминаниях Любавичского ребе» и во многих других книгах – от серьезных научных исследований до сборников увлекательных еврейских народных легенд и преданий.

Но обратим внимание: встретив Исролика, р. Адам Бааль-Шем из Ропшицы (если это действительно был он, что весьма сомнительно, так как, согласно другой версии, два этих бааль-шема никогда не встречались, а если руководствоваться здравым смыслом, то, как увидим, вообще не могли встретиться) мгновенно понял, что перед ним сын реба Элиэзера, а затем взял мальчика с собой, и, судя по всему, очень много научил его за три года не только в области Письменной и Устной Торы, но и в кабале.

А заодно, возможно, и знанию лекарственных трав, и другим премудростям народной и кабалистической медицины.

Сама описанная сцена наводит на мысль, что р. Адам Баал Шем (или кто-то другой, кто фигурирует в хасидских историях под его именем) был лично знаком с р. Элиэзером. Это и наводит на мысль, что отец Бешта был нистаром, а после его смерти орден взял над собой опеку над мальчиком и, возможно, оплачивал общине Окопа его учебу и содержание. Узнав об исключении Исроэля из хедера, он явился, чтобы забрать его и сделать своим товарищем по странствиям от местечка к местечку.

Во всяком случае, версия эта выглядит вполне правдоподобно. И, что уж совершенно точно, если ежедневные уроки Торы с его спутником неминуемо должны были сделать юного Бешта религиозным эрудитом и отточить его интеллект, то постоянные встречи с жителями различных мест, дали ему не по возрасту богатый жизненный опыт и научили разбираться в людях.

Впрочем, ряд историков вслед за Дубновым выдвигают версию о том, что таинственный учитель, с которым Бешт бродил несколько лет по Подолии, был отнюдь не нистаром и, тем более, ни давно к тому времени почившим р. Адамом Бааль-Шемом из Ропшицы, а тайным саббатианцем, многие из которых, спасаясь от преследований, кочевали с места на место. Саббатианцы были знатоками Каббалы, и если это так, то отсюда и могут брать начало обширные знания Бешта в тайном еврейском учении. Намек на то, что в отрочестве и ранней юности Бешт находился под влиянием последователей Шаббтая Цви, а потом решительно отмежевался от их взглядов, можно найти в одном из его писем, написанных уже в зрелые годы: «В молодости я многократно заблуждался и ошибался – до тех пор, пока Всевышний, да будет Он благословен, не даровал мен свет через моего святого наставника»⁸⁵. Об этом же косвенно свидетельствует тот факт, что в начале деятельности Бешта по распространению своего учения многие раввины подозревали его в тайной приверженности к саббатианству, и даже пытались объявить хасидизм одним из его течений.

Но с тем же успехом это мог быть и некий выдающийся «талмид-хахам» – знаток Торы, решивший уйти в «галут» – странствие с целью духовного самосовершенствования, во время которого дается обет не задерживаться нигде больше, чем на одну ночь, за исключением праздничных дней. Такой талмид-хахам вполне мог взять себе в спутники мальчика-сироту, сделав его на время свози странствий приемным сыном. Наконец, по одной из легенд этим учителем Бешта был никто иной, как пророк Ахия Ашилонянин, которому предстояло пестовать Бешта и дальше – он на три года принял облик современника мальчика и странствовал вместе с ним, занимаясь формированием его личности.

Но вернемся к пребыванию Исролика в доме р. Меира и обратим внимание еще на один момент: живя здесь, юный Исроэль невольно стал свидетелем заседаний ордена нистаров. Таким образом, его присоединение к ордену было практически неизбежным. И именно нистары первыми должны были обратить внимание на его религиозный гений, а также на пока еще спящую глубоким сном харизму.

Кстати, если со своим первым учителем Исролик бродил три года, а затем два года жил у р. Меира, то вышел он из его дома не в четырнадцать, а в двенадцать лет – возможно, накануне своей бар-мицвы, возраста религиозного совершеннолетия.

Двенадцать лет считались в ту эпоху вполне нормативным возрастом для того, чтобы мальчик начал сам себя кормить и даже помогал родителям. Так что для Исроэля сына Элиэзера пришло время начинать новую жизнь.

* * *

Первой работой, которой      занялся Исролик в жизни, была работа бегельфера – помощника меламеда в хедере. В задачу бегельфера входило утром собирать малышей пяти-шести лет (а иногда и младше) по домам, а потом сопровождать в синагогу и хедер, а затем отводить домой.

И Бешт, судя по преданиям, был поистине замечательным бегельфером – прежде всего, потому что он любил своих маленьких подопечных. Принимая каждого ребенка из рук матери, он обязательно гладил по голове и целовал его, словно спешил одарить той любовью, которой ему самому не доставало в детстве. И судя по всему, дети также отвечали ему тем же.

По дороге в синагогу и домой он разучивал с детьми псалмы и молитвы, и сам с таким энтузиазмом пел вместе с ними, что сопровождаемый Исроликом хор был слышен издалека. В синагоге он следил за тем, чтобы дети вовремя и громко произносили «амен» и те части молитвы, которые произносятся вслух.

С этим периодом, когда Исроэлю было двенадцать лет (а по другой версии всего десять; видимо речь идет о 1710 годе) связана первая история о Беште, которая больше напоминает сказку, чем быль, хотя не исключено, что в ее основу положен вполне реальный случай.

В то самое время, когда Исроэль был бегельфером, повествует «Шивхей Бешт» Сатан понял, что из этого мальчика вырастет великий праведник и духовный лидер народа Израиля, который разгонит сгустившуюся над этим народом тьму. Да и ежедневное вдохновенное пение невинных детей, видимо, уже само по себе разгоняло тьму, и тем самым сильно досаждало врагу рода человеческого.

Словом, Сатан решил попытаться помешать восхождению звезды Бешта (или просто испытать его), и уж, по меньшей мере, прекратить столь радующие Всевышнего песнопения еврейских детей. Для этого он вошел в тело нееврея-колдуна, наделив того способностью превращаться в огромного свирепого волка. Этот волк вышел навстречу идущим вместе с Исроэлем в хедер детям. Малышам показалось, что зверь вот-вот на них набросится, и они стали в страхе разбегаться. Некоторые из них испугались настолько сильно, что, видимо, впали в состояние шока. Последствия не заставили себя долго ждать: на следующий день многие родители отказались отпустить детей в хедер.

Однако Исроэль, помня последние слова отца, не испытал даже тени страха. Изготовив для себя большую дубинку, он снова отправился по домам, чтобы уговорить жителей местечка отпустить детей в хедер. Напоминая о том, что прекращение изучения Торы даже на один день – это величайший грех, он одновременно убеждал их, что волка боятся нечего, и если тот еще раз осмелится напасть, то он попросту хорошенько огреет его дубиной. И. видимо, будущий основатель хасидизма уже в столь юном возрасте обладал таким даром убеждения, что родители согласились.

День, судя по всему прошел спокойно, но, когда уже в сумерках Исраэль повел своих подопечных по домам, и местечко снова огласило их пение, страшный зверь вновь встал перед детьми и оскалил зубы. Исроэль выполнил свое обещание и хладнокровно огрел «волколака» по лбу с такой силой, что тот повалился на землю и издох. А наутро на этом месте нашли труп колдуна-нееврея.

Автор понимает, какое впечатление производит этот рассказ на скептически настроенного читателя. Но даже если отбросить все входящие в него «волшебные» элементы, то суть от этого не изменится: двенадцати (пусть даже тринадцатилетний!) мальчик убил дубинкой матерого волка. Согласитесь, что для такого поступка требовалось настоящее бесстрашие, да и немалая сила.

* * *

Когда Исроэлю исполнилось 14 лет, его (видимо из жалости к сироте) сделали сторожем при доме учения – бейт-мидраше. Такая работа как нельзя лучше подходила юноше: пока другие склонялись над томами Талмуда, он мирно спал и просыпался разве что для того, чтобы прочесть минху и маарив – послеполуденную и вечернюю молитвы.

Но когда наступала ночь, и последний ученик покидал стены бейт-мидраша, наступало его время. При свете свечи Исраэль прочитывал одну книгу за другой, повторяя то, что он уже проходил в течение трех лет странствий со своим первым учителем, а затем и с р. Меиром, и одновременно овладевая все новыми знаниями, ночь от ночи превращаясь во все более выдающегося знатока Торы. Или, говоря языком еврейской традиции в талмид-хахама.

Однако для всех жителей местечка эти его занятия оставались тайной. Большинство из них было твердо убеждено, что сторож бейт-мидраша просто патологически ленив и спит сутками напролет – не только днем, но и ночью.

Глава 4. Сокрытый

К этому времени – опять-таки только по одной из хасидских версий – подошла к концу земная жизнь р. Адама Баал Шема из Ропщицы (по еще одной версии, речь шла о другом бааль-шеме – р. Адаме Бааль-Шеме из Бингема, по третьей – ни об одном из них).

Будучи нистаром и великим кабалистом, р. Адам Баал Шем обладал большой библиотекой книг и рукописей по кабале – как древних, оставшихся, возможно только в одном экземпляре, так и относительно современных – к примеру, сочинений Хаима Виталя и других учеников Аризаля, которые в то время, впрочем, тоже были большой редкостью.

Поняв, что его собственный сын не в состоянии сам овладеть Тайной Торой (как иногда называют Каббалу) и недостоин владеть бесценными книгами и манускриптами, р. Адам с помощью известной каббалистической техники попросил явить ему во сне, кому он должен передать эти книги. Полученный ответ гласил, что все это следует вручить некому Исраэлю сыну Элиэзера из Окопа.

Незадолго до смерти р. Адам Бааль-Шем велел сыну сразу после его кончины разузнать, где находится городок Окоп и разыскать там некого человека по имени Исраэль бен Элиэзер, и передать ему рукописи, «ибо они связаны с корнем души его». Одновременно р. Адам посоветовал сыну напроситься в ученики к этому неизвестному ему лично мудрецу, и, если тот согласится, сын может считать, что ему повезло.

Отсидев положенную неделю траура, сын р. Адама запаковал книги, взял телегу с лошадьми и отправился выполнять завещание отца. Спустя какое-то время он добрался до Окопа и появление ученого и явно небедного молодого человека произвело немалый переполох в городе. Когда же на вопрос, что он ищет в их краях, которые трудно назвать центром мира, пришелец ответил, что согласно завещанию отца, он должен жениться на девушке из Окопа, переполох стал еще больше.

Многие семьи хотели выдать дочерей за столь родовитого жениха, но он в итоге посватался к дочери одного богатого торговца, а сразу после свадьбы приступил к поискам человека по имени Исроэль бен Элиэзер.

Но, как выяснилось, на весь Окоп есть только один человек с таким именем, и это – четырнадцатилетний сторож бейт-мидраша, который не только не проявил себя чем-то выдающимся в знании Торы, но и считается всем местечком законченным лентяем и невежей.

Однако сын р. Адама хорошо знал своего отца, и понимал, что тот не мог ошибиться. Значит, с этим недорослем-сторожем была связана некая тайна – как немало тайн было связано и с жизнью его отца.

Чтобы разгадать загадку, молодой человек попросил тестя огородить ему место в бейт-мидраше, где он мог бы спокойно заниматься Торой как днем, так и ночью, и Б-гач, чрезвычайно уважавший своего высокоученого зятя, поспешил исполнить просьбу. После этого он стал по ночам наблюдать за Исроэлем, и вскоре понял, что этот юноша отдает учебе все ночи напролет, и, видимо, отец и в самом деле имел в виду именно его в качестве своего духовного наследника.

На третью ночь наблюдений, как и в две предыдущие, сын р. Адама Бааль-Шема сделал вид, что заснул, а сам сквозь полуприкрытые веки стал наблюдать за склонившимся над книгами Исроэлем сыном Элиэзера.

Наконец, он заметил, что тот задремал, осторожно подошел к столу юноши и положил перед ним одну из оставленных отцом рукописей. Проснувшись и обнаружив перед собой незнакомый манускрипт, Исроэль очень удивился, а затем… погрузился в его чтение. Сын Адама Бааль-Шема внимательно наблюдал за ним, и сомнений не было: рукопись увлекла юношу. Исролик, как его все звали, явно (в отличие от него, считающегося одним из лучших учеников в своей ешиве) понимал прочитанное и жадно усваивал.

Во вторую ночь история повторилась, а значит, сторож бейт-мидраша и был тем человеком, которого он должен был найти по завещанию отца.

После этого он открылся Бешту, передал ему книги и рукописи отца и попросил разрешения учиться вместе – на правах ученика. Исроэль ответил согласием, но при одном условии: никто, кроме них двоих, не должен об этом знать, и внешне зять Б-гача никак не изменит своего отношения к нищему сторожу-сироте.

Спустя короткое время сын Адама Баал Шема уговорил тестя снять ему для занятий Торой уединенный домик за Окупом и нанять ему в качестве прислуги Исроэля Бен-Элиэзера. Тесть исполнил и эту просьбу, и таким образом эти двое получили возможность спокойно учить Тору и практическую кабалу.

Так продолжалось три года. При этом для всех их отношения оставались прежними: преданный ученик играл роль хозяина, а учитель – его покорного слуги. Тем временем жители Окопа сочли, что Исроэль под благотворным влиянием талмид-хахама, наконец-то взялся за ум, и, следовательно, его вполне можно женить. Тем более, что ему было уже семнадцать с лишним лет, а в те времена большинство мальчиков вставало под свадебный балдахин в четырнадцать.

К сожалению, нам ничего не известно о первом браке Бешта кроме того, что он женился, когда ему было около восемнадцати лет. Каких-либо сведений о его первой жене не сохранилось. Известно лишь, что она скончалась вскоре после свадьбы, не оставив после себя детей.

А вскоре после этого произошла история, заставившая Бешта навсегда покинуть Окоп.

Однажды, повествует «Шивхей Бешт», сын р. Адама Бааль-Шема попросил Исроэля призвать на урок самого «князя Торы» – ангела Метатрона, раскрывающего избранным мудрецам самые сокровенные тайны мироздания. Будущий       основоположник хасидизма стал отказываться, напомнив, что подобные кабалистические практики крайне опасны, поскольку тот, кто ими занимается, во-первых, не должен позволить себе ни одной посторонней мысли, а во-вторых, должен быть уверен в своей абсолютной ритуальной чистоте. А последнее попросту невозможно в отсутствие Храма и пепла рыжей коровы, приготовленного в строгом соответствии со всеми требованиями Торы. Однако ученик продолжал настаивать, и в конце концов так «достал» учителя, что тот уступил.

В течение всей недели, от субботы до субботы, они оба постились и, чтобы быть уверенными в своей ритуальной чистоте, постоянно окунались в микве, а на исходе субботы приступили к обряду вызова. Но хотя мысли сына р. Адама Бааль-Шема и были сосредоточены на Торе, но несколько на ином аспекте, чем требовалось для вызова Метатрона, и вместо этого на вызов явился другой высший ангел – Габриэль («Гибор Эль» – «Б-гатырь Б-га»), называемый также в кабалистических книгах «Князем огня».

Поняв, что от явления Габриэля сейчас повсюду полыхнёт пламенем, Бешт велел ученику бежать в Окоп и предупредить людей о возможном пожаре. Тот поспешил в местечко, чтобы подготовить евреев к возможному бедствию, и в результате, хотя пожар все-таки вспыхнул, его удалось быстро затушить и обойтись без жертв. После этого все в местечке уверились, что зять Б-гача является прорицателем и чудотворцем, ведающему тайны Торы, и его авторитет в Окопе возрос еще больше.

Однако прошло еще немного времени – и он снова стал упрашивать Бешта вызвать Метатрона. Снова Бешт пытался отказаться, и снова уступил назойливым просьбам. Опять учитель и ученик провели неделю в посте и беспрерывных окунаниях в микве, и на исходе субботы приступили к ритуалу, на который решались лишь величайшие из кабалистов. Но, видимо, даже сам Бешт, не говоря уже о его ученике, еще не был по своему духовному уровню готов ко встрече с Метатроном, или же они допустили какую-то ошибку в ритуале, и Свыше Бешту было сообщено, что они оба приговорены к смерти и должны будут умереть этой же ночью во сне. Однако Бешт нашел способ избежать исполнения этого приговора, и объяснил ученику, что если они продержатся и не заснут до утра, то вынесенный им приговор может быть отменен.

Они погрузились с головой в изучение Торы, и оба держались почти всю ночь. Но незадолго до рассвета сын р. Адама Баал Шема все же задремал. Бешт бросился его расталкивать, пытался кричать, громко стучать всем, что подвернулось под руку о столешницу, но все было бесполезно – ученик все больше и больше погружался в сон, приближаясь к той его стадии, за которой уже начинается смерть. Судя по всему, Бешт, поняв, что он бессилен что-либо сделать, побежал за помощью в местечко. Поспешившие в домик люди стали пытаться разбудить молодого человека, но тщетно – спустя короткое время стало ясно, что он мертв.

После похорон ученика-«хозяина», Бешт понял, что очередная глава в его жизни закончилась, и пришло время начинать новую.

* * *

Согласно хасидскому преданию, идущему от р. Иегуды-Арье-Лейба из Полонного, прежде, чем покинуть Окоп, Бешт направился к некому огромному камню, произнес кабалистическое заклятие, после чего камень сдвинулся с места, и он спрятал под ним те самые рукописи, которые получил от рабби Адама Бааль-Шема.

По словам р. Гедалии из Ильинца, он лично слышал, как «Наставник из Полонного» говорил: «Есть у меня силы, чтобы извлечь эти рукописи из-под камня, но поскольку Бешт спрятал их, то я не хочу их брать. Он также добавлял, что Бешт был пятым, к кому попали эти рукописи – первым был прааотец Авраам, вторым – Иешуа Бин-Нун, вот об остальных он не слышал»⁸⁶.

