Читать книгу Поэмы 21-го века - Роман Иванович Кирнасов - Страница 1

0.«Фантастика и философия XXΙ века»

0.2. Поэмы 21-го века.

0.2.1. «Рифмованный смысл».

Я – рифмованный смысл, я кумарю тебя,

Того, кто сейчас здесь читает меня.

Сказку я о себе начинает толкать,

Так как я хочу, чтоб меня ты мог знать.

Нет во мне пустоты, нет во мне чистоты,

Если я не вернусь – не вернёшься и ты.

Смысл в любви – это грусть, и она будет пусть,

Чтобы полный набор освещал в жизни путь.

Смысл в игре, лишь один – поучаствовать, блин.

Ведь играют в игру, – интерес, «угу-гу».

Поиграть – это суть, ну а проиграть – опыт,

Чтобы в следующий раз всё же выиграть, может.

В чём же смысл любви? Для чего это надо?

И какая за это будет людям награда?

Смысл в любви – то уловка и простая преграда,

Один уровень в классе, то есть просто – досада.

В чём же смысл пустоты? Не узнаешь и ты.

Смысла нет в пустоте, то есть, нету, меня.

Почему меня нет? Только, лишь, потому –

Исключенье из правил – пустота, угу-гу.

В чём смысл смысла, вы хотите узнать?

Хотя, вообще, мне, смыслу, – всё ж на это плевать.

Смысл смысла – квадрат, то есть смысл двойной,

Ну, а его смысл это куб – смысл тройной.

Смысл я вот такой, изменяюсь всегда,

Чтоб меня ты догнать не смогла никогда.

Ты понял, вроде смысл, и схватил ты меня,

Ну а я, прям как дым, – растворился слегка.

Смысл вам не догнать, вы поверьте, друзья,

Потому что, свободу, я очень, любя,

Вашим быть не хочу и не буду совсем,

Я останусь один, весь рифмованный всем.

Сухим я вышел из воды, сухим пойду теперь я дальше,

Сухим останусь навсегда, чтоб больше не видать мне фальши.

Два раза в воду не войдёшь, её два раза не полюбишь,

А если вступишь второй раз – её другой ты обнаружишь.

В чём смысл существования материй?

Лишь только в том – чтобы быть с душой.

В чём смысл их объединений?

Лишь только в том – чтобы быть собой.

Зачем вообще я нужен всем? Затем, что без меня совсем

Не существует ничего, кроме пустоты, и всё.

Я часть всего и каждого, главнейшая я часть.

И без меня пропавшего, придётся всем пропасть.

Но я не исчезну, хоть и захочу,

С единой Вселенной я не укачу,

С единой программы, ведь выход один,

Он лишь в пустоту, он не заменим.

А как вы поняли меня, там – то нет,

Поэтому я оставляю свой след.

Как мне без тебя – так тебе без меня, -

Совсем не получается быть никогда.

Я, рифмованный смысл, догоняю тебя,

Ну а ты аж совсем не гонись никогда.

Просто душу открой, и меня полюби,

Потому что тебя я уже заслужил.

Без тебя тяжело, без тебя не легко,

Без тебя мне любить больше не суждено,

Без тебя не могу, без тебя не хочу,

Потому что тебя до сих пор я люблю.

0.2.2. „Объявление” или „Поэма о Кваземорде”.

Жил-был Кваземорда, его так дразнили;

В него все плевали, когда проходили.

Бомжём он всю жизнь свою был без желанья,

Ведь он был урод, – своего пониманья.

Он с детства бродил по подвалам, вокзалам,

И все его, в общем, уж не замечали.

Питался отбросами, нюхал носки,

Ну а по ночам выл, как волк, от тоски.

Была и мечта у него золотая:

„Чтобы жена была очень крутая,

К тому же, чтоб мужа очень любила, -

Такого, как есть – урода, дебила”.

И вот, Кваземорда, копаясь в помойке

Нашёл замусоленную газетёнку.

Читать он умел, и даже писать,

Его научили, так, годиков в пять.

Увидел анкету он о знакомстве,

Заполнил её и выслал по почте.

Но вот, телефона галяк у кретина,

Ведь жил он уж хуже, чем в стойле скотина.

Поэтому адрес причала вписал,

Где, в общем, на пирсе, пристанище взял.

Там, прям, у воды, яхты стояли;

А чуть, там, по одаль, баки сверкали,

За баком с мусором была постройка,

Толи домина, толи обломка,

Может, то даже был древний сарай,

Потом стал парашей, и весь исхудал.

Ну, в общем, бомжара там «наш» проживал,

Он счастья не видел, а горе, лишь, знал.

Прошёл один день, за ним и неделя,

Потом прошёл месяц, затем – целых три.

И «гремлин» забыл про газету с обьявой,

А думал, лишь, только как стыбзить суши́.

Но тут в газетёнку пришло объявленье:

„Хочу, мол, создать, своё поколенье,

Детей очень много, ну, в общем, – семью,

Ну, а для начала, ищу, мол, жену –

Крутую блондинку на белом коне,

Ну, то есть – на «Мерсе» иль на «Шеврале»,

Богатую очень и очень блатную –

Красавицу, в общем, ищу, мол, а что;

Чтоб очень спокойная была, к тому же,

И чтоб подчинялась во всём только мужу,

Минет по утрам и кофе в постель,

И чтоб без проблем, ну, в общем, – совсем,

Ну, прям, как рабыня, чтоб просто была,

И чтобы любила очень меня.

А сам я – ушлёпок, к тому же – калека,

Моральный дебил и кретин с того века,

Лицо моё, прямо, как у Ганнибала,

Отвислая челюсть, опухло «моргало»,

Все зубы кривые, а нос, уж, прогнил,

Ну а на башке нет совсем волосин.

Прописка моя – там, в норе серой мыши,

А все документы, – меня, уж, не слышат,

Живу, мол, за пирсом, за мусорным баком,

Стою я у бака всегда в позе «раком»,

Мои конкуренты: большая собака

И маленький пёс с переломанной лапой.

В душе́ я – Философ, романтик, поэт,

Но мне, по натуре, – не мил белый свет”.

Жила и была на том берегу

Особа такая, что я «угу-гу»,

Не то, чтобы я, а даже ни кто,

До ней не доступится даже Кусто.

Имела и дом, и машину, и дачу,

К тому же, – весь город и фирму, в придачу;

К тому же красавицей чёткой была,

И даже, без всякой косметике, да́!

У ней было всё, чего пожелаешь,

Но этим её не удовлетворяешь,

Несчастлива бы́ла, как «наш» Кваземорда,

Не нравилась ей, ни чия, сука, морда,

Ведь, к морде всегда прилагалась душа,

Ну, в общем, искала она кореша,

Чтоб чист был душой и крепко любил,

Не деньги её, а её, из всех сил.

Не ладилось, в общем, у ней ни хрена́,

Она к психиатру, вдруг, как-то пошла.

Он был предком Фрейда и очень умён,

И за гипер-плату ей правду привёл:

„Ты, если хочешь найти человека,

Чтоб искренним был душою и телом,

И чтобы совсем не любил беспределить, -

Тогда, мол, ищи урода, калеку,

Ну, чтоб не похож был на человека.

А если, красивого, ты, вдруг, найдёшь, -

Тогда ты с ним лажу, большую, возьмёшь,

Он кинет на бабки, тебя отымеет,

Потом убьёт, что найти не сумеют.

Тебе выбирать, – это правда, ты знай,

И на мой совет совсем не забивай».

И вот, извлекая прикольную шнягу, –

Газету читая, красавица, вдруг,

Объяву «спалила», болел-то недуг.

Объяву она целиком прочитала,

И сразу надежда у ней замелькала,

О том, что будет у ней муж и друг,

Душою своею излечит недуг.

