Читать книгу Найденная рукопись, повествующая о домовых, потерявших свой дом - Роман Павлович Искаев - Страница 1

Старый внук старого дедушки

Вы когда-нибудь могли предположить, что помимо такого понятного и привычного, окружающего нас повсюду мира, где-то есть и другие? Не новые планеты, нет (хотя, должен признаться, что к закату своей жизни, я, наконец, смог окончательно увериться в обитаемости других планет, просто время обнаружить их ещё не пришло), но миры, существующие там же, где и наш, только скрытые от простого взгляда.

Не берусь сказать, что я точно знаю, как выглядят эти зачарованные от постороннего любопытства земли, и какие они на самом деле. Может быть, вовсе не отличаются от нашего мира и в них живут такие же мальчики и девочки: они так же гуляют в своих дворах, а некоторые – повзрослевшие, уже убегают на соседние улицы; так же устраивают весёлые игры, так же обижаются и мирятся, так же грустят и смеются, и каждый вечер ложатся спать, чтобы увидеть целый диафильм снов, калейдоскопом ярких пятен кружащихся всю ночь над их кроватями. Однако эти миры могут быть совсем другими, и моей обветшалой фантазии не хватит, чтобы описать их.

Хотя, вполне возможно, что вы не просто предполагали, какие сказочные миры окружают нас со всех сторон, куда ни посмотри, но и не раз бывали в них. Может быть, они находятся прямо у нас под ногами. Ведь, если призадуматься и прибавить самую капельку выдумки: сколько всего загадочного скрывает обычная трава, растущая по всему Земному шару! Бескрайними лесами она может быть для жителей, нашедших дом в этом зелёном, вечно подвижном, царстве гигантских цветов и высоченных стеблей! Или мутная водица в луже, накапливаемая в целые озёра полные острыми бритвами рифов, маленькими островками, плавающими лесами и каменистыми развалами берегов.

К сожалению, мне не довелось побывать в том чудесном месте, где трава выше самого высокого кедра, а дождевая лужа – целый океан. Да и ни в каком другом не бывал, кроме того, где я каждый день просыпаюсь утром и вижу, через свои потёртые и состарившиеся глаза, как из окна брызжут озорные лучи солнца. Того мира, где я каждый день гуляю по любимым тропинкам среди развесистых деревьев.

Я так стар, что многие деревья помню ещё семенами. Вот этот дуб знал жёлудем – его посадил мой дедушка, когда я сам ещё был ребёнком. Я поливал его из жёлтой лейки каждый день, с нетерпением ожидая, когда же робкие побеги появятся над землёй, теперь он великан – выше меня на метры, а через столетия станет таким большим, что и десятерым взрослым людям обхватить его не хватит рук; а эту старую берёзу, сейчас, тёплой весной, кучерявую, покрытую длинными и пахучими серёжками, я помню ещё молодой, когда ствол её был белее снега, а гибкостью она превосходила цирковую гимнастку.

Простите, за моё долгое вступление: молодость нетерпелива – бежит вперёд, сквозь водопад времени, разбивая струи, поглощает часы; старость же не принимает время прямолинейной стрелой, скорее – застывшими в воздухе каплями воды, хранящими в себе целые воспоминания. Однако пора переходить к тому, ради чего вы держите в руках эту книгу.

Да, я не был в других мирах, кроме того, где мне посчастливилось родиться и прожить долгую и очень насыщенную жизнь. Зато я знаю историю, которую, будучи ещё ребёнком, когда всё мне казалось большим и загадочным, как, возможно, вам сейчас, рассказал мой дедушка. Помню, как история эта поразила меня тогда: с раскрытым ртом я слушал, как дедушка ведал мне о том месте, в котором оказались потерявшие свой дом самые настоящие домовые.

Раньше они жили вместе с нами, в наших квартирах, в наших домах: повсюду, где жил человек были и они. Домовые, или домовята, как ласково называл их дедушка, ещё жили в его самой ранней молодости, когда и ходить он толком не умел. Как-то склонившись надо мной, заговорщицким шёпотом он сказал, что видел однажды, как один домовой подмигнул ему.

Домовые не были страшными, напротив, они были очень добрыми и весёлыми, всегда поддерживали чистоту в домах, убирая весь чёрные сор, любивший появляться в обжитых местах и загрязнять собою воздух. От этого отравляющего мусора люди болели и ходили невесёлые, часто ругались друг с другом, сами не понимая от чего. Домовые же, выгоняя эти чёрные споры, делали воздух чище, а жители становились счастливее и чаще улыбались. Ведь всегда приятнее дышать чистым и свежим воздухом, не так ли?

Иногда, конечно, домовые могли и похулиганить, спрятать какую-нибудь вещь, или немного пошуметь за стенкой, но так они лишь шалили – ведь и мы иногда громко шумим, играя во что-нибудь увлекательное. И никогда они не желали никому худого, наоборот, были очень полезны, очищая наши дома.

Однако домовые пропали из нашего мира много-много лет назад. Даже мой дедушка уже очень смутно помнил, когда это произошло. И всё же – это я помню отчётливо – он надолго замолкал, когда описывал их странную внешность, как бы вспоминая, но улыбка-загадка при этом не сходила с его уст.

Пропали же наши верные помощники из-за злобного старика, всегда ходившего с клюкой, чтобы ударить какого-нибудь зазевавшегося прохожего, не уступившего ему дорогу. Вечно ворчащего, ненавидящего всё и всех и, кажется, живущего только для того, чтобы пакостить всем от мала до велика. Домовые старались не шуметь при нём, зная его скверный характер, но очень огорчались тому, что в квартире этого старого человека было жутко грязно, от чего и сам он, не подозревая этого, был грязен и ворчлив. Но всё же они не оставляли даже такого противного человека и убирали весь мусор, какой можно было, так, чтобы старик не заметил этого. Надо сказать, что благодаря их стараниям, у него в квартире всё ещё было свободное пространство, а воздух, хоть и спёртый – наполненный сором, – был не так плох, как стал после исчезновения маленьких домовых.

Случилось же всё из-за того, что однажды, один, особо усердный, молодой домовёнок (ведь всякая юность усердна, иногда через чур, но нельзя винить её в том, ведь она старается делать всё не хуже умудрённых опытом), слишком старательно прибрался в квартире и оставил одно чистое и сияющее под ласковыми солнечными лучами пятно на подоконнике, со всех сторон окружённое толстой корочкой пыли. И хотя это практически никак не отразилось на внешней чистоте, точнее на грязноте квартиры этого старика – тот заметил непривычную яркость на подоконнике и, поняв в чём дело, страшно разозлился. Он брызгал слюной, тряс клюкой, проклиная всё на свете, затаив на спрятавшихся домовят глубокое зло. И когда ему представился случай, и он встретил старую и такую же скверную старуху-ведьму, он отдал ей всё ценное, чем владел, и с её помощью выгнал всех домовых из нашего мира.

Признаюсь, что за давностью лет, а ведь я уже прожил три четверти века, я забыл об этой истории, поглощённой пыльными клубами взрослой жизни. Но, с исчезновением домовых, на улицах городов и в домах, чёрный сор только накапливался. Все привыкли к нему, перестали обращать на него внимание, а невнимание же к близким и частые перепалки, раздоры – стали привычным делом….

Удивительный случай оживил во мне память о тёплых вечерах, проводимых рядом с моим дедушкой.

Как-то, чтобы занять свободное время, коего у старых людей очень и очень много, ранним утром, когда я чувствую себя наиболее бодрым, а молодой воздух вокруг как будто дышит чем-то таинственным и небо ещё усеяно россыпью маленьких светящихся звёзд, я убирался в чулане. На удивление, в нём было довольно чисто, хотя я не поднимался туда без малого пятьдесят лет. Только немного пыли набилось сквозь щели в досках.

Вот в таком, может даже показаться страшном месте (но уверяю, что ничего страшного в нём нет, ведь днём даже солнышко светит там сквозь небольшое окошко в форме кудрявого облака), я нашёл, лежащем на дряхлом столе, свёрток. Завёрнут он был в ветхую, бесцветную ткань, за давностью лет растерявшую все свои цвета. Что-то знакомое и близкое мне показалось в этом таинственном конверте, будто детство моё, потерянное много-много лет назад, на миг вернулось и задорно подмигнуло.

