Читать книгу Люблю – не люблю - Полина Ольденбург - Страница 1
ОглавлениеI
Лето. Сладко-голубой вечер. Тепло.
Я в маленьком черном платье. У меня красивые ноги в туфлях на высоченных каблуках. Черные волосы гладко стянуты заколкой «крокодилья пасть», а упругие кончики их торчат над макушкой, как корона.
Я себе нравлюсь. Хотя нос, пожалуй, длинноват, но если об этом не думать, то иногда кажется, что я просто-таки писаная красавица. Сантиметров на десять выше, килограмма на три стройнее, с грудью, размера на полтора больше. Ну и чуть остроумнее, эрудированнее и спортивнее меня реальной.
Это был один из вечеров, когда я была как раз такая.
Поднимаюсь по пыльной мраморной лестнице УНИКСа – университетского культурного центра – и с легким высокомерием, свойственным всем семнадцатилетним девушкам, окидываю взглядом мужчин, снующих во всех направлениях. Больше, чем силуэты, разглядеть сложно, потому что зрение подкачало (это генетическое), но ни очков, ни линз мой капризный организм не признает.
Так и приходится жить в своем мире «два на два», а дальше – разноцветные пятна лиц, фигур, переливы голосов и очертания города.
Неля. Дочка маминой подруги. Я знаю ее с детства. Всегда поражала меня своим спокойствием, послушанием (Нелю вечно приводили мне в пример как «золотого» ребенка). Но, наряду с гладкостью характера, Неле не чужды смелые поступки. Например, закончив в этом году математическую школу почти с отличием, она просто-напросто не пошла на вступительные экзамены на физмат, куда, совершенно естественно, ее семья планировала Нелю запихнуть. Вместо этого она ринулась на филологию, открыв в себе внезапную любовь к русскому языку и литературе… Такая она, Неля.
Вот Саша. Соседка Нели. Я ее вижу впервые. Интересно, сколько ей лет? Из разговора следует: столько же, сколько и мне. Но я почему-то кажусь себе ее провинившейся младшей сестрой. Это мое первое впечатление.
Начался концерт. Что-то о-о-очень самодеятельное и оттого – смешное.
Саша сидит справа от меня и комментирует происходящее на сцене. Говорит быстро и нервно. Я переспрашиваю. Когда доходит, понимаю, что всё – в точку. Начинаю заводиться – дурачиться, кривляться и смеяться тем сдавленным смехом, который подкатывает всегда в самый неподходящий момент. Например, во время диктанта по русскому языку.
Выходим друзьями. Жизнь легка. Еще светло. На Саше розовато-бежево-складчатое платье, очки и мелкие ржаные кудряшки. Она энергично и решительно предлагает пойти на Сковородку – место встреч казанской молодежи.
Сердце учащенно бьется в предвкушении новых знакомств. Летний вечер мягко обволакивает ароматами, и теплый ветер сгущается, когда я играю с ним и размахиваю руками, как ветряная мельница.
Круглая площадка с памятником Володеньки-студента посередине. На скамейках вокруг Сковородки кучкуется молодежь.
Мы садимся. Неля расчесывает волосы. Они у нее длинные, волнистые, темные. Я отмечаю про себя, что она чем-то похожа на японку. Восточный разрез глаз, прямой маленький нос и рот-бутон. Интересно, у нее есть мальчик? Она мало о себе рассказывает. Всегда доброжелательна, весела, но не открыта. Конечно, у такой симпатичной девочки должен кто-то быть. Хотя, может, она еще об учебе только и думает. Она же послушная…
Болтаем о разной ерунде. Мы с Сашкой радуемся, отыскав друг в друге схожие интересы и родственность душ.
Уже через минуту быстрым шагом к нам приблизился плотный парубок с крашенной в медный цвет головой, наглинкой в глазах и всепокоряющими ямочками на щеках. Он с восторженными криками пытается обнять Сашку. Сашка краснеет и теряется, но ей это, видимо, приятно. Оказывается, что парубка зовут МАМОНТ и знакомы они с Сашкой с прошлого лета, а Нелю он знает давно.
Мамонт церемонно просит представить его мне. Строит глазки, сыплет анекдотами, неправдоподобными историями о себе и вызывается по руке предсказать мне судьбу.
