Петербургский панегирик ХVIII века

Оглавление

Риккардо Николози. Петербургский панегирик ХVIII века

Введение

1. Концепт «петербургская литература» в работах Н. П. Анциферова и В. Н. Топорова

2. Жанровое пространство панегирика

3. Петербургский панегирик

I. Хаос versus космос: мифопоэтика петербургского панегирика

1. Петербургская космогония

1.1. Хаос в космогонических мифах

1.2. Петербургский «Генезис»

1.3. Пустота – Пустыня – Пустошь

1.4. Ab urbe condita Петербург, Рим, Константинополь, Москва

2. Предвестие конца. Допотопный Петербург

2.1. Петербург как pars pro toto

2.2. Пространственно-временные структуры петербургского панегирика

2.3. Оппозиция prius – nunc в панегирике

2.4. Петровский панегирик

2.5. Классицистическая ода

2.6. Вторжение хаоса

II. Эксцентрический центр: самосознание культуры

1. Символика петербургской космогонии

1.1. Риторика нового

1.2. Сакрализация царя

1.3. Русское «Преображение»: «Три сени» Стефана Яворского

1.4. «Радикальная специфика» русской культуры

2. Культурная идентичность, открытие границ

2.1. Коды коллективной идентичности

3. Петровский Петербург

3.1. «Централизация» Петербурга

3.2. «Энтропизация» Москвы

3.3. Москва в Петербурге: узурпация идеологемы

3.4. Переосмысление границ

3.5. Эталонная реальность

4. Петербург в послепетровское время

4.1. Ресемиотизация Москвы

4.2. Московский текст русского панегирика

4.3. Север

5. Между раем и утопией

III. Petropolis sub specie topicae

1. Топологическое мышление

1.1. Исторический экскурс: античность, раннее новое время

1.2. Определение топики по Л. Борншойеру

2. Проблемы перевода

2.1. Первая риторизация Петербурга: «Три сени» Стефана Яворского (1708)

2.2. Эпидейктические городские топосы (Loci ab urbe)

2.3. Древнерусский городской панегирик

2.4. Laus urbium в восточнославянской культуре

2.5 «Слово в похвалу Санктпетербурга» Гавриила Бужинского (1717)

2.6. Ex loco circumstantiarum loci: торжественный Петербург

3. От городской топики к топике Петербурга

3.1. «Слово на освящение академии художеств» Ломоносова (1764)

3.2. Восприятие пространства и смена перспектив

4. Маньеристический панегирик: С. С. Бобров

4.1. Торжественный день столетия

4.2. Поэтика как Aemulatio

Заключение

Литература

Указатель имен

Отрывок из книги

По пути в Рим апостол Андрей остановился на месте, где впоследствии суждено было возникнуть Киеву. Здесь он водрузил крест и предрек основание города. Затем, по свидетельству «Повести временных лет»[2], он продолжил свой путь, чтобы прибыть на место будущего Новгорода, узнать славян и их обычаи. До начала XVIII в. оставался, однако, «скрытым» тот факт, что во время своих странствий по будущей Руси апостол Андрей сделал еще одну остановку, а именно в «Санктпетербургской земле». Здесь он опустил свой жезл, благословил эту землю и предсказал ее будущее величие. Об этом сообщает анонимная рукопись Петровской эпохи «О зачатии и здании царствующаго града Санктпетербурга»[3], в которой, среди прочего, рассказывается известный миф об основании города: будто бы в поисках места, пригодного для постройки нового города, Петр Великий выбрал остров Енисаари, так как в тот момент, когда он его осматривал, в небе показался орел. Два дня спустя, 16 мая 1703 г., по его повелению на острове был захоронен ковчег с мощами святого Андрея; на ковчеге была надпись: «По воплощении Иисус Христове 1703 маия 16 основан царствующий град Санктпетербург великим государем царем и великим князем Петром Алексиевичем, самодержцем Всероссийским» [Беспятых 1991: 258]. Так было положено основание новой царской резиденции и одновременно положено начало интертексту Петербурга.

Не столько несоответствие между мифическим повествованием и историческими фактами[4], сколько насыщенная интертекстуальность нарратива и ее воздействие на формирование культурной семантики города характеризуют легенду об основании города петровского времени. Если отсылка к древнерусскому преданию о странствованиях св. Андрея по Руси ставит Петербург у истоков русского православия[5], то знаменательное появление орла отсылает к легенде об основании Константинополя[6] (то есть к легенде об основании децентрированной столицы, в традиции которой воспринимается Петербург), а присвоение ему римской коннотации подкрепляется возведением храма в честь святых Петра и Павла. То обстоятельство, что мощи св. Андрея легли в основание города, ознаменовало также и тесное сплетение его (интер)текстуальной ткани.

.....

Риторико-текстуальная фактура петербургского панегирика является центральной темой третьей главы («Petropolis sub specie topicaе»): она анализируется с точки зрения топики. Под топикой здесь понимается кристаллизация не только устойчивых, повторяющихся литературно-письменных форм, но, прежде всего, определенных категорий концептуализации и осмысления города, рассматриваемых в связи с их заимствованием из чужой (неолатинской) риторической традиции. Здесь учитываются исследования последних лет в области топики, в частности рассуждения Л. Борншойера об энергии «общественного воображения» (gesellschaftliche Einbildungskraft) [Bornscheuer 1976] – вместе с работой о восточнославянской риторике Р. Лахманн [Lachmann 1994] они послужили нам теоретико-методическим основанием наших наблюдений. В главе анализируется межкультурное, западноевропейское измерение панегирического городского текста, возникновение которого понятно лишь в контексте эпидейктической laus urbium. Петербургская литература рассматривалась до сих пор в ее чисто русском измерении, как явление, пусть и в высшей степени интертекстуальное, но относящееся лишь к русской литературе. Там же описывается диахроническое развитие петербургской топики прославления и показаны отчасти значительные дифференции между различными фазами петербургского панегирика.

Наконец, в «Заключении» намечается эволюционная линия, связывающая петербургский панегирик с канонической петербургской литературой XIX в. В эпоху романтизма на смену эпидейктической городской литературе приходит петербургская поэзия, использующая элементы этой традиции и потому обозначаемая как «постпанегирическая». Панегирические топосы, мифологемы, идеологемы деконтекстуализируются и встраиваются в другой философский, историософский и литературный контекст, чтобы ответить на новые, актуальные вопросы о культурном значении Петербурга. Ярчайшим примером такой интертекстуальной отсылки к петербургскому панегирику является поэма Пушкина «Медный всадник».

.....