Отрывок из книги
В работе «Происхождение древнегреческой мысли», яркой и емкой, пожалуй, необходимой для ознакомления тем, кто начинает интересоваться историей философии, Жан-Пьер Вернан очерчивает контекст, в котором стало возможным событие европейской, а может быть, и всей мировой философии. Этот искомый контекст для довольно сложного и громоздкого философского текста умещается у Вернана всего лишь в три пункта – это: светское, оторванное от религии и мифологии мышление, далее, геометрическая (или, шире, математическая) картина мира и, наконец, образ упорядоченного и потому умопостигаемого космоса[1]. Всего три пункта, но каких – не жалко и целого царства.
Однако в этом объемлющем контексте есть что-то, схватываемое нами не сразу и не запросто. Общее у всех этих трех принципов одно – это мысль о порядке, который открыт для мышления. Светский характер познания открывает, что и вне традиционного мифа возможен не хаотический, как кажется человеку религиозному, но упорядоченный мир, математика и космология конкретизируют его, этого мира, интеллигибельные свойства и признаки. Первая мысль, инициирующая европейское философское приключение, объявляет: есть собственно мысль – и вместе с ней открываемый ею порядок. Конечно, формой порядка (или просто формой, в данном случае это, скорее, плеоназм) был и вчерашний миф, но характер его иной – это порядок не интеллигибельный, но традиционный, т. е. буквально переданный, усвоенный без усилия критической мысли, на которую в мифе, как на сомнение в более поздней религии, наложен запрет; интеллигибельный же порядок, напротив, держится только на ходе воспроизводящего его критического мышления. Понятно тем самым, что стоило этой критической мысли поставить миф под сомнение (для чего нужно было на деле столкнуться с иным – к примеру, поехать к соседям и узнать, что они умудряются жить совсем по другим обычаям и традициям), как ко всей мифологии появилось, цепляясь один за другим, сразу слишком много вопросов. История демонстрирует, что мифология с вопросами не справилась – точнее, то, как она с ними справлялась, не устраивало критически мыслящих индивидов, быстро увидевших за разумеющейся само собой мифологической упорядоченностью непрочный, сомнительный беспорядок. Миф постепенно отошел в область художественной фантазии, что характерным образом отразилось на перемене значения самого слова «миф»[2], тогда как познание космического порядка осталось теперь за наукой, которая в те времена означала, конечно, не физико-математическое естествознание, как теперь, но собственно философию, стремление к знанию/мудрости.
.....
– Да, конечно, надо вредить плохим людям и нашим врагам.
– А кони, если им нанести вред, становятся лучше или хуже? – Хуже.
.....
