Читать книгу Церковь на Крите - Poison Ivy - Страница 1

Давид не любил ночные перелеты.

Выспаться в самолете так и не удалось, а теперь предстояло два часа трястись в автобусе. Нет, не в том комфортабельном, в котором повезут гудящую толпу туристов по побережью, а в обычном, междугороднем, без кондиционера, глотая пыль и обливаясь потом. И что такого распрекрасного в этой Греции?

Давид не любил жару, точно так же как и ночные перелеты, хотя может даже больше.

«Что я здесь делаю?» – в который раз спрашивал он себя, оглядываясь на международный терминал Ираклиона. Да какая разница, где ему быть? Возвращаться-то все равно некуда, а тут отличная возможность хоть чем-то руки занять. Сидеть дольше в огромной опустевшей квартире не было ни сил, ни желания. И так провел там два месяца после похорон бабушки, выходил только по вечерам, до ближайшего магазина и обратно. С депрессией нужно было завязывать, причем срочно, иначе он рисковал превратиться в замкнутого алкоголика и умереть от цирроза лет через пять, а то и раньше.

Он довольно хорошо ориентировался по карте, но после нескольких пересадок оказался в такой непроходимой глуши, что за последний час так и не встретил ни одного попутного автомобиля, ни даже прохожего, чтобы спросить дорогу. Хотя какой от них толк? Местные не говорили по-английски, и казалось, что ругательства на иврите, которым его научила бабушка еще в детстве, они понимают с бОльшим успехом. Кивают чего-то, улыбаются… Черт их знает!

Давид скинул походный рюкзак, чтобы немного отдохнуть, по спине катились крупные капли пота, футболка насквозь промокла. Солнце пекло нещадно, хоть и давно уже перевалило за полдень. Сверился с картой. Не факт, конечно, что автобусы ходили именно тем маршрутом, который был указан в путеводителе, но, судя по всему, топать до места назначения ему еще не меньше часа.

Ветер швырял в лицо мелкую пыль.

Давид не любил пыль ничуть не меньше жары и ночных перелетов.

В Хайфе, где он провел почти все свое детство, казалось, что зной и пыль забивают каждую пору на коже. От нее слезились глаза, и было трудно дышать. Пару раз его увозили в больницу с тепловым ударом. А однажды он упал в обморок прямо на приеме у врача. Но то было исключением. Ему было четырнадцать, а доктор был крайне привлекательным, и кажется он до сих пор мог совершенно отчетливо вспомнить прикосновение его сухих теплых рук к своей обнаженной коже. Надо же так опозориться! Наверное, именно после того случая, бабуля начала о чем-то догадываться. Она всегда была проницательной. Как же порой не хватало ее советов, да и просто долгих разговоров, сказок, бесконечных историй.

Многие ее вещи он раздал друзьям и поклонникам. Ее картины заняли свои почетные места в Национальной галерее и в частных коллекциях. Оставить что-то себе он так и не решился. Полотна должны были стать достоянием общественности и приносить радость и эстетическое удовольствие людям. Ее драгоценности он подарил сводной сестре – Эмме, она тоже любила старушку, да и к нему всегда хорошо относилась. Ему в наследство осталась квартира и по совместительству мастерская талантливой художницы – так много и так мало одновременно! Квартира, в которой он бесконечно думал и медленно спивался, маясь от безделья.

Мама, конечно, пыталась как-то его утешить, отвлечь от грустных мыслей, звала приехать в гости, но они никогда не были близки, тем более что у нее сейчас новая семья, недавно вышла замуж за какого-то пожилого богача. Так чего там мешаться?

Неожиданно на него свалилось это предложение. Оно не могло его не заинтересовать, но настроение было паршивым, поэтому он отказался. Через пару дней куратор проекта сам позвонил ему и долго уговаривал, предлагая баснословные гонорары. Деньги Давида никогда не интересовали – именно поэтому он в свои двадцать три выглядел как школьник, не имел высшего образования и определенных целей в жизни. Бабушка только подпитывала эту атмосферу, гордилась, что ее внук «свободный художник», а не офисный планктон, говорила, что он должен увидеть мир и взять все, что тот сможет ему предложить. Она никогда бы не простила, если бы он отказался от возможности поработать на Крите. Поэтому, через месяц уговоров, он наконец здесь.

