Читать книгу Нефтелиард - Роман Анатольевич Верховский - Страница 1

Моей семье

…И север с детства мой ночлег.

Борис Пастернак

В краткосрочной перспективе спрос на нефть малоэластичен. Это значит, что мировое потребление нефти не меняется, в то время как цена скачет каждый час. За месяц нефть может потерять 100% от своей стоимости. Или, наоборот, прибавить. Во многом описываемые в этой повести события произошли именно потому, что люди, оказавшиеся во власти хаотичных непрогнозируемых скачков цены, могли в одну секунду стать очень богатыми или, наоборот, очень бедными.

Вместо введения

Восточную Европу накрывал утомительный моросящий дождь, неделя шла через неделю, но дождь не прекращался. Кое-кто бродил по парку, с удовольствием отмечая, что сорок четвертое дерево посажено ближе к сорок третьему, чем к сорок пятому. Вот и все развлечение в душном пленочном дождевике. Парк пах поздней осенью, грустным сочетанием дождя, хвои и тем необъятным чувством, что принято называть тоской по дому – читай, столь непривычным отсутствием бытовой тревоги. Вместо нее на смену пришла тревога общая. Кое-кому оставалось только доходить до крошечного пруда и с витой скамьи наблюдать за жирными утками. Хотя почему кое-кому? Зачем нам эти ускользающие заигрывания с читательским вниманием, кое-кому – это, конечно, мне.

К концу прогулки полиэтиленовых призраков неизбежно сдувает к небольшому дворцу конца девятнадцатого века – курорту для нефтяников и видавших виды звезд эстрады, выброшенных на берег. Ныне дворец – лечебница с невероятно утомляющей коллекцией европейских дождей.

Ты всегда говорила мне, что время течет в обратную сторону. Что мы не заложники смерти, но глупцы – дети, завершающие свой путь в стране Хаоса, в месте столь не однозначном и одиозном, больше того, гротескном. Но здесь, вдали от дома, есть лишь память: твои черты лица подтерты ластиком, и все, что мне осталось, это карандашный набросок кудрей из-под шапки – тусклый ночной мираж в мерцании полицейских моргалок, то приближающихся, то удаляющихся. Учащенный пульс русской ночи.

Что ж, время действительно течет в обратную сторону, теперь мне видно. От события к событию, что созданы в моей маленькой вселенной, состоящей из алчности, манихейских персонажей и любви. Но сначала была Крис, потому что всегда, до приятной сладости, какой была ты, идет глубокая горечь, какой была она.

Май 2008 – 124,93 USD

Крис уже встречалась с парнем, но им всегда находилась замена. Это было в ее природе: она пользовалась правилами естественного отбора, то есть отбирала себе парней очень естественно и не принужденно. Полненький олух с женскими бедрами и огромным задом рассеянно бродил между рядами ноутбуков. Его маслянистый взгляд пролизывал сокровища. Он выбрал правильное направление от дорогих к дешевым ноутбукам: ближе к концу полки его интерес заметно угасал, а глаза начинали блуждать по ярким, но не дорогим товарам. Новые игровые мыши, чумовые наушники, мобильники первого, но не менее желанного поколения и сотни-сотни безделушек. Главное в своей жизни он уже упустил: мандариновую красавицу с телефоном в руке. Красавица по праву рождения – идеальная представительница вида, подвид «кудрявые». Пока два консультанта передавали зевки один другому и обратно, Крис накручивала один локон и бодро отстукивала ноготком по раскладушке. Я подошел к ней, указал на первый попавшийся ноутбук:

– Как тебе этот? Настоящая машина. На первое свидание разрешены подарки?

– А это свидание? – она подняла глаза и кокетливо заморгала. Рыба-карась-игра началась.

– Не похоже, правда? – я показал ей открытые ладони. Знак доверия.

– Больше похоже на покупку, – она повела в сторону плечом, оглянулась на своего пухловатого мальчика.

– Я не шопоголик.

– Вы консультант? – зубки заблестели в хищной улыбке.

– Ничего не понимаю в ноутбуках. Только в женщинах, – я попробовал взять ее за руку, она отвела ее назад.

– Значит вы не цените свои покупки, – парировала Крис, а затем спросила: – и что же вы понимаете в женщинах?

– Что время движется только в одном направлении и существует в прошлом лишь на остывающих местах прикосновений, – сказал бы я сквозь время.

Но вместо этого убрал рыжую тугую прядь, упавшую на ее глаза и едва прикоснулся к лицу. Ее спутник оглядывался, а значит, время поджимало. Пока она отвлеклась на прическу, выхватил из пальчиков телефон–раскладушку:

– Завтра. Позвоню в обед, – набрал свой номер и нажал зеленую, – завтра.

Она резким движением забрала телефон, отвернулась и ушла. Стоит ли говорить, что это был мой супермаркет, что выслеживание жертв на своей территории стало одним из моих хобби? Стоит ли напоминать себе, насколько порой неудачными и жалкими были эти попытки?

Весной 2008 года никто не думал о кризисе, даже слова такого не было в ходу. Это уже после все стали разносить его будто шелуху от семечек: оно обнаруживалось у каждого подъезда, под каждой лавкой. Но тогда он не то чтобы назревал, о нем просто ничего не было слышно. Большие города и корпорации жили своей жизнью, как и моя довольная успешная региональная сеть розничной торговли ноутбуками (а на ноутбуки в 2008 был настоящий бум). Успешный, но не слишком чистый бизнес был выставлен на торги – я продал бы «Мир ноутбуков» любому, кто захотел его купить. Другой капитал моего фонда «Инновации и Прогресс» (можно просто “Инцест”) размещался в скромной нефтедобывающей компании «Нефть Т», о которой я мог думать только после крепкого кофе и ударной дозы нафтизина.

У Кристины болела голова и болела довольно часто. Началось это сразу после переезда в съемную квартиру на Фрунзе 20. Студия со спрятанной внутри комнатой и кроватью два на три – господи, застилать ее было настоящим мучением и это мучение доставалось Крис, была бы нашим райским уголком, не будь я собой, а Кристина – Кристиной. Я хищно мутил воду в ее жизни, то всю неделю приходя под вечер и запираясь на теплом балконе, то заваливая ее подарками: безделушки, золотые сережки с необработанными алмазами, ежедневные ужины в ресторанах. Пока она не утомится, не устанет от меня, так чтобы полностью отлипнуть и продолжать гламурствовать по дорогим заведениям города. Тогда я позволял шалости и намеренные промахи, например, как когда она лежала рядом и перекладывала свои длинные ножки одна на другую, пока я разливался в коротких монологах:

– Ты знаешь, что японская хронология периода Дземон была построена на разновидностях керамики? В этом что-то есть. Пятнадцать тысяч лет назад они уже носили серьги. Вот, посмотри.

И я передавал черную продолговатую коробочку со старинным, изъетым патиной украшением так далеко стоявшим в иерархии украшений от “красивых”, что было даже странно как для двух одинаковых по сути, но разных по смыслу вещей может использоваться одно и тоже слово.

– У знакомого геолога выменял. Предположительно монгольское происхождение, но там сам черт разберет.

Она закрыла коробочку и небрежно сбросила за борт матраса. Ее короткий курносый нос отвернулся от меня. Для нас с Кристиной те смыслы, которые появляются у двух близкий людей, внезапно обернулись обратной уродливой стороной.

Уже через три минуты, натянув сапоги Крис стояла в коридоре, уперев в меня свой самый мрачный и давно отрепетированный взгляд.

– Что такое?

– Ни-че-го, – три слога, придуманные для истязания мужчин.

– Ты помнишь, что на этой неделе у НАС губернаторский прием? – спросил я, опираясь на стену.

Она так же переместила центр тяжести на одну ногу. На один очень длинный каблук и неуловимым ритмичным покачиванием бедра напружинивалась к мощнейшему осуждению. Я все это видел и предвидел, но, невзирая на опасность, продолжил:

– Ты не можешь ни заболеть, ни пожаловаться на головную боль, ни исчезнуть. А пока иди. Куда ты там собралась.

Она посмотрела тем своим взглядом, который я однажды увидел в ней, когда открывал банку оливок тупым ножом. Лезвие соскочило, и мой палец разрезало о рваный край крышки. Она посмотрела на банку, на кровь, а затем мне в глаза, и меня кольнуло презрение. Уголки ее полных губ невольно выгнулись вниз. Она резко отвернулась в окно, но было уже поздно. Такой же взгляд достался мне и теперь.

– Для кого был этот подарок, Марк?

Археологические реликвии в качестве подарка подходят только девушкам из прошлого.