В раздумьях она побыла две недели,

О том, как с таким кувыркаться в постели,

Но вспомнив врача смысловатый совет,

В мыслях, согласилась сделать минет.

Поехала в тачке – на пирс прикатила,

И стала искать бомжару кретина.

Ну а Кваземорда стоял в позе «раком»,

А рядом гавкали ротом собаки,

Весна в это время уже наступала,

Своей природой всем что-то чесала,

И «наша» красавица очень хотела,

Текла каждый день от желаний и тлела.

И вот белый «Мэрс» прям к бакам подъехал

И чуть пса больного не переехал.

Окошечко, вдруг, потихоньку открылось,

И белое личико в миг появилось.

И тут наш бедняга, моральный калека,

Слегка повернулся, смотря в человека.

– Вы – бомж Кваземорда? – Спросила принцесса.

И ей захотелось блевать без абсцесса.

– Ну, да. Чего надо? – Промолвил бомжара. –

И кто Вам сказал моё имя? Задаром?

– Я Вашу объяву здесь прочитала,

Иль Вы не писали? – Принцесса сказала.

И тут Кваземорда разинул свой рот,

Миго́́́м позабыл то, что он был урод.

Красавица «наша» блевать то хотела,

Но ради мечты, сдержалась – сумела.

Сказала бомжаре: «Садись-ка ты в тачку,

Но только, смотри, её не запачкай».

Его она шоку этим подвергла

И он удивился и застыл прям на зе́мле.

Води́ла тут вышел, открыл дверцу тачки,

В перчатках засунул бомжа, всё запачкав,

Потом сел в авто, на газ надавил и умчал далеко.

Он ехал сквозь мост, через реку, назад.

Ну а у бомжа сверкали глаза.

И чтобы из шока вышел бедняга, -

Достала красавица сразу две фляги,

Ну в общем, – коньяк ему протянула,

Он выдул их махом. Не приятным подуло.

Она привезла его сразу в баню,

Его там отпарили свеженьким паром,

Массаж трёх часовый, помыли, побрили,

Почистили зубы и ногти спилили;

Потом, сразу в клинику, быстрый хирург

Провёл операцию и отвёл дух.

Его приодели, речь восстановили,

Ну, в общем – совсем его изменили.

Она забрала его прямиком,

К себе привезла, завела к себе в дом.

И сразу она себя предложила,

Чтоб попросту время …, и так долго «ныла»…

И тут, Кваземорда, увидев "звезду",

Прилип очень быстро лицом, «угу-гу».

Лизать он ей начал, не переставая,

Что аж поломался конкретно диван.

Затем на инстинктах, засунул ей «уй»

И трахал весь год «наш» «больной» обалдуй.

Она всё текла и не уставала,

Ну, а по утрам постоянно сосала.

Режим был отличный, совсем для обоих,

"Любил" он её с голодухи своей.

Весь год он её не оставил в покое,

Совсем не на миг, он был счастлив вполне

И лишь в перерывах ел он мясо,

Она в это время ела с ним,

Ещё, в перерывах, любились в бассейне,

Купаясь и моясь вдвоём каждый миг.

И вот, через год страсть большая проходит,

Но «наш» Кваземорда с жены то не сходит,

"Любит" её днём, вечерком, по утрам,

Когда она спит – "любит" он по ночам.

А «наша» принцесса про всё позабыла

И им наслаждала все дыры свои.

И так продолжалось всё время – до смерти,

И мы здесь не брешем, вы нам поверьте.

Друг друга они всей душой полюбили,

К тому же на тело своё не забили,

Удовлетворялись, – детей наплодили,

Оставшую жизнь на халяву прожили,

Совсем не страдали, совсем не тупили,

Ни чего не курили и больше не пили;

Безумием больше они не страдали

И страстью не сильной, но всё же пылали,

Ну, в общем, – с умом друг друга любили,

Не спорили вовсе, совсем не тупили.

Бабло, кстати, вовсе, совсем не исчезло,

Проценты большие у ней были четно,

Поэтому, в общем, – она заслужила

Такого голодного, в сексе, кретина,

И он тоже, в общем, – её заслужил,

Что чист был душою, ерунду не мутил.

Вот так вот случилось, и это бывает,

Лишь, с теми, кто многое очень знает, -

О том, что – чем больше у «нас» недостатков –

Тем больше достоинств, и это так гладко.

И если хотите найти половину –

Объяву пишите в газету отныне.

Но только совет мы вам свой предлагаем,

И смысл его мы замечаем, –

Пишите своё резюме вы не клёво,

Верней, – о себе вы пишите не клёво,

Все качества, полностью приуменьшайте,

И требуйте больше, чем даже желаете;

А это вам нужно, лишь, для того –

Чтоб полный верняк ощутить на все сто,

И чтоб понапрасну вас не цепляли,

Вопросами глупыми не донимали,

А в будущем – чтобы не упрекали

Не требовали и чтоб не гнали.

Верняк это круто, верняк это классно,

Хоть даже в начале не очень прекрасно,

Хоть даже в начале не много обидно,

И как-то всё смутно и вроде не видно,

Зато, чуть попозже, эффект весь пойдёт,

И «ваша» "звезда" вас уж не задолблёт,

И не надоест, не будет противно,

Когда тридцать лет проживёте с ней стильно,

И муж «ваш» не будет злой никогда,

Если "звезда" будет готова всегда,

Если "звезду" никогда не зажмёте.

И если всегда по утрам «Вы» сосёте,

То значит – Вы счастливо с ним проживёте.

Вы не пугайтесь и не стесняйтесь,

Не жадничайте и не тикайте…

0.2.3. «Пролактин».

«При половом акте после оргазма выделяется вчетверо больше гормона пролактина, обеспечивающего прилив удовольствия, по сравнению с оргазмом при мастурбации». Доказанный факт.

Глава Ι «Пролактин».

Летел самолёт над тайгой, – над Россией,

И до конца не смог путь осилить:

Какая-то схема закоротила

И быстро то пламя, своё возбудила.

Он, вдруг загорелся, пилоты поня́ли,

Что сталось, вдруг то, что не ожидали.

Они пассажирам парашюты вручили

И прыгать немедля, всем поручили.

Там было людей, где-то – тридцать, примерно,

А может быть, больше, скорее, наверно.

Пять было детей, семи лет, где-то вроде,

И с ними вожатая, они были в походе;

Мужик был – философ, и девушка тоже,

Она ниже ростом и вроде моложе.

Других было разных, но смысла в том нет,

Ведь они не успели спрыгнуть, – их нет.

Вожатая, девочек двух подхватила

И в парашют к себе зацепила,

Ещё двух девчонок философу дали

И быстро, спеша, ничего не сказали;

А пятую девочку, – вручила девчонке

И прыгать собралась, молча́ очень звонко.

Философ, вдруг, крикнул чесно́му народу:

«Встретимся возле сего самолёта».

Поспешно все прыгнули в миг друг за другом,

А все остальные – взорвались с испугом.

И самолёт, от взрыва лихого,

Напополам раскололся, в итоге.

Кабина его сама полетела –

Была без хвоста, и она не горела.

А хвост, – ещё раз вспыхнул в полёте, –

И нет, теперь, уже самолёта.

А те, кто спаслись, – в небе парили –

Свой страх высоты они победили,

Кольцо смыканули, ещё пропарили, –

И на земле себя ощутили.

Они первый раз парашют раскрывали

И как с ним лететь – не понимали,

Поэтому в разных местах оказались,

Пошли все туда, где части остались.

Философ шёл, смело, общаясь с детями,

Не верил ушам, когда слушал их сам он, –

Они, по общенью, не были детями,

Об этом они знали и сами.

Детями – индиго они оказались

И на всё, что слышали – не удивлялись,

А сами в ответ добавляли до темы,

Вот это везло в общении, с делом.

