Читать книгу Чтобы жить, мало родиться - Петра Галактионова - Страница 1

Четырехлетний ребенок остается дома один на один со страхом, что дверь может открыть плохой человек, у которого есть ключ.  Оцепенение и желание спрятаться будут преследовать всю жизнь. Ребенок с головой уходит в Книги, становится очень наблюдательным и умным. Он жалеет родителей.

Записки Ребенка

     О чем думали родители, когда оставляли в квартире меня – четырехлетнюю девочку, совсем одну на весь долгий день, зная, что в любую минуту дверь может открыть незнакомый человек, у которого тоже есть ключ?..

 Если услышишь, что кто-то вытолкнул ключ из замка – он громыхнет об пол, беги к батареям и стучи изо всех сил, может быть, кто-то из соседей окажется дома и придет тебе на помощь. То же самое, если разбивают стекло на балконе, ведь на балкон они прыгают прямо с крыши, как раз днем, когда дома никого нет.

 Я запомню этот страх на всю жизнь. Оцепенение, в котором я сидела под столом, боясь пошевелиться и постоянно прислушиваясь, появлялось вновь и вновь в моей жизни, когда мне было уже двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят…Так же, точно так же, я сидела на кровати гостиничного номера в Антверпене, в квартире старинного дома в центре Будапешта, на загородной вилле частной клиники в Финляндии…

 Я не побывала в доме-музее Рубенса и церкви святого Якоба с ее Кунсткапеллой, я не насладилась летним днем  прогулкой по набережной Дуная, не зашла в знаменитые и красивейшие купальни Геллерт, что находились практически напротив дома, только через мост перейти, и ни разу за две недели не поднялась на второй этаж виллы с чудесной библиотекой и зимним садом – только пару раз постояла нерешительно на первых ступенях лестницы…

 Даже в своей большой квартире в исторической части Васильевского острова я постепенно застывала как мумия за письменным столом, если одиночество длилось больше пары часов, и я знала, что сегодня никто не придёт.

 И это при том, что для других, включая детей, бывших мужей и коллег, я всегда была опорой.  Люди думали обо мне как о флагманском крейсере, мощно рассекающем волны и целеустремленно идущим по своему курсу.

 Так, о чем же думали мои родители? Я рано догадалась: о чем угодно, только не обо мне. Им было так удобно: я всегда находилась дома. А это значит, что не надо утром метаться и собирать дочку (меня так никто ни разу и не назвал "дочкой", это слово мне даже теперь странно писать) в детский садик, не надо вечером спешить, чтобы вовремя забрать. Не надо думать, во что одеть и обуть ребёнка. Меня никто не видел и не слышал, меня будто и не было.

 Тем более, что я умела читать.  Это произошло само собой, как прыжок, как чудо. Еще когда мы жили в другом городе, с бабушкой и дедушкой, я стояла на коленях перед табуреткой, на которой лежала газета, и неожиданно для всех прочла по складам: “Из-вес-ти-я”. Я помню этот момент, как помню и изумление отца. Это значит, что мне было примерно три с половиной года. В четыре я уже жила в этой новой квартире и читала очень быстро. Жаль только, что детских книг в доме практически не было. Как и игрушек.

 Вокруг были книги, много книг. Книги все были взрослыми и скучными. Они и выглядели скучно. В некоторых, как например, в зеленом четырехтомном собрании сочинений Лермонтова, встречались вклейки с фотографиями. Их я рассматривала каждый день. Время от времени к нам ненадолго попадали новые и красивые книги. В суперобложках, на глянцевой бумаге. Например, богато иллюстрированная снимками книга Тура Хейердала о путешествии на лодке Ра, очень красивый томик стихов венгерского поэта Шандора Петефи карманного формата и в суперобложке и, состоящая почти сплошь из фотографий, книга-альбом о Белоусовой и Протопопове – знаменитых в то время фигуристах.