Когда ему начало казаться, что дорога никуда так и не приведет, а солнце испепелит заживо, на обочине показались маленькие магазинчики, запахло соленым ветром с моря и послышалось что-то отдаленно напоминающее музыку. Ну, вот и оно! Маленький туристический рай лишь для тех, кого не пугает дальняя дорога и относительное отсутствие цивилизации. Должно быть, именно поэтому здесь так немноголюдно.

Давид остановился возле ресторанчика под открытым небом, скинул рюкзак, достал из кармана джинсов телефон и нажал кнопку вызова. Долгие монотонные гудки заставляли его волноваться. Нужно было позвонить сразу после приземления. Вдруг что-то случилось и его вообще здесь никто не ждет…

Наконец раздался щелчок, какой-то шорох, шипящие помехи и знакомый голос:

– Пиос эне?

– Марк Александрович? Это Давид… Я немного заблудился…

– Давид? – переспросил глубокий баритон. – Шехтэр?

– Ну да…

– Так я тебя с утра жду!

– Рейс немного задержали.

Дальше Давид просто описал место, где находится. Оставалось только ждать, пока его заберет куратор. Голос у него и правда был очень приятным – он это с первого телефонного разговора отметил. Речь грамотная, полное отсутствие слов паразитов и жаргонизмов, гласные немного нараспев, как у человека, который знает несколько языков. Но когда к нему подъехал пикап неопределенного из-за пыли цвета, то Давид на пару секунд потерял дар речи.

Да, конечно, он не любил ночные перелеты, жару и пыль, но больше всего он терпеть не мог влюбляться. Просто ненавидел. Однако влюблялся часто, быстро, сильно и безответно. Влюблялся в мужчин, которым стоило бы по закону запретить быть такими красивыми и мужественными, намного старше, остроумных, интересных, идеальных во всем. А потом мучился…

– Не понимаю! Ночью все коты серые, а все мальчики могут быть девочками, – говорила бабуля, со свойственным сарказмом.

– Он же не гей! – печально вздыхал Давид над очередной несчастной любовью.

– Какая, к черту, разница? Целовать мужчину надо так, чтобы он не то, что о своей ориентации, имя свое забыл!

– Ба, ты не понимаешь, – снова вздыхал Давид.

Какой уж там! До поцелуев с объектами обожания не доходило никогда, а ведь целоваться он умел и любил. Отдавался этому делу самозабвенно, как бабуля и учила. Так, словно в последний раз, так, словно никого на свете больше не существует. Практиковался сначала на одноклассниках, потом на случайных знакомых из клубов, но отношений ни с кем строить не пытался. Хоть ему частенько и предлагали, ухаживали, смотрели на него грустными влюбленными взглядами. А Давид просто исчезал. Сегодня здесь, а завтра – где-нибудь на краю света с очередным проектом.

– Садись, Шехтэр! Чего застыл? – махнул ему рукой из кабины пикапа до мурашек привлекательный мужчина.

Давид закинул в кузов свой рюкзак, сам забрался на пассажирское сидение и пожал протянутую для приветствия горячую руку.

– Паспорт есть?

Давид выудил из заднего кармана потрепанный в вечных разъездах паспорт.

– Хорошо, – удовлетворенно кивнул Марк. – А то уже подумал, что что-то перепутал…

Не впервой. Ему даже пиво без паспорта не продавали. Он пожал плечами, все еще не в состоянии говорить. Нет, вы только посмотрите! Белоснежная футболка, бронзовый загар, бицепсы как у спортсмена, и эта благородная седина на висках. Интересно, сколько ему… Сорок? Сорок пять? Некоторые мужчины с возрастом становятся лишь красивее. Как такое возможно? Давид с разочарованием оглядел свою помятую одежду, на его футболке, которая уже давно перестала быть белой и покрылась слоем пыли, отчетливо проступали пятна горчицы и кетчупа от утреннего хот-дога. Его слишком бледная кожа никогда не загорала, он получал лишь солнечные ожоги, краснел, как рак, потом облезал и снова становился белым. Он представил, какой красный у него сейчас нос и отвернулся к окну. Посмешище!

– Сейчас покажу тебе один недорогой хостел, можешь снять кровать или небольшую комнату – на твое усмотрение…

– Угу, – невнятно отозвался Давид, не смея даже взглянуть на «мужчину мечты».

– Темнеет здесь уже часов в шесть, так что смысла показывать тебе объем работы нет, поедем завтра утром, в восемь. Устроит?

– Ага.

