Читать книгу Дорогой Билли Миллиган - Роуз Эн - Страница 1

***

Первый раз я встретил ее в палате психиатрической больницы в ***. Дверь была приоткрыта настолько, что мне удалось заметить, как она сидела в углу кровати, тяжело закинув голову на стену, и смотрела на небо из крохотного окна под потолком. Крепко обняв колени руками, она неторопливо разминала кисти, как если бы готовилась к метанию ядра. Вид у нее был не то, чтобы жалкий, а скорее потерянный. Бывает человек смотрит на что-то с глубоким интересом, отчего в уголках глаз появляются довольные искры, а затем и улыбка растягивается на пол лица. Ее же взгляд упирался в одну точку без права на какое-нибудь беспокойное движение. Она мне сразу понравилась. Я даже подумал, как бы уличить минутку и попытаться заговорить с ней. Но в следующую же секунду, ее испытующий взгляд, который метнулся от окна на меня, дал понять, что на таких, как я, ей абсолютно плевать, и что ее смирное поведение обосновано одним лишь ожиданием очередной утренней пилюли и стаканы воды.

«Что ж, – подумал я, – не в этот раз»

– Что вы здесь делаете так рано?

Я обернулся. Ко мне подходил главный врач больницы (будем называть его «Доктор»; не стоит упоминать настоящие имена людей, которые не желали бы светиться в чьих-нибудь рукописях). Его походка стремительно рассекала воздух, развевая белоснежный, чисто выглаженный халат и оставляя за собой поток приторного одеколона, от которого воротило нос. Когда-нибудь он признается, что не стоит переусердствовать в таких щепетильных вопросах и заливать трубопровод любимым одеколоном после утреннего душа. Остается ждать это «когда-нибудь».

– Доброе утро, – сказал я и протянул руку, которую он сжал с неистовой силой.

– Уже собираете материал?

– Подумал, что стоит заглянуть сюда с утра, интересно, как все начинается.

– Ничего особенного, – ответил он, пожав плечами, – сейчас их угостят, как я люблю говорить, «сладеньким», а потом они отправятся на завтрак. Вам лучше не находиться здесь.