Читать книгу Рубеж - Петр Николаевич Корнейчук - Страница 1
ОглавлениеТо, что Вы, уважаемый читатель, держите сейчас в руках, не является пропагандой, призывом или восхвалением того или иного. Это просто осознанный шаг автора оставить прошлое в прошлом, и одновременно попытка ответить на вопрос, почему же человека тянет в зону вооруженных конфликтов, причем людей различного возраста, мировоззрения и социального статуса. Уверен, что доля ностальгии есть у любого ветерана боевых действий, чем бы не закончилась его личная война – та часть жизни навсегда останется гулким эхом в коридоре моментов жизни.
Сразу стоит отметить, что описание некоторых моментов – это лишь субъективное восприятие, наложенное на обстоятельства: я не питаю ненависти к каким-либо народам, да и не мне судить.
Десять лет длится эта война. Война меняет и пожирает абсолютно всё.
Я не буду, да и пока что не могу, описывать все подробности кровопролитных моментов и/или раскрывать государственные тайны – операция в Сирии достаточно хорошо освещена во многих информационных источниках, где хватает крови, жестокости и всего сопутствующего войне. В данном труде будет лишь рассказ об увиденном через призму некогда гражданского человека, очутившегося там, где не планировалось еще год назад: ощущения, переживания и погружение Вас, уважаемый читатель, в атмосферу, мною прочувствованною.
Все подробности и указания каких-либо объектов, которые вы тут встретите – абсолютно открытые названия, которые также встречаются в СМИ, в открытых источниках; фамилии, имена и звания, разумеется, заменены – что не так важно.
Коротко о себе: на момент командировки я служил в батальоне разведки российской армии контрактником. Мне уже было двадцать восемь лет, я не был восемнадцатилетним запуганным мальчишкой.
Отмечу, что силком или под угрозой репрессий меня никто в командировку не тащил, пройденное – это мой выбор. Разумеется, невозможно не задумываться о боевых командировках, подписывая контракт в армию, тем более в элитное подразделение. Хотя отказ от командировки по тем или иным причинам принимался, но подобные случаи не носили массового характера.
К моменту командировки я прослужил в армии более двух лет, считался подготовленным бойцом, как в целом и весь наш батальон. Да и сама командировка не стала неожиданностью – подготовка была долгой. В нее входило: и боевое слаживание, и отработка специальных навыков и задач, и обучение личного состава работы на технике, вооружении и средствах связи, которые используются в Сирии или были созданы специально для Сирии; разумеется, подготовка документов, медицинские осмотры и прочие мероприятия. Подготовка предусматривала также теоретическую часть, занятия по медицине, психологические тесты. За время прохождения всех этапов подготовки я имел возможность отказаться. Стоит сказать, что в Сирию не отправляли солдат срочной службы – весь состав военного присутствия был контрактный.
Описанные мною события – наиболее запоминающиеся, передающие общую картину и обстановку, которая близка всем участникам кампании в Сирии. Разумеется, у каждого командировка была своя, каждый для себя сохранил свой случай, который вклинился в психику и долгую память; я перечислил, отмечу, не все, а только те моменты, которые, на мой взгляд, наиболее интересны и будут понятны для тем, кто никогда не был и, надеюсь, никогда не будет в зоне вооруженного конфликта.
Итак, начнем.
Глава 1
8\1. Успешно.
– Нет, «ветеранка» платится, если три дня побыл там.
– Это если даже просто на базе просидел?
– Ну да. И бабки тоже, у нас нет «боевых».
– А, ну заебись, главное три дня продержаться и все – «ветеранку» получаешь!
– Ну, типа того.
«Ветеранка» – это статус и удостоверение ветерана боевых действий; корочки, которыми гордится каждый военный, как осязаемое подтверждение того, что ты был на войне; это своеобразная квинтэссенция войсковой службы. Точно так же, как бытует мнение, что «не служил – не мужик», на военных с длительным стажем косовато смотрят, если он не участвовал по прямому назначению армии – не воевал. Главное, что есть «ветеранка», а остальное – разберемся.
Подобные разговоры мы вели уже в военном аэропорту, где ждали свой борт на Хмеймим – российскую военную базу в Сирии.
– Ноги замерзли, пошли в автобус греться! – предложил мне товарищ
– Пошли. Слякоть ебаная – не зима, а черте-что, – согласился я.
Сели в автобус. Мой товарищ завел беседу с другими греющимися в автобусе, а я уставился в окно, наблюдая за взлетной полосой военного аэропорта.
Зима того года и правда была ужасной: по крайней мере та часть, которую я застал в России – слякоть, осадки и снова слякоть. Соответственно, при большой влажности, пусть даже при несильном морозе, длительное нахождение на улице было чревато продрогшим телом и сырой одеждой.
Как раз оно, длительное пребывание на улице, нас и настигло: первый борт с двумя ротами нашего батальона улетел, мы ждали второй, который заберет нас. Военно-транспортная авиация – самая непрогнозируемая структура, поэтому мне оставалось сидеть, смотреть в окно и довольствоваться видом военного аэропорта.
Серость, слякоть, самолеты и вертолеты по бокам. Судя по внешнему виду, единственное место, куда долетят эти самолеты, так это в плавильню, но все же, турбины заботливо упакованы в специальные чехлы, вокруг них нет сугробов и около каждого стоит какая-то табличка.