Но, поскольку Бешт получил рукописи от р. Адама Бааль-Шема, то тот, очевидно, был четвертым, а третьим, по одной из версий, был Аризаль. Впрочем, имеется и другая версия цепочки передачи этих рукописей, но мы не станем заострять на ней внимание, поскольку темой нашей книги все же являются не каббалистические раритеты, а жизнь Бааль-Шем-Това.

Тем более, что, к примеру, Моше Росман убежден, что вся история с таинственными рукописями от начала до конца придумана с целью представить Бешта одним из важнейших звеньев передачи самых сокровенных знаний Каббалы, на котором эта цепочка обрывается.

* * *

Автор понимает, что у читателя возникает вопрос о том, насколько можно верить всему, что рассказывается о детстве и отрочестве Бешта?

На самом деле, помимо «Шивхей Бешт» и других сборников рассказов о его жизни, у нас есть документальное свидетельство – уже упоминавшееся письмо самого Бешта с кратким пересказом его биографии, и одна историческая зацепка – согласно историческим (именно историческим, а не хасидским) источникам, р. Адам Баал Шем из Ропшиц скончался в 1712 году, то есть когда Бешту было 14 лет («около 14 лет», говорит «Шивхей Бешт»).

Таким образом, у нас вроде бы выстраивается вполне убедительная хронология его жизни: в 1698 году он рождается в Окопе; в пять лет остается сиротой; в 7 лет окончательно бросает учебу в хедере и начинает трехлетнее путешествие со знатоком Торы и каббалы, который многому его научил, но так и не открыл ему своего имени; в 10 лет оказывается в доме р. Меира, являющимся местом сбора членов ордена нистаров, которое время от времени запросто посещает сам пророк Элиягу; в 12-13 возвращается Окоп и работает бегельфером; около 14 становится сторожем при Бейт-Мидраше.

В это время умирает р. Адам Баал Шем и перед смертью велит сыну передать Бешту свою библиотеку по каббале. Само это завещание призвано косвенно свидетельствовать, что р. Адам Баал Шем каким-то образом знал о существовании в Окопе подростка по имени Исроэль сын Элиэзера. Это, как минимум, косвенно подтверждает версию о том, что он и был первым учителем Бешта с семи до десяти лет, а потому был хорошо осведомлен о его способностях и уверен, что именно он сможет разобраться в тайных манускриптах. Оставив юного Исролика в доме р. Меира, он, видимо, продолжал следить за своим учеником, знал, где тот живет, и потому направил сына в Окоп.

Тогда получается, что учеба с сыном р. Адам Баал Шема продолжалась четыре года, после чего Бешт и покинул родное местечко.

Однако эту стройную картину нам портит сам Бешт все тем же письмом о своей жизни.

«Четыре года я прожил у рабби Меира в его доме в лесу, и все это время он самоотверженно учил со мной Тору, – сообщает Бешт. – Каждый день он шел со мной в деревню молиться в миньяне, но никто из жителей не знал, что р. Меир гений в Торе и скрытый праведник. В их глазах р. Меир был простой ремесленник.

У р. Меира увидел я многих скрытых праведников, включая великого гения Торы и праведника рабби Адама Баал Шема, и тогда же я присоединился к сообществу скрытых праведников, и начал снова бродить от города к городу, от деревни к деревне, выполняя различные поручения, которые давали мне нистары.

Когда мне было менее шестнадцати лет, у меня уже были обширные знания по каббале, и уже давно молился по молитвеннику Аризаля с соединением святых имен Творца, как учит нас святой и грозный скрытый праведник рабби Хаим, да будет благословенна его память»⁸⁷.

Итак, снова возникают несостыковки. Если БЕШТ прожил в доме р. Меира четыре года, то в 12 лет он никак не мог оказаться в Окопе. Возможно, его держали в доме р. Меира до бар-мицвы (тринадцатилетия) и даже чуть позже, чтобы посвятить в члены общества нистаров. Затем он на два года становится связным этого общества (трудно придумать лучший возраст для такой роли), и только после этого появляется в Окопе.

Но это значит, что бегельфером он становится лет в 16-17!

Эту работу Бешт, кстати, вполне мог совмещать с работой ночного сторожа в бейт-мидраше. Сам он говорил своим ближайшим ученикам, что это были самые счастливые годы в его жизни. «Я чувствовал, – добавлял он, – какую радость вызывают песнопения этих святых агнцев на небесах, и ту зависть, которую испытывали к нам в эти мгновения ангелы».

Но тогда и история с сыном р. Адама Баал Шема либо произошла позже (но рассказчик настаивает, что Бешту тогда было 14 лет!), либо это было не в Окопе, а в доме р. Меира (но в рассказе дело происходит именно в Окопе, и сын р Адама Бааль-Шема становится зятем местного Б-гача!).

Разрешить это противоречие нам, видимо, не удастся, и остается лишь констатировать то, что не вызывает сомнений: в 18 лет Бешт уже не жил в Окопе.

При этом мы более-менее точно знаем, что произошло с ним в день 16-летия, которое он встречал опять-таки не в Окопе.

«В день моего рождения 18 элуля 5774 (1714) года я находился в маленьком местечке, – рассказывал он ученикам. Я остановился у лавочника, совершенно простого еврея. Он с трудом умел молиться, не понимал смысла слов, но в нем был подлинный трепет перед Небесами, и он по всякому случаю произносил «Барух Ху у мевурах ле-олам ваэд»⁸⁸. Его жена, лавочница, также часто произносила «Йиварех а-Шем у-шмо а-кадош»⁸⁹.

В тот день я вышел в поле, чтобы уединиться, ибо по традиции предшественников наших в день рождения человеку следует уединиться на какое-то время. Во время уединения я пел псалмы и занимался воссоединением святых имен.

Я был настолько сосредоточен, что не замечал того, что происходило вокруг меня. И вдруг я увидел пророка Элиягу, и на его лице была улыбка. Я был поражен тем, что удостоился визита пророка Элиягу. В бытность мою в доме рабби Меира, когда у него в доме появлялись нистары, я также удостаивался видеть Элиягу а-нави, но, чтобы он явился ко мне одному?! Тогда это было впервые, и я был изумлен необычайно. Понятно, что в таком состоянии я не мог истолковать его улыбку.

Элиягу а-нави сказал мне:

– Вот ты с большим усердием занимался воссоединением святых имен из отрывков псалмов, которые были упорядочены Давидом, царем Израиля. Но знай, что когда лавочник Шломо-Ааарон и его жена Злата-Ривка, не умеющие соединять святые имена, произносят «Барух ху у мевурах ле-олам ваэд» и «Йиварех а-Шем шмо а-кадош», они воссоединяют святые имена в куда большей степени и производят во всех мирах шум куда больший, чем от воссоединения святых имен, совершаемых великими праведниками.

И рассказал мне Элиягу а-нави, какое огромное радость испытывают на Небесах, когда мужчины и женщины возносят хвалы Святому, да будет благословен Он, и особенно, когда простые люди возносят их постоянно – ведь это означает, что они всегда слиты со Всевышним, и вера их чиста, а сердце – непорочно.

С тех пор я встал на свой путь служения, и стараюсь сделать все, чтобы простые евреи, мужчины, женщины и дети всегда славили Творца, и потому я взял за привычку спрашивать их о здоровье детей, как обстоят дела с заработком, и они отвечали мне, каждый по-своему, словами благодарности Святому, да будет благословен Он»⁹⁰.

Таким образом, уже в 16 лет Бешт выбрал свой путь служения Творцу, и путь этот заключался в «ахават Исраэль» – любви к любому еврею, каким бы он ни был.

В 18 лет он был уже, если следовать мемуарам Шестого Любавичского ребе, одним самых уважаемых членов ордена нистаров, а ведь в него входили выдающиеся знатоки Торы, годившиеся ему в отцы и деды! В это же самое время юный Бешт предложил изменить основное направление деятельности ордена. Если раньше нистары занимались в местечках налаживанием общинной жизни и помощью его жителям в поисках источников пропитания, то есть вполне материальными сторонами жизни, то Бешт считал, что сосредоточиться нужно на духовных вопросах, и, прежде всего, на образовании детей.

Как мы уже говорили, обрушившиеся на еврейский мир Украины и Польши беды привели к резкому снижению уровня образования начальных школах – хедерах. Так как у большинства общин не было денег оплачивать работу меламедов, и многие из них работали просто за еду, эта профессия утратила былой престиж, и ею занимались случайные люди, которых трудно было назвать знатоками Торы. Этим во многом объяснялось то, что новое поколение евреев было куда более невежественным, чем прежнее, и зачастую не понимало ни текста Торы, ни смысла молитв, а просто зазубривало их и механически повторяло в урочные часы.

Суть идеи Бешта заключалась в том, что нистары направятся в различные местечки, чтобы наняться там в меламеды и резко поднять уровень обучения в хедерах. При этом он напомнил братьям по ордену слова мудрецов о том, что обучение Торе детей самого нежного возраста является основой существования народа Израиля.

Вот так и случилось, что когда он 1716 году появился в Бродах, то представился ищущим работу меламедом.

Любопытно, что в «Мемуарах Любавичского ребе» утверждается, что р. Адам Бааль-Шем был к тому времени еще жив и именно он являлся главой нистаров и опекал юного р. Исроэля.

«К восемнадцати годам р. Исроэль Бааль-Шем-Тов был уже почетным членом кружка нистаров, который находился тогда под руководством р. Адама Бааль-Шема, – сообщает Шестой Любавичский ребе. – Р. Исраэль, будущий основатель хасидизма, уже тогда работал над тем, чтобы проторить новый путь или внести свое, новое в прежний путь нистаров. Он ставил перед собой много задач, которые, по его мнению, должны были выполнить нистары во время своих странствий по еврейским городам я местечкам.

Р. Исраэль поделился своими мыслями с известным нистаром, который был сильно к нему привязан и смотрел на р. Исраэля, как на своего руководителя. Имя этого нистара было р. Мордехай. Вскоре мысли и планы р. Исраэля стали известны р. Адаму Бааль-Шему. Р. Адам попросил этого р. Мордехая привлечь к себе другого нистара по имени Кеат и третьего, – самого р. Исраэля, с тем, чтобы втроем изложить эти мысли и планы общему собранию нистаров, которое должно было вскоре состояться.

Одним из предложений р. Исраэля Бааль-Шем-Това на этом собрании было дать посылаемым в еврейские города и местечки нистарам определенные задания. Там, где это требуется, они должны стать меламедами, особенно в деревнях, где проживают одинокие еврейские семьи, не обеспеченные учителями, где дети вырастают совершенно безграмотными. Нистары должны также обучать взрослых деревенских евреев, огрубевших и ничего не знающих о еврействе.

Это, конечно, требовало денег. Для сбора нужных средств были выбраны р. Исраэлем два нистара – р. Аарон-Давид, столяр из Броды, и р. Шломо-Хаим, портной из Лемберга⁹¹. Это поручение было ими очень успешно выполнено»⁹².

Этот отрывок, по сути, подтверждает теорию Моше Росмана о том, что Бешт не был основателем хасидизма как такового – хасиды (они же нистары) как движение существовали и до него. Но узок был круг этих революционеров, и при всем их «хожении в народ», они были от него, по большому счету, очень далеки. Заслуга Бешта заключается в том, что он реформировал этот «старый хасидизм» и из искры тайного узкого кружка «революционеров» разжег пламя охватившего широкие еврейские массы движения.

Но тогда, в 1716 году, до этого было еще очень далеко.

Глава 5. Человек в маске

Броды были в то время одним из главных еврейских центров Галиции. По данным «Российской еврейской энциклопедии», евреи жили в Бродах с конца 16 века, и уже тогда здесь била еврейская жизнь.

В 1765 году, то есть спустя пять лет после смерти Бешта, в городе проживало 7627 евреев, и с учетом темпов прироста населения, в дни молодости Бешта еврейское население Бродов должно было составлять порядка 5000 человек. В городе действовали синагоги, был клойз (дом учения)⁹³, и сразу четыре раввинских суда, один из которых возглавлял блестящий знаток Талмуда и Галахи рав Гершон Кутовер (ок. 5456—5521 /1696—1761/ гг.)⁹⁴.

В доме р. Гершона воспитывался маленький еврейский сирота, и, услышав, что в городе появился молодой меламед, раввин решил нанять его в качестве учителя для своего воспитанника. Здесь Бешт впервые увидел его сестру Хану – молодую женщину, семейная жизнь которой не задалась; она очень быстро развелась с мужем и жила в доме отца и брата. Как говорил потом Бешт своим ученикам, тогда же ему было открыто, что сестре р. Гершона суждено стать его женой, но произойдет это еще не скоро.

Сколько именно времени Бешт провел в Бродах, неизвестно, но в итоге покинул этот город и переехал в некое, расположенное неподалеку местечко, имени которого история для нас не сохранила.

Жители местечка очень быстро разобрались, что молодой меламед не только замечательный учитель малышей, но и человек ученый, знания которого выходят далеко за круг тех, которые положено иметь даже очень хорошему меламеду.

Вскоре Бешт стал, по сути дела, раввином этого местечка – он проявил себя как великий знаток Галахи и, одновременно, как человек, обладающий необычной для его молодого возраста житейской мудростью, а потому к нему стали часто обращаться за советом и для разрешения самых различных, в том числе и деловых споров. Принимаемые им решения были подчас настолько неожиданными (сегодня мы назвали бы их креативными), что, будучи полностью соответствующими еврейскому закону, примиряли самых, казалось бы, непримиримых спорщиков.

Авторитет Бешта в местечке рос день ото дня, а если учесть, что он был молодым вдовцом, то многие мечтали заполучить его в мужья для своих дочерей и засылали к нему сватов с соответствующими предложениями. Но, увы, напрасно – в течение нескольких лет Бешт вежливо, но твердо отклонял все попытки сватовства.

Ему было, видимо, уже 25 лет, когда в местечко приехал из Брод Б-гатый торговец р. Авраам, у которого была давняя судебная тяжба с одним из местных «коллег». При этом был р. Авраам никем иным, как отцом главы раввинского суда р. Гершона Кутовера, да и сам он, судя по всему, разбирался в Талмуде, и был по еврейским понятиям хорошо образованным человеком.

Явившись в дом еврея, с которым у него вышел деловой конфликт, р. Авраам потребовал, чтобы тот немедленно поехал с ним в Броды для того, чтобы один из раввинских судов города разрешил их спор.

– Да зачем куда-то ехать?! – услышал он в ответ. – У нас в местечке есть меламед, который разрешает любые дела по законам Торы так, что обе стороны остаются довольны. Давай попробуем обратиться к нему, и если вы останетесь недовольны его решением, то тогда, так и быть, поедем судиться в Броды.

К сожалению, суть той тяжбы, которая привела р. Авраама в эти места, до нас не дошла. Но дело, видимо, было совсем не простое, и не удивительно, что р. Авраам невольно засомневался в том, что «какой-то меламед» сможет в нем разобраться в соответствии со всеми тонкостями Галахи. А потому, войдя в дом Бешта, для начала устроил ему своеобразный экзамен (потом таких вот ехидных проверок в жизни основателя хасидизма будет немало).

Для начала он задал ему пару вопросов о смысле неких темных мест Талмуда, и с ходу получив удивительно ясные разъяснения, как бы невзначай перевел разговор на сочинения великого Рамбама, и снова услышал подробное разъяснение сути некоторых его мыслей. Так до р. Авраама стало доходить, что местечковый меламед отнюдь не так прост, как он думал вначале. Больше того – он почувствовал исходящий от этого молодого еврея дух святости, и в его душу невольно закралась мысль о том, что Всевышний привел его в это местечко не ради тяжбы, а для того, чтобы он смог, наконец, найти достойного мужа для дочери.

Но если р. Авраам полагал, что видит этого молодого человека впервые (даже если он и сталкивался с Бештом в доме сына, когда тот был там меламедом, то вряд ли обращал на него внимание), то Бешт как раз прекрасно знал, что перед ним стоит отец р. Гершона Кутовера, и что приблизилось время его второй женитьбы.

Между тем судящиеся перешли к изложению дела, начались споры и препирательства, но уже через час Бешт вынес свой приговор, который был настолько убедителен и справедлив, что спорить дальше стало просто не о чем. И это вновь, еще больше поразило р. Авраама.

Поэтому сразу после суда р. Авраам не стал спешить с возвращением домой, а начал расспрашивать местных жителей о меламеде, и, узнав, что тот неженат, принял окончательное решение.

Дальше нам, видимо, следует снова предоставить слово книге «Шивхей Бешт», текст которой передает неповторимый аромат той эпохи: «…и подошел он тайно к Бешту и сказал ему: «Вот слышал я, что вашему степенству нужна жена. Может быть, не почтете зазорным взять в жены мою дочь?». Ответил тот: «Хорошо сказано. Но поскольку многие из именитых людей местечка имеют на меня виды, то нужно держать это дело в тайне, чтобы никто не прознал, ибо не могу я обидеть их после того, как они постоянно благодетельствовали мне и так высоко вознесли. И если вы, ваше степенство, согласны, то давайте уговоримся наедине и запишем наш уговор на доброе здравие. И настаиваю я сугубо, чтобы срядились вы со мной, а не Торой моей и мудростью моей, ибо не желаю я ничем кичиться и величаться. Напишите запросто: «Господин Исроэль, сын господина Элиэзера». И тот согласился, поскольку всей душой привязался к нему, и записали они на доброе здравие слова сговора без здравий и без имени местечка (и это – одна из причин, по которой мы не знаем, о каком именно местечке идет речь- П.Л.), и никто на свете не прознал об этом. А на обратном пути домой заболел р. Аврагам болезнью, от которой должен был умереть, и отошел в вечность, и дошла весть об этом до города Броды, до сына его, великого учителя нашего р. Гершона Кутовера. И пошел он, чтобы оплакать своего отца по законам Торы, и забрал все бумаги, оставшиеся от отца, и среди них обнаружил договор, в котором значилось, что сестра его, дочь р. Аврагама, просватана за некого человека по имени Исраэль. Показалось ему странным, что отец его, человек известный, мог рядить в зятья какого-то невежду, к тому же без роду-племени и незнаемо откуда. Рассказал он об этом своей сестре, сказала та: «Коли отец наш решил так, то тут и рассуждать не о чем!» …»⁹⁵

Тем временем незадолго до праздника Песах, через несколько месяцев после которого в хедерах и ешивах начинались длинные каникулы, Бешт сообщил жителям местечка, что собирается оставить должность меламеда и покинуть их. Весть эта вызвала большой переполох, и руководители местной общины стали уговаривать Бешта остаться, обещали значительно повысить жалование, но он уже принял решение, и сразу после праздника покинул местечко, полагая, что за время каникул его жители найдут нового меламеда.