Они целый день шли до места взрыва,

И вот, наконец-то открылся пред ними:

Кусок самолёта, уже догорал…

– А где же кабина? Ни кто не видал?

– Кабина упала правее хвоста. –

Сказала Катюша и сразу пошла.

– Давайте мы всех подождём у огня. –

Сказала Анюта, глядя в далека.

Вокруг были ели, другие деревья,

Чуть дальше – поля расстилались «безмерно».

А от самолёта осталось железо,

Горело слегка и дымилось оно.

Надежда была, лишь, на кабину, –

На то, что в кабине осталось чего.

Была то весна, но моро́зно, однако, –

Почти крайний север, вокруг было мряко.

Снежок кое-где, виднелась река,

Вот только, река была далека.

Девчонки стояли возле тепла,

А философ, взяв палку, накалив до огня,

Разводил, полукругом, много костров,

Собрав перед этим достаточно дров.

Костры от волков, кабанов и медведей

И чтобы увидели огонь из-за елей

Другие, которые тоже спаслись,

И чтоб не петляли и быстрей прибрелись.

И вот, зашуршало поодаль, вдруг что-то,

Философ сразу увидел кого-то,

Поднёс оп на палке огонь для проверки,

В ответ он услышал слова очень мелко:

– Привет, это мы. – Поднимались девчонки.

Они снизу шли и дошли уже звонко.

Увидев подружку? Людмилу, девчонки,

Кинулись навстречу, помогать ей, но с толком.

Философ помог той, что была постарше,

Забраться на гору, её звали Наташей.

Они на бревне все сидели, общаясь

И ждали ещё троих, а те приближались.

А сзади бревна догорел уже хвост,

Ну, а впереди – костры полукругом,

Костры то пылали, ведь им помогали, –

Все вместе сухого хвороста собирали.

И вот, уже ночью пришли остальные,

Уставшие очень девчонки, и с ними

Вожатая Таня, годов тридцати,

Сказала: «Спасибо», и сразу – на «ты».

Они положили ещё бревна три,

Парашюты простелили, и спать полегли.

Дежурили ночью по очереди́,

На случай пришествия дикой фауны́.

Быть может поодаль ходили волки,

Но близко к огню они не подошли.

Под утро все вместе пошли в направлении

Искать ту кабину, и не было лени,

Уже есть хотелось, тепла и уюта,

Но этого вовсе не было тута.

Шли целый день по лесу, блуждая

И всё ту кабину, с надеждой иская.

Философ сказал: «Я полезу повыше

И с дерева может, кабину увижу»…

Но тут его хором девчонки прервали

И сами полезть они пожелали.

Ольга и Юля, из младших девчонок,

Полезли на дерево, смотря сквозь сосёнок.

Они ничего там не увидали,

Но куда нужно идти, – они твёрдо знали.

Философ, индиго всегда доверял

И спорить, конечно, он с ними не стал.

Наташа, которой 16 лет было,

Жестом руками всех остановила,

Увидев кабину там вдалеке,

Всем показала, пошли все к реке.

Кабина, прямо, возле речки упала,

А речка текла – очень быстро бежала.

Они по над речкой шли, увидали –

Родник бил ключом, они его ждали.

Напились все вдоволь, пометили место,

Оставив кусок парашюта на месте.

Поля были дальше, а здесь – лес густой,

Низина, слегка, была под горой.

Камней было мало, лишь только в реке,

Шумел лес устало в округе – везде.

К кабине они уже подошли

И пол самолёта с кабиной нашли.

Она вся помятая просто валялась

И ценностью, вовсе, совсем не считалась,

Холодной была и дырявой везде,

Сиденья помялись, но всё же вполне,

Много взяли чего: не много еды,

Вещи все до одной,

На счастье попался один чемодан,

В нём много патронов и один лишь «Наган».

Философ в улыбке, в миг, засверкал

И сразу пистолет он в руки взял.

Его зарядил, патроны забрал,

Но куда дальше идти – он вовсе не знал.

Решили костры вновь, ночью палить

И вроде, пока, возле кабины и быть,

Девчонки дрова пошли собирать,

Разожгли костёр и стали латать –

Все дыры помятого полу-самолёта

Завесили парашютами и залатали всё там.

Вокруг входа в это, где случился разлом,

Наложили дров и разожгли костёр.

Философ подумав, вокруг посмотрев,

Сказал: «Вон, смотрите, там выше – удел,

Оттуда нам нужно вокруг посмотреть,

Быть может, чего и найдём, поглядеть».

– Чего мы найдём, – спросила Татьяна.

– Какой-нибудь дом, – ответил упрямо. –

Ведь здесь кто-нибудь, всё равно кто-то был

И он чем-нибудь может быть, наследил.

Ведь, наверняка, кто-то жил, иль живёт,

К себе он, конечно, и нас то возьмёт.

Ведь в этой железке нас всех проморозит

За год, а точнее – за зиму одну,

Поэтому я пойду, посмотрю.

– По дереву лазить, любим, ведь, мы, –

Сказали индиго Оля и Юля, и с философом пошли.

Добравшись за час до высшей точки,

Найдя деревья повыше, полезли девчонки.

– Смотрите внимательно, а да забыл, –

Вот бинокль и он невредим,

Нашёл я в одной, его, сумке в салоне,

Ищите строения и зверей тоже.

– Зверей? – Посмотрела Юляша, бинокль беря.

– Конечно, зверей – кабанов иль зайцев,

Ведь есть пистолет, – мы пойдём и убьём

И наконец-то мяса пожрём.

Залезли девчонки совсем высоко,

А философ вблизи смотрел – где чего.

Пытался увидеть какую-то дичь,

А лучше, – зверья он хотел подстрелить.

Оля смотрела и ничего не увидала она,

А Юля в бинокль смотрела – искала,

И по сто раз вокруг дерева она проглядала.

Бинокль был сильный, ну то есть крутой –

В него далеко было видно, как на ладони.

Увидев оленей, запомнила место,

Потом – кабанов и много других.

Но пока они туда доберутся, –

Звери давно убегут от них.

Поближе в бинокль она всё осмотрела

И набрела на клёвое дело –

Увидела сразу постройки она

И дальше смотрела, людей всё ждала.

Но люди с построек не выходили

И на снегу, даже не наследили.

Поближе она зверей поискала, –

И кабанов, аж, шесть увидала.

Спускаясь, смотрела на кабанов,

Чтоб не упустить из вида клыкастых врагов.

Высокое дерево, метров аж двадцать,

Шаталось во всю, было сложно держаться.

Северный ветер, мороз добавлял

И выживание к нулю опускал.

Оля увидела, – Юля спускалась,

И тоже вниз она заспускалась.

Спустившись, Юляша, сразу сказала:

– Я много зверей вдалеке увидала,

Поближе есть тоже, вон там, в стороне,

Стадо кабанов, наедине.

Но главное там. – Она вперёд показала.–

Там не далеко есть два дома. – Юля сказала.

– Здо́рово, круто, – промолвил мужик. –

Запомнила ты – где дома?

– В первый миг.

– Значит – сейчас пойдём на охоту,

Ну, а затем – туда, где есть кто-то.

– Нет никого там, снег есть везде,

Ну, а следов нету ни где.

– Может быть, их ты не увидала?

– Нет, я смотрела и их не нашла.

Тут Оля спустилась, устало сказала:

– Я ничего не увидала.

– А я увидала и дом, и зверей.

Да, кстати, дальше, полно там зверей.

Втроём они тихо пошли к кабанам.

– Запах людской повеет вон там,

Запах они чуют издалека,

Близко, – пугать не пойдём мы туда.

Метров 500 до зверей оставалось,

Как на глаза они показались.

Философ в бинокль посмотрел

И сразу жрать он сильно захотел.