Неля иронично улыбается. Сашка вспоминает прошлогодние каникулы и расспрашивает Мамонта об общих знакомых.
Незаметно темнеет, и становится прохладно. Мы собираемся уйти. Мамонт на прощание задерживает мою руку в своей, крупной, чуть влажной, смотрит мне в глаза и произносит банальную фразу о том, что надеется увидеть меня вновь.
* * *
Дом моего детства. Просторная лестничная клетка, привычный запах побелки и хлорки. Ничего здесь не изменилось. Разве что подъезд теперь запирается на замок, а некоторые двери, ведущие в квартиры соседей, стали железными.
Поднимаюсь на второй этаж и звоню. Дин-дон, дин-дон! Я всегда любила этот звук, потому что чаще всего он означал, что ко мне пришла очередная орава моих друзей и уже через несколько секунд станет весело.
Открыла тетя. Для меня непривычно видеть ее в этом доме. Это дом бабушки с дедушкой, с которыми я провела большую часть детства. А тетя живет в Москве и теперь приехала в гости.
В квартире всё, как раньше: та же мебель, та же моя комнатка с теми же шторами и книгами за стеклом, та же кухня с приятными запахами, тот же блестящий паркет, на котором я когда-то варварски разъезжала на скейте. Все то же черное пианино с потертыми зубами. Только теперь, когда я приоткрываю крышку, оно грустно улыбается и вздыхает о том, что я так и не научилась играть «Лунную сонату»!
В гостиной тот же диван, на котором сидят мои игрушки – Гоблин, три медведя, собака Белянка, Тигр с выбитым глазом, Карлсон и бедняжка Шехерезада (именно ей я регулярно отрывала голову, обучая говорить). В спальне та же королевская кровать, тот же полированный шкаф, а за окнами – береза с северной стороны и рябина с южной…
На стенах – картины, написанные дедушкой. На одной – осенний лес, дорога, колея, полная стылой воды. На другой – свежесрезанные пионы, стоят себе в вазе, не вянут… Только вот дедушки больше нет, а в бабушкиной прическе прибавилось седины.
Я наконец-то дома. Мне уютно и спокойно. Я пью чай, рассказывая о прошедшем дне бабуле, тете с дядей и маме.
Потом, засыпая, вспоминаю Сковородку, Сашку, Нелю, Мамонта… Думаю о том, что мне легко и хорошо – впервые так хорошо за этот год. Думаю, что мне больше не нужен Алик, и ловлю себя на мысли, что о нем совсем не думаю вот уже недели две. Делаю простой вывод: «НЕ ЛЮБЛЮ» – и ставлю точку.
* * *
– Засоня! Тебя к телефону… – бабуля многозначительно улыбалась, когда вносила телефон ко мне в спальню.
Я еле-еле разлепила глаза… Ну, надо же было прервать мой сон на самом интересном месте!..
– Ухо-жёр звонит! – громко шепнула бабуля. – Пожиратель твоих ушей…
Я дождалась, пока дверь за ней закроется.
– Алё!
– Привет. Что так долго спишь? – как всегда, он начинал разговор нейтрально, впоследствии добавляя эмоций.
– Привет… А что не спать? Каникулы… Вернее, теперь уже вечные, наверное…
– Ты какая-то холодная в последнее время…
– Тебе кажется.
– Я же чувствую…
Я зевнула. Но тихо, чтобы на том конце провода не было слышно, а то скандала было бы не миновать.
– Что ты чувствуешь? – я попыталась пропитать голос участливостью. – Тебе не о чем беспокоиться. Скучаю. Тут ничего не происходит. Я ведь никого не знаю…
– Полина, объясни мне тогда, где ты была вчера вечером? Я звонил по российскому времени около одиннадцати, и мне сказали, что тебя нет…
«О Господи! Ну, просто Шерлок Холмс…»
– Я была с подругой детства у нее в гостях… Она живет далеко…
– Ты мне сразу скажешь, если у тебя кто-то появится?
– Да, Алик! Обещаю. Сию же секунду.
– Во-первых, перестань иронизировать, иначе я подумаю, что ты издеваешься… А, во-вторых, что значит «обещаю»? Ты что, уже запланировала, что у тебя кто-то появится?