Аккуратно взяв его под мышку, я спустился со свёртком в ярко освещённую одинокой электрической лампочкой кухню и долго смотрел на него, не решаясь открыть. Что-то щемящее и совсем детское наполнило мою грудь. Собравшись с силами и поправив от волнения очки на носу, я принялся аккуратно разворачивать ткань, боясь повредить её, ведь по виду она была гораздо старше меня.

Распахнув, как мне тогда показалось пелёнки младенца, я оголил пожелтевшие ссохшиеся страницы. В этот миг на меня уже со всей силы пахнуло ушедшим детством, каким-то невероятным чудом вернувшимся ко мне спустя целую жизнь. Сердце моё усиленно забилось, а слёзы выступили на глазах от давно забытого и нахлынувшего сейчас чувства загадочности и нежности к моему дедушке. Запахи – его запахи – тут же окружили меня и перенесли на семьдесят лет назад, в полутёмную комнату, где я проводил все вечера напролёт. Скрип кресла-качалки под ним с новой силой послышался мне; его всегда смеющиеся и озорные глаза, сохранявшие внутри себя какой-то секрет, смотрели на меня лукавым и искрящимся взглядом, полным ласковости и любви. Я же вновь превратился в пятилетнего мальчика, сидящего на коленях у дедушки и жадно слушающего невероятные приключения домовых потерявших свой дом и стремящихся обрести его вновь.

Когда воспоминания схлынули, позволив вернуться в настоящее, я взял один из листков, исписанных аккуратным, витиеватым почерком моего нежно любимого дедушки и начал читать. На листах были перенесены не только все истории про домовых, какие я слышал, будучи ребёнком, но и такие, о которых дедушка не рассказывал мне. Все они мозаикой сложились в одно увлекательное приключение, в котором, как оказалось, принимал участие и мой дедушка.

Чтение затянулось на весь день. Окончив его, я долго смотрел в окно, провожая взглядом последние лучи солнца перед опускающейся ночью, понимая, что не имею права не рассказать о прочитанном как можно большему числу людей. Поэтому аккуратно, стараясь не повредить хрупкие, желтоватые листки, хранящие дедушкин дух, я перенес его рассказы на новую бумагу. Так получилась эта удивительная книга о невероятных, забавных, весёлых и немного грустных приключениях домовых, потерявших свой дом, но изо всех сил стремящихся вернуться.

Зелёный край

Может показаться странным, что домовые не пропали в безведной глубине времени, что их не всосала в себя тёмная бездонная пучина и не оказались они в безлюдной ледяной или песчаной пустыне. Самым странным образом, не смотря на то, что старуха-ведьма из всех своих сил старалась забросить их куда подальше, они попали в Зелёный край.

Представьте себе далёкие, простираемые до самого горизонта, пропадающие в зернистой дымке дали зелёные холмы, покрытые молодой майской травой и только распустившимися цветами всех форм и оттенков: маленькие синие, рядами растущие на крепком стебле и крупные жёлтые, тянущиеся лепестками и листьями-крылышками к голубому небу; нежные, из сердцевины бутона распространяющие розовый цвет до самых краёв сочных лепестков и озорные оранжевые, тихим щебетом разговаривающие друг с другом. Миллионы цветов крапинкой разукрашивают тихую зелень травы.

Если же повернуться кругом, то можно увидеть и ласковый берег волнующегося океана, полного глубоко-синей водой, покрытой барашками от волн, и впадающую в него сияющую, как горный хрусталь, речку, холодной струйкой выбегающей с самой высокой вершины, но обогретую солнцем в низине. По утрам, когда роса ещё не испарилась и россыпью бриллиантов покрывает каждую травинку, можно увидеть, как рыбы плескаются в речных водах, подставляя блестящие бока водопаду солнечных лучей. Сами же горы, надвигающиеся на бескрайние лесные угодья, граничащие по одну сторону с зелёными холмами, пиками врываются в толстые облака, пасущиеся в небе, точно стадо кудрявых овец. И в то же самое время, стремительно кружащиеся массы воздуха, храня в себе запахи полей, лесов, гор и океана сталкиваются в прекрасном вальсе и разбегаются задорным ветром по всему Зелёному краю. Даже дожди, случавшиеся здесь – тёплые и дружелюбные. Под ними можно бегать часы напролёт и не почувствовать усталости, будто её смывает тысячью дружелюбных капель.

Этот край весеннего цветения, полный света, наполненный добротой, пришёл на выручку выгнанным из дома домовым, приютив их во время беды.

Звонкий смех переливчатым колокольчиком смешивался с радостными криками и разносился на десятки метров, гуляя по окрестным холмам.

– Беги! Беги! Быстрее! Ещё!

– Не получается! Я стараюсь! – вторил ему голос уже не такой звонкий, но такой же беззаботный, правда, с небольшой капелькой обиды, но с ясно проскальзывающей тонкой стрункой музыки веселья.

Два маленьких домовёнка – ещё ребёнка – бежали наперегонки, от одного холма до другого. Вся их одежда была заляпана травой, ведь перед этим они на животах спустились с самой вершины, а теперь со всех ног бежали вверх, на подставленный другим холмом особо крутой бок.

То были друзья-не-разлей-вода: Иголка и Туч. Иголка была задорной, всегда улыбающейся и никогда не страдающей подолгу от плохого настроения девочкой, с постоянным огромным голубым бантом и в белом (теперь уже бело-зелённо-коричневом, от следов травы и земли) сарафане. Туч же был её лучшим другом, всегда хмурым и задумчивым, даже в минуты самого безмятежного веселья – радость как бы пробивалась сквозь хмурь, никогда не покидающую его и, кажется, родившуюся раньше него самого.

– Ну же! – звонким колокольчиком крикнула Иголка, сама из последних сил взбираясь на вершину холма, ловя ртом большие порции воздуха. Голос её был звонким, как переливы серебряных колокольчиков, с самого появления на свет, ворвавшись в мир одновременно с улыбкой. Поэтому её и назвали Иголкой, найдя общие черты между тонкостью и стройностью иглы, легко сшивающей любой материал, и весёлым и задорным нравом домовёнка, обязательно охватывающим всех, стоит только Иголке засмеяться.

Туч, крепыш от рождения, хоть и нагонял быстро устававшую Иголку, но всё равно был ещё позади. Мысленно он ругал себя, за то, что замешкался на старте, но в то же самое время был рад, что подруга придёт первой и очень сильно обрадуется этому. Из-за чего брови его, то сдвигались – и тогда лоб его хмурился, то наоборот – все морщины на лбу разглаживались и появлялись озорные лучики вокруг глаз.

– А я раньше! Раньше! – совершенно позабыв об усталости, подпрыгивала Иголка на вершине, дожидаясь отставшего Туча.

Пока домовята веселятся, позвольте мне описать этих удивительных существ. Домовые сами по себе небольшие создания, даже повзрослев, они редко становятся выше ребёнка, только вставшего на ноги. Коренастая фигура говорит о том, что они не боятся трудной и тяжёлой работы, а большой нос картошкой, позволяет учуять даже самую далеко спрятавшуюся пыль и служит индикатором чистоты. Работая как пылесос, нос втягивает в себя всё подряд, от чего домовые часто фыркают и чихают, что ни капельки не вредит их здоровью, а наоборот заставляет убираться ещё лучше, чтобы избавиться от всего сора.

Всё их тело покрывают короткие волосы: более жёсткие у мальчиков, со временем превращаясь практически в щетину, и очень шелковистые у девочек, никогда не теряющие своих свойств, благодаря тщательному уходу. Ведь даже среди домовых, крайне чистоплотных созданий, девочки отличаются ещё большей чистоплотностью, чем мальчики! Хотя и мальчики-домовые – невероятные чистюли. Это, однако, не мешает детям домовых быть обычными детьми и приходить с прогулок жутко грязными, от чего у родителей волосы буквально встают дыбом и начинают шевелиться, а мамы, хватают и тут же тащат их, не взирая не всевозможное сопротивление, в ванну, отмывать тысячи и тысячи пятен.

Самым же необычным во внешности и одновременно гордостью каждого домового, является его причёска. Со временем, когда домовые подрастают, короткие волосы превращаются в настоящую гриву, но не лежащую, как у льва, а торчащую в разные стороны. При этом цвет волос может быть самым разным: есть и желтые, и оранжевые, и коричневые, даже рыжеватые, с краснотой – от чего лица их напоминают солнышко, окружённое лучами, а девочки похожи на цветущие цветы. А уж когда маленькие домовята, ещё не научившиеся ходить, заходятся румянцем, кажется, будто далёкая звезда – наше Солнце – спустилась вниз, чтобы радовать прослезившихся от умиления родителей.