– Если я первый раз в них не попаду –

Они разбегутся, ты мне помоги.

Держи ты бинокль над мушкой моей,

Благодаря этому, я прицелюсь точней. –

Сказал он Юляше и к дереву стал,

Прицелился метко – и выстрелил «Наган».

Стрелял он в большого, из всех, кабана,

Ветер гулял, но пуля вошла,

Задела она кабана за ребро

И он подскочил, но не ушёл далеко.

Другие в рассыпку все кинулись прочь,

А философ решил кабану сдохнуть помочь.

Он выстрелил в голову, кабан в миг упал,

А это означает, что охотник попал.

Конечно, и нож у философа был,

Его он в кабине сумел раздобыть.

Придя к добыче, – разделал её,

Распаров брюхо, порезав мясцо,

Он только лишь мясо, без костей вырезал,

А всё остальное – оставил волкам.

Всё мясо связал, поделив на три части,

В одну часть, – побольше, в другие – от части.

Верёвки он вытянул из парашютов,

Когда готовился к охоте не глупо.

Они потянули мясо туда,

Где видела девочка дом свысока.

Часа через два до дома дошли,

След оставляя, от мяса, в крови.

– Волки могут скоро за нами прийти,

Нужно скорей мясо в дом занести.

Патроны на них не охота сливать.

Пойдём быстрей в дом, лишь потом – отдыхать.

Они подошли к деревянному дому,

А рядом второй стоял возле дома.

Один был большой, другой – был поменьше,

Стояли они над землёй, и не меньше.

Держались они на деревянных столбах,

Которых под полом было – до ста.

– Прикольно построено.

– А чего высоко? – Спросила Юля, посмотрев на него.

– Наверное, чтоб волки людей не достали.

– Так там ведь ступеньки. Что, волки не знали?

– Нет, девочки, это так высоко,

Чтобы вода не смыла его.

Как лето настанет, тепло, когда станет,

Польётся вода, так как снег весь растает. –

Ответил философ и в дом поспешил,

Зайдя на веранду, он двери открыл.

А там было пусто, ну, кроме того,

Что две плиты были, столы и ещё:

Из дерева сделаны, стояли кровати,

Пеньки вместо стульев и децел кастрюлей.

А дом кроме дерева, обмазан был глиной,

Из двух он был комнат, и к радости всех, –

Заполненная комната полностью дровами,

Наколотыми топором, – это успех.

Плиту затопили при помощи пули,

Достав порох с пули, огонь размахнули.

Дрова подложили, – тепло ощутили.

Кастрюли для мяса в снегу то помыли.

Порезав мясцо, положив всё в кастрюли,

Сказал им философ, смотря на кастрюли:

– Пошёл я к кабине за остальными,

А вы за огнём следите, отныне,

Чтоб он не погас и с плиты не свалился

И чтобы пожар не разразился.

Смотрите вдвоём сразу вы не усните,

Закройте дверь и дрова подложите.

Вы справитесь с этим?

– Конечно, иди,

И наших подружек скорей приведи.

Увидев топор в углу, он подумал,

Забрал он его и пошёл, снова думал.

А временем тем, Наташа с Татьяной

Собирали все вещи удобно, упрямо,

Все шторы, дорожку и всё остальное,

Что можно содрать из нутрии для покоя.

Надеялись, всё же, скорее – мечтали,

Что их люди найдут то, что искали.

Дойдя до кабины, мужик отдышался,

Позвал он Татьяну, зайдя, показался.

Он парашют за собою прикрыл,

Присел на сиденье и воду попил.

– Где Оля с Юляшей? – Спросила Людмила.

– Они уже в доме, его нашли мы.

Баклажки водой все наполняем,

Берём, что поднимем, от сюда линяем.

– А долго идти? – Спросила Наташа.

– Не долго совсем, – пол часа где-то даже.

Идите, смотрите вы по сторонам,

А я расскажу всё, что было сейчас вам.

Он рассказал им и дальше, идя,

Знакомясь с ними, знакомя себя.

Дошли они к дому, услышали лай, –

Волков была тьма, – уже хоть тикай.

– Учуяли мясо, дверь-то закрыта,

Сейчас уж попляшут.

Достал он «Наган» и пальнул пару раз.

Один волк завыл, получая «экстаз».

Другие – бежать на людей не решились,

В лес не тикали, а насторожились.

Философ палил, пока всех пострелял,

К нему волки шли, когда он заряжал.

Когда всего двое осталось волков, –

Они уж тикали, но он их «довёл».

Аж 22 волка он застрелил,

При этом, патронов много спустил.

– Я хищникам этим устрою прикол, –

Завтра их головы посажу я на кол,

Другим не повадно, чтоб было ходить

И дом, и округу здесь «теребить».

Зашли они в дом, уже вечерело,

Тепло, сразу, дома, их всех согрело.

Девчата-хозяйки мясо тушили,

Волков не боялись, ведь двери закрыли.

Философ, оглянул второй дом, что рядом,

И он оказался не домом, а баней.

И дров было тоже в предбаннике много,

Пошёл он ручей искать вблизи дома,

Ведь речка текла, в метрах пяти от дома,

Наверняка, здесь родник есть для дома.

Увидел он, вдруг, труп человека,

Всего с бородой и одетого в шкуры.

Подумав о том, что его не сожрали

Волки голодные… Трупов не жрали?…

Может быть, болен был человек,

И волки учуяли, ну, и медведь.

Нашёл он родник, стекал тот в реку́,

Домой он пошёл и не пил ту воду́.

Уставшие люди поели, попили;

Легли дети спать, Наташа – с ними.

– Пойдём мы в ту комнату,

Там есть кровать, а здесь нам негде спать. –

Татьяне философ предложил

И в комнату с дровами, дверь открыл.

Татьяна ухмыльнулась, но всё же повернулась,

И в комнату пошла и на топчан легла.

Философ рядом лёг и начал диалог:

– Таня, нас судьба свела, всех в тайгу завела,

Будем здесь всегда, или не всегда,

Этого не знаем ни ты, ни я.

А раз вместе мы, – не нужны понты.

Будем жить семьёй с ними и с тобой.

Не знаю я, как ты, а мне ещё нужны, –

И ласки женских рук и всех её подруг.

Хочу тебя сейчас, потом и каждый час.

Без секса не могу, когда возможность есть.

Я долго не хочу к тебе подход искать,

Давай не будешь ты меня в сексе обделять.

Я понимаю, – мы не достаточно знакомы,

Но терпеть и ждать, для меня, – как кома…

Он тихо говорил, причины приводил,

Чтоб сразу женщина любовь ему дала.

Моральной то любви ему не нужно вовсе,

А только лишь – физической по больше и подольше.

Пока он говорил, на ушко ей шептал,

Медленно и нежно лицо он ей ласкал.

Сначала – лишь, рукой, потом – руками, ближе,

Татьяна всё молчала, потом сказала: «Ниже».

Её он в миг раздел и ею овладел.

Всю ночь её любил, нашёл в себе он сил,

Все позы применял, её удовлетворял.

Уж утро наставало, а его желание не покидало.

Она хотела спать, а он хотел ласкать.

Пришлось ей помогать, он не давал ей спать.

Её он целовал, её везде ласкал.

Когда прилив крови он ждал, – то язык его пылал,

А женщина текла, пылала вся она,

И ёрзала во всю, стонала: «Я хочу»…

Под утро, сон прошёл, – философ не сошёл,

На себя Татьяну положил, – быть сверху предложил.

Она, уж, завелась и вовсе разошлась, –

Его она губами, грудями и руками,

Ну и, конечно, тем, что у неё

Между ножек, вдвойне, ё-моё…

Они всю ночь кублились, не спали и не злились,

Лишь только иногда выходили для труда, –

Дровишек подложить, тепло чтоб сохранить.