«И не жалко же денег на такие междугородние, даже междустранные, переговоры!..»
– Нет.
– Что нет?
– Не запланировала. Ой, давай сменим тему… Как у тебя дела? Пишешь стихи?
– Пишу, – мрачный скупой голос продолжил. – А тебе это еще интересно?
Через полчаса тяжелого разговора мой юный организм окончательно проснулся, потягивался и извивался, придерживая трубку возле уха, а, самое главное, заметно проголодался…
– Ты меня любишь?
– Конечно.
– Правда?
– Конечно.
– Я позвоню завтра. Я люблю тебя, Полина.
– Целую. Пока…
Я вскочила и, как ошпаренная, понеслась на кухню, чтобы принять успокаивающее (тем более, что вкусная еда всегда меня успокаивает).
Солнце било в стекла и, наверняка, любовалось своим отражением. Знакомый пейзаж за окном – береза, река Казанка, небо, широко распахнутое над городом, – будоражил воображение. Хотелось быстрее выбраться из квартиры, пусть даже любимой с детства и такой просторной. Хотелось вырваться наружу, навстречу накатывающей молодости и любви…
– Алё?
– Привет! Уже полпервого, собираешься вылезать? Я предлагаю пойти прошвырнуться по городу, – затараторил Сашкин мальчишеский голос.
Я обрадовалась и назначила ей встречу.
В окна било солнце. На мебели серебрилась пыль. Я подошла к телевизору и написала на экране: «Всё О.К.».
Вошла бабушка и начала ворчать, чтобы я вместо этого лучше протерла все влажной тряпочкой – неряха! Казалось, ничто не может испортить мне настроение.
– Ладно, бабуля. Сделаю. Попозже. Лучше вечером. А, может, завтра?..
Натянула джинсы и черную футболку с надписью «The mind is а wonderful thing to waste!..», а внизу с картинками следовали пояснения – «beer», «smoke», «sex». Такая вот крутая маечка крутой девчонки.
Запах ультрафиолета мягко вплыл в нос после прохлады подъезда. Я прошлась по самому лучшему в мире двору, где мной излазаны все деревья, заборы, сараи и гаражи, где меня ругала сварливая соседка, где мы искали с Иркой клад, где мне никогда не давались игры в классики и в догонялки, зато безропотно подчинялся любой велосипед, где я встречалась со своим первым мальчиком. Точнее, с двумя сразу. Так уж у меня всегда было – не как у людей.
Но сейчас не было времени, да и желания долго ностальгировать. Меня ждала Сашка. Веселая, остроумная, отчаянная. Она отличный друг, единомышленник, даже, вернее сказать, сообщник.
* * *
Мы ходим на Сковородку каждый день. Там собирается неформальная молодежь, «протестующая против навязанных устоявшихся истин». А, скорее, просто валяющая дурака и только прикрывающаяся этим манифестом.
Недавно мы познакомились с забавной компанией. Всего за один день мы сблизились, будто знали друг друга по меньшей мере лет шесть-семь. Рыжеволосая худенькая девочка, твердящая всем о том, что надо одеваться в seсond-hand. Мелкий картавый мальчик и высокий кудрявый молчун, собирающийся поступать в Духовную семинарию.
Это служило темой для всевозможных шуток и подтрунивания над ним. Мол, посмотрите на этого «святого отца» – пьет, курит, матерится и ведет беспорядочную половую жизнь.
Мы сидим на траве – рядом со Сковородкой – играем на гитаре. Я пою. Меня слушают. Я чувствую некоторую власть над людьми, когда пою. Мне нравится, что они затихают. Думают о чем-то своем, внутреннем, им одним известном и, безусловно, добром… Я же пою добрые песни! Иногда веселые, чтобы не утонуть в меланхолии. Моему горлу приятно…
Идем в гости к Кудрявому. Живут они вдвоем с Картавым. Снимают комнату в огромной старинной и запущенной квартире, которая расположена совсем рядом с Ленинским университетом – на улице Кремлевской. У них бардак, но уютно. Пьем чай. Смеемся. Я думаю о том, что бы сказали родители, если бы узнали, где я нахожусь. Но они не знают – слава Богу! – и поэтому ничего не скажут.
