Читать книгу В XV веке тоже есть… Часть 1. Возрождённый - Пиня Копман - Страница 1

Оглавление

Часть 1. ВОЗРОЖДЁННЫЙ

Предисловие

Первый шаг. Где я, кто я, когда я?

Шаг второй. Поиски истины и обретение смыслов

Шаг третий. Примерка личин

Шаг четвёртый. Союзники

Шаг пятый. Скрепление союза

Шаг шестой. Расскажи Богу свой план…

Шаг седьмой. Защитник

Шаг восьмой. Воздаяние

Шаг девятый. Казнить нельзя помиловать

Шаг десятый. Повадился кувшин по воду ходить, тут ему…

Шаг одиннадцатый. Добрые дела не остаются безнаказанными.

Шаг двенадцатый. Трое в одной лодке

Шаг тринадцатый. Подготовка к новому этапу

Шаг четырнадцатый. Новый дом

Шаг пятнадцатый. Поверенный

Шаг шестнадцатый. Вопрос статуса

Шаг семнадцатый. Вопросы религии

Шаг восемнадцатый. Во многих знаниях многие печали

Шаг девятнадцатый. Подготовка

Шаг двадцатый. Средневековая фармацевтика

Шаг двадцать первый. Два перехода

Шаг двадцать второй. Средневековый экспресс

Шаг двадцать третий. Горные дороги.

Шаг двадцать четвёртый. Подготовка к аудиенции

Шаг двадцать пятый. Аудиенция

Шаг двадцать шестой. Вечерние посиделки

ДОПОЛНЕНИЯ

Часть 1. ВОЗРОЖДЁННЫЙ

Предисловие

Февраль 2142 года. Израиль, Ашдод, Бейт Авот (Дом престарелых) -Неве Шва Хевер тов- Шимон Куперман

Лежу это я в солярии нашего дома престарелых, наслаждаюсь солнечным теплом. Возможно, последний раз наслаждаюсь. Чувствую себя весьма неплохо для своих девяносто пяти. Но с медицинским ИИ не поспоришь. Как у нас шутят: «Не занимайтесь самолечением. ИИ сказал «в морг», значит в морг». А ИИ именно так сказал.

Мне внучек при посещении такой забавный гаджет подарил – приставка к моему комму. Добавляет несколько интересных функций, в том числе обратную связь с медицинской сетью. Так что я подсмотрел логи последнего обследования. Хи-хи три раза. Сестричка Роза отошла, чтобы себя в порядок привести, а я подключился к линии медсектора, и скачал последние логи.

Роза, – дамочка в самом соку, а я старичок шустренький, и еще очень могу, несмотря на возраст, доставить даме удовольствие…

Так, о чем это я? Да, с телом у меня все очень неплохо для моих лет, а вот с сознанием не очень. Уносит меня куда-то: то в прошлые времена, то в фантазии. Потому и определён в бейт авот. Тут я сам и мой комм под постоянным контролем. Его (то есть комм) только Хана может отключить от линии ИИ на время, пока мы с ней забавляемся.

Да, так вот, по последнему заключению ИИ мне всего несколько дней до последнего отключения и осталось.

Но, наверно. стоит вообще нырнуть в прошлое и кое-что вспомнить.

Больше ста лет назад была у нашего Израиля очередная, но уже последняя, война. Детали знают лишь историки, но мы, кажется, не выиграли. Во всяком случае Приморскую Палестину у нас отобрали. Или мы её добровольно отдали, не знаю. Меня ведь тогда в природе не было.

Ага, и Приморская Палестина тогда называлась «Сектор Газа». Была в то время еще музыкальная группа такая, «Сектор Газа». Вот, наверно, в честь той группы и назвали ПП… или наоборот?

Да, так вот, после войны тот сектор у нас отобрали, и отдали Саудитам на время. А король Абдалла построил там шикарный город-курорт, с варьете и казино. И, чтобы не идти на конфликт с религией, саудиты и сделали из сектора Приморскую Палестину, светское государство.

Там еще и порт построили, и транспортно-перегрузочный Хаб «Газа». Все это построил король Абдалла на свои королевские дирхамы. А потом, уже при мне, всё это назвали Республика Приморская Палестина, сокращённо ПП. И у нашего Израиля с ПП с тех пор любовь и дружба. Я сам там бывал, и мои внуки раз в пару лет непременно ездят. Отлично все устроено: и пляжи, и парки развлечений, и всякие игорные дома. А варьете и с андроидами, и с живыми танцовщицами? Шикарно!

Амерский Лас-Вегас нервно курит в сторонке.

Хотя, насчёт покурить – это тоже в Приморскую Палестину. Так-то во всем мире, кроме России, с курением и крепким спиртным нынче затык. ИИ следит. Только дóма некоторые любители, украдкой. А заметит ИИ – мигом снижает уровень страховки на пару пунктов. Но как раз в ПП ихние местные ИИ ни на что такое не реагируют. И региональному не выдают.

И еще: в самом конце 30-х годов прошлого века случился тяжкий финансовый кризис. Не помню деталей, но все крупные страны пошли на чрезвычайные меры, и выйти смогли, только подключив к финансовому регулированию эти самые ИИ.

И сразу были выявлены злоупотребления и преступления, связанные с черными и серыми схемами финансирования в обход законов. Отец рассказывал, что пострадали многие простые люди, потеряв часть накоплений, а в Израиле разразились жуткие скандалы, так как сектор ультраортодоксов держал бóльшую часть своих активов не просто за границей, а в различных серых схемах, и в кризис их потерял. Часть общин распалась, а большинство молодёжи вообще стали светскими. Но это еще до моего рождения было. А в результате я родился и вырос во вполне светской семье. Хотя традиции мы все уважали.

И примерно в то же время, в 40-х годах XXI века, в Иране тоже пытались внедрить коммы, из-за чего произошла очередная революция, и к власти призвали шаха. Который, кстати, коммы и узаконил. Ну, и почти вслед за тем, очень демократическим путём в Турции султана избрали.

В общем, на Ближнем Востоке настала мирная пора.

Так, о чем это я?

А… вот после того, как Газу в Приморскую Палестину переименовали, мне уже 25 лет было, я учился в University of Toronto, Канада, на психиатра. Потом работал много лет в клиниках и в Канаде, в других странах, и у нас. Да, это уже была мирная пора.

И все это во-многом потому, что управление все больше брали на себя ИИ.

Вначале они взяли на себя, как я рассказывал, экономические потоки, затем всю транспортную логистику, потом социальную сферу и здравоохранение. Естественно, ИИ крупных корпораций сконнектились с государственными, и настали времена тотального порядка.

Ну, не во всем мире, конечно. В Африке, в Азии кое-где, да и в Южной Америке войны еще по пол века продолжались. Украина объединилась с Польшей и Литвой, и вместе они присоединили Крым и Калининград. Есть теперь Речь Велика от можа до можа. А в России, после смерти тамошнего диктатора, тоже пошли социальные процессы. Донецк и Луганск стали независимой республикой. Какие-то народы отделились, какие-то объединились. Была еще война кого-то с Афганистаном, и он с Узбекистаном стал одной страной. Что-то в Африке делилось, что-то объединялось. Это география.

А по сути развитые страны рванули в развитии компьютеров и информационных сетей вперёд, и в космос. Были построены базы на Луне и на Марсе, работают заводы в астероидном поясе между орбитами Марса и Юпитера.

А на орбите Земли произвели чистку, и там остались только спутники, на которых серверы региональных ИИ и солнечные батареи.

«Умные часы», связанные со смартфоном или айфоном, появились еще в конце ХХ века. Они могли контролировать пульс и давление человека-носителя, послать сигнал в медцентр при несчастном случае или инфаркте. А когда количество функций расширилось, а медцентрами стали управлять ИИ, то сперва в Японии, а затем и почти по всему миру появились достаточно сложные приборы, сокращенно называемые «коммами». Основной рывок произошел, когда, пол века назад, создали биологические клетки-процессоры, и смогли впечатывать их в кремнийорганические схемы телефонов. А потом эти схемы стали всовывать в человека. И комм, как оператор, использует часть клеток мозга (около семи процентов), как своё расширение.

Для работы коммов в человеческое тело, в том числе и мозг, внедряется несколько десятков датчиков-эффекторов, и собственно коммуникатор «комм».

У каждого человека в развитых странах теперь этот комм вживлён под левой ключицей. У прибора три функции: собирать информацию о работе организма и передавать её в медицинскую сеть; корректировать работу организма по рекомендациям медицинского ИИ; участвовать вместе с мозгом носителя в работе общей сети в качестве её элемента.

Так что мощность регионального ИИ, это совокупная мощность всех компьютеров региона и всех человеческих мозгов региона. Региональный ИИ – это не отдельный компьютер, а согласованно работающая умная сеть, задействованная через сервер на спутнике. Сейчас весь Ближний Восток, включая Иран и Турцию, но без Кипра и ПП, управляется одним Ближневосточным ИИ.

Не все эти изменения прошли гладко. Все помнят дальневосточный кризис, который еще называли «Бунт машин».

Россия, Китай, и Северная Корея создали автономный Региональный ИИ, управляющий транспортной сетью. Но, поскольку коммы там не подключались, ИИ не хватало мощностей, и он самостоятельно принял решение подключится к Тихоокеанскому Региональному. В результате произошло отключение и того, и другого. Дело дошло почти до войны, но как раз в это время вышел из строя кардиостимулятор корейского диктатора. И тот мигом согласился на внедрение комма и себе, и всем 40 миллионам жителей КНДР. А после этого и Россия и Китай перестали сопротивляться, и общими мировыми усилиями создали единый Дальневосточный региональный ИИ.

Экономика общества не изменилась принципиально. Но благодаря Региональным ИИ глупое расходование средств на бесполезные действия и объекты прекратилось. Прежде всего военные расходы. Резко выросло индивидуальное здоровье всех людей. И, хотя внутри каждой страны есть свой, национальный ИИ, но они тоже во многом зависят от сервера ИИ Регионального.

Есть национальные валюты, но они только номинальные, для расчётов национальных бюджетов, да для нумизматов. А так весь Ближний Восток пользуется единым дирхамом.

Ну, а теперь про меня. Мой дед, Григорий репатриировался в Израиль в начале двухтысячных Моему отцу тогда было, вроде, два года. Так уж случилось, что отец овдовел, имея двух почти взрослых детей, а потом женился вторично. Я родился в 2047 году. У отца было много дел за границей, и мое детство тесно связано с дедом. А дед много рассказывал о Советском Союзе, как тот развалился, почему, и что из этого вышло. От него я подхватил многое, что и знать был не должен. В том числе русскую ругань и блатной жаргон. Как ни странно, мне это пригодилось в студенческие годы, когда учился и работал в Канаде. В моём универе, в Торонто, учились студенты со всех континентов. Было много клубов. И как раз в том клубе, «Мозгоправы», организованном психологами и психиатрами, где мне нравилось больше всего, меня за жаргон уважали.

А потом учеба и работа в Канаде, потом в США и европейских клиниках, потом в Израиле. Работал в исследовательском институте и преподавал на кафедре психиатрии в университете в Беэр-Шеве. Здесь же женился, и второй раз женился. Трое детей, десяток внуков. Но на самом деле женат я был на своей работе. Человеческий организм – как черная дыра. И сколько не лезь в него, неизвестного только больше становится. Впрочем, мне это нравилось. И коллеги звали меня меж собой «хамми». Ну, как военный вездеход «Хаммер», уродливый и выносливый. Ага: «Давайте на нашего хамми ещё и эту геморройную тему повесим!»

До того самого времени, как мозги стали подводить, я занимался фармакологическими исследованиями, собирая и анализируя данные для национального ИИ. Направление научных исследований: «Химеотерапия биполярных расстройств и возрастных изменений мозговой деятельности». Пытался деменцию побороть. На пенсию не уходил, благо дел хватало. Мечтал умереть на работе. А потом раз, – и перебрался из своего офиса в этот дом престарелых. Перетрудил я, оказывается, мозги. Ну и кое-что из синтезированных препаратов на себе испытал. Хе-хе! Не без риска, конечно. Сапожник оказался без сапог. Психиатр, лучший специалист по борьбе с деменцией, был ею, деменцией, поборот. Атрофия клеток мозга, – очень сложный процесс, который датчики до сих пор не регистрируют. Нужно контролировать поведенческие реакции. Но с моей работой…

Мне комм не подсказал, а сам я не заметил, как упустил период, когда всё еще можно было исправить.

Я терял ориентировку в пространстве и времени.

Мог, задумавшись, простите за подробность, со спущенными штанами выйти из туалета. Уже здесь, в бейт авоте, удалось замедлить процесс атрофии клеток. Но не остановить. И по расчетам медицинского ИИ, в течении пары ближайших недель моя мозговая активность начнет резкое снижение.

Настолько резкое, что связь между мной, моим коммом и сетью Региона прервётся. Я превращусь в овощ.

На этот случай я подписался на процедуру эвтаназии. Комм еще до разрыва связи пошлёт в мой мозг успокаивающие сигналы, и я безболезненно засну. Навсегда. Но до этого вроде еще от двух до пятнадцати дней.

А сегодня, хотя местный ИИ предсказал дождь, и даже с грозой, с утречка солнышко пригрело, и я кайфую в солярии на крыше. На всякий случай пристёгнутым к креслу. И потихоньку задрёмываю.

Просыпаюсь внезапно от резкого порыва ветра. Солнца не видно, небо закрыто серой пеленой, и вдруг – вспышка. Молния бьёт прямо над головой. Слышен звук как будто разрываемого огромного листа бумаги. На расстоянии вытянутой руки от меня возникает белый, ярко сверкающий шарик размером в кулак, и летит мне в грудь, нет, в ключицу. Промелькнула мысль: «Щас комм испортит. Вот те и успокаивающий импульс!». И сознание выключается.

Первый шаг. Где я, кто я, когда я?

Неизвестно когда. Неизвестно где. Шимон Куперман

Прихожу в себя от боли. Болит буквально всё, особенно голова. Открывается почему-то только один глаз. Но всё поле зрения закрыто какой-то коричневатой шерстью. Вообще странные ощущения. Вспомнил: так было уже один раз – первый опыт дайвинга. На меня напялили тесный резиновый костюм, научили вдыхать только ртом и сбросили с лодки в воду. Вода проникала в костюм, просачиваясь холодом, а вдыхаемый воздух сушил глотку. И двигаться было почти невозможно. Вот то же я чувствовал сейчас.

Это явно не мой хоспис. Пытаюсь пошевелиться. Через боль, через закравшийся страх, поворачиваюсь набок. Перед лицом теперь высокая трава. Ох, ни фига себе! Меня что, с крыши здания молния сбросила вниз? Да не просто вниз, а еще и метров 100 в сторону, аж в парк? Трава-то только в парке. И почему никто не приходит на помощь? Открываю рот, чтобы позвать на помощь. Но из горла только тихий сип вылетает. Голосовые связки? Тут на травинку прямо под нос ветром приносит дубовый листик. Как дубовый? У нас тут много разных деревьев. Но дубов среди них нет! Я снова в Канаде? Там-то дубы есть. От удара молнии? Фигня. Наверно, у меня отключился комм, и пошли глюки.