– Завтракать лучше в кафе для туристов, там качество продуктов посвежее будет, а обед я заказываю в ресторане с доставкой. Для тебя – бесплатно.

– Хорошо…

– Слушай, Шехтэр, ты всегда такой болтливый? Не перегрелся?

Он быстро вскинул руку, и тыльная сторона его ладони легко скользнула по шее и щеке Давида.

Это последнее, что он запомнил…

Прийти в себя всегда сложно, словно вынырнуть из холодной темной пучины к свету. Первые мгновения не понимаешь где ты, и что происходит вокруг, ничего не слышишь, кроме этого жуткого звона, перед глазами молочный туман, в желудке – вибрирующая легкость. Голова кружилась так, что пришлось ухватиться за чьи-то руки.

– Упс, не падай! – Марк подставил свое плечо для опоры, чтобы парень не вывалился из кабины. Тот судорожно впился в него ногтями. Казалось, что небо и земля поменялись местами, а он остался где-то между, в полной невесомости. И доля правды в этом была. Марк лил воду на его затылок, а он почти висел на нем, шумно отфыркиваясь.

– У тебя даже воды с собой не было! Ты когда пил в последний раз?

Давид покачал головой, вытирая ладонью мокрое лицо.

– Я забыл.

Вот неудачник! Лучше сквозь землю провалиться, прямо сейчас, хоть в самое пекло ада, да лучше было просто умереть, чем так опозориться.

– Все нормально? – Марк наклонился и заглянул ему в лицо, продолжая придерживать за плечи.

Такое красивое лицо не могли испортить ни густая щетина, ни пот на лбу, ни морщинки в уголках лучистых зеленых глаз. Нельзя же так с людьми! Кем он себя возомнил? Хавьер Бардем местного разлива… Ага, только сексуальнее раз в десять.

Давид снова поперхнулся словами.

– Угу, норм…

– Ох, Шехтэр, открывай рот, когда разговариваешь, это облегчит тебе жизнь! Знаешь, солнце скоро зайдет, тогда и поедем, а пока, вот, пей больше.

Он протянул Давиду бутылку минералки.

– Меня, конечно, предупреждали, что ты странный, но не до такой же степени!

– Кто предупреждал? – Давид откинулся на сидение, потирая виски.

– А как я, по-твоему, мог еще тебя найти? Ни странички на Фейсбуке, ни личного блога… Это более чем странно, парни вроде тебя обожают выделываться!

Что это еще за презрительное «парни вроде тебя»? И с каких это пор отсутствие блога стало преступлением? С компьютерами Давид никогда не ладил, как бы глупо это не звучало в век цифровых технологий, а блоги вести просто не было времени. Чаще всего он работал в местах, где и сотовая связь-то была роскошью.

– Но ты мне нужен, Шехтэр, так что постарайся себя поберечь хотя бы немного.

Марк наклонился вперед, потянул на себя рычаг под креслом Давида, другой рукой наваливаясь на край спинки, чтобы немного ее опустить.

Да что же творит этот изверг? Давид зажмурился, перед глазами снова заплясали белые вспышки. Так близко, что можно почувствовать жар его дыхания на щеке. Напряженно вжался спиной в сидение, безуспешно пытаясь унять дрожь.

– Чертова развалюха, – сидение поддалось лишь с третьей попытки, опустилось совсем чуть-чуть с жутким скрежетом. – Потерпи, скоро отпустит.

Ага, отпустит, как же…

– Да-а-а… Красноречие явно не из твоих сильных сторон.

Марк и сам не был любителем поболтать, порой даже избегал подобных личностей, но сегодня он был слишком взволнован и пытался забить неловкие паузы хоть чем-то. Получалось не очень. Так, словно он хочет в чем-то упрекнуть или вовсе унизить, но парень сам виноват.

Во-первых, ему пришлось очень долго искать реставратора подобного уровня. Все знали Давида Шехтэра, буквально каждый уважающий себя арт-дилер, но никто не знал, как его найти. Марк готов был нанять частного детектива, когда совершенно случайно узнал, что один из его бывших коллег встречается с некой Эммой – сводной сестрой странного парня, помешанного на средневековых витражах.

– Он вроде как влюблен в меня по уши, представляешь, – не без самолюбования заявил его знакомый. – Они даже с Эммой поссорились из-за этого…

– Мне все равно в кого он влюблен. Я готов даже заплатить, если нужно, только дай мне его телефон.