Сашка рассказывает про Ухту и про Сыктывкарские фестивали. Она из Коми. Приезжает в Казань только на каникулы к бабушке, а теперь вот по окончании школы. Впрочем, как и я. Только я приезжаю из Праги и, когда рассказываю об этом, почему-то произвожу фурор и на меня смотрят как на инопланетянку.
На следующий день компания здоровается со мной и с Сашкой довольно прохладно. Мы понимаем, что на Сковородке это норма. У всех свои интересы, и никто ни к кому особенно не привязан.
Мы кочуем от кучки к кучке, но не расстраиваемся и в случае, когда никого подходящего для общения не находим. Мы где-то величина самодостаточная.
В разговорах сковородских толстым канатом проходила тема Мамонта-бабника и Мамонта-придурка. Все спрашивали, не соблазнил ли он меня уже, и увещевали, чтобы не поддавалась. Мол, девушки сначала на него вешаются, он всех бросает, жестокий, а они потом натурально вешаются. Еще выяснилось, что он МЕНТ, который прикидывается цивилом и следит за этим участком. Вот такой черно-белый пиар. Интрига!
* * *
Мамонт появлялся на Сковородке раз в два дня. Мы общались, он называл меня Принцессой, а себя Лордом Приграничья. Читал мне свои рассказы и сказки в стиле fantasy, что-то сильно толкинистское. На второй же день после нашего вечернего знакомства он вывалил на меня такое безумное количество информации, что удержать его в голове, конечно же, было трудно.
Он говорил, что он внук Мейерхольда и знаменитый по всей стране сыщик, что состоит в охране президента Татарстана и преступление, нашумевшее в Казани в 96-м году, было раскрыто им лично, что он пил с Шевчуком и Шахриным у него на кухне и что через месяц он издаст свой третий сольный альбом, а вообще-то он поэт, что он не человек, а ЛЮДЭН, что у него шестая группа крови и сердце расположено справа, а в мозгу встроен чип, и поэтому он не выносит жару, что, в конце концов, он безумно в меня влюблен и предлагает мне стать его женой! Уф-ф-ф!..
Нет, все-таки что-то в моей памяти осело из его монолога.
Мне было с ним весело. Более того – он жутко напоминал меня саму лет в четырнадцать-пятнадцать. Я тоже любила рассказывать о себе всевозможные байки и, что интересно, начинала в них верить. А потом уже и не могла вспомнить четко, что со мной на самом деле произошло, а что я выдумала. Вот такой иллюзорный мир. Чтобы скучно не было.
Помнится, я рассказывала всем дикую историю о том, как меня пырнули ножом под левое ребро. Со всеми подробностями! Ясно, что это было из-за ревности, иначе просто быть не могло! И я описывала, как почувствовала пронизывающий холод… как увидела торчащую из меня рукоять и мне было страшно, но не больно… как я упала в обморок и очнулась в больнице. Рана, дескать, болела только после, когда нож уже был вынут… А шрам не болел, нет, он только белел и напоминал о случившейся драме…
И никто из слушающих ни разу не упрекнул меня во лжи. Может, кто-то и предполагал, что это гон, но меня не выдал, за что ему и спасибо…
Была мысль еще вырезать лезвием задирающийся кверху, идущий прямо от шрама скорпионий хвост – смотрелось бы неплохо. Но мучить свой юный организм не хотелось, и я ограничилась байкой, приведенной выше. Ну, а истинную причину появления шрама я благоразумно скрывала – слишком уж она прозаическая!
А еще я любила гнать про горбинку на носу. Опять же с деталями, с ощущениями. Я рассказывала, как получила в нос здоровенным кулаком… История была похожа на предыдущую, но случилась со мной как бы в другое время и как бы в другом месте. Нос, конечно же, болел ужасно, а синяки под глазами длительное время приходилось скрывать темными очками.
Почему-то с самого раннего детства я любила приколы. Например, прийти в школу и целый день хромать и не рассказывать, в чем причина. Загадочность была моей целью!
Все окружение не сомневалось, что я веду интереснейшую, полную приключений и страстей жизнь за стенами школы.
