Реклама. ООО «ЛитРес», ИНН: 7719571260.
Казалось бы, сегодня общеизвестен и повсеместно не отрицаем тезис старика Канта о зависимости свойств представления о предмете от субъекта познания. Кант «вычислил» константу данной присущности, приписав ее свойственность атрибутики бытия, расставив все точки над всем и вся в области доступности критическому познанию.
Разумность нашего времени диктует нам постоянную необходимость отречения от всего над чем мы так властны, сладострастно властны. Ницше прежде всех почувствовал волю к разумности – отказаться от морали, чтобы жить ею. Самое сверхчеловечное, что позволительно человеку в прошлом, перешедшему через шаткий мост зацикленности ценностей. Суть перехода, суть ценности – не смотреть в пропасть под собой, не думать о потерях и вечно обеспечивать безопасность собственности, шаг за шагом преодолевая страх падения.
.....
Невольное сравнение выводит нас на достаточно удачную формулу познания. А именно, что есть критериобразующее начало в предметности суждения о чем-либо, в частности, – об игре? Не несу ли я, как завершенный субъект познания, с собой формы снятия противоречий, которые в области мысли лишь воспринимаются, как отражение реального, но на самом деле с течением времени утрачивают актуальность для познания: то, что обычно бывает свойственно философам – переоценка ценностей. Действительно, может ли игра существовать идеально, именно, как идея, как то, что не находит перехода в действительность, помимо реализации самое себя, при этом, качественность данной идеи не претерпевает изменения – то есть полностью идеальный субъект, на идеальность которого воплощение в действительность никоим образом не влияет. Представим себе, что в природе вымрут все уссурийские тигры, что от них остается в конечном счете? Именно идеальное бытие, память, образ, то, что было в свое время бытием в возможности, переходящем в действительное (чувственная перцепция, контакт с данным тигром), а теперь только бытие в возможности (бытие мысли, идеальное бытие) данного животного, которое может переходить в чувственную перцепцию только в части реализации восприятия самореализованного относительно самое себя бытия в возможности (кинофильмы, картины, рассказы об уссурийских тиграх и прочее). Таким образом, бытию уссурийских тигров как целостной парадигме бытия, при исчезновении самих тигров с лица земли, будет нанесен ущерб. И этот ущерб будет называться изъятием из парадигмы бытия актуально сущего, субстрата предмета, данного в рамках чувственной перцепции, при точной внечувственной идентификации предмета чувствования.
Возможна ли подобная ситуация для игры? Можно ли сказать, что игру можно лишить субстрата? Лишить бытия в действительности, воплощения? При всех формах высказывания мы не можем позволить себе такого допущения, по той простой причине, что ни с каких точек зрения данная ситуация невозможна. Даже если отказаться от всех форм игр как игр (заметим как множественность сопутствует понятию игры, порой это даже неотличимо). Мы приходим к тому, что игра всегда есть, она сопутствует способности бытия, способности быть. Это то, что невозможно свести к субстрату, к форме, что нельзя ограничить рамками, и формами, она есть, как заданная способность, но при этом вне определения и не связанная рамками настоящего. Игра есть, пока она есть, но когда ее нет, это не означает, что она отсутствует, как игра. Она есть, но только… не в рамках нашего «здесь и сейчас», и именно это и есть принцип удовольствия, именно это и есть сердцевина обидного «вы – вне игры», вне бытия, вне нашего круга, не с нами. И вообще, чем больше вы вне, тем меньше Вас.
.....