Ангары, бараки, грузовики, стволы деревьев и заново: ангары, бараки, стволы деревьев. Былая монументальность и мощь авиабазы словно съёжились на зимовку, и, стесняясь нас, прячутся по углам огромной территории.
Самолет за нами не летит.
Пора выходить – надо дать погреться следующим, да и ноги затекают сидеть.
Самолет не летит.
Снова пошли смешки и толки, что сейчас опять не улетим, как было в предыдущие разы, когда мы уже собирались и даже выезжали, но, как сказано было выше, военно-транспортная авиация вещь нестабильная. Потрепала она нервы родным и любимым знатно: я раз пять отправлял смс, где писал, что люблю и улетаю; потом все отменялось, и я сообщал, что вечером собираюсь домой.
Периодически водители, привезшие нас и наши вещи, прогревали машины. Вещей было много: оружие, средства связи, сухпайки, амуниция, ручная кладь. Признаться, таскать это все несколько раз на дню на строевые смотры было напряжно.
Разводили костры, общались, курили и смеялись. Вспоминали еще вчерашние и утренние события так, будто это было давно, и уже веяло легкой ностальгией, возможно это был некий предвестник тоски по дому.
Прилетевший за нами ИЛ-76 на самом деле казался маленьким таким бочонком, и, оглянувшись на наш состав, было непонятно, как он вместит 100 человек и три машины имущества. Знаменитая его «улыбка» – расположение иллюминаторов для пилотов, веселила и приглашала на борт. Мы встали и зачем-то взяли в руки свои вещи.
– Куда собрались? Он сейчас будет заправляться, – окрикнул нас командир.
Собственно, идти нам некуда, мы напоследок нагрели чай. Обстановка накалялась: мы все громче смеялись, ярче шутили и чаще курили.
Бензовоз военного аэропорта – это такой древний, даже, наверное, винтажный грузовик из теплых комедий Гайдая, в прекрасном состоянии. Справился со своей задачей он минут за сорок, после чего была команда водителям выдвигаться к самолету.
Темнело.
– Ну че блядь, бегом-бегом-бегом к самолету! Грузимся!
Неимоверно четко мы подошли к аппарели самолета. Я увидел внутренность борта: две деревянные лавки по бокам и… все. Это пространство предназначалось для нашей поклажи, которую мы стали выгружать из грузовиков цепочкой под надзором командира:
– Сначала сухпайки! Ровнее, ёптвашу душу мать!
– Так, средства связи и ящики с оружием!
В десятый раз мы таскали средства связи и ящики с оружием. На этот раз они показались легче и удобнее – общий труд и молчание.
Молчание было вызвано тем, что это уже все серьёзно и не шутки; тем, что – пора. Два месяца ожидания, слаживания, учений и бюрократического ада вылилось в гробовое молчание солдат, грузящих ящики в самолет.
– Рюкзаки!
Цепочка рук, передающих вещи, слаженно работала. На погрузку ушло минут двадцать, заодно и погрелись.
– Заебись. Все выходим. Строимся!
Строиться – это как «Отче наш», это начало и конец всех действий в армии. Не знаешь, чем занять личный состав – Строиться! – там придумаешь. Нужно что-то сказать – Строиться!
Мы выстроились. Разумеется, перекличка и проверка документов. Вышел командир экипажа, который должен был нам провести инструктаж. Не зря говорят: когда военные писали устав – пилоты были в небе. Вышел улыбчивый офицер, оглядел нас, усмехнулся.
Инструктаж выглядел примерно так:
– Ну че, парни, сейчас полетим. Лететь примерно пять часов, в самолете не пить, не курить, не трахаться. Туалета нет, есть ведро. Кто последний в него пойдет – тот его выносит. Вопросы есть? Вопросов нет.
Отсутствие туалета моментально спровоцировало наши мочеиспускательные системы изыскать резервы на крайний раз попи́сать на родных просторах, на что нам выделили пять минут.
Бегом по сугробам, пи́сать и курить – желательно не перепутать.
Посадка в самолет была совмещена с проверкой наличия личного состава. Называлась фамилия – мы заходили и располагались на максимально уютных деревянных лавках.
Быстро-быстро-быстро. Не думать. Не думать, куда и зачем мы летим, что нас там ждет, кто вернется, и зачем вообще я пихаю ящики с оружием в военный самолет. Все, что было до этого – уже ностальгия и тоска по Родине. Правда, думай, не думай, а на деревянных сидушках неудобно. Вариант один нашелся сразу – улечься сверху на наш багаж. Благо, что коробки сухпайков большие и сложены аккуратно.
Взлет.
Самолет трясет.
– На жвачку! – предложил мне товарищ.
– Зачем?
– Чтобы уши при наборе высоты не закладывало сильно!
Его я еле расслышал, потому что гул и вибрация убивала весь остальной звук.
– Спасибо!
Иллюминаторов в военном самолете нет. Не было возможности тоскливо бросить взгляд на родную землю, можно было только смотреть друг на друга.
Взлетели.
Сразу же было нарушено первое правило, озвученное пилотом: тот же товарищ достал флягу самогона, и мы сразу же выпили, сидя на полтонны закуски.