Поспав лишь два часа, давно уже с утра,

Из дома он пошёл сажать врагов на кол:

Он головы волкам отрезал по шеям,

На колья нацепил, вокруг домов втулил.

Наташа уж давно топила баню,

Но веник старый выбросили они.

Из свежих веток из сосны

Стал веник новый, знай и ты.

Единственного мужика девчонки слушались всегда,

Причина у каждой была своя, а это знаю, даже я.

Живя всё лето там, в тайге

Втирал девчонкам он вполне,

Свои понятия и нравы,

О том, что – кто же, всё же, правый.

И чтобы он не говорил,

Ему перечить ни кто не был.

Он на охоту днём ходил и кабана всегда валил,

Девчонки лазали на ель и наблюдали, – где есть зверь.

Поймали как-то раз случайно

Оленя молодого, вытащив из ямы,

К себе оленя приручили, от дикости отучили.

А за оленем, – лось пошёл, – пристанище в семье нашёл.

Олень то, самкой оказался, и лось, попозже, – не стеснялся.

И сани сделали, кто спасся, из железяк, что оторвался.

Кабину всю распотрошили и всё, что нужно – замутили.

А волки больше никогда не приближались до дома́,

Лишь иногда, вокруг ходили, кости своих, лишь, находили.

Философ, женской половиной –

Руководил он каждой милой.

Всё лето собирали брёвна сухие, палки,

Заготовляли на зиму и занимались рыбалкой.

Смотрели часто в высока –

Чи не летят там в облаках…

Кто ждал спасенья – в мир людей,

А кто других ждал новостей…

Философ не хотел домой, –

Он только здесь обрёл покой.

Всё, что хотел – имел он здесь,

Зачем ему другая лесть.

Смотрел он в небо для того,

Увидеть, – если, вдруг, оно

Опять кого-нибудь возьмёт

И в небе самолёт взорвёт,

Чтоб взять остатки лишь с него,

Так как патроны уж давно

Закончились, и у него

Осталось только лишь одно:

Копьём охотиться на рыбу

И не упасть в реке под глыбу.

Весной Татьяна умерла, –

Её лихорадка забрала.

Все поняли, что и старик

Ушёл из жизни, тот, что сгнил.

– Какой-то вирус по весне

Преследует людей в тайге.

Давайте спалим трупы мы

И проморозим дом дня три.

Беседы разные вели все по ночам,

Ведь ночи длинные были там.

Ночного света нет вообще,

А, что же делать им еще.

Мужик, вновь, секса захотел,

Ведь каждый день её имел.

Но, а теперь её уж нет,

Ну, а без секса счастья нет.

Наташе он всё объяснил,

Мол, – секс, для него, важнее всех сил.

– Ну, то есть голод это очень сильный,

Сильней, чем целый день не есть,

Терпеть его, для мужчины, не выносимо,

Мне очень хочется на тебя залезть.

– Привыкла слушать я тебя и мне не жалко,

Возьми меня, как хочешь ты, чтоб стало жарко,

Её он сексу обучил, всё рассказав,

Как нравится ему получать секса весь состав.

Она ему всегда давала любовь свою –

Лишь в сексе ощущал он любовь всю.

А младшие девчонки всё сразу понимали, –

Индиго они были, – любящих оставляли,

Когда они ласкаться начинали, хоть где;

И в доме, и в лесу, и в бане, и в реке.

Закалкой организма все стали заниматься –

И каждый день для этого в реке стали купаться,

И летом, и зимой им было прикольно,

Болезней у них не было и им было так вольно.

Прошло уже два года, настала вновь весна,

И снова одна девушка – Наташа умерла,

Закончилось всё мясо и рыба вяленая,

А новая, ни как на пику не шла.

И снова секса нет, достал этот облом,

Философ собрал девчонок и рассказал всё вновь.

Затем спросил у девочек:

– Кто кровь уже видал?

Из своей промежности,

Тот по половым признакам, –

Взрослым уже стал.

То есть если цикл начался у вас –

Значит, уже сексом заниматься настал час.

– Я всё понимаю, – сказала Людмила. –

У меня уже три месяца созревания.

– Ещё кто-то есть, – философ спросил.

Ведь очень уж он давно уже не любил.

– У меня два дня кровь оттуда идёт.

И скоро закончится, и скоро пройдёт. –

Сказала Анюта и всем показала,

Достав руку оттуда.

Другие сказали, что нет, пока,

Когда они созреют, – скоро, наверняка,

То скажут тогда, чтоб реализовать в сексе себя,

Ведь нужно заниматься, если пора пришла.

Философ к Людмиле при них подошёл,

Поцеловал и дальше пошёл:

Раздел, объяснил, другие смотрели,

Ведь дети-индиго знать всё хотели.

Он днём полюбил её, день весь любил,

И как что, где делать он ей говорил,

И каждую девушку он обучил.

А к лету, уж все взрослыми стали,

Так как созрели их все «влагалы».

Секса – любви в 5 раз больше стало,

Улыбка его всё ярче сияла,

Ведь верный приносчик добра – пролактин,

Всё чаще обеспечивал удовлетворения прилив.

И сразу за этим, примчалось везенье,

К всеобщему, неожиданно, удивленью:

Увидела Аня взрыв самолёта

И проследила движенье полёта,

Точнее, – паденье, запомнила сразу,

И лося с оленихой запрягли мигом в сани.

Философ, вдвоём, с Аней поехал,

Но перед этим, предупредил без утехи:

– Мужей я других не потерплю,

Поэтому их к себе не возьму,

А если в покое они нас не оставят,

То я их убью, если сил моих хватит.

– Они все мертвы, взрыв то был не реальный. –

Сказала Катюша без эмоций, реально.

– А может быть, нет. – Сказала Людмила. –

У нас тоже взрыв был, но мы, всё же живы.

– А смысл то не в этом, что живы, иль нет.

Смысл в том, что я вас не поделю ни с кем, нет.

– А мы все согласны, тебя понимаем,

И просто во всё тебе доверяем.

Мужлан стал доволен, внутри своей мысли,

Ведь такие мечты могли не выйти.

Но всё же мечты эти реализовались –

И жёны его на все сто понимали,

Ведь были они люди – индиго,

И этим они выживали в тайге.

Вот в санях из брёвен, внизу – листы железа,

Поехали двое под снежный пад и скрежет.

Примчали их лось и олениха,

Они уж давно любилися лихо.

Пол дня они мчались, и звери устали,

И всё ж, наконец, они место настали.

Увидев обломки и то, что горело,

Внутри уцелеть ничего не сумело,

Они повернули назад и помчали,

По дороге кабанов они повстречали.

Вот жалко, – оружия нет, без него

Им дичь не доступна, и это давно.

Домчались домой, их волки не сожрали,

В пути, далеко, волков вой все слыхали.

– Мы думали, – волки напали на вас. –

Сказала Юляша, обрадовавшись сейчас.

– То волки от взрыва, скорей всего, выли,

Но нас на пути не остановили.

Такая надежда за целых два года,

Но, всё же – облом, это было знакомо.

За целое лето они успевали дров наготовить,

Чтоб зиму всё время, уж их не готовить.

Морозы зимою огромные были

И этих морозов они «обходили».

Зимою и летом, и ночью, и днём

Любили друг друга они вшестером.

Философ девчонок всему научил,

Что сам он мог знать, – все секреты раскрыл:

Про девичий секс – лесбийскую ласку,

Про то, что в том мире, в общественной «маске»,

Не нравится всё ему, дот замазки,

Что – цели другие у всех там подряд

И все ходят злые и денег хотят,

О том, что проблемы – больше наших, намного

И, что здесь, ведь, лучше, чем в обществе строгом.

Морали и этики, знаний и смысла

Девушки брали с философа мыслей,

Ведь он мысли все рассказывал им,

Они понимали легко и без сил.