Ещё одной особенностью, о которой необходимо упомянуть, это их руки. Руки, даже у домовых женщин, очень крепкие, а пальцы, что у мальчиков, что у девочек, короткие и ухватистые, чтобы можно было крепко держать любую, самую тяжёлую ношу.

Иногда же, раз в поколение, рождаются и такие домовые, которые выше остальных, словно берёза возвышающаяся над своими северными, карликовыми сёстрами. И пальцы у них длинные, гибкие, изящные. Даже волосы не лучатся в разные стороны, а с самого детства, как у почтенных старцев – тянутся к низу, к земле, откуда по поверьям и произошли домовые, и где они и хранят все свои знания.

Такие домовые, помимо прочего, отмеченные особым – земляным в юности и серебристым в старости – цветом волос, – становятся Писарями – хранителями истории домовых. К ним обращаются за советом и помощью, просят разрешить спорные вопросы и принять решение в тяжёлых ситуациях. И не было ни единого случая, да и не может такого случиться, когда бы Писарь отказал или сделал что-нибудь во зло.

Характеры у домовых абсолютно разные, но у всех есть несколько общих черт, которые никогда не меняются, всегда оставаясь основными и руководящими всеми поступками. Все домовые, даже такие хмурые, как Туч, обладают свободолюбивым нравом, отличаются добродушием и с рождения наделены такими важными чертами, как честность, взаимовыручка, искренность и невероятное трудолюбие. Если домовой увлекается чем-то, то увлекается не на шутку, а всерьёз. Всегда доводит дело до конца. Когда же влюбляется, то влюбляется по-настоящему и на всю жизнь. Никогда у них в жизни не бывает полумер.

Однако самой главной их чертой всегда была домовитость, разрешающая даже самый невероятный хлам (для нас с вами) нести в дом и преобразовывать его в такие полезные вещи, что они становятся совершенно незаменимыми в хозяйстве.

Мы отвлеклись, а тем временем, наши закадычные друзья, уже шли домой: усталые, грязные, но довольные проведённым днём. Они успели искупаться в тёплой реке вместе с рыбами, поваляться на солнце, наблюдая за летающими букашками и обежать наперегонки не один десяток холмов. Оба спешили, стараясь успеть до того, как солнце коснётся своим диском горизонта – время, когда они уже должны быть дома и готовиться к ужину.

– Знаешь, Иголка, я уже чувствую, как нам с тобой влетит.

– Влетит? За что? – удивилась Иголка. Хоть она и торопилась вслед за Тучем, то и дело переходившим на лёгкий бег, а не забывала рассматривать окрестности в поисках недостающих синих цветков для венка.

– За то, что мы опять с тобой опоздаем, – скорее пробурчал, чем проговорил Туч, разукрасив лоб привычным хмурым узором.

– Ой, да не влетит. Вон, посмотри, солнце ещё в целом пальце от горизонта! А идти нам осталось совсем немного, несколько холмов.

– Всё равно, не за опоздание, так за то, что мы с тобой придём опять грязные.

Иголка рассмеялась. Туч посмотрел на свою подругу с неодобрением.

– Что смешного? Помнишь, что в прошлый раз было?

– Помню, ик, поэтому и смеюсь: «Не приличествует, ик, настоящему домовому быть таким грязным! Вот я, ик, в вашем возрасте!», – Иголка изменила голос на старческий, подражая своей бабушке, ругавшей их вчера, когда они пришли точно такими же грязными. Смех всё же прорывался в виде икоты сквозь слова.

– Ну, хватит Туч быть такой хмурой тучкой! – Иголка ласково посмотрела на своего друга и слегка толкнула его в плечо. – Это же весело!

Туч улыбнулся, вспомнив сегодняшний день, проведенный в увлекательных играх, но тут же поскорее попытался спрятать улыбку, заметив, что Иголка смотрит на него своими большими, серыми глазами. Эта его попытка только лишь сильнее рассмешила её.

Поднявшись на очередной холм, домовята вышли к границам их городка.

Хоть, город и был основан недавно, и, как надеялись домовые, временно, ведь они никогда не оставляли надежды вернуться домой и всегда пытались найти путь обратно, но всё равно он был построен необычайно аккуратно. Ведь это был самый настоящий город чистюль-домовых!

В нём не было привычных, заасфальтированных дорог, но вместо них были ухоженные тропы покрытые травой, каждое утро (а также в обед и вечером) – аккуратно стриженой. Дома все были построены добротно, по вкусу обитателей то каменные, то из толстых деревянных брёвен, так плотно подогнанных друг к другу, что даже самый тонкий мастер не смог бы придраться. Ни одной, самой маленькой щели не было! Но, даже не смотря на такую аккуратность, стыки всё равно были промазаны глиной.

Быстрая речушка журчала ровно посередине, разделяя городок на две части. Через неё был перекинут крепкий мост, а в двух сторонах от него на разных берегах стояли мельницы с водяными колёсами. К каждому колесу было прикреплено никак не меньше двенадцати ковшей, зачерпывающих воду и всякий, кому она могла понадобиться, мог спокойно воспользоваться ковшом: ловко снять его, пока колесо крутиться, но потом обязательно вернуть на место.

С холма, на котором остановились друзья, отчётливо была видна площадь. Она представляла собой круг, на границах огороженный, удобными для сидения камнями. Некоторые из них обладали спинками – они предназначались для старых домовых. Ровно посередине кольцевой площади был выложен круг поменьше, из разноразмерных, почерневших гранитных камней. В нём домовые разводили большой, пышущий жаром костёр и готовили разнообразную еду к ужину.

К вечеру, когда лучи солнца готовились окрасить небо в розовые, лиловые, сиреневые, красные, оранжевые оттенки, все домовые, собирались на этой площади, и каждый принимал участие в готовке ужина. Котёл с водой кипел, сковородки цвыркали, а дощатые столы принимали овощи для салатов. Ужин всегда был готов тогда, когда диск солнца на три четверти закатывался за горизонт. Тогда все домовые занимали удобные места, каждый раз разные, всегда оставляя самые почётные для стариков, и принимались за еду.

Во время ужина никто ни говорил ни слова, разве только самые маленькие. Слышны были только сдерживаемые причмокивания, да тихие возгласы, одобряющие вкусную стряпню. А после этого, начинались различные разговоры между взрослыми, а детям Писарь рассказывал легенды и истории, которые так любили Иголка и Туч. Иногда, кто-нибудь начинал петь, тогда все замолкали и слушали старинные песни, рассказывающие о трудной, проходящей в вечных заботах и стараниях, но доброй и весёлой жизни домовых.

Улыбнувшись открывшемуся виду и будущему ужину, Иголка, почувствовав прилив сил с одновременным журчанием живота, с предвкушением, бросилась вниз, расслышав, как Туч побежал за ней.

– Опять опоздали, ужин без нас стали готовить! Ведь так хотел нарезать редиску, съел бы пару кусочков! Я её люблю, между прочим, – ворчал он, однако и на его лице, уже по кругу покрытом жёсткой копной волос цвета мякоти тыквы, отобразилась предвкушающая улыбка.

Легенды домовых

Ужин получился отменным, и все домовые так громко причмокивали, дивясь, как это они смогли так вкусно приготовить, что Писарю пришлось сделать не одно замечание, чтобы восстановить полагающуюся тишину. И даже после этого, то тут, то там раздавались сдерживаемые восклицания. Иголка же, готова была поклясться, что и Писарь несколько раз, в нарушение правил, особо громко причмокнул, доставая ложкой овощную похлёбку со дна глиняной тарелки, а ведь после похлёбки, был невероятно вкусный салаты из свежей зелени с промасленными, солёными сухариками и второе блюдо!

Тут надо заметить, что вкусы у домовых очень сильно отличаются от наших, человеческих. Так, если, и я думаю – вы согласитесь, самым главным лакомством у нас является шоколад и все его разновидности: воздушный, с орехами цельными и крошёнными, с начинкой из варенья и нежного йогурта, а кому-то даже и горький нравится! Хотя, для меня нет ничего вкуснее нежно-молочного шоколада! Не стоит забывать и о шоколадном мороженном! Для домовых же нет ничего вкуснее тыквы и тыквенных семечек. Особенно запечённых тыквенных семечек, от которых взрослым приходится просто отрывать с руками и ногами своих детей. Вообще, домовые едят в основном то, что растёт в земле или очень близко к ней, считая, что эта та пища, которой они питались, будучи ещё спрятанными под землю.