Крис стала возвращаться поздно ночью, особенно по пятницам и субботам. Я спрашивал ее о том, как прошла ночь, но она лишь заворачивалась в свою слишком мягкую одеяльную роль домашней пленницы. И квартира на Фрунзе глумилась над нами безупречной, ничем не замаранной студией и ничем не замаранной спальней. А потом наступало очередное утро, где ни она, ни я не просыпались до конца после выматывающей холодной пустоты, что может возникнуть только в постели между двумя чужими друг другу людьми. Точка А удаляется от точки В со скоростью одна бесконечность в час.

Крис никогда не работала. В перспективе, которую она ясно видела, не было места для карьеры. Там вообще ни для чего не было места. Ее родители работали в Кемерове в шахтерской области, где зимой снег становился черным, а самые лучшие, может быть, единственные дороги в регионе никогда не переметало больше чем на час. Ее отец был начальником департамента и нес ответственность не только за дороги, но и за несколько подрядных фирм, в которых были доли его капитала. Мать Кристины была судьей и никогда не судила дочь строго. В гармоничном союзе появляются красивые дети – настоящие ангелы, такой и была Крис – дочь своих родителей, отличница и умница, староста с шестого по одиннадцатый класс. Когда на школьном балу ей вручали медаль, ее мать расплакалась. Затем они ехали по идеальным дорогам на губернаторский бал для золотых медалистов, и она сказала отцу, перегнувшись с заднего сидения мерседеса вперед:

– Только не проведи весь вечер с дядей Аманом, – так фамильярно она называла губернатора, – Иначе МОЕ достижение могут истолковать, как ТВОЕ достижение, папа.

Оставшись одна в студенческом Томске, в трех сотнях километров от родителей, тридцать первого августа она отправилась в ночной клуб и впервые в жизни прогуляла первое сентября. С этого момента и появилась Крис, которую я знаю, Кристина, вся жизнь которой шла к тому, чтобы она вернулась из клуба ночью под колесами.

В распахнутой настежь шубе она завалилась в кровать и долго крутилась вокруг меня, потом начала неслышно мурчать и тереться. Наигравшись, она уходила на кухню, а вернулась со стойким запахом крепкого алкоголя. В одном платье она улеглась и снова начала медленно ворочаться, гладить меня, отталкивать, притягивать, покусывать и лизать. Через какое-то время Крис наконец уснула.

Это был не первый раз. Но стоило мне заговорить, как ее лицо превращалось в гримасу несправедливо осужденного неизлечимого больного – светлого и грустного, которому очень плохо. В качестве колес, я не сомневался, она брала самые дорогие, и вряд ли у них присутствовал настолько значительный отходняк. Однако, моя Крис умирала и шепотом обещала – больше никогда.

– Завтра губернаторский прием, – сказал я над размазанным по кровати телом.

– Я поеду, мой сладкий. В самом лучшем виде.

Сказать, что эта встреча была просто важной частью моего плана, значит промолчать. От правильно проведенных 30 секунд диалога и самой красивой девушки в этом городе зависело будущее. Без этой встречи дальнейшего разговора бы просто не было. Следующей строчкой можно поставить:

Конец

ЗАО «Нефть Т» занимало 340 квадратных метров унижения. Опорами служили кабинет бухгалтерии, старшего геолога, мой кабинет и база снабжения, расположенная в ближайшем к добыче селе.

Когда-то давно, а по меркам залежей совсем недавно, проще было построить город рядом с большим месторождением и заселить его нефтяниками – так получился Нижневартовск, город рядом с Самотлором, уникальным месторождением в прямом смысле: уникальными называют те, что больше чем «крупные» по классификации. Такие месторождения в одном-единственном экземпляре способны тянуть экономику страны за лямки и вытаскивать из детского сада заигравшихся вождей десятки лет. Экспортная нефть была всегда, и не нужно придумывать, что в двухтысячные страна подсела на нефтяную иглу – она родилась от заядлого наркомана и с удовольствием продолжила его дело, когда Советы отбросили свои тощие лапки. К счастью для меня «Нефть Т» владела лицензией на разработку очень маленького месторождения – около сорока эксплуатационных скважин. Работники были местными, еще несколько десятков молодых специалистов отправлялись вахтами из города. Летом нанимались практиканты из университета, которые месяц красили все кусты и трубы чем попало (иногда собственными футболками), а сейчас хапали отрицательный опыт о том, как не нужно ремонтировать скважины. Много ли оно приносило денег? Очень немного, а когда скважины стояли на ремонте, то и вовсе уходило в минус.

Эксплуатационное бурение небольшого месторождения ведется кустовым методом. Если посмотреть со спутника, то это похоже на сильно облетевший одуванчик: в стороны расходятся дороги на семь скважин. Кто–то бурит и по восемь, но на мои шесть кустов хватило бы и этого, не будь половина дырок на капитальном ремонте. А это означает только одно. Смерть компании за долги. Мы не могли туда загнать даже промывочную бригаду – это всего 44 миллиона. Но без них ремонт не будет осуществлен. Подрядная организация по ремонту скважин обходилась нам куда в более круглую сумму, но и они стояли.

Это знал я, это знал и Глебович, владелец 80% компании и генеральный директор «Нефть Т»  – вот он сидит за столом в ожидании губернатора.

– Ну что, господа, мы так и будем всасывать? – спросил он своим густым пропитым голосом с хрипотцой сломанного контрабаса. От его храпа умерли динозавры. Один раз я его слышал, когда застал в кабинете спящим.

Слегка оттопыренная нижняя губа на требовательном лице встраивалась в административно-будничное пренебрежение и деловитость. Здоровый мужик со здоровыми мешками под глазами – его бы на картошку. Глебович звал своего пресс-секретаря и обсуждал с ним текущую встречу. Сухой мужчина кивал ему, затем уходил с телефоном между пальцев.

– А где губер-то? – а это Стелла. Его жена из ближнего зарубежья. Он так произносил Стелла, что мне каждый раз чудилось английское «стил элайв». Стелла реально была элайф. Потрясающая огненноволосая женщина, но…как и многие перелетные птицы с прямыми европейскими волосами.

– Это моя спутница – Кристина.

И Кристина подошла к столу и медленно, очень медленно, как самая страшная месть, положила руки на спинку стула.

– Привет, – медленно улыбнулась она. Ее скулы дрогнули. Локальный тремор челюсти.

– Присаживайся, – попросил я то ли ее, то ли привставшего Глебовича, то ли одновременно обоих

– Я пока постою, – промурлыкала Крис и плавно качнула бедром под музыку своей грации.

Глебович не мог отвести глаз. Стелла тоже подалась навстречу. Вот она, магия красивой девушки под экстази. Так даже лучше. Моя великолепная спутница с испугано-расслабленным лицом, а именно такое бывает от колес, смотрела по сторонам никого не видя. Изящный аксессуар, на который пялится весь зал. Я обнял ее за талию, и по черному платью спустил ладонь на круглую попу. Она отвела свою руку назад и медленно убрала мою в воздух:

– Не надо, – медленно играя скулами, произнесла она. Я слышал, как ее зубы трутся друг об друга в приступе накатывающего волнами удовольствия.

На небольшую сцену, за узенькую стойку вышел губернатор – маленький и круглый, из-за серебряных густых усов похожий на кота, объевшегося сметаны. Я с Кристиной по-прежнему оглушительно стоял у всех на виду.

Под речь губернатора время загустело, а креветки испортились. Кристина повернулась ко мне и показала язык. На красном от недавно выпитого вина кончике таяла маленькая таблетка с причудливым штампом и тоненькими алмазными искорками MDMA. Она засунула язык обратно и проглотила, а затем хищно улыбнулась:

– Час расплаты, – промурлыкала она.

И правда, у меня было не больше часа, прежде чем ее размажет вторая таблетка и она обмякнет полностью. Слава богу, после речи пресс-секретарь помахал рукой Глебовичу, и он грузно поднявшись, пошел вместе со Стеллой к небольшому банкетному столику, где остановился губернатор. Дав им немного оторваться, я подхватил Кристину за руку и последовал за ними.

– …и еще я изучаю философию, – развязный голос Стеллы дрогнул, когда мы подошли, она перескочила на свою любимую тему и теперь по очереди улыбалась всем находящимся в радиусе ее обаяния, – где это лучше всего делать, как не в России?!  Экзистенциальная страна.

Жена губернатора кругленькая и недалекая женщина обиженно улыбнулась:

– Почему же экзистенциальная?

– Потому что у вас на главной площади полвека лежит труп. И познаваемый «другой», который открывает в нас «бытие», это тоже полутруп, а значит и все русские тоже полутруп.

– Изящная трактовка Сартра, – Кристина закатила глаза так, чтобы все увидели ее белки, – до тошноты. Только что прочитали?