Другого наставника не было, просто,

И лес, и луга, для них стали – остров.

Всё в «цвете» своём он преподносил, –

Такое же отношение ко всему, он девчонкам привил.

Его всем хватало в удовлетворенье,

Их удовлетворять ему не было ленью.

Во время совместной любви все «взрывались»

И очереди своей не дожидались, –

Девчонки ласкали друг дружку руками,

Губами везде, и языками.

Любили друг дружку и уважали,

Во всём и всегда они помогали.

Когда от любви муж хотел отдохнуть, -

Хоть часик поспать, т. е. сопнуть, -

Девчонки насильно его не терзали,

Друг дружку любили и ярко пылали.

И страсть эффективная здесь проявлялась,

Наверное, свобода природы сказалась.

И вот одной ночью на родном топчане,

Желая застыть в истоме своей,

Оля, в окошко в небо глядя, –

Увидела ярких два огонька.

Дождавшись исхода горячей любви,

Она всем сказала:

– В окошко смотри.

Увидели все, как летел самолёт,

Как будто по морю там плыл теплоход.

Все вместе они пожелали одно,

Чтоб он приземлился поближе, и всё.

Но он приземляться не собирался,

А только летел высоко, приближался.

Но все понимали, – пролетит самолёт,

И снова надежда – от них уплывёт.

Надежда, – не чтоб их забрали туда,

Где, по мнению философа, – только беда,

А надежда на то, чтоб хоть чем поживиться,

Предметы какие-то приобрести чтоб.

Вот он пролетал, почти все отвернулись,

А самолёт зажужжал – и все повернулись,

И с неба, жужжа, быстро стал опускаться,

В окне уж невидно – где он стал спускаться.

Все быстро оделись и выбежав с дома,

Увидели близко машину знакомую –

Да, то был самолёт, он во всю уж спускался.

– Хоть в дом бы он, вдруг, наш не врубался. –

Сказал в миг философ, слегка испугался.

Самолёт пролетел над соснами низко,

И прям на лугу сел сразу он быстро.

– Оля, на дерево лезь, побыстрей,

И тщательно ты рассмотреть всё сумей,

Бинокль возьми, хоть и темно,

Но всё же взгляни, вдруг увидишь чего.

Юля и Аня, сани впрягай,

Поедем, рискнём, тут близко, давай.

Катя, давай, – теплей одевайся, –

Поедем с тобой, не сомневайся.

Умчались они, но им Оля сказала,

Что он прям у леса, на лугу, показала,

Умчались конкретно, животные знали, –

Как нужно бежать, когда их подгоняли.

Добрались до туда и взрыва всё ждали,

А взрыва то не было, – они то поняли,

Что самолёт успел то причалить.

Но всё ж самолёт не посадили,

Так как под ним деревья валились,

Он сам долетел и сел на деревья,

Его не повернули на ровность земелья.

Философ с одною своею женою

Подошёл осторожно, я это не скрою.

Закрыты все двери, с окна валит дым,

– Он скоро взорвётся, быть может, а с ним…

Про худшее думать совсем не хотелось,

А в воздухе дым шёл, и что-то там тлелось.

Самолёт к земле весь уж пристал,

Под собой деревья все поломал.

Философ на дерево тихо залез,

К окну приблизился, в него он пролез.

А Катя стояла, внимательно слушав, –

Быть может, уж кто-то вылез на «сушу»

И где-то следит за ними в кустах,

Но ею на всю не овладел страх.

Философ залез, об человека споткнувшись,

Было темно и он всё ж, рискнул, же…

– Есть кто живой? Давай говори. –

Философ прокричал раза три.

В ответ – тишина. Катя голос слыхала,

И то, что он его, она твёрдо знала.

Философ до двери дошёл задыхаясь,

Он их смыканул, но они не открывались.

Подумал, – в кабине не знаю где кнопка,

Чтоб двери открыть, а внутри здесь, как топка.

Решил он с окошка всех выкинуть вниз,

Катерине сказал, чтоб-то не был сюрприз.

Окошко не очень широкое было,

Он сам чуть не застрял «и не было мыло».

Нащупал кого-то, грудак распахнул, –

Послушал сердечко, – ни чего ни шепнул,

Сердечко не билось, худой вроде был.

Просунул он тело в окошко и сдул,

Другое нащупал – и вновь нет дыханий,

«Похоже, конкурентов не будет для бани,

Для нас, для меня, в общем, – так нам и надо», –

Подумал об этом и тело донёс,

И выпхнул с окошка, уже дул мороз.

Но ему, мужику, было – аж жарко,

Пока он их всех валил в снег из «парка».

– Такие вот ныне в тайге развлеченья:

В дыму шибуршаться в машине отдельной,

Средь мёртвых людей оружья искать,

А их тут не много, я смог посчитать.

– И сколько людей-то? – Спросила Катюха.

– В салоне здесь семеро было, вот пруха.

Теперь больше нет, пойду я в кабину. –

И он поспешил открывать кабину.

Дверь всё же не сразу, но поддалась,

Там лампы мигали был виден пейзаж:

Два трупа пилота, разбившие лица,

Панель вся в крови, пора торопиться.

Его посмотрел он, пощупал:

– Угу.

Нащупал он женскую грудь и залез,

Её обнажил, и послушать полез.

Слегка что-то слышал. Может жива,

Она стюардесса, или ею была.

Закрыл он ей грудь, под юбку полез,

Её он поднял «до самых небес».

Нащупал вагину, её стал любить,

Надеясь быстрей себя победить.

Ведь, сердце стучало, значит – жива,

Едва вроде дышала, была горяча.

Надеялся он, что она оживёт,

Ведь он уже, прям в ней, её любит и ждёт,

Пока она воздухом ровно задышит,

Расскажет, что знает и скажет, что слышит.

В сознание женщина не приходила,

А он её уж оплодотворил, классно было,

Давно муж-философ спящих любил,

Когда нет движений от тех, кто сейчас с ним.

Её он тогда развернул в самолёте

И вставил туда ей, где слабый проходик.

Её он «влюблял», но туго там было,

Но он всё же весь поместился красиво.

Поглубже залазил – его он на всю

И тупость уже прошла на ветру,

Ему помогал он – что влаги давал,

Оттуда, где мокро он влагу ту брал.

И вот, когда радость уже приближалась, –

Женщина чаще уже задышала.

Видимо что-то она ощутила

И это её к жизни вновь пробудило.

Услышав, что женщина вот-вот очнётся,

И может от шока, – отпрянет, сорвётся, –

Философ всей силой мысли своей

Задвигался очень, при очень быстрей.

Он сразу «взорвался» прям в это же место:

Излив в неё всё, что было на место,

Он резко трусишки ей натянул,

Одёрнув юбчонку, штаны застегнул.

– Откуда Вы, женщина, как Вас зовут

И что с самолётом случилося тут?

На его языке она отвечала

И что сейчас произошло, плохо понимала:

– Анна, с Аляски летел самолёт

И с ним не справился наш первый пилот.

Пока я к кабине поспешно дошла, –

Уже самолёт летел, сам руля;

Пилоты на панели в крови лежали

И я, в миг, упала, мои мысли прервались.

А Вы кто такой, Вы с нами летели?

К тому же, куда мы залетели?

И что сейчас было, со мной что творили?

Сума я сошла, иль меня Вы «любили»?

– Это тайга – леса, здесь, России,

И городов нет здесь в помине.

Мы тоже когда-то с неба свалились,

В живых мы остались и здесь очутились.

Три года назад мы летели, – взорвались, –

И на парашютах сюда опускались,

А здесь мы живём по законам своим,

Другие, чужие, и Ваши, и все остальные

Законы и принципы все

Мы не признаём. – Мы наедине

Остались с природой и сами себе,

Теперь подчиняемся мы ей вполне.

