Читать книгу Внутри - Роман Казимирский - Страница 1

Каждое утро каждого понедельника начиналось не с рекламной чашки кофе, на которую у него никогда не было времени, а с мучительных размышлений о том, что он находится не на своем месте и занимается не тем, чем должен. Его родители, в прошлом убежденные марксисты, назвали своего сына в соответствии со своими политическими пристрастиями, махнув рукой на свою совсем не марксовскую фамилию. Так он стал Карлом Дубининым. К сожалению, к тому времени, как он окончил факультет журналистики, диалектический материализм окончательно вышел из моды, и теперь тридцатилетний сотрудник банальной желтой газетенки с завидной периодичностью задумывался о том, чтобы взять себе псевдоним. Что-нибудь типа Vassil Terk-in или Карлито Марксoff вполне устроило бы его. Правда, когда он однажды заикнулся об этом во время семейного ужина, родители его, мягко говоря, не поняли.

– Ты что, стыдишься своего имени? Зачем тебе псевдоним? – округлила глаза мать, а отец молча поднялся из-за стола и вышел в соседнюю комнату, откуда долго еще негодующе кашлял.

Так что, видно, ему на роду было написано оставаться Карлом Дубининым. Пусть так. Правда, с такими позывными ему не светит стать не то чтобы главным редактором – и отдел-то вряд ли доверят. О каком отделе ты говоришь, парень? – Карл мысленно дал себе превентивного пинка. Ты пишешь о выживших из ума старухах, от которых кроме «а вот в годы моей юности» ничего и не услышишь. Кому-то это интересно, конечно.

– Так, Дубинин, – главред всегда читал с листа, не глядя на своих подчиненных. Его лысина сегодня блестела ярче обычного, и работники редакции с трудом сдерживались, чтобы не отпустить по этому поводу какую-нибудь шуточку. – С тебя материал о Марии Степановне.

– Это которая звонила на днях? Картавая?

– Она самая. И она не картавая, кстати, у нее просто потрясающее грассирование.

– А можно… ээ… Может быть, кто-то другой напишет о ней? – Карл с надеждой взглянул на симпатичную коллегу, которая сидела справа от него и увлеченно жевала карандаш. – А я бы написал о забастовке нефтяников. Какая-то ротация ведь должна быть.

– У меня уже все готово, двенадцать тысяч знаков, могу выслать через полчаса готовый текст, – безапелляционным тоном заявила та, не вынимая инструмента творчества изо рта.

– Вот видишь, – покачала головой лысина. – В следующий раз. А сейчас – Мария Степановна.

– Да что там интересного? – у Карла не было сил спорить, но он все же решил попытаться оставить последнее слово за собой, чего, наверное, делать не следовало. Главный редактор возмущенно посмотрел на него поверх очков и воскликнул, при этом яростно сверкнув лысиной:

– Ничего себе! Да она самого Гумилева знала, между прочим! Тебе что, мало этого? Тогда я вообще не понимаю тебя.

– Откуда такая информация? – вяло поинтересовался журналист, сдаваясь.

– Из надежного источника, – многозначительно заявил редактор, что по сути означало только то, что надежность этого источника предстояло определить самому Карлу.

С такими аргументами сложно было спорить – и Дубинин вяло кивнул, признавая свое поражение. На душе у него было паршиво оттого, что он, с одной стороны, чувствовал себя тряпкой на фоне более успешных коллег, а с другой – ему действительно были интересны жизненные истории тех, кто в молодости имел возможность прикоснуться к небожителям. Куда делись все эти великие? Где они прячутся сегодня? Он бы с удовольствием написал о тех людях, знакомством с которыми на старости лет хвалятся все эти бесконечные мариистепановны и иваныфедоровичи.

Пропустив мимо ушей рассуждения о редакционной политике и рекламной портфеле, к которому имели доступ только избранные – он, понятное дело, в их число не входил, – Карл закрыл блокнот, поднялся и одним из первых покинул кабинет, в котором проводилась еженедельная летучка.

– Ну, ты и фрукт, – любительница карандашей подошла к нему сзади и дружески хлопнула по плечу. – Ты когда снова захочешь меня так подставить перед шефом, предупреждай заранее, я хоть подготовлюсь.

Карл пробормотал слова извинения, в мыслях послав собеседницу ко всем чертям – его всегда раздражали слишком уверенные в себе люди, а эта была как раз из их числа: смазливая, общительная, всегда в хорошем настроении. Боже мой, подумал Дубинин, ей, наверное, даже перегар пойдет – и откуда такие берутся? Идеальные черты лица в обрамлении черных волос, великолепная фигура, огромные глаза – нет, такого цвета просто не бывает. Вставила линзы? Неужели свои? Из детства вспомнилось: ядра чистый изумруд – как раз такими он их себе и представлял всегда.

– Ты вот что, – на прощание предложила девушка, которая, казалось, испытывала искреннюю симпатию к Карлу. – Если станет совсем невтерпеж, свисти – я подкину тебе пару-тройку тем. А главному скажу, что у меня завал. Лады?

– Лады.

А она совсем не такая дура, какой казалась, мысленно похвалил ее Дубинин. Странно, почему они раньше не общались? Впрочем, пока все это лишь слова. Посмотрим, как она себя поведет, когда дело дойдет до реальной помощи. Теперь оставалось вспомнить, как ее зовут. Вера? Ирина?.. Да, вроде бы Ирина.