Проходит еще несколько минут. Боль в теле притупилась, паника улеглась. Листок дуба по-прежнему перед носом. Слух восстановился, слышен шелест листьев. Сверху начинают падать дождинки. Это, наверно, тот дождь. который обещал ИИ? Решаюсь подтянуть руки поближе к голове и попробовать приподняться. С трудом подтаскиваю правую. Бен зона́ (ругательство на иврите)! Это что с моей рукой-то? Немного испачкана. На коже частички земли и зелёные полосы от травы. Ну, это понятно. Но форма ногтей, чуть смугловатая кожа… Еще минуту её изучаю. Это явно моя рука. Но это не моя рука! Что ж я, свою руку не знаю? Нет дряблой кожи. Шрам, которому больше шести десятков лет, исчез. Пальцы тоньше, но ладонь широкая, а кожа грубая, с мозолями, каких у меня отродясь не было. А на среднем пальце кольцо из желтого металла, с узорами. Медь, или бронза?

На запястье нет пластыря, прикрывающего контакт с веной, куда капельницу присоединяют, а есть плетённый из чего-то ремешок. Рукав из какой-то желтой ткани, поверх которого еще два стягивающих ремешка …

Подтягиваю вторую руку. На левой руке перчатка без пальцев, браслет, мозоли и непривычной формы ногти. И… Мать твою так! Это кожаный наруч. Ну, типа, как викинги носили. Но немного иной: от выступа, прикрывающего кисть, и почти до локтя. Два тонких бронзовых кольца как бы вросли в кожу. Странное и изящное изделие. Грубая толстая кожа наруча приклёпана к подкладке из мягкой желтой кожи. До меня начинает доходить. Я – не я.

Я сам не читал и в галофильмах не видел, но правнук мой обожает эти китайские новеллы и японские аниме про перенос личностей черт-те куда. И не раз с восторгом мне пересказывал. Там еще был убивший героя грузовик. Меня перенесло?

Варианты: я могу бредить, видеть сон, или это просто реальность. Всего три опции. Если я брежу, или вижу сон, делать ничего не нужно. Либо проснусь, либо врачи в сознание вернут. Или я могу признать, что моё сознание перенесло в другое тело. Невероятно? Ну да. Ну и что?

Признать невероятное трудно. Но считать себя сумасшедшим – глупо. Это я, как психиатр, вполне осознаю.

И не могу я терпеливо ждать. Я же «хамми»! Бездействовать, ждать и гадать, опустив руки – не мой путь.

Вот так я без труда убеждаю себя, что меня, мою личностную матрицу, перенесло в другое тело.

Варианты, как я помню, разные: в другой мир, где чудеса и колдовство. В другую Вселенную, где вообще всё не так, и, самое простое: в другое время, то ли в прошлое, то ли в будущее. Ха-ха!

Ну, я всегда был любопытным. Так что попробую разобраться. Вперёд, попаданец-вездеход!

И я, сцепив зубы, опираюсь на мои (не мои) руки, приподнимаюсь, чтобы осмотреться. Гляжу одним глазом. Второй открыть не могу. И уже спокойно воспринимаю окружающую идиотскую картину. Впереди передо мной два близко растущих дуба. Ноги привалены дохлой конягой. А сверху коняги лежит дохлый же мужик, во всяких средневековых железяках. Что там еще, с той стороны, мне за этими двумя трупами не видно. Ноги ощущаю. И это очень радует. Позвоночник, значит, покуда цел.

Упираюсь руками в траву, извиваюсь как червяк, и, наконец, выползаю из-под лошади. На мне, оказывается, желтая полотняная рубаха, поверх неё какой-то ватник, поверх него кожаный чехол с нашитыми железными пластинами, – на плечах, на груди, на животе и по бокам. На одной ноге высокий ботинок, или, скорее, низкий сапог. Из мягкой тёмной кожи, забрызганный кровью. Но, что интересно, с загнутым кверху острым носком. Второй ботинок-сапог, вероятно, остался под лошадью. Весь я залит кровью, которая уже частично загустела, а местами и подсохла. Но кровь эта явно не моя. У меня ушибы по всему телу. Они болят, но ни резанных, ни колотых ран нет, кроме, наверно, головы. На голове рана, наверно, в районе лба, из неё и кровь на лице. Шипя и ругаясь (потому что больно), сажусь. Что мы имеем? А имеем мы чужое молодое тело. Тело юноши, точнее подростка лет 15-и. О святой региональный ИИ!!! Молодое тело!

Сердце в груди дудухнуло! Я! Дед 95 лет! Накануне полного отключения! Вселился! В юное тело, которому жить и жить!

Кто я? Где я и когда я? Это тоже интересно. Но! Главное: я есть, я живой! И мне ОЧЕНЬ ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ!!! Ведь вокруг столько интересного!

Проведу-ка я инвентаризацию!

Одет неплохо, ткань мягкая. Штаны из более грубой коричневой ткани, широкие, как шаровары. Прощупал. Под штанами, естественно, подштаники. И, слава Творцу, пенис! Но подштаники не похожи на нормальные трусы, а просто широкий кусок ткани, который сзади продет между ног и спереди засунут за верёвку, которая заменяет резинку трусов. Вместо ремня на штанах длинный шарф, или кушак. Видел в исторических фильмах, в таких одеждах турки ходили. На лице бороды и усов нет. Пол лица в корке, наверно залито кровью, Волосы на голове вроде есть, но они убраны под косынку. На шее, на шелковом шнурке мешочек с чем-то типа камушка. Итак, на мне не чёрный плащ колдуна и волшебной палочки не видно. Но наруч на руке, убитая лошадка и отсутствие удобного белья вызывает подозрение, что эпоха с моей не совпадает. Более того, в студенческом клубе мы не раз устраивали исторические реконструкции «чтобы лучше понимать прошлое». Благо, вещи там переходили из поколение в поколение, ну а те студенты, что побогаче, еще кое-что прикупали из «достоверно исторического». И я начинаю подозревать, что за период времени мне достался.

Ладно. Встаю на четвереньки, и осторожно выглядываю из-за прикрывающих меня лошади и, вероятно, её всадника.

Ага, с той стороны пригорок, и на ближнем ко мне склоне с десяток воинов с лошадьми. Все лежат мёртвые, не шевелятся. И это не спецназ в брониках, не космодесантники в скафандрах, и даже не пехотинцы в шинелях. Это рыцари в латах. Ну-ну!

Что там, за пригорком, не видно. Но, если бы шёл бой, я бы расслышал. А так деревья шумят, птички чирикают, даже жужжит кто-то, несмотря, что дождь накрапывает. Но ни звона железа, ни храпа коней, ни голоса людского.

Судя по подсыхающей под конем и на мне крови, бой был не больше часа назад. Были ли еще вояки, или все друг друга перебили, – неясно.

И на вопрос «Когда я?» ответ почти готов: времена доспехов, рыцарей и лучников. Средневековье.

Это важно. Потому что я не вояка. Служить в армии мне не довелось. При мне обязательную службу уже отменили, а идти служить просто так, когда никто стране не угрожает, смысла не было. Спортом я занимался чисто для себя. Не азартен, и пустого мордобоя не уважал. По молодости ходил иногда в тир, и, готовясь к одной из исторических реконструкций, пару месяцев проходил в секцию лучников. Если честно, то лишь потому, что эту акцию спонсировал клуб. Но когда встал вопрос о покупке за мой (очень скромный тогда) счет недешевого снаряжения, предпочел от участия в таких реконструкциях отказаться.

Плавал неплохо и имел несколько дипломов и кубков.

Так вот, рубиться со средневековыми профессионалами на мечах я не учился, не умею и не собираюсь. Да и нет у меня меча. Но я, судя по мешку с железными бляхами на теле, всё-таки военный. И тело подсказывает: лучник. То есть, у меня был лук. Нужно его поискать.

Для начала стаскиваю с себя чехол с железом. Так двигаться намного легче.

Осматриваю мужика, что лежит поверх лошади. Меня прежде всего интересует его обувь. Сапоги на нем и погрубее моих, и, к сожалению, больше чуть не вдвое. Пытаюсь скинуть его с лошади. С трудом, но удаётся. Теперь найти бы, чем сдвинуть или перевернуть лошадь, чтобы достать мой второй сапожек. О, а у лошади три стрелы: две в горле, чуть пониже челюсти, и одна за передней ногой. Все всажены по самое оперение.

Мужик, я откуда-то знаю, конный копейщик. Где-то здесь рядом его копьё.

А вон оно. Ого! Видел я на реконструкциях копья, но они выглядели куда изящнее. Метрах в трёх от мужика лежит бревно толщиной чуть не с мою ногу, с железным наконечником. Такое вот копьецо. Я его еле поднять могу.

Используя тело мужика как опору, а копьё как рычаг, вспоминая все ругательства, какие знаю, на английском, французском, русском и иврите, сдвигаю наконец, лошадь. Вот он, мой сапог. Тоже кровью залит. А в нём грязная тряпка в крови, которая была, вероятно, моей портянкой не так давно. И я понимаю, что сапог на ноге без портянки – это очень плохо.

Да, я знаю, что такое портянки. Мне дед рассказывал. Который когда-то, задолго до нашей последней войны, служил в армии, и носил эти самые портянки с сапогами.

О! А я уже полностью вжился в роль средневекового воина. И даже, на краешке сознания, шевелятся некие образы и воспоминания. Хе-хе! Всё отлично!

Так, а что это у коняшки за кожаный мешок привязан к подушке, которая служила, вероятно, седлом бревноносцу? Это сумка такая. Сейчас мне всё сгодится. Развязываю кожаный шнурок, и – опля! Здоровенный кусок ткани. Мягкая ткань и плотная. Учитывая, что всадник чуть не вдвое больше меня, то у меня и подстилка и одеяло сразу. Полезненько! А жизнь-то налаживается!

Черт, моё молодое тело уже не чувствует боли, и даже появился аппетит. Где здесь буфет? Вот только второй глаз… Боюсь в него лезть грязными лапами. А помыть пока негде.

Ладно, пора добывать полезности из того мужика. А чего? Это же он, наверняка, на меня охотился со своим бревном! Он – убитый враг, и у меня есть право на трофеи. Ни один средневековый воин не пройдёт мимо трофеев!

И, блин горелый, это даже не мои мысли, а явно хозяина моего тела. Но не надо спешить. Он, хозяин, начал проявляться, так пусть вылезет полностью!

Итак, враг. Мужик зарос бородой по самые глаза. На голове шапка с железным обручем, сверху железная миска, и с краёв свешивается такая сетка из склёпанных колечек. А в голове под нижней челюстью торчит оперение стрелы. И если я правильно соображаю, то это я (который не я), стоя на земле, всадил мужику прямо чуть повыше горла стрелу. Сперва три стрелы в коня, потом еще одну в горло конному копейщику. Ай да я! Расстояние, конечно, небольшое. Но какова скорострельность!

На мужике спереди панцирь. Если не шибаюсь, это называется «кираса». Плечи, руки и ноги сверху – все в железе. Но это мне без разницы. На поясе сразу три вещи. Нож в ножнах. Ну, это для него нож. Для меня вполне себе меч. Лезвие сантиметров сорок. Плюс рукоятка с две моих ладони.

И этот меч не из железа, а вовсе из стали. Отличие очень ясно видно. Я даже щелкнул по кончику лезвия, и явно услышал звон. Если вспомнить, как в средневековье ценилось даже простое железо, – это оченно ценный трофей.

В одном мешочке – свёрнутая в комочек лохматая верёвка, заострённый камушек, и железная полоска в два пальца шириной, в ладонь длиной, и в палец толщиной. И внутренний голос (точно, второй «я» просыпается) подсказал три слова. Я сперва не понял, но тут откуда-то из глубин памяти выплыло «кресало, кремень и трут». Конечно, я знал эти названия. Мне было лет 10, когда мы с дедом, папой и мамой поехали на Хермон, в туристический комплекс. Вот там русскоязычный инструктор учил нас разжигать костёр в непогоду. Заодно и показал вот такие три вещи, и разъяснил как ими пользоваться. Класс! Мы стали сотрудничать: бывший хозяин нынешнего тела (он же юный воин и офигенный стрелок из лука), я в юности, и я – шустрый дедок с огромным опытом девяноста с лишним лет. Да мы втроём горы свернём! Если раньше времени не загнёмся.

И, вот еще мешочек. А в нем кучка монет. Заглянул. Монетки небольшие, похожие на один шекель. С какими-то непонятными не то людьми, не то животными. Отвратительная чеканка. Буквы, если это буквы, совсем нечитаемые. Это, вероятно, серебро. Монеток больше десятка.

А вот и еще одна радость: сквозь шум листвы и мелкого дождика, я ясно слышу журчание воды. И это мне очень кстати. Иду на звук, и буквально через 10 шагов за двумя дубами вижу ручеёк. Радость какая! Вначале отмыл руки. Потом прилёг на берег, окунул в воду лицо, и стал его полегоньку оттирать. И вот – О, счастье! Второй глаз открылся! У виска набухший остаток неслабого такого пореза.

Правда, я намочил свой ватник и косынку. Но радости смотреть на свет двумя глазами ничто омрачить не может.

Отстирал в ручье от крови косынку. Отличная тонкая ткань коричневого цвета с чёрным орнаментом. Ощупал волосы. Жирноватые, но мягкие и длинные. Заглянул в ручей, полюбовался на себя в искажённом отражении. Обыкновенное лицо подростка: волосы тёмные, лицо светлое.

Кроме того, я напился. И это тоже здорово. А что НЕ здорово?

Я, который старик, уже сделал вывод, что меня перенесло в самое средневековье. И жить мне впредь без комма, без связи, без туалета и душа, в полной антисанитарии, рискуя подхватить холеру или чуму. Да чего там, сдохнуть просто от царапины, потому что ни йода, ни даже спирта нет. Я, между прочим, сейчас напился сырой воды прямо с земли. И какие там бактерии, лишь Бог знает.

С другой стороны, утверждает бодрячок, это тело как-то в этих условиях выросло. Видать иммунитет у тела неплохой.

Очень не хватает памяти бывшего хозяина тела. Что-то она медленно пробуждается. Хотя, судя по всему, отдельной личностью он себя не сознаёт. И пока не получается понять точно: ни – кто я, ни – где я, ни – когда я. Но тело-то! Отличное, молодое, гибкое! Да и накачанное. Как я коняшку-то сдвинул. И еще, – зрение. Это не 100, а, наверно, 150%. Если присмотрюсь, – вижу отчётливо каждый листочек на дальнем дереве! И это не дальнозоркость, нет! И жилки на траве под ногами тоже вижу. Даже больше. Я отсюда, из-за деревьев, отчетливо вижу весь холм, у подножья которого стою. Такой эффект называют «возрождённым», или «постлазерным», – он возникает у некоторых людей, имевших врожденное очень хорошее зрение после лазерной шлифовки хрусталика. Так что я чёртов «Соколиный глаз».

Но хватит восторгов! Не нужно терять времени. Возвращаюсь к копьеносцу.

Осматриваю его тело еще раз. На шее у него кожаный, хорошо засаленный шнурок. На шнурке крестик. Очень простой, без барельефа, со стертой гравировкой. Но серебряный и размером с мой мизинец.