Честно говоря, влюбиться в такого самодовольного засранца, как его коллега – надо иметь особенный «дар».

Во-вторых, ему пришлось упрашивать, да что там, умолять Давида приехать. Причем несколько раз. Иногда тот вообще не брал трубку, или говорил, что занят и не может разговаривать. Марку казалось, что он вообще зря с этим избалованным сосунком связался – так порой хотелось его послать. Он пытался заманить его огромными гонорарами, но того как будто деньги и не волновали. Это просто анекдот. Прошу любить и жаловать – Давид Шехтэр – первый в мире еврей, которого не интересуют деньги.

В-третьих, Марк так и не был до конца уверен, что парень вообще приедет. Он несколько раз откладывал поездку, то какие-то срочные дела, то плохое самочувствие. Вот и сегодня Марк с содроганием ответил на вызов в полной уверенности, что Шехтэр снова сорвался. А тот вдруг приехал! И как будто мало ему нервов потрепал, так решил еще и в обморок свалиться. Как дитё малое.

В общем, ничего удивительного в том, что Марк нервничал, не было. Шехтэр молчал как рыба об лёд, а он очень хотел узнать, что вообще творится в голове у этого странного парня. Молчание его бесило, точно так же как беспечность, граничащая со слабоумием. Почему он не попросил забрать его сразу же из аэропорта? Почему у него нет с собой воды? Почему не надел что-нибудь на голову, пока мозги не спеклись?

И почему он выглядит так, словно ему шестнадцать? Засомневался даже сперва, но судя по паспорту, двадцать три ему исполнилось пять дней назад. Ага, с днем рождения, Шехтэр!

Ярко-оранжевое солнце уже коснулось горизонта, заливая золотистыми искрами каменистые пейзажи вокруг. С моря наконец подул прохладный бриз. Марк облегченно выдохнул, завел мотор. Можно ехать, кажется, Давиду стало лучше, но определить было сложно, он отвернулся к окну и вообще закрыл глаза. Только изредка шмыгал и вздыхал. Его тонкий чуть вздернутый на кончике нос так и алел в сгущающихся сумерках – завтра кожа начнет сходить струпьями. На левой скуле три родинки, как углы равностороннего треугольника – идеально симметричные друг другу. Бывает же такое! А в остальном обычный парень, даже простоватый. В толпе взгляд бы на нем точно не задержался. Вылитый ботан и зануда. Прямоугольные очки в металлической оправе, которые он чуть не разбил, лейкопластыри на тонких пальцах, худой, сутулый, нервный. Не было в нем ни лоска, ни изюминки, которые хоть отдаленно могли намекнуть на его гениальность или принадлежность к миру искусства.

– Ну вот, – Марк помог достать из кузова рюкзак.

В дверях небольшого двухэтажного дома с деревянными ставнями приветливо горел свет, а женщина в красивом цветастом платке улыбалась, жестами приглашая внутрь.

– Я могу тебя оставить? С тобой все нормально будет?

«Нет, можешь вообще никогда меня не оставлять!» – подумал Давид, но вслух ответил:

– Ага, до завтра!

– Ага-ага, – шепотом передразнил его Марк, снова забираясь на водительское сидение.

Давид выбрал небольшую отдельную комнату на втором этаже с добротной двуспальной кроватью, письменным столом из полированного дерева и платяным шкафом. Окна выходили во двор с редкими апельсиновыми деревьями, где хозяйка развешивала белье после стирки. Так оно спокойнее будет, на улице по ночам наверняка шумно. Сезон только начался, и туристов было мало, однако с каждым днем их будет все больше и больше, а он здесь неизвестно на сколько задержится. Вдруг до зимы? По крайней мере ему бы так хотелось провести все лето с Марком, надеясь, что тот никогда не узнает о его чувствах. Ловить мимолетные взгляды, слышать его голос и вздрагивать от случайных прикосновений. Главное, в обмороки больше не падать. Он поморщился и спрятал лицо в ладонях от смущения. Просто неудачник!

Давид выпил кофе в кафе рядом с хостелом. Спал он плохо, тревожно, от общего перегрева организма его немного знобило, нос жутко чесался, однако сейчас он чувствовал себя лучше. Оказалось, что ночи здесь пока еще прохладные, а воздух утром свежий и бодрящий. Во рту поселился солоноватый привкус морского ветра и влажных листьев оливковых деревьев. С ним так всегда. Каждый город пахнет по-своему, и он почему-то чувствует это на кончике языка. Только первые дни, а потом уже привыкает и перестает замечать.