Разговор прервался. Все смотрели на нее. Я дал им насладиться зрелищем. Стелла повела плечом и отвернулась к окну. Жена губернатора взяла под руку своего избранника. Пора выпускать павлиньи перья, ну что же вы? Первым по статусу начал губернатор:

– Итак, Александр Феликсович, значит, продаете компанию. Антимонопольная служба к вам присмотрится, – он позволил себе смешок. Кристина ласково улыбнулась.

– Я бы хотел купить весь актив, – сказал я и подтолкнул Кристину вперед. Она сделала шаг навстречу мужчинам. Глебович перевел взгляд с нее, на меня, обратно на нее. Губернатор через силу повернулся от девушки ко мне.

– Марк Александрович, я полагаю, – он пожал мою руку.

– Все верно. Рад представить вам мою очаровательную спутницу и будущую жену Кристину.

По ней прошла волна эндорфинов, ее спина покрылись мурашками. Она томно оглядела мужчин и обняла меня.

– Продажа вашему партнеру будет справедливой, правда? – спросил губернатор, – скорее уже переводите этот актив в деньги, Александр Феликсович. Вы нужны в моей команде.

– Главное, не «Норд Империи», – сказал я.

– Нет, только не им, – покивал головой Глебович.

Конечно, именно им Глебович хотел продать «Нефть Т», вот только у губернатора – бывшего топа «ВостокГазпрома» – были свои счеты за Мыльджинское месторождение с «Норд Империей». Он их просто ненавидел.

– Продать «Норд Империю» было бы ошибкой, – еще раз подчеркнул я. Губернатор покивал:

– Вы так не поступите, – похлопал он Глебовича по плечу, – Составите нам кампанию за столиком? – спросил губернатор прежде всего Кристину и потом меня.

– Спасибо за приглашение, – ответил я и еще раз протянул руку губернатору, – нужно посетить маму Кристины, она в больнице. Ничего серьезного, но все-таки нужно.

Кристина издала слабый стон и смешок. Я кивнул Глебовичу, попрощался с дамами, и уже на ступеньках к гардеробу подхватил Кристину, ноги которой начали подкашиваться.

Кабинет Александра Вениаминовича Глебович расположился через дверь от моего, буквально через две секретарши и сказать о том, что пересадить мою Дашу на место его секретаря было целью, значит скромно промолчать. А впрочем, молчание длится довольно долгое время. Это молчание заместителей, соучредителей, партнеров – оно захватывает офисы с верхушки. Порочные желания негласны, но каждый, буквально каждый примеряет на себя кресло своего руководителя, место соучредителя с большей долей, генерального директора, место под солнцем. От Владивостока и до Калининграда. От Газпрома и до маленькой «Нефть Т».

Тот маленький звоночек, что прозвенел в моем кабинете, этот совершенно незначительный пустяк, простой штатный разговор с подрядчиком был призван стать Колоколом, который звонил по рыночной стоимости «Нефть Т» и, конечно, я взял трубку, чтобы ответить:

– Алло, это Марк Веденский.

В трубке привычное сиплое, с задержкой как у телеграфа, со съеденными словами:

– Мрчнко, чем обязн?

– Хочу рассказать тебе одну историю. Помнишь Калюжного? Ну начальник добычи в маленьком северном городке газпромовском.

– Ну, дальше что.

– Ушел с должности. Весь город пил неделю, радовался.

– Веденский, у нас с тобой колдоговор по понятиям, не жуй резинку.

– А никакого коллектива нет, Михалыч, есть ты и я, и есть объем работ, который ты как лицо, представляющее подрядчика, похерил к такой чертовой матери, что аж страшно становится. Жить не хочется. А я мог бы поехать на скважину и там со всем разобраться. Но мне все равно, даже, больше того, я тебя сейчас прошу – слышишь? – я тебя сейчас прошу не поторапливаться с ремонтом.

На другом конце мою просьбу встретили молчаливым непониманием.

– Объясню понятней. Не дай бог хоть один насос в этом месяце заработает, ты у меня ни одной скважины не защитишь, понял? – я помолчал и добавил, –  ты мне еще должен.

Михалыч повесил трубку. Я посмотрел в окно, попросил кофе и дальше смотрел, как оно остывает, а потом снова набрал Марченко. Он взял трубку.

– Михалыч, я что звонил. Калюжный-то с севера к нам приходит. В филиал «СКК» в Томске. Ты там своих предупреди.

Марченко снова повесил трубку.

Затем я набрал секретаршу:

– Сделай что-нибудь с кондиционером, свистит зараза.

– Хорошо, Марк Александрович, а вы сделайте что-нибудь со своим насморком, а то тоже подсвистываете.

– Ценю твои комментарии.

За скважины можно было не переживать. Ни одна из них не заработает, пока я методично, в течение полугода буду снимать как сливки цену с «Нефть Т». Слой за слоем, день за днем. В это время мой офшорный фонд пополнится чистыми деньгами от продажи сети «Мир ноутбуков».

Моя будущая супруга была права. Время течет в обратную сторону. Перед покупкой «Нефть Т» я ощущал это ясно, двигаясь из конца в начало. От следствия к причине. То, что сервисная компания «СКК» была под моим контролем, то, что именно их я выбрал подрядчиком по ремонту, то, что ремонт буксовал, обесценивая «Нефть Т», в этом всем была причина – начало моей карьеры и, конечно, Марченко.

Стрежевопль. Декабрь 2005 – 56,77 USD

500 миллиардов тонн нефти. Столько добывается в год в XXI веке. Сто лет назад весь объем добычи на планете едва ли составлял 20 миллионов тонн, на освещение домов и улиц этого было достаточно – чтобы было понятно, столько же сейчас добывается на территории одной области. Причем половину от этого качает «Томскнефть» – компания «Роснефти», в прошлом «Юкоса». Ремонтом скважин этого гиганта и занималась «СКК», помимо этого перебиваясь заказами и поменьше.

В сервисной компании работало не самое умное, не самое волевое, но прошедшее естественный отбор девяностых поколение, то есть те, кто выиграл в генетическую лотерею и закончил вузы именно в тот момент, когда отрасль начала расти. Инженерская стезя оказалась самым перспективным карьерным лифтом из той жопы, в которой оказались простые пацаны. Вновь образованная после развала и поделенная между компаниями нефтегазовая отрасль жадно набирала инженеров, и ими были молодые специалисты – сразу после университета, за год или два становившиеся начальниками своих отделов.

Голландская болезнь – определение, возникшее в эпоху Возрождения. Деньги из одной сферы производства вкладываются в нее же, чтобы получить еще больше денег. Кому-то силиконовая долина, а кому-то нефтегазовое болото.  Осознав этот простой факт, я окончил престижный технический институт и намеревался залезть в лифт, который доставит меня на крышу мира с припаркованным личным вертолетом.

Но на первом этаже карьерной лестницы замер скромный отдел капитального ремонта скважин в городе Стрежевой. Лучших на выпуске распределяли после университета по Северам страны. Выбора особо не было. Только горечь. Нет, не потому что это достойно сожаления, просто тогда весь кабинет сидел на дрянном растворимом нескафе и нафтизине.

В моем отделе трудилось пять человек – разноцветные рубашки заправлены в брюки, дешевые ремни, стрижки полубокс. Сплошь бестолочи. У каждого свой стол, придавленный бумагами, свисающими с другого стола, на который падают третьи, прижимаясь друг к другу большими коробками пятнадцатидюймовых мониторов, желтеющих от старости и никотина.

– А где еще три части? В скважине они.

– Ты на десять метров не накрылся? Мне сказали, на восемь метров, – одновременный гомон кабинета

Как хороший начальник я сидел вместе со своим отделом, ел вместе со своим отделом и ходил пить пиво вместе со своим отделом. Это позволяло сгладить все рабочие недоразумения, особенно большие проблемы. Есть особый вид тишины: когда приходит дневная сводка, которая пахнет жареным. Вот такую тишину я почувствовал прежде, чем мой компьютер загрузился и я отправил на принтер листы мелких таблиц. Все смотрели на меня и молчали. Плохой знак. Очень плохой. Я пролистывал сводку.

– Все видели? – обратился я. Лоботрясы согласно кивнули, – то все тупые, то ли лыжи.

– Отправим туда Абике, – и жестом показал, чтобы продолжили работать.

Мой зам хотел сказать что-то неодобрительное, но его перебил другой. Парень моего возраста, моей комплекции, но с мерзкими усами и не моего ранга встал из-за стола:

– У Абике маленький опыт полевого руководства. Он не справится там один.

