Читать книгу Аквазавр - Полина Долотказина - Страница 1

В ту зиму снега навалило целые сугробы, до самой макушки, и снег все продалжал падать огромными попкорнинами. Такие здорово ловить языком. Никита прислонился лбом к окну и горячо дышал, так, что стекло совсем запотело. Через эту дымку пестрые лампочки гирлянд на маленькой елке во дворе размывались, становились бледнее, но больше. Двое мальчишек ― один совсем маленький, другой постарше, воткнули картонную трубку фейерверка в сугроб. Они восторженным визгом и хлопками встречали каждый огненный шар, вылетающий в небо, а потом по очереди нюхали дымящуюся картонку. Прохожих становилось все меньше ― все разбредались по своим подъездам, кто с большими сумками, кто с нагуленными розовощекими детьми. Никита еще не умел обращаться с часами, но был уверен, что до Нового года осталось совсем чуточка времени. А мама с папой так и не приходили. В носу щипало, мальчика охватывало огромное детское отчаяние. Он тихонько заплакал.

Бабушка за спиной смотрела Голубой огонек, но не по «Первому», а по РТР, где меньше знакомых песен и люди не такие веселые. Ей нравился концерт, она даже тихонько подпевала себе под нос и громко смеялась над шутками, но услышав никитин плач мгновенно захлопотала:

– Ой, а что у нас за горюшко? Иди скорее сюда, милый, иди ко мне, ― Никита подошел и тихонько обнял полную бабушкину руку. Другой рукой она вслепую взяла первую подвернувшуюся игрушку ― это была маленькая пластиковая зебра ― и продолжила добрым голосом:

– А смотри, кто тут у нас? Это же коник, скок-поскок…

Никита взял затертую его пальчиками фигурку и рефлекторно повторил прыгающее движение: скок-поскок.

– Скок-поскок, ― поддержала бабушка, но взгляд её уже был направлен на экран телевизора, ― скок-поскок…

Никите казалось, что именно в тот новогодний вечер он начал придумывать в голове разные истории. В будущем эти истории займут большую часть его жизни, станут постоянными спутниками, но в тот вечер способность сочинять ― его неотъемлемое право сочинять ― стало для него оглушающим открытием. Он вдруг нашел большой экран телевизора у себя в голове, на котором можно не просто щелкать каналы, но и влиять на развитие сюжета, подглядывать за персонажами в любой момент. В тот вечер на глаза ему попался щенок, которого на поводке заводила в подъезд женщина в пальто с огромным меховым воротником и двумя полными продуктовыми пакетами. Ему стало интересно представить себе судьбу этого щенка. Вот он замерзал на улице, боялся машин и плохих мальчишек и дрожал, сидя под скамейкой. Но добрая пушистая женщина увидела его и пожалела, и позвала с собой, и щенок сразу понял, что женщина эта ― хорошая. Он вылез из-под своей скамейки и ткнулся носом в ее ладонь, а потом они вместе пошли под праздничными гирляндами и мишурой, под звуки хлопушек ― уже совсем не страшные ― в ее уютный теплый дом. Там пахнет майонезом и селедкой, но это только на первый взгляд, вернее, нюх. Потом теплый носик различает и другие запахи ― печенье, шоколад и, конечно, торт-безе. И вот щенок залезает на диван, и ему так тепло и уютно, что хочется плотнее и плотнее прижиматься к доброй теплой женщине.

У отца Никиты было три предмета гордости. Когда за домашним столом, уставленном соленьями, мамиными салатами, бутылками с водкой для мужчин и вином ― для женщин, собирались гости, отец поочередно демонстрировал все три:

Лот номер один: Кобальт, кобель немецкой овчарки с безупречным костяком, многоэтажной родословной, выдрессированный до такого блеска, что может сколько угодно сидеть с куском мяса, положенным прямо на нос. Проходит пара минут, отец резко произносит «можно», и Кобальт флегматично слизывает кусок. Аплодисменты, занавес.

Лот номер два: рассказ о доме, который отец вот-вот построит для своей семьи. Здесь есть заранее подготовленная презентация: несколько вырезок из журналов и ручной чертеж планировки комнат. Здесь у нас будет гараж, а это ― вот видите, как просторно ― большая гостиная с бильярдным столом. Лестница на второй этаж будет непременно с дубовыми балясинами. И ― да, конечно, строиться будем в этом месте, там рядом охотничьи угодья и земля не такая дорогая ― сэкономим на баньку для Соньки, она уж больно баньку любит. Год, максимум два ― делов-то для умелых рук? Вот уже и план готов.