Крестик… Христианин он. У меня крестика нет. Я, выходит, не христианин. Может, если учитывать шарф вместо пояса, загнутые кверху носки сапог и монеты с непонятными буквами, турок. На копейщике под кирасой тоже ватник, как на мне, но выделкой явно грубее. А рубашка, как и у меня, без воротника, но попроще моей. Ткань потолще, цветом грязно-белая. И я сразу соображаю, что его рубашка вполне пойдёт мне на портянки.

Ноги нужно беречь! На них и убежать, если что, можно.

Вот теперь стоит с мужика снять пояс, вместе с тремя полезными вещами и серебряный крестик. Трофей – святое дело! Правда, ремень этот можно вокруг меня обернуть два раза. Ну и оберну. Тут не перед кем красоваться. А еще решил не брезговать и стащить с него сапоги. Кстати, сапоги из хорошей кожи, хотя и пожёстче моих. На них снизу каблуки и даже с подковкой. На моих сапогах каблука и набойки нет, только плоская толстая подошва. То ли я беднее, то ли этот мужик богаче. Тяну сапоги. Стянул, и не пожалел.

Во-первых, портянки у мужика явно из неплохой ткани, и, видно, совсем свежие: почти белые и практически не пахнут.

А, во-вторых, в сапогах еще три хороших вещи: ножик, ложка и мешочек с чем-то звенящим. Ножик-засапожник поменьше меча, лезвие сантиметров 20 будет, но тоже из стали и в кожаных ножнах. Ложка из желтоватого металла, бронзовая а может и латунная, не разберёшь. Но размером с мою ладонь, не считая ручки. Так что, если из общего котелка хлебать, то от остальных едоков не отстану.

А в мешочке (любопытно всё же!) шесть монет. Две серебряных размером с два шекеля и две таких же золотых, и две серебряных размером как остальные, с шекель, но с хорошей гравировкой с арабской вязью. Всё, что есть – все на пользу.

Я теперь не то, чтобы богач, но парень не бедный.

Ну, хватит прохлаждаться! Хабар сам себя не соберёт.

Разворачиваю портянку копейщика. Присмотрелся: нет ни блох, ни вшей. Фууух! Если я правильно понимаю, мужик этот непростой. Может даже рыцарь. Разрезаю её надвое, и половинку наворачиваю на левую ногу. А теперь надеваю свой сапожек. За сапог втыкаю ложку и засапожник, во второй сапог заправляю два мешочка с монетами. Притопнул и пошёл за добычей. Но для начала поднялся осторожно на пригорок и огляделся с высоты. Впереди небольшой луг, а дальше идет склон горы, и вершина горы за тучами не видна. Лес или роща слева, огибая лужок, тоже карабкается в гору. А справа редколесье, и туда идет натоптанная тропа. С той стороны холмы, а если смотреть дальше, там еще гора или горы. Тучи низкие, потому видно недалеко. Но куда достигает взгляд, – ни дорог, ни строений, ни обработанной земли. Мало информации. Вот за ней в том числе и пойду.

Отсюда, сверху видно лучше и тела мертвых людей и лошадей, и другие элементы картины. Присматриваюсь.

Метрах в двадцати от тех двух дубов, возле которых я лежал, приваленный лошадью и всадником, стоит на краю рощи телега без лошади. Возле неё уже погасший костёр. На костре, наверно, варили пищу в казане. Но сейчас казан лежит опрокинутым на земле возле остатков костра. На пáру метров выше, то есть ближе ко мне, два тела в шароварах. Одно в ватной куртке и с чепчиком на голове. Второе в кольчуге, но совсем без головы. Это были лучники. В руке у безголового целый лук, а у того, что в чепчике, только его половинка. А еще в нескольких шагах выше от них, кучкой, два всадника с лошадьми, все истыканные стрелами. А один всадник с лошадью в двух шагах от лучников сбоку. Ближе к вершине взгорка целая куча людей и лошадей. Здесь, видно, была конная сшибка. Трое в панцирях и шлемах, двое в кольчугах и еще один без брони, но в чалме. Еще двое лежат чуть поодаль, оба в кирасах и шлемах, оба без коней. Эти, видно, рубились один на один. Но недалеко от них лежат тела двух лошадей. И наконец один лежит у вершины пригорка, совсем недалеко от меня. Он в панцире, в шлеме, и конь его под кожаной попоной с нашитыми железными полосами. Но в нем и его коне с десяток стрел. А рядом с ним лежит длинное копьё. Совсем не такое бревно, которое у моего врага было. И у острия копья белый флажок, перечеркнутый красной и синей линиями. В голове моей ясно сложилась картина этой стычки. Четверо всадников и трое на телеге, среди них и бывший хозяин моего тела, ехали по тропке в предгорьях в это место. Здесь остановились на привал и начали готовить еду. Тут подскакали девять всадников и напали. Трое на телеге были очень хорошие лучники. И результат – все умерли. Только я вселился в тело парня, и мы вдвоём выжили. Точнее я один выжил. А второй помер то ли совсем, то ли частично, и у меня на краю сознания колеблется.

Я подошел к нескольким телам и убедился в том, о чем подозревал сразу. Напали христиане, у всех у них крестики на шее. А отбивались мусульмане, без крестиков. У «наших» сапоги или туфли с загнутыми носами, двое в чалмах. Я, а точнее бывший хозяин моего тела, тоже, наверно, мусульманин. Залез в штаны, проверил. Точно, обрезан.

Многое осталось неясным: во-первых, где я: в какой части света, в какой стране? Во-вторых, – где лошадь, которая тащила телегу, и можно ли её найти, если она сбежала. В-третьих, не было ли в телеге еще одного, который и смылся на лошади. В-четвёртых, какого ляда мы все забрались в это глухое место, и какого ляда христиане нас преследовали.

Ответов пока нет, а время идёт.

Прежде чем начинать собирать хабар, нужно все же поискать лошадь. Если найду лошадь, смогу утащить побольше полезного.

Раз-два-три-четыре-пять, я иду коня искать.

Начинаю прямо с того места, где лошадь выпрягли из телеги. Тропок вглубь рощи или леса не видно. Следов немало. Вероятно, – это те, кто ехал в телеге собирали хворост и дрова для костра. Травы здесь, под кронами близко растущих деревьев, немного, и видны отпечатки подкованных копыт, уходящие вглубь рощи. Хотя солнца нет, да и ветви вверху густые, но всё видно хорошо. Иду по следам лошади не слишком долго, когда впереди слышится журчание воды и… детский голосок.

Шаг второй. Поиски истины и обретение смыслов

Средневековье. Неизвестно где. Шимон Куперман

Кто-то негромко поёт. Это что, я попал в волшебный мир, где в лесу живут эльфы? Или лесные духи чудят? Прохожу еще метров 20, деревья редеют и я, в просвет между ними, вижу полянку, которую пересекает небольшая речка. А на берегу стоит лошадь. На спине лошади, обнимая её шею, лежит девочка, и тихо поет что-то, хотя слов не разобрать. Ну, понятно. Я ведь не разглядывал подробно, что там, в телеге. Вероятно, в ней кроме меня и еще двух мужчин ехала девочка. Когда возникла опасность, девочку на лошади отправили подальше, а мужики вступили в бой. Приближаюсь, и, чтобы не напугать девочку, начинаю вполголоса ей подпевать. Девочка сперва вскинулась, ойкнула и тревожно оглянулась. Но потом увидела меня, и обрадованно затараторила. Как ни странно, я всё понимаю. Говорит девочка на ладино. Его у нас еще называют сефардским языком. Несколько архаичный, но это мой родной иврит. Его сохранили потомки евреев, изгнанных из Испании. Ладино содержит лишь некоторый испанский акцент и часть испанских слов. Но испанский, в свою очередь, лишь чуть изменённая латынь. Так что в университете я свободно общался со студентами из Латинской Америки, которых мы называли «латинос». Девочка называет меня Мисаэ́ль, а саму её зовут Хáна.

И мне понятна теперь вся картина происшедшего. Более того, Я начинаю вспоминать. Под болтовню Ханы бывший хозяин моего тела Мисаэль Магир, и я, бодрячок-профессор, мы слились в одну личность, соединив память и чувства.

И стал я молодым и порывистым, но чертовски циничным и опытным.

А еще я стал кузнецом-оружейником, с пяти лет работавшим с раскаленным железом. Получил в наследство от нескольких поколений Магиров уникальный талант лучника, и мог с тридцати шагов сбивать стрелами три подброшенных монеты из пяти. Ну а знания химии и фармаци́и и умения психиатра с 60-летним стажем, как и знания, пусть поверхностные, истории прошлого и будущего, – все остались при мне.

Итак, это средневековая Испания. Точнее, королевство Кастилия. Только недавно закончилась реконкиста, то есть испанцы победили мавров. Вся Испания объединена под управлением короля Фердинанда и королевы Изабеллы. В стране лютует инквизиция.

Я – Мисаил, испанский еврей, сефард, из семьи иудеев. Кузнец и лучник, отсюда и мозоли. Мы, – оружейники уже четыре поколения, с фамилией Магѝр.

Я всю свою жизнь провёл в еврейском квартале Толедо. Правда, ездил с отцом в Мадрид и Вальядолид по делам. С пяти лет помогал старшим братьям и отцу в кузнице и мастерской. С девяти лет учился у бывалых воинов всему, что должен знать воин. Это у нас в еврейском квартале Толедо был организован отряд самообороны. Так-то евреи, – учёные, купцы, ремесленники, и вояк среди нас были лишь редкие единицы. Но почти сто лет назад по Испании пошли погромы. Жители городов, подстрекаемые фанатиками, вооружались чем попало, нападали, убивали, грабили и жгли евреев. Тогда погибли многие тысячи. И после погрома многие общины получили от властей «Fueros juzgo» (законы, или соглашения, устанавливающие права и привилегии), позволяющие содержать в квартале вооруженную стражу. И во многих городах жители еврейских кварталов выделяли деньги на отряд «defensa» (самозащиты): обучение и вооружение. В нашем квартале отряд состоял из десяти человек, шестеро из которых – Магиры. В этом отряде и я-Мисаил учился воинскому делу. И дополнительно, у отца и деда – семейному мастерству лучника. С бар-мицвы, с тринадцати лет, работал в мастерской наравне со старшими и охранял наш квартал с дружиной дефе́нса. Сейчас мне 15 лет. А девочка, – моя сестра Ха́на, девяти с половиной лет.

Так уж получилось, что у меня родная сестра была одна. И у меня-Шимона, и у меня-Мисаила. Сестра Шимона была вполне бодрой старушкой, с кучей внуков, и навещала меня иногда. А эту Хану я-Мисаил очень любил, и дружил только с ней.

Сейчас заканчивается июнь 1492 года.

По королевскому эдикту от 31 марта 1492 года все евреи, не желающие перейти в христианство, должны были покинуть Испанию до истечения 3-х месяцев. Потом этот срок продлили ещё на месяц.

Проблема в вере? В жадности еврейских ростовщиков?

Не смешите мои тапочки, они и так смешные!

Евреи жили на этой земле уже больше тысячи лет. И при кельтах, и при римлянах, и при вестготах, и при маврах. И в Испании христианской почти пятьсот лет. Живут евреи всегда в отдельных городках, или в отдельных кварталах больших городов, где и общаются меж своими. Платят со своих доходов налоги, причем, всегда выше, чем сами христиане. Не было ни единого случая, чтобы еврей склонял христианина перейти в его веру. То есть, – это прямо запрещено нашей верой. Есть только одно исключение: нельзя иудею закрывать дверь перед тем, кто приходит в праздник. Родичи, принявшие христианство из страха за себя или за детей, приходят в праздник. А все еврейские праздники – религиозные. Приходят христиане-родичи изредка, тайно. Но разве в средневековом городе можно сохранить тайну? А каждый такой случай – подарок для инквизиции. Мол, евреи склоняют христиан к своей вере. И отказать родичам по обычаю нельзя. По обычаю двери у евреев в праздник должны быть открыты ля всех. К тому же родичи – это же «наши».

А так христианин, если ему ничего не нужно от евреев, он в наш квартал не зайдет.

А что нужно от евреев христианам? Да деньги, конечно. На протяжении последних полутора веков христианские короли безостановочно совершали всё бóльшие займы на войну с маврами. В последние пять лет эти займы превышали годовой доход Единого королевства (Арагона и Кастилии) в полтора, а то и два раза. Теперь христиане победили. Пора бы платить по займам. Но зачем платить, когда можно назвать кредитора еретиком, или изменником, или просто очистить от него, иноверца, «священную землю»? Вот евреев и изгоняют. А тех, кто перешёл в христианство совсем не трудно обвинить в ереси, для начала подвергнув «покаянию» (в очень неслабых суммах), а потом и вовсе сжигая на костре с конфискацией имущества.

Впрочем, в моей душе нет ни ненависти, ни жажды мести. Для меня – 95-летнего психиатра, это дела седой древности, а для 15-летнего Мисаила есть дела и поважнее пустых эмоций. Мне нужно выжить, и не одному, а с сестричкой. И – да, я, Мисаил, её очень люблю!

Семья наша была не слишком религиозная. Мы кузнецы и оружейники. В силу наследственной профессии не соблюдали фанатично все 613 правил и запретов. Но и принять христианство ни отец, ни дед не решились.

Две недели назад, бросив дом и мастерскую, и захватив лишь одежду, книги, инструменты и оружие, мы на четырёх телегах и шести лошадях рано поутру выехали за ворота Толедо. Было нас 22 человека, 11 взрослых и 11 детей и подростков. Я в свои 15 лет считался взрослым.

На памяти многих была резня, устроенная евреям в Испании сто лет назад, и потому разумные поспешили бежать. Большинство, – продав за бесценок дома и прочее имущество. Бежали сефарды кто на запад, в Португалию, кто на север, во Францию и дальше. Кто через море в мусульманские страны.

А слухи ходили страшные.

Христиане думали, что богатые евреи везут с собой золото и драгоценности. А для христианина богоугодное дело, – ограбить мавра или еврея. И хорошо, если в живых оставят. На словах в Испании строго блюли порядок и закон. Да, в большом городе, среди бела дня, на глазах у людей и альгваси́лов, никто не рискнул бы грабить. Но ночью и в «добрые времена» немало людей расставались с кошельком даже в больших городах. А в такие смутные времена евреи, даже крещенные, исчезали целыми семьями. Ну а виновными объявляли, конечно, мухедаров и морисков, то есть мусульман, ложно принявших христианство.

Наша семья выехала из Толедо в средине июня. Мы направлялись в королевство Валенсию, где имелись дальние родственники. Как среди торгового люда, так и среди ремесленников. Путь, который всадник с запасной лошадью одолел бы меньше, чем за 3 дня, должен был у нас занять 8, а то и 10 дней. Мы не останавливались в придорожных трактирах, не ночевали в селах, или маленьких городках. Это было опасно, поэтому стоянки устраивали в глубине придорожных лесов, или рощ. Мы не были богаты, но при возможности присоединялись к караванам, доплачивая за охрану наёмникам.