Когда он вернулся к дому, Марк уже ждал у входа.

Давид очень надеялся, что вчерашнее наваждение как-то поутихнет, а то и вовсе пропадет, но стоило лишь увидеть его добродушную белоснежную улыбку, как сердце забилось чаще.

– Как самочувствие? – спросил Марк, пожимая его узкую ладонь.

– Хорошо, я кажется вчера забыл сказать спасибо, – Давид смущенно поправил очки. – Извините, что доставил беспокойство.

– Давай на «ты», я еще не такой старый, – Марк скривился.

В душе он никогда не ощущал себя на свой возраст, время летело слишком быстро. Миллионы дел, выспаться некогда, а потом ты вдруг понимаешь, что тебе уже давно не двадцать и даже не тридцать, когда в один прекрасный день, молодые парни и девушки начинают обращаться к тебе на «вы». Нет, он никогда не жаловался, ценил свой возраст за приобретенный жизненный опыт, но уже начинал осознавать, насколько быстротечна и почти невесома человеческая жизнь.

– Так где ты этому учился? – спросил Марк, выезжая на узкую прибрежную дорогу. – В какой-нибудь Венской Академии?

– Нигде, у меня нет образования, кроме школы, – прозвучало немного с вызовом, но Давид последние пять лет только и делал, что оправдывался перед бывшими одноклассниками, многие из которых уже получали второе высшее. Те, впрочем, все равно считали его неудачником и бездельником.

Марк удивленно присвистнул.

– Тогда, как же?..

– Моя бабуля художница… была… Ее выставки проходили довольно часто в Израиле. Она многому меня научила.

Давид вдруг смутился, что произнес больше своих привычных пяти слов. О бабушке он мог бы рассказывать часами, таким потрясающим человеком она была.

– А мама сейчас фотограф, довольно известна в среде глянцевых изданий, – робко продолжил после небольшой паузы. – Но раньше тоже рисовала.

– Отец, наверное, какой-нибудь знаменитый скульптор? – сделал предположение Марк.

Давид задумался на минуту, соврать что-нибудь впечатляющее, или сказать правду, что он никогда не видел своего отца. Отвернулся к окну.

– Можешь не отвечать, если не хочешь, – Марк всегда был «особенно чутким» к семейным драмам. Надо же такое ляпнуть про отца!

Маме Давида на момент его появления на свет было всего шестнадцать. Наверное, она его любила, раз не сделала аборт, радовалась его появлению, но очень быстро поняла, что быть матерью не то же самое, что нянчиться с игрушечным пупсом, которого она обожала в детстве. Это тяжелый труд. А иногда так хочется просто погулять с подругами, пофлиртовать с мальчишками, ходить по магазинам в свое удовольствие, путешествовать, заниматься творчеством в конце концов. В общем, через год она уехала без предупреждения, оставив ребенка полностью на попечение своей матери. Та не была в восторге, но очень быстро привязалась к внуку. О том, от кого был этот ребенок, она и не спрашивала, боялась сорваться на бестолковую дочь. Порекомендовала ей пить противозачаточные, а то и вовсе трубы перевязать, потому что других ее ублюдков она в доме не потерпит. Они поссорились на добрых пять лет, пока бабуля не оттаяла и не разрешила ей иногда приезжать. К тому времени тема об отцовстве была забыта и глубоко похоронена. А сам Давид этот вопрос задавать почему-то очень стеснялся.

– Смотри, нам туда! – показал Марк на дорогу, соединяющую городок с полуостровом. Скорее даже не дорога, а песчаная дуга. Слева – море, а справа – небольшой лазурный залив.

Кругом вода, даже как-то тревожно. Открытое море Давид тоже не слишком любил, хотя плавал неплохо.

– Постой! – вдруг спохватился, завертел головой из стороны в сторону, судорожно цепляясь за переднюю панель пальцами. – Нам же не надо на Спиналонгу?

Это по-детски напуганное выражение лица заставило Марка расхохотаться. Парень выглядел таким растерянным и беспомощным, что поддаваясь инстинктам, ему захотелось развернуть машину, лишь бы тот успокоился.

– А ты что, призраков боишься?

– Да, – просто признался он.

Марк был дважды удивлен. Вот так? Совершенно серьезно? Он снова усмехнулся.