Стояла холодная галицийская весна, и Бешт, сняв с себя традиционную еврейскую одежду, оделся так, как одеваются украинские крестьяне – в сапоги и короткий потрепанный бараний тулуп, перетянутый широким кушаком. «Шивхей Бешт» добавляет к этому, что он изменил свой внешний облик и выговор, и таким образом стал окончательно похож на типичного «ам га-ареца», этакого еврейского мужлана, якшающегося с украинскими мужиками и живущего случайными заработками, а порой и подаянием.

В таком виде он и появился в зале раввинского суда в то самое время, когда там шло очередное разбирательство, и попросил аудиенции у р. Гершона. Когда тому передали, что некий очень странный еврей, явно не из города, хочет его видеть и подробно описали незнакомца, р. Гершон принял его за нищего и хотел подать ему милостыню. Однако «ам га-арец» продолжал настаивать на личной встрече наедине, и в конце концов р. Гершон уступил.

Когда они остались с глазу на глаз, Бешт протянул р. Гершону договор между ним и р. Авраамом и произнес те слова, которые праотец Яаков сказал в свое время Лавану: «Дай жену мою!». Но р. Гершон был так огорошен внешним видом и выговором нежданного гостя, что даже не заметил, как легко тот ввернул в свою речь цитату из Торы. Он перечитал уже знакомый ему договор, несколько раз переводя при этом взгляд на Бешта, и вновь и вновь задаваясь вопросом о том, что могло подвигнуть отца – умного, степенного еврея – согласиться на брак сестры с таким «неотёсанным чурбаном».

В совершенной растерянности он велел позвать сестру, рассказал ей о том, какое впечатление произвел на него ее суженный, и сказал, что как та решит, так и будет.

– Но ведь я уже сказала, что если так решил отец, то и рассуждать не о чем. Видимо, это предопределено Свыше – возможно, для того, чтобы от меня произошло достойное потомство, – ответила Хана.

После этого был назначен день свадьбы, и накануне брачной церемонии Бешт заявил, что в соответствии с требованием талмудического трактата «Кидушин» хочет перед началом церемонии увидеть будущую супругу и поговорить с ней.

Так состоялась их первая встреча, во время которой Бешт рассказал невесте о том, как познакомился с ее отцом и как они сговорились об этом браке, а также о том, что он отнюдь не является неучем и при случае может посоперничать в знании Торы с любым известным талмудистом.

Словом, Бешт, скорее всего, открыл жене, что является нистаром, но попросил хранить это в строгой тайне, которую она не должна выдать ни при каких, даже самых крайних обстоятельствах.

* * *

Свадьба осталась позади, Бешт с супругой стали строить свое семейное гнездо, но р. Гершон Кутовер все никак не мог успокоиться.

То, что у его новоиспеченного шурина нет ни гроша за душой, его как раз беспокоило меньше всего. Но вот то, что он был полный невежда, совершенно не сведущий в Торе, сильно уязвляло его самолюбие. Главе раввинатского суда в качестве родственника полагался талмид-хахам, и никак не «ам га-арец», и потому особых симпатий к Бешту р. Гершон никак испытывать не мог.

Несколько раз он пытался дать Бешту уроки Талмуда, но тот, посидев некоторое время над книгой, начинал жаловаться, что все эти премудрости не входят в его голову, и просил закончить занятия.

Все это настроило р. Гершона против Бешта еще больше. Он стеснялся шурина, считал родство с ним позором, и в разговоре с сестрой стал настаивать на том, чтобы она потребовала развод. Когда же та наотрез отказалась разводиться, то р. Гершон предложил супругам сделку: он купит им лошадь и телегу, а они покинут город, чтобы не позорить его, и поселятся в каком-нибудь другом месте, подальше.

Бешт с женой приняли это предложение, и спустя примерно три года после свадьбы, то есть в 1727 году, покинули Броды и перебрались в какую-то дальнюю деревеньку в Карпатах. Согласно всем источникам, те годы Бешт с началом каждой недели уходил в горы, где накапывал глину. Два или три раза в неделю жена приезжала к нему, нагружала глиной телегу и везла на продажу в город (вряд ли в те же Броды, так как брат просил ее там не появляться). На эти деньги они и кормились.

Сам Бешт приходил домой только на субботу. Большую часть времени он проводил в одиночестве, часто постился, а когда все же собирался поесть, выкапывал в земле ямку, размешивал в ней муку с водой и затем под горным солнцем эта смесь превращалась в некое подобие хлеба или лепешки. По другому преданию, жена давала ему каждое воскресенье перед уходом в горы каравай хлеба, но к пятнице, когда приходило время возвращаться домой, буханка нередко оставалась нетронутой.

Но еще во время пребывания в доме р. Гершона с Бештом произошла одна чудесная история, о которой он тоже рассказывает в уже упоминавшемся нами письме.

«Однажды, – повествует Бешт, – накануне субботы, в которую читается недельная глава «Вайешев», примерно через час после полудня напала на меня сильная дрема, и явился во сне мне некий старец и сказал мне:

– Известно ли тебе, кто я?

– Нет! – ответил я.

И сказал он: «Знай, что я послан с Небес учить тебя, и потому каждый день приходи к месту между двумя горами, которые расположены близ города. И я буду приходить туда учиться с тобой и открою тебе, как ты должен себя вести. Но ты не должен рассказывать об этом никому, в том числе, и своей жене. Ибо запрещено, чтобы это дело открылось кому-либо до тех пор, пока я не разрешу тебе сделать это».

И когда я спросил о его имени, он ответил, что с течением времени откроет мне и это.

Старец исчез, и я пробудился. И подумал я в сердце своем, что это – лишь сон, и не стоит обращать на него внимания. Я пошел окунуться в микву в честь святой субботы, и в тот момент, когда оказался под водой с открытыми глазами, то снова увидел перед собой этого старца, и великий трепет охватил меня, так как я почувствовал, что словно становлюсь другим человеком и святой дух осеняет меня.

Во время молитвы в честь встречи субботы я заметил, что люди из клойза то и дело поглядывают на меня, но не мог понять, в чем дело. И в ночь субботы явился мне тот же старец и сказал: «Не думай в душе своей, что это только сон. Нет, дорогой, это происходит на самом деле. И тебе следует в воскресенье выйти за город и там ты встретишь меня между второй и третьей горами. И во имя Всевышнего прежде, чем ты выйдешь, тебе следует четыре раза окунуться в микве».

После этого он исчез. Когда я проснулся, то стал понимать, что речь идет не о простых вещах, и это был не только сон, а нечто посланное мне свыше в заслугу моих святых предков, да будет благословенна их память, которые умножили свои молитвы и вознесли просьбу обо мне к Святому престолу, чтобы я удостоился подняться на высокие ступени.

Так я это понял, и вот во время утренней молитвы вызвали меня к Торе и удостоили быть мафтиром. И это само по себе было чудом в моих глазах, так как раньше меня никогда не удостаивали чести быть мафтиром.

Во время третьей трапезы святой субботы обратился ко мне мой святой шурин – рабби Гершон из Ки-Това – и сказал: «Исролик, я вижу, какие-то большие перемены на твоем лице. Здоров ли ты или дело в чем-то другом?». И не ответил я ему ничего, как и наказал мне старец.

На исходе святой субботы, в моем доме, после того, как прочитал я песнопение «Элиягу а-нави», спросила хозяйка дома моего, что во мне так горит, но понятно, что не ответил я ей ничего.

Воскресным утром недели, когда читается глава «Микец», выпал глубокий снег, но я не обратил на это никакого внимания. За час до полудня я направился в микву, и сразу же направился за город, к месту между второй и третьей горами, и вот старец предстал передо мной, и велел мне идти за ним. Пошел я за ним, и вошли мы в пещеру, которая была полна света, и посреди нее стояли стол и два стула. Старец сел на один из стульев, и приказал мне сесть на другой. Затем он достал из-под одежды книгу, которую я видел впервые в жизни, и когда он начал ее читать, в меня словно вошла еще одна душа, и словно открылись глаза мои, и потекли передо мною тайные тропы и открылись врата понимания.

Спустя два часа сказал мне старец: «На сегодня достаточно, сын мой, а завтра с Божьей помощью продолжим, но напоминаю тебе, что ты не должен никому рассказывать об этом». Спросил я об его имени, но он ответил, что еще не пришло для этого время. Я омыл руки, и мы вышли из пещеры. Старец проводил меня до самой границы города, и там возложил свои святые руки мне на голову и благословил меня. И так продолжалось целый год, и не знал я имени моего учителя и раввина.

Однажды посредине лета, перед тем, как расстаться, на границе города, назвал он мне свое святое имя, и напал на меня такой страх и трепет от того, что я удостоился получать уроки и наставления от такого святого и великого рабби, что повалился я на землю от охватившей меня слабости. Но когда с Божьей помощью пришел в себя, учитель мой и наставник сказал, что мне нужно поменять место жительства с города на деревню. И с помощью святого шурина моего сменил я место жительства моего на деревню в близи города Кут (Китов).

Там устроил я себе маленький дом, и с субботы до субботы проводил там время в уединении между горами, а накануне каждой субботы шел домой. И день ото дня удостаивался я чести видеть учителя и раввина моего, который открывал мне великие тайны. И в один из дней сказал мне: «Известно тебе, Исролик, что уже пришло время, чтобы ты открылся миру, ибо так записано и постановлено на Небесах, что когда исполнится тебе 36 лет – ты откроешься…»⁹⁶

Затем, продолжает Бааль-Шем-Тов, учитель поведал ему, что, открывшись, он призван стать духовным лидером своего поколения, что его совсем не обрадовало, а наоборот, чрезвычайно огорчило.

Во-первых, потому, что, по его мнению, были в еврейском мире люди куда более старшие и мудрые, чем он, и способные куда лучше исполнить эту миссию.

Во-вторых, он получал истинное наслаждения от уроков Учителя, от того, что может так часто видеть его святой лик, и ему совсем не хотелось окунаться вновь в суетную повседневную жизнь людей со всеми их страстями и проблемами.

В-третьих, он опасался, что, став духовным лидером части еврейского народа, может поддаться гордыни, стать заносчивым, а это качество человеческой натуры было ему ненавистнее всего.

Бешт пытался всячески отказаться от этой миссии, а когда понял, что это невозможно постарался всячески затянуть время, когда он должен открыться миру и принять на себе заповеданную роль, которой он был предназначен от рождения.

* * *

Только будучи знакомым с текстом этого письма Бааль-Шем-Това, можно увязать воедино другие хасидские источники, и воссоздать картину того, как прошла его жизнь с 1727 по 1734 гг.

Как уже понял читатель, решив избавиться от «позорящего» его шурина и побудив Бешта покинуть город, р. Гершон, возможно, сам до конца того не осознавая, выполнял волю Небес.

Из этого же письма мы можем установить и приблизительное место его пребывания в этот период – он жил в какой-то деревушке возле города Куты, название которого на украинском языке обозначает «угол» – возможно, потому, что городок располагался «на углу» между Карпатскими горами и рекой Черемшой. Судя по всему, речь идет о «новых Кутах», основанных графом Потоцким в 1715 году и стремительно заселявшихся евреями. В городке шло интенсивное строительство, глина и в самом деле была очень нужна, и, видимо, именно сюда жена Бешта возила ее на продажу.

Хасидские предания со слов Бешта однозначно называют и имя его Учителя – пророк Ахия Ашилони, одна из самых величественных фигур Священного писания.

Согласно классической еврейской историографии, земная жизнь Ахии из Шило пришлась на 2811-2931 по еврейскому летосчислению (950-830 гг. до н.э.), хотя есть и легенда о том, что он родился гораздо раньше, был в числе евреев, которые вышли с Моше-рабейну из Египта и прожил больше пятисот лет.

Согласно той же историографии, Ахия а-Шилони входил в число ближайших учеников пророка Шмуэля, и в 2882 (878 г. до н.э.) получил от него посвящение в пророки. Именно Ахия Ашилони предсказал царю Шломо (Соломону), что в наказание за потворство язычеству после его смерти еврейское государство расколется на два царства. Узнав, что Шломо велел его убить, Ахия бежал в Египет, но перед этим успел сообщить Яроваму бен Невату, что после смерти Шломо тот унаследует власть над десятью коленами.

Затем Ахия возвращается в Землю Израиля и создает в Шило суд мудрецов Торы. Ближайшим его учеником становится Элиягу из Гилада, которого он в 2962 году (798 г. до н.э.) посвящает в пророки. В конце жизни Ахия ослеп, но продолжал пророчествовать. В частности, он предсказал царю Яроваму Второму гибель всей его династии, что и произошло уже после смерти Ахии.

В каббалистической традиции воплощением души Ахии Ашилони был великий знаток сокровенных разделов Торы раби Шимон бар Йохай (Рашби), написавший основополагающую книгу кабалы «Зоар» («Сияние»).

В связи с этим становится понятным, почему Бааль-Шем-Тов упал в обморок, узнав имя своего Небесного наставника. То, что он не был человеком во плоти, а являлся чисто духовной сущностью, ему, видимо, было понятно с самого начала. Но вот то, что его учит тот, кто был учителем самого пророка Элиягу, стало для него настоящим откровением; доказательством того, какой высшей чести он удостоился. Как не удивительно и то, что уроки со столь великим учителем среди величественной природы Карпат, вдали от мира, доставляли ему величайшее духовное наслаждение.

Стоит заметить, что рассказ об удалении в ту или иную пустынную местность для обретения там мистического опыта встречается не только в иудаизме, но и в буддизме, христианстве и исламе. К этой практике задолго до появления этих религий обращался и великий пророк Иешая – тот самый, которому посвящено стихотворение Пушкина «Пророк»:

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился, —

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился.

Перстами легкими как сон

Моих зениц коснулся он.

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он, —

И их наполнил шум и звон:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье…

Тема Небесного наставника так же не является чем-то новым в иудаизме и тесно сочетается с темой отшельничества. Так согласно преданию, уже упоминавшийся выше р. Шимон Бар-Йохай 13 лет провел вместе с сыном в пещере, в которую ежедневно приходил ангел, чтобы учить их тайной Торе – кабале.

Великий еврейский философ, кабалист и учитель морали, современник Бааль-Шем-Това р. Моше Хаим Луццато (Рамхаль) также рассказывал, что весной 1727 года ему явился Небесный наставник, передавший ему многие тайны кабалы, которые он тщательно записывал. Обратив внимание: по времени откровение, дарованное Рамхалю, совпадает с явлением Ахии Ашилони Бешту, и речь вряд ли идет о случайном совпадении. Во всяком случае, мистики точно объяснили бы это некими сдвигами, происходившими в то время в духовных мирах.

Но больше всего биография Бешта в срединные годы его жизни, безусловно, напоминает биографию Аризаля, еще раз косвенно подтверждая тот факт, что он был для героя этой книги образцом для подражания. Как известно, Аризаль, отучившись в ешивах великих каббалистов р. Давида Ибн Аби Зимры и р. Бецалеля Ашкенази, на каком-то этапе жизни (видимо, тоже в 27-28 лет) начал вести отшельнический образ жизни и попросил тестя найти ему подходящее место для уединенных занятий. Тот нашел для него хижину на небольшом островке, стоящем посреди Нила, и молодой Аризаль проводил здесь всю неделю, возвращаясь домой только на субботу. Питался он на острове крайне скудно, в основном, плодами инжира, которые срывал с растущего на острове дерева. Поэтому тот небольшой запас пищи, который готовила ему на эти шесть дней жена, зачастую оставался нетронутым.

Помимо того, что Аризаль самостоятельно изучал в хижине книгу «Зоар», к нему там начал являться пророк Элиягу, обучавший его самым сокровенным тайнам Торы. А начале 1570 года, когда Аризалю исполнилось 36 лет, Элиягу велел ему отправиться в Цфат, чтобы там собрать вокруг себя учеников, то есть, по сути дела, открыться, явить себя миру. Как видим, даже возраст «открытия» Аризаля и Бешта совпадает, и это тоже вряд ли можно назвать случайностью.

Впрочем, идет ли речь о неких глубоких мистических закономерностях или случайных совпадениях, а то намеренно надуманных параллелях, пусть каждый читатель для себя решает сам. Вспомним так же, что 36-37 лет являлся «роковым», критическим возрастом для многих великих поэтов (во многих из которых жил в той или иной степени дух пророчества). Многим наверняка памятна знаменитая песня Владимира Высоцкого: «С меня при цифре «тридцать семь» в момент слетает хмель./Вот и сейчас как холодом подуло:/Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль/ И Маяковский лег виском на дуло!».

Заметим, что вопросом о том, почему учителем Бешта назван именно Ахия Ашилони, а не какой-либо другой великий пророк, задавались как многие биографы Бааль-Шем-Това, так и религиозные авторитеты. И многие из них приходили к выводу, что существуют определенные параллели между периодом раскола царства Шломо, в который жил и действовал Ахия Ашилони, и эпохой Бешта.