– Зато он умнее вас вместе взятых. Да и не будет он один. Походу я поеду разбираться. Ладно, посмотрим. Я к Марченко, – перед походом следовало закапать постоянно заложенный нос. Отобьет запах перегара в его кабинете.

Все пьют. В девяти бригадах можно положиться на трех-четырех непьющих мастеров, но чем дальше заходила зима, тем больше бригады пили. И еще больше сходили с ума. И совершались собственные аварии, и даже гибли люди. Потому что пили.

Пили все, начиная с утра. Немного водочки для согрева. Потом еще немного, потом уже для того, чтобы не отпустило. С утра до ночи все бригадо-часы, которые стоят десятки миллионов рублей, работают бухие. Знаете, почему во время кризиса дешевеет водка? У меня на это свое мнение. Но больше всех пил начальник.

Марченко работал здесь вечно. Не удивлюсь, если в 1966 году он выгрузился с баржи на берег Оби вместе с первыми буровиками. Тогда не было ни города, ни промысла. И только из одной скважины Советско-Соснинского месторождения бил промышленный приток. Пласт В8 – первый дебит 500 тонн в сутки. Столько же Марченко выпивал до полудня. После обеда он уже не принимал никаких решений. Это все знали и ему не звонили. Но специалистом он был классным, читай старым и опытным. Ходят слухи, что он дружил с бандитами. Иногда к нему обращались и поэтому.

Его кабинет уже слегка качало. Ожидался вечерний шторм, к нему заранее шли вступлением желтый прокуренный потолок, пепельница в виде жестяного ведра у стола и легкий ветерок перегара.

Перед Михалычем стоял свежеявленый нефтяник, то ли практикант, то ли после выпуска загудевший на все лето и осень. Впрочем, вряд ли. Михалыч смотрел на него как на недоумка, но не до конца потерянного, а так. С перспективой.

– Как ты, – хрипло сказал он мне, – экстерном.

– Ну и давай его ко мне в отдел, Михалыч.

– Ага, щас.

В большой щетке усов скрывалась сигарета, мерцая словно маячок на борту далекого самолета в дыму никотиновых облаков.

– Вот что, Костя, иди напиши себе форму на спец одежду, потом выпиши два гидраяса на сорок седьмое. Сходи на базу и выбери два поприличней, скажи, что ты от меня. Мое имя на двери этого ебучего кабинета. Затем иди обратно и найди себе место. После выклянчи у компьютерщиков-распиздяев для меня новый компьютер. А ты возьмешь вот этот. Все запомнил? Иди. А ты что пришел?

– На Иглах видел, Михалыч?

– Видел.

– Что думаешь?

– А что тут думать? Ничего не думаю. Думать – твоя работа. Так вот иди и работай.

Хрен с ним поговоришь. Надо ловить трезвым.

Из-за логистической ошибки в Москве, наш отдел по ремонту должен был разобраться с аварией другого филиала компании, у которого тоже есть отдел по капитальному ремонту скважин. Этот отдел на ремонте аварии совершил собственную аварию и передал скважину нам. Со всеми вытекающими. Не в прямом смысле. Не дай бог в прямом. Во всем этом чувствовалось какое-то западло. Но главный инженер, по национальности и убеждениям – татарин, на вечерней планерке даже не заикнулся об этом.

Как говорили в те времена: «Здравствуй, жопа, новый год».

Маленький город и правда накрывала печаль новогоднего умиления. Кому-то уже дали тринадцатую зарплату, и теперь счастливые коробки плоских телевизоров уплывали в незаглушенные автомобили, и люди в дымке отработанного топлива смотрели с поволокой на огни супермаркетов (всего их пять).

Ботинки мяли скрипучий снег. Давно стемнело, и теперь только фонари да ближний свет припаркованных автомобилей выуживали из черной ночи северный городок, одиноко застрявший на левобережье Оби.

– Эй ты, я помню тебя! – из «девятки» цвета мокрый асфальт поднялся здоровенный такой пацан в спортивной шапке, – ты уволил меня!

Его немного покачивало, он старательно фокусировался на мне. Внутри машины кто-то пошутил и раздался смех. Не закрывая дверь, парень укрылся за ней, положил руки в черных перчатках сверху. Ну и что? Что дальше?

– Уволил осенью.

– Ага. За пьянство, – мои руки сжались в кулаки, и я пошел навстречу, встал между капотов машин, – А ты слышал, что у тех, кто зарабатывает, хрен стоит дольше? Это реальное исследование. А я тебя как тряпку выбросил по 81 статье.

Долго смотреть ему в глаза не пришлось. Он еще раз огрызнулся, сказал что мне «пиздец» и сел в тачку. Им меня не запугать. Никому из них.

Секционка торчала посреди города. Место, где на лестнице постоянно пахнет сыростью и чем-то таким кисло-сладким и вроде как вкусным, но именно от этого неприятным.

У секции на две комнаты один туалет и душевая. В комнатах маленькие умывальники у стола с плиткой. После коридорной общаги политеха с пятью десятками комнат на один туалет с тремя кабинками типа «очко» еще и без дверок –  это была роскошь. Настоящий японский сад, наполненный камнями, воплощающими комфорт. Проходя мимо террасы вахты можно не показывать пропуск и водить в свой гассё-дзукури сколько хочешь девчонок.

В моей комнате из интересного был только шкаф от прошлого жильца, который служил одновременно перегородкой для кухни. Девятнадцатый век, не меньше. Кто-то притащил его на север, в город, который младше него. Шкаф остался в комнате от прошлого жильца – потому что не пролазил в дверную коробку. Внутри лежала старая икона. Я не мог поставить ее, но и выкинуть тоже не мог. В красном уголке – в правом верхнем углу комнаты – остались дырки от шурупов для полочки, но ее сняли еще до меня.

Из кружки мягко поднимался аромат принцессы Гиты или какой-то там еще принцессы за десять рублей. Чая не хотелось. Принцесс тоже.

– Вот так Новый год, – сказал вслух и еще долго молчал на чай. 20 декабря неспешно заканчивалось.

Это жизнь обычного молодого специалиста на севере: не дать скважинам заглохнуть или случится авариям на ремонте аварий. А если те случаются, ликвидировать за счет заказчика, хитро манипулируя бригадо-часами. Все это время игра шла по-честному. И из этого ничего не выходило. Огромная белая пустота пространства на линии горизонта соединялась со временем. Вдалеке виднелось одинокое маленькое деревце – ель или пихта. С него начинался отсчет. Чуть левее чернела маленькая точка рыбака. Это сидел Михалыч на озере, обдуваемый всеми местными ветрами, а здесь на севере водятся только северные.

Я пошел от дороги по снегоходному следу и вскоре был уже рядом. Укутанный в спецуру и шапку ушанку он сидел на кыне – большом, с туристический рюкзак контейнере из жести (придумка местных народов для сбора ягод). Спина была закрыта снегоходом. Михалыч долго и хитро меня разглядывал, пережевывая сигарету. Вокруг него накопилась небольшая кучка коричневых заледеневших бычков.

Холод стоял страшный. Я бросил рюкзак на неглубокий снег и сел на него. Михалыч медленно в такт дергал маленькую, величиной с собственную ладонь удочку. Украшенная крошечными кристалликами льда леска с видимым, но неслышимым звоном неспешно падала вниз. Клева не было.

– Мне кажется, ты не инженер, – выплюнул бычок Михалыч, – Стараешься, но все равно как-то хуево.

– Не хотел быть экономистом, – махнул рукой я.

– И все-таки, что ты делаешь на севере? – не отставал Михалыч.

– Сколько мне ждать повышения?

– Всю жизнь, – Михалыч засмеялся, – там же татаре наверху. Они жадные и тупые, но больше жадные. Превентор есть на Мокром? – перевел тему.

– Есть.

Дул ветер, минус двадцать. Клева уже не будет – одиннадцать утра, но не стоит говорить о времени человеку, который ищет пустоту с помощью подледной рыбалки. Это внутренний дзен – замерзнуть так, чтобы перестать чувствовать холод. Ждать так, что время превращается в ровное и приятное движение вперед. В конце концов смириться с тем, что не клюет, для того чтобы поймать рыбу. Это северная философия. Как я мог объяснить Михалычу в двух словах, почему я здесь? Вместо этого я перешел к делу:

– Почему скважину отдали нашему филиалу? Сорок вторую на Иглах. То есть томский филиал накосячил, а теперь нам исправлять? Это не наше дело вообще. Так зачем?

– Чтобы, блядь, подставить, зачем же еще? Меня, тебя. Все объемы службы. Разберись с этим, уж будь добр. А то может быть ты не такой умный, как я себе представляю.