Всем своим видом я показывала: вот так меня жизнь потрепала!
Сашке Мамонт нравится. Полагаю, что она никак не может забыть его теплое приветствие. Только мне кажется, она чуть-чуть напрягается из-за того, что он оказывает мне преувеличенные знаки внимания, и все время пытается меня убедить в том, что с его стороны это совершенно нормально – кадрить новую девушку. И это не потому, что я какая-то особенная. Я просто новая. Непробованная.
Меня все эти обстоятельства совсем не морочат. Не хочу ни о чем думать. Мне хорошо, и я не боюсь «соблазнителя рокового».
– Принцесса, ты одна из нас, и, наверняка, это знаешь…
– Я всегда предполагала свою непохожесть, но так, наверное, у всех…
– Нет, не у всех… Мы чуем друг друга на расстоянии. Мы – людэны. Ну, давай попробуем, я хочу проверить, определишь ты нашего брата или нет? Взгляни на этого чела, он тебе интересен? – Мамонт указал на высокого парня с ирокезом на голове, прячущего глаза и неразговорчивого.
– Да нет, – говорю. – Каждый чем-то интересен, но я бы не обратила на него внимания.
– Вот видишь. Он обычный. Он может себе ирокез забрить, стрелки на лице нарисовать, а все равно такой, как все. Правда, пацан неплохой. Его Ричард зовут.
Мамонт помахал Ричарду рукой. Тот подошел.
– Привет длинноносым…
– Ты кого имеешь в виду? – насторожилась я.
– Кто самый длинноносый на свете? Мамонт. А у мамонта что?
– Хобот. Эта песенка стара. Ты вот познакомься лучше с Ее Высочеством…
– А-а-а! Опять новая девушка? И когда только ты угомонишься?
«Как смешно! Меня уже принимают за его девушку. Наплевать! Не перед кем мне тут оправдываться».
Мамонт не стал отрицать.
– На концерт в Дербышки поедешь?
– Да все едут. Что дома торчать? Лучше уж там поторчать! – Ричард подмигнул мне, затянулся сигаретой и отошел к другой кучке людей.
– А теперь скажи мне, как тебе вон тот тип с растрепанной башкой?
Я посмотрела в том направлении, в каком указывал мамонтовский палец.
Худой дерганый паренек, всклокоченные волосы, большой смеющийся рот, волчий взгляд серых глаз. Кого-то он мне напомнил…
– Так это же… Подожди-подожди… Я, по-моему, с ним в один детский садик ходила. Его не Сергей зовут?
– Не знаю. Тут все его знают, как SORRY. Эй, Сорри!.. Кстати, он наш, – многозначительно добавил Мамонт.
Это, действительно, оказался Сережка. Моя детсадовская любовь. Позже мы даже в одну школу пошли, но общаться перестали (как это часто бывает в детстве). О нем ходили сплетни, что у него неадекватное поведение, что он псих… А потом до меня слух докатился, будто его из школы выгнали за то, что однокласснице своей циркуль в мягкое место воткнул. Да не обычный циркуль, а тот, каким на доске круги чертят. Такие страхи! Но я не решилась впоследствии задать Сорри вопрос, правда ли это.
* * *
Проходят дни. В беспечном миноре русского рока на зеленой лужайке, в возвращениях любимым двором в любимый дом на любимой улице любимого города.
Вчера моя бывшая одноклассница и подруга детства Юлька познакомила меня с двумя парнями из авиационного института. Юлька, видимо, хочет с кем-то из них роман закрутить, ну, а я просто по приколу с ними шаталась.
Вадим похож на слесаря. Вернее, когда я слышу слово СЛЕСАРЬ, мне представляется мужичонка, вроде Вадима. Темненький, лохматенький, небритенький, сутуленький, красноносенький, с удивленными глазами. Был бы, наверное, почти высокий, если бы не сутулился. Годов так двадцати пяти от роду. Молодой слесарек. Да простят меня все слесари мира!
Ураган. Это прозвище. Не знаю, почему. Так представился. Рыжеватый. Циник. Всё в жизни у него, по его же словам, отвратительно. Но над этим можно посмеяться, потому что ничего больше не остается! Урагана, на первый взгляд, можно, пожалуй, смазливым назвать, но при ближайшем рассмотрении он напоминает обезьяну. Красивую обезьяну.