Все домовые сидели в круге: взрослые удобно развалились на камнях, а дети на траве, прислонившись к ногам взрослых. Иголка и Туч были уже начисто отмыты и сияли как медные пятаки, раздувшиеся от нескольких порций супа и второго блюда: варёной картошки в мундире с кореньями и ягодами в собственном соку. Правда Туч был, как и всегда, хмурым, но глаза его, отражающие горящий костёр таким образом, что казалось, будто внутри них играются два огонька, иногда выглядывающие в окошки-глаза, выдавали отличное настроение. Даже трёпка мамы не была так сильна, как можно было ожидать, а после наивкуснейшей еды и вовсе родители забыли о том, каким чумазым был их непоседливый сын.

Окончив сытный ужин, все зашумели, складывая глиняные тарелки в одной место, чтобы отмыть их, как полагается домовым – начисто, не оставив не единого, самого маленького, пятнышка. Дети же со всех ног побежали к Писарю, послушать новые истории.

– Туч! Тучка! Ну, ты где? – кричала Иголка украшенная венком из чудесных синих цветков, на время заменивший любимый бант. Венок был таким пышным, что полностью прятал её собственные волосы, а некоторые гривы взрослых домовых казались блеклыми на фоне созданного цветочного великолепия.

Иголка уже устроилась у самых ног осеребрившегося Писаря, вертя головой из стороны в сторону, разыскивая потерявшегося друга.

– Да, тут, я!

В перевалку, став похожим на квасной бочонок, Туч подкатился к Иголке и с грузным охом упал рядом с ней.

– Ой, осторожнее! – немедленно отозвалась совсем маленькая девочка, едва не сбитая неуклюжестью сытого домовёнка. Тучка что-то пробурчал в ответ, похожее на извинения.

– Так не пойдёт, Туч. Попроси прощение у маленькой Фиалке разборчиво, а то даже я ничего не понял.

Голос Писаря, а это был именно он, был певучим и низким, как орган. Туч повернулся к насупившейся маленькой Фиалке.

– Прости, Фиалка, я не специально, просто неуклюжим стал, эм, как поел, ужин вкусный.

Все дети, собравшиеся рядом, закивали, подтверждая, что ужин был действительно вкусным. Фиалка, секунду назад обиженно смотревшая на Туча, тут же просияла и простила его. Окончательно устроившись рядом с Иголкой, он тут же получил от неё дружеский толчок в плечо.

– Ай, за что? – нахмурился он.

– За косолапость, – весело улыбнувшись, ответила Иголка.

Когда все дети угомонились, когда восстановилось тишина, и было слышно только осторожное дыхание собравшихся в тесную кучу маленьких домовят, а солнце, до этого с радостью наблюдавшее за необычными жителями Зелённого края, подмигнув на прощание, закатилось за горизонт, и пляшущие тени, отбрасываемые ярко горевшим костром, приобрели глубокую насыщенность, – тогда Писарь открыл глаза и обвёл взглядом своих слушателей. Окутанные покрывалом невидимого волшебства наступившей ночи, домовята сидели перед ним, слушая начавшуюся мелодию живого оркестра подлунных жителей, состоящую из стрекота ночных сверчков, кваканья лягушек, уханья проснувшихся сов и миллиона других звуков. С нетерпеливым любопытством, на какое способны только дети, охватывающим буквально каждую клеточку тела, они ожидали начала того таинства, в которое попадает каждый ребёнок, когда собравшись у костра кто-нибудь начинает сказ о давно прошедших событиях, превратившихся в легенды.

Прокашлявшись, Писарь начал:

– Сегодня я хочу поведать вам, откуда мы все появились. Откуда появился наш род. Почему мы пришли в мир и для чего. Это очень древняя история, намного древнее меня, но ещё более поучительная. Поэтому слушайте внимательно.

Дети мигом затаили дыхание и ждали, когда Писарь раскроет им начало жизни. Даже ночной оркестр сделался тише, будто бы вслушиваясь в слова старого домового.

– Все вы знаете, что нашей прародительницей – каждого из нас – является земля. Та самая, на которой мы сейчас сидим, которая кормит и поит нас. Но, почему мы появились именно из неё? Об это я вам и поведаю.

Когда-то, так давно, что и самой старой летописи ещё не было написано, когда только появились люди – нас ещё не было. Люди жили одни. Они были не слишком чистоплотными, даже мыло не знали что такое, но винить их в этом нельзя, ведь заботы их были совсем другими. Жили они в холоде горных пещер, ещё не научившись строить крепких и тёплых жилищ. С приручением огня они пытались согреть, отогнать мрачную сырость, наполнявшую неприветливые внутренности гор, но это было лишь самое начало. В страшных опасностях добывали себе пропитание, искали средства укрытия от проливных дождей, застававших их далеко от дома, чтобы не простыть, от грома – громыхающего, как тридцати три тысячи ударов молота. Искали спасение от недугов, ведь любая царапина могла привести к самым тяжёлым болезням. Люди просто не предавали значения, да и не знали, какую опасность представляет копившейся мусор, превращающейся в чёрный сор.

И за многие-многие годы, обратившиеся в целые века, скопилось такое количество сора, что люди стали чахнуть от его удушливой черноты, а земля больше не могла вынести его в себе. Болезни пуще прежнего разыгрались среди всех племён людских, но сору казалось мало, ведь он никогда не перестаёт быть голодным. Он начал завладевать умами людей, от чего начали разражаться страшные междоусобные войны. Только тогда, опомнившись, люди стали понимать, откуда причина бедствий, и решили убрать весь мусор, однако сами справиться они не могли – так много его скопилось, вязкими кучами скрыв под собой всю землю.

Тогда, в помощь роду людскому, из этой самой земли, появились первые из нас и принялись помогать людям убирать сор и вскоре их жилища – огромные хоромы и деревянные избы – стали сиять чистотой. Но, помогали мы тайно. Не потому что мы не похожи на людей, и можем их напугать, нет. Дело в том, что человек должен сам соблюдать чистоту, должен сам заботиться о себе, не перекладывать это на кого-то другого.

С тех самых пор, мы являемся помощниками людей в деле соблюдения чистоты.

Бархатистый, как опустившаяся ночь, голос Писаря умолк, завершив рассказ. Казалось, как и в только что выпущенной на свободу легенде, прошли целые столетия: тишина опустилась на площадь, даже взрослые домовые, обычно не раз слышавшие все сказания и занимавшиеся своими разговорами, не решались говорить о своих взрослых делах, слушая умиротворённое дыхание засыпающей природы. Домовые смотрели на россыпь белых огоньков на одеяле погружающегося в сновидения мира, в ожидании чего-то потаённого. Сидящая фигура Писаря тёмным силуэтом возвышалась над всеми, даже над теми взрослыми, кто стоял. Отсветы ещё яркого, но постепенно затихающего костра сверкали в его осеребрившихся волосах. Подхватываемые горячим воздухом, от костра отделялись маленькие искорки: они поднимались высоко вверх и, казалось, что всеми силами хотят дотянуться до звёзд.

– Можно спросить вас? – раздался тонкий голосок из рядов притихших домовят. Словно камень, брошенный в воду, пустивший круги по стеклянной глади, вопрос его проплыл мимо освещенного круга и неспешно направился в далёкое странствие, сохраняя в себе любопытство маленького домовёнка.

– Конечно, спрашивай, – ласково отозвался Писарь.

– Когда я был маленьким, – тут все прыснули, ведь то был Кроша! Ему едва исполнилось четыре с половиной года, – не смейтесь! Я уже очень скоро стану настоящим взрослым. Ведь так? – обратился он к Писарю ища поддержки.

– Конечно, Кроша, ты обязательно станешь взрослым. Но не торопись взрослеть: ребёнком ты уже не будешь никогда, а взрослым останешься на всю жизнь.

Не до конца поняв ответ, но получив поддержку, Кроша попищал дальше, говоря с придыханием, как будто воздуха в лёгких не хватало:

– Когда я был маленьким, ваши волосы и борода были земляного цвета, а теперь я вижу много серебринок. Откуда они у вас? Ни у кого из моих друзей нет таких серебринок. И у мамы с папой нет, хотя они уже большие! Что они означают?

Писарь засмеялся тягучим, как карамель смехом.