Однако, на 6-й день путешествия, когда двигались в одном из таких караванов, на нас ночью напала банда то ли морисков, то ли солдат местного сеньора, переодетых в одежды мавров и в чалмах. Бились с ними все, но охрана у каравана была небольшой, а нападавших не менее пяти десятков. Бандиты отбили и угнали часть каравана. Сгорели две наших повозки и были убиты наша мама и наша тетка, один из братьев отца и дед. Одну нашу крытую повозку, в которой сидели дети, бандиты увезли с собой. После боя оказалось, что пропало 10 наших детей. Спаслась только Хана, которая спряталась в начале боя в сене на первой повозке. Тогда меня-Мисаила спас ватник «жиппон» и смешаный доспех, усиленный железными пластинами. У нас осталась одна повозка и четыре лошади. До Валенсии еще два дня пути. Мы простояли на месте остаток ночи и еще день и ночь, но ни стражники, ни алькальд не появились.

Сегодня, 30 июня, с утра, караван, с которым мы шли, опять в дорогу не вышел. Заболел купец, у которого в караване было больше всех повозок.

Отец решил рискнуть, и тронуться в путь. И наши сразу заметили несколько всадников, которые ехали следом за нами. Тогда отец сказал, что следующую ночь нам не пережить. Лучше отъехать подальше от дороги и устроить засаду. У нас три отличных лучника, а преследуют нас не рыцари, а всего лишь бандиты. Он не учел, что бандиты могут быть и воинами.

Тут сестричка спросила: «Братик, а что это у тебя? Тебя ранили?»

Я понимал, что сестре нужно рассказать, что наш отец, дядья и мой старший брат погибли. Но как? А просто. Нужно говорить правду.

Снял девочку с лошади, прижал к себе и сказал:

«Да, Хана, меня ранили. Наш папа ошибся. Это были не разбойники, а два рыцаря и воины. Их было девять, и все они были в хорошей броне. Мы их всех убили, но все наши и сами в бою погибли, и теперь мы с тобой остались совсем одни»

У сестрички из глаз полились слезы, но она ничего не сказала. Только плакала, всхлипывая изредка.

Я сказал: «Хана, нам нужно идти. Соберём вещи и поедем. А здесь нельзя оставаться». Она только молча кивнула, а слезы продолжали литься из глаз. Какая мужественная девочка!

Я посадил Хану верхом и, держа за уздечку, повел лошадь к месту боя. Там пересадил сестричку на телегу и укрыл толстым холстом, которым были накрыты корзины и ящики с нашими вещами. Хорошо, что дождик уже закончился.

Тучи разошлись и солнце выглянуло.

Я повёл лошадь на взгорок, и до самого вечера с её помощью утаскивал в рощу трупы людей и лошадей с места боя.

Трупы лошадей мы с нашей лошадкой оттащили чуть подальше. Дикие звери их сожрут, и следов не останется. А в низинке недалеко, под вывернутыми корнями большого старого дерева я приметил яму. Вот в неё и складывал людские тела. Все тела, и своих родных, и воинов христиан, я тщательно обыскивал.

Нам с Ханой нужно выжить. Времена очень жестокие. Времена, когда за набожностью скрывались жуткие пороки, среди которых садизм был не самым страшным.

Времена, когда лицемерное покаяние отмывало любой грех. Простые люди, крестьяне и горожане унижались перед знатными и богатыми, перед священниками и чиновниками.

Это было время ложных доносов и наветов, пыток и костров инквизиции. Но самыми бесправными и уязвимыми были люди моего племени и особенно дети.

Так что выжить нельзя было без осторожности, хитрости и обмана.

Никакой брезгливости, никаких правил и законов!

Поэтому я натянул на себя самый старый халат, чтобы не подхватить вшей и блох, и тщательно обыскивал каждое тело. Я откладывал в телегу всё, что могло пригодиться, или можно было продать, не оставляя следов. Я стаскивал с пальцев золотые и серебряные кольца и браслеты с рук, цепочки с крестиками и ладанки с шей. Я стащил с ног пять пар приличных сапог, прополоскав их в ручье и высушив. Снял с лошадей шесть полных наборов упряжи и сёдел. Притащил в телегу три панциря и пять кольчуг, десять мечей и палашей, семь кинжалов и пять ножей, два лука, в том числе найденный на земле свой, девять поясных ремней и перевязей. Отца похоронил отдельно, в яме глубоко под вывернутыми корнями. Из его вещей оставил себе только кинжал. Наша работа.

Лук у меня был отличный, арабский, хотя и облегченный, как раз под мою руку. Саадак тоже арабский, «альхаба»: вместе и налуч для лука, и колчан на четыре отсека для стрел с днищем из пробковой коры. Кроме него взял еррамьенту (тул) убитого родича. Тул, – он только для стрел, в него всего десяток входит. Но днище тоже из пробки.

А еще я взял у одного из христиан потрёпанный, но вполне читабельный молитвенник. Зачем мне, еврею, христианский молитвенник? Для маскировки, конечно. Это сейчас христианская страна. И мы, чтобы выжить, должны быть как христиане. А то, что Бог, если он есть, то един для всех народов, это я, Шимон-бодрячок, проживший 95 лет, знал точно.

И да, в книгах не врали. Христиане были грязными и воняли. Оба рыцаря, видимо, мылись хоть иногда. А простые воины не мылись вовсе. В их одежде ползали вши. Так что запасы одежды я отбирал лишь из вещей наших родичей. А христианскую сжег всю. Зато в мешке моего дяди был почти новый комплект из зелёного бархата: котарди и штаны. Мне чуть великоват, но под ремнями и не видно.

А, кстати, подштаники и на наших, и на христианах одинаковые. Я знаю теперь, они называются «брэ».

И еще, – наш капитал увеличился на 11 золотых флоринов, 8 полуфлоринов, полтора десятка серебряных реалов и около сотни белых мараведи. Один золотой флорин у менялы шел за 14-15 серебряных реалов. За въезд из другого королевства с лошади и всадника взималось мыто в 10-15 белых мараведи. Ну, конечно, со знати никто бы требовать мыто не посмел. С лошади и телеги или воза от 1 до 5 реалов, в зависимости от груза.

Как я вспомнил, под ложным дном нашей телеги был тайник, в котором наша семья везла своё главное богатство: сорок длинных толедских клинков. Толедской сталью весь мир стал восхищаться только в XVI веке. Но наша семья ковала «толедские» клинки уже много лет. Железо выплавлялось из лучшей руды, которая добывалась со склонов Сьерра де Сан-Мемеде. Затем шло обогащение его части углеродом и последующей проковки от трёх до шести слоёв твёрдого железа и мягкого. Это была основа, сердечник клинка. Рецепты, включающие цвет руды и её обработку, все присадки, качество угля, развесовку, время каждой из операций и другие детали технологии, заучивались наизусть как молитвы, и хранились в семье в большой тайне. Потом к сердечнику приваривались полосы лезвия из более мягкой стали, и всё еще раз проковывалось, с выделением дола, превращаясь в клинок. Гарды, ручки и навершия, – это работа для других специалистов. Простой клинок от «особого» отличался и качеством, и толщиной сердечника и качеством стальных полос лезвия. Именно «особые» клинки нашей семьи были «толедскими». Пока шла война, и на оружие был высокий спрос, наша мастерская выковывала и продавала 40-50 простых клинков (не мечей, а только клинков!) в год и 20-30 «толедских», с особой выделкой. А разница в цене у них была в три раза! Особо ценились в последние годы клинки для бастардов (швейцарских длинных полутораручных мечей) и рапир. В мастерской было 3 мастера, 3 старших и 6 младших подмастерьев.

Мы были большой и весьма зажиточной семьёй. Но еще пять лет назад один из вероучителей, цадик Авраам Александрийский, своим письмом предупреждал всех евреев Испании, что нас ждёт беда, Вавилонское пленение. И хотя старейшины общин говорили, что это всё глупость и мусульманский обман, наши деды решили «толедские» клинки не продавать, а хранить на чёрный день.

Королевским указом вывоз стального оружия за пределы Кастилии был запрещен. В Валенсии наш длинный клинок стоил примерно 100 реалов. Так что, продав 40 клинков в этом городе, мы могли получить 4000 реалов, то есть 285 флоринов. А это большой дом с садом и мастерской.

Но самое интересное, – это то, что я нашел в вещах того из рыцарей, который стоял выше всех на пригорке с копьем, на котором был флажок. Всего три документа. Это был, во первых, ордер Фердинанда II Арагонского от 1491 года на ленное владение Кастль Эскузар, в бывшем Гранадском эмирате, с присвоением идальго Леонардо Дези титула «Сеньор де Эскузар». Во-вторых, это было письмо субдиакона церкви Святого Себастиана в Толедо от 1490 года о захоронении умерших от поветрия Катарины Дези, 35 лет, Леонсио Дези, 14 лет и Анны Розы Дези 7 лет. Аббат сообщал, что останки захоронены с северной стороны кладбищенского двора, и расходы на обряды составляют 2670 мараведи.

И. наконец, в-третьих, это было письмо виконта Алонсо Дезире де Ферруссак от февраля этого, 1492 года, в котором тот сообщал, что вернулся из долгого путешествия в Османскую Империю, где представлял Арагон при дворе Султана Баязида II, и был бы рад принять у себя своего племянника Леонардо. Была там и приписка после официальной подписи «Захвати детей. Я их представлю моему королю».

С пальца этого рыцаря я снял золотой перстень-печатку, на котором, на фоне щита была стрела, пронзающая полумесяц, и надпись «Desi». Слово это, – сокращение от латинского «desiderium». На латыни, на французском и на испанском означает «Желание», или «Мечта».

У меня в голове стал складываться рискованный, но всё же заманчивый своими перспективами план…

Трупы в яме я забросал ветками, а потом, уложив сверху кучу хвороста поджег. Было непросто, потому что хворост был сырой. Но я очень настойчивый. Туда же, в огонь, я скинул одежды с тел. Дым рассеивался в низинке, и со стороны его никто увидеть не мог. А тела теперь дикие звери долго не растащат. Не любят звери запах гари.

Попросил Ханочку прочесть со мной кадиш, а потом «Эль мале рахамим», а еще попросил у Всевышнего не оставить и нас, сирот, своей милостью.

Потом я сказал:

«Хана, мы теперь остались вдвоём против всего мира. Против всех людей.

Ты видела, как на нас нападали две ночи назад. Но не прискакали солдаты, не пришли алькальды чтобы нас защитить. Бандиты убили тогда маму, дядю и тётю, нашего старого деда и украли маленьких братиков и сестричек. Никто нам не помог. Сейчас на нас напали рыцари и их воины. Напали не потому, что мы им что-то плохое сделали, а потому что мы верим в Бога не так, как они хотят. Поэтому они могут нас ограбить и убить, и ничего им за это не будет.

Мы с тобой не боимся смерти, потому что наши души в руках Божьих. Но мы не должны отдавать им свои жизни просто так. Они сильнее нас. Но мы, Хана, умнее и Бог нас любит больше.

Я молился и просил совета у Бога, и Он мне помог и дал совет.

Мы должны притвориться, что мы такие же, как они. Мы должны говорить, как они, делать всё, как они, и даже молиться, как они. Бог сказал, что Он один, и как ты его ни называй, ты всегда в душе обращаешься к нему.

И вот сейчас мы возьмём себе другие имена, чтобы нас не узнали.

Ты будешь Анна Роза и тебе 9 лет, а я буду Леонсио, и мне 16 лет. Ты должна быть вежливой, но манерной девочкой из благородной испанской семьи. Ты ведь немало видела таких в Толедо. И говорить ты должна только на Castellano. Я тоже буду говорить только на этом наречии. И буду вести себя как юный заносчивый идальго.

Запомни хорошенько: никто из посторонних не смеет к тебе прикоснуться без твоего или моего позволения. И ты ни к кому не смей прикасаться. Есть еще много правил. И я тебе все их расскажу. Но это главное: говорить только на кастильском, всего бояться и ни к кому не прикасаться».

––

Дополнение

Испанские монеты конца XV века

Мараведи – материал медь, или биллон «белый».

1 белый мараведи = 2 медным. Медные почти вышли из употребления. Называется всё равно «медь».

Реал – материал серебро. На самом деле сплав, но называется в всё равно «серебро». 1 реал = 30-33 белым мараведи

Флорин – золото. 1 флорин = 14-15 реалов=420-470 мараведи

Доблан, кастеллан, добла. Старые монеты, но еще в ходу. Золото. 1 добла = 20-22 реала

Шаг третий. Примерка личин

30 июня-1 июля 1492 г. У реки Баррако де Корчетельё. Леонсио Дези

Потом я поднял и помыл котел, набрал воды и разжег костёр. Мы приготовили валенсийскую паэлью из вяленого мяса с рисом. Поели, и оставили достаточно, чтобы хватило на целый день на завтра. Мы весь вечер перекладывали вещи в телеге. Все вещи, которые можно было бы продать, как собранные мною после боя, так и наших родных, годные для продажи, всю лишнюю амуницию, доспехи и оружие разложили в большие деревянные коробки и два сундука. И поставили их к краям телеги и сзади так, чтобы, если вдруг на нас нападут, эти коробки и сундуки могли прикрыть нас от стрелы или копья. Свою лучшую одежду, обувь, личные вещи и документы, которые не могли бы нас выдать, разложили в два кожаных баула. Сверху, не упаковывая, оставили части дорожной одежды, простую расхожую обувь и по два плаща. В этой одежде мы могли бы сойти как за бедных идальго, так и за простолюдинов. Их сложили снаружи, ближе к передку телеги. В еще один баул я уложил амуницию, доспехи и оружие, которое могло пригодиться в дороге, если я буду выдавать себя за сеньора. И его тоже положил ближе к передку. Документы родителей и родичей сожгли.

Разговаривали только на кастильском. Благо, мы оба на нем говорили чисто, как, впрочем, и на ладино и на местном арабском, который называют то магрибским, то берберийским, то марокканским. Мы также владели и разговорным каталанским. Это диалект испанского, больше похожий на французский. Просто часть наших родичей приехала из Каталонии, а мы набрались от их детей. Время от времени я читал одну или другую молитву из молитвенника (на латыни), и мы оба вслух её повторяли.

А еще я придумал нашу историю. Я повторил её себе и сестричке вслух несколько раз: Наш отец Леонардо Дези, был воином, и, пока шла война с маврами, дома появлялся редко. Меня всему учил его бывший солдат Мигель, инвалид лучник. Мама часто болела и умерла три года назад. Мы жили в съемном доме в Толедо, принадлежащем еврейскому врачу, маррану Ицхаку. Врач ухаживал за мамой, пока она была жива. Меньше месяца назад отец, наконец, к нам приехал. Отец уже стал сеньором де Эскузар, и у него были деньги. Он собирался оставить нас его дяде, на время. Когда он получил Эскузар, какой-то вельможа потребовал отдать это владение ему. Отец отказал и опасался нападения, и с нами ехал отряд в девять воинов. Но по дороге на нас напали. Напали воины в шароварах и чалмах. Но это были не мавры. Все друг друга убили. Я тоже сражался, но меня лишь ранили. Перед боем сестричку на лошади отправили в рощу. А я после боя её нашел и похоронил нашего отца. В бою меня ранили в голову, и над бровью рана. И Анна Роза всё это твёрдо запомнила.