Лот номер три, «Никитка и табельное»: отец ритуально прикрывает рукой код сейфа и достает из него пистолет, деловито перещелкивая затвором, как бы проверяя, нет ли патрона. Сценарий:

Отец: Никитка, что это?

Никита: Пистолет Макарова.

Отец: Правильно, а это что?

Никита: Рожок.

Отец: Рожок у мороженного! Скажи, как правильно?

Никита: Магазин.

Отец: А это что?

(В первом случае ошибка предусмотрена сценарием, а здесь важно ответить правильно)

Никита: Спусковой крючок.

Отец (восхищенно): Мужик курок со спусковым крючком не спутает!

Зал аплодирует.

Стыдно признаться, но в детстве Никита любил третий лот. Он даже с нетерпением ждал этой части застолья. Все внимание было приковано к нему, отец его хвалил, и гости, почему-то особенно женщины, умильно смотрели на него и гладили по голове.

Со временем представление превратилось в позорную каторгу. Во-первых, Никита рос. Во-вторых, он стал замечать, что поведение отца всех больше смешит, чем восхищает, особенно, история про дом. Наверное потому, что отец говорит пьяным языком, глупо путая слова. В третьих, гости поменялись. Теперь за столом не было женщин, а со стола исчезли салаты и вино. И главная подстава: из сейфа больше не доставался пистолет, вместо него на тумбочке как бы случайно оказывался военный журнал, в который отец и тыкал своим пальцем: «А это что?»

Если бы Маугли родился не в Индии, а в России, наверное, все сложилось бы по-другому. Для начала ему бы пришлось убить Балу: всем известно, что бурый медведь-шатун ― опасный зверь, который сожрет ребенка не задумываясь. Зато Маугли обернулся бы в теплую шкуру и морозы ему были бы не страшны. Никакого Каа быть бы не могло ― ужи точно не спутники для молодого человека-волка, а гадюки и медянки хоть и могут за себя постоять, но бесполезные и глупые. Маугли, конечно, стал бы вожаком своей стаи на смену старому Акелле, как самый сильный и смелый. И ему нечего было бы делать в человеческой деревне. Ну разве бросил бы он свою лесную жизнь ради девчонки? Нет, ни за что. Он бы только дальше и дальше уходил в лес, ловко, как тень прыгал через буреломы и разил любую жертву с первого удара.

Никита ненавидел закономерности. В советских мультфильмах всегда побеждает дружба, пропускаешь занятия ― будут проблемы, если ты один ― тебя будут пытаться достать, не находишь себе друга в первую неделю ― будешь одиночкой, человек старится и болеет ― значит, скоро умрет, отец пьет ― будет скандал. Эти постоянные закономерности как будто заключали в себе весь мир, всё вокруг подчинялось этим законам. Жизнь казалась просто детским конструктором, где если на упаковке нарисована машинка, то кроме машинки ничего не соберешь. Каждый день ― как представление перед гостями. К концу второго класса Никита был уверен, что он понял жизнь до конца, и что она ему не нравится. Ах, да, еще одна закономерность ― стоит ему задуматься, как оказывается, что он должен что-то сделать или кого-то слушать. И, по правде, это раздражало больше всего. Никита чувствовал, что все окружающие ― учителя, родители, одноклассники ― только и следят, когда он уйдет в свои мысли, чтобы отвлекать его своими глупыми просьбами и требованиями. Наверное, он просто не нравился миру, так же как и мир ― ему, и он не не испытывал никакого чувства вины, когда на простую просьбу помыть посуду или раздражающую фразу «Ты что, до сих пор не…» отвечал неприкрытой грубостью. Получайте то, что заслужили. В этой стратегии было много плюсов ― во-первых, его реже трогали, а во-вторых она крайне раздражала отца. В дни, когда он был трезвым, его, видимо, жгло чувство вины перед сыном за недоотданное внимание. Проявлялось это в восторженных предложениях поехать на рыбалку или покататься на велосипеде. Никита не любил ни рыбалку, ни велосипед. ни отца, и сухо отказывался. Такая неблагодарность раз за разом вызывала обиду ― эта закономерность Никите нравилась. После этого всегда предпринималась попытка воспитания трудом ― ставились задачи подклеить обои или прибить не нужную никому полочку. Ответ вроде «тебе надо ― ты и прибей» выглядел не только дерзко, но и необоснованно, и начиналась буря. Такие отцовские дни заканчивались звонкой пощечиной по бледной никитиной щеке и истерикой матери, которая одновременно протестовала и против такого обращения с ребенком и против подобного тона разговора с отцом. Никита находил странное удовлетворение в таких скандалах.