Суммируя высказанные на эту тему мнения, Элиэзер Лесовой⁹⁷ пишет:

«Какова, однако, связь между пророком Ахией и Баал Шем Товом?! Дело в том, что Исраэль Баал Шем Тов, основатель хасидизма, тоже принес в европейское еврейство глубокий раскол.

Учение хасидизма вызвало сопротивление, резкое настолько, что на каком-то этапе стало как будто "два народа" – представители которых не женились между собой, не ходили друг к другу в миквы и мясные лавки и даже не хотели вместе молиться. А потом, со временем, все как-то утихло и уладилось, и в наши дни "митнагедско-литовское" направление и хасидизм не просто сосуществуют, но и взаимно дополняют друг друга, позаимствовав у бывших оппонентов много полезного и хорошего (а иногда даже и недостатки).

Очевидно, что в дни зарождения хасидизма в Европе существовала очень серьезная проблема, касавшаяся религиозной жизни народа и его духовного руководства. Тора "не доходила" до низов; избранные ученые учились, а простой народ погружался все глубже во тьму невежества, так как приходилось тяжело работать, чтобы выжить; наконец, даже ожидание скорого Избавления, служившее всегда лучом надежды, после трагедии саббатианства стало восприниматься как источник угрозы.

Хасидизм родился и окреп накануне великих духовных и социальных потрясений, которые впоследствии едва не выбили опору из-под основ традиционного существования еврейского народа: Просвещение, Французская революция, эмансипация, научно-технический бум, индустриализация: Подобная оценка содержит, в какой-то степени, упрек деятельности раввинов того поколения.

Вспомним, однако, что их "просчеты и ошибки" в рамках предложенной нами аналогии уподобляются, ни много ни мало, просчетам царя Шломо – одного из самых праведных и мудрых людей в истории! Допуская в мир разрушение и вражду, Всевышний в тот же миг видит, каким образом эти кажущиеся ужасными на близком расстоянии события в будущем обернутся добром: "И унижу Я за это потомство Давида, но не навсегда".

Мы не знаем, как бы сложилась еврейская история, не будь единое царство Шломо расколото надвое – как прямой результат пророчества Ахии из Шило. Мы также не знаем, как бы сложилась еврейская история, если бы не возник хасидизм и не расколол еврейский мир; если бы со временем в "основное течение" иудаизма не влились мистические, мировоззренческие, мессианские идеи хасидизма. Можно рискнуть и высказать предположение: так же, как раскол царства Шломо был необходим, чтобы послужить наказанием самому Шломо, однако в конце концов целью и призванием этого раскола было сохранить навеки царство Давида, – так же и раскол, катализатором которого стал Бааль-Шем-Тов и его учение, был необходим, чтобы спасти еврейский народ духовно и довести его в целости и сохранности до наших дней, – ради той вечной цели, которую мы должны выполнить в этом мире.

Именно поэтому, чтобы усвоить опыт отцов и пройти с достоинством по предначертанному ему пути, Бааль-Шем-Тов должен был брать уроки у пророка Ахии»⁹⁸.

* * *

С периодом жизни Бешта в Карпатах многие исследователи связывают окончательное формирование начавшего вырабатываться у него еще в детстве «пантеистического» мировоззрения.

Ш. Дубнов в своей «Истории хасидизма» дает сначала цитату о потрясающей красоте Карпат из «Всеобщей географии» Э. Реклю, а затем добавляет: «В этом дивном уголке земли, который лет полтораста тому назад был, конечно, девственнее и грандиознее, чем ныне; в этой чудной местности среди высоких гор, глубоких долин и густых, первобытных лесов – жил тихою, созерцательною жизнью Израиль Бешт. Он чувствовал себя одиноким, забитым среди людей, но здесь – едва ли.

Он, свыкшийся с раннего детства с мыслью, что Б-г – единственный его защитник, как «отец сирот», постоянно сосредоточивая все свои помыслы на Высшем Существе, к которому чувствовал нечто в роде горячей сыновней любви, – он не мог чувствовать себя одиноким на лоне природы. Для него именно здесь присутствие Божие казалось более очевидным, нежели в шуме городов, на базаре житейской суеты.

Там, где умолкал голос человеческий, громко звучал в его ушах могучий голос Б-га. Он видел Его в немых очертаниях горных громад и таинственных долин, он слышал Его дыхание в шепоте леса, в росте трав, в шуме ручейка, журчавшего на дне глубокой долины. То, что поэт воплотил бы в красивые образы нимф, дриад и горных духов; то, что философ выразил бы в грандиозных словах: «мировое движение, мировая жизнь, великое непознаваемое», – все это он, человек пламенной веры, сосредоточил в личности Б-га, которым одухотворил все окружающее, которого присутствие ощущал везде…

И вот начало того восторженного доведенного до крайности, религиозного пантеизма, который составляет одну из существенных черт выработанного впоследствии учения Бешта. «Вся земля полна Б-гом!» – вот девиз этого учения. И человек, выработавший такое миросозерцание, не только понимал, но чувствовал или, точнее, прочувствовал его во всем его объеме, ибо оно было для него одновременно источником познания и источником утешения.

Доходили ли до Бешта, в глушь его уединения, отголоски из жизни общественной? Знал ли он о тех мистических движениях, которые происходили в духовной жизни польских евреев в те годы, когда он, одинокий бродил по склонам и ущельям Карпатов?

Вероятно, знал, ибо то время было слишком смутное н необыкновенное. Тайная саббатианская ересь все более распространялась в Подолии и Галиции, переходя то в крайнее религиозное отшельничество, то в восторженную разнузданность. Из «Введения» мы уже знаем, что в 1722 г. объявлен был первый, а в 1725 г. – второй херем тайных саббатианцев в Польше. Высказывать открыто свои убеждения, хотя и не еретические, но имеющие какое-либо отношение к кабале и мистицизму, стало тогда небезопасным.

Весьма возможно, поэтому, что и Бешт во избежание подозрений, принужден был в то время – в 20-х годах прошлого века, когда и происходило его уединение – скрывать свои заветные убеждения, которые хотя и не заключали в себе ничего саббатианского, но могли быть заподозренными в ереси, вследствие своего мистического характера. И тут то, может быть, кроется причина тех долгих тайных приготовлений и многолетней уединенной жизни, которые предшествовали открытой деятельности Бешта.

В этот момент своей жизни, Бешт, по-видимому, был еще в значительной степени приверженцем лурианской каббалы, – той каббалы, принципы которой он впоследствии совершенно изменил. Мы видели, что в своем уединении он много постился и умерщвлял свою плоть. Подобно Магомету в его приготовительный период, он жил в глубокой пещере, находившейся в горных ущельях. Ежедневно он совершал омовения в озере, к которому прилегала его пещера. «И пещера, и озеро, – говорит новейший его биограф, житель Галиции, – доныне уцелели, и всякий прохожий может их видеть»»⁹⁹.

* * *

Существует множество преданий о том, что происходило с Бештом в течение семи лет его жизни в Карпатах, три из которых изложены в «Шивхей Бешт», а остальные представляют собой легенды, ходившие среди евреев и украинцев.

Как-то раз, повествует «Шивхей Бешт», Бааль-Шем-Тов брел по горам, настолько глубоко погрузившись в размышления о Торе, что не заметил, как оказался на краю обрыва. Казалось, еще немного – и он сорвется в глубокую пропасть. Но тут другая гора приблизилась к обрыву и словно подставила гигантскую каменную ладонь, по которой Бешт благополучно на нее перебрался, и пошел себе дальше. То же самое произошло, когда Бешт двинулся в обратный путь – и так несколько раз. При этом сам Бешт продолжал свои размышления, и, похоже, даже не обратил внимания на происходящее.

Зато за этими явными чудесами, затаив дыхание, с противоположного склона горы наблюдала шайка разбойников-опришков. Возможно, поначалу они не поверили своим глазам, и решили, что все это им только кажется, но после того, как горы уберегли Бешта от смерти не раз, не два и не три, они убедились, что все это им не снится, и поняли, что этот странный еврей находится под особым покровительством Господа, и уверились в том, что его молитвы и благословения имеют особую силу.

«Пришли они к нему, поведали о случившемся и сказали: «Своими глазами видели мы, что ты человек Божий, поэтому просим тебя помолиться за нас, чтобы Г-сподь послал нам удачу в тех делах, в которых мы подвизаемся». Сказал им Бешт: «Если вы поклянетесь, что не станете обижать и грабить евреев, то исполню вашу просьбу»…»¹⁰⁰

Автор понимает, что на многих читателей эта история произведет странное впечатление, но, как говорится, из песни слов не выкинешь.

С той поры, продолжает «Шивхей Бешт», разбойники стали частенько приходить к нему с просьбой рассудить их в том или ином споре, и Бешт, так же, как в свое время в местечке, умел принимать такие решения, справедливость которых не вызывала сомнений ни у оного из спорящих и которые, вдобавок, примиряли их друг с другом.

Но как-то пришли к нему два разбойника с просьбой рассудить их, но на это раз одному решение не понравилось, и он затаил злобу на Бешта. Однако напасть на «еврейского колдуна» днем он не решился, поскольку боялся, что тот применит против него свою «ворожбу», и стал дожидаться, когда тот уснет. Лишь только Бешт сомкнул глаза, разбойник появился у его ложа и занес топор, чтобы отрубить ему голову. Но тут кто-то невидимый перехватил его руку, отбросил топор в сторону и стал бить его и бросать от одной каменной стены к другой, не давая ему опомниться. От этих ударов разбойник получил столько ран и увечий, что едва не умер. Утром Бешт проснулся и увидел лежащего на земле израненного и изувеченного человека. Его лицо было так залито кровью, что он не узнал в нем одного из разбойников, приходивших к нему недавно судиться.

«Кто ты и кто так поступил с тобой?» – спросил Бешт, но у того даже не было сил ответить, и Бешт вышел из пещеры. Лишь когда разбойник немного оправился, он рассказал Бешту о том, что произошло.

В другой истории Бешт как-то нанялся охранять в дороге богатую еврейку по имени Хая, которая ехала по делам к помещику. Когда они въехали в лес, Бешт предупредил Хаю, что в лесу на них нападет разбойник, но ей не следует ничего опасаться, так как он послан Б-гом, чтобы положить конец его злодеяниям.

Не успел Бешт договорить, как из-за деревьев выскочил разбойник с вечной угрозой:

– Кошелек или жизнь!

– Денег у нас нет, – спокойно ответил Бешт. – Убить ты нас не сумеешь. Лучше уйди и раскайся в своих злодеяниях.

В ярости разбойник выхватил саблю и бросился с ней на Бешта, но тот просто взглянул на него – и разбойник так и застыл на месте с поднятой саблей как вкопанный.

Разъяренный бандит принялся осыпать Бешта проклятиями, и тогда тот произнес одно из тайных имен Творца, и разбойник погрузился в землю по колено. Однако и после этого он не успокоился, а стал еще пуще стал ругать Бешта и Б-гохульствовать.

– Вот ты какой! – сказал Бешт. – Что ж, раз ты не хочешь раскаяться и стать человеком, то иди туда, откуда пришел.

После этих слов Бешта разбойник стал погружаться в землю все глубже и глубже, пока наконец не погрузился с головой. Земля поглотила его.

Потрясенная Хая глядела на все происходящее и от ужаса не могла рта раскрыть – она поняла, что перед ней один из нистаров, владеющих тайными знаниями. И тогда Бешт взял с нее слово, что она никому не расскажет об увиденном.

Хая поклялась и сдержала клятву: она никому не рассказывала об этом до того, как Бешт открылся народу.

Другие легенды связывают имя Бешта со знаменитым руководителем повстанческого движения опришков, карпатским Робин-Гудом Олексом Довбушем (1700-1745).

По распространенному преданию, первая их встреча произошла неподалеку от Коломыи. Бешт любил проводить время возле водопада. Как-то раз, пребывая в молитве, он увидел опришков, спасавшихся от погони. За ними гнались польские и венгерские драгуны.

Бешт решил помочь опришкам и спрятал их в пещере, находившейся за водопадом. Отрядом опришков руководил Довбуш. За спасение он подарил реб Исроэлю свою трубку. Именно эта трубка, впоследствии, появлялась в разных историях, связанных с Бештом, и курил он ее до конца своих дней.

По другой версии, Бешт спрятал их от австрийской полиции в пещере с подземными ходами, по которым Олекса Довбуш с отрядом ушел от преследователей.

Существует и вариант, в которой Бешт не просто спрятал Довбуша: тот был в бою тяжело ранен, и Бааль-Шем-Тов в течение нескольких недель его лечил, пока Довбуш снова не обрел силу. После этого они побратались, и в знак братства обменялись «люльками» (трубками). Впрочем, иногда история об исцелении Бештом Довбуша рассказывается отдельно.

В гуцульском фольклоре первая встреча праведника и разбойника описывается несколько иначе, и вот как она звучит в поэтическом переложении Даниэля Клугера¹⁰¹:

Как-то раз надумал Довбуш к рабби Бешту в дом вломиться,

Чтоб разжиться у раввина и деньгами, и вином.

Вышиб дверь, и на пороге встал: в одной руке рушниця,

А другой сжимает саблю, сердце ходит ходуном…

Было то в канун субботы. Видит легинь – стол накрытый.

И хозяин с полным кубком во главе стола стоит.

И воскликнул грозно Довбуш, тот разбойник знаменитый:

«Ну-ка, гостю ставь горилку да вино, поганый жид!»

Но как будто не услышал ватажка хозяин дома,

Молча он смотрел на кубок, лишь губами шевелил.

Разозлился крепко легинь: «Тут клинок, а не солома!»

Ухватил он рабби Бешта и тряхнул, что было сил.

Покачнулся реб Исроэль, покачнулся полный кубок,

Капля винная упала на разбойничий клинок.

Охватил Олексу холод, вмиг заледенели губы,

И разжались пальцы сами, отпустили черенок.

Испугался грозный Довбуш – что за чудо приключилось?

Ухватил разбойник саблю, а поднять ее не смог!

Лег клинок у ног Олексы… Капля алая дымилась…

И попятился разбойник, и споткнулся о порог.

Рабби Бешт благословенье дочитал и улыбнулся

«Проходи, – сказал негромко, – с миром ты, так пей и ешь!»

С той поры во все субботы Довбуш сабли не коснулся:

Больно тяжкой становилась от вина, что прóлил Бешт.

И пошла молва в Карпатах: по субботам Довбуш славный

Безоружен, беззащитен, будто малое дитя.

Собрались враги Олексы, и сказал им вóрог главный:

«Коли так – пойдем в субботу и возьмем его шутя!»

Вот тишком они подкрались, вот они ввалились в хату,

Что стояла за пригорком, на окраине села.

Как тут голыми руками отобьешься от проклятых?

А они в лицо смеются: «Довбуш, смерть твоя пришла!»

Только Довбушева сабля, что лежала в ножнах тихо,

Вдруг взлетела и влетела прямо в руку ватажку.

И взмахнул Олекса саблей, да еще присвистнул лихо,

Побежали прочь злодеи по весеннему снежку!..

Было так, иль сочинили – неизвестно и поныне,

Только все же верят люди в те чудесные дела.

С тех времен по эту пору говорят на Буковине,

Будто силой капли алой сабля душу обрела.

* * *

С Олексом Довбушем фольклор связывает и другое предание о Беште и разбойниках, хотя «Шивхей Бешт» приводит его без указания имен. Да будет позволено автору привести эту историю в более живом, чем в «Шибхей Бешт» переложении Эзры Ховкина:

«Однажды пришли к Исройлику те самые разбойники и сказали:

– Мы знаем, что ты давно мечтаешь побывать в Эрец-Исраэль. Пойдем, мы покажем тебе тайный путь через горные пещеры и подземные реки…

Поверил или нет Исройлик разбойникам, но он решил пойти с ними. Долго продвигались они в темноте пещер, пока не наткнулись на ущелье, дно которого было покрыто жидкой грязью, так что ни ступить туда, ни поплыть… Через ущелье была перекинута доска, по которой разбойники стали переходить на другую сторону. А чтобы не потерять равновесие, они опирались на шест, который втыкали в грязь.

Исройлик, который никогда ничего не боялся, вдруг почувствовал, что ему нельзя переходить на тот берег, что там поджидает его опасность, из которой не выбраться живым. И он остался, а спутники его двинулись дальше.

Оглядевшись вокруг, Исройлик сказал себе:

– Всевышний не зря привел меня в эти места. Наверное, какая-то работа приготовлена мне здесь…

Не успел он закончить, как грязь с чавканьем разлетелась в разные стороны и на берегу показалась лягушка величиной с украинскую хату. Исройлик спросил, глядя на это создание:

– Кто ты?

– Я был талмид-хахам, мудрец Торы, – отвечала лягушка. – А теперь моя душа поселилась в теле этой твари…

– За какие же грехи ты был так наказан?

– Однажды я поленился сделать омовение рук. И ангел-обвинитель стал кричать на Небесном суде: «Мудрец Торы нарушил заповедь мудрецов! Накажите его!» Но ему ответили, что за такой проступок даже мудрецам большого наказания не полагается. И тогда он подсунул мне еще одно нарушение, и я опять нарушил, и еще одно – и я снова… Дело дошло до того, что я совсем перестал соблюдать приказы Торы…

– Неужели тебе ни разу не приходила мысль о тшуве, раскаянии?

– Приходить-то приходила, но для этого нужны силы, а я никак не мог с ними собраться. Обвинитель подсунул мне любовь к спиртному. Так что я или пил, или грешил. Всему на свете приходит конец, и вот я оказался на Небесном суде. Там решили, что поскольку мой самый первый грех связан с водою, то мою душу нужно послать в тело животного, которое живет у воды. И вот я сижу в этой грязи уже пятьсот лет, и нет мне спасения…

– Но ведь рабби Ицхак Лурия из Цфата помог душам многих грешников, – сказал Исройлик. – Почему же твоя душа не поднялась отсюда?