В общем, история почти правдивая. Леонардо Дези убит, и мною похоронен. А вот где – вспомнить не могу, был ранен в голову. Мать умерла три года назад и похоронена в церкви Святого Себастиана в Толедо. А то, что Церковь сгорела и все записи тоже сгорели, так при чем здесь мы? Лекарь Ицхак жил в Толедо, но сейчас уже уехал, скорее всего в Фес, к родственникам: испугался инквизиции.

Магиры, наша семья, были в общине как бы чужими. Кузнецы-оружейники, – замкнутая семья со множеством секретов. А теперь все Магиры погибли, кроме самых младших детей.

. Ну, до того, как мне исполнилось 13 лет, я играл с другими мальчишками. А после меня видели глава отряда самообороны, пятеро дружинников, старейшина, коэн, да пару стариков. Так что разоблачить меня некому. А уж Хану тем более.

Мы всегда можем сказать, что не получили хорошего образования, и у нас нет благородных манер, потому что жили небогато, с больной матерью. А отец всегда был на войне, или на службе.

И все время мы играли друг перед другом семью идальго. И иногда со смехом поправляли то фразу, то выражение лица, то жесты. Впрочем, долго так сидеть не стали. Хана, то есть, уже Анна Роза стала задрёмывать.

Я перенёс её в телегу. Потом рассыпал заранее заготовленный хворост полукругом, перед и за стоянкой, чтобы нельзя было подойти к нам неслышно. Лошади засыпал в торбу овса. Забросал землёй угольки костра, чтоб не выдали нас, и задремал, привалившись к колесу.

Проснулся, как и хотел: перед самым рассветом, когда край неба слегка посветлел. Убрал с пути хворост. Впряг лошадь в телегу, и, когда небо посветлело наполовину, тронулся в сторону дороги. Ехать до неё не спеша было почти час. Не доезжая немного, я разбудил Анну Розу заставил её сбегать в кустики, потом сполоснул заготовленной водой руки и лицо, и мы поели холодной паэльи.

Я был в кольчуге и легком шлеме на голове. На плечи накинул грубый плащ, так, чтобы он увеличивал фигуру. Анну Розу посадил на ящик и тоже накинул плащ, а рядом поставил огромный палаш. Старался сделать так, чтобы и сзади и со стороны казалось, что в телеге едут два здоровых воина, в броне и с оружием. То ли мне удалось создать видимость, то ли так везло, но весь день мы ехали без остановок и без приключений.

Вечером, за 2 часа до заката, мы подъехали к большой стоянке перед паромной переправой через реку. Чуть в стороне от стоянки начиналась большая деревня, или маленький городок. На том берегу был городок побольше. У переправы стоял пост стражников с казармой.

Эта переправа и была границей королевства Валенсия.

Вы спросите: что за чудеса? Что за королевства в Испании? Но это, господа, пятнадцатый век, эпоха лишь чуть цивилизованного феодализма! Пройдет еще не меньше ста лет то легальной, то подспудной войны между феодалами и королями, прежде чем в Европе укрепится сама идея абсолютизма. А пока что даже супруги Фердинанд и Изабелла правили как бы вместе, но и вполне раздельно: Изабелла правила Кастилией и Леоном, а Фердинанд правил Арагоном, Каталонией, Валенсией и кое чем еще. И все это, заметьте, вполне самостоятельные королевства, то есть феодальные владения. Фердинанд (он же Фернандо) правил, но ни единого управления, ни единых налогов установить никак не мог. И примерно то же было по всей Европе. Любой барон – король на своей земле. И законы королевства исполнялись, лишь пока феодалы были с ними согласны. Или их не заставляли согласиться.

Вообще-то до конца XVI века в Европе не было даже четких границ, таможни и определенных таможенных пошлин.

И таможенная пошлина, то есть плата за въезд и ввоз товаров взималась либо сеньором этой земли, либо, от имени короля, откупщиком. Чтобы взимать эту плату, дорогу перегораживали рогаткой. Так называлось бревно на ко́злах. Ну, и возле рогатки стояли несколько вооруженных стражников и сборщик пошлин – мытник.

Валенсия имела статус отдельного королевства и взимала пошлину за въезд из прочей Испании. Соответственно и Кастилия имела свой пост при въезде из Валенсии. Причем, если в самой Валенсии мытника и стражу содержал откупщик, то со стороны Испании стража была королевская, и следила, кроме прочего, за тем, чтобы из страны не вывозилось золото, пушки, и стальное оружие. Заодно и выявляла врагов королевства. Например, капитан стражи на этом кастильском посту носил значок «Святого братства» Эрмандады. Эрмандада – это отряд добровольной самообороны поселка. Но, при поддержке королей, Эрмандады стали немалой силой, истребляли баронов-разбойников, и усиливали королевскую власть. Борьба с маврами, ради которой создавались изначально эрмандады, заставляла их объединятся с крестоносцами, особенно с рыцарями религиозного Ордена Святого Иакова (на испанском Сантьяго), которые должны были охранять безопасность паломников. Эрмандаду можно было бы назвать полицией на волонтёрских началах, или добровольно-католическим обществом защиты порядка. Во главе стояли частично знать, частично различные чиновники как отдельных городов, так и провинций, и всей Кастилии. Содержались эрмандады во многом за счет казны. Но и свой доход имели, как вот такой «капитан» на границе, который покупал свою должность. А должность его потом и кормила.

Пошлина шла королю, за исключением жалованья капитана и стражников.

Я, конечно, не был преступником и не вёз ни пушек, ни золота. Правда, несколько десятков стальных клинков в моей телеге лежало. Но идальго верили на слово: если сказал, что запрещенного к вывозу нет, значить – нет. И все же что-то меня тормозило. Чутьё, наверно. И я ему доверял.

Потому, не доезжая до кастильского пограничного поста, свернул в сторону городка. Остановился возле съезда со стоянки. На стоянке размещалось больше двух десятков повозок: телеги, возы и крытые фургоны. С некоторых из телег и возов купцы, или крестьяне что-то продавали. Я присматривался к купцам. Моё внимание привлекла отдельно стоящая группа из телеги и крытого воза. К телеге были привязаны сзади три лошади. На этой телеге сидел неплохо одетый пожилой купец, похожий на битого жизнью вояку, рядом с ним милая женщина средних лет, а чуть сзади слишком красивый юноша. Так вот, судя по позе, по движениям, вообще по очертаниям фигуры, это не юноша был, а девушка. Такие лица бывают только среди евреек, или знатных арабок. Меня не проведёшь!

Ха! Вот он, мой шанс! Женщина в мужской одежде! Да всего шестьдесят лет назад, в куда менее набожной Франции, Жанну Д’Арк за такое на костре сожгли. Видно, зачем-то очень нужно этой красавице убраться из Кастилии. Я и подумал, что она из марранов, то есть крещенных евреев, разоблаченная в соблюдении еврейских обычаев инквизицией. Таких и сжигали, в основном. Что-то подсказывало мне, что нужно ей помочь.

Я насыпал в торбу овса и надел её на голову нашей лошади, а затем сказал Анне Розе: «Сиди, где сидишь. Если увидишь что-то опасное, или необычное, свисни, как ты умеешь. Я поговорю с купцом, и, может, удастся сильно облегчить нам и дорогу, и дальнейшую жизнь».

Я быстро переоделся и осмотрел себя. Молодой идальго в куртке-котарди и штанах из зелёного бархата, в неплохих сапогах со шпорами. Завязки куртки распущены на груди, и видны плотного плетения кольчуга и белая шемиза под ней. На голове бархатный баскский берет (чапела) с соболиной кисточкой. На поясе у меня короткий меч в изукрашенных ножнах. Вид явно небедный. На лице улыбка. Я-Леонсио тоже «добряк». Ну, пошел!

Не спеша подхожу к повозке купца.

– Любезный, – вежливо, но всё же чуть покровительственно обращаюсь к нему, – хочу я с вами кое-что обсудить.

Купец смотрит на меня без интереса и почтения, даже чуть презрительно, как опытный воин на новобранца. И он, оказывается, не пожилой, а старый. Дело не только в седине. На руках и шее пигментные пятна, птоз тканей лица, выпирание вен. Да я в свои 95, пожалуй, не хуже выглядел.

Но всё же он слезает с повозки и вежливо спрашивает: «Чего желает молодой сеньор?» Говорит на кастильском наречии с чуть заметным акцентом.

Это хорошо. Он не назвал меня «Вашей милостью», как угодливо обратился бы к дворянину простой купец, то есть достоинства не роняет. Но и не назвал «юным», то есть признаёт моё право на самостоятельные решения.

И я говорю ему: «Я вижу у вас лошадей. Моя лошадь, к сожалению, пала в дороге. Хотел бы купить у Вас вон того вороного. Готов заплатить двадцать флоринов».

Мне действительно нужен верховой конь. Иначе какой я «кабальеро»? Так будет проще проехать сквозь пост. Но важней проверить, есть ли еще кто-то под тентом воза. А там явно кто-то есть. Сам купец ездит на крупном немолодом коне. Невысокая кобылка белой масти явно назначена для женщины. А вот для кого молодой и нервный жеребец, с аж лоснящейся черной шкурой? Подозреваю, что на возу его всадник. Может, это кто-то из знатных арабов, или марранов. В Валенсию бежит. Там инквизиция не особо лютует.

Если я не ошибся, то купец коня не продаст. Двадцать флоринов – не очень низкая, но и не достаточно высокая цена для покупки такого породистого скакуна на дороге. У купца меж бровей появляется складка. Он не хочет мне отказывать. Ведь я назвал нормальную цену, и отказ могу принять за оскорбление. Но он не может продать.

Да он же не купец, он воин. И он меня послать хочет, вон как кулаки сжал. Но сдерживается! А вот и черноокая красавица, которая прислушивалась к нашему разговору, бросает взгляд на жеребца. О! Так я ошибся. Это её конь. На чужого коня так не смотрят. И, значить, тут что-то другое. Это не еврейка. Не ездят еврейки на резвых жеребцах, как знатные сеньоры на охоту. Но вот знатные арабки ездят. Тогда это арабка. И не всадник под тентом воза. Потому что у хозяйки такого коня должна быть молодая красивая прислужница, или паж. Купцу-воину жарко, лицо покраснело, он вспотел и тянет руку, чтобы ослабить ворот. Сейчас!

И я добавляю: «Ну же, любезный, решайтесь! Вам этот конь не по чину. Да и опасно выезжать из страны с арабским жеребцом и его хозяйкой, когда капитан на посту из Святой Эрмандады»

Хорошо, что я на чеку! Старик выхватил кинжал и ударил мгновенно. Но я отскочил и быстро сказал: «Спокойней, старик! Мне нет дела до ваших проблем. Мне только нужно лошадь купить. Кстати, если ты тут меня зарежешь, то погубишь хозяйку».

Кажется, он понял. Спрятал кинжал. Кровь от лица отхлынула. Интересно. У него, оказывается, ножны привязаны к руке возле запястья. Раньше я такое только в китайском гало-кино видел.

А я продолжил: «Старик, давай поможем друг другу. Твоя хозяйка от кого-то прячется. Но притворяться мужчиной ей удаётся плохо. Я предлагаю: вы мне даёте своего коня на время, только чтобы доехать до Валенсии. Мы едем вместе. Я, дворянин, поеду на коне. Моя сестричка, дворянка, она вон в телеге сидит, – поедет на белой кобылке. Все обращают внимание на нас. Вы мои слуги. На слуг никто не смотрит. Так ни кастильцы, ни арабы про ваш проезд не узнают. А в Валенсии каждый из нас поедет по своим делам».

Старый воин сказал: «Жди» и пошёл шептаться с хозяйкой. Шептались они минут десять. Арабка то и дело смотрела то на меня, то на Анну Розу. У неё были очень красивые черные глаза и брови. Во взгляде её не было ни робости, ни злости, ни смущения. Я залюбовался. Потом старик вернулся ко мне и сказал: «Поклянись Божьей матерью, что не причинишь нам вреда» Я улыбнулся, взял в руку нашейный крестик и перекрестился и сказал: «Я Леонсио Дези, сын Леонардо Дези, сеньора де Эскузар, клянусь именем Божьей матери, святой девы Марии, что ни делом ни словом не причиню вреда…», – и я вопросительно взглянул на старика. Тот, кивнув, сказал: «Шейха Наим». Шейха, – это вроде принцесса по-арабски. И я продолжил: «Не причиню вреда шейхе Наим, и её слугам, если она и её слуги не причинят вреда мне и моим близким».

Старик улыбнулся и сказал: «Подъезжай поближе. И пусть твоя сестра поднимется на наш воз. Шейха хочет с ней поговорить».

Шаг четвёртый. Союзники

1июля 1492 г. Воскресенье. Граница между Кастилией и Валенсией. Леонсио Дези

Я вернулся к нашей телеге, рассказал все сестричке, и вскоре она исчезла под тентом воза. Показалась оттуда через полчаса.

Солнце уже катилось к закату. От нашего берега отчалил паром, на котором уместилось четыре телеги и шесть лошадей.

Старик, а зовут его, несмотря на европейское лицо, Насѝр, подойдя к тенту, стал убеждать шейху поторопиться, потому что ночевать на этом берегу опасно.

Я предположил, что эти мавры опасаются враждебного арабского клана. Абенсераги, которые посадили на трон в Гранаде Боабдиля вместо его брата, враждовали с Ас-Сагри. Потом Ас-Сагри приблизились к трону, а часть Абенсерагов заключила соглашение с кастильцами. Ну а кастильцы после взятия Гранады, не мешались в резню между арабскими кланами. Так что к средине 1492 года клан Ас-Сагри почти весь вырезали. Не моё это дело, но кажется мне, что шейха Наим из клана этих самых Ас-Сагри.

Но вот сестричка выглянула из-под тента. Она одета в несколько странное платье из плотного тёмно-зелёного шёлка, широкое и длинное. С головы у неё спускается на плечи, а затем и еще ниже, серая шаль, застегнутая на груди большой серебряной брошью. Волосы придерживает серебряный обруч с несколькими камушками зелёного цвета, а в ушах серёжки с такими же камнями. На одной руке браслет, на другой два кольца. Все из серебра с такими же зелёными камушками. В общем, вид у Анны Розы как у какой-нибудь испанской герцогини или принцессы.

Насир как раз подводит к возу белую лошадку, накрытую узорчатой попоной, и помогает девочке на лошадку сесть.

Мы видели иногда в Толедо издали благородных дам верхом.

Зрелище в городе крайне редкое. Не поощряет этого церковь. И потому особо манящее. Знатные дамы ездят верхом лишь на охоту. Да еще королева Изабелла, как гласит легенда, приехала верхом к мужу, чтобы его поддержать, при осаде Малаги. Но Анна Роза как будто всю жизнь так ездила.

Потом из-под тента показалась шейха. Одета она как дуэнья, в черное платье с коричневым шапероном. Шаперо́н – это короткая накидка с капюшоном. На вид принцессе чуть больше 20 лет. Кстати, сейчас в Испании компаньонок молодых дам чаще называют не «дуэнья», а по-французски, «шаперон».

Шейха садится на передок нашей телеги, а Насир уже подводит мне оседланного жеребца. Замечу: я, который Мисаэль, неплохо умею обращаться с лошадьми. Дед Мисаэля даже говорил, что у меня к тому талант, как и к стрельбе из лука. А отец как то, выпив на Пурим пару лишних стаканчиков вина, говорил маме, что отец деда был не еврей, а араб из свиты эмира. Но это не важно, потому что в Талмуде записано, что кровь передаётся по матери. Я, который Мисаэль, это подслушал.