Большую часть проблем я мог решить по телефону, даже не смотря в сводку. Огромные базы инженерных данных без труда помещались в голове. Но я состоял в ПДК второго уровня. Это значит, что, несмотря на изобретение телефона, я выезжал сразу, как что-то случается, и отвечал за все своей карьерной жопой. Сидя посреди белого поля, под которым река, перед самым новым годом особенно не хотелось куда–либо ехать и отвечать.

– Может чаек попьем? – нос у меня совсем замерз.

             Все могло закончится очень быстро – карьера инженера, зашедшая в тупик, затерянный северный городок с населением, настолько угрюмым насколько черна местная нефть. Я ведь даже не был в Москве ни разу, ни то что заграницей. Деньги в СКК получились неплохие, инженер с моим рангом получал в десять раз больше, чем среднестатистическая семья в какой-нибудь Самаре. Но этого было мало, это совсем не походило на вершину жизненных перспектив.

Проходя в ванную, громко стукнул в дверь соседа по секции. Утренний туалет заканчивался бритьем и лосьоном. На выходе снова, но более настойчиво постучал в дверь соседа. Женский охрипший голос крикнул:

– Убирайся.

             У моего соседа все было намного проще. Чтобы лишится теплого места, а для него без сомнения лучшая работа на земле ему не нужно было отвечать за сотни миллионов рублей в технике, бригадо-часах, ремонте и добытой нефти. Ему достаточно было несколько раз проспать работу после пьяного угара. Уволят, не сможет устроиться ни в одну компанию, потому что служба безопасности. Тогда пойдет на младшие должности – помощником бурильщика, и хорошо, если так. Полжизни прогорбатится вахтами и, может быть, дослужится до своей нынешней должности. А может быть сопьется раньше. А все из-за девчонки, которая крикнула мне на обратном пути из туалета.

Не успел я собраться на работу, надеть отутюженные брюки, поверх подштаников, как позвонили. Комиссия собирается месторождении. Нужно было срочно выезжать. Сорок вторая скважина. Иглы. Собранная для таких случаев спортивная сумка через плечо лежала под кроватью. Началось.

Я вышел в коридор, примерился ногой к хлипкой деревянной двери соседа и, вложив всю свою злость, пнул в район замка. Дверь отлетела в одну сторону, замок в другую. Голая девчонка подлетела в кровати, ее большая грудь колыхнулась вверх, она опомнилась прикрыла ее одеялом, но потом, видимо решив быть еще наглее чем я, отбросила одеяло на спящего.

– Ты знаешь кто такой Володя? Володя – инженер. Так что буди своего дон-жуана, иначе его уволят.

Володя приподнялся на локте. В мутных глазах появились проблески сознания или это мое так отсвечивало:

– Володя, вставай, пожалуйста. Я на месторождение уезжаю, не смогу тебя на планерке прикрыть. Во-второй раз на этой неделе.              Уволят.

– Спасибо, дружище.

             Сосед еще пьяненький улыбнулся, показал одной рукой «окей», другой прикрыл грудь подружки.

Месторождение Иглы. Декабрь 2005 – 56,77 USD

«Нива Шевроле» корпоративного болотного цвета и пустынный вялотекущий зимний пейзаж за окном могут отбить любовь к дорожным приключениям если не навсегда, то надолго. Низкое солнце ушло за горизонт в четыре, и теперь коричневая точка перемещается вдоль белой прямой трассы в темноте. Рабочий пуховик скользит по обивке. Заглавные буквы компании отражаются в удлиненном зеркале заднего вида. Можно пялиться на пустынный пейзаж, можно сочинять музыку в голове. Прокисший запах внутри – смесь накопленного пота и усталости. Магнитола не работает и хорошо, что не работает.

Пробуренные и эксплуатируемые без аварий скважины – редкость, такого никогда не случается. Одна на миллион. Их называют всеми уменьшительно-ласкательными производными от слова «золото». Это единороги, выдумка, миф. Кто-то кому-то рассказывал, а потом друг знакомого подтвердил, что действительно такие существуют, и целых две, но конечно не здесь, а далеко в Красноярском крае.

Сорок вторая была не золотком. Сущий кошмар, настоящий монстр. Это был дьявол, выбравшийся из недр вместе с давлением на забое, чтобы всем, и, главное, мне, доставить послание из Ада за мою гордыню. Оставалось лишь прибыть на место и расписаться.

То и дело ослепляемый встречными боевыми машинами добычи, иногда целыми колоннами, я так и не поспал, наблюдая за снежным редколесьем и пустым переметенным болотом. Уже к ночи мы свернули на расчищенный профиль и углубились к месторождению с табличкой «Иглы» на повороте.

Я, наконец, выбрался из «Нивы», размял ноги. От вагона к вагону перекинуты провода, горит парочка фонарей. Вся спецтехника размещена в предназначенном для нее месте. Жутко гудит электростанция. На фоне чернеет разобранная фонтанная арматура и вышка. По отсутствию долбежки понятно, что стоим. Мы все стоим. Только деньги бегут. Потому что деньги – это время. А не наоборот.

Я сразу пошел в вагон к Абике. Как и любому казаху, голову ему сносило с одной рюмки, поэтому Абике не пил, чем и заслужил мое доверие.

Вагончик на колесах типа «Мастер» разделен на две части: жилой комплекс на четыре человека и кабинет. Сейчас его целиком занимал только худой казачонок: ни супервайзеров, ни членов комиссии (кроме меня собственной персоной).

Несмотря на позднее время, в жилом отсеке Абике не было, зато присутствовали все его признаки – натопленное как в вагоне просушки пространство, запах плова из банки, неубранная кровать.

Я сбросил верхнюю одежду на свободную койку и открыл следующую дверь – в кабинетную каморку. Казачонок сидел в свитере за столом, повернулся ко мне:

– Здравствуй, Марк Александрович. Думал вы через другую дверь войдете, – он показал на служебную.

– Здравствуй, Абике. А я не думал, что ты до сих пор работаешь.

Его желтоватая кожа в отсвете экселевской таблицы на выжженном экране приобретала мертвенно-бледный оттенок, живыми были только черные глаза под немытыми жирными черными волосами.

– Ну что?

– Ну все, – он мрачно покосился на монитор, видимо печатал сводку.

– Что-нибудь делал с давлением на забое?

– Я только утром приехал. Что тут сделаешь, – растеряно проговорил казах.

– Растет что ли?

Он согласно кивнул. Раскосые глаза еще больше разошлись в стороны. Он взял левой рукой один лист, а правой другой. Протянул мне оба, но мне даже смотреть не пришлось:

– Это ГНВП.

– Я тоже так думаю.

– Ты знаешь, что за такое отстраняют без права работы в отрасли?

Абике кивнул, заерзал на стуле, открыл таблицу, закрыл таблицу и снова уставился на меня. Тонкие худенькие пальцы перестукивали по мышке. Его карьера только началась. Я достал из кармана баллончик нафтизина и закапал нос.

– Будешь?

– Нет, спасибо. Меня уволят? – в торжественный момент Абике встал со стула.

Ростом он был с меня, но намного худее. От этого его голова казалась больше, чем есть. Телосложение «чупа-чупс». В балке повисла намеренная пауза, я облокотился на стену:

– Ты поэтому не спишь? Потому что сам все знаешь и ждешь меня? Ясно. Давай к делу. Это гидростатика, – немного пошмыгав большими ноздрями, я продолжил, – столб воды не держит давление, как мой нос – сопли. Короче, скважина не заглушена. Долго она не продержится. Может до нового года, а может и сутки не простоит. В семь утра подъем и за работу, иначе перейдет в режим открытого фонтанирования. Хлоп и горящий столб нефти, плюс двадцать погибших.

– Может, сейчас начнем?

– Они пьяные еще. Пусть проспятся. Мы встаем первыми и идем работать. Остальные подтянутся, глядя на нас.

Нет, еще молодой, совсем молодой, можно сказать юный, слишком юный, чтобы за все отвечать мастер и я, на два года его старше, а уже все понимаю. Абике не жил в общежитии. Рос в тепличных условиях, поступил по олимпиаде. Учился только на отлично. Сейчас пишет диссертацию. В университете он не отдавал стипендию таким как мои друзья, пацанам с северных районов. Больше того, он даже иногда решал варианты по вышке за деньги, которые ему даже платили. После первой женщины под пивом на мятой кровати в кромешной тьме, он окреп. Но пока еще недостаточно для севера. Год, другой и его зашлифует, оботрет ветрами в минус сорок Цельсия, как наждачной бумагой с особо крупным и весьма доебистым зерном.