– Для тикуна – исправления души – нужно, чтобы рядом оказался еврей, – объяснила лягушка. – Чтобы он произнес благословение или хотя бы подумал о святом. Но в том и заключается мое наказание и моя беда, что не заходят евреи в эти темные пещеры!

– Ну, видишь, я зашел, – сказал Исройлик.

Он помолился за душу грешного мудреца, и она, расставшись с телом животного, поднялась туда, куда должна была подняться. А Исройлик обошел тушу лягушки и отправился назад, домой, чтобы сделать омовение рук и благословить хлеб, лежащий на скатерти грубого полотна»¹⁰².

В другой истории, которая случилась много позже, когда р. Исроэль уже стал Бааль-Шем-Товом, имел множество учеников и сподвижников, он как-то остановился в доме одного из своих хасидов, местного богача. Бешт стал расспрашивать его о том, как идут дела, все ли в порядке, а затем вдруг спросил хозяина, есть ли у него кони, и сказал, что хочет на них поглядеть.

Одна из лошадей понравилась ему больше других, и Бешт стал просить Б-гача подарить ему животное.

– Я готов, рабби, подарить вам любого, но только не этого! – ответил тот. – Этот конь – мой любимец! Трудяга, каких мало! Сколько раз он вытягивал повозку, которую не могли вытянуть три другие лошади!

Но Бешт ответил, что других коней ему не надо, и они вернулись в дом. Через некоторое время разговор зашел о том, как много людей задолжали хозяину дома деньги, и Бешт попросил показать ему долговые расписки. богач удивился такой просьбе, но показал. Увидев одну из них, Бешт сказал, что хотел бы получить ее в подарок.

– Да возьмите другую! – сказал богач. – От этой все равно нет никакого толку. Она написана одним евреем, который давно умер, так и не вернув долг!

– И все-таки я хочу именно эту! – повторил Бешт.

– Да берите, мне-то она без надобности! – последовал ответ.

Бешт взял расписку, объявил, что прощает покойнику долг и разорвал ее на мелкие кусочки.

Не прошло и нескольких минут, как в комнату вбежал слуга хозяина и сообщил, что его любимый конь внезапно издох.

Поняв, что между двумя этими просьбами Бешта есть какая-то связь, богач попросил его объяснить, что произошло.

– Поскольку тот человек задолжал тебе и не смог расплатиться, то его приговорили к тому, что он должен воплотиться в лошадь и всячески угождать тебе, отрабатывая долг. Потому-то он так и радовал тебя, покорно выполняя самую тяжелую работу. Но в тот момент, когда ты подарил мне расписку, а я простил ему долг, приговор был отменен, время жить в теле коня ему вышло, и он умер окончательно.

Легко заметить, что эти истории перекликаются с двумя рассказами об Аризале, в одном из которых Аризаль однажды проводил урок возле какого-то ручья, и тут его ученики заметили на берегу лягушку, которая сидела не шелохнувшись, словно внимательно наблюдая за ними. Рабби Хаим Виталь хотел было ее спугнуть, но Аризаль остановил его:

– Пусть сидит. Она хочет слушать слова Торы! – и продолжил разговор тайнах учения, из чего сделали вывод, что лягушка эта – непростая, и, видимо, в ней заключена чья-то высокая душа.

В другой истории Святой Ари ловит мышь, в которой заключена душа еврея-доносчика, причинившего при жизни много бед своим соплеменникам. Он заговаривает с ней, и на глазах учеников задает вопрос, почему этот еврей творил зло своим братьям, не думая о том, каким может быть приговор небесного суда?

«Да, рабби, я сделал много плохого, но сейчас сжалься и помолись за меня, чтобы прекратился этот ужас, ибо лучше быть в геенне огненной, чем в шкуре мыши».

Однако Ари отвечает, что он не может молиться за душу злодея, и не может сделать ей «тикун» («исправление»), и мышь печально побрела к своей норе.

В историях о Беште, умеющем проникать в тайну перевоплощения душ, основатель хасидизма, таким образом, поднимается даже выше Аризаля, или, по меньшей мере, предстает прямым продолжателем его дела, фигурой, равной ему во всех отношениях. Кстати, во всех вышеприведенных рассказах они с Аризалем – ровесники или почти ровесники.

Таким образом, рабби Исроэль Бен-Элиэзер к 36 годам поднялся в своем духовном восхождении на необычайно высокую ступень, на которой до него стояли лишь величайшие духовные лидеры и учителя еврейского народа.

И то, что он, подобно Моше-рабейну, не спешил «раскрыться» и приступить к исполнению своей миссии, то есть фактически пытался бросить вызов Божественному замыслу, грозило навлечь на него гнев Всевышнего.

Глава 6. Перед «раскрытием»

Согласно канонической версии, после семи лет, проведенных в горах, в преддверии «раскрытия», Бешт с женой вернулся в Броды и снова появился в доме своего шурина р. Гершона Кутовера. Тот от всей души обрадовался сестре, стал расспрашивать ее, как им жилось все-эти годы, но при этом, казалось, не замечал своего непутевого зятя.

Услышав от Ханы, в какой бедности они жили все эти годы, каким непосильным трудом зарабатывали свой скудный хлеб, р. Гершон сжалился и предложил поселиться неподалеку от него, а также взять Бешта… в качестве слуги. Надо заметить, что прислуживать главе раввинского суда считалось в те времена довольно почетно, а, самое главное, это давало слуге и его семье небольшой, но все же достойный и надежный заработок. Да и Бешту было не впервой выступать в роли «прислужника талмид-хахама», если конечно забыть, что в первом случае его «господин» прекрасно знал, с кем он имеет дело, чего о р. Гершоне сказать было никак нельзя.

Но Бешт, похоже, намеренно взял на себя эту роль – зная, как в будущем изменится к нему отношение шурина и желая преподать последнему урок по преодолению гордыни.

Именно такой цели явно служило поведение Бешта в истории о том, как р. Гершон однажды велел ему взять на себя роль кучера и отвезти его в какое-то местечко. В пути р. Гершон заснул, а когда проснулся, то обнаружил, что их повозка стоит посреди огромной лужи, увязнув в грязи и глине так, что лошади не могут двинуться с места. Поняв, что из Бешта не только знатока Торы, но и кучера не сделаешь, р. Гершон набросился с упреками на родственника, а затем стал думать, как выбираться из этой ситуации.

Конечно, самым правильным было послать Бешта в ближайшую деревню за мужиками, чтобы те помогли вытащить повозку из грязи. Однако р. Гершон рассудил, что на такого шлимазела¹⁰³, как его шурин, полагаться точно нельзя, поскольку он может уйти и не вернуться, и решил идти в деревню сам. Но для этого ему пришлось пройти немало метров по грязи, запачкав свои дорогие сапоги, пока он, наконец, не добрался до конца лужи.

Но когда он уже шел обратно с мужиками, которых нанял, чтобы вытащить повозку, то увидел беззаботно едущего ему навстречу Бешта. На вопрос о том, кто же ему помог вытащить повозку и лошадей из лужи, Бешт беззаботно ответил: «Да никто, кроме Всевышнего. Хлестнул я лошадей, и они тут же без труда выехали». Тут бы, казалось, р. Гершону призадуматься, но он остался при своем мнении – что зять у него конченный недотепа, у которого ничего не ладится и которому не стоит давать даже простых поручений.

Р. Гершон вновь решил избавиться от шурина, и на этот раз предложил сестре деньги для того, чтобы она смогла арендовать корчму с небольшим постоялым двором в расположенной неподалеку от Брод деревеньке.

Супругов этот вариант вполне устроил. Жена Бешта держала корчму, которая приносила какой-никакой доход, а Бешт нашел неподалеку уединенный домик, в котором продолжал интенсивно заниматься Торой и Кабалой, то есть вел привычный для себя образ жизни. «Шивхей Бешт» добавляет, что это был все же не совсем домик, а «что-то вроде дома, вырубленного в скале», стоявшей на берегу реки Прут –подобно тому, как Аризаль уединялся в хижине на берегу Нила. Наличие поблизости реки позволяло ему ежедневно использовать ее как микву для ритуального очищения перед молитвой.

Как и в горах, он возвращался домой только по субботам, шел в имеющуюся при корчме баню, окунался в микву и облачался в белые одежды. В этот день он преображался – во всем его облике появлялось величие, его лицо, казалось, излучало свет и внушало трепет, но никто не был свидетелем этого преображения, кроме жены и детей – сына Цви-Гирша и дочери Адель.

Впрочем, иногда Бешт появлялся в доме и в будни – если на постоялый двор заглядывали гости, жена посылала за ним, чтобы Бешт им прислуживал.

В этом доме Бешт, согласно преданию, впервые вынужден был признаться в том, кто он такой на самом деле. Произошло это когда к нему в дом заглянул глава коломыйского кружка кабалистов р. Давид, отправившийся собирать пожертвования на Хануку, но сбившийся с пути и выехавший к дому супругов уже вечером, ко времени зажигания ханукальных свечей.

Поняв, что ему придется здесь заночевать, р. Давид спросил у Ханы, где ее муж. Та, не желая говорить, что он сидит в своем домике над Торой, ответила, что он пошел к арендатору поить скот. На вопрос, есть ли в доме что поесть, она ответила, что муж недавно зарезал курицу, и она может ее приготовить. Видя, что он в доме простолюдинов, р. Давид засомневался в кошерности забоя птицы, и тогда Хана показала ему резницкий нож Бешта. Осмотрев его, он остался вполне доволен, придя к выводу, что вполне может есть в этом доме. Тем временем Хана пошла к мужу, сообщила, что у них гость, и Бешт явился в дом, делая вид, что только пришел от арендатора, а затем стал угодливо прислуживать р. Давиду.

После ужина он сам постелил гостю постель, поставил рядом сосуд с водой для омовения пальцев и миску, куда сливать эту воду. Так как омовение кончиков пальцев сразу после пробуждения является обычаем, принятым только у каббалистов, то вода у его постели должна была навести р. Давида на определенные подозрения, но не навела.

Посреди ночи Бешт, который, по преданию, вообще никогда не спал больше двух часов в сутки, по своему обыкновению поднялся и сел за печкой учить тайную Тору. Но спустя какое-то время проснулся и р. Давид, а, проснувшись, был поражен ярким светом, шедшим от печки.

Решив, что разгорается пожар от брошенных возле печки щепок (по другой версии – заподозрив, что хозяева-простолюдины зажгли огонь, грубо нарушив субботу), он стал громко звать хозяйку дома, но Хана сказала, что пока оденется и прикроет голову, пройдет немало времени, и почему бы гостю самому не попытаться затушить пожар – тем более, что рядом с ним стоит кувшин с водой?

Взял р. Давид воду, бросился к печке, и тут увидел, что свет, переливающийся всеми цветами радуги, идет от мирно сидящего у печки над книгами Бешта. Это зрелище так поразило почтенного раввина, что он упал в обморок, и Хане пришлось вывести мужа из состояния полного погружения в учебу, чтобы он помог привести гостя в чувство.

Наутро р. Давид разумеется, стал расспрашивать Бешта, что это за сияние видел он над ним прошлой ночью.

– Да откуда ж мне знать?! – ответил Бешт. – Я читал ночью псалмы, и может с их помощью так прилепился к Господу, что что-то случилось, но мне про это ничего не известно.

Однако р. Давид уже и сам все понял, и начал настаивать, чтобы Бешт сказал ему правду. И в конце концов Бешт признался, что является знатоком Торы и Кабалы. С того дня р. Давид стал часто приезжать к Бешту на уроки Торы, и при случае любил блеснуть полученными от него знаниями в братстве каббалистов не только в родной Коломые, но и в Бродах.

Когда же пораженные товарищи спрашивали его, откуда у него столь сокровенные знания, р. Давид отвечал: «От одного сирого и убогого». Вступался он за Бешта и тогда, когда слышал, как того в очередной раз распекает р. Гершон. Однако при этом оставался верен обещанию хранить тайну Бешта, и потому не мог дать р. Гершону ту отповедь, которую тот заслуживал.

Ну, а Бешт с семейством, судя по всему, приезжал в гости к шурину на все праздники, и тот не упускал случая подтрунить за столом над незадачливым родственником.

Так, узнав, что у Бешта украли подаренную им лошадь, р. Гершон вначале стал корить его за неумение уберечься от воров. Когда же Бешт сказал: «Ничего страшного, вор сам вернет лошадь!», он от души расхохотался над глупостью шурина. С тех пор он почти год, во время каждой их встречи с издевкой донимал его вопросом: «Ну что, Исроэль, тебе уже вернули лошадь?!».

Однако как-то мимо дома Бешта проезжал какой-то украинец, и постучал в окно, чтобы ему дали огня для трубки. Бешт вышел из дома, посмотрел на лошадь незнакомца, мгновенно ее узнал и сказал: «А не моя ли это лошадь?» – и тот без лишних слов спешился и вернул покражу.

В один из будничных дней («холь а-моэд») праздника Суккот р. Гершон заметил, что Бешт не возложил тфилин. На вопрос, почему он нарушает заповедь, Бешт ответил: «Видел я в книге на идиш, что тот, кто возлагает тфилин в праздничные будни, заслуживает смерти».

Услышав этот ответ, р. Гершон пришел в ярость. Книги на идиш по религиозным вопросам писались в то время исключительно для простолюдинов, не знающих иврита. Их авторам самим нередко не хватало религиозного образования, да и к тому же некоторые из них были распространителями саббатианской ереси, а это было уже опасно.

Но так как его увещевания на шурина почему-то не подействовали, то он решил потащить Бешта к городскому раввину, который был в свое время его учителем – к р. Моше из Кут (1688-1738). Р. Гершон знал, что, несмотря на свое невежество, Бешт с уважением относится к р. Моше, и, будучи все же человеком Б-гобоязненным, наверняка прислушается к его мнению.

Стоит заметить, что р. Гершон выглядит во всей этой истории более, чем странно.

Будучи знатоком Торы и, тем более, членом раввинатского суда, он просто по определению не мог не знать, что в кодексе законов «Шульхан арух» р. Йосефа Каро четко указывается, что в «холь а-моэд» тфилин не возлагают, и лишь много позже духовный лидер евреев Польши Рама в комментариях к «Шульхан аруху» дал указание возлагать тфилин и в полупразничные дни. Спор о том, возлагать в эти дни тфилин или нет, вообще уходит в глубину столетий, и р. Гершон был обязан это знать.

Аризаль, как известно, объяснял ненужность возложения тфилин в будни тем, что их задача – вносить больше света в наш мир, а во все дни праздников Суккот и Песах этого света и так достаточно. Как уже было сказано, вслед за всеми нистарами Бешт молился именно по молитвеннику Аризаля, придерживался его мнения и, таким образом, вопреки тому, что думал р. Гершон, отнюдь не нарушал заповеди.

Но, видимо, в том-то и заключалось дело, что р. Гершон даже не мог допустить и мысли о том, что его родственнику-невеже что-либо известно об Аризале, а вот то, что он мог попасть под влияние саббатианцев, допускал вполне.

Второй раз в тот день р. Гершон вышел из себя, когда, войдя в дом раввина, Бешт, вопреки обычаю, не поцеловал мезузу, а лишь возложил на нее руку и тут же ее одернул.

Однако, появившись в комнате р. Моше, Бешт на мгновение сбросил с себя маску «ам га-ареца» и предстал перед ним в своем истинном обличие – его лицо засияло светом высокой духовности. От него буквально исходили такие свет и величие, что, увидев перед собой величайшего знатока Торы, лидера поколения, р. Моше, главный раввин благочестивого города Броды, в знак уважения встал с места, чтобы приветствовать столь уважаемого гостя. Но через мгновение Бешт снова надел на себя маску простолюдина, и р. Моше, подосадовав на то, что только что ему привиделось, вернулся в кресло. Но тут Бешт снова скинул маску – и раввин снова встал…

Так продолжалось несколько раз, пока, наконец, совершенно растерянный, не понимающий, что происходит, р. Моше не спросил у р. Гершона и Бешта, что их к нему привело.

Выслушав р. Гершона, р. Моше улыбнулся (он, безусловно, не мог не знать, что Бешт ничего не нарушил, а просто действовал в рамках другой, не ашкеназской традиции) и попросил р. Гершона… оставить его с Бештом наедине.

Затем он стал заклинать Бешта, чтобы тот открыл ему правду, кем на самом деле является. Но так как время «раскрытия» уже и в самом деле подошло, Бешт поведал раввину правду, но потребовал, чтобы тот до времени хранил ее в тайне. На прощание Бешт посоветовал хозяину дома проверить мезузу, висящую на входе.

После этого они вышли к р. Гершону, и р. Моше сказал: «Прочел я ему наставление. Полагаю, что не оступился он, ибо все творит в простоте сердечной».

Сразу же после ухода гостей р. Моше поспешил проверить мезузу, и обнаружил, что то ли от времени, то ли под влиянием какой-то духовной нечистоты ее текст изменился, и она перестала выполнять свои охранные функции. Именно этим и объяснялось, что Бешт, видевший мир иначе, чем обычные люди, отказался поцеловать мезузу.

Существует также предание, что в Бродах в это время жила некая старуха, которую в городе считали сумасшедшей, но при этом знали, что она видит каждого человека «насквозь», и лишь бросив на него взгляд, знает все его тайны. Однажды, увидев Бааль Шем-Това, она сказала: «Я знаю, кто ты такой, что ты обладаешь огромной властью, но я не боюсь тебя, поскольку ведомо мне и то, что ты не имеешь права воспользоваться ею, пока тебе не исполнится 36 лет. «Замолчи! – велел ей Бешт. – Иначе я соберу суд, чтобы изгнать из тебя демона», и перепуганная старуха и в самом деле прикусила язык.