Ну, от арабов ли, от евреев, но с лошадью я всегда справлюсь.

Вот и этот резвый жеребец, когда я посмотрел ему в глаза, погладил по храпу, а потом и кусок лепёшки с солью дал, стал меня любить и уважать.

И поехали мы к переправе. Впереди я, рядом с Анной Розой, затем телега со стариком, затем наша телега с дуэньей на передке, затем крытый воз. Им управляла та милая дама, которую я уже видел. Её зовут Нанна.

Стражники позвали было капитана, но тот, только взглянув на меня и сестру, махнул рукой, – мол, проезжайте. Я, однако, приостановил коня, и ждал, когда наш караван не подъедет к пристани. А затем, кивнув капитану, проехал вслед за возом. Паром в это время уже причаливал, вернувшись с того берега. На нем было только два всадника и десяток пехотинцев. На пехотинцах и одном из всадников были одинаковые сюрко с красным львом в короне (герб Леона, часть родового герба королевы Изабеллы). Второй всадник, хотя имел вид сильно помятый и грязноватый, да и без гербов, но это дворянин, причем не низших рангов. Лошадь у него породистая, богатое седло. На шее толстая золотая цепь. И котта парчовая, расшитая золотом. Правда, без гербов. Впрочем, отсутствие гербовых знаков не при дворе и не во время войны – дело обычное. У меня их тоже нет. Пока нет. Восполню со временем.

Солдаты с десятником сошли на причал и встали в стороне. А вот второй всадник сходить не торопился. Он был пьян и, видно, плохо соображал. Но паромщики, два здоровенных мужика, сгонять его с парома не спешили.

Я спешился и подошел к одному из паромщиков, ведя коня в поводу. Сказал: «Три повозки и два всадника, и дал десять белых мараведи. Хватило бы и семи, но я чувствовал что-то. Это чутьё родилось во мне еще когда я стал приходить в себя после вселения в это тело. И не знаю, что причиной: может таким «предчувствующим» был сам Мисаэль, или мой перенос повлиял. Но я знал, как нужно поступать «правильно». А уже потом анализировал, обдумывал, и находил обоснование «почему»

Вот и сейчас, я знал, что нужно делать: дать паромщику повышенную оплату, зайти на паром первым, привязать жеребца к перилам и вернуться к сходням. Я встал у сходней и следил, как поднимается на паром сестричка на своей кобылке, как Насир заводит под уздцы лошадь, тащившую его телегу, как въезжает наша телега, которой управляет шейха́, как пьяница слезает с лошади и пытается схватить девушку за руку… При этом он кричит: «Эй, красотка, пойдем со мной! Я покажу тебе небо в алмазах!» А я беру его за плечо, разворачиваю, и изо всех сил бью снизу в челюсть. Тело у меня хоть и молодого, но кузнеца. Ну и удар соответствует. От удара дебошир, запутавшись в собственных ногах, падает со сходней в воду. Но не тонет. Воды у причала всего по грудь. В это время на паром въезжает воз.

Пьяница в воде быстро пришел в себя и лезет на причал. Конечно, можно было бы зайти на паром, и попросить или приказать паромщику отчалить. Но это будет выглядеть как бегство. Как трусость. А я сеньор. Мне невместно.

Я прошу паромщика: «Любезный, сведи с парома лошадь этого пьяницы!» Тот кивает головой. Я вручаю ему еще 5 мараведи, и прошу: «Сделай потом еще одну ходку, ради меня». Потом смотрю на Анну-Розу, и кричу: «Подожди меня, я приплыву скоро!»

На причал вылезает пьяница. И сразу кидается к своей лошади, которую свёл паромщик. Там сбоку к седлу приторочен длинный меч. Полуторник с удлинённой рукоятью и широкой гардой. Он орет: «Ну всё, щенок! Ну конец тебе, сопляк!» и рвёт завязки.

Схватив двумя руками, раскручивает меч над головой, и сыплет руганью и оскорблениями. Впрочем, наряду с совершенно дебильным «Я плюю в твою колыбель и на твою Библию» идут заковыристые «вымесок козла и жабы» и прямые оскорбления «подлый смерд» и «сын грязной шлюхи и рогоносца». Все это, заметьте, размахивая более чем метровым мечом.

Мне еще простоять на месте пару мгновений, и он бы меня разрубил. Но я не стоял. Я просто шагнул вперед, одновременно делая выпад своим трофейным коротеньким мечом. И сходу пробил этому придурку горло, вбив конец меча в позвоночник. И, заметьте, я ведь, ни в одной из жизней, не фехтовальщик какой-то. Просто «знал», что нужно сделать.

Пьяница захрипел, потом забулькал. Его меч отлетел на несколько шагов в сторону. А я отскочил назад так скоро, что кровь, хлынувшая из глотки уже мертвеца, меня не задела.

Пока бедняга падал, я внимательно огляделся. И сразу увидел того, кто был мне нужен: монах. Причем, (вот везение!) доминиканец. А инквизиция в Испании сейчас в руках доминиканцев. Кидаюсь в нему, становлюсь на колени и обхватив его ноги, воплю: «Отче, отче святой, спасите меня!» Монах растеряно бормочет: «Что? Что тебе? Что тебе надо, сын мой?»

Я, настраивая себя на истерику, вспоминаю убитых родных Мисаэля: маму, папу, деда. Вспоминаю украденных детей. Из глаз текут слезы, из носа сопли, и я, захлебываясь, но четко артикулируя, чтобы монах ясно разбирал слова, докладываю: «Отче, я убил человека. Святой отец, я не хотел, но он напал и так страшно махал мечом! И еще он, ругался, оскорблял моих родителей, наш благородный род, и даже святую Библию! Отче, я погубил свою душу! Простите меня! Примите исповедь и отпустите грехи!»

Краем глаза отмечаю, что свидетели все еще здесь, и все смотрят и слушают.

Говорю дальше: «Я отдам все, что могу, на молитвы. Но очистите меня! И вот на похороны несчастного. Я вытаскиваю из сапога мешочек с монетами. Положил, когда переодевал сапоги, – как знал. В мешочке пять реалов и два десятка белых мараведи.

Сумма слишком солидная за небольшую услугу монаха, но тут важно, чтобы монах проникся важностью момента.

Монах бормочет положенные слова и вопросы, я бормочу слова покаяния и прочие положенные ответы. Он обещает, что Бог меня простит, заканчивает: «Встань, сын мой!» я поднимаюсь, и шепчу ему: «Святой отче, раз этот человек богохульник, то может Вам стоит расспросить свидетелей и записать свидетельства? Вдруг это какой-нибудь еретик?»

Я знаю, что монаху эта морока и даром не нужна. И просто так он ничего делать не будет. Но мне важно, чтобы свидетельства богохульства подтвердились. А то, мало ли что? И я шепчу: «Отче, люди вокруг слышали, как этот бедный грешник плевал на Библию. Тут капитан поста из Святой Эрмандады. Могут ведь слухи пойти. Инквизиции будет интересно. И еще: у него на шее золотая цепь, а вот на пристани хороший породистый конь. Пусть цепь будет платой за молитвы о его душе, а появятся наследники – так им и коня хватит». На всякий случай напоминаю ему свои имя и титул. И спрашиваю его имя и название монастыря. Я же добрый сын церкви. Не забуду, мать её!

Фух, наконец до лысого дошло! Он оглядывается, и сразу семенит к десятнику. Они шепчутся, монах показывает на труп и на коня. Десятник подзывает одного из солдат, что-то объясняет. И этот солдат идет к причалу, поднимает с земли тело и ведет коня к монаху и десятнику. Потом к ним подходит десяток солдат, и еще зеваки. Монах воздевает руки вверх, и начинает народу что-то внушать. Но я и не прислушиваюсь. Пошло дело! Монах не упустит золотую цепь и коня, и сегодня же сделает записи. Теперь смотрю на реку. Да, возвращается паром. Солнце село, но меня паромщик перевезёт все равно, заплачено уже.

Шаг пятый. Скрепление союза

1-2 июля 1492 г. Граница между Кастилией и Валенсией

Леонсио Дези

Пока плыл паром, я думал, как там монах работает с толпой. Воспользуется ли случаем прочитать проповедь? Воспользуется, конечно. В моей-Шимона юности те, кому нравилось внимание сторонних людей, шли в артисты или блогеры. А в средние века они идут в монахи-проповедники.

Было совсем темно, но с реки видно, что на стоянке за причалом, перед постом валенсийской таможни, горят десяток костров и стоят телеги и возы. Там, среди них, и наша телега, надеюсь.

Оказалось, и наша, и мавров. Их телега и воз стоят рядом. У костра сидят рядом, на невысокой скамейке, покрытой ковриком, сестричка и шейха. Анна Роза сменила платье на более скромное, но и это, – платье благородной сеньоры. Волосы на голове заплетены в две косы с серебристой лентой и обернуты вокруг головы. Очень ей идет. И – да, мы видели такие прически у юных благородных девиц. А шейха Наим осталась в своём чёрном платье с шапероном. Только нижняя половина лица её прикрыта платком-никабом из полупрозрачного шелка.

С другой стороны костра на подстилке – Насѝр, Нанна, одетая точно так же, как шейха, и, – я сначала подумал, – мальчик, – не нет, это карлик, в сером бархатном костюмчике и с серым чепчиком на голове. Этот чепчик, плотно закрывающий и волосы, и уши называется каль. Его носят и женщины, и мужчины. У карлика сверху нашит на каль, ото лба к затылку, красный шнурок. Думаю, это означает, что карлик, – шут принцессы. Подхожу к костру, кланяюсь всем. Потом иду к нашей телеге и быстро переодеваюсь в свою дорожную одежду. Я устал. Мне не нужно пока выпендриваться. Жеребца и кобылку привязали к задку нашей телеги, но я их отвязываю, и привязываю к задку телеги Насира. Мы ведь уже почти в Валенсии, договор выполнен. Хотя, если мавры согласятся, я бы лучше до самого города Валенсия вместе с ними доехал.

У нас в телеге, под передком, тоже есть скамеечка. Беру её и подхожу к костру. Обращаюсь к шейхе, как к старшей здесь: «Сеньора шейха, позвольте посидеть возле Вашего огня». Наим отвечает «Мархаба, васахлан». Это и приветствие, и приглашение, что-то вроде «Добро пожаловать. Рады»

Я присаживаюсь, и говорю: «Всё ли у вас благополучно?» Это не совсем вопрос. Скорее благодарность за приглашение, и одновременно, предложение побеседовать. По кивку шейхи Насир разгребает угли и достаёт медный кувшин. Нет, это не кувшин. Это арабский кофейник дáлла. Только пузатый.

А у нас писали, что они появились только в XVII веке. Я всегда знал, что историкам верить нельзя.

Из ящичка, который стоял у его ног, Насир достал серебряный поднос выставил на него три крошечных чашечки (Ого! Китайский фарфор! Одна такая чашечка стоит десяток флоринов, а полный набор в пол дюжины вместе – побольше сотни. Дороже впятеро, чем золото по весу).

Вообще-то арабы пользуются для кофе другими чашечками, называемыми «финджан», округлыми, как скорлупа яйца и без ручки. Китайский фарфор – это для самой высшей знати.

Поднос у Насира берёт Нанна, а Насир наливает из даллы кофе в чашечки. Я ощущаю чудесный аромат, хотя сижу шагов за 10 от них. Нанна берёт поднос и подносит сперва мне. Я гость и мужчина. Беру чашечку, вдыхаю аромат и говорю, склонив голову в сторону принцессы: «Джаза́ки-АЛляху хайран» (Да воздаст тебе Аллах добром!)

Потом Нанна подносит кофе Анне-Розе. Та тоже говорит слова благодарности. Наконец чашечку берёт сама принцесса. И, приподняв никаб, делает глоток. Теперь я и сестричка тоже делаем по глотку. Вкус кофе потрясающий. Мне-Шимону в двадцать первом веке довелось пить и арабский, и бразильский кофе самых лучших сортов, но этот не хуже по вкусу, а по аромату и насыщенней. Я говорю традиционные слова благодарности. Ритуал вежливости выполнен. Теперь можно о деле.

Я сообщаю: «Принцесса, тот, кто непочтительно к вам прикоснулся, уже умер. Всё внимание людей на берегу, как я и обещал, было обращено на меня. И теперь тем, кто спросит про этот день, все будут рассказывать только о драке двух кабальеро.

Завтра с утра мы пройдем пост мытаря, и еще до вечера будем у ворот Валенсии. Если хотите, мы можем ехать вместе до Валенсии тем же порядком, что выехали из Кастилии. Или можем разделиться уже сейчас. Я вернул вам коня и кобылку. Но, если можно, я хотел бы купить у вас то платье и те украшения, которые были сегодня на моей сестре. Мы едем к нашему родичу, он знатный вельможа, и мне хотелось бы, чтобы Анна-Роза произвела на него хорошее впечатление».

После моей речи карлик подбежал к шейхе, и забавным голосом 14-тилетнего подростка сказал: «Сестрица Наим, это ведь я, я говорил тебе, что на челе этого кабальеро печать Джибриля. Он помог сегодня и поможет еще не раз. Так что дай ты сестричке Анне-Розе это платье. Ты же его больше всё равно не наденешь, а нашей Нанне оно маловато будет. И коняшку дай. Ты уже не девчонка, и не пристало тебе скакать по дорогам. Тебе положено ездить медленно и достойно. Ей платье, ему коняшку, а мне подари Нанну. Насиру дамы уже ни к чему, а мне очень надо». Но это, однако не совсем карлик. Рост у него мал, метр двадцать, примерно. И сложен достаточно пропорционально. Но он и не лилипут. Слишком мощные торс и руки. А голос – это он специально кривляет.

Речь карлика позабавила принцессу. Она сделала «строгое лицо», нахмурив брови, и сказала: «Абу-Зайд, если Нанна тебя захочет, то я скорее подарю тебя ей» (Абу-Зайд – плут, имя нарицательное, герой плутовских повестей на арабском «макам», XII век. Прим. Автора).

Но сквозь маску на лице и в голосе прорывалась улыбка.

Тут Нанна вновь принесла поднос, на котором стояли три чашки с кофе, взяв у нас пустые.

Я, приняв кофе, поклонился карлику и сказал, обращаясь к принцессе: «Сеньора шейха, я благодарен за добрые слова и поддержку почтенному Абу-Зайду, но конь, тем более такой благородный скакун, мне не нужен. Я хотел бы вызвать у родственника расположение и сочувствие, в связи с тем, что мы с сестрой потеряли родителей. Но такой конь может вызвать зависть. Она, к сожалению, легко вкрадывается в людские души».

Лицо принцессы, очень подвижное и выразительное, отразило и сожаление, и радость, – поочерёдно. Еще бы, я же видел, как ей не хотелось отдавать своего коня мне, хоть на время. И, оказывается, моя умная сестричка ничего о нас не рассказала. А я боялся!