– Кроша, ты очень наблюдателен, – похвалил он. – Когда-то, когда я был молодым, то волосы мои действительно были полностью земляного цвета, чтобы мы не забывали, откуда появились. Пусть у вас у всех волосы могут быть самых разных цветов: и яркими жёлтыми, и весёлыми оранжевыми, и многими-многими другими, но всегда у одного из нас волосы будут земляными в напоминание о том, откуда мы пришли и чтили память земли, возделывали её с величайшей осторожностью. Ведь она подарила нам жизнь и дарит до сих пор плоды свои, чтобы кормить нас такими вкусными ужинами, как сегодня. С возрастом же мои волосы станут полностью серебристыми, как предзнаменование того, что все мы окажемся маленькими звёздочками на небе.

– Все? И я тоже? – недоверчиво переспросил Кроша, подняв свои любопытные глаза к небу. Он по-новому посмотрел на маленькие светящиеся точки в ночи, казавшиеся ему дырками, пропускающими солнечный свет, на огромном одеяле, в которое каждую ночь укутывается весь мир.

– Все, – подтвердил Писарь.

– А звёзды – они так же высоко, как и корабли? – спросил кто-то.

– Гораздо выше!

– На много!

– Выше-выше!

Хором ответили несколько домовят, не дожидаясь Писаря.

– О-о-о-у-ухх, – протянула Фиалка, так высоко задрав голову, что голова закружилась и она упала, вытянувшись в форме звезды. Туч помог ей подняться и тут же спросил, перебив хор возгласов:

– А почему небесных кораблей так долго нет?

Нарастающий гомон оборвался и все взгляды устремились к Писарю. Взрослые домовые, вернувшиеся было к своим делам, прекратили мыть, перемывать, протирать и перепротирать посуду, посмотрели сквозь костёр в ту сторону, где собрались их дети. Пламя его плясало в их глазах, как будто разгоравшаяся потаённая надежда, ожидаемая именно сегодня.

Писарь ответил не сразу. Мелодичным голосом, низким, как тромбон, он затянул старинную мелодию, сочинённую во время тяжёлого труда первыми домовыми, много-много лет назад. Слов в ней не было, были лишь звуки издаваемые горлом и льющиеся наружу сквозь закрытые губы. Песнь была тихой, но вскоре её подхватили и взрослые, разнеся её далеко за пределы каменного кольца, отпустив её вдогонку к ускакавшему вопросу Кроши. Казалось, что мелодия стелется низко по траве и уносится далеко вдаль, за синий океан. Туда, куда всей душой стремились домовые. Домой.

Окончив петь, окрашенную в нотки грусти мелодию, Писарь ответил:

– Они обязательно ещё будут.

– А когда?

– Мы не можем этого знать.

Послышался сдавленный вздох одного взрослого домового сидевшего поодаль от детей, вместе с остальными взрослыми, а за ним начались перешёптывания.

– А это правда, что наш настоящий дом находится за океаном? А корабли плывут из-за его небес?

– Да, это так.

– Уже тридцать четвёртое утро прошло, как проплыл по небу последний корабль, – хмуро заметил Туч.

– Это так же верно, как и окончательно наступившая ночь, даже костёр готовится погаснуть, – Писарь окинул взглядом каждого своего маленького слушателя, – пора нам расходиться. Но прежде, – старый домовой поднял руку, останавливая начавшиеся ворчания маленьких домовых, – хочу поведать вам одну тайну, которую, я уверен, вы сбережёте, иначе ничего не получится.

Волнение пробежало по рядам домовят, но все их взгляды выражали решимость, во что бы то ни стало сберечь ту тайну, которую им поверяет Писарь.

Понизив голос до шёпота, так, чтобы его могли слышать только домовята сгрудившиеся около него, Писарь произнёс:

– Я уверен, что совсем скоро, раньше, чем вы думаете, всё изменится, и корабли вновь поплывут по небесам. А теперь всем спать!

Когда Писарь закончил, до домовят донеслась небольшая ссора с Хмурем, тем самым домовым, чей вздох послышался после песни. Он был недоволен, что ему не дают возможность переплыть океан на лодке, которую он собирался построить. Ведь за бескрайними, глубокими водами, находится вход в их мир, тщательно запрятанный старухой-ведьмой. Всё-таки домовые и сами иногда ссорились, не смотря на добрый характер, но ссоры эти никогда долго не продолжались и всегда заканчивались полным примирением.

– Просто… просто… да, эхх, простите, правда, нашло на меня, – махнул рукой Хмурь и медленно поплёлся к своему дому на окраине поселения. За ним поспешили несколько домовых, стараясь утешить расстроенного товарища.

*******

– Тучка, а я на тебя обижена, знаешь?

– За что?

Иголка вздёрнула нос. Друзья шли рядом домой, провожаемые родителями.

– А откуда ты научился считать до тридцати четырёх? Мы ведь дошли только до двадцати!

– По ночам, я сам учился.

– А мне не сказал!

– Прости, Иголка, но ты ведь слышала? Писарь сказал, что уже скоро корабли поплывут вновь! Может уже завтра утром? Как думаешь?

– Обязательно посмотрим!

Туч мечтательно улыбнулся. Ему нравились корабли, видя их – он представлял себе, как они, словно облака, плывут по небу в той высокой дали, которая ему не доступна и мечтал, когда-нибудь, может быть, когда вырастит, построить свой собственный корабль, умеющий летать. Ведь Хмурь сделал уже огромное количество кораблей, правда маленьких, в бутылке, но вот уже месяц как он корпит над большой лодкой, готовит чертежи. Только одна загадка не давала покоя Тучу. Как и все домовые, он был очень любознателен, но так и не мог понять, из какого воздушного материала делаются эти корабли, что так легко и неспешно плывут по небу.

– Ты улыбаешься!

– Не правда, – тут же нахмурился Туч, хотя секунду назад на его лице действительно была робкая улыбка мечтателя, на свойственная домовитым соплеменникам.

– Да, улыбался! Я видела! Видела!

Иголка любила поддразнивать своего друга. Немного помолчав, она, вспомнив то, о чём хотела узнать, спросила:

– Мам, а почему Хмурь ушёл таким грустным? И что значат его «просто… просто»?

– Доча, он очень сильно тоскует по нашему дому и поэтому грустит.

– А вы с папой грустите?

– И мы грустим, – уголками рта улыбнулась золотистогривая мама Иголки.

– А какой наш настоящий дом? Писарь никогда нам про него не рассказывал. А мы ведь не помним, – надула губки Иголка, – слишком маленькими были. Какой он? В нём есть такие же дома, как наши? А трава такая же зелённая? А небо? И океан есть?

Кнопка, мама Иголки, улыбнулась любознательности дочки, засыпавшей её вопросами:

– Наш дом, очень похож на тот мир, где мы сейчас живём. Только города в нём большие, как видимый отсюда океан и их очень много, как и людей, живущих в них. Когда мы там окажемся, вам обязательно понравится.

– Ой, а так бывает? Чтобы такие большие, как океан!

– Конечно, Иголка, бывает, – засмеялся папа, задержавшейся на площади, чтобы в третий раз домыть перемытую посуду, но догнавший семью по дороге.

– А почему мы ушли, если там было так здорово? – спросил Туч, шедший рядом, позади. Он всё пытался представить себе что-то больше их города, но у него ничего не вышло. Как могут дома быть больше, чем мельницы? Они такие высокие, что даже видна, скрываемая холмами, граница леса, если подняться на самую крышу! Им не разрешается, но один раз, с Иголкой, тихонько забрались, и у него даже голова закружилась, так высоко там было! Иголка, говорила, что у неё не кружилась голова, но он знал, что и у неё закружилась.

– Эх… Так получилось. Как-нибудь мы вам обязательно расскажем. Но теперь надо уже ложиться спать.

Попрощавшись, семьи Иголки и Туча разошлись по разным домам, но, когда луна, полным ликом глядевшая на Зелёный край, обогнула уже половину своего пути, а Иголка крепко спала, к ней в окошко постучался Туч, всё никак не могущий заснуть.

– Ау, Тучка, – спросонок отозвалась Иголка.

Взволнованным шёпотом Туч поделился с подругой мыслью, которая не давала ему уснуть:

– На следующем ужине надо спросить у Писаря, про наш настоящий дом. Почему мы ушли оттуда.

Иголка согласно кивнула и сонно улыбнувшись, пожелала другу тёплых снов.

Этой ночью домовята спали крепко.