Сырые, уставшие и замерзшие, мы оценили опыт нашего товарища. Для него эта командировка не первая, поэтому жвачка и самогон отнюдь не просто так появились.
Когда включилось отопление, нас моментально стало морить в сон. Желания поностальгировать не было; радостно только, что пока был последний перекур перед загрузкой, я успел отослать смс родным.
Лежу, смотрю в потолок, боюсь вибрации. Мысли, мысли, мысли. Их поток был настолько широк, что я не мог уцепиться хотя бы за одну. Чтобы пообщаться с товарищами, нужно было и привлечь внимание и проорать в ухо то, что хочешь сказать. Часто собеседник просто кивал, не разбираясь, что ты от него хочешь, чего было вполне достаточно. Взаимодействие состоялось – и ладно.
Калейдоскоп мыслей и одновременно пустота внутри. Перед тем, как заснуть, одна все же задержалась на некоторое время, заставив меня кратко заострить внимание на одном факте:
Я восьмой раз в жизни взлетал в воздух, но никогда до этого не приземлялся. В основном, выходил на полпути с парашютом. Первое мое логическое завершение полета, приземление, произошло успешно, после восьмого взлета.
8\1 – успешно.
Глава 2
Воздух устава.
Приземление ознаменовалось крутым поворотом самолета, что заставило нас проснуться. Было светло. Когда самолет наклонялся, в единственный иллюминатор было видно синее море; когда самолет принял другое положение, удалось разглядеть ту часть суши, куда мы собираемся приземлиться – это настоящая зеленая гавань. Ожидая увидеть барханы песка, в тревоге размышляя об условиях жизни в песчаной стране, мы выдохнули, взглянув в крохотное окошечко. Я оглядел своих товарищей: те, кому не повезло залезть на коробки, как могли ютились на узких лавочках с сидушками, порой принимая невозможные геометрические позы; на дремлющих их лицах – усталость и никаких эмоций. По мере приземления все просыпались и пытались хоть как-то потянуться, чтобы спросить свое тело: «Ты еще моё?».
Шасси самолета коснулись посадочной полосы: теперь я ощутил ту вибрацию, которой не боялся, наоборот – ждал. Катился по посадочной полосе самолет довольно долго, настало время осмотреть фюзеляж изнутри: сплошное железо, спаянное грубыми клепками, везде надписи и «не трогать», «не крутить», некоторые элементы выкрашены красным. Однако такая простота, почему-то, прибавляла надежности. Это очень честный самолёт.
Открылась аппарель, прозвучала любимая команда:
– Так, ничего с собой не берем. Выходим, строимся!
Как только открылась аппарель, я пытался разглядеть все и сразу: виден был лишь бетон и военный грузовик, приехавший за нами. Мы вышли.
Я никогда не чувствовал себя так нелепо, как в тот момент, когда вышел из самолета: в зимней одежде – бушлат, шапка, берцы, уставший и потрепанный, я оказался под лучами восточного солнца. Меня обдал тёплый морской бриз. Я сразу обратил внимание на декоративные пальмы и кипарисы, на холмы и горы. Это было невероятное контрастное зрелище, после слякоти средней России.
То место, где находится база Хмеймим – бывший гражданский аэропорт на территории провинции Латакия, – визитная карточка Сирии, «зеленая жемчужина». Климат очень и очень похож на климат Сочи, даже холмы и горы похожи на сочинские, правда здесь «трава зеленее». Это то место, где собирают урожай два раза в год, где попытка своровать апельсины с дерева будет встречена местными удивлением и смехом – они растут везде, как яблоко-дичка. Температура +20 (зима, все же), морской воздух и удивительной красоты пейзаж, достойный всех картин мира.
Как же чужеродно смотрелись мы здесь, со своей военной и строгой одеждой, со своей усталостью, вонью и бряцаньем оружия.
Отрезвило присутствие военной техники, истребителей и где-то там за холмами и горами черный дым.
– Становись! Равняйсь! Смирно!
К нам вышел наш комбат.
– Очень быстро выгружаем все из самолета, проходим таможню и выдвигаемся в место дислокации.
Становилось жарковато.
– Оружие и средства связи – отдельно, личный шмурдяк – отдельно!
Чертовы ящики! Теплый климат все же не влияет на гравитацию – они не стали легче.
Цепочка, руки, ящики, рюкзаки. Ящики, ящики, ящики. Рюкзаки, рюкзаки, рюкзаки.
Становилось очень жарко. Мы снимали шапки, хоть это не положено, расстегивали бушлаты, что также запрещено, но иначе было невыносимо.
Разгрузив борт, как было велено, мы встали у своих рюкзаков. Сейчас мы пойдем на таможню, которая находилась в здании бывшего главного терминала. Аэропорт был и правда большой, автономный, со многими полосами и большим терминалом. Красиво высаженные кипарисы и пальмы, аккуратные и зеленые газоны, блеск и стекло самого здания, ступени и крыло под мрамор.
Не дожидаясь разрешения, те, кто быстро нашел свой рюкзак и одежду в нем, начали переодеваться.
– Товарищ полковник, переодеться разрешите? – все же кто-то спросил. Комбат лишь махнул рукой, в знак согласия. Зашуршали молнии.