Карл нерешительно огляделся вокруг – если до собрания редакция напоминала муравейник, в котором каждый изо всех сил старался изобразить бурную деятельность, то теперь все превратились в ленивых осенних мух, жужжащих между собой на какие угодно темы, не касающиеся работы. С тоской взглянув на свой стол, заваленный распечатками архивных документов, Дубинин нерешительно почесал затылок – у него так и не получилось избавиться от этой глупой привычки, сохранившейся с детства и еще тогда вызывавшей насмешливые ухмылки одноклассников: ему одинаково не хотелось разгребать весь этот бардак и созваниваться с пресловутой Марией Степановной. Сказаться больным? А зачем, собственно? В редакции никто никого не контролировал, и сотрудники сидели за своими перегородками скорее по привычке, нежели из реальной необходимости. Нерешительно потоптавшись еще минуту на месте, Карл во всеуслышание заявил о том, что собирается уйти, и если у кого-то есть к нему вопросы, пусть задают сейчас, потому что до следующего утра он не появится. Естественно, ни у кого вопросов не было – и он со спокойной совестью отправился по своим делам. Оставалось только придумать эти дела – ведь и перспектива возвращаться домой не представлялась ему заманчивой.

Когда-то давно, еще в студенческие годы, Дубинин считался перспективным женихом, и девушки с удовольствием отвечали на его неуклюжие ухаживания. А у нее были синие глаза и еще две внушительные причины для длительных отношений, которые закончились ровно через год после того, как начались.

– Дорогая, ты помнишь, какой сегодня день? Наш первый юбилей!

– Юхуу! – и она ушла, устав радоваться мелочам, которые, как выяснилось, он ценил больше, чем семейный комфорт. Честно говоря, он так и не понял, что именно ее не устроило в их совместной жизни. Наверное, все же постоянная нехватка денег. Хотя мама говорила, что ему просто не повезло. Так или иначе, но с тех пор он утратил способность притягивать к себе внимание представительниц противоположного пола. Еще совсем молодой, он, тем не менее, производил впечатление не самого удачливого мужчины далеко за сорок.

– Ну, что с тобой делать? – осуждающе разводил руками отец. – Вот когда я был в твоем возрасте, каждая вторая считала счастьем оказаться в поле моего зрения. Ну, и не только если ты понимаешь, о чем я.

– Да, папа.

– И я имел возможность выбирать. И знаешь, почему мы до сих пор живем с твоей матерью и при этом счастливы?

– Да, папа.

– Вот именно! Потому, что она не была для меня последним шансом. А в твоем случае любая, кто согласится стать твоей женой, автоматически попадает в зону риска – невозможно, ухватившись за соломинку, построить из нее плот. С ее помощью можно только до берега добраться! Да и то вряд ли.

Этот старый философ в майке-алкоголичке и трениках с вытянутыми коленками действительно кое-что соображал в жизни. Глядя на него, Карл был вынужден признать, что тот живет так, как хочет – и даже его сомнительная манера одеваться соответствовала его представлению о внутреннем комфорте.

– А ты? Что мешает тебе оставаться самим собой?

– Да я вроде такой, как есть, – Дубинин провел рукой изящную линию вдоль собственного тела: мол, любуйся мной полностью. – Что тебя во мне не устраивает? Работой обеспечен, жилплощадью – тоже. Или ты забыл, как вы загнали свою квартиру и переехали ко мне? Как ты тогда сказал? Пока не подвернется что-нибудь подходящее, так вроде? Не напомнишь, сколько лет назад это было?

– Я вообще не понимаю, в кого ты такой. Не мужчина, а тряпка. Тьфу, – плюнул отец и с раздраженным видом вышел из комнаты, избежав, таким образом, неудобной для себя темы разговора.

Карл улыбнулся, смакуя эту свою маленькую победу – прежде ему никогда не удавалось вывести старика из себя. Впрочем, несмотря на все это, он прекрасно понимал, что его неудачи на любовном фронте никак не связаны ни с родителями, ни с маленькой зарплатой. Все дело было в нем самом. Женщины чувствовали сильных мужчин и тянулись к ним. С ним все было иначе. Он просто никогда не умел быть гарантом чего бы то ни было – даже для себя.

– Извините, – девушка-подросток, уткнувшись в электронный девайс, налетела на него сзади так неожиданно, что он едва не потерял равновесие и не рухнул прямо под колеса проезжающего мимо такси. – Вы в порядке?

– Хм… – Карл оглядел себя с ног до головы, словно желая убедиться в том, что все его части на месте, и улыбнулся. – Да, кажется, все в порядке. Пожалуйста, будьте осторожнее.

– Конечно, – весело кивнула та. – Успехов!

Девушка уже давно скрылась из виду, а Дубинин все смотрел ей вслед: странно, но столкновение с этим беспощадно жизнерадостным существом повлияло на него так, что вдруг и его жизнь стала казаться не такой уж бессмысленной и скучной. Прищурившись и прикрывая глаза ладонью, журналист посмотрел на небо, ожидая увидеть там то, что в детстве наполняло его счастьем, но нет – городской воздух успешно заменял голубой цвет серым, и солнце даже не пыталось это исправить.

Очередной приступ меланхолии, который уже готов был завладеть им полностью, прервал внезапно заверещавший мобильник. С недовольным видом достав его из кармана, Карл нахмурился: номер был ему совершенно не знакомым. Тем не менее, вспомнив, что его рабочий день еще не закончился, он нажал на кнопку ответа:

– Слушаю.

– Мсье Дебо? – в трубке раздался дребезжащий старушечий голос.

– Дубинин, – поправил он раздраженно, поскольку не любил, когда кто-либо коверкал его и без того не самую серьезную фамилию. – Карл Дубинин. Чем могу помочь вам?

– О, простите, – в голосе послышалось такое искреннее сожаление, что журналист почему-то сразу почувствовал себя виноватым. – Мне ваш телефон дали в редакции и посоветовали связаться с вами лично, если вы не позвоните мне в течение двух часов. Я честно подождала сто двадцать минут и вот – я вам звоню. Меня зовут Мария Степановна Мартынова. Наверное, вам говорили обо мне.

Говорить-то говорили, подумал Карл, но что с того? Мартынова – интересная фамилия, убийственно знаковая. Карл любил знаки и всегда следовал им. Старуха еще что-то рассказывала, но журналист уже мысленно согласился встретиться с ней, хотя раньше планировал ограничиться разговором по телефону.