Странное происшествие и долгожданное событие

Спросить у Писаря о настоящем доме – о Земле – как того планировали друзья, не получилось, а всё потому, что день был настолько необычным, что все домовые, включая самых старых и самых молодых, и думать забыли о привычном укладе дел.

Всё началось утром. Хотя, на самом деле – это, уже тридцать пятое по счёту, утро без небесных кораблей, было практически точно таким же, как и предыдущие тридцать четыре.

Кораблей не было. Помимо наших друзей, на берег высыпали все домовые, в надежде встретить воздушный караван, плывущий из-за безмолвного океана. Было самое раннее утро, когда солнечные лучики только-только несмело раскрашивают небесный горизонт слабо-розоватыми оттенками, а синяя громада океана кажется чернее ночи.

В самый же первый день, как домовые появились здесь, они были поражены огромным небесным представлением, из невообразимых кораблей, скользящих по рассветным лучам, скрываясь за далёкими горами. На Земле никогда не было такого необычного рассвета (хотя и наши рассветы необычайно красивы), но здесь, когда корабли проплывали по небу с той же лёгкостью, что и облака, – растерянные домовые вмиг почувствовали в них связь с родным домом. Они не знали этого наверняка, ведь ни один корабль не спускался вниз, величественным лебедем, высоко проплывая над океанским берегом, полнившимся вскинутых к верху лохматых голов, точно разноцветных ярких солнц. Но ясность чувств каждого домового говорила о том, что всё так и есть, что эти корабли – посланники с оказавшейся недоступной Земли. Однако с каждым разом посланников становилось всё меньше, и в один из дней небесные корабли просто пропали.

И сегодня их не было. Не появились они и час спустя, когда солнце уже полностью поднялось над утонувшими в отблесках океанскими водами, а на берегу остались только самые упрямые домовые, в числе которых были и наши друзья.

– Нет, – тряхнул головой рассерженный Туч.

Иголка промолчала, но даже она, всегда улыбающаяся, расстроено кивнула головой, соглашаясь со своим другом.

– Ты же слышала, Писарь сказал, что корабли появятся совсем скоро, так рано, что мы даже не подумаем об этом. Разве сегодняшнее утро – не скоро?

– Не знаю, Тучка, но, может Писарь имел в виду, не это утро?

– Но следующее уже не так скоро, как это! – с досадой ответил Туч, – пошли, сегодня их уже не будет – они никогда так поздно не появлялись.

Туч с Иголкой поднялись с жёлтого песка, нагретого тёплотой солнца. Берег уже был пустынным: все домовые давно разошлись. Однако чуть поодаль виднелась маленькая фигура домовёнка, пропускающего сквозь пальцы песок: рассеиваясь по ветру песчинки, на маленькое время, создавали в воздухе золотистую завесу переливающуюся на солнце.

– Кто там? – прищурился Туч.

– Кажется, Кроша.

– Эй, Кроша! Кораблей не будет!

Кроша обернулся, махнул рукой и продолжил сидеть.

– Что будем делать? – спросила Иголка, спустя несколько минут, когда друзья, покинув берег, шли куда глаза глядят.

Туч пожал плечами.

– Вот и я не знаю, – вздохнула Иголка.

– Но почему кораблей нет! Может Писарь ошибся и скоро оно не такое скоро, как должно быть?

– Тучка, не думаю, что Писарь мог ошибиться. Наверное, мы его не так поняли. Вот спросим его сегодня вечером, а пока надо придумать, во что поиграть до обеда.

Друзья задумались, но ничего толкового придумать не получалось. Всё-таки чувство огорчения, после сильной надежды вновь увидеть небесных странников, было сильно. В конце концов, домовята просто сели на вершину отдалённого холма и подставили свои головы мягкой ласковости ветра, наблюдая за сверкающим покрывалом океана издали.

– Огромный!

– Да, – согласилась Иголка.

Океан был действительно огромным, бескрайним, как небо над головой. Было в нём что-то необъяснимо-притягательное и для домовых: не смотря на то, что родным местом для них всегда оставалась земля – океан обладал своей манящей красотой, на которую, только, домовые любили смотреть с прочного берега.

В полдень, когда разбросанные то тут, то там деревья, выросшие повинуясь задорной капризности ветра, практически перестали отбрасывать тени, только лишь прямо под собой, Туч неожиданно оживился, вглядываясь с холма, на котором они устроились, куда-то вниз.

– Эй, смотри.

– Что там? – отозвалась сонная Иголка, успевшая задремать, разморённая тёплыми лучами солнца, окутывающими её словно одеяло.

– Кто-то бежит к нам. Хотя нет, в сторону города. Кажется – Кроша.

– Кроша? – Иголка привстала на руках и пристальнее всмотрелась, куда показывал Туч. И точно, через несколько секунд, когда ей удалось сфокусировать зрение, она увидела спотыкающуюся и бегущую со всех ног маленькую фигурку Кроши.

– Как думаешь, что он так бежит? И откуда?

– Не знаю.

– Пошли, надо узнать, никогда не видела, чтобы он когда-нибудь так торопился, кроме как за тыквенными семечками.

– Думаешь, на обед будут? – с подозрением отозвался Туч. Он обожал тыквенные семечки сильнее всех детей-домовых вместе взятых.

Друзья припустились с холма и вскоре настигли маленького Крошу.

– Кроша, куда так бежишь?

Тот лишь отмахнулся и попытался побежать ещё быстрее, но видимо он бежал издалека, потому что совсем выбился из сил и точно упал бы, если бы его не подхватил вовремя Туч.

– Ох, ну и тяжёлый ты, а на вид меньше меня! – не упустил он возможности пробурчать.

– Пусти! – пропищал Кроша. Друзья переглянулись, они никогда не видели его таким озабоченным – даже «спасибо» не сказал.

– Кроша, что произошло? Ты какой-то…

– Нервный.

Кроша осмотрелся и, наконец, понял, что уже не бежит, а стоит на месте.

– Ой, простите, я… я… Тучка, спасибо, я бы точно упал!

– Да, что уж, не за что, ты лучше скажи, что такое стряслось? Тыквенные семечки на обед давать будут?

– Семечки? А будут?!

– Это мы у тебя хотели узнать, куда ты так спешил?

– А… я бежал сказать всем, что видел человека!

– Видел кого? – хором переспросили Иголка и Туч, не поверив ушам, решив, что крепкий океанский бриз сыграл с ними злую шутку и изменил слова.

– Человека!

Нет, дело было ни в шкодливых забавах ветра.

– Эм, где?

– Ну, там, – неопределённо махнул рукой Кроша, – я уже собирался уходить, как бах – возник человек, не откуда! Он смотрел прямо на меня, и я… я испугался, ведь никогда его… их не видел, а тут прямо передо мной… и, вот, побежал!

– Где возник?

– Ну, я, это…, – Кроша замялся, не решаясь сказать, но потом всё-таки выпалил на одном дыхании, – ушёл с берега, думал подняться повыше, пошёл к утёсам.

– К утёсам! Но нам же нельзя туда ходить! Там опасно!

– Ты мог сорваться вниз!

– Да, знаю… Но вы ведь гуляли там вместе! – оправдывался Кроша.

– Мы…. А откуда ты знаешь? – прищурилась Иголка.

Кроша покраснел ещё гуще, на этот раз точно не от бега.

– Я, как-то следил за вами, играл сам с собой, в прятки. Чтобы вы меня не заметили.

– Кто тебе разрешал? – напустился Туч, но Иголка его остановила.

– Кроша, но мы другое дело, мы на целых два года старше тебя, уже большие…

– Но и я большой! Писарь вчера сказал!

– Да, но всё же, даже нам туда нельзя и мы были всего один раз.

Кроша потупился и стал водить носком по траве.

– Меня… мама наругает, сильно, наверное, да?

Друзья переглянулись.

– Не наругает, если мы не скажем, где ты видел человека. Но, только обещай, что больше один туда никогда не пойдёшь!

– Обещаю! – попытался скрыть радость Кроша, но у него не получилось и улыбка всё равно расплылась по всему лицу.

– Ладно, хм, так, а как ты его увидел?

– Я же говорю! Он просто – бах! – появился, из воздуха!

– Но откуда ты знаешь, что это был человек? Мы же их не видели никогда!

– Может тебе приснилось всё? – пробурчал Туч, всматриваясь в каменные нагромождения утёсов, нависающие над, кажущимися издали, статичными водами океана, как будто пытаясь разглядеть с такого расстояние человека.