– Мне не по себе.

– Ты там бывал когда-нибудь?

– Да я и на Крите впервые, но туда ни за что бы ни поехал!

– Я удивлен, что ты вообще знаешь об этом месте. Вообще-то мы уже на Спиналонге, только на полуострове, а остров, который когда-то называли Калидон – у северной его оконечности… Туда теперь туристов возят на экскурсии.

Давид зябко поежился и присвистнул. Марка забавляли его живые неподдельные эмоции, хотелось испугать еще сильнее, поэтому он добавил:

– А вот местные – ни ногой! Суеверные, прям как ты. Говорят по ночам можно услышать даже их крики.

– Мне это не нравится, – скривился парень.

– Не бойся, в саму крепость нам не надо.

Они проехали мимо небольшой плантации оливковых деревьев, нескольких полуразвалившихся домов, деревянного пирса у залива с проржавевшими моторками. Этого туристам явно не показывают. Всех везут на белоснежных яхтах в бывший лепрозорий. Мертвый город, где нет ничего, кроме пыли, камней и призраков. Крепость, где навсегда оставляли людей, зараженных проказой. Замкнутый мир, отрезанный от остальной цивилизации, продукты доставлялись на лодках, или выращивались силами местных, все вещи проходили постоянную стерилизацию. А здоровых детей, которые здесь появлялись на свет, тут же забирали у матерей и отдавали в приюты Крита. На острове не было зеркал, потому что люди не могли видеть свои лица, обезображенные неизлечимым кожным заболеванием. Многие сходили с ума, заканчивали жизнь самоубийством, не дожидаясь, когда болезнь сожрет их тела заживо. Темное пятно в истории человечества, будет похлеще концентрационных лагерей в годы войны. Хотя, говорят, туда теперь тоже экскурсии водят. Воистину человеческое любопытство и желание пощекотать нервы не знает границ.

– Эта дорога ведет к церкви Святого Лукаса, – Марк кивнул налево. – Но нам не туда…

Давиду очень не нравилась его хитрая ухмылка. Что-то он явно не договаривает.

– А почему вы… то есть ты так беспокоишься об этой церкви?

– О-о-о, – протянул Марк. – Ты даже не представляешь!

– Ты что, священник? – с ужасом выдохнул Давид. Только этого не хватало!

– Так похож?

С везением Давида он мог оказаться и самим будущим папой Римским под прикрытием. Даже уши покраснели, он пожал плечами, отказываясь играть с ним в «угадайку».

– На самом деле я уже год пытаюсь включить эту церковь в список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО.

– Ага, значит все-таки ООН, – удовлетворенно кивнул Давид.

Этот парень поражал воображение Марка все больше и больше. Чутье у него какое-то нечеловеческое.

– Почему ты так решил?

– Потому что простому смертному никогда не справиться с заявкой, там же десятки критериев для отбора, вот я и понял, что ты работал в ООН и хорошо разбираешься в подобных схемах.

– А почему именно «работал»?

– Иначе у тебя не было бы столько времени, чтобы зависнуть здесь на год, искать реставратора, вообще всем этим заниматься. Одного не пойму – откуда у тебя столько денег? Получил наследство или продал душу Дьяволу?

– И снова в точку! У отца был деревообрабатывающий комбинат, небольшой, но довольно прибыльный, после его смерти, я стал главным акционером, нашел достойного помощника, который мог бы представлять мои интересы, пока я здесь, теперь получаю неплохой пассивный доход.

Пикап подбросило на очередном ухабе, Марк резко вдавил педаль тормоза. Дороги дальше не было – оградительный барьер и табличка, оповещающая, что проезд на частную территорию воспрещен, на греческом и английском языках.

Дальше они шли пешком, не так долго, но все равно утомительно, солнце пекло уже в полную силу. Марк снял свою бейсболку и нацепил ее Давиду на голову. Парень смущенно покраснел, прикусывая нижнюю губу до боли, от такой заботы чуть в глазах не потемнело. Не хватало опозориться очередным обмороком!

В небольшой рощице из кипарисов высилась серая каменная громада. Присыпанная морской галькой дорожка вела к узкой арке, зияющей черной неприветливой темнотой, словно раскрытая пасть. Крыша в нескольких местах обвалилась, и, по всей видимости, уже давно, три высоких окна на фасаде украшали витражи. Что на них изображено из-за слоя песка и пыли понять было трудно. Давид замер на дорожке с открытым ртом, огляделся вокруг, быстро скинул рюкзак и стремглав бросился в церковь, приговаривая под нос:

– Боже мой! Боже мой!