– Батальон! Берем рюкзаки, идем в терминал!
Здание терминала изнутри было еще более пафосное, чем снаружи: везде камень, мрамор, все аккуратно и красиво.
Лишь увидев надпись «WC» на двери, мы дружно вспомнили, что хотим в туалет. Выстроилось две очереди – одна на прохождение таможни, вторая – в туалет.
– Надеюсь из вас, мудаков, никто патроны и смартфоны с собой взять в рюкзак не догадался? – строго спросил командир, оглядев строго нас всех.
Если смартфон просто отберут и впаяют строгач, то за патроны – обратно первым же бортом и под трибунал. Руководили этим процессом специально обученные люди – военная полиция. Если коротко – это подразделение комендатуры, которое следит за военными, не нарушают ли они порядок и устав; если еще короче – их не любят.
После того, как наши сумки прокатили через просвет, и после прохождения нами личного досмотра, мы вышли из здания терминала и начали загружать прибывшие машины ящиками.
Ящики, ящики, ящики. Теперь они уже летали. Если мы их загружаем, то максимально логично можно предположить, что мы же их и будем выгружать. Поэтому мы уже просто механически закинули их, получив приказ ждать наш транспорт. Мы остались у терминала.
Как только я взял в руки телефон, меня неожиданно поприветствовал оператор БиЛайн, пожелав удачного путешествия по Сирийской Арабской Республике. Иронично.
Отправив смс, что я прилетел и все в порядке, я передал телефон товарищам. Так принято.
Курили, общались. Обсуждать что-то происходящее сейчас мы не могли, потому что ни у кого это все не укладывалось в голове; мы просто обсуждали полет, что-то спрашивали у военной полиции в перерывах между тем, как мы смотрели на взлетающие и садящиеся истребители и грузовые самолёты. Именно они отрезвляли нас, заставляя абстрагироваться от невероятной красоты пейзажа. Они взлетали каждые десять минут. Грузовые самолеты, как и нас, видимо, провожали и встречали военные вертолёты. Масштаб всего этого действия впечатлял.
Мелкая и расплывающаяся точка на горизонте, приближающаяся и принимающая все более четкие очертания истребителя, заходит на полосу. После – до нас доносится лишь рев двигателей.
Один истребитель укатывался в ангар; в это время на «взлетке» уже ждал команды на отлёт другой истребитель.
Наспех мы разворачивали сухпайки, у кого что было с собой из еды. Никакой информации о том, куда мы едем и будут ли нас там кормить, не было. Родная тушёнка под солнцем Латакии также прекрасна, как и в зимнем лесу России – это чуть отвлекло нас от полетов, поездок и мыслей.
За нами приехал транспорт, мы быстро загрузились в военные капсулы. Опять же, минимум обзора, постоянная тряска и невозможность оценить масштаб впечатлений, для которых все открыли свои душевные закрома. Ехали недолго, что славно: удовольствие езды на военном транспорте ниже среднего, но, как гласит военная мудрость, лучше плохо ехать, чем хорошо идти.
Как оказалось позже, нас привезли в район рекогносцировки – палаточный лагерь для передержки военных. Одни приезжали для дальнейшего распределения по территории всей страны, другие наоборот, для последующей отправки домой. Огромные палатки на 40 человек, одна к одной, очень много места, выделенные курилки, уличные раковины с кранами и даже душевые открытого типа.
Ящики, ящики, ящики.
За нас их никто не разгрузит. Первая половина нашего батальона, улетевшая раньше нас, свои ящики уже разгрузила. Раскидав имущество, мы побежали здороваться со своими товарищами. Мы не виделись сутки, но в эти сутки нас друг от друга отделяла целая жизнь, море, страна.
Мы начали бегать по палаткам, здороваться, курить, шутить, пока не прозвучала мать команд:
– Батальон, стройся! Форма одежды любая!
Мы выстроились. Вышел командир.
– Командиры подразделений, ко мне!
Пока наши ротные и командиры групп получали информацию и целевые указания, мы тихонько общались, чего делать в строю нельзя, шутили и ждали.
Вернулся наш командир. Информация была приятной:
– Так, парни. Сейчас приводим себя в порядок, нам выделили палатку. Обустраиваемся там, потом вечером заполним анкеты и идем на ужин. Потом я на совещание. Да, форма одежды исключительно уставная. Тут за это ебут.
Мы уныло посмотрели на свои купленные специально для пустыни ботинки, кепки и перчатки, которые никак не вписываются в понятие «устав». В понятие «устав» вписывается только устав. Это аксиома. Это немного озадачило нас: зачем в месте, где туалет и душ находятся на улице, соблюдать уставной порядок людям, которые завтра полетят отсюда к черту на рога? Но вопросы задавать в армии – дело неблагодарное.
Я занял себе койко-место на втором этаже крепких нар, расстелил там и расположил спальник. Следующий шаг – помыться и побриться. Природа даровала густую бороду, за что спасибо сейчас, но тогда приходилось бриться каждый день.
Деревянные полы, железная квадратная раковина-мойка, сверху проходит труба с кранами.
В целом, годится.
– Строиться на ужин!
Идти до столовой нужны было примерно километр, и стало понятно, зачем и почему устав. Мы прошли практически через практически всю базу.