Сейчас в сети полно этих роликов: хлещущие вверх на двадцать этажей фонтаны нефти, которая затем загорается в яркий факел и это вот оно. Оно самое. ГНВП или газонефтеводопроявление – настоящий убийца. Как по нотам из урока Креца, которого все на парах называли Крец–Крец–Соленый–Огурец, потому что постоянно приходил с похмелья. Он показывал потоку документальные ролики ликвидации аварий на месторождениях, уборки разливов нефти на сотни гектар и прочее, и прочее, лишь бы не читать лекции. Вы бы мной гордились, господин Крец, еще немного, и я бы стал видео на вашем уроке. В первую очередь о том, как загорается карьера. А если бы еще кто-нибудь погиб на ликвидации аварии, которая произошла на ремонте скважины другого филиала, то ролик стал бы хрестоматийным. И очередной бухой преподаватель крутил бы его перед едва протрезвевшими студентами с общежития на Пирогова 18.

Нет, я никогда не запивался. Единственное на что я подсел – это нафтизин и все его производные. Закапываться четыре раза в день, а то и пять –  это, конечно, приносило облегчение. Наверное, то же самое чувствуют курильщики, когда после стресса выкуривают сигарету. Только у них голова наполняется туманом, а у меня, наоборот, свежим воздухом, потому что, наконец, можно дышать.

После завтрака и пары капель вместо кофе служебный спутниковый телефон связал меня с конторой. Если в ответ на телефонный звонок произносишь свою фамилию вместо «Алло», то, скорее всего ты важный человек. Михалыч произносил половину своей фамилии утром и всего несколько ее букв уже после трех дня.

– Мрчнко.

– Веденский беспокоит.

В ответ затрещал мрачный хрип: мммрррхпппп.

– Гэ Эн Вэ Пэ, – по буквам.

– Ликвидируй, – ответил Марченко.

Я положил трубку и посмотрел на Абике:

– Пиздец нам будет, если что-нибудь пойдет не так.

– Обязательно пойдет, – кивнул казах.

Единственным правильным решением было установить превентор на устье скважины. На морозе минус тридцать, при мощном боковом ветре, когда замерзает даже время, вслед за нами мастер отправил рабочих к дыре. Потихоньку вставало солнце. Загрохотали машины, загудело сильней электричество.

Уже к обеду монтажная вышка на платформе плавно опускала огромную железяку к устью скважины. Моя новая и очень скользкая спецодежда промерзала насквозь. Я крикнул Абике, что пошел погреться в балок-сушилку (заодно и найти там старую спецуру). Он кивнул, потом пошел к мастеру, чтобы вместе следить за процессом, потом вмешался в толпу и что-то громко говорил, размахивая руками. Будущий классный специалист.

В вагон на больших вездеходных колесах вело четыре крутых ступени, насквозь обледеневших, я кое-как забрался, настежь открыл дверь, выпуская пар из помещенья. Изнутри меня накрыло не только теплом, но и матом. В полутемном помещении, среди испачканной развешанной спецуры меня ждал черт: огромный мужик сидел на полу в грязной термовке, но с чистой круглой мордой и дуло его ружья недвусмысленно смотрело мне в живот:

– Я знаю, кто ты такой. Иди, иди сюда. Вы меня все сейчас узнаете, – он тихо и ехидно бормотал себе под нос, как будто нашептывал, – по харям вас всех сейчас расставлю. Как Сталин, понял? – дальше пошло совсем невнятное бормотание.

– Тише, тише, мужик. Ты не видишь что ли, что я свой, – я медленно поднял руки и в этот же момент медленно опустил одну ногу обратно на ступеньку.

Мужик поднял двухствольное ружье, упер приклад в плечо, прищурил глаз, посмотрел на меня через мушку, затем отвел ствол немного в сторону и снова начал бормотать. Рядом стояла недопитая бутылка водки. На самом донышке ноль седьмой, но  ружье он держал уверено. Руки не дрожат. Выстрелит.

– Давай я тебе водки принесу? Будешь водку? Давай выпьем? – я пробовал спастись.

– Ты мне зубы не заговаривай. Я про тебя все знаю. Э, слышь! Ебать, бестолочь. Ты куда пошел? Иди сюда, блядь! – он снова навел на меня ружье и прищурился.

– Да, я бы пошел, но не тебе, – я сделал голос громче, – слышишь, не тебе мне указывать! Ты водку будешь или нет?

Я опустил вторую ногу на ступеньку. Уже можно рвануть в бок. Как же, блядь, холодно на улице. Начну застегиваться, пристрелит. Самая долгая минута в моей жизни началась и не думала заканчиваться.

– Ты что думаешь, я из этих что ли? – мужик снова завел свою песню, – да у меня дочка, понял? Я собаку из-за нее пристрелил, ты понял? Моя собака была и пизд.. – дальше череда неразборчивых матов.

             Выигранная секунда позволила оглядеться. Прыгать влево опасно, буду дольше на мушке, а справа железная дуга – единственные в мире пира не против смерти, а для. Если влево то, можно потом захлопнуть дверь, если он погонится будет немного времени. Дробь не пробьет дверь. Но если вправо, под перила и тут мое внимание привлек «станок» рядом с трубами.

Когда стоишь один на один со смертью и еще пытаешься выторговать себе жизнь, понимаешь, что больше нет такого человека, который отвечал бы за эту ситуацию, у которого было бы больше должностных полномочий и ответственности. Его нет, а ты есть. И это «один на один», эта ситуация с ружьем у мужика, который схватил белочку, в жизни она каждую секунду. Ответственных нет, рамок и ограничений тоже – смерть рядом. Как писал очень популярный в нулевые Кастанеда, она всегда за правым плечом.

– Ты же снабженец, да? – теперь я медленно развернуться боком, чтобы дробью не разнес всего меня, а хотя бы половину, – ты снабженец, отвечаешь за трубы? Вон там супервайзеры. Их я знаю. А тебя нет. Ты же просто водку приехал попить, да? И документы не сдал? Станок ты привез? Я же знаю, что ты. Ну давай рассказывай. Что там у тебя жена, дочь, собака?

Мужик убрал приклад с плеча. Кажется, мы начали понимать друг друга. Есть кое-что важнее жизни. Материальная ответственность ни миллионы рублей. Все данные хранятся у меня в голове на безразмерном жестком диске. Эти трубы по документам находились там, где и должны находиться и навалены в такую кучу, как положено, ровно с тем уровнем беспорядка какой следует соблюсти. А вот «станок» для промывки на базе «Урала» здесь быть не должен. Интересно получается. Есть о чем поговорить. И я бы продолжил, но увидел бегущего ко мне Абике и непроизвольно наступил на ступеньку ниже ему навстречу, там все-таки ГНВП, а у меня профессиональное.

Мужик мгновенно вскинул ружье и прицелился мне в голову. Я попытался прыгнуть вправо, но нелепо подскользнулся, ноги выскочили из-под меня и тут раздался выстрел и грохот в тысячу раз усиленный тесным узким и коридором сушилки. В лицо ударила металлическая стружка, горячая, как если бы каждую отдельную крошку долго держали на теплой плитке. Я схаватился за перилу и как бобслеист на старте выкинул себя со ступений.

То ли я ударился при падении, то ли он попал мне в бок, не знаю, ныло сильно, но в такие секунды незаметно. Я подлетел и захлопнул дверь. Второй выстрел пришелся в нее. Железо погнулось от кучной дроби.

– Тащи ключи, – заорал я Абике, – быстрее!

У меня на складе тысячи таких труб разного диаметра. Трубы на кусте все указаны в акте приема передачи. Все до одной. А вот станка – нет.

Стрежевопль. Декабрь 2005 – 56,77 USD

Работая простым помбуром, то есть с корочками, но без высшего образования, за год можно было заработать на первый взнос ипотеки или маленький седан среднего класса. Это если не пить. Совсем не возбраняется через своего друга-финансиста вкладывать все деньги в незаконные операции, и тогда заработанный нал подрастает. Но это если не тратить и опять же не пить. Но пьют все. Особенно под новый год. Аварии в нефтедобывающей промышленности случаются гораздо чаще, чем страшно подумать. Во многом в отрасли используется низкоквалифицированный труд. Замкнутые в балках мужики нередко становятся мишенью для своих вооруженных коллег. Раз в пять лет мокруха случается в каждой компании. Но в «СКК» все обошлось. Спасибо мне.

– Пожалуйста, – сказал Марченко и в общем-то невербально выказал все виды недовольства тем, что я пришел к нему в гараж, – и вот еще что. Поменьше закапывайся этой дрянью. У тебя сопля торчит.

Гараж стоял на последней линии города, за которой всё черная зимняя северная ночь. Сам Марченко, сидя на списанном советском кресле, загибал в тисках крючки. Один за другим. Рядом стояла полупустая бутылка водки и красная кружка нескафе. Едкий как химическая атака никотиновый дым сбивался в клубы под деревянным потолком.