– Да, да, конечно, я обязательно подъеду, – Карл быстро достал записную книжку и маленький карандаш, который всегда держал под рукой, и записал адрес. – Прекрасно! Буду у вас в течение часа. До свидания.

Отключившись, он снова взглянул на небо, и оно показалось ему не таким уж и грязным. И если птицы, сидевшие на проводах, еще несколько минут назад не вызывали в нем ничего, кроме тоски и раздражения, то теперь они выглядели даже немного милыми.

– Если бы она еще и родственницей того самого Мартынова оказалась, то было бы совсем хорошо, подумал Карл, но тут же усмехнулся и пожал плечами: надеяться на такое совпадение было глупо. Решив, что прогулка пойдет ему на пользу, он зашагал в сторону спальных районов, где, судя по адресу, обитала тема его будущей статьи.

Здание было обшарпанным снаружи и скрипучим внутри – Дубинин удивился тому, что еще где-то сохранились деревянные лестницы с резными перилами, покрытыми таким бессмысленным количеством слоев краски, что угадать под ними первоначальный узор не представлялось никакой возможности.

Карл, устав ждать, пока дверь откроется, огляделся и вдруг заметил участок, свободный от краски – вероятно, она отвалилась, не выдержав собственного веса. С интересом рассматривая чудесную резьбу, он не заметил, как щелкнул замок и дверном проеме показался силуэт женской фигуры, принадлежавший, скорее всего, хозяйке квартиры. Наконец, он выпрямился и, поздоровавшись, закашлялся, чтобы скрыть улыбку – сложно было предположить, что под одной крышей могли сохраниться две подобные древности. Да, Мария Степановна была очень стара, однако Дубинин, еще находясь в неприлично согнутом состоянии, сразу отметил ее гордую осанку и то, как она держала себя – с достоинством и какой-то архаичной высокомерностью, которая, впрочем, шла ей.

– То, что вы сейчас рассматриваете, когда-то являлось частью целого калейдоскопа герметической символики, – Карл уловил в надтреснутом голосе как сожаление, так и нотки гордости.

– Вы как-то причастны к его созданию? – оценив возраст хозяйки как «старая, как бивень мамонта», журналист постарался говорить громче.

– Молодой человек, вам совсем не обязательно кричать – я, может быть, и стара, но не настолько, – женщина жестом пригласила гостя войти, и, пока он разувался, ответила на его вопрос. – Нет, конечно, он появился задолго до того, как я сюда въехала. Возможно, его привезли откуда-то, поскольку мне сложно представить, чтобы кто-нибудь из местных мастеров обладал такими глубокими познаниями в этой науке. Даже я не успела расшифровать все символы, изображенные здесь, а ведь кое-какими знаниями я все же обладаю. Но это уже не имеет смысла. Вы сами видели, в каком плачевном состоянии здесь все находится.

– А как же коммунальные службы? – Дубинин спросил скорее автоматически, поскольку внешний вид квартиры Марии Степановны заинтересовал его гораздо больше каких бы то ни было псевдонаучных знаков.

– А кто это сделал, как вы считаете? – хрипло рассмеялась старуха. – Это же вредители чистейшей воды. Правда, на них и обижаться-то бессмысленно хотя бы потому, что они на самом деле стараются. Вот уж правду говорят: заставь дурака богу молиться…

Кивая и периодически вставляя какие-то сочувствующие реплики, Карл тем временем рассматривал место, в которое попал. Все помещение было заставлено антиквариатом – то, что это именно антиквариат, а не барахло, было понятно с первого взгляда – Дубинин, имевший определенное представление об этом замкнутом мирке коллекционеров, мысленно присвистнул от удивления, увидев на стене мастерски выполненный профиль пожилого мужчины.

– Я вижу, вы увлекаетесь живописью? – старуха встала рядом с журналистом и принялась рассматривать портрет. – Можете предположить, чьей кисти он принадлежит?

– Ну, увлекаюсь – это очень сильно сказано, – Карл не любил выставлять напоказ свои познания и теперь чувствовал, что начинает нервничать, однако Мария Степановна ждала его ответа, и отступать было некуда. – Я никогда не был знатоком офортов, поэтому не могу утверждать наверняка. Рембрандт, может быть?

– Ну, что вы, – у Дубинина возникло стойкое ощущение, что он снова вернулся в школу и теперь сдавал экзамены преподавателю, который снисходительно качал головой, выслушивая очередную чушь от нерадивого ученика. – Хотя понять вашу ошибку можно. Это Ван Дейк.

– Ну, почти угадал. А чья копия? – Карл любил выстраивать в голове план материала перед тем, как приступать к его написанию, и теперь раздумывал над тем, куда бы втиснуть информацию о понравившемся ему портрете.

– Почему же сразу копия?

– Так это что, оригинал? Не может быть!

Вот так просто зайти к забытой всеми старухе и обнаружить у нее Ван Дейка, висящего на стене – журналист, как хищник, почуявший запах крови, принялся рассматривать остальные предметы в поисках следующего артефакта. Проследив за его жадным взглядом, хозяйка не выдержала и рассмеялась:

– Не переживайте, мсье, я обо всем расскажу вам в свое время, мы обязательно вернемся к моей коллекции. А сейчас давайте-ка присядем и поговорим о том, зачем я вас, собственно, позвала.

Карл нехотя оторвался от изучения очередного предмета старины и проследовал за Марией Степановной в довольно просторную столовую, в самом центре которой был накрыт изящный столик. Осторожно опустившись на стул, который, как и все в этой странной квартире, мог оказаться чем-то гораздо большим, нежели просто мебелью, журналист с любопытством огляделся, однако был разочарован увиденным – судя по всему, ценные вещи хозяйка хранила в центральной комнате. Во всяком случае, столовая не представляла никакого интереса..