– Давай-ка осторожнее! – Марку почти удалось поймать его за плечо, но парень был быстрее. Он, конечно, рассчитывал, что церковь произведет на него впечатление, но не до такой же степени!

Парня словно подменили: темные, огромные глаза лихорадочно горят, на лице улыбка, которая оказывается ему очень идет. На щеках проступают ямочки, а подбородок выглядит не таким острым. Даже плечи расправил, стал выше ростом, как-то увереннее, не таким скованным и нервным.

– Не провались, тут все полы прогнили! – предупредил Марк, осторожно ступая внутрь прохладного мрачного помещения.

Давид его не замечал. Он неотрывно смотрел вверх, на витражи, которые отбрасывали на пол и стены причудливые разноцветные отблески.

– Ты только посмотри, – восхищенно прошептал он. – Марк! Марк!

– Здесь я, подожди, – половицы под ногами прогибались и угрожающе скрипели, поэтому приходилось идти очень медленно.

Как парню удалось так быстро и с легкостью пробежать к самому алтарю и ноги не переломать? Вот что значит быть молодым и весить как пушинка. Сам Марк никогда не считался худым, да, вполне нормальным для своего роста, можно сказать даже крепким, но от беззаботной жизни на Крите, он начал быстро набирать вес. Пока проблемой это не было, но вскоре вполне могло стать.

– Что это за место? – с сомнением уставился на него Давид.

– Просто старая церковь.

– Это не церковь…

– В смысле? Вон алтарь стоит, какие-то библейские мотивы на витражах… Дева Мария или какая-то святая, я еще не понял.

– Дева Мария?.. С рогами?

– Что?

– Пока не явно проступает, но если я почищу эти витражи…

– Нет там никаких рогов! Ты в своем уме? Как вообще можно что-то там разглядеть, одна грязь! Я сейчас стремянку принесу из машины.

– Твою мать, Шехтэр, – удивленно бормотал Марк, почесывая затылок, после долгих часов непрерывной работы, когда он только и делал, что подавал парню тряпки, салфетки, специальные растворы и кисти. – Она с рогами!

Свет от заходящего солнца ложился сквозь разноцветные стекла на дальнюю стену и пол, в его лучах клубилась пыль. Главной экспозицией в самом центре, между витражей чуть меньше, действительно была девушка очень похожая на Деву Марию. Смиренно склоненная чуть вбок головка, плавные линии лица и плеч, ниспадающие одеяния белых и синих оттенков, сцепленные руки, волнистые темные волосы чуть ли не до земли. Но голову ее украшал не нимб, и даже не корона, а два извилистых рога, напоминающих бараньи. Красиво и жутко одновременно.

Давид легко спрыгнул со стремянки, отошел на несколько шагов, любуясь своей работой.

– Никогда ничего подобного не видел! Нет, ты только посмотри!

Его лицо светилось восторгом, на щеке размазалась грязь, тонкие пальцы подрагивают, короткие черные волосы всклокочены, но взгляд отвести от него просто невозможно. В поисках интересных памятников искусства и истории, Марк часто встречал увлеченных людей. Все они были по-своему очаровательны, они словно приводили в движение Вселенную одним своим появлением. Давид точно принадлежал к их числу, это бросалось в глаза. Даже немного завидно. У самого Марка никогда не было дела, которому он бы мог отдаваться полностью, если конечно не считать эту странную церковь. Что-то его сюда постоянно тянуло, что-то не отпускало вот уже целый год.

– Это какой-то псевдорелигиозный синкретизм!

– Что-что?

Марк достал из кармана джинсов единственный пока еще чистый платок, смочил его минералкой из бутылки. Он только сейчас понял, что они так и не ели ничего за весь день.

– Здесь нет крестов, это точно не церковь, но несет в себе определенно религиозный контекст! Это какая-то богиня, да, очень похожа на Деву Марию, только без младенца и с рогами…

Марк попытался оттереть грязь с лица Давида, придерживая его за затылок одной рукой.

– Что скажешь о прокаженных, сосланных в крепость?

– Прокаженных?

Давид вздрогнул, как будто ото сна очнулся, густо покраснел, пытаясь отступить назад. Марк был слишком близко. От его горячих сильных пальцев на затылке по позвоночнику словно электрические разряды пробегали.