Однако все новые и красивые вещи держались в нашем доме от силы пару недель. Как чешская ваза красного стекла с вырезанными алмазной гранью белыми бабочками. Я любовалась ею каждый день, гладила пальцем, ощущала переходы к шероховатым выемкам бабочек, разве что не нюхала и не пробовала на вкус. У меня была такая тоска по красивым вещам, такая жадность к эстетике…но, как я сказала, красивые вещи исчезали так же непредсказуемо, как и появлялись: кто-то дарил, а потом их кому-то дарили. – Такой была веселая круговерть жизни моих родителей. Тусовка молодых журналистов, куда отец обязательно ходил с мамой – это была самая большая гордость и самое большое его завоевание на тот день – жениться, против воли ее родителей, на такой красавице. Он ведь практически украл ее, или она с ним сбежала.

История детства родителей

Мама работала экономистом в Госбанке. Эта служба ей не очень нравилась, но ничего другого она делать не умела. От кропотливой и скучной работы болела голова, поэтому приходя домой, мама сразу же скрывалась в своей комнате, иногда отец и ужин доставлял ей туда. Мама была младшей дочерью домохозяйки – бабушки и почтового работника – дедушки. Обе дочери, мама и ее сестра отличались красотой. Только мамина красота была болезненной и хрупкой. Сестра Маша была более полной и спокойной, рыжеволосой, сероглазой. Маша очень удачно вышла замуж за осанистого боевого летчика, ставшего впоследствии председателем горисполкома. Жили они богато и основательно. А мама – в детстве гадкий нервный утенок, чудом выживший в голодные годы, доставляла вспыльчивому деду и молчаливой практичной бабушке и здоровьем, и нравом немало хлопот. Особенно, когда познакомилась на танцплощадке с безродным журналистиком – моим отцом. Дед принял решение увезти дочку от греха подальше, и они переехали в город Фрунзе, ныне Бишкек. Однако, мой отец нашел их и там. Вопреки родительской воле, мама уехала с ним. Отец, как бы сейчас сказали, был зациклен на маме, а мама ревностно следила, чтобы он всегда был в ее распоряжении. Ведь ей самой в семье не хватило любви и признания, все взяла сестра Маша.

  Мама никогда не рассказывала о своем детстве. А в рассказах о юности непременно звучала обида на родителей и на Машу. Родители были довольны Машей: видный муж и богатый дом, и игнорировали бедняжку-маму. Мама не раз вспоминала, всегда в присутствии отца, один и тот же эпизод: как однажды пришла к Машину дому, постучала в дверь и тут же сбежала вниз по ступенькам. Она вызвала сестру на крыльцо, чтобы попросить нарядную шаль на свидание с моим отцом. Но вслед за Машей появился владычествующий муж и велел попрошайке отказать. Папина реакция была одной и той же: он выражал мужественный гнев и негодование по отношению к тете Маше и ее мужу и нежно обнимал, и гладил маму по голове, как утешают обиженного любимого ребенка. Мама светлела на глазах.

 О детстве ей, вспоминать было еще больнее. Единственное, что она как-то сказала: когда ей было годика два или немногим больше, она чуть не была похоронена заживо. В 1932-1933 годах в степных районах СССР, куда входили и Южный Урал, и Казахстан, где тогда жила семья мамы, бушевал чудовищный голод. В Казахстане, например, от голода и связанных с ним эпидемий погибло около 49 % этнического казахского населения. Больше всего среди погибших было младенцев и детей. Так как мама была и нервно, и физически гораздо слабее своей старшей сестры, то скорее всего выбор родителей о том, какую дочь спасать, был не ее пользу. По ее словам, ее везли на лодке, накрытую с головой полотном, то ли на другой берег для захоронения, то ли для того, чтобы просто сбросить завернутое в ткань тело в Урал. Она слышала над своей головой слова бабушки:” Ну что же, и ей легче, и нам”. И тут мама зашевелилась. Бог решил иначе. Пришлось родителям принимать обратно “лишний рот”. Не было бы мамы, не было бы и меня.