– Не переживайте, это обычный стул, – разливая чай по чашкам, заметила старуха. – Ленинградский мебельный комбинат. Не люблю ощущать историю пятой точкой опоры, это может ее оскорбить. Историю, конечно, не точку. Однажды я решила выпить утренний кофе, сидя на стуле времен Наполеона Третьего – наверное, вы успели его заметить, когда рассматривали мою небольшую коллекцию. Нет? Тем лучше, значит, мне будет, то показать вам. Так вот, села я на него, и тут же подо мной треснула обшивка. Mon dieu! Вы только представьте себе: до меня на этом стуле сидело неисчислимое количество людей – возможно, и сам император пару раз пристраивался. А тут я – и все. С тех пор я зареклась заигрывать с такой непредсказуемой стихией как время.

Слушая Марию Степановну, Карл поймал себя на мысли о том, что сам бы ни за что не упустил возможности хоть на пару секунд приобщиться к истории – пусть даже таким курьезным способом. Его всегда привлекали пожившие вещи – именно поэтому его часто можно было встретить на всевозможных блошиных рынках. Еще в детстве отец ругал сына за то, что его комната была завалена каким-то хламом, назначения которого он и сам не всегда мог объяснить. Впрочем, со временем родители привыкли к этой странности Карла и оставили его в покое. Правда, при каждом удобном случае мать под предлогом уборки проводила всеобщую ревизию, в результате которой больше всего страдала, как правило, комната Карла. В конце концов, поняв, что бороться с мамашиными приступами чистоты бесполезно, он упаковал все свои сокровища в коробки и отправил их на чердак, а когда переезжал в собственную квартиру, автоматически захватил их с собой, чтобы так же отправить в подсобное помещение. Скорее всего, они до сих пор там пылятся. Дубинин почувствовал легкое головокружение от предвкушения вечера – он совершенно забыл о том, с каким наслаждением когда-то рассматривал каждую вещицу, пытаясь по едва заметным признакам определить, кому она принадлежала раньше. У него зачесались руки от желания снова прикоснуться к ним.

– Я вижу, что не ошиблась, когда пригласила именно вас, – Карл вздрогну от неожиданности и обнаружил, что старуха все это время внимательно наблюдала за ним. Поспешно спрятав улыбку, которую вызвали детские воспоминания, он откашлялся, чтобы прийти в себя, и обратился к хозяйке квартиры:

– Конечно, не ошиблись, я специализируюсь на биографиях и мемуарах. Кстати, может быть, начнем?

– Пожалуй, – подумав несколько секунд, старуха кивнула и вопросительно посмотрела на молодого человека. – А где ваш диктофон? Я ведь не ошибаюсь – сейчас все журналисты ходят с диктофонами?

– Я старомоден, предпочитаю работать с блокнотом и ручкой, – Карл устал объяснять каждому, что не пользуется техникой не потому, что не имеет возможности ее приобрести, а потому, что она отдаляет собеседников друг от друга. Впрочем, Марию Степановну объяснение, похоже, полностью устроило, так как она одобрительно улыбнулась и, показав прекрасно сохранившиеся зубы, сказала:

– Тогда записывайте. Хотя должна сразу предупредить вас: память меня иногда подводит, и поэтому я могу путаться в датах и цифрах. Так что вы уж подправьте потом все, что необходимо. Но я обещаю, что постараюсь соблюдать последовательность, насколько это возможно.

Карл открыл записную книжку и начал привычными движениями профессионального стенографа переносить на бумагу все, что рассказывала ему Мария Степановна Мартынова.

– Я родилась в Гродненской губернии на северо-западе Российской империи в семье обедневших дворян. Я помню, как…

– Простите, – Дубинин не любил оставлять на потом моменты, которые требовали уточнения. – Вы сказали «Российской империи»? Простите меня за такой вопрос, но все же я должен его задать: сколько вам лет?

– Много, дорогой мой, много, – рассказчица с сожалением провела рукой по седым волосам. – Я родилась в 1902 году.

– То есть вам?..

– Сто тринадцать лет. Если не верите, могу показать паспорт.

– В этом нет никакой необходимости, – Карл был потрясен колоссальностью услышанного числа, но постарался не показать этого. – Продолжайте, пожалуйста, я постараюсь не перебивать вас больше.

– Благодарю. Я помню, как отец сам пахал землю и работал в кузнице. И в то же время он постоянно напоминал нам о том, что мы принадлежим к уважаемому древнему роду Мартыновых. У меня было два брата и три сестры – и каждый из нас ежедневно учил французский, латынь и греческий. Возможно, папа не хотел признаваться себе в том, что прошлая жизнь, которую он помнил, навсегда потеряна. Или просто желал видеть нас образованными людьми. Так или иначе, но к тому моменту, когда все изменилось, мы могли подрабатывать уроками в более состоятельных домах. Не знаю, чем бы все обернулось, если бы не Революция. В то время мы не думали о том, что будет дальше – нам просто было интересно наблюдать за всем со стороны. Когда же до нас дошло, что мир, к жизни в котором мы готовились, скоро изменится до неузнаваемости, был созван срочный семейный совет. Отец решил, что лучшим решением для всех нас станет эмиграция во Францию.

– А почему вы не уехали? – поднял голову от блокнота Карл, забывший о своем обещании не перебивать.

– Разве я сказала, что мы остались? – Мария Степановна удивленно вскинула брови. – Как раз наоборот. Мы собрали все наши пожитки, и все – прощай, родной дом.

– Но вы вернулись?

– Да, но это случилось много позже. Не могу сказать, что жизнь в Европе была легкой – нас там не ждали. Конечно, те, кто привез с собой достаточно средств, могли обеспечить себе вполне достойное существование, но поскольку мы приехали с пустыми карманами, первое время было очень сложно. Впрочем, у нас были определенные знания, и через пару лет мы уже имели постоянный доход. Конечно, шиковать не получалось, но мы не голодали, а это главное. Кроме того, Париж обеспечил меня тем, чего я никогда бы не нашла дома – культурой.