Не впечатлить она не могла: на секунду нам показалось, что мы в самом центре какой-то американской базы из фильмов, потому что привычные палатки в лесу и самодельные постройки из многострадального леса никак не вязались с чистотой, аккуратностью, асфальтом, пальмами и монументальностью военных сооружений. Чистая и современная техника, солдаты, идущие исключительно строем, аккуратные заборы и везде таблички. Невольно вспоминалось, как будучи в лесу на длительных учениях, туалетом нам служила выкопанная яма, где рядом гордо красовалась табличка «туалет 1-й роты, ответственный – прапорщик такой-то», ну и куда (в кучу дерьма) раз в неделю медик кидал ДВЕ таблетки хлорки и под хохот военных шел дальше.
Тут было все новое, чистое и внушало, что порядок в русской армии очень даже может быть.
После заполнения анкет и уточнения информации, мы строем из комнаты досуга, огромной и крепкой прозрачной палатки, со множеством аппаратуры и барабанной установкой, отправились в столовую.
Перед нашей отправкой в Сирию, бывалые нам говорили: «Парни, что угодно, только не оставайтесь в Хмеймиме. Ни в коем случае. Лучше самая жопа пустыни». Основываясь на первых впечатлениях, мы искренне не понимали, что не так в этой базе. Еда в столовой была отменной, а перед самой столовой играл оркестр. Настоящий военный оркестр. Пока мы строились после ужина (в армии все перемещения в группе только строем), ожидали последних из столовой, нас окружила военная полиция.
– Сержант! – обратился один полицейский к сослуживцу, – Почему у вас неуставные берцы?
– Других нет.
– Как нет? Ваши документы!
– У меня нет документов.
– Как нет? Где командир ваш?
– Еще не вышел, мы его ждем.
Офицеры питались в отдельной столовой напротив.
Другой боец доблестной полиции подошел к соседу по строю справа:
– Товарищ рядовой, почему у вас шевроны цветные?
– Какие есть.
– Ваши документы?
– Отсутствуют.
– Вы задержаны. Выйти из строя.
– Э-э-э, в смысле задержаны, мужики, вы чего? – пошло недовольство в строю.
– Не мужики, а товарищ старший сержант, – сухо ответил полицейский.
– Да это видно, что не мужики, – парировал кто-то из строя.
Вышел наш командир, один из «ВПшников» (ВП – военная полиция) подошел к нему, отдал воинское приветствие, задал вопрос:
– Товарищ капитан, ваши подчиненные не в уставной форме одежды, без документов. Мы обязаны доложить о нарушении.
– Кому? Мы прилетели 2 часа назад, еще даже вещи не распаковали.
– Вы из 13-го района? – спросил другой полицейский
13-й район – это сленговое название нашей дислокации, ввиду расположения на отшибе и скудных жизненных условий.
– Так точно.
– Пройдемте, – отвел в сторону нашего командира старший команды «ВПшников».
Они отошли и о чем-то побеседовали, после чего командир дал команду идти. Нас сопровождала военная полиция до самых палаток, ведущий командир и командир полиции о чем-то беседовали.
Как выяснилось позже, на базе царит полный армейский устав, за малейшее отклонение от нормы – выговор и час строевых занятий на отдельном дисциплинарном плацу. Военная полиция как раз и занимается выявлением и докладом о таких «фатальных» нарушениях, как неуставная форма одежды, неправильные шевроны, нечищеные берцы; даже если не выполнил воинское приветствие – тоже можно загреметь.
Сопроводив нас до палаточного городка, полицейские ушли.
– Пидорасы, – резюмировал кто-то из строя. Командир на секунду остановился и кивнул.
Теперь, чтобы пойти на завтрак, мы разбивались на группы и делились «правильной» формой одежды на случай очередной проверки. Сколько ждать распределения и отправки неизвестно, известно только, что военная полиция везде и всюду охраняет наш покой от вольности и шалости.
Воздух устава показался нам приторным.
Глава 3
Молча.
Вечером наши командиры ходили на совещания, никаких построений, перед нами же стояли следующие задачи: проверка имущества, распределение его по взводам, чистка оружия, проверка средств связи и наблюдения, ну и разумеется соблюдение личной гигиены. Стираться и мыться было более чем удобно, поэтому, закончив наводить марафет после перелета и ужина, мы легли в палатку. Смех, шутки сослуживцев в палатке на пятьдесят человек – из каждого угла доносился свой разговор, в который всегда можно было вклиниться, похохотать или порассуждать о политике, армии или просто о вечном.
Стемнело. Я вышел покурить. Горы и холмы, судя по всему, заселены – они были усеяны огоньками, что придавало темной как смоль ночи живости и красоты. Играли огоньками и бесконечно пролетающие самолеты, иной раз шумя так, что проще было прервать разговор, чем пытаться переорать турбину; очевидно, уснуть будет не просто.
Пришел командир, все моментально замолчали. Он посмотрел на нас в свете тусклых лампочек и усмехнулся:
– Ебать, че за вытрезвитель, на кого вы похожи?
– Ну? Командир, не томи, че говорят?
– Да ничего не говорят, ждем. Пока документы наши ушли в штаб, будет распределение. Завтра подъем в 6 утра, собираемся на завтрак, потом занимаемся имуществом.