А вас я здесь в чувства привёл, лишь как смог,

Любя и беря, по-другому не смог.

Слегка Вы дышали, я Вас разбужал, -

И Вы оклемались, а Вы, как кинжал, -

Меня обвиняете в том, что Вас спас,

Иль просто не нравится Вам мой анфас.

– Лица́ я не вижу, но это абсурд,

Что спасли Вы меня, насилуя тут.

– Насилие, это – когда против воли,

А Вы тут лежали, почти были в коме.

И если бы я сюда не залез –

В итоге Вам дым бы в дыхалку залез.

А сколько всего на борту пассажиров

И что там, в отсеках других, может быть?

– Вы просто… Вы просто… –

Она уж не злилась,

А с ситуацией, в мыслях возилась.

– Так всё же, что есть в самолёте, – скажите.

И вскоре быстрей с самолёта сходите,

Дымит он, быть может, – скоро взорвётся,

Откройте все двери. Где кнопка? Что, жжётся?

– Что жжётся – дымит, – я это не знаю,

А двери, вот, сейчас, уже открываю.

Всего человек на борту было десять,

Ещё много груза, что много и весит.

– Какой тут есть груз и где он? Пойдёмте, –

Покажите мне, побыстрее пойдёмте.

Она поспешила, философ за ней

Спешил очень быстро, в дыму поскорей.

– Людей нужно вывести, – может живы.

– Я их всех проверил, – все, в общем, – мертвы.

В окно я их выпихнул, чтоб там остыли.

– А, что их Вы всё же, не оживили?

– Я и не пытался, они не дышали,

А Вы какие-то звуки слегка издавали.

– Ну, что там, философ? – Вскричала Катюша,

Услышав общение, сняв одежду всю с «тушей».

– Кто это? Ведь Вы же сказали, что люди…

– Это мои, а не Ваши то, люди.

– В порядке всё, Катя. Одна есть живая.

Сейчас она мне что-то покажет.

– Я слышала – что-то внизу скрежетало.

– То двери открылись. – Анна сказала.

– Открылись там двери. – Сказал муж Катюше,

И сам он всё ждал, что увидит он – кушать, -

Прикольное что-то, что давно уж не ел,

Но всё же в тот миг промолчать он сумел.

Спустились пониже по лестнице люди,

Нажатием кнопки, открылися люки.

– Оружие здесь, в основном – автоматы,

Винтовки, патроны к ним, ну, – и гранаты.

В улыбке огромной философ «растаял»,

Но Анна не видела, как он весь «таял».

– Фонарик, иль что-то найдите быстрее,

Ведь, боеприпасы взорваться сумеют.

Пошла Анна вправо, нажала там что-то

И свет засиял и внутри и за бортом.

– Я еле нашла запасной генератор

И он не сломался, как наш авиатор…

Философ увидел много стеллажей,

На них много ящиков и патронташей.

Один стеллаж – были «Узи» – автомат

И много коробок, в них патроны лежат;

На другом стеллаже – патроны, гранаты,

Ещё было много, греби хоть лопатой.

Открыл он один ящик, – достал

Четыре «Узи» и к окну побежал.

– Катюха! Гляди куда упадут

И в сани ложи, много их тут.

В окно он коробки с патронами все

Быстрей покидал и спросил:

– Что есть где?

– Какие из них, – я не разбираюсь.

– Я не про оружие, я сам разбираюсь.

Ещё что где есть?

– Больше груза другого нету совсем,

Здесь одного очень много.

– А пища здесь есть, иль какие-то миски?

– Всё там, наверху, но не много уж слишком.

– Ладно, не будем ещё рисковать,

Потом заберём, если будет что брать.

Он взял «Smit end Vesson», патроны к ним взял,

Пошёл вниз к дверям, а точней – побежал.

А та стюардесса за ним побежала,

До сих пор до конца себя не понимала,

Всё так быстро прошло, уж другой эпизод,

Будто кто-то поменял её жизнь, где «завод».

Он вышел с машины, внизу было место, –

Они, вместе с Аней, смогли там пролезти.

Катюша увидела их, отъезжать вмиг собралась.

Одежду сложила давно, и их ждала.

И вот, подбегая к саням и к Катюше,

Анна увидела голые уши.

– Им больше одежда уже не нужна. –

Сказал вмиг философ, когда понял, что она,

Стюардесса встревожилась вновь, а потом

Сказала, оставшись стоять, прямо, столбом:

– Людей этих нужно похоронить.

– Кому это нужно? – Он спросил в сани прыг.

– Ну, как? Это, ведь…

– Ну, всё, хватит больше по своему «петь». –

Вскричал тут философ, прикинувшись злым. –

Пойми, – ты не там и не с ними…,

А мы здесь по-своему сами живём,

И я повторяю, – другую мораль мы не признаём.

Короче, два выбора есть у тебя:

Иль с нами ты едешь, иль тут ты одна.

Иль сейчас ты решишь, иль потом, – как хотишь,

Но мы сейчас умчим, а ты может «взлетишь», –

Нагрелся уже самолёт и дымит,

Оружия в нём полно, – запали́т.

– Вы, что – сумасшедшие, я не пойму,

Людей этих я похороню.

– Всё, ладно, давай,

Мы утром приедем, ты не унывай.

Но только учти, раз ты истиришься,

Скажу тебе прямо условия все.

И если ты с нами жить согласишься,

То мне подчиняться ты будешь везде.

А если не будешь, ну, – не согласишься,

Хоть что-либо выполнить, чтоб я ни сказал,

То значит, ты с нами жить и не будешь,

Другие законы я не издавал.

Тебе всё понятно? Подумай. И знай:

Захочешь быть с нами – инициативу ты проявляй,

Сама всё расскажешь – согласна, иль нет

Меня и нас, всех, остальных слушаться в ответ.

Ответа не стал ждать философ, сказал:

– Катя, помчали, – он ей закричал.

Катя животным команду дала

И те, понесли сани с ними туда,

Где ждали давно их жёны другие

И на стороже были доныне.

Приехав, домой, они всё рассказали,

Пока жёны их, «товар» разгружали

– Если она, всё ж, на всё согласится, –

То будет шестой женой, не приснится.

Все молча сидели.

– Ну, может, кто скажет?

– Пусть будет шестой.

– Она будет нашей. –

Людмилу Юляша тут поддержала

И все согласились, всё поняли сразу.

– Вот это мне нравится, вы всё понимаете

И ничего от друг дружке не скрываете,

К тому же, – оружие у нас появилось,

Пойдём на охоту уж скоро, на милость.

На утро, чуть позже, выспавшись все

Купались в снегу и не шли все к реке,

Она там быстро слегка подмерзала,

Поэтому места было там мало.

Мороз сильный был, но течение тоже,

Поэтому полностью замёрзнуть не может.

Ну, а закалялись 5 лишь минут,

Друг, дружку тря снегом там, там и тут.

Затем вчетвером на санях помчались

И к самолёту близко примчались.

Он не взорвался, не изменился,

Чуть охладел и дым весь «сломился» –

Мороз его за ночь весь изменил –

В «пар» своей силой его превратил.

Увидев ту Анну одну, стюардессу,

Которая с последних сил, копала здесь, в лесе,

– Волки к тебе в гости не приходили, –

Гости – «хозяева» с шуткой спросили.

– Были и волки, я их застрелила,

Они чуть не съели меня, пока я вспалила.

Еле стрелять я научилась,

Без сил я уже здесь очутилась.

Мёрзлая земля не поддаётся,

Я не могу больше здесь. Где же солнце?

– Солнце вон там, – сказала ей Оля, –

Только не греет оно, вот так воля.

Гости – «хозяева» этого леса

Принялись грузить всё оружие тесно.

Много они его нагрузили,

Осталось ещё больше в машине.