– Вы хотите сказать, что в послевоенной России царило бескультурье? – Карл в силу своего воспитания всегда довольно болезненно относился к моментам, связанным с историей родины.

– Что вы, и в мыслях не было. Но мое положение не позволило бы мне дотянуться до звезд, если вы понимаете, о чем я. А в эмиграции все гораздо проще – тут тебе и Бунин, и Кандинский, правда, намного позже. Там я познакомилась с Пикассо и его женой Ольгой. Прекрасная была пара, скажу я вам. Очень красивая. Он даже рисовал меня, но я не знаю, сохранился ли этот рисунок. Однако вы не должны воспринимать меня как часть той богемной жизни – я была далека от нее. Скорее мне выпала роль стороннего наблюдателя. Не могу сказать, что меня это расстраивает, но иногда, когда я думаю о том периоде своей жизни, то жалею об упущенных возможностях. Впрочем, тогда я воспринимала все как само собой разумеющееся. Это сейчас они стали легендами, а в первой половине двадцатого века все эти персонажи были обычными живыми людьми, которые могли напиться в кабаке и затеять драку, чтобы уже через полчаса снова обниматься и клясться друг другу в вечной любви. Да, это было странное время.

– Извините, я никак не могу сдержаться, – Дубинин отложил в сторону карандаш и вопросительно взглянул на женщину, мечтательно глядящую в окно. – Мне для материла понадобятся хоть какие-то иллюстрации. У вас случайно не сохранились фотографии того времени?

– Как же, как же… – Мария Степановна засуетилась и, попросив журналиста подождать, вышла в соседнюю комнату, в которой Карл еще не был. Спустя пару минут она вернулась и положила перед оторопевшим Дубининым, который не ожидал, что его просьба будет выполнена, толстый фотоальбом. Было видно, что он очень старый – молодой человек обратил внимание на обложку с гербом Российской империи и тихо выпал в осадок. – Да, этот альбом мне достался еще от родителей. Видите, ему почти столько же лет, сколько и мне – когда-то он был красивого зеленого цвета. Ну, да ладно, посмотрим, что тут у нас. Я уже и забыла, когда в последний раз открывала его.

Карлу вдруг пришло в голову, что черно-белые изображения мало чем отличаются от динозавров – их так же откапывают, чтобы затем, нацепив на нос очки, стараться что-то на них рассмотреть. Конечно, случаются и приятные исключения. Вот, например, в камеру улыбается молодая красивая женщина. Наверное, она пользовалась успехом у мужчин. И вполне вероятно, что на такого, как Дубинин, эта сердцеедка не обратила бы никакого внимания. Интересно, какого цвета были ее глаза? Конечно, определить это сейчас было сложно – время обесцветило прежнюю красоту, и теперь глаза Марии Степановны были просто неопределенно мутными, как паста из авокадо, размазанная по тарелке и оставленная на пару суток. Судя по всему, фото постановочное – чернила дорогие, бумага качественная, сохранилась очень хорошо. Лица, лица, лица. Журналист про себя отметил, что тогда умели одеваться и преподносить себя гораздо лучше, чем теперь. Каждого второго можно было бы хоть сию минуту вести на киностудию. Снова какие-то люди. О, да вы шутите!

– Да, это мы с Олечкой и Павлушей. Она его так называла нежно, пока не появилась эта девица, из-за которой они расстались – даже неприятно оттого, что мы тезки. Хотя, наверное, это все равно случилось бы рано или поздно. Знаете, в то время и в том обществе мало кто был способен удержаться от соблазнов. Более того, это было даже как-то немодно – хранить верность. Нынешнее поколение вряд ли поймет такую тотальную инфантильность, граничащую с безумием. Как странно смотреть на всех этих людей… Никого ведь из них давно нет в живых. Представляете, каково это – понимать, что все – все! – кого ты знала, перестали дышать несколько десятилетий назад. А я до сих пор все помню так четко, будто это было вчера, – Мария Степановна мечтательно оперлась подбородком о кулак, отчего ее аристократичная внешность отошла на задний план, уступив место обычной пожившей женщине, сожалеющей о навсегда утраченной юности.

– Хм, да, наверное, – Карлу совершенно не хотелось представлять себя на ее месте, и поэтому он с увлечением принялся рассматривать оставшиеся фотографии. Однако больше ничего интересного ему найти не удалось, и он разочарованно отодвинул от себя альбом, не забыв предварительно вынуть из него ценную фотографию с Пикассо. – Это на самом деле потрясающе! Я и представить себе не мог, что рядом со мной, практически на соседней улице, живет такой удивительный человек, как вы.

– Доживает, вы хотели сказать? – странно, но даже невеселая усмешка старухи не оставляла впечатления безнадеги и обреченности, каких можно было бы от нее ожидать. Несмотря на то, что она, судя по всему, была одинока, Дубинин не заметил и капли той навязчивости, которая свойственна пожилым людям, лишенным общества. Поразительная женщина. Карл невольно подумал о том, что многое бы отдал за возможность познакомиться с ее молодой версией.

– Еще раз прошу меня простить, – вспомнив о цели своего визита, журналист решил, что пора возвращаться с небес на землю, и заглянул в блокнот. – Я опять перебил вас. Вы остановились на образе жизни эмигрантов в Париже. Это очень интересный момент, но мне мой редактор сказал, что вы были знакомы с Гумилевым. Если я не ошибаюсь, Николай Степанович в последний раз был во Франции в восемнадцатом году. Вам, соответственно, тогда было всего шестнадцать. Что общего могло быть у русского офицера и столь юной особы? Неужели вы тогда увлекались поэзией?