А принцесса, глядя то на меня, то на Анну Розу, тихо говорит: «Я сочувствую вашему горю, сеньоры! Мне тоже пришлось пережить смерть близких. И, конечно, платье и все сопровождающие его украшения останутся Вашей сестре. Но, сеньор Леонсио, что же я могу сделать лично для Вас, в благодарность за помощь и защиту чести бегущей от могущественных врагов изгнанницы?»

Охо-хо! Какие же длинные и пафосные речи! А я-то думал, что это только в романах так, а в жизни благородные всё же выражались попроще. Но отвечаю в том же возвышенном духе: «Сеньора принцесса! Для меня и моей сестры честь просто быть полезными столь благородной даме. Сейчас для многих настают тяжелые времена. И сердца людей ожесточились. Я, как и Вы, верю в силу Творца и в посылаемые всем нам испытания в этой жизни. Так что просто вспоминайте в будущем о нашей встрече с добром. Это и будет нам высшая награда».

Нет, я сам от себя не ожидал такой возвышенной и бессмысленной речи. И, смотрите: никто ни только не рассмеялся, даже не улыбнулся.

Интересно. Это наивность или дело в традициях? Отцы, деды, и всякие пра-пра-пра-, уже 400 лет почти безостановочно режут иноверцев и друг друга, жгут, насилуют и грабят. И на полном серьёзе говорят друг-другу такие речи. Ох, как бы мне не заразится от них этой болезнью! Как она называется? Пафосохрени́я, пожалуй! Может, это их кофе виноват?

Вот как раз Нанна несет вновь поднос. На этот раз на нём кроме трех чашечек кофе три хрустальных стакана с водой. Пью воду, чтобы смыть вкус ранее выпитого кофе.

Да, этот кофе, – это что-то. Я говорил, что вкус не хуже, чем у лучших сортов, из тех, что я пил в 21 веке? Я ошибся. Вкус много лучше. Но эти дозы… В чашке едва ли 30 миллилитров. Это тот самый, изначальный кофе из Йемена, «арабика», и кофеина в нём меньше, чем в «робусте», но вкус богаче. По обычаю положено выпить три чашки. Это как две с хвостиком чашки эспрессо будет, то есть, примерно сто пятьдесят миллиграмм кофеина.

Поспать ночью после такой дозы вряд ли удастся.

Что ж, мы пьем по третьей чашечке, и принцесса говорит: «Сеньоры, сегодня был долгий и нелёгкий для всех нас день. А какой будет завтра людям знать не дано, посему давайте отдохнём, чтобы быть готовыми к новым испытаниям».

Я встаю, кланяюсь принцессе, предлагаю руку сестричке, и мы уходим к нашей телеге. Здесь, между двух постов стражи, достаточно безопасно. Но костры еще горят и на этом берегу, и на том. Я помогаю Анне Розе снять шикарное платье и надеть простое, дорожное, а потом устроится в нашей телеге. У нас на дне телеги есть два покрывала и два одеяла. А ящики и коробки поставлены так, что прикрывают нас с бортов. Но спать не хочется. Я вылезаю наружу и сажусь у колеса, набросив на себя одно из одеял. Гляжу на звездное небо, на костры, на реку. Несмотря на то, что случилось, на душе какое-то умиротворение. Вот чувствую, что всё сделано и сказано правильно. И почему-то вовсе не беспокоит неизвестность впереди. Это, наверно, я-Мисаэль, юный и самоуверенный, верю в свою судьбу за себя и старика.

Неожиданно рядом возникает молчаливой тенью Нанна.

Она прикладывает палец к губам, призывая молчать, а потом этим же пальчиком манит меня за собой. Мы проходим мимо телеги Насира. Теперь Нанна берет меня за руку, и, еще раз приложив пальчик к губам, ведет в сторону от стоянки. Мы идем по тропинке между кустов. Слева едва слышен плеск воды. Это река. Совсем темно. Луна сегодня узеньким серпиком, а костров на нашем берегу за кустами уже не видно. Тут Нанна отпускает мою руку, но тут же её берет… Берет её не Нанна, не Насир, и, надеюсь, не Абу-Зайд. Я чуть не сказал: «Бен зона!» (ругательство на иврите). Ну не бывает так в жизни! Не бы-ва-ет! Это бред. Меня ведь шибану́ло молнией, и я брежу. Все последние два дня брежу.

На самом деле я, наверно, лежу в реанимации, или в медблоке моего бейт-авота и брежу. И меня не раздевают сейчас две женщины в четыре руки, слегка прикасаясь горячими телами. И не заводят в холодную реку, и не обмывают всего, теперь уже прижимаясь плотно… Конечно, за 95 лет у меня было немало всяких романтических приключений. В том числе в бассейнах, морях, озёрах, ванных, джакузи. Но как-то в реке не было ни разу.

Так что я достаточно быстро принял происходящее как реальность. Тем более, что вода в реке была скорее холодная, чем прохладная. Потом меня вывели на песочек, накинули покрывало, и провели сквозь кусты еще несколько десятков шагов. Я ступил на пушистый ковёр. Дальше Наим (я, конечно, брежу, но бред вполне логичный, так что кто это – сомнений не вызывает) утягивает меня на ковер. На ней нет никакой одежды, как и на мне. Сверху невидимый кто-то накрывает нас мягкой тканью. Наим прижимается, и её пальчики с вначале нежно ласкают верхнюю часть моего тела, постепенно переходя к нижней… Ну все! Бред бредом, но не в моих правилах изображать бревно, когда ко мне прижимается с явным призывом молодое шикарное женское тело. Я и в 95 лет был бодрячком. А в 15, сам Вседержитель (как бы его не звали) велел. Ну и пошло. Я это тело обнимал и сжимал, целовал и облизывал, Я исследовал эту женщину губами и языком от ушек и губок до пальчиков на ногах. Кожа её была нежна и шелковиста, груди упруги и гибкость удивительна. У неё оказались особенно чувствительны спина и попа. Я убедился, что арабки и в пятнадцатом веке удаляли все лишние волосы на теле. А как чудесно она пахла! Лицо – мягкий запах розы. Грудь, спина и подмышки – сладкая амбра. Её животик вплоть до низа пах корицей, а нежные лепестки внизу – китайской кассией. И ноги её, и стопы её пахли ладаном. А когда с нас слетало покрывало, нас окутывал запах травы и речной свежести. И у 15-летнего меня эрекция был какой положено, – непоколебимой.

Эта женщина и меня завела, и сама завелась и намокла неслабо, так что проникновение далось легко. Она была не девушкой, к счастью. И очень, очень страстной. А моё юное тело было неутомимым, и жаждало всё новых ласк и погружений. В этом круговороте вожделения неожиданно овладевали моим сознанием то юный кузнец, то опытный психиатр, то новая рыцарская ипостась. Так что Наим испытала четыре экстаза, а мне (Шимону-Мисаилу- Леонсио) удалось разрядиться трижды. Причем многократно приходилось прикрывать этой гурии рот поцелуем, чтобы приглушить крики.

Но ничто не вечно. Наши силы иссякли раньше, чем звёзды поблекли.

Наим, целуя, игриво шепнула под конец: «Достойна ли награда?» И я ответил ровно то, что она хотела услышать: «Я недостоин»

Когда мы оделись, Нанна опять провела меня до нашей телеги. Она что, в темноте видит? Даже не споткнулась ни разу! В телегу я лезть не стал. Уснул у колеса на одеяле.

Проснулся от ржания коней перед рогаткой стражи.

Со стороны Валенсии выезжал отряд из двух десятков всадников. Небо уже было светлым.

Насир подвел к нашей телеге жеребца, уже взнузданного и под седлом. Он сказал: «Шейха просит продолжать путь до Валенсии тем же порядком. Лучше нам пораньше пересечь границу. В часе езды от поста есть хорошее место для стоянки с колодцем. Там принцесса приглашает вас преломить хлеб. А Анна Роза может подойти сейчас к Нанне. Та поможет ей одеться».

Да, завтрак в XV веке в Европе не был обычным приемом пищи. Скорее исключением. Путешественники, дети и больные, да те, кто приступал к долгой работе – вот немногие, кто в утренние часы вкушал немного пищи, оставленной с вечера. Это касалось и знати. Впрочем, нередко высшая знать приглашала с утра нужных людей «преломить хлеб». Причем, в буквальном смысле. Завтрак состоял из хлеба с квасом, или молоком.

Я залез в телегу, разбудил Анну Розу и сказал, чтоб она подошла к Нанне. Сам я переоделся в бархат, надел пояс с мечом и чапелу. Утреннее умывание, а, тем более, чистка зубов даже у мусульман и евреев не были в эти времена нормой. У христиан – тем более. Я, к счастью, еще в первый день нарезал кучку веточек с местной ели. Дома мы, чтобы очистить и освежить рот, ели яблоки, или жевали пырей после сна и после еды. Только пырей закончился, а яблок я не нашел. Но ничего, хвоя тоже сгодилась. Я и Анне Розе дал несколько веточек, чтоб дыхание было чистым и зубы не портились.

Примерно через четверть часа мы подъехали к посту. Дорога здесь расширялась. Часть её была перегорожена рогаткой. На второй части рогатка сдвинута под углом к обочине.

Бородатый наёмник стоял, удобно опираясь на бревно. Алебарду он прислонил к козлам. А под навесом в резном кресле у столика сидел писарь.

Я ехал впереди, кобылка Анны Розы отставала на пол корпуса, а две телеги и воз цепочкой следовали за нами. Я приблизился к столику, но с коня не слез, лишь очень внимательно посмотрел на писаря.

Это был не сам мытарь.

Скорее всего мытарь, – мелкий дворянин, идальго. Но, на таком важном и денежном месте, уважаемому человеку с раннего утра трудиться невместно. Вот и посадил в своё кресло подручного. Писарь этот всего лишь мелкий чинуша из простолюдинов, но в его распоряжении десяток наёмников. Этого хватит, чтобы заставить заискивать мелкого купчишку. Но даже просто сеньор видит в нем дождевого червя, выползшего на дорогу. Именно так я сейчас и смотрел на писаря.

Того проняло. Он вскочил, поклонился и дрожащим голоском пропищал: «Господин, я писарь сеньора Бортоломео, он пока не может…» Я его перебил: «Запиши Сеньор Леонсио Дези де Эскузар и сеньора Анна Роза Дези. Два всадника, две телеги, один воз. Только личные вещи и оружие. Пять реалов. И раскрывай дорогу. Быстро!» При этом я кинул на столик перед писарем мешочек, куда еще раньше положил четыре реала и 30 белых мараведи. И один серебряный мараведи кинул стражнику. Стражник поймал монету и стал разворачивать рогатку, открывая дорогу. Писарь что-то пытался пропищать про дóмино Бартоломео, но я слегка зарычал: «Перечишь мне? Скажи своему господину, что я гощу у виконта Алонсо Дезире. Если он чем-то недоволен, я смогу это недовольство удовлетворить»

О, в еврейском квартале Толедо хорошо известны мытари Валенсийской таможни! Благородных они, конечно, трогать боятся. Но простые купцы страдают от них уже много лет. Хуан Великий, папаша Фернандо Арагонского, за откупщиками на границах следил строго. А Фердинанд, женившись на Изабелле Кастильской, больше внимания уделял политике и войне. Существенный доход в казну приносили портовые сборы. А сухопутная граница с Кастилией оставалась в небрежении. Вот и распустились.

Я нависал над писарем, держа его взглядом, пока наш караван не отъехал метров на 200, а потом порысил следом.

Шаг шестой. Расскажи Богу свой план…

2 июля 1492 г. Королевство Валенсия. Леонсио Дези

Место для стоянки в часе езды от поста оказалось удобным. Здесь дорога метров на сто приближалась к лиственной роще. Колодца не было, но была обложенная камнями яма, заполненная водой из ручья, вытекающего из рощи, и потом убегающего куда-то в сторону от дороги.

Траву перед ямой вытоптали, зато лежало несколько толстых брёвен, на которых удобно было сидеть. Лошадей распрягать не стали. Мы с Насиром притащили из рощи кучу хвороста и наломали его. Нанна набрала воды в небольшой котелок, который установила на огонь. В воду бросила какой-то порошок. Когда вода закипела, разнёсся фруктовый запах. У мавров оказалось несколько среднего размера керамических кружек в синей глазури. Кружки Нанна поставила на расписной поднос с ручками. Затем налила в них фруктовый взвар и поднесла принцессе, потом мне, потом Анне Розе. Абу-Зайд и Насир взяли чашки сами. Потом Нанна принесла из телеги белый мешочек, в котором было несколько тонких лепёшек, каждая размером чуть больше ладони. Она раздала нам по две лепёшки каждому. Все это молча. Причем молчали все. Не стал начинать разговор и я. Когда все съели лепёшки, запив взваром, я не выдержал: «Принцесса, я благодарю Вас за хлеб. Однако я хотел бы знать, какое решение Вы приняли о дальнейшем нашем пути. Нам с сестрой нужно искать родича. По нашим данным он живёт в Валенсии. И я не хотел бы въезжать в город на вызывающем зависть коне. Кроме того, у нас есть некоторые вещи и оружие, которое необходимо продать, а потом приобрести более скромного коня. Но чего хотите Вы?»

Шейха подозвала взглядом Насира, и о чем-то переговорила с ним, понизив голос. Затем, глядя на меня и сестру, сказала: «Сеньор Леонсио! Я полагаю, что у нас с Вами установились добрые, товарищеские отношения. Мы еще можем помочь друг-другу. В Валенсии у меня найдутся друзья, достойные доверия. Они помогут продать то, что Вы хотите продать и приобрести то, что Вам необходимо. Они же выяснят для Вас всё, что необходимо, о Вашем родиче. А сейчас я хочу, чтобы мы, соблюдая прежний порядок, доехали до того дома, который ждёт нас в Валенсии. Согласны ли Вы?»

И мы поехали в город Валенсию.

Добрались после полудня. Оказывается, собственно город уже давно выплеснулся за крепостные стены. Дорога привела в южное предместье, где жили, судя по особнякам за высокими заборами, вполне состоятельные люди и знать. К одному из особняков мы и подъехали. На улицу выходила ограда из дикого камня высотой в два человеческих роста и массивные деревянные ворота, укреплённые железными полосами.

Насир соскочил с телеги и стал стучать в ворота. Потом еще минуту переругивался с кем-то, отвечавшим из-за ворот. Наконец ворота отворили наружу два вполне характерных мавра в чалмах и кожаных панцирях. Первой проехала телега Насира, затем воз, которым управляла Нанна. Шейха в это время спрыгнула с передка нашей телеги. Тут же один из воинов, что открывал ворота, запрыгнул на телегу, и взяв вожжи проехал внутрь особняка. А шейха, стоя в проёме ворот, склонила голову и жестом пригласила нас внутрь.

Мы с сестрой проехали в особняк, и ворота за нами закрылись. За воротами стояли еще два мавра в кожаных панцирях и с копьями. Дом виднелся в глубине усадьбы. Был он двухэтажным, очень изысканным и с двумя крыльями, выступающими вперёд. Перед домом мощеная камнем площадка, посредине которой круглый фонтан. Ну что ж. Эпоха Возрождения уже началась. И началась она как раз с изящной мавританской архитектуры.