Сначала мне хотелось узнать, кто же нас так подставил с сорок второй на Иглах. Больше всех про это мог знать именно Марченко. Несмотря поздний час, я знал, где застать его. Но чем больше я смотрел в его пьяное, простите, лицо, тем понятней мне становилась схема. И с сорок второй и со станком, которого быть не должно и с самим Марченко. Я против обыкновения присел на кривой, вытащенный из нашего офиса стул.

– Ну что? – спросил Михалыч, не отрывая глаз от компьютера и щурясь через очки.

– Качаем нефть, двигаем страну вперед, – отрапортовал я.

– Без шуток, – осек Марченко, – что делать думаешь?

– Собственная авария, что тут сделаешь. 42 спихнули нам, чтобы кого-то спихнуть здесь. Это ясно как день. Вот только кого. И у кого там друзья?

Я подписывал себе приговор. Тут не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться какую именно службу, рискуя своей старой пропитой и прокуренной карьерой, решил подставить Михалыч, чтобы защитить свою кормушку. Было ясно, что и неприятности с сорок второй для меня только начинались.

– Надо защищать объемы перед заказчиком.

– Пусть другой филиал и защищает, –  все еще разыгрывал дурочка я.

– Устраняли то мы. Полетишь завтра в Томск на педсовет. Как хочешь, а объемы защити. Иначе я уже сейчас вижу, как премия за этот, еще только наступивший год сгорает к ебням.

Я кивнул ему и тихо улыбнулся про себя. Нужно было кое с кем договориться встретится в Томске.

Предновогодний мороз крепчал. Свет от всего района, от каждой снежинки, с напряжением в минус тридцать съеживался в желтые фонари на изогнутых ножках, расставленных вдоль узких, в одну полосу дорог мимо длинных девятиэтажек.

Мне хватало уверенности в собственной правоте. Уже через двадцать минут я пришел домой и лег спать.

Утренняя планерка началась в семь. Даже 31 декабря не остановит нефтедобычу. Сорок вторая заглушена и медленно, но верно идет на поправку. Конечно, избавившись от ГНВП на одном кусту, тут же что-то начинается на другом. Трое мужчин в джинсах смотрели в распечатанные сводки.  Я нависнул над ежедневником в толстой искусственной коже с вытесанными тремя буквами все той же компании.

– ГНВП? – спрашивали большие начальники.

– ГНВП, – раз за разом повторял Марченко. Мое молчание золото.

После планерки, прежде чем пойти домой, я заглянул в пустой кабинет и уселся в кресло. Логистикой всегда занимался транспортный отдел. Долотами не занимался никто. А следовало бы на них обратить внимание прежде всего филиалу, который передал убитую скважину.

Телефон зам. директора по логистике Томского филиала был в списке контактов. Но ему я бы стал звонить в последнюю очередь. Если Марченко и осваивал Станок, то только через него. Документы по скважине и оборудованию теперь проходили за моей подписью. И мне следовало их подделать прямо сейчас – нужно вывести этот вездеходный Урал так, чтобы след навсегда потерялся и никакие блатные связи Марченко и даже бандиты, с которыми он по слухам имел дела, его никогда не нашли. Впереди маячили праздники. А значит у меня было окно в несколько дней – всегда можно списать на пьянство и разгильдяйство потерю оборудования. Особенно того, которого и быть не должно.

Я набрал директора нового Проектно-Инженерного института. Благо мы с Иваном несколько курсов храпели на задних рядах на экономике. Мне хотелось сказать ему, что после нескольких лет работы в управляющей должности каким-нибудь ведущим технологом купить себе поддержанный коттедж не получится. Денег на внедорожник хватит, но только русский. А русскими джипами не меряются, их медленно ненавидят. Так зачем вставать под дуло ружья, если оно того не стоит? Эта белая промерзлая земля, пусть и черная изнутри, тоже ничего не стоит. И каждый, кто сегодня выпил, находясь на вахте, каждый, кто выпил, когда отвечает за других, тоже ничего не стоит. Но водка – это операционная система нефтедобычи.

Закапав нос, набрал телефонный номер, но успел сказать только пару фраз:

– Веденский беспокоит. У меня есть для тебя подарок на новый год. Только действовать придется быстро.

– О, привет, Марк! Ты похоже дождался своего звездного часа, да? А я все ждал, когда же ты мне позвонишь. У меня как раз есть человек, которому это может быть интересно.

И тут же в мой кабинет без стука вошли полицейские в форме.

Иногда нос начинает болеть. В такие моменты хочется к доктору. Хочется, чтобы он вставил холодный инструмент с запахом медицинского никеля в ноздрю, нагнувшись, посвятил фонариком внутрь, до самого начала пещеры. Чтобы он видел, как по моему мозгу бегают нейроны, которые сообщают мне и теперь уже вам, что вокруг полицейский участок 2005 в канун нового года. Забудьте, отвернитесь. Перенеситесь на время в свежий утренний лес, до краев наполненный росой и влажными прикосновениями мягких еловых веток. Где под ногами разбросаны шишки, и белки, успевшие полинять только наполовину, долго смотрят, замерев, прежде чем сняться с места с одной-единственной скоростью. С такой скоростью я бы хотел бежать оттуда, где оказался.

– Ну? – спросил Саша мент.

– А что ну?

– Будешь писать заявление?

Достать из внутреннего кармана пиджака нафтизин, постучать бутылечком по столу. Я кивнул ему.

– Ну пиши тогда.

Саша мент встал со стола, поставил два давно ввалившихся стула с красной обивкой к стенке, под выцветший портрет Путина. Затем подошел, заглянул в протокол. В кабинете больше никого не было, пустые продавленные столы еще из другой страны, незатушенный запах сигарет и дешевых мужских духов, да не успевший начаться, но уже затухающий северный день за окном.

– Диктовать будешь?

– Хочешь, чтоб его закрыли?

– А что у нас за белочку закрывают?

– Сначала на экспертизу, конечно. С годик у врачей посидит. Потом условку получит. Или, если буйный, то пойдет. Куда денется. Есть и другой вариант. Можем поднажать на него. Он тебе тачку новую купит и сидеть не сядет.

– Нет, Саша. Он мне закрытый нужен. В меня стреляли. Два раза. Я чуть не обосрался.

– Тебе врагов тут мало? – он попробовал угрожающе нависнуть, – помнишь же историю с пятым микрорайоном. Тут этих нариков! Раз два и все. Вышел из подъезда и пошел сразу к господу. Ты в курсе вообще, что город в девяностые закрыть хотели? Самый высокий процент вич-инфицированных во всей стране. Ты куда думаешь, это все делось? Само рассосалось? Тут человека заказать стоит пару чеков белого. А ты гуляешь как бессмертный. Красиво, конечно. Я за тебя беспокоюсь, а не за него.

             Тачка – это здорово. Подняться над законом, спасти человеку жизнь. Вон у него семья, дочка, собака дохлая в конце концов или что там наплел в балке? Но как я уже сказал, он мне нужен был закрытый.

– Саша, меня столько раз убить грозились, что мне уже все равно. Где расписаться?

Саша мент обошел меня, сел на стол.

– Странный ты, Марк. Смотри не огреби от своей четкости. Ладно, что делать будешь? Новый год же, – он налил чай, забросил два пакетика принцесы нури, – я понимаю в тебя стреляли.

Я взял кружку, посмотрел на него. Что он мне прям в участке предложит пить?

– Пойду в общагу, может быть куплю мандаринов.

– Что ты за человек такой? – он взял ментовской бланк и написал на нем крупными буквами адрес, – это тебе вызов из милиции. Приходи, тебе нужно расслабиться. Потом куда-нибудь еще двинем ночью. Или нет, там как захочешь.

– Слушай, Саша, как думаешь, я много закапываюсь? На твой взгляд? Ты же меня почти не знаешь, значит, можешь сказать объективно, не боясь обидеть.

Если мы говорим про те созидательные силы, которые заставляют людей собираться вместе, открыто смотреть друг другу в глаза, знакомиться и смеяться, слушать и играть музыку, танцевать и влюбляться, если мы говорим именно об этих силах, то я вынужден признать, что в этом месте, именно здесь этих сил нет.

От большого количества людей в небольшой двушке становилось очень душно, открыли окно, и мороз мягко, осязаемо стелился по подоконнику, при этом ничуть не охлаждая квартиру. За окном дети взрывали петарды, и каждый взрыв влетал в открытое окно: вздрагивал только я и Саша Мент, из чего я заключил, что только он здесь полицейский, но стреляли и в него и в меня.