По более известной версии этой истории, женщина эта считалась в Бродах едва ли не святой праведницей, и, уверовав в ее способности, р. Гершон попросил раввина Бродов р. Моше отвести шурина к этой женщине, чтобы она его «вразумила» и «обратила к добру». Но Бешт, войдя в комнату, где она находилась, мгновенно понял, что старуха отнюдь не праведница, а одержима «диббуком» – вселившимся в нее неупокоенным духом умершего.

Поняв, что он разоблачен, дух стал грозить Бешту обратным разоблачением – открытием всем присутствующим, кто он такой на самом деле, и при этом ничуть не боится его, так как он не имеет права пользоваться публично своими знаниями и способностями до 36 лет.

Бешт ответил обратной угрозой собрать раввинский суд, и стал уговаривать диббука назвать свое имя и выйти из тела женщины. В итоге дух согласился назвать свое имя только наедине с Бештом – чтобы не навлечь позора на свою семью, так как при жизни он был известным человеком в городе, а огласка того, что он не упокоился после смерти, неминуемо бросила бы тень на его семью. Закончилось все тем, что дух вышел, не нанеся вреда женщине, но она тут же перестала быть «святой» и «ясновидящей».

* * *

Есть еще одна история, связанная с тем временем, когда Бешт еще не «раскрылся» миру.

Судя по всему, Бешта «раскусил» не только р. Моше из Бродов, но и еще несколько раввинов, включая раввина местечка Кутов. Во всяком случае, именно раввин из Кутова дал Бешту по его просьбе книгу «Зоар». Тот факт, что просьба Бешта, судя по всему, его не озадачила, как и то, что он дал просителю «Зоар», считавшейся в то время крайне редкой и дорогой книгой, говорит о многом.

Но на пути домой Бешт, как назло, встретил р. Гершона, и тот первым делом спросил шурина, что у него за пазухой. Когда Бешт отказался отвечать, р. Гершон вылез из телеги, бесцеремонно залез ему за пазуху и достал книгу. Увидев, что это – «Зоар», изучение которой разрешено только знатокам Торы, р. Гершон вышел из себя. «Посмотрите на него – «Зоар» ему понадобился!» – сказал он, и отобрал книгу.

Спустя какое-то время Бешт приехал в Броды, чтобы помолиться в синагоге (напомним, что его корчма стояла вдали от людей, и возможности молиться в миньяне у него не было).

По окончании молитвы к нему подошел главный раввин Бродов р. Моше и спросил: «Что это за тяжкие вздохи, которые я слышал от тебя во время молитвы?». Однако Бешт не захотел объяснять раввину, в чем особенности его молитвы, и вместо этого посоветовал ему проверить мезузу на двери синагоги, так как она стала негодной. Р. Моше проверил – и выяснилось, что Бешт снова оказался прав.

«Поистине, твои вздохи шли от самого сердца!» – сказал р. Моше, пытаясь разговорить Бешта, и явно озадаченный как стилем его молитвы, так и его проницательностью по поводу мезузы. В ответ Бешт рассказал ему про историю с книгой «Зоар» и бесцеремонное поведение шурина, и попросил помочь вернуть книгу хозяину. Р. Моше немедленно послал служку к р. Гершону с тем, чтобы тот отдал книгу; а затем передал «Зоар» Бешту. На прощание он в шутку пожелал ему не столкнуться по дороге с р. Гершоном.

Таким образом, когда р. Гершон привел Бешта к р. Моше из-за отказа возложить тфилин, это была не первая их встреча. Предыдущая, видимо, сильно озадачила бродского раввина. Он уже тогда заподозрил, что Бешт – не тот, за кого себя выдает, и решил добиться разгадки. Трюк Бешта со сменой обличия лишь еще больше усилил его подозрения. Ну, а когда его совет проверить мезузу оказался по делу, р. Моше был уже к этому готов.

* * *

В дальнейшем р. Исраэль с женой и детьми перебрались в деревню вблизи Снятина. Об этом времени его жизни Шмуэль-Йосеф Агнон рассказывает, что каждый год в дни слихот – покаянных молитв, которые у ашкеназских евреев начинают читать за десять дней до праздника Рош а-шана – Бешт ехал в Снятин и оставался там до окончания праздника Суккот.

«Однажды, в первый день праздника Рош ѓа-Шана, – повествует Агнон, – синагогальный кантор занемог. Забеспокоились горожане, говоря: «Кто встанет завтра перед ковчегом?».

И сказал хозяин постоялого двора, где остановился Бешт: «В моем доме есть человек достойный, и честный, и умеющий петь, и знаю я о нем, что он умеет молиться, так что может быть лучше и приятнее, чем если он проведет молитву Рош ѓа-Шана?».

И сказал староста синагоги: «Я предлагаю, чтобы он провел сегодня молитвы – минху и маарив", – а мы послушаем и узнаем, насколько верны слова хозяина постоялого двора». И попросили Бешта почтеннейшие люди города встать перед ковчегом и провести минху и маарив. И послушался Бешт и провел молитвы. И вот, была его молитва благозвучна и сладка, как мед, и воодушевилось все общество благодаря его молитве и просило его, чтобы и назавтра он встал перед ковчегом.

И молился он и на следующий день, проведя молитвы шахарит и мусаф", и голос его был благозвучен и сладок, как мед, и люди в воодушевлении и пробуждении чувств бежали к нему, чтобы расцеловать его. И вот, за десять дней от Рош ѓа-Шана до Йом Кипура оправился от недуга постоянный кантор, тогда забеспокоились люди, ибо всей душой прониклись молитвой Бешта и хотели, чтобы он вел молитву и в день святого праздника.

И говорили друг другу: «Давайте-ка исхитримся и придумаем, что делать, ведь нельзя отказать постоянному кантору». И порешили между собой спросить совета у Бешта. И пошли и спросили его. И сказал им Бешт: «Мой совет таков – скажите ему, что дадите ему оговоренную плату, как во все годы, но только если он пойдет и попросит Бешта подменить его перед ковчегом, ибо он еще слаб после болезни». Согласился кантор и тотчас отправился к Бешту, и Бешт сказал ему, что выполнит его просьбу. И спросил Бешт у зажиточных людей: «Какова будет моя плата?». И сказали ему: «Назначь свою плату, и дадим ее».

И сказал: «Моя плата – купите мне прекрасный этрог к празднику Суккот». И сказали: «Хорошо, всеми силами своими попытаемся купить тебе прекрасный этрог». И вот, в тот год не было этрогов, и почти все общины не нашли себе этрога. И разослали жители Снятина посланников искать прекрасный этрог и готовы были заплатить за него, сколько попросят, но не нашли и простого этрога.

Бешт же сидел дома в канун Суккот и был весьма обеспокоен тем, что у него нет этрога. И не пошел в синагогу на минху, а зажиточные люди ждали его на молитву, он же не пришел. И они тоже не показывались ему на глаза, ибо не получилось у них исполнить его желание.

И было под вечер, и явился ему пророк Элияѓу в обличье необрезанного и принес ему прекрасный этрог и прочие предписанные виды растений, все самым наилучшим образом. И спросил на нееврейском языке: «Здесь живет Исраэль?» И сказал Бешт: «Да». И отдал ему четыре вида растений. И воспрянул душой Исраэль. А Элияѓу пошел своей дорогой.

И пошел Бешт в синагогу в веселии и с радостью в сердце, также и жители города благодаря ему удостоились этрога. И знали, что пророк Элияѓу принес этрог»¹⁰⁴.

Судя по всему, этой истории предшествовала другая, также рассказываемая Агноном, в которой Бешт проявляет свои сверхъестественные способности, заставившие молившихся с ним евреев задуматься о том, кто же он, собственно, такой.

«Ближе к Рош ѓа-Шана Бешт прохаживался перед ковчегом и возглашал покаянные молитвы – слихот, как принято у канторов. Просили его, не сможет ли он вести молитву в Рош ѓа-Шана. Уступил им, и провел шахарит и мусаф, и протрубил в шофар.

Досадило им, людям лембергской общины, что деревенские осмелились собрать свой миньян и не пришли в город, ибо раньше была общине поддержка от деревень, так как все уроженцы деревень приходили в город на Рош ѓа-Шана и Йом Кипур. И сказали главы общины: «Вот только появятся люди из той деревни, мы им устроим!»

И когда людям в этой деревне стало об этом известно, они остались молиться в деревне и в Йом Кипур, Бешт же провел молитву.

Тогда отписали главы лембергской общины в окрестные местечки, чтобы не продавали этрогов жителям той деревни. И деревенские были вынуждены поехать в Лемберг, чтобы купить себе этрог. Обязали их главы лембергской общины явиться в канун праздника Суккот в Лемберг, чтобы получить наказание.

И таково было наказание, наложенное на них: чтоб от ворот города до дома раввина, шли босиком, одеты в китлы – одеяния Дней трепета, – а их кантор и трубящий в шофар шли бы впереди всех, а оттуда чтобы шли в синагогу, а их кантор произнес бы все молитвы, требующие напева, и если окажутся его молитвы верны и в каждой буковке, и в напеве своем, то на том и конец наказанию, ибо так избыли бы они свой позор, а нет – назначат им другое искупление.

Понятно само собой, сколь велик был для них позор, когда все дети увязались за ними с хохотом и насмешками. Бешт произносил все молитвы, и напев его был верен, пока не дошел до «благословения отцов». Когда дошел до «благословения отцов», обратил лицо к собравшимся и сказал: «Кто не искупил грехи молодости, пусть не стоит здесь, когда упомяну это». Они же продолжали насмехаться.

И было, когда он произнес «благословение отцов», – почти все лишились чувств, ощутили слабость и едва не испустили дух. Тотчас началось великое волнение. Привели Бешта к раввину, автору книги Пней Йеѓошуа, раввин сидел облаченный в талит и тфилин и кивком показал им, чтобы отпустили Бешта с миром»¹⁰⁵.

Перед нами – одно из первых открытых столкновений Бешта с теми, кто причислял себя к «еврейской аристократии», щеголял знанием Гемары и с презрением относился к простым евреям, ведущим борьбу за кусок хлеба и не в состоянии систематически заниматься изучением Торы. Декларация о том, что молитва последних куда действеннее и куда дороже Б-гу, чем молитвы высокоученых спесивцев станет одним из краеугольных камней хасидизма.

* * *

Из деревни под Снятином Бешт в поисках заработка перебрался в деревню Кошиловиц (Кошиловцы)¹⁰⁶ возле города Язловеца¹⁰⁷. Здесь он обучился шхтите (ритуальному забою скота) и некоторое время работал шойхетом (резником).

Этот факт его биографии наводит на некоторые размышления о том, действительно ли Бешт все эти годы продолжал жить для всех окружающих под маской невежды и простолюдина. Шойхет был в любом местечке одним из самых уважаемых и обеспеченных жителей. Эта профессия требовала не только умения заточить нож до предписываемой законом предельной остроты и виртуозного им владения, но и детального знания законов забоя. То есть шойхет по определению был «человек ученый».

С пребыванием Бешта в Кошиловице также связано несколько историй, замечательно рассказанных Мартином Бубером. Согласно одной из этих историй, в один из дней два сына язловицкого раввина р. Маргалиота, семнадцатилетний Ицхак Дов-Бер и одиннадцатилетний Меир внезапно почувствовали непреодолимое желание навестить кошиловицкого резника. Братья сами не могли объяснить, зачем им нужно встретиться с тамошним резником, и еще больше их поразило то, что такое желание возникло у них одновременно и совершенно независимо друг от друга. Решив никому, даже отцу, ничего не рассказывать, братья отправились в Кошиловиц, разыскали там Бешта и решили остаться у него в доме.

Вскоре их хватились, начали искать и в конце концов отыскали в Кошиловице. Р. Маргалиот был так рад их возвращению, что несколько дней не задавал сыновья никаких вопросов. Но в конце концов он все же очень деликатно спросил их, что же такого замечательного они нашли в резнике из Кошиловица.

"Об этом невозможно рассказать, – ответили братья. – Но поверь нам, этот человек мудрее и преданнее Б-гу, чем весь мир".

Позднее, когда Баал Шем стал знаменит, братья крепко привязались к нему и ежегодно его навещали.

С Кошиловицами традиция связывает еще одну историю о Беште, которую несколько по-разному рассказывают Мартин Бубер и Шмуэль-Йосеф Агнон. После некоторых раздумий автор решил привести версию последнего¹⁰⁸:

«Как-то сидел у реки один необрезанный. Почувствовал он жалость к Бешту, ибо один раз увидел, как тот выходит из воды и не может поднять ногу, потому как она примерзла, и тогда он с силой поднял ее, сорвав кожу до крови. С того дня необрезанный сторожил его и, как выходил Бешт из воды, подбрасывал ему сено, чтобы тот вставал на него. Так он делал каждую ночь.

Один раз сказал Бешт необрезанному: «Скажи свое желание, и исполнится оно. Б-гатства хочешь, долголетия или стать судьей?» И сказал необрезанный на языке язычников: «Пан раббин, все добри», то бишь: «Господин раввин, все [три] хороши». – «Хочу я все три благословения вместе».

И ответил ему Бешт и сказал: «Я благословляю тебя всеми тремя благословениями вместе». И сказал необрезанный: «Как я смогу стать Б-гатым, коли у меня ничего нет?» И сказал Бешт: «Отведи воду от этой речки, что подле твоего дома, и сделай затон. Каждый, кому потребно будет исцеление, возьмет у тебя пузырек с водой и снова будет здоров». И попросил его необрезанный намекнуть, как долог будет его век.

И сказал ему Бешт: «Дни твои продлятся, пока после смерти моей не увидишь человека, обличьем подобного мне».

После всего этого занемогла жена необрезанного и дитя его занемогло. Он омыл их водами речки и дал им испить той воды, и они выздоровели.

И распространилась весть об этом, и пошли к нему люди со всей округи за той водой, и вода та исцеляла от разных недугов. И весьма разБ-гател необрезанный, пока не стало известно об этом докторам, и те ходатайствовали перед властями, и засыпали его затон.

Так сделал Бешт, да защитят его заслуги нас и весь Израиль. И было во время праведного рабби из Ружина¹⁰⁹: захотел праведный рабби из Ружина увидеть того необрезанного, и привели необрезанного к нему. И было: увидев облик праведного рабби из Ружина, сказал он: «Теперь настал мой час покинуть сей мир, ибо облик этого праведника подобен облику Бешта»»¹¹⁰.

Проработав некоторое время в Кошиловицах, Бешт покинул эту деревню и перебрался в Тлуст¹¹¹. Однако жители Кошиловицей еще долго помнили Бешта, причем как среди евреев, так и среди неевреев.

Агнон рассказывал, что некий Шмуэль-Арье, оказавшись как-то в Кошиловицах, нашел там старого восьми десятилетнего резника. Шмуэль-Арье спросил его, знаком ли он был с кем-нибудь, кто еще помнил Бааль-Шем-Това.

“Еврея, чтобы видел Бааль-Шем-Това, не нашел я, но вот гоя, видевшего Бааль-Шем-Това, – нашел.

В юности жил я у одного крестьянина-гоя, всякий раз, когда я прыскал водой на точильный камень, чтобы точить свой нож, дед крестьянина, старик лет девяноста или ста от роду, качал головой. Я полагал, он это делает от старости.

Один раз почувствовал я, что он это делает мне в укор. Спросил его: “Почему ты качаешь головой, когда я работаю?” Сказал мне: “Дело свое ты делаешь некрасиво. Исроэлке, когда точил свой нож, камень увлажнял слезами”».

Трактовку этой истории автор оставляет читателю, однако, к какому бы толкованию вы ни прибегли, она очень много говорит и о Б-гобоязненности и великом сердце Бешта.

* * *

Безусловно, далеко не всем рассказам о Беште в период его проживания в деревне возле Брод следует доверять и, тем более, безоговорочно в них верить.

К такого рода историям можно отнести, например, приводимый в «Шивхей Бейшт» рассказ «О ведьме и ее бесе»:

«Слышал от своего тестя и от нашего раввина. Когда Бешт еще держал на селе шинок, случилась однажды нужда в дожде, и Бешт молился о дожде. Жила там одна ведьма, у которой был один бес, она и наколдовала, чтобы дождей не было, а Бешт своей молитвой разрушил ее колдовство. И поведал ей тот бес, кто ее колдовство разрушил. Пошла она к его матери и сказала той: «Скажи своему сыну, чтобы он отступился и оставил меня в покое, а не то наведу на него порчу». Решила его мать, что распря идет по поводу долгов за водку, и сказала она ему: «Сынок, оставь ты эту гойку, ведьма она». Сказал он матери: «Не боюсь я ее». И делал свое дело, молился о дождях. Сходила ведьма еще один раз к его матери, а затем напустила на него беса, тот явился к нему, но не смог приблизиться на четыре локтя. Сказал ему Бешт: «Посмел явиться ко мне, так ступай и наведи на гойку пагубу через застекленное окошко. Тот так и сделал. А потом запер его в темнице посреди леса и не выйдет оттуда вовеки. А Бешт, когда уже прославился, ехал как-то с людьми через лес. Остановился, зашел чащу, убедился, что тот сидит в узилище, и очень смеялся. Спросили его, и рассказал им эту историю»¹¹².

Но на самом деле Бешт никак не мог рассказать эту историю хотя бы потому, что у него не было матери – как мы уже писали, оба его родителя умерли, когда он был ребенком. Но даже если рассказчик перепутал мать с женой (иногда евреи называли жен «Эм а-байт» – «мать дома», к тому же Бешт мог дать обет на какое-то время отстраниться от жены, приравняв таким образом супругу, если следовать Рамбаму, к матери), в любом случае в этой истории явно просматриваются черты не столько еврейского, сколько украинского фольклора – того самого, на основе которого написаны гоголевские «Вий» и «Вечера на хуторе близ Диканьки».