Это дало нам новую пищу для обсуждения. Хотя, по факту, обсуждать было нечего, но желание поделиться догадками и слухами переполняло.
Я лег. Машинально хлопнул по карманам в поисках телефона, которого, конечно же, не обнаружил, и только сейчас осознал, что буду жить без соцсетей, музыки и новостей из привычных мне каналов и источников. Значит пора спать. Деревянные нары были великолепны, а вместо подушки – небольшой вещевой рюкзак. Заснул я мгновенно, ни один самолет мне не помешал.
По команде командира мы встали и начали готовиться на завтрак.
Наш лагерь – это легкий островок свободы в океане устава: сюда не заходила военная полиция без особой надобности – команды тут не задерживаются долго, а условия проживания не позволяют держать воинскую дисциплину. Тут царил командирский закон и договорные взаимоотношения – можно было в тельняшке, шортах и сланцах пойти покурить, в этом же работать. Построений, кроме обеденных, почти нет, прямое командование батальона сразу было определено на территорию базы и почти не появлялось.
После ужина, когда пришла вторая часть нашего батальона, ребята живо сообщили, что видели нашего парня с бригады, Серегу (имя изменено), который поехал специалистом один, гораздо раньше нас, и уже через месяц его командировка должна была завершиться. Позже, он очень просил командование о продлении командировки, чтобы вернуться вместе с нами. Не вернулся.
Погиб.
Найдя наших в столовой, он просил передать, что зайдет к нам к вечеру. Его мы ждали даже, наверное, сильнее, чем командира с совещания. Он знал все.
Пришел командир и повторил вчерашнюю информацию: ждем.
Пришел Серега, и мы забросали его вопросами:
– Ну че тут, как? – примерно вопросы были одни и те же.
– Да тут нормально. Вас скорее всего раскидают по всей территории мелкими группами. Так тут везде делают с разведчиками.
– А где лучше всего?
– Ну везде плюс-минус нормально, главное не попадать в Дейр-эз-Зор, Идлиб и чуть дальше Дамаска. А так, в целом, жить можно.
– А там что?
– А там только авиация отбомбила, там пидорасов (врагов – прим. автора) – тьма. Наши только зашли, у садыков каждый день потери.
– А Алеппо? А Хомс? А Хама….
– Ну везде свои нюансы.
Потом пошли более приземленные вопросы:
– Тут есть где сигарет купить?
– Да, завтра, если не улечу, свожу вас. Только ходить, пацаны, строем, – сказала Серега и усмехнулся.
– Да мы, блядь, поняли, – загудела палатка.
– А ты чем тут сам занимаешься? Как тут вообще? – посыпались вопросы, но уже в этой каше я не разбирался. Я лег и моментально забыл названия, куда ехать не стоит ехать. Решать это буду, разумеется, не я, а решается это прямо сейчас в штабах. Я же, скучно смотрел в плотный тканевый потолок палатки, изредка отвлекаясь на беседы соседей.
– Я храплю? – неожиданно спросил меня сосед по койке.
– Неа. А я? – не зная, как продолжить этот диалог, спросил я.
– И ты нет.
Молчим.
Заснул.
На следующий вечер командир пришел и сказал:
– Вторая рота летит в Алеппо, вторая – Хомс, третья остается тут.
– А первая?..
– А первая – на то и первая. Дейр-эз-зор.
Я был в составе первой группы и мне срочно захотелось еще раз увидеть Серегу, выудить все подробности. Может, не все так плохо? А если плохо – то на сколько? Но Серега не появился, зато появился пропащий наш комбат, который лихо раздал задачи: проверить и пересортировать оружие, личные вещи, замерить объем и примерный вес.
Радостная новость – сраные ящики средств связи мы оставляем тут. И сразу же мы оставляем вопрос «а нахуя мы их тащили?!» – на этот вопрос прямо тут тебе никто не ответит.
Отсортировав имущество нашей роты и отложив его в сторонку, мы стали ждать следующего дня – дня отправки.
Наконец-то в палатку, под уже самый сон, зашел Серега. На него сразу налетели с вопросами:
– А че там в Дейр-эз-зор? Как там? Стреляют?
– Ну да, это щас передок. Но вроде как пидорасов (врагов) погнали за Евфрат, в самом городе добивают ячейки, активных боёв нет.
– А потерь с бригады, которую мы заменяем – много?
– Этого не знаю. Если ты не там – то тут не скажут, – с видом знающего человека ответил Серега.
– Как же туда ехать, если никто ничего не знает? – спросил мой сосед, отметившись вторым фатальным вопросом.
– МОЛЧА! – убил зашедшего в палатку комбата прозвучавший вопрос. Мы замолчали. Комбат продолжил:
– Завтра подъем первой роты в 6 утра. Завтрак, затем убытие на самолете.
Молча я закончил этот день.
На следующий день погода была пасмурная, намеревался дождь. Зима в тех краях очень условная, похожа на наш апрель/май, температура примерно 17-20 градусов, ветрено; если и выпадают осадки, то минимум на день дождя стеной. Разумеется, в проливной дождь полет не состоится, и мы загружали машину так, «на всякий случай». Машину в любом случае надо загрузить, чтобы потом перегрузить в самолет, что бы потом выгрузить, перезагрузить в машину и уже в завершении разгрузить в месте дислокации.