Юля на санях домой повезла,

Лось с оленихой шёл, ну – и шла,

Много то груза было, им тяжко,

Поэтому бежать было тяжко.

Пока Юля домой груз отвозила,

Посмотрев перед этим, как стрелять из Узила,

Философ показывал всем, кто здесь были,

Кроме ночной пришелицы из другого мира,

Анюта, Катюша, философ и Люда

Осматривали внутри и искали посуду.

Ну, в общем, – что может им пригодиться,

На кучу свалили возле «корытца».

Нашёл муж станок для бритья и побрился,

Пока в «медведя» не превратился.

Щепоточку соли нашла одна дева,

Ещё – всякой мелочи много одела.

А радости много от этого было –

И важность мелочи они ощутили,

Точнее поняли, что мелочь добавив

В великое что-то, можно много исправить…

– Наверное, всё же, – сказал громко философ, –

Остальное оружие будет прям здесь,

На будущее, на всякий случай,

Вдруг что-то случится с домом, иль здесь.

В двух местах пусть хранится,

Закроем все двери, чтоб не зашли сюда прямо звери.

– Давайте, грузите, – приехала Юля,

Все стали грузить мелачишко, и Юля.

На Анну чужую они не смотрели,

Ведь им всё равно, они не хотели.

Садясь все на сани, философ сказал:

– Когда, вдруг, захочешь, – то знак нам подай.

А Анна уставшая, выбившись с сил, сказала:

– Хочу, не могу, уже нету сил.

– Хочу, что – хочу?

– Ах, да? Моё слово…

– Ну, да, я слушаю внимательно, чего скажешь снова?

– Согласна по вашим законам я жить,

Во всём подчиняться и своё не грузить.

Ведь вы правду жизни помогли мне узрить

И этим смогли меня победить.

– Вот это нормально, пока я доволен,

Но всё же тобой я обеспокоен,

Ведь только ты станешь внедряться ко мне,

Как, вдруг «защебечешь» по старой волне.

Она еле-еле к саням приползла,

Ничего не сказала, на них заползла.

Тревога в сознании его поселилась,

Но он промолчал, сердце билось.

Её привезли, отпарили в бане

И спать уложили в тепло, а не в сани.

Юляша полезла на дерево чтоб

Добычу «спалить» в бинокль, и вот

Увидела много чего в сторонах,

Запомнив вблизи, рассказала, в бегах.

Пешком на охоту пошли втроём они:

Юляша, Анюта, своя, охотник с «Узи».

– Там – зайцы, там – волки, а там – кабаны,

А рядом медведя я видела три.

– Пошли к кабанам, а там и медведя,

Быть может, возьмём мы его за вередя.

У каждого был теперь автомат,

От этого каждый всегда уж был рад.

Они подстрелили тогда кабана,

Медведя они зацепили слегка,

Потом уж добили его с далека,

А рядом, внизу, текла вся река.

Пока Юля мясо срезала с «клыка»,

Философ пошёл за медведем туда,

Анюта пошла за верным лосём,

Всего лишь за ним, ведь он стал отцом.

Его олениха вчера родила,

Об этом узнали, лишь только, сутра.

А вечером мяса было полно,

Давно уж не ели люди его.

А дальше «по маслу» всё вновь потекло

И с новой женой шла любовь на все сто.

Ей девушки все нюансы сказали

И о любви не умолчали.

Она всё поняла, но всё удивлялась,

И всё же перечить она не пыталась;

Любила всех жён и мужа, конечно,

И вот один год показался ей – вечность.

На нычку, в мыслях домой-то хотела,

Надежда у ней потихонечку тлела,

Надежда её до конца догорала,

Но не догорела, не много осталось.

Летом построили животным сарай,

Ведь их стало больше, – сена давай.

Рвали траву им на зиму руками,

Летом пасли, охраняя сами.

Вот сладость у них уже появилась,

И ягоды рвали, и олениха доилась.

Услали полы, они шкурами, все

И даже прибили их на стене.

Дрова собирали, на охоту ходили,

Других самолётов в небе «ловили».

И даже весной той одной

Не умер ни кто – не был больной.

А следующая весна когда наступила –

Так сразу троих она зацепила –

Болезнь их свалила, они задрожали, –

И Анна, вдруг, вспомнила о мед «канжали».

– «Канжал» это новый такой аппарат,

Он нужен для того – чем больной, чтоб узнать.

Кровь берёшь, – он её проверяет

И кто, чем болеет, определяет.

Пошли к самолёту, – нашли всё, что нужно,

Там было лекарство в ампулах, дружно.

Ну в общем «спалили» болезнь – это вирус,

Какой-то неизвестный «канжалу» был вирус,

Но всё же примерный препарат, – чтоб лечить

«Канжал» всё же смог определить. –

Дозняк прокололи – жён оздоровили

И к смерти опять никого не пустили.

Всем радостно было и весело тоже,

Они удовлетворения прилив ещё захотели, всё же.

И за пролактином погнались вовсю,

Любя на постели, из шкур, всю семью.

И вновь, как всегда, друг дружку лизали,

При этом, лизать не уставали.

А мужа «инструмент» не успевал отдыхать,

Потому «она» не успевала омолаживаться.

Философ попозже детей захотел

И стал соблюдать в оргазмах предел.

«Она» почти сразу омолодилась

И через год, их уже больше свилось.

Жена, почти каждая родила

Первенцев – дочек, – вот так вот смогла.

А Анна, что старше, – родить не смогла, –

Пока, что была не беременная.

Моральная рамка её не пускала

Смериться с таким вот, жизни, началом.

Она потихоньку, совсем незаметно,

Втирала жёнам о том, как там тщетно,

О мире, где много людей проживает

Рассказывала – все вспоминают.

Она «рисовала картины» красиво

И всех, соблазняя идти, где «картины».

И вот по весне, когда здесь – уж 7 лет,

С момента, когда кругом стал только снег,

И всем молодым жёнам семьи

По 14-ть лет стало им,

2019-ый год уже был,

Анне уж стало – 31-н.

Анна собралась со всей силой воли

И всем рассказала о решении воли:

– Я твёрдо решила, меня извините

И в дальний путь меня отпустите,

Домой в мир людей я очень хочу,

Хоть вас, всё равно, любить я хочу.

А лучше – пойдёмте со мной и дойдём.

Я вам обещаю – мы счастья найдём.

– Я здесь счастлив очень – удовлетворён,

Душою и телом я здесь наслаждён.

А ты бери и иди, насильно не будешь счастлива ты,

А также, любая, кто хочет идти –

Берите, что нужно – и будьте в пути.

Подумав, девчонки не все захотели

И «песню» уж Анину «хором» «запели»:

– Мне интересно, я с нею пойду,

Хоть приключений себе поищу.

И Оля Юлю тут, вновь, поддержала:

– Я чувствую мне чего-то тут мало.

– А я здесь останусь, – сказала Анюта, –

Я мужа люблю, и любить буду тута.

– Я, всё же, пойду, – промолвила Люда, –

Быть может, найду чего-нибудь, будет.

И Катя тоже уйти захотела,

Но Анне теперь свою «песню» «пропела»:

– Ты мне обещаешь, что там будет лучше?

Что ты отвечаешь за всё, как здесь муж наш?

– Да, я отвечаю, сама я добьюся

И с вами, в том обществе я поселюся.

Они все собрались, со всеми простились,

Детей взять с собою не умудрились.

Философ на санях их отвёз далеко,

Аж, до далёкой высокой горы.

Ночь с ним он там ночевал,

Наутро на санях обратно помчал.

С биноклем он ехал, – высматривал дичь

И подстрелил он пару птиц,

Затем – кабана, чуть позже – второго,

Запасся он мясом, прям, как в берлогу.

Когда он прощался с теми, кто уходили,