Во время владения шинком у Бешта и в самом деле случались неприятности из-за водки, переходившие в столкновения с р. Гершоном.

Одна из таких историй рассказывает, что шинок далеко не всегда приносил даже самый скудный доход, и однажды случилось так, что накануне Песаха в доме Бешта не было ни мацы, ни вообще чего-либо съестного. Тогда Бешт поехал по селам, поработал там резником, и привез для праздника муку, мясо и все, что нужно. Но он с женой не успели разгрузить телегу, как пошел дождь. В результате мука намокла и стала непригодна для выпечки мацы.

Пришлось Бешту снова отправляться по деревням и снова работать резником, и в результате он вновь заработал на муку для праздника. Однако на обратном пути, когда дорога пошла в гору, лошадь издохла, Бешт, опасаясь, что снова может пойти дождь, стал тащить телегу сам. В какой-то момент он окончательно выбился из сил, излил горечь души в молитве, лег и заснул. И тогда впервые в жизни явился ему во сне пророк Элиягу и сказал: «Любезны твои слезы и принята молитва твоя. Вот я посылаю тебе нееврея, который доставит твою телегу с поклажей до дома».

И как только он пробудился ото сна, то увидел крестьянина, который предложил прицепить его телегу к своей телеге и довезти до дома.

Затем крестьянин спросил Бешта, что тот ему даст, если он сдерет шкуру с его дохлой лошади. Бешт дал ему несколько грошей, оставшихся в кармане, и получил шкуру. Потом другой крестьянин купил эту шкуру за 4 злотых. Это были уже неплохие деньги, на которые можно было купить, какую-никакую обновку к празднику. И тут возле шинка появились перевозчики-чумаки, которые предложили Хане купить куньи шкурки. Она отдала за них четыре злотых, из этих шкурок Бешт сшил себе пальто на меху, а также справил жене платье.

Так как откупщик, владевший эксклюзивным правом на продажу спиртного всем шинкарям в округе, знал, что дела у Бешта и его Ханы идут хуже некуда, то, увидев обновки, заподозрил, что тот покупает дешевую водку на стороне, чтобы не платить положенный ему процент.

Так как весь бизнес с шинком устроил Бешту р. Гершон, и он же договаривался о поставках с откупщиком, тот и пошел жаловаться на Бешта р. Гершону, а также пригрозил пожаловаться на Бешта польскому пану, владевшему многопольным правом на винокурение в округе. За попытки обойти эту монополию полагалось жестокое наказание.

Р. Гершон пообещал откупщику поговорить с шурином, и когда тот появился в городе, набросился на него с упреками, что нечестно ведет дела.

– Помилуй Б-г! – ответил Бешт, – Ничего такого не было!

– Тогда откуда у тебя деньги для себя и жены? – не отступал р. Гершон.

– Б-г дал! – сказал Бешт чистую правду.

– Почему же тебе дал, а мне не дал?

– Тебе не дал, а вот мне дал! – в таком духе продолжалась перепалка и дальше.

Под конец разговора р. Гершон предупредил, что откупщик донесет на Бешта пану, и тогда тому точно быть битым плетьми.

– Да не боюсь я его! – только и ответил Бешт.

Откупщик и в самом деле собирался донести на своего шинкаря, но не успел это сделать потому что скоропостижно скончался, еще раз подтвердив силу провидения Бешта, а также то, что он не из тех, против кого стоит строить козни.

До нас дошло немало рассказов о том, что любой, пытавшийся навредить Бешту не только оказывался бессилен это сделать, но бывал сурово наказан – либо с Небес, либо непосредственно самим Бештом, силой его сверх способностей. Это – как и в знаменитой библейской истории с пророком Элишей – касалось и детей.

«Сочинитель книги Раматаим цофим писал в своей книге, что слышал от святого рабби Ицхака из Несхижа, слышавшего это от своего престарелого тестя, святого рабби Леви-Ицхака из Бердичева, который рассказывал о Беште, что в то время, когда Бешт еще не открылся миру одно время он служил провожатым детей у меламеда, – записал в своих «Рассказах о Беште» Ш.-Й. Агнон. – И его хозяин, бывало, ездил к одному раввину, Бешт же хотел поехать с ним, но хозяин не хотел брать его с собой, и Бешт уехал украдкой, притаившись на доске, торчавшей позади телеги. По дороге нееврейский мальчишка бросил в Бешта камень, и у того пошла кровь. На обратном пути, прибыв на то место, где мальчишка бросил в Бешта камень, увидели они огромную толпу, и толпа эта не давала им проехать, требуя от них совета, ибо мальчик прилип к земле и медленно врастал в нее, и чем сильнее пытались разными уловками вытянуть его наверх, тем больше уходил он в землю. Когда увидел Бешт мальчика, сказал ему: «Впредь не бросай камни в евреев!» Мальчик кивнул головой, ибо дар речи покинул его, и отпустила его земля, и встал он и пошел, целый и невредимый. И после этого случая Бешт оставался провожатым детей у меламеда, а это чудо не повлияло никак, и Бешт не стал известен благодаря ему. И сказал святой рабби из Бердичева: «Это чудеснее самого чуда – что случай этот забылся и ни на что не повлиял, а ведь молва о чуде широко распространилась»¹¹³.

В тех же «Рассказах о Беште» Агнон сообщает и следующую историю:

«Рассказывал нам праведный рабби Биньямин Перельштейн, мир праху его (когда ехали мы в Белз, я, и мой зять, и мой друг и учитель Моше Азриэль, и сказанный Биньямин Перельштейн, да продлятся в отличие от него дни живых), что слышал он от внука святого Бешта, да будут нам его заслуги защитой, что ему рассказывали, что у одного человека, арендовавшего винокурню, был один слуга. Сказал слуга своему хозяину: «Запрягай лошадей, и поедем со мной, ехать нам два часа, и ты увидишь чудо».

Приехали в одну деревню к одному необрезанному старику.

Сказал слуга необрезанному старику: «Где твой отец?» Сказал ему: «Почто спрашиваешь?».

Сказал ему: «А тебе что за дело? Ты только ответь». Тот показал ему, что отец лежит на плекеник. Подошли и увидели необрезанного человека, дряхлого донельзя. Сказал ему:

«Вставай, расскажи нам о случае с Исроэлке».

Тотчас встал старик на ноги, омыл руки, надел на голову шапку, странную такую шапку – заплата на заплате, и стал рассказывать:

«Один раз пошел Исроэлке Бааль-Шем-Тов совершить омовение, а мы стояли там, необрезанные неучи, много нас было, и бросали камни, метя ему в голову. Обратил к нам рабби лицо, взмахнул руками и сказал что-то еле слышно, и все убежали, я же не убежал и снова стал бросать в него камнями.

Обратил Исроэлке лицо ко мне, махнул земле рукой, и провалилась подо мной земля, будто яма разверзлась, и я стою в той яме, растопырив руки. И не было никакой возможности вытащить меня из этой ямы. Сошлись все горожане и стали подрывать края той ямы со всех сторон, а я стоял там, и никакие уловки не помогали. Пошли к ксендзам и рассказали им обо всем. Сказал ксендз, что нет мне спасения, разве что просить реб Исроэлке, чтобы простил меня. Так и сделали. Пришел ко мне ребе, да сохранится память о нем и в грядущей жизни, и сказал мне: “Будешь еще задираться?” Я заплакал, и стал просить его, чтоб простил меня, и обещал ему всегда творить добро Израилю. Он взял какую-то шапку и надел мне на голову. Вот эта шапка, – стащил ее с головы старик. – Махнул рукой вверх, и я смог выйти из ямы. И с тех пор я творю добро Израилю»»¹¹⁴.

Слухи о чудесах (если они, конечно, были на самом деле), творимых неким резником и меламедом реб Исроэлем к 1734 уже расходились по многим местечкам Подолии, но он еще не был общепризнанным бааль-шемом, то есть целителем и провидцом, и, тем более, не был Бештом – кабалистом, чудотворцем и лидером нового религиозного движения. В местечках его называли кинцн-махер, то есть кудесник.

Между тем, в Высших мирах считали, что уже пришло время, когда он должен «раскрыться» и приступить к исполнению своей святой миссии.

Само слово «раскрытие» («гилуй») обычно употребляется по отношению к Машиаху (Мессии), и уже отсюда мы можем заключить, какое место в истории развития иудаизма отводят Бешту последователи хасидизма.

Однако сам Бешт, согласно хасидской агиографии, отнюдь не рвался становиться публичной фигурой и не спешил приступить к тому, к чему он был предназначен еще до своего рождения.

И с этим тоже связано несколько чудесных историй.

Глава 7. Чудеса в Лемберге

Наконец, еще одну версию событий, происходивших перед раскрытием, мы находим в письме р. Адама Баал Шема из Ропшиц, датированном 1734 годом.

«Как же так, – вправе воскликнуть читатель, разве выше не было сказано, что Адам Баал Шем скончался в 1712 году, завещав перед смертью передать имевшиеся у него бесценные кабалистические манускрипты в руки Бешта?! Каким же образом он мог писать какие-то письма в 1734 году?!».

Успокойся, дорогой читатель, именно так все и было сказано. Дело в том, что и в академической науке, и среди хасидов существует несколько сильно разнящихся между собой версий по поводу р. Адама Бааль Шема.

Одни считают его едва ли не вымышленной фигурой (впрочем, были ведь и те, кто думал то же самое относительно Бешта), а все рассказы о нем перелицовкой легенд, рассказываемых о других раввинах-мистиках.

Другие признают реальность его существования, но убеждены, что р. Адам Бааль Шем ушел из жизни в самом конце 17 в., когда Бешт был еще младенцем, и потому они по определению не могли встречаться, и р. Адам никак не мог быть учителем Бешта и завещать ему рукописи. По другой версии, которой придерживается большинство, р. Адам скончался в 1712 году, и как мы уже говорили, эта дата ставит на свои места многие моменты канонической биографии Бешта.

Но в тех же хасидских кругах многие убеждены, что р. Адам Бааль Шем обладал поистине мафусаиловым веком, и активно писал письма и переписывался с тем же Бештом вплоть до 1753 года. Речь идет о письмах из т.н. «Херсонской генизы» – собрании еврейских артефактов, рукописей и писем, якобы обнаруженных в ходе разграбления в 1918 году архива тайной полиции Херсона.

Среди прочего было в этом хранилище и несколько писем, написанных самим Бааль-Шем-Товом, а также письма р. Адам а Бал-Шема, р. Дов-бера из Межирича, р. Авраама а-Малаха (сына р. Дов-Бера), р. Менахема-Мендла из Витебска, р. Шнеур-Залмана из Ляд, а также письма и завещания других хасидских цадиков.

Большую часть рукописей, книг и писем выкупил богатый кременчугский купец р. Шмуэль Гурарье, и послал их в подарок Пятому Любавичскому ребе р. Шолом-Дов-Беру Шнеерсону (Рашабу). Вскоре после обнаружения генизы в еврейском мире вспыхнули острые споры о подлинности этих документов, но большинство ученых сходилось, что это – подделка, изготовленная в XIX в.

В 1953 году в Иерусалиме вышла книга Давида Цви Гельмана¹¹⁵ «Легенды Бааль-Тании и мудрецов его поколения», в которой вроде было однозначно доказано, что Херсонский архив состоит исключительно из фальсификаций. Свои выводы Гельман основывал на 8 основных доводах, включавших стилистический и грамматический анализ текстов, нестыковки в именах цадиков, различных дат, ошибки в местах их проживания, анахронизмы, явное несоответствие датировки писем и времени изготовления бумаги, на которой они были написаны и т.д.

Но Седьмой Любавичский ребе р. Менахем-Мендл Шнеерсон привел в ответ 6 не менее убедительных контрдовода. При этом Ребе основывал свой ответ на доскональном анализе документов Херсонской генизы, проведенном в 1918-20 гг. Рашабом, который в итоге пришел к выводу, что речь идет не подлинниках, а о копиях, но копиях подлинных писем и документов, то есть содержание их истинно, а если есть какие-то ошибки и противоречия, то они произошли по вине переписчиков.

Мы, разумеется, не станем углубляться в этот спор, и лишь отметим, что вне зависимости от отношения к документам Херсонской генизы¹¹⁶, они, несомненно, являются увлекательным чтением и представляют огромный интерес для понимания самого философского и этического нарратива хасидизма.

Но, как уже понял читатель, письма из генизы путают нам многие карты, и едва ли не рушат все выстроенную нами до сих пор относительно стройную хронологию жизни Бааль-Шем-Това.

Начнем с того, что в генизе имеется письмо р. Адама Бааль- Шема к сыну (который, как мы помним, скончался в 1716 году, став жертвой опасных кабалистических экспериментов). И в письме этом говорится буквально следующее:

«№210а

С Б.п., пятый день главы Микец, 5491 год.

Моему дорогому сыну, красивому видом, праведному и простодушному, дай Б-г ему жизни

Письмо твоё получил, и да будет тебе известно: несомненно, есть в мире скрытый святой, чьё имя – Учитель и Наставник Исраэль. Однако не ведаю я, где он. И есть у меня рукописи, которые необходимо передать в его святые руки – ибо так указано мне из Уст Правосудия. Поэтому, послушай голоса моего – поищи его. И если найдёшь – передай ему, что в моём распоряжении имеются святые рукописи, и расскажи ему где моё место. И, в качестве доброго знамения, передай ему эссе святого «Зоара» из главы Хаей (Сара): “Пойди и узри – когда ȔєДА”Э”Л”Ь находятся на Святой Земле – притягивают высшие пути сверху вниз и далее”. Поэтому, по моему мнению – пусть устремит лик свой к Святой Земле. Так передай тому святому.

От меня, твоего отца,

Адам Бааль-Шем-Тов из Ропшиц

Передай ему, что в моём распоряжении 48 свитков»¹¹⁷.

(Перевод Шмуэля а-Парци).

Итак, получается, что в 1731 никаких рукописей от р. Адама Баал Шема Бешт еще не получал, и тот только собирался их ему передать, а его сын был в том году еще жив и, видимо, вполне благополучен.

В не меньшее замешательство приводят и еще два письма, датированные 1731/32 гг:

«№20с

С Б.п., четвертый день главы Матот, 5491 год.

Святому Раввину, Спустившемуся с Небес дабы Светить и Освящать землю и обитателей её, Огненному Столпу, Учителю и Наставнику Исраэлю, сыну Раввина Элиэзера из Окоп, дай Б-г ему жизни!

Знай, что все тайны и рукописи передал я для тебя, и заклял я их дабы лишь твоих рук достигли. Я не знаю тебя, но твой учитель, Бааль ХА”Й, Ахия а-Шилони сказал мне, что лишь тебе должен я передать все тайны. Общими словами – если бы не ты, был бы мир разрушен, упаси Б-г. Но “не будет отвержен от Него отверженный” – сказано. И в твою заслугу (в оригинале слово заслуга помечена как аббревиатура, זכו”ת, чтобы намекнуть на двойственный смысл этого слова на святом языке – “заслуга” и “утонченное очищение” имеют один корень. прим. пер), что ты очистишь воздух этого мира – этим обоснуется “сотворил её и Ты обоснуешь её”, и как подтверждение этому сказано “праведник – основа мира”.

Cлова сказаны мною, благословляющим тебя всем добрым вовеки,

Адам Бааль-Шем-Тов из Ропшиц

№52с

С Б-жьей помощью, первый день главы Ноах, 5492 год.

Святому раввину, Учителю Исраэлю, чистому и скрытому

Сообщи мне где место твоего обитания… Также и твой Учитель скрывает от меня твоё место. Как такое может быть?!

Адам из Ропшиц, прозванный Баль Шем Тов»¹¹⁸.

(Перевод Шмуэля а-Парци).

Итак, р. Адам Бааль Шем сообщает Бешту, что он передал для него все тайные рукописи и одновременно пишет, что они лично не знакомы, а значит, он не мог быть тем самым нистаром, который подобрал его семилетним мальчиком в лесу. Но все это, повторим, справедливо, если мы принимаем на веру подлинность этих документов.

Во всяком случае, нельзя не заметить, что из первого письма р. Адама Бааль Шема Бешту следует, что учеба последнего в Ахии Ашилони была вполне реальной, а не плодом воображения Бешта – не могут же в самом деле два человека страдать одними и теми же гапллюцинациями, да еще и делиться им друг с другом! Но, с другой стороны, может возразить оппонент, не исключено, что именно с целью убедить читателей в реальности фигуры Ахии Ашилони оно и было написано.

И вот теперь, после всего вышесказанного, мы можем привести письмо р. Адама Баль Шема о «раскрытии» Бешта:

«Однажды в святую субботу во время чтения Торы открыл мне мой святой учитель (Ахия Ашилони – П.Л.), и сказал, чтобы на исходе субботы я был бы готов направиться с ним во Львов. И действительно, после авдалы явился он ко мне домой, и сказал, что телега уже готова, и чтобы я поехал так, как одет сейчас, в субботних одеждах, и я только накинул верхний тулуп и вышел. И сели мы в телегу, и учитель мой сел справа от меня, и больше не проронил ни слова, лишь сказал хозяину телеги, чтобы он ехал.

И до Львова было расстояние примерно в семьдесят верст, и сразу, как мы тронулись, велел мне мой святой учитель читать песнопение «Элиягу а-нави», и как только закончил я это песнопение, и вот, мы въехали во Львов, и поразился я этому очень. Ибо это был первый раз, когда я воочию увидел, что такое «кфицат дерех»(в букв. переводе «прыжок дороги»). И сказал мне святой учитель: сын мой, разве это чудо? Если мы ты только знал, кто правил нашей телегой! Если бы ты знал, кто он такой, ты бы сидел в телеге, трясясь от страха, как и я сам…»¹¹⁹

Автор не станет цитировать все это длинное письмо, поскольку оно написано очень витиеватым, характерным еврейским стилем с бесконечными присловьями «Мой Святой учитель и раввин», «да будет благословенна его память», «мир с ним» и т.п., и потому лучше ограничиться его коротким, насколько это возможно, пересказом.