– Нет, я не спал! И я знаю, люди похожи на нас, мне папа рассказывал, но они гораздо выше! А ещё… ещё у них волос не так много, вот!

Друзья не очень то поверили Кроше, скорее склоняясь, что тот задремал, но сам Кроша был уверен в том, что видел. По пути в город домовята переговаривались, стоит ли рассказывать взрослым, но маленький Кроша стоял на своём и был уверен, что ему поверят. Друзьям ничего не оставалось, как пожать плечами. В конце концов, может он действительно видел человека, а взрослые это как-то поймут, придумают что делать.

Все вместе они дошли до города, едва поспевая за бегущем вприпрыжку Крошей, спешащим поскорее поделиться своей находкой. Домовята как раз успели к обеду. Все взрослые были в городе. Кто-то вернулся с тяпками с огорода, кто-то нёс лукошки полные спелых ягод, а кто-то шёл весь белый, точно в мелу, а на самом деле в муке – возвращался с мельницы. Следом за ними, со всех сторон в город стекались шумные струйки домовят, наперегонки устремляясь к своим домам.

Ещё не добежав до родителей, Кроша, спотыкаясь ногами и на словах, начал рассказывать, что видел человека. Делал он это так громко и шумно, что привлёк внимание почти всех домовых, собравшихся возле захлёбывающегося от восторга Кроши. Он вскочил на мешок с мукой, упал, вскочил вновь, чтобы сделаться выше и показать какого роста был человек, но этого всё равно не хватило. Тогда он подпрыгнул, проткнул мешок лаптями (не стоит удивляться, пусть мы уже не носим такую, но для домовых это самая обычная обувь) и в одно мгновение сделался белее снега, когда мука, точно из вулкана, фыркнула прямо на его лицо. Зачихавшись и потеряв равновесие, Кроша скрылся в клубах мучного дыма.

Окружающие домовые прыснули, кинулись поднимать не перестающего рассказывать о виденном возбуждённого Крошу. Но, вопреки его ожиданиям и согласно опасениям Иголки с Тучем, взрослые не приняли всерьёз рассказ маленького домовёнка, решив, что он просто уснул и напридумывал себе во сне небывалую быль про встречу с человеком, а мама к тому же крепко ухватила его за руку и повела в дом – отчищать от муки.

После обеда, когда домовые дремали или праздно ходили, по городу, улыбались друг другу и строили планы о работе до вечера (как вы уже, наверное, поняли, домовые не могли не работать, даже в минуты отдыха они думали об уборке, о совершенствовании тысяч придуманных ими вещей, и обо всём, что могло принести пользу), Кроша показался из дому необычайно грустным. Понурив голову, рассматривая землю и пиная мелкие камешки, затерявшиеся в траве, он брёл в сторону граблей, не поднимая взгляда. К нему подбежали Иголка с голубым бантом, вновь занявшим своё привычное место и сытый Туч – ему за обедом перепало немного тыквенных семечек, поэтому лицо его было как никогда безмятежно: как у тучки только что обильно полившей дождём землю и оставшейся довольной от проделанной работы.

– Кроша, слушай, мы тут подумали: может ты действительно видел человека. Мы с Тучкой хотим пойти на утёсы, проверить. Пойдёшь с нами?

Кроша ничего не ответил, только глубоко вздохнул.

– Кроша, прости, что мы сразу не поверили…

– Не только вы… да все! Даже мама…, – с обидой отозвался он.

Иголка стыдливо засмущалась, одёргивая своё платьице, Туч же уставившись на свои носки, явно найдя в них что-то интересное, руками копался в густых волосах, отыскивая остатки тыквенных семечек, каким-нибудь недоразумением ещё могущих остаться.

– Крош… Кроша, ну… понимаешь – это ведь совсем невероятно. Ведь человек!

– Но он был! Я не придумываю! – звонко крикнул Кроша и Иголке показалось, что она увидела у него на глазах выступившие слёзы, которые тот быстро смахнул кулаком.

– Вот, поэтому мы и хотим сходить на утёсы, да? – пихнула в бок Туча.

– А, – откликнулся Туч, – ах, да-да, хотим. Правда, Кроша, пошли, посмотрим.

– Не могу, – насупившись, через силу ответил он, – там… мама сказала, чтобы я привёл в порядок траву у дома и, – тут он махнул рукой, – у ближайших дорог.

– Так и нам надо сделать то же самое, каждый день приводим траву в порядок, мы и тебе поможем! Поможем ведь? – опять обратилась Иголка к Тучу.

– Поможем? А, ну, да, конечно поможем.

Туч не собирался отказываться, но и проворчать он не мог, тем более находясь в таком хорошем расположении духа. Ворчливость характера Туча знали все, как и знали то, что он никогда не откажет, ведь он всё-таки был самым настоящим домовым, а домовые никогда не отказывают в помощи.

Буквально за одно мгновение Кроша просиял, как вновь отполированная лампочка, прежняя беззаботная весёлость вернулась к нему. Насвистывая песенку, тут же придуманную, домовята закончили убирать траву как никогда быстро, причём так аккуратно, что родители могли только довольно-удивлённо наблюдать результаты проделанной работы. Получив разрешение, домовята припустились из города, крикнув, что обязательно вернутся до ужина, чтобы помочь его приготовить.

– Мы опять пойдём на утёс? – немного спешивавшись спросил Кроша.

– Не боись, мы не дадим тебе упасть.

– Я не боюсь! Точнее боюсь, но не этого… Просто… я чуть не проговорился маме, где был, боюсь, если она начнёт расспрашивать, куда я пошёл гулять, то… не смогу промолчать.

– Она будет расспрашивать, если мы задержимся, а мы быстро, – подмигнула Иголка, – никто и не узнает. Пошли!

Она схватила Крошу за руку и помчалась с ним по ветру, стремясь обогнать его залихватские вихри. Наконец-то – самое настоящее приключение! Уже и забылись утренние расстройства, даже хмурый Туч не ворчал, а поддавшись неуловимому чувству приближающегося приключения – мчался во весь дух огромными кривыми, расставив руки, подставляя их под стебли зелённой травы.

– Ну и? – хмуро спросил Туч, когда домовята оказались на утёсе. К нему вернулось нормальное ворчливое расположение духа, отставшее от быстро бегущего домовёнка, но догнавшее его на верху утёса.

– Никого нет, – оглядывалась по сторонам Иголка.

Друзья успели осмотреть весь утёс, даже под камни Туч заглянул, думая, что человек вполне может спрятаться под большим валуном. Однако никого не было и даже следов пребывания кого-то – и тех не было.

– Он был, точно. Я не спал, видел его, – растерянно ответил Кроша.

– Идея! – Иголка подбежала к потерянному домовёнку, – что ты делал?

– Эм, когда?

– Ну, когда ты его увидел! Может ты, сам не понимая, сделал какие-то действия, которые привели к появлению человека? Что-то магическое? Может ты нашёл невидимый путь на Землю?!

Иголка сразу замолчала, сама удивившись смелости своей догадки. Туч замер и как-то неловко начал пятиться в сторону, осматриваясь по сторонам, как бы высматривая замаскированный проход.

– Ой, а может! Но… но я же ничего не делал прям…. Такого!

– Но может…. И простые действия в определённой последовательности могут ведь привести к тому, что появится человек!

– Надо попробовать, – откликнулся Туч. Ему понравилась эта идея.

Кроша ещё колебался, но, в конце концов, согласился, что попробовать надо. Тогда домовята стали повторять всё в точности, что делал Кроша.

Повторили несколько раз и вместе, и только один Кроша, – пытаясь максимально точно воспроизвести всё то, что он делал, когда появился человек. Потратив не один час, пробуя разные вариации, друзья сдались, а Кроша и вовсе казался очень расстроенным. Туч сел на камень, под небольшим, из-за постоянных ветров, гуляющих на утёсах, деревом с жиденькой листвой и тонкими ветвями.

– Может это работает только утром? – неуверенно предположила Иголка.

Туч и Кроша лишь молча кивнули.

– Надо попробовать завтра, обязательно. Ведь, да? Кроша?

Но Кроша ответить не успел, как его опередил Тучка:

– Смотрите, как много туч скопилось у тех гор!