– Нет, – как же Карл не любил это хитрое выражение на лицах пожилых людей – ему так и не удалось научиться определять, когда его надувают, а когда говорят правду. – Я познакомилась с ним не тогда, а несколько позже. В двадцать втором.

– Но разве за год до этого его не?.. – Дубинин вопросительно взглянул на свою собеседницу, словно спрашивая, не о разных ли Гумилевых они говорят.

– Скажите мне, молодой человек, – Мария Степановна как-то вдруг преобразилась и словно помолодела, хотя на вид ей все так же было далеко за тот возраст, когда разница в десять-пятнадцать лет считается уже несущественной. – А что вы скажете, если я предложу вам абсолютно эксклюзивную информацию, касающуюся не только давно ушедших людей, но и вас лично? Нет, не переживайте – я не торгую тайнами. Тем более, что я знаю, что у вас денег нет.

Карлу стало неприятно оттого, что старуха была вынуждена произнести подобную ремарку. Неужели его плачевное финансовое положение настолько бросалось в глаза?

– Так что вы скажете? – переспросила хозяйка.

– Простите, но я, кажется, не совсем понимаю, о чем вы говорите, – Дубинин немного отстранился, восстанавливая комфортное расстояние между собой и собеседницей. – Каким образом то, что известно вам, может иметь значение для меня?

– Может, – старуха уверенно и даже как-то лихо тряхнула головой и, выдержав торжественную паузу, заявила. – И значение немалое. Однако я вижу, что вы не готовы сегодня к этому разговору. Что ж, возможно, это даже к лучшему. Идите домой. Отдохните, выспитесь, наконец. У вас будет целый вечер, чтобы поразмыслить о том, что вы сегодня услышали, и решить, хотите ли продолжить общение. Если вам интересно мое предложение, жду вас завтра в это же время.

Спускаясь по лестнице и стараясь при этом не прикасаться к перилам, которые из обычного подъездного атрибута теперь превратились в некий артефакт, Карл удивлялся тому, как удачно у госпожи Мартыновой получилось выставить его за дверь и при этом не ответить на последний вопрос о Гумилеве. Наверное, у нее богатый опыт такого рода манипуляций. Журналист никак не мог определиться с тем, как относиться к Марии Степановне – то ли как к сумасшедшей, то ли как к восстановленной части HDD, в которой вдруг обнаружилась информация, которая давным-давно считалась потерянной. Фотография, вложенная в блокнот, говорила в пользу второго варианта, но Карл не любил делать скоропалительных выводов и поэтому, решив, что утро вечера мудренее, выбросил на время из головы странную квартиру и отправился домой.

* * *

– Милый, почему мы постоянно ходим в это отвратительное место? Я ведь говорила тебе, что эти уродцы раздражают меня. Что за фетиш, Пабло?

Мужчина, развалившийся на стуле и лениво покачивающий из стороны в сторону ногой, закинутой на колено другой, молча улыбнулся в ответ и потянулся за бокалом с темной жидкостью. Было видно, что он привык к таким разговорам и поэтому не обращал на них внимания. Однако его очаровательная спутница, пребывавшая не в самом хорошем расположении духа, настаивала:

– Почему мы перестали ходить в De Flore? Чем тебя не устроило это милое местечко?

– Там стало слишком людно, – нехотя проговорил мужчина сквозь зубы, поставив бокал на место и раскуривая трубку.

– Там собирается весь интеллектуальный цвет общества! – с апломбом заявила женщина и обиженно выпятила нижнюю губу. – А здесь нет никого, кроме этих твоих японцев и противного Бретона.

– Во-первых, это фигурки не японцев, а китайцев, – возразил Пикассо. – Во-вторых, здесь подают прекрасный ликер. Ну, и, в-третьих, в «де Флоре» собирается не весь цвет общества. Мы-то здесь. И чем тебе не угодил Бретон?

Делая вид, что слушает гневную тираду жены, Пабло периодически покачивал головой и удивлялся тому, что совсем недавно эта женщина была единственным смыслом его жизни. Да, вот что материнство делает с богинями – оно их приземляет, всучивая новые ценности и меняя мировоззрение. Помнится, когда он впервые привел ее сюда, она была в восторге от того, что здесь когда-то бывал Рембо. Подумать только – сам Рембо! Куда все исчезло?

– А его «Труп» ты читал? Это же чистейшей воды профанация! В одном мизинце Анатоля было больше таланта, чем во всем вашем хваленом Бретоне. Кроме эпатажа и толпы безумных юнцов у него ничего нет и быть не может…

Прежний Пабло обязательно возразил бы – и они бы, скорее всего, поссорились. Но сейчас у него не было ни сил, ни желания вступать в дискуссию, даже не смотря на то, что сам он считал сюрреалистов интересными ребятами и даже причислял себя к ним в каких-то творческих моментах. Вдыхая густой ароматный дым, Пикассо взглянул в окно – парижская осень двадцать шестого выдалась дождливой, но ему всегда нравилась такая погода, чего нельзя сказать о его супруге. Может быть, поэтому она и нервничает?

– Скажи мне, милая, – он перебил женщину, которая, запутавшись в собственной обвинительной речи, уже успела перекинуться с Бретона на покойного Аполлинера. – Как ты смотришь на то, чтобы плюнуть на все и махнуть куда-нибудь к морю?

– А Поль? Или ты забыл о том, что у нас теперь есть сын? – Ольга прищурилась, подозревая подвох, но лицо мужа было таким безмятежным, что она, поддавшись его очарованию, вдруг улыбнулась. – Впрочем, всегда можно договориться, чтобы за ним приглядели. Мы с тобой действительно очень давно не отдыхали вместе. Куда ты хочешь поехать?