– Да, некие оккультные науки, практики, сантерия, или вроде того…

Давид прикусил губу, глубоко задумавшись, поправил очки, прикрыл глаза, пытаясь вспомнить. Рука Марка соскользнула на его плечо.

– У них было, как минимум, пять церквей в самой крепости, никуда ходить не надо, тем более переплывать залив.

– Да, но христианский бог ничем не мог им помочь… Их боялись, ненавидели, их хоронили заживо…

– И поэтому они придумали себе новый культ?

Давид скривился. В это верилось с трудом. Лекарства против проказы еще не существовало, а народные методы вряд ли могли помочь… Хотя кто знает, на что могло толкнуть этих людей отчаяние?

– Уже совсем темно, – парень зябко поежился.

Может вечера были и теплыми, однако внутри самого каменного строения довольно холодно и сыро. А все эти разговоры о культах и сантерии навевали неприятные ассоциации.

Давид не был религиозен, его интересовали библейские сюжеты чисто с профессиональной точки зрения, но в некоторых местах, вроде этого, он чувствовал что-то, что не мог объяснить словами. Словно он не один, словно его окружают призраки или некие неподдающиеся пониманию сущности.

– Да, нужно возвращаться, – Марк вытер руки. – Так что скажешь по объему работы? Мы здесь надолго?

– Надолго, ты только представь сколько придется крышу реставрировать, не говоря уже о витраже на заднем фасаде… Чтобы его восстановить, нужно будет найти хоть какое-то упоминание о культе в этой местности. Но это могли сделать и телемисты… Хотя… Нет, конечно, они… Есть в этом что-то…

Давид как одержимый бормотал себе под нос, то и дело поправляя очки. У него что, в голове встроенный учебник по религиоведению? Марк всю свою сознательную жизнь завидовал людям, которые работают вот с такими умниками. Ему нравилось даже тряпки этому парню подавать и просто наблюдать за ним. Как он щурится, пытаясь разглядеть мельчайшие детали, как улыбается и шепчет что-то на иврите, забываясь на мгновение – то ли считалку детскую, то ли песенку. Его лицо расслаблялось и становилось каким-то одухотворенным и милым. Когда самому Марку было двадцать три, он точно не знал столько всего, он и сейчас некоторых слов не понимал, но был рад, что не прогадал с парнем и не просто так столько времени потратил, чтобы уговорить его приехать. Да ему чертовски повезло!

– Шехтэр! Ты идешь? – позвал он уже у выхода. Густая южная ночь опускалась на остров слишком быстро, уже и дороги не разглядеть.

Давид успел сделать пару шагов и… провалился с оглушающим треском под прогнившие половицы.

Правую лодыжку обожгло резкой горячей болью, и он вскрикнул, заваливаясь вперед. Ноги скатывались все ниже по какой-то жесткой насыпи, напоминающей камни чуть большего размера, чем гравий или морская галька. Он зацепился руками за доски, закашлялся от пыли, окутавшей его с головой, в глаза ударил яркий свет фонарика.

– Так, давай без резких движений, – сказал Марк, осторожно подходя к нему ближе. Последний метр пришлось пробираться чуть ли не ползком, чтобы не провалиться следом.

– Черт, – шепотом выругался Давид, хватаясь за его плечо. – Подожди, дай мне фонарь!

Тот на мгновение заколебался – нашел же время любоваться красотами подвала! Давид перехватил его сам, быстро развернулся и уставился вниз, под ноги.

– Вытащи меня, – прозвучало как-то глухо, ледяным тоном, требовательно.

Марк потянул его за руку.

– Что там?

– Пожалуйста, вытащи меня! – парень сдавленно всхлипнул. Это уже было больше похоже на начинающуюся истерику.

– Успокойся, Шехтэр, давай, осторожнее, – подтащив тощую тушку еще немного вверх, Марк с легкостью смог перехватить его за талию. Парня колотило не на шутку. Он судорожно вцепился в его плечи и дальше выбрался уже сам. Бледный и ледяной от ужаса, с дрожащими губами, весь в пыли и грязи.

Марк сделал шаг к краю провала и посветил фонариком вниз. Желтоватые и почти истлевшие, но вполне узнаваемые очертания костей – изогнутых ребер, крупных вытянутых черепов животных и совсем мелких, стершихся в пыль.