Домовята посмотрели, куда показывал хмурый Тучка. И действительно, в противоположной океану стороне, там, куда никогда ни один из домовых не доходил – виднелась длинная горная цепь (именно в неё упирался лес, начинавшейся сразу за самым последним холмом далеко впереди), среди которых возвышалась одна большая. В ясный день, вершина её, полностью скрытая белоснежными снегами, упиралась в голубую твердь небесного свода. Ни одно облако не могло проплыть мимо той горы, врезаясь прямо в неё и оставаясь на ней, в виде подушки для великана или парохода севшего на мель. Только небесные корабли, проплывающие именно в ту сторону, как струи пара огибали гору или поднимались на такую высоту, чтобы преодолеть высокое препятствие и скрыться за ним в безвестной дали.

Теперь же, домовята видели, как на гору надвигается грозовой туман, озаряемый вспышками молний, бушующих внутри неспокойных, разбухших от иссиней черноты туч.

– Какие чёрные! – поёжившись отозвался Кроша.

– Раньше столько не было, как думаешь, из-за чего?

– Не знаю, но я не хотел бы там оказаться. Буря какая бушует!

– Ты что, – скривился Кроша, – бурь не бывает здесь.

– Как и людей, до сегодня…

От последовавшего за этими словами беззвучного разряда молнии, как заблудшее привидение на миг ворвавшегося в этот сказочный мир, Кроша поёжился и подвинулся ближе к Иголке и Тучу.

Домовята сидели рядом друг с другом и ещё долго смотрели на ставшую мрачной громаду гор, каждый раз вздрагивая, когда разряд молнии сверкающими кривыми прорывал чёрную завесу. Они чувствовали, как уют и теплота, окружающие их здесь, в городе, в домах – где-то там, ещё далеко, но уже различимо отсюда – пропали. От этих мрачных мыслей домовята ещё сильнее прижались друг к другу.

Незаметно для них, солнце на этой части небосклона, по-прежнему чистого, обретшего вечерние, блекло-голубые цвета, так близко приблизилось к краю горизонта, что домовятам оставалось совсем мало времени, чтобы поспеть домой к самому ужину, вновь пропустив приготовления.

– Ой! Поздно уже как, надо бежать! – спохватилась Иголка, оторвав взгляд от мрачной картины впереди и увидав золотистый диск, готовящейся к завершению своего сегодняшнего путешествия.

Домовята подскочили и синхронно повернулись в сторону опускающегося за холмы солнца, грозившегося вот-вот коснуться горизонта. И тут произошло то, что перевернуло не только весь день, но неожиданно стало началом приключений домовых на пути домой.

Иголка громко ойкнула, Туч пробурчал что-то невнятное, а Кроша ахнул так звонко, что у домовят заложило уши.

– Смотрите! Смотрите! – кричал он.

Со стороны океана, над самыми водами, сильно коптя чёрным дымом, едва удерживаясь на высоте, погружённый в косые лучи заходящего солнца так, что казалось, будто красно-золотое пламя охватило весь его корпус – летел небесный корабль.

Небесный корабль

Действительно, корабль оказался раньше, чем думалось Тучке: не следующим утром – на рассвете, когда солнце поднимается из-за океана, словно после утренней ванны, но вечером – на закате, когда заходящее за холмы светило окрашивает небо в целое пиршество красок.

Писарь же не ошибся, когда говорил о скором появлении и именно тогда, когда никто и ждать не будет. Только ошибся он в том, что домовята увидели лишь один корабль, вместо целого каравана скользящего в золотых волнах, прежде заполняющего собой практически всё небо.

Первым пришёл в себя Туч:

– Смотрите, да он ведь сейчас разобьётся об наш утёс!

– Ой, – только и смогла воскликнуть Иголка, закрыв лицо руками. Кроша прижался к ней, и сильно зажмурился, но буквально каждую секунду открывал глаза, но тут же опять зажмуривался.

Корабль же, из последних сил державшейся в воздухе, коптя чёрным, тяжёлым дымом, медленно приближался к каменной скале – утёсу, на котором находились домовята, и высоты его полёта было явно недостаточно, чтобы преодолеть препятствие – так низко над океаном он был. Формами своими он напоминал большую ладью с низкими, расширяющимися бортами, высоким носом и кормой, и белоснежным квадратным парусом.

Туч бросился к краю так резво, что едва успел остановиться перед самым обрывом. Он хотел, размахивая руками, подать знаки, предупредить того, кто управляет кораблём, чтобы он облетел утёс стороной. Когда же маленький домовёнок добежал до границы, где твёрдый камень обрывается вниз, он случайно посмотрел себе под ноги и увидел, как океан теряет своё спокойствие и с рокочущим шумом разбивается об острые скалы где-то там, далеко под ним. Вид бурлящей пены, с высоты, подействовал на Тучку очень болезненно. Он зашатался.

– Осторожно! – выдохнули одновременно Кроша и Иголка, и кинулись к Тучу, опасно наклонившемуся в сторону обрыва, точно его тянула туда неведомая сила.

Иголка знала, как Тучка боится высоты, ведь на мельнице, в тот единственный раз, когда они забрались на самую её крышу, у него так закружилась голова, что ей пришлось схватить его крепко, чтобы он не упал вниз. Сама же она не боялась, хоть Туч и не верил ей, считая, что она просто храбрится (действительно, очень редкие домовые не боялись высоты, ведь они вышли из земли и одно дело забираться на высокие антресоли, убирая самые дальние углы с пылью, а другое – подняться на крышу высокого здания и посмотреть вниз).

Иголка с Крошем подбежали как раз вовремя, чтобы ухватить Туча за руки и ноги и не дать ему упасть и разбиться об скалы внизу.

– Закрой глаза и не вставай, пока что, – заботливо проговорила Иголка, поудобнее укладывая побледневшего друга на землю в стороне от обрыва.

– Спасибо, точно бы ухнул вниз, – тяжело дыша, пробурчал Туч. Голова его кружилась, быстрее самой быстрой карусели и он не решался открыть глаза, хотя чувствовал, что лежит теперь на твёрдой земле, лишённой коварных иллюзий пропасти.

Убедившись, что Туч удобно лежит, Иголка бросилась к краю и начала изо всех сил, вместе с Крошем, размахивать руками, прыгать и кричать, что есть мочи, предупреждая капитана корабля отвернуться от неминуемого удара.

– Неужели он не видит! – с отчаянием воскликнул Кроша.

Туч же, слыша крики своих друзей, не смог лежать спокойно. Он приподнялся на локти, ещё чувствуя предательскую слабость, тоже начал кричать, лишь бы корабль – первый небесный корабль за тридцать пять дней! – не разбился о скалы.

Разглядеть кого-нибудь из команды на корабле домовятам не удавалось, ведь чёрный дым мешал им: даже солнце, светящее из-за их спин, не могло пробить его, спотыкаясь об его клубящуюся поверхность. И всё же они продолжали кричать изо всех сил, не оставляя надежды, что их услышат или заметят.

– Должен же! Не может быть, чтобы не услышал! Ну же! – сквозь стиснутые зубы проворчал Туч, отчаянно надеясь, что корабль успеет отвернуть.

Уже совсем близко от отвесной стены утёса, вдруг ставшей страшной преградой, когда казалось, что корабль неминуемо врежется в скалистую твердь, а в корпусе его можно было рассмотреть уродливую пробоину с почерневшими по краям лоскутами обшивки, развивающимися по ветру, как чёрные пиратские флаги – корабль, вдруг, начал медленно разворачиваться в сторону, поворачиваясь к домовятам целым боком.

– Дааа! – прокричал Тучка, хлопнул в ладоши и покатился по земле.

Медленно, точно преодолевая невыносимую боль, судно, цвета утреннего неба, отворачивалось от каменной стены, сильно кренясь на повреждённую сторону и буквально в нескольких метрах от друзей, стоявших на краю, оно полностью развернулось боком и поплыло вдоль утёса. Корабль направлялся к песчаному берегу. Видимо в нём не осталось сил продолжать полёт.

Домовята перебежали на тот край утёса, где была лучше видна часть берега, куда собирался опуститься одинокий корабль. С замиранием сердца они смотрели, как замедляясь, он снижался, как поник парус с чудом уцелевшей мачтой, как он легко, словно был вовсе невесомым, опустился на песок и замер.

– Ура!!! Сел!!! – запрыгали домовята, всматриваясь в маленький корабль, каким он теперь казался с вышины, лежащий чуть на боку, на жёлтом песчаном берегу.

– Вы видели? – крикнул Кроша, – видели?! Там был какой-то маленький… человечек?