Итак, во Львове Ахия Ашилони и р. Адам Бааль Шем вошли в некое здание, где «Святой учитель и раввин» часа два ходил взад и вперед по комнате, не произнося ни слова, а р. Адам стоял все это время, как вкопанный, не в силах отвести глаз от лица пророка, которое «сияло, как самый настоящий факел».

Вдруг дверь в комнату отворилась, и в нее вошел высокий старик, которого Ахия Ашилони приветствовал следующими словами: «Добро пожаловать рабби Элиэзер, который удостоился сына, единственного в своем поколении в низшем мире и во всех мирах!».

После этого Ахия Ашилони предложил р. Элиэзеру присесть, но тот ответил, что он уже не принадлежит к этому миру, и потому не нуждается в том, чтобы сидеть, как, впрочем, и в том, чтобы стоять. В ответ пророк напомнил ему, что, когда ангелы явились к Аврааму, они сидели и ели, как люди, ибо в материальном мире пришельцам из духовных миров предписано вести так, как здесь принято.

После этого р. Элиэзер сел, и Ахия Ашилони спросил, что его беспокоит. И гость ответил, что его волнует судьба его сына, Исролика, который изо дня в день обращается к нему с жалобой на то, что его Святой раввин и учитель требует, чтобы он раскрылся и явил себя миру и уже назначил время для этого, а он очень этого не хочет, а потому попросил отца, чтобы тот попросил за него у Ахии.

В ответ пророк сказал р. Элиэзеру, что если Исроэль еще раз обратиться к нему с подобной просьбой, то он бы ему ответил, что тот обязан раскрыться, так как это было решено на Высшем Небесном суде. Если же Бешт откажется, то это будет означать, что ему больше нечего делать в этом мире, «ибо целью спуска его души в этот мир в том, чтобы он раскрылся и прорвались источники наружу».

После этого Ахия Ашилони указал пальцем на р. Адама, и сказал, что поручит этому своему ученику передать Бешту от его имени, что пока тот не откроется миру, он не увидит его лица (то есть, что явления пророка прекратятся).

После этого р. Элиэзер исчез, а р. Адам Бааль Шем еще долго стоял потрясенный увиденным и услышанным. Тем временем Учитель отдал ему указание приготовить трапезу в честь проводов Царицы-Субботы, а сразу после трапезы сказал, что отсылает р. Адама обратно домой, а сам останется в городе, поскольку у него есть еще дела во Львове. Адам Бааль Шем попытался сказать, что он боится ехать домой один ночью, на что Ахия напомнил ему формулу, которую р. Элиэзер завещал сыну: «Не следует бояться никого, кроме Б-га!».

Потом он вложил свои святые руки в его руки, и после такого рукопожатия они вышли из здания, у которого их уже ждала все та же телега с тем же извозчиком. На прощание Ахия благословил ученика благословением коэнов, р. Адам сел внутрь телеги, и ее хозяин стегнул лошадей. За всю дорогу извозчик произнес ни слова, да и р. Адам сидел словно окаменевший, пока они не остановились у ворот его дома.

Впрочем, сама дорога длилась недолго – не больше двадцати минут. Придя домой, р. Адам Бааль Шем взглянул на часы – они показывали час пополуночи (то есть, если бы все происходило естественными путем, телега двигалась примерно со скоростью 248 км/час, со скоростью тихоходного самолета, а не автомобиля).

Спустя два дня Святой раввин и учитель снова явился к р. Адаму Бааль-Шему и сказал, что сердце его полно тревоги по поводу того, что «святой нистар Исраэль» может отказаться раскрыться миру, и это может быть чревато самыми ужасными последствиями и для него, и для мира. И потому он дает указание р. Адаму Бааль-Шему найти р. Исроэля сына Элиэзера и сообщить ему об этом, а также о том, что в случае отказа он, Ахия Ашилони, прервет с ним всякую связь. Однако где именно искать «святого нистара Исраэля», пророк р. Адаму не сказал.

На следующий день р. Адам Бааль-Шем отправился выполнять поручение Учителя. Долгое время он бродил от местечка к местечку, обошел всю Украину и Польшу, но никто из евреев не знал, кто такой Исроэль сын Элиэзера, и где он живет. Наконец, он решил, что сделал все, что было в его силах, надо возвращаться домой – и пусть будет что будет.

По возвращении ему явился во сне Ахия Ашилони и сказал, что он не может открыть ему точное местонахождение р. Исроэля, но может сказать, что тот живет в уединении в Карпатах неподалеку от города Куты. Пророк также посоветовал ему написать «беглецу» письма, в которых рассказать о корне его души, а также о том, что от него зависит процесс «исправления» еврейского народа и всего мира и последствия его отказа приступить к исполнению миссии будут ужасны и для него, поскольку он отказывается выполнять волю Небес.

Эти письма р. Адам Бааль Шем должен был передать сыну и послать его в Карпаты. Сын, в свою очередь, если не найдет р. Исроэля, должен будет положить письма под какой-нибудь большой камень и те или иным образом его пометить – а уж Бешт их как-то сам отыщет и прочтет. И все именно так и было сделано.

Судя по всему, речь идет о том самом письме р. Адама Бааль-Шема Бешту, которое мы уже приводили в начале книги – о том, что в предыдущем воплощении он был скрытым праведником в Цфате, не пожелавшем открыться даже явившемуся к нему пророку Элиягу.

В целом это письмо р. Адама Бааль Шема оставляет странное впечатление. К примеру, описывая путешествие во Львов, он признается, что впервые в жизни стал свидетелем «кфицат дерех», то есть своеобразного прыжка через пространство, резко сокращающего время на перемещение из одного пункта в другое; нечто, напоминающее то, что в современном мире принято обозначать словом «телепортация», «прыжок через гиперпространство» и т.п.

На самом деле «кфицат дерех» часто упоминается в рассказах о великих кабалистах. Этим приемом, по преданию владели еще праотцы Авраам и Яаков, почти все пророки, а предания об Аризале содержат рассказ о том, как однажды раввины Польши решили отлучить Аризаля от общины, и тогда в пятницу днем он отправил из Цфата в Краков р. Хаима Виталя, чтобы тот убедил другого его великого родственника р. Шломо Лурия (Магаршаля) отказаться от отлучения.

Хаим Виталь прекрасно справился с заданием, и еще до наступления субботы вернулся в Цфат, чтобы передать Аризалю любезное письмо от Магашаля¹²⁰. Как мы увидим дальше, Бешт также владел приемом «кфицат дерех» и часто им пользовался. И если принять во внимание предания о р. Адаме Бааль-Шеме, то трудно понять, как он мог не владеть этим приемом – как трудно объяснить и многие другие имеющиеся в этом письме противоречия и загадки.

Безусловно, современный читатель может отнестись к рассказанной в этом письме истории по-разному.

Но даже если не верить в ее истинность, то перед нами в любом случае очень поучительный рассказ, раскрывающий хасидский подход к «итбодедуту» – уединению с целью размышлений, молитвы, изучения Торы и в итоге – к подъему на новый, как можно более высокий уровень.

История с давлением, которое оказывалось на Бешта, чтобы он вышел из «итбодедута» показывает, что любое уединение, любое духовное восхождение, любое «сокрытие» себя от мира оправдано только в том случае, если за ним последует «раскрытие», реализация достигнутого духовного уровня в практических делах на благо людях. В противном случае приобретенные подобным образом знания и откровения становятся просто бессмысленными, человек лишается цели существования в этом мире, и ему остается лишь умереть.

В то же время следует понять, что причиной попыток отказа Бешта от исполнения своей миссии была в первую очередь его скромность. Он прекрасно сознавал, что как только покажет людям все, что знает и умеет, а также откроет им новый путь служения Творцу, то ему неминуемо будут оказывать почести и знаки осоБ-го уважения, а также отпускать славословия в его адрес. А вот этого он как раз не только не любил, но и панически боялся, поскольку при любой попытке заявить вслух о его величии, начинал чувствовать себя не в своей тарелке.

В его характере (и в этом смысле он был похож на самого Моше-рабейну- пророка Моисея) не было не только ни грана гордыни, но, скорее, в нем жила своеобразная «антигордыня» – свойство подлинно великих людей. Вспомним его рассказ о младенчестве: свою славу он воспринимал как приговор, кару Небесную.

Это в итоге определило весь его последующий образ жизни: уже будучи лидером постоянно ширящегося движения хасидизма, имея учеников и десятки тысяч последователей, он продолжал то и дело появляться среди самого простого народа, приходить на помощь, не выделяясь из толпы ни одеждой, ни поведением. Двери его дома были открыты для всех, и у него никогда не было секретаря, который контролировал бы доступ к нему посетителей.

Впрочем, о различных чертах его личности и направлениях его деятельности, как и о сути созданного им учения хасидизма мы поговорим в следующих главах.

Глава 8. «Раскрытие»

«Когда Небеса открыли Баал Шему, что он станет вождем Израиля, он пошел к жене и сказал ей: "Ты должна знать, что я избран Небесами быть вождем Израиля". Жена спросила: "А что мы теперь должны делать?". Равви ответил: "Нам следует поститься".

Они постились три дня и три ночи без перерыва и все время лежали распростертыми на земле. На третий день к вечеру Баал Шем услышал глас с Небес: "Сын Мой, встань и веди народ!" Баал Шем поднялся и сказал сам себе: "Если на то воля Небес, чтобы я был вождем Израиля, то мне следует нести это бремя одному"»¹²¹, – так в полумистических, полусказочных тонах рассказывает о том, как Бешт решил приступить к исполнению своей миссии Мартин Бубер.

Первым, кому р. Исроэль решил открыться, стал его шурин р. Гершон. Вот как звучит отрывок из письма, написанного Бештом р. Гершону в праздник Лаг ба-омер 5493 (1733) года в переводе Эзры Ховкина:

«Волосы у меня встают дыбом при мысли о том, что нужно раскрыться и взять на себя такую тяжелую ношу. Ведь кто я такой? Наверняка, без всякого сомнения, есть люди выше меня и лучше. Но, родич мой дорогой и любимый, что я могу сделать, если от Всевышнего, благословен Он, пришло это слово? И, вдобавок, мой наставник и учитель дал на это свое согласие. Я знаю, что будет много обвинителей и противников у меня, но на Всевышнего, благословен Он, вся надежда…»

Можно представить, с каким чувством читал р. Гершон это письмо (достоверность которого вызывает сомнения, хотя и вероятность того, что оно и в самом деле было написано и отослано, достаточно велика).

Поверить в то, что на плечи его шурина, которого он долгое время считал простаком и невеждой, возложена столь великая миссия, было нелегко. Но тут р. Гершон стал вспоминать многие удивительные случаи, когда шурин проявлял удивительную прозорливость; книгу «Зоар» в его руках; странное отношение к нему главного бродского раввина; некоторые, словно невзначай оброненные высказывания – и вдруг понял, что все и в самом деле сходится, и оставалось только удивляться, как он не замечал этого раньше!

Р. Гершону предстояло стать первым и одним из самых преданных учеников Бешта. Хотя, как мы еще не раз увидим, временами сомнения по поводу того, что Бешт действительно тот, за кого себя выдает, к нему возвращались, но в итоге он не только твердо уверился в его миссии и сверхъестественных способностях, но и стал одним из самых ревностных провозвестников хасидизма.

Что касается того, как произошло «раскрытие» Бешта, то все источники, начиная с Шивхей Бешт», с небольшими вариациями рассказывают следующую историю. Однажды один из учеников р. Гершона, направился в гости к учителю, но по дороге в Броды заглянул в корчму Бешта, чтобы пообедать. Закончив обед, он небрежно бросил корчмарю: «Исроэль, подготовь мне лошадей, чтобы я мог как можно скорее тронуться в путь!».

Бешт выполнил эту просьбу, но затем сказал: «А почему бы вам, мой господин, не остаться здесь на субботу?».

Был только вторник, и слова корчмаря показались ученику р. Гершона насмешкой. Однако не успел он проехать полверсты, как у его повозки сломалось колесо, и для ее ремонта ему пришлось возвращаться обратно. Вновь отправился он в дорогу – и полетело другое колесо. Затем выяснилось, что вся повозка нуждается в серьезном ремонте, и ему пришлось задержаться на среду, затем на четверг, а там подошла и пятница, в которую нашлось немало причин, по которым гость вынужден был задержаться и остаться на субботу.

Огорчению молодого человека не было предела. Еще бы – ведь он надеялся провести субботу в обществе своего учителя, за захватывающими беседами о Торе, а тут приходится ее встречать в доме какого-то мужлана!

Однако затем он с удивлением заметил, что жена Бешта испекла двенадцать хал – так, как это было принято в домах людей, знакомых с кабалой. Когда же он спросил, зачем ей двенадцать хал, та ответила: «Муж мой – человек невежественный, но благочестивый, и, зная, что мой брат в субботу делает вечернюю трапезу на двенадцати халах, я делаю то же самое».

Затем гость снова удивился, узнав, что при корчме есть баня и миква. Зачем, спросил он, какому-то корчмарю своя миква? На что последовал ответ: «Муж мой очень благочестив, и каждый день ходит окунаться в микву».

Окунувшись в микву, ученик р. Гершона стал готовиться к субботе. Он прочел послеполуденную молитву (минху»), но хозяин дома так и не появился. Затем он прочитал все полагающееся по случаю встречи субботы, но Бешта все не было. Не появился он и тогда, когда пришло время читать вечернюю молитву, так как молился в своем домике.

Наконец, когда вроде бы пришло время садиться за стол, Бешт вошел в дом.

«Вот видишь, – сказал он, – я ведь говорил тебе, что ты останешься здесь на субботу, так оно и вышло!». Затем он стал возле печки и начал притворно поспешно молиться, делая вид, что еще не у спел это сделать.

Закончив молиться, Бешт не стал на этот раз надевать свои белые субботние одежды, и сохранил то обличие, в котором представал перед людьми всю неделю – простого, мало смыслящего в высоких материях еврея. Не желая раскрываться перед чужим человеком, он не стал читать субботний кидуш и вести субботнюю трапезу, а предложил сделать это гостю. И хотя блюда на столе были необычайно вкусны, а Бешт время от времени сыпал шутками и анекдотами, на душе у его сотрапезника было невесело – совсем о другой субботе мечтал он, когда выезжал из дома.

Тем временем Бешт с величайшим почтением, даже уничижением обратился к гостю так, словно тот был уважаемым раввином: «Наставник мой, расскажи нам что-нибудь из Торы!».

Гость посмотрел на Бешта и его супругу, вздохнул, и так как в ту неделю читалась глава «Шмот»¹²², стал рассказывать о том, как евреи жили в Египте под властью фараона – так, как он рассказывал бы ее детям в хедере. После этого гостю постелили постель, и все пошли спать.

Но посреди ночи молодой человек пробудился от ослепительно яркого света, который, как ему показалось, шел от печи. Удивившись тому, с чего бы лежащим в печи дровам горесть так ярко, он подошел поближе к печи, и тут свет настолько ослепил его, что он потерял сознание.

«Негоже тебе смотреть на то, что тебе не дозволено!» – сказал Бешт после того, как его привели в чувство, и фраза эта показалась гостю более, чем странной.

Наутро Бешт направился молиться в свой домик, вернулся с молитвы в самом лучшем расположении духа, с чувством спел субботний гимн «Аткину сауда», и все снова сели за трапезу. И снова Бешт с почтением обратился к гостю, чтобы тот произнес что-нибудь из Торы, и снова тот стал говорить с Бештом и его супругой, как с маленькими детьми, но на этот раз Бешт в ответ только хмыкнул: «Гм, слышал я и другое толкование».

По окончании трапезы Бешт удалился в свой домик и вновь появился уже после минхи. Но это был уже совсем другой Бешт! Он неспешно сел за стол и стал говорить о Торе, открывая столь глубокие ее тайны, о которых этот загостившийся у него молодой еврей никогда не слыхал ни от одного из выдающихся раввинов, да и вряд ли кто-нибудь когда-либо слышал вообще.

Гость был смущен, раздавлен и не знал, куда деваться от стыда: как же он не смог разглядеть раньше в этом человеке величайшего гения Торы и знатока Кабалы?!

Наконец, пришло время вечерней молитвы и авдалы – церемонии отделения субботы от будней. И снова гость был потрясен силой молитвы Бешта, буквально исходящим от него светом и неожиданно открывшейся ему гигантским притяжением его личности.

После этого Бешт велел гостю отправляться в путь, но по приезде в Броды ни в коем случае не заходить в дом р. Гершона, а направиться сразу в клойз, где изучал Тору узкий круг талмудистов и кабаллистов, из которого в будущем вышли многие великие раввины.

Явившись в клойз, «в общину хасидов» (напомним, что этим словом в иудаизме всегда обозначали особо благочестивых людей) он должен был произнести буквально следующие слова: «Свет великий светит неподалеку от общины вашей, и надобно вам пойти за ним и привести его в город».

Согласно «Шивхей Бешт», когда молодой человек в точности исполнил данное ему поручение, все сидевшие в клойзе внезапно сразу поняли, что речь идет именно о Беште, и стали вспоминать различные странности, которые случались вокруг него в разное время и которым не было объяснения – и вот теперь все стало на свои места. Впрочем, всеобщую догадку и прозрение можно объяснить и проще: главой клойза был никто иной, как главный раввин Бродов р. Моше, а ему, как уже рассказывалось, Бешт в свое время открылся.