Мы бродили до вечера, кокетничали и хохотали во все горло. Особенно легко я оттачивала свое остроумие на Вадиме, пользуясь мягкостью его характера, – ох и доставалось же красноносенькому! Вспоминаю теперь, и совесть мучает.
Вообще я просто в плену у больной совести. Я помню все свои проступки с раннего детства. Помню, как учила плавать кошку соседки, бросая ее в ведро с водой, как пыталась выпрямить лягушкам лапки, чтобы полюбоваться, какие они длинноногие, как вырезала бабочкам крылья, придавая им более красивую (по моему мнению) форму, как устраивала гладиаторские бои двух стрекоз, держа их за крылья друг против друга… Но это было в детстве. Ужас, да? Хороша девочка!
В школе же акцент в моем «творчестве» переместился в область клоунады. Подобно королевским шутам – недаром столько раз слушала отца в роли Риголетто! – я частенько издевалась над своими ровесниками. Передразнивала их и всячески упражнялась в остроумии, лишь бы заслужить одобрительный хохот одноклассников, знакомых – короче, публики. Бедные мои жертвы!
Долгими бессонными ночами теперь приходит ко мне СОВЕСТЬ в красной маске из латекса и стегает плетью до кровавых ссадин.
Правда, на сей раз за подтрунивание над Вадимом я быстро заплатила. Ураган решил меня наказать за друга.
Вечером Вадим пошел провожать Юлю, а Ураган – меня. По дороге мы вначале болтали о всякой ерунде. Казалось, ничто не предвещало неприятностей, как вдруг – мы были уже в нашем дворе – он резко дернул меня к себе и буквально набросился, припав потрескавшимися губами к моим, несчастным. Он сильно надавил мне на затылок рукой и засунул язык, пардон, прямо в гланды. Род столбняка поразил меня – я не могла пошевелиться, и эта минута показалась мне двадцатью годами колонии строгого режима. Я успела передумать обо всем: что надо это выдержать, т.к. сама доигралась, что надо бы сходить к зубному и не мешало бы – к гинекологу, что завтра об этом кошмаре надо рассказать Сашке (очень живо представилось, как она будет хихикать), что, может, у Вадима с Юлькой все хорошо и ради подруги один раз такое можно вынести, что я сразу почищу зубы и даже прополощу рот спиртом и еще о многом-многом…
К счастью, я догадалась посмотреть на часы через его плечо. И он отстранился – обиделся, что я в такой «романтический» момент отвлекаюсь на земные глупости. А мне хотелось и смеяться, и плакать. На секунду показалось, что свернута челюсть и я разучилась говорить. Не имея желания и возможности отвечать на его вопросы, когда мы увидимся и позвоню ли ему завтра, я понеслась к подъезду со скоростью, приближающейся к скорости света.
Придя домой, я громко объявила:
– Если мне будет звонить человек по имени Ураган, я уехала в Прагу. НАВСЕГДА.
Сашка еще долго забавлялась приключившейся со мной историей. Просила познакомить ее с этим У… УЖАСОМ, чтобы убедиться на собственном опыте, бывает ли все ТАК плохо, как я ей ЭТО описала. Мы трепались на сковородочной полянке в тот момент, когда к кучке сидевших рядом неформалов подошел ОН.
* * *
ОН. Человек из моих детских снов. Тот самый, что мчал на белом (или сером, или черном – неважно!) коне и приближал ко мне свое лицо. Волосы до плеч… темные… тонкий профиль… глубокие черные глаза… безумные… высокие восточные скулы, режущие пространство… улыбка, открывающая миру белые зубы и освещающая, как луна, это странно-красивое лицо… Именно странно-красивое. Про таких говорят – красив, как дьявол. С отрицательной окраской.
Кто он? Человек в черной майке с надписью «Гражданская Оборона», в черных джинсах, с фенькой на запястье… Он здоровается с некоторыми кучкующимися. Я слышу низкий металлический голос… Слышу рвущиеся слова… Он слегка заикается. Возникает невольная ассоциация с Оводом – героем наших бабушек. А у современников всплывает в памяти Эраст Фандорин… Короче, у каждого поколения – свой кумир с таинственным прошлым, обаятельно заикающийся.