Ехать было недалеко, полкилометра, в самый край взлетной полосы, самый отшиб. Вероятно, в мирное время тут просто была стоянка самолетов или что-то вроде этого, потому что даже разметки не было и каких-либо сигнальных систем. Судя по наличию самолетов, я было подумал, что это музей. Мятые и побитые жизнью машины сами собой в голове вызывали песню «Смуглянка» и залихватские кадры из «В бой идут одни старики». Но почему-то верилось, что этот экспонат долетит куда угодно, потому что он – добрый. Добрый самолёт.
Мы стояли, курили. Любопытно было то, что я не знал, куда девать окурки. Выкидывать на землю я не обучен; к тому же окружавшие пальмы и зелень, и маниакальная воинская аккуратность меня стесняли вдвойне. Но урн не было на взлетной полосе, так что прости, Латакия.
Прилетел наш самолет и моментально вызвал изумление. Кратко говоря, это была летающая «ГАЗель» – маленький такой самолетик, который должен был увезти сорок человек и целую машину имущества роты. Назывался он Ан-26, он был по-своему добрый, но все же не такой винтажный. Перед загрузкой построились. Аппарель, лавки по бокам, инструкции пилота.
Загружались очень плотно. До конца не верилось, что все влезет. Загрузились практически под крышу – все в ящиках и рюкзаках и мы сами. Жвачка уже во рту, я готов.
Такой прыти от самолета я не ожидал. Потом мы шутили, что пилот этого самолета очень хотел быть штурманом истребителя, но не взяли, и он выжимал все дерьмо из транспортника. Одно время казалось, что он взлетал как ракета – строго вверх; не было даже мысли жевать жвачку, потому что закладывало уши и от резкого набора высоты, и от рёва двигателей и вибрации. Трясло мощно. На секунду показалось, что мы – массовка в съёмках эпизода скетча «Крутое пике».
Выровнялись, и я насладился видом в иллюминаторе. Все же полет на малой высоте – это прекрасно. С такой высоты вся земля при ее неоднородности принимает четкие границы зелени, застроек, холмов и деревьев. Природные четкие контуры внизу, наравне же с нами – облака, белые и плотные, в убаюкивающей синеве небесного покрова.
Приземлялись так же резво, как и взлетали, но по спиралевидной траектории, что бы в случае атаки, труднее было сбить. «Простите, а нас что, могут сбить?!» – возник у меня немой вопрос к экипажу, командиру и чертовому ящику с оружием, который при каждом крене самолета выезжал из общей массы и опасно приближался к моей голове. При обратном крене, вероятно, он так же пугал соседа напротив. Но обсуждать это с кем-то было невозможно из-за шума, летели молча.
Резкое снижение заставило отвлечься от иллюминаторов и направить взгляд в пол. Жвачка не помогала – уши заложило плотно, жевать ее получалось не часто, но очень сильно, до сведения челюстей.
Аппарель открылась. Мы начали очень быстро разгружать имущество, так как подобный транспортный самолет локального значения и правда служил тут маршрутным такси. Одних привез – других сразу увёз.
Нас ждала большая часть роты, которую мы меняем. Пока они грузились, удалось переброситься парой фраз с сержантом:
– Парни, вы откуда?
– с Центра России! А вы?
– Сибирь!
– Че тут и как вообще?
– Ну вот смотрите, там, – махнул он рукой, – за горой – пидорасы! Там, – указал левее, – тоже пидорасы, там, – махнул направо, – город, стоят садыковские опорники, но если че – они сразу убегают, воевать не хотят.
– А пидорасы далеко?
– Ну за Ефратом в основном, – сержант повторно махнул влево.
– А, ну понятно, – хотя, что понятно? Где тут Евфрат? Как далеко он отсюда?
Сержант крикнул, забегая в самолет:
– Только по тропинкам ходите, а то все заминировано, а в здании терминала наши десантники находятся, но они не надолго! Ну бывайте, удачи!
– И тебе! Счастливо добраться!
Информации, конечно, вагон. Пока мы ждали машину, что приедет за нами, было время осмотреться наконец-то.
Убожество. Терминал аэропорта разбит, ни одного целого стекла, некоторые стены обрушены, металлоконструкции помяты. Здание обнесено забором, который перекосился и зияет дырами. По краям аэропорта кладбище сожженной и разбитой авиатехники: вертолеты без лопастей, сгоревшие МИГи. Дальше, за пределами взлетной полосы – пустырь, на котором кладбище колесной техники: сгоревшие и искореженные «Уралы» и «КАМАЗы», рваными лоскутами тентов машущие нам из загробного мира.
Огромный и протяженный холм, за которым Евфрат и враги. По другую сторону – жидкие одноэтажные постройки, какие-то убогие колючки и растения, песок. Среди всего этого валяются какие-то запчасти, разорванные колеса, обугленные части техники, воронки от снарядов.
Располагаться нам предстояло в бывшей технической зоне аэропорта рядом с гаражами и ангарами, но сначала до туда следует доехать и дойти только по дорогам и тропам, потому что остальное заминировано.