Телеги уехали куда-то за дом. Я спрыгнул с коня и помог опуститься на землю Анне Розе. К нам тут же подошел еще один мавр, без оружия, и взял поводы лошадей. А мы следом за принцессой подошли к дверям дома. Красивые мозаичные двери, высокие и широкие, были собраны из красного и черного дерева и украшены бронзовыми вставками. Их отворил перед нами еще один, подбежавший мавр, одетый как воин. И тут из них выкатился к нам круглолицый толстячок в парчовом халате и шафрановой чалме. Он упал на колени перед шейхой и начал бормотать такие изысканные и витиеватые арабские приветствия-восхваления, что я уже через пол минуты перестал понимать, что он несёт. Шейха продержалась целую минуту, потом прервала толстяка: «Раваль, прекрати! Я не люблю, ты знаешь. Это мои гости, – Сеньор Леонсио Дези и его сестра Анна Роза Дези. Подготовь им комнаты и все, что положено. И пошли за этим византийцем… Ну, ты знаешь»

Потом обратилась ко мне и сестре: «Сеньоры, я прошу вас оставить заботы, и чувствовать себя как дома. Это Раваль, мой домоправитель. Сейчас он отведёт вас в тележный сарай, где вы укажете слугам, какие вещи вам могут понадобится сейчас. О сохранности прочих вещей можете не беспокоится. Затем вам укажут предназначенные вам комнаты, и вы переоденетесь, а после смоете дорожную пыль и немного отдохнете. Сегодня у всех нас отдых, а дела подождут до завтра. Да, к столу вас позовут чуть позже»

Когда мы шли вслед за толстячком по длинной галерее, выходившей окнами на великолепный цветник, я взял сестричку под руку и тихо сказал на уличном жаргоне Толедо: «Не расслабляйся. Здесь все чужие. Если что – свисни!» Я доверял шейхе, а вот толстяку – нет. Чувствовал что-то неприятное в нём. Раваль вывел нас из дома через менее помпезные двери и провел к нескольким строениям. Одно из них было конюшней. Мы убедились, что лошадка наша ухожена, и имеет вдоволь корма и воды. Второе строение было тележным сараем. Там стоял уже знакомый нам воз, наша телега, а также великолепно отделанный паланкин на шесть носильщиков. Я попросил Раваля дать нам немного времени разобраться с вещами и стал пристально смотреть на него. Так, чтобы до него дошло, что его присутствие нежелательно. На его любопытство мне было плевать. Помявшись, он поклонился и, пробормотав что-то про дела, удалился.

Баулы с нашими вещами я снял с телеги. Проверил самое ценное: Королевский ордер, два письма и перстень-печатку Дези. На всякий случай в свой баул положил мой лук и десяток стрел в кожаном туле, а в сапоги засунул по одному небольшому кинжалу в ножнах.

Потом снова стал инструктировать сестричку.

Я сказал ей: «Мне не нравится домоправитель. И вообще плохое предчувствие. Будь настороже. Прикасаться к тебе может только служанка, и только если ты ей позволишь. Ты сама не должна прикасаться ни к одному человеку. Если что-то не так, если ты видишь что-то плохое или непонятное, сразу свисти. И плачь, как маленькая. На глазах у тебя должны быть слёзы. Это твоё главное оружие»

Наконец, пришел Раваль. С ним конюх и один воин. Они взяли наши баулы, и пошли следом за домоправителем. У нас с сестрой оказались две комнаты рядом. Обе комнаты в одном из крыльев дома. Точнее, каждая комната состояла из двух частей: большая комната-спальня, с помостом-ложем, сундуками и полками для вещей и столиком с бронзовым зеркалом. И сбоку маленькая умывальня-туалет, отделенная стенкой с отдельной дверью, с мраморным полом. Вместо унитаза – табурет с большим отверстием и ведром под ним. А для умывания – кувшин на полочке, привязанный кожаным шнуром над медным корытом. Все чистенькое, без пыли и грязи. Ни тараканов, ни блох, ни клопов. Этим мусульмане и евреи принципиально отличались от христиан в лучшую сторону. В спальне большое окно, прикрытое изнутри занавесями, а снаружи – решеткой. В туалете, – небольшое окошко тоже с решеткой снаружи и занавеской изнутри. Двери: и общая, и в туалете имеют изящные засовы изнутри. А общая – еще и оригинальный замок, который можно открыть ключом снаружи, или зафиксировать изнутри.

Я скинул уже несвежую одежду. И шемизу, и брэ, и портянки нужно было стирать. Но тут у меня хоть была смена. А как быть с бархатной одеждой? И котарди, и штаны пропылились и попахивали конским потом. У нас в доме несвежую одежду отдавали прачке. Правда, бархатный кафтан был лишь один – у отца, а ему перешел от деда. Кафтан мама стирала сама. И использовала не щелочь, а особый состав, который стоил недёшево. И все равно, после каждой стирки кафтан приходилось подшивать в разных местах, на что мама папе жаловалась нередко. И говорила, что мастера и посолидней, например, ювелиры, носят себе сукно и не горюют. Ну да ладно, с этим и потом разобраться можно. Но вот я помоюсь сейчас, вытрусь. Благо кусок полотна для того есть. Но как потом это полотно просушить? И тут раздался робкий стук в дверь. Я подумал, что это сестричка тем же озаботилась. У нас в семье не поощрялось разгуливать нагишом, но и стеснятся наготы не было принято. Потому я, как был, голышом открыл дверь, даже не спросив: Кто?

За порогом стояла мавританка. Одета она в желто-зелёную джеллабу, такую распашную рубаху с капюшоном, длиной почти до пола, под которой угадываются шальвары. Смуглянка с открытым лицом. Желто-зелёная косынка, плотно увязанная на голове, скрывает волосы. Моей голой фигуры она не пугается. Я не чувствовал себя смущенным. Вероятно, верх над телом взял Шимон. Девушка на арабском спрашивает: «Господин позволит Айше ему помочь?» Очень хорошо! Мне помощь не помешает. Я говорю: «Заходи» и пропускаю её в комнату, не забыв закрыть и зафиксировать замок. Айша явно и раньше помогала гостям не раз. Она видит разбросанную одежду и спрашивает: «Это надо постирать?» Я киваю. Потом показывает на меня: «Помыть?» Здорово! Я опять киваю. Айша сначала аккуратно сносит снятую одежду и обувь к двери. Потом открывает один из сундуков, и достаёт оттуда синий халат с богатой вышивкой, я спрашиваю, как называется, она отвечает «Абайя». Кроме халата из сундука вынимается круглая белая шапочка. Это я знаю. Она называется по-арабски тафья. А евреи такую называют «кипа». Халат и шапочку Айша кладёт на покрывало на помосте. Потом из другого сундука достаёт белую шелковую галабию, длинную, почти до пола, мужскую арабскую рубаху с вышитым воротом, и светло-серые штаны. Но не те широкие шальвары, в которых мавры ходили по Толедо. Эти штаны по ширине такие же, как снятые мною бархатные. Только ткань явно шелковая. Кладёт поверх абайи, а галабию поверх штанов. Наконец, из третьего сундука она достаёт большой белый платок. Называет его «вузар», складывает особым образом и кладет поверх галабии, в районе чуть пониже пояса. Это, я так понимаю, нижнее бельё, типа брэ, только без верёвки. А еще из-под того же сундука она вытаскивает плоский деревянный ящик, раскрывает и достаёт красные тапочки без задника с острыми носами. Я спрашиваю: «Бабуши?» Она кивает. У нас в Толедо их так же называют. Айша ставит их рядом с помостом.

Потом она вновь открывает второй сундук и достаёт сложенную белую ткань. Называет «Муншафа», и кладет поверх всей одежды.

Затем без стеснения Айша снимает с себя джеллабу и шальвары, укладывает их рядом с тапочками, берёт меня за руку и ведет в умывальню.

Тут мыслительные процессы на какое- время прерываются. Тело юноши реагирует эрекцией. Я-Шимон воспринимал привлекательность женщин несколько отстранённо. В двадцать втором веке нагое тело само по себе не вызывало вожделения. И на пляжах, и в соляриях городов, загорали чаще нагими. А вот для Мисаила любая девушка или женщина была привлекательна, дразнила воображение, возбуждала, даже в одежде. А уж без… Но Айша эрекции как бы не замечает. Я становлюсь в корыто, а Айша обливает меня из кувшина, затем из-за корыта достаёт деревянную коробочку, открывает. Там белая масса. Я улавливаю слабый запах сандала. Понимаю: это современное мыло. Девушка размазывает массу сперва у меня по волосам, для чего мне приходится присесть, а затем и по всему моему телу. Затем, поливая водой, размыливает и постепенно смывает это с меня. Делает это мастерски, так что вода в кувшине заканчивается, когда я уже весь чист. Причем, хозяйство мое она моет с той же невозмутимостью, что и всё тело. И Айша при этом спокойно замечает: «Господину стоит поберечь силы на ночь» Вот не знаю, на что это она намекает… Потом она ведет меня, еще мокрого, в комнату к помосту и тут, раскрыв «муншафу», то есть полотенце, вытирает сверху донизу. Потом начинается одевание. Девушка сначала одевается сама. Затем повязывает мне на пояс вузар, по-особому его подворачивая. Так во времена моего-Шимона деда на детей надевали подгузники. Потом идут шальвары. Следующей надевается галабия. Поверх неё халат- абайя. И на голову водружается тафья.

Я спрашиваю: «Я могу надеть пояс и оружие?» Айша отвечает: «Вы мужчина. Вам самому решать» Тапочки я надеваю сам. Айша сказала: «Отдохните немного, господин. Трапеза будет готова до первой звезды», и ушла, забрав мои ношенные одежду и обувь.

Пояс я все же решил надеть. Халат не застёгивался, и поясом я его прихватил. Но меч не брал, а нацепил на пояс впереди кинжал в ножнах. Еще один кинжал я прикрепил с внутренней стороны запястья левой руки, как это делал Насир. Попробовал вытащить несколько раз, пока не стало получаться почти на автомате. Наконец, третий кинжал я засунул за пояс под халат с левой стороны. Ну так, на всякий случай. Потом я устроился на ложе. Хотя там было несколько покрывал, но все же жестковато. Дома у Мисаила на ложе стелили тюфяк, набитый конским волосом. Ну а Шимон пользовался специальными ортопедическими кроватями.

Я лежал и думал. И чем больше думал, тем тяжелее становилось на душе. Я начал вновь вспоминать все, с момента как мы подъехали к усадьбе. Кое-что царапало сознание.

Я видел в доме пять воинов, и у них должна быть смена. Значить – десяток. Есть Насир, минимум один конюх и этот толстяк. Но что-то было не так, что-то, на что шейха не обратила внимание, но меня-Мисаэля это задело… А вот оно. Такие небольшие поместья и в нашем еврейском квартале были у тех, кто побогаче. В них нет кастеляна, то есть коменданта, объединяющего военную и гражданскую власть. Здесь управитель отвечает за хозяйство, а начальник охраны за безопасность. Если есть хоть два охранника, один из них назначается старшим. Должен был быть командир, начальник охраны. Если его нет – это же непорядок. И начальник охраны должен был принцессу встретить если не у ворот, то в доме у дверей. Ну, предположим, тот ушел по делам раньше, чем приехала принцесса. Но по каким-таким делам? Его дело – охрана дома. А Насиру пришлось стучать, а потом еще переругиваться со стражником у ворот. Охрана не бдит, и начальника охраны нет в доме. А домоправитель завел восхваления, так что шейха должна была его останавливать. Он её просто вывел из себя, отвлёк внимание. И что это значит? Два варианта: либо начальник охраны гуляет с дозволения домоправителя. По бабам, к примеру пошёл. А домоправитель его покрывает. Либо его уже нет вообще. Домоправитель его, к примеру, уволил за непочтительность. Фигня. Домоправитель сам слуга. Без согласия хозяйки уволить не может. Тут порядки одинаковые у мавров, христиан и евреев. И сам уйти начальник охраны не может. Даже если, к примеру, хозяйка умерла или убита, пока не придет новый хозяин, её наследник, начальник охраны не уйдет. У него с домоправителем равная ответственность за сохранность имущества. И как раз поэтому первая часть доклада домоправителя – о начальнике охраны. Ладно, предположим, принцесса уволила начальника охраны перед своим отъездом. Не катит. Она бы назначила начальником охраны одного из стражников. Даже если бы стражников оставалось только два. Только если вовсе нет охранников, всю ответственность несёт домоправитель. И это правило будет соблюдаться чуть не до конца XVII века. Если начальник охраны вернётся с гулек через час-два, то ничего страшного. Но если больше…Значит, этот жиртрест предал и продал хозяйку. На усадьбу нападут и всех здесь вырежут. В том числе и нас с сестричкой. С другой стороны, стемнеет через час. А пока не стемнело, нападать не станут. Район богатый. Это мавры, а правят в городе и в королевстве христиане. И скрыться разбойникам и убийцам, если поднимется шум, никак не удастся. Значит, вырезать будут по одному, тихо. И домоправитель убийц проведет сам. А охранников либо куда-то ушлет, либо усыпит, подсыпав зелье. Что я могу сделать? Прежде всего не паниковать, действовать тихо. Нужно обеспечить безопасность сестры. Потом найти Насира. Потом, как я где-то читал, война план покажет.

Достаю из своего баула перчатку, кольцо, лук и эррамьенту (малый тул) с десятью стрелами. Надеваю перчатку на левую, а кольцо на правую руку. Тул на ремне подвешиваю наискосок слева направо.

Беру меч. Тихо открываю дверь в коридор. Небо темнеет едва-едва. У меня уже сильно меньше часа. Выхожу в коридор. В доме полная тишина. Остался ли кто живой? Тихонько стучу в комнату сестры. Слышу её голос: «Кто?» Отвечаю: «Это я, сестричка. Впустишь?» Она открывает дверь. Ну, хоть что-то.

Шаг седьмой. Защитник

Со 2 на 3 июля 1492 г. Город Валенсия. Леонсио Дези

Сестра одета в белый с серебряным позументом облегающий халат с высоким воротником. На голове шапочка, похожая на чалму. И в руке кинжал. Какая умница! Она тоже всё просчитала. Смотрит на меня с мечом и луком, и только спрашивает: «Раваль?» Я киваю головой. Она вопросительно поднимает брови. Я отвечаю на незаданный вопрос: «Сначала пробуем найти Насира. Только, боюсь, уже не сможем. Хорошо, если он еще жив. Нападающих впустит Раваль. И, скорее всего, через какую-нибудь калитку, а не через ворота. К принцессе нам дорогу наверняка перекрыли. Местные нам ничего не расскажут. Мы для них чужие. Кто тебе помогал мыться?» Анна Роза ответила «Нанна» Спрашиваю: «А она не сказала, где она будет?» Сестра пожимает плечами. Я рассуждаю: «По идее калитка должна быть рядом с кухней, чтобы можно было занести продукты и дрова. Давай выйдем во двор, принюхаемся и прислушаемся» Мы выходим к конюшне и тележному сараю. Людей здесь нет. Звуки слышны от другого крыла дома. Небо уже частично потемнело. До первой звезды меньше получаса. Меч я передаю Анне Розе, а сам натягиваю тетиву. Пытаюсь расслабиться, полуприкрыв глаза. Это помогает чуять. Ага, опасность оттуда, из той части сада, что за дальним крылом дома. Она еще слабая. Я говорю сестре: «Побежали!»