Мы с Сашкой переглядываемся о-о-очень многозначительно. Окружающие называют его FLINT. Похож на рок-музыканта. Интересно, почему Флинт? Может, потому, что он, подобно предводителю пиратов Карибского моря, может выпить бутылку рома «на EX»? А ему бы пошел костюм корсара… А, может, он такой же беспощадный?..
«Глаза сверкали, как агаты… агаты…» – так, кажется, пел дядя Ренат Ибрагимов – сокурсник папы в консерватории.
Он на меня не смотрит. «Черт! – проносится в голове. – Почему я сегодня одета как попало? А – как попало? Вроде, как всегда, – джинсы и майка. Тут так все одеты. Что это я нервничаю?
Глупость какая-то! Сразу что ли, прямо с первого взгляда, и втрескалась? Да у меня так только в начальной школе было, и то – игра гормонов. Там было неважно в кого, просто организм просил. А это что? Да нет. Быть не может. Он, не исключено, какой-нибудь хам. А потом у такого-то, наверняка, и девушка есть. Или девушки».
Я встала и пошла навстречу приближающемуся к полянке Мамонту. Не то, чтобы я так обрадовалась, – мне просто захотелось пройти мимо Флинта и, тем самым, невольно обратить на себя его внимание, а заодно и рассмотреть получше.
Я прошла мимо него на расстоянии вытянутой руки, и на меня повеяло теплом. Он оказался не высоким. Но все равно почти на голову выше меня.
Я обнялась с Мамонтом и спросила, между прочим, кто такой Флинт. Мамонт без ревности и без задержки ответил, что, мол, это один из нас, людэнов, и то, что я обратила на него внимание, нисколько его, Мамонта, не смущает, потому что мы, людэны, друг к другу тянемся, и это лишний раз подтверждает, что я одна из них. Надо отдать Мамонту должное, он всегда возносил меня на пьедестал, когда с кем-либо знакомил. Здесь это оказалось особенно к месту.
Мы сидели вчетвером: я, Мамонт, Флинт и Сашка. Говорили о музыке, о Егоре Летове, об Ухте и о Праге, конечно. Я была на взводе и представления не имела о том, как себя вести. Все получалось как-то коряво. Каждый жест вдруг стал мной строго контролируем, и поэтому страшно неловок. Голос повысился и болтал исключительно глупости. Где мой юмор? Ирония где? В голову лезла назойливая мысль: ОН на меня не реагирует… Еще бы среагировал на какую-то идиотку!
* * *
Спустя некоторое время Мамонт сослался на дела и ушел, попросив Флинта проводить нас с Сашкой домой. Дело осложнялось тем, что жили мы с ней в разных районах… Но сложилось удачно – сначала пошли провожать Сашку. Она вдруг стала вся такая женственно-беззащитная… что было явным признаком заинтересованности молодым человеком. Она казалась чуть выше него, поэтому сняла туфли и всю дорогу до дома шла по теплому вечернему асфальту босиком.
Мы философствовали, рассуждали о дружбе, улыбались, но… не смеялись. Этот человек излучал, скорее, спокойную меланхолию, а смех его звучал как-то неестественно, будто он заставлял себя смеяться…
Я шла и думала, что, проводив Сашку, он пойдет провожать меня – мы будем долго идти одни… говорить… он будет рассказывать мне о себе…
Так и случилось.
– Ветер з-за душой, п-песня на снегу,
Никогда не стой.
Мертвой с-силой – дым, я хочу воды,
Пой.
Я сорвал петлю, на восьмом шагу
Гром.
Если не искал, то не найден ты,
Не поник лицом…
– Это твое?
– Д-да.
– Я тоже стихи пишу, но не такие интеллектуальные, и наизусть ничего не помню.
Его профиль плывет по городу мимо полуразвалившихся и только что отстроенных домов, мимо лип, роняющих на нас свои тени.
– А п-почему ты в Праге?
– Мой папа – оперный певец. Он подписал контракт с Пражской оперой. Мне тогда было тринадцать. С тех пор каждое лето езжу сюда, к бабушке.