Глядя на все это после лоска Хмеймима, закралась невольная мысль, что у меня ничтожно маленький автомат, ничтожно мало патронов, а гранаты – это детские петарды.
Вторая мысль: если меня тут убьют, то это не будет похоже на сцену из боевика, не будет геройской музыки и кадров замедленной съемки, не будет повторов, спецффектов и планов.
Я просто рухну и буду медленно тлеть, как сгоревший грузовик, приветствующий меня рваным тентом, развевающимся ветром пустыни. Никаких красивых фраз. Погибну я тут молча.
Прилегающие к аэропорту города Дейр-эз-Зор местности,
технические зоны, ставшие «кладбищем» техник
Глава 4
Декаданс.
Аэропорт, в который мы прибыли, находился в паре километров от города Дейр-эз-Зор. Это был город, расположенный на отчаянных и последних участках зелени, граничащих и борющихся с пустыней. А там, где пустыня берет вверх в безмолвной схватке, пустошь и граница с Ираком. Жизни этому месту придает только Евфрат – древняя река, родоначальница жизни, артерия истории человечества.
За Евфратом уже находилась граница с курдами – многострадальным народом, проживающим на территории сразу трёх стран. Фактически, это территория Сирии, но без лишней надобности туда ездить считалось не дипломатично.
Загрузив имущество в машину, мы двинулись к месту дислокации вглубь аэропорта. Предполагалось, что жить мы будем в небольших жилых модулях, где быт уже был налажен парнями из Новосибирска, которых мы меняем. На несколько человек по комнате с кроватями, в отдельной технической комнате – печка, место для сменной обуви. Раковина, душ и туалет – на улице. Днем тепло. Условия, прямо скажем, неплохие. Личную гигиену соблюдать можно вполне – это уже замечательно.
Застав несколько отдыхающих бойцов, мы поздоровались с ними и начали осматриваться, ожидая команды от командира. Командир сказал следующее: «Парни, пока перекусите сухпайками. Я пойду до местного начальства, все выясню». Такие команды нам всегда по душе. Тревожить расспросами парней, что мы меняем, не охота – они отдыхали с дежурства. Во время постоянного пребывания в одном месте, личный состав охраняет сам себя, так называемый наряд. Караулы выставляются по всей территории и формируются две смены – отдыхающая и в наряде. Если получается так, что поступает задача – значит, караул практически не меняется и несет службу постоянно.
Нам предстояло назначить первый наряд и поставить его сразу, принимая посты и рекомендации от уезжавших парней. Вернулся командир:
– Вещи пока что в одно место, ночуем сегодня все вместе тут. Достаньте теплые вещи – ночи очень холодные.
– Командир, есть будете? Мы вам погрели.
– Да, спасибо, парни.
Пока командир ел, мы продолжали осматриваться под комментарии вошедшего «местного» сибиряка, который давал нам наставления:
– В общем, город там, через шоссе. Три поста обороны, последний – мы, если что пацаны-десантники помогут, – махнул он в сторону терминала, продолжил:
– С ними связь по рации, лишний раз туда не ходите. Там и так все заминировано, так еще и они растяжек наставили.
На секунду он отвлекся на наш выгруженный багаж:
– Хуя у вас ящиков! – и затянувшись, продолжил:
– На садыков надежды нет, если что – побегут, как пить дать. А там, – махнул рукой в другую сторону, – садыковский магазин. Сигареты, сладости консервы. Сигареты, правда, говно, садык жадный, цены гнёт.
«Садык» – это обозначение сирийца. По арабски «садир» – это друг, товарищ. Но арабский язык – очень быстрый, и название «садык» логично и подходит. Садык и есть садык.
– А много тут садыков? – начали оценивать обстановку мы.
– Да не понять. Их проще по постам считать, они постоянно меняются и одеты как бомжи. Ну так-то город большой, тут целый гарнизон. Но все это бесполезно. Рассчитывать придется только на себя. У садыков бабки не меняйте, с курсом врут.
– Ну че, тут как вообще, спокойно? – наконец перешли мы к сути.
– Да более-менее сейчас да. На опорниках постреливают шальные, сюда не суются – тут наших много. Там, – махнул в сторону, – артиллерия стоит, тоже почти наши. На колонны могут напасть, пострелять. А так…
– У вас потери были?
– Были, – сибиряк замолчал. Мы тоже. Через паузу он продолжил:
– Да, кстати, тут в соседнем модуле генерал живет садыковский. Он по-русски немного понимает, так что вы его нахуй не шлите – он может обидеться.
Я задумался: а как выглядит генерал, который обиделся на солдата? И вообще, зачем и как можно послать нахуй генерала, пусть даже чужого? Это ж вопиющий случай, если разобраться. Но на эти вопросы я ответил себе сам, вспоминая один из инструктажей в нашей части, где нам специалисты рассказывали о грядущей миссии. Подбирая слова помягче, нам сообщили следующее: сирийская регулярная армия за долгие годы войны состояла уже из ополченцев, которые ни выучкой, ни мотивацией, ни дисциплиной не отличались. Боеспособные подразделения были выкошены в первые годы, сейчас остается то, что остается: офицерский состав не обучен, солдаты в основной массе воевать уже не хотят и не могут – тотальная демотивация и усталость от разрухи.