Мы ходили кругами по комнате, периодически виляя с кухни в зал, потом обратно, и было невыразимо скучно и грустно быть в ожидании нового года и сидеть рядом со столом – еще не полным ни людьми (куда уж больше), ни блюдами в комнате перед телевизором. Искусственная елка моргала в углу.

Я почти никого не знал, в то время как остальные были то ли с одного выпуска, то ли вообще местными и держались одной крепкой командой шуток для своих, совершенно тупых для меня и еще для парочки людей, которые рассосались по комнате и грустно поглядывали то на часы, то на телек.

За старый новый год! Ну какой новый? Ты же еще тост должен сказать. А давайте по кругу? Сам ты по кругу. За все уходящее, что осталось там, за этой вот хренотенью. Пусть больше…

Худая бледная девушка, сидевшая рядом, повернулась ко мне и холодно спросила:

– Чем вы занимаетесь?

Переживаю скуку.

– Нефтью. Главный технолог в сервисной компании. А вы?

– Древностью. Я занимаюсь разной древностью, – сказала она, глядя прямо перед собой в кусок обоев, и покивала сама себе, – очень разной древностью.

Я успел придумать жестокий ответ, пока она растягивала слова, но сказал:

– В этом мы похожи.

– Может быть, – она вновь кивнула. И, отвернувшись от стенки, так посмотрела мне в глаза, что я все понял. Ее карие, ближе к желтым тигриные с черными прожилками зрачки на секунду замерли, как будто бы она сказала взглядом, что хочет меня и теперь на секунду засомневалась, будто бы ей показалось, что она услышит отказ. Ее волосы были собраны. Отпусти она заколку, и комната утонет.

Бенгальский огонь разговора намок и не загорелся. Она отвернулась.  Мне нужно было увильнуть с этого праздника жизни, пока не запеклась курица, не упрятали селедку под яйцо.

– А кто пойдет гулять? –  поднялся и пошел быстрее к раздевалке, на всякий случай качнувшись в косяк, но мне ответил женский голос позади:

– Я.

Жесть.

Мы встали в тесный лифт девятиэтажки. Она достала из кармана ключ и им нажала на пожеванную кнопку первого этажа.

– Знаешь, – начала она, – я думала, что в 2005 будет такая система распознавания. Выходишь в коридор, а лифт уже приехал. Или подходишь к подъезду и дверь сама открывается и лифт вниз вызывает. А тут на кнопку – ключом.

– Тоже разновидность будущего. Только чуть мрачнее.

             Она была местной. Только они так делают. В девяностых тут и правда был ад: в кнопки лифтов вставляли иглы, зараженные ВИЧ. Одно нажатие на кнопку и ты едешь в самый низ, на социальное дно.

Дверь подъезда жалобно вскрикнула и захлопнулась. В пустом дворе вдоль укатанной и скользкой колеи стояли подснежники-автомобили. Светил один фонарь в полсилы. Ее каблучки поехали вперед. Я подхватил ладонь в замечательной белой варежке и пристроил практически себе под мышку – в самое безопасное место.

– Я не пойду кататься на горку и пить коньяк, – рапортовал в восемь слов.

– Без разницы.

– Вот как?

– Я просто сбегаю. У меня, – она крепко выдохнула ртом: – аллергия, – и показала свободной варежкой на свой тонкий и, как и все остальное бледный, в канапушках нос.

Я протянул ей нафтизин и коротко пояснил:

– Насморк. Пойдем в мою общагу. У меня есть очень старый шкаф, интересно, что ты о нем скажешь.

– Хорошо. Надеюсь, у тебя нет живности.

– У меня нет живности.

Она была ниже меня, но встав на каблуки, рост подравнялся. Я показал направление, и мы молча, пряча за шарфами носы, вышли из двора, во двор, минуя главный проспект города, но выйдя к самой большой и населенной праздником елке. Мороз спускался от красной звезды на макушке до минус тридцати пяти. Вскоре мы подошли к трехэтажному зданию общежития: желтый свет окон, как теплые домашние пирожки, встречал нас у протоптанной тропинки через два больших – справа и слева – сугроба, утрамбованные местной малышней до состояния горок.

Вахтерша подняла глаза от книги, но не сказала ни слова. Вертушки молча пролистнули нас в вакханалию новогоднего вечера. Общага стояла на ушах, на бровях, а все, что могло, было перевернуто с ног на голову. Мощная сенсорная атака захлестнула все: зрение, дух, воображение.

Девушка взяла мою ладонь и потянула вслед за шумной компанией из пяти человек, к кому-то в секцию. Я не отпустил ее ладонь, а только крепче сжал.

На нижнем ярусе, умножая энтропию, бегали, кричали, тянули дети, и этому броуновскому движению не было конца. На верхнем, выше пояса, мой тридцатипятилетний сосед танцевал с двумя девушками и нагло улыбался им обоим. На диване наперебой разговаривали мужчины с другого этажа. И двое молодых влюбленых на подоконнике так сладко друг на друга смотрели, что даже залитый шампанским и колой линолеум был менее липок. Парень, колдующий что-то на кухне, повернулся к моей спутнице:

– А какая трагедия привела вас сюда?

– Шкаф, – она почесала затылок и посмотрела на меня.

– Так бывает? – не отстал парень

– Да, и чем старее шкаф, тем чаще это случается, – девушка отвернулась ко мне и спрятала лицо возле моей шеи.

Тут же с ревом промчался в коридор ребенок, а за ним двое других. Манящим и совершено пьяным жестом сосед позвал меня к себе, но я отрицательно покачал головой. Возможно, один из убежавших сорванцов его, а может, даже оба.

– У тебя есть пиво? – спросила моя спутница, – весь день хочу пива, но кругом или коньяк или игристое, и неизвестно, что хуже.

– У меня в комнате, пойдем. Там и разденемся.

Мы покинули балаган и оказалась в прохладной, тихой, спокойной комнатке.

– В самом деле, шкаф. Я думала, что это уловка, – она смущенно улыбнулась, но смущением и не пахло. Она меня соблазняла?

– Если хочешь, это будет уловкой, – неловко продолжил.

– Я посмотрю, – она открыла шкаф, провела рукой по внутренней поверхности.

– Аккуратней, там вход…

Но я не успел закончить шутку про Нарнию.

– Вход к господу? – девушка указала на икону, – ты молишься в шкафу?

– Не могу выкинуть, не хватает духа и веры в свой атеизм.

– Я тебя понимаю, – она кивнула мне и достала икону на свет, – а что если я скажу, что могла бы познакомить тебя с тем, кто купит ее. И за большие деньги. Это шестнадцатый век, новгородская школа. В таком состоянии их не больше двух сотен. Я это точно знаю, но не спрашивай откуда.

– А шкаф?

– Подделка. Ну так что?

– Что?

– Икона.

– Я готов попрощаться с ней в любой момент.

– Тогда прилетай в губернию. Я там живу, – и, помолчав, добавила, – там, дома.

Она поставила икону обратно в шкаф. По пиву? Хорошо, по пиву. Ле пар Кензо. Ее духи, холодное пиво. Что-то еще, пока незнакомое мне. Она рассказала, что прилетела на новогодние праздники к отцу, но улетает уже завтра, у нее началась жуткая аллергия, поэтому она не встречает новый год с ним.

А затем произошло то, о чем мечтают все парни, не достигшие возраста двадцати пяти лет – она придвинулась ко мне поближе. Я обнял ее плечи и, так как терять мне было нечего, поцеловал ее холодные губы с оставшейся капелькой и вкусом пива. Она ответила и даже ловко сняла очки, но затем мы почти одновременно остановились и рассмеялись:

– Насморк, – сказал я.

– Аллергия, – ответила она, и мы шумно вздохнули ртом.

Она долго смотрела и, наконец, спросила:

– Что такое? Можешь нагрузить меня. Я терпеливый слушатель.

– Я в беде, – провел по ее нейлоновым колготкам ладонью.

– Расслабься, – сказала она, – мне нравятся парни в беде.

              Я рассказал ей про сорок вторую и про то, что в меня позавчера стреляли. И что я сначала заглушил скважину и только потом смог уехать оттуда. Я включил свой компьютер, но вместо того, чтобы открылся винамп – проигрыватель мп3, вылезли нефтяные котировки.

– Это что биржа? – она наклонилась, так чтобы я смог оценить ее замечательную круглую попку. Да. Она меня соблазняла. Сомнений нет.

– Нет, это нефтяные котировки.

– Ты их просто так, от нечего делать смотришь?

– У меня есть одна теория. Нефть очень точно реагирует на происходящее в мире. Когда все гладко – нефть растет. Когда цикл заканчивается, цену начинает трясти. Когда случится обвал, а он обязательно случится, нужно покупать свою маленькую нефтяную компанию.