Пабло уже открыл рот для того, чтобы ответить, но в этот момент в кафе вошла привлекательная молодая особа и, заметив супружескую пару, направилась прямиком к их столику. Несмотря на то, что ее русые волосы, вопреки моде, были собраны в косу, это нисколько не мешало ей идеально вписываться в окружающую действительность, дополняя ее и внося определенную долю свежести. Не дожидаясь приглашения, она изящно опустилась на свободный стул и только после этого приветливо помахала сначала Ольге, потом – Пабло.

– Салют!

– О, Мари, как хорошо, что ты зашла, – мужчина выпустил в воздух такой яростный клуб дыма, что на мгновение пропал из вида, однако тут же вынырнул из него и насмешливо скосил глаза, давая понять, что общество супруги его утомило. Впрочем, Ольга, к счастью, не заметила этого.

Было видно, что все трое находятся в прекрасных отношениях – спустя несколько секунд они уже увлеченно делились новостями, причем отстраненность, которая только что была между мужем и женой, вдруг куда-то исчезла, словно ее и не было вовсе.

– Робида умер, слышали? – девушка грустно вздохнула и подняла глаза к потолку.

– Кто это? – Пабло привык считать себя весьма эрудированным человеком и не любил, когда в его обществе упоминали тех, о ком он ничего не знал. Впрочем, Ольга, похоже, прекрасно понимала, о ком идет речь, потому что тут же отмахнулась:

– Невелика потеря.

– Как ты можешь так говорить? – возмутилась Мари. – Он был великим человеком, и то, что о нем забыли, нисколько не умаляет его достоинств и скорее говорит о нашей непредусмотрительности и склонности закрывать глаза на то, что нас не устраивает по тем или иным причинам.

– Не знаю. Может быть, ты и права, но меня он, честно говоря, пугает. Вернее, уже пугал.

– Да кто он такой, в конце концов?! – Пикассо становился неприятным, когда выпадал из круга общения. Несмотря на многочисленные замечания супруги, он так и не смог избавиться от этой черты характера, которая была свойственна многим талантливым людям, избалованным вниманием публики.

– Многие называли его антиутопистом, – примирительным тоном заговорила Мари. – Но я считаю его провидцем, который обладал великим даром видеть будущее так, как никто другой. Его трагедия была в том, что он не умел вовремя остановиться.

– То есть?

– Ну, пока он просто писал, его считали забавным. Но когда все, что он перенес на бумагу, начало сбываться, люди, испугавшись, отвернулись от него.

– Но это же глупо! – Пабло искренне возмутился и мысленно пообещал себе познакомиться с творчеством писателя поближе при первом удобном случае.

– Глупо, – согласилась девушка. – Я знала его лично и могу сказать, что нам предстоит еще не раз удивиться тому, как четко он видел этот мир. Мне иногда кажется, что он был практикующим хирургом, но разрезал не человеческие тела, а препарировал саму жизнь со всеми ее опухолями и жировыми отложениями.

– Мари, фу! – Ольга брезгливо сморщилась. – Давай обойдемся без физиологии, ты ведь знаешь, что я не терплю этого.

– Нет, нет, продолжай, – заинтересовался Пикассо. – Вскрытие жизни – это интересный образ.

Ольга решительно поднялась со своего места и взяла в руки изящный зонт, расписанный вручную самим художником:

– Или вы прекращаете говорить всякие гадости, или я ухожу сейчас же!

– А мы с Ольгой решили податься в теплые края, – Пабло умел так быстро менять тему разговора, что у его собеседников просто не оставалось времени не то, чтобы обижаться на него. Вот и сейчас он принялся перечислять места предполагаемого отдыха, будто только это его и интересовало. Женщине не оставалось ничего, кроме как сесть и, сердито сверкая глазами, ждать момента, который позволил бы ей доиграть до конца роль оскорбленной невинности. Однако Пикассо не был намерен предоставлять ей такой возможности, и спустя уже две минуты Ольга, забыв о свое обиде, включилась в обсуждение плюсов и минусов курортов, которые ей предлагал муж.

– Океания? Чтобы ты там бегал за молодыми таитянками, как Гоген? А мне что прикажешь делать, пока ты будешь развлекаться? Нет, меня это не устраивает. К тому же я не хочу уезжать слишком далеко от дома. Няньки няньками, но Полю всего пять лет, ему необходимо материнское внимание. Может быть, просто поедем на юг Франции? Там сейчас, наверное, очень красиво – и морской воздух пойдет тебе на пользу. Я ведь говорила, что ты слишком много куришь.

– Разве это путешествие? – Пикассо недовольно скривился, представив себе прогулки по побережью в промозглую погоду. Он, конечно, любил дождь, но предпочитал наблюдать за ним, сидя в уютном теплом помещении и потягивая ликер или коньяк. – К тому же сейчас там слишком холодно для купания, а покидать камешки в воду я и здесь могу. Это вообще не вариант. С гораздо большим успехом мы могли бы сейчас отправиться в твой любимый De Flore – впечатлений будет больше, а времени, потраченного на дорогу, меньше.

– Так я тебе об этом уже битый час говорю! – победно воскликнула Ольга, поймав супруга на слове. – Не нужно мне никакого моря, если ты прямо сейчас согласишься пойти со мной туда.

– Нет, вы слышите эту женщину? – простонал мужчина, обращаясь то ли к потолку, то ли к статуэткам китайцев, насмешливо наблюдавших за ними сверху. – Вот всегда она так. Месяцами донимает меня разговорами о том, как хотела бы поплескаться в теплой воде и поваляться на песке, а как только я соглашаюсь, тут же разворачивается на сто восемьдесят градусов. Хорошо, я согласен, если Мари пойдет с нами. Мне нужен хоть кто-то, с кем мне было бы приятно пообщаться.

– Извини, но сейчас я никак не могу, мне нужно завершить одно дело, – девушка мысленно улыбнулась, вспомнив о том, сколько ей понадобилось времени, чтобы научиться отказывать Пабло, однако, заметив, как помрачнел художник, Мари поспешила добавить: – Но я обязательно присоединюсь к вам чуть позже. Обещаю.

– Ну, если только так, – Пикассо все еще хмурился, но уже готов был уступить своей супруге. Тем не менее, ему хотелось, чтобы последнее слово осталось за ним, поэтому он многозначительно предупредил Ольгу. – Но я иду при одном условии: если там не будет никого, кроме этих сумасшедших подражателей, которых ты называешь художниками, то я оттуда сразу уйду, так и знай.

– А я слышала, что туда Дали периодически заглядывает, – напомнила Мари.

– Кто? – не понял Пабло.

– Ну, Павлуша, неужели ты не помнишь Сальвадора? Он такой вежливый и в то же время абсолютно самодостаточный – подобное сочетание сегодня встречается все реже и реже. В нем сразу видна порода, – Ольга не без оснований считала себя специалистам по отделению «нужных» от «ненужных» – часто ее выводы, сделанные уже после пары минут общения с человеком, на сто процентов соответствовали действительности, поэтому Пабло всегда прислушивался к мнению своей жены по поводу своего окружения.

– А, так ты о том молодом человеке, с которым мы познакомились на днях? Да, он интересный персонаж. Ты его хорошо знаешь, Мари?

– Не то чтобы очень, но кое-что слышала. Многие считают, что его ждет большое будущее.

– Может быть, так и будет.

Обняв на прощание Мари и еще раз взяв с нее обещание обязательно присоединиться к ним в ближайшие же полчаса, супружеская чета Пикассо двинулась в сторону кафе De Flore. Девушка дождалась, пока они скроются из виду, и только тогда устало вздохнула. Они были милыми людьми, и ей хотелось запомнить их такими – молодыми и счастливыми. Впрочем, с судьбой не поспоришь. Мари проверила, что ничего не оставила на столе, и, собравшись, прошла в дамскую комнату. Когда официант, обеспокоенный ее долгим отсутствием, наконец, решился постучать в дверь, ему никто не ответил. Тогда он позвал на помощь одну из своих знакомых, работавших по соседству и потому часто бывавших в Les Deux Magots. Заглянув внутрь, та заявила, что внутри никого нет. Это открытие заставило официанта задуматься о том, что он слишком много работает и пора бы уже начать беречь себя. Впрочем, у него не было ни времени, ни желания разбираться в этой странности – посетители заплатили по счету и оставили весьма щедрые чаевые, а на их место уже претендовала парочка зажиточных буржуа.

Тем временем Мари наблюдала за статным мужчиной, который, казалось, безо всякой цели прогуливался по каменной дороге. Судя по его внешнему виду, можно было предположить, что перед ней был праздно шатающийся представитель высшего света – хороший костюм идеально сидел на его атлетической фигуре, а трость, которую он держал в руке, была скорее внешним атрибутом, нежели необходимостью. Его военная выправка выдавала в нем офицера, однако это было достаточно распространенным явлением, особенно после недавних событий, заливших полмира кровью. Короткая стрижка, которая плохо соответствовала моде, говорила только в его пользу – мало кто из неуверенных в себе людей согласится выглядеть естественно, если есть возможность подчеркнуть свою индивидуальность, смешавшись с толпой таких же индивидуальностей, похожих друг на друга как две капли воды.

– Николай Степанович! – подумав о том, что ее продолжительное наблюдение со стороны может быть истолковано неверно, девушка, наконец, окликнула мужчину, который, подняв глаза, узнал ее и с поразительно открытой и дружелюбной улыбкой пошел к ней навстречу:

– Мария Степановна, как я рад вас видеть! А я уже было подумал, что вы забыли обо мне. Признаюсь, меня бы это очень расстроило. Как оказалось, Великая китайская стена живописна только на фотографиях – на самом деле уже после пары часов, проведенных здесь, можно сдохнуть от скуки.

* * *

Дубинин привык не видеть снов. Вечером он закрывал глаза, а утром открывал их – его ритуал был до тошноты прост и однообразен. Нельзя сказать, чтобы его это расстраивало, напротив, со временем он убедил себя в том, что это даже хорошо. Мозг должен ночью отдыхать, а не заниматься всякими глупостями – так он говорил коллегам, которые по утрам часто делились друг с другом своими фантазиями на тему того, что тот или иной образ мог бы означать. И вот – сегодня он с удивлением и даже раздражением понял, что спит. Произошло это совершенно неожиданно. Он прогуливался по аллее, когда его окликнул знакомый старушечий голос. Правда, ему сразу показалось, что Мария Степановна двигается слишком быстро и свободно для своего возраста, но он приписал это свежему воздуху. Кроме того, он ведь наблюдал ее только один раз – да и то в квартире. Кто знает – возможно, физически она еще вполне ничего.

– Доброе утро! – молодой человек вежливо улыбнулся своей знакомой и поинтересовался. – Решили прогуляться? Прекрасная погода сегодня стоит.

– Да, погода действительно радует, – отозвалась старуха, посмеиваясь. – Только какое же это утро? Скорее вечер. Вы, наверное, опять допоздна работали, мсье Дубинин? Нельзя так, вы совсем не жалеете себя.

Карл оглянулся вокруг и обнаружил, что было как минимум пять часов осеннего вечера. С недоумением посмотрев на наручные часы, он постучал указательным пальцем по циферблату и поднес руку к уху: механизм не работал.

– Наверное, забыл завести, – произнес он растерянно, словно это оправдание могло что-то объяснить. Прежде журналист никогда не сталкивался с подобным и теперь не на шутку обеспокоился. В голове тут же всплыли рассказы знакомых о том, как диагностировать инсульт на начальной стадии, воспоминания о соседке, которой он бесчисленное количество раз помогал найти дорогу к ее дому, потому что та с завидной постоянностью раз в неделю забывала о том, кто она и зачем. Может быть, и он начинает потихоньку сходить с ума? Нет, нет, это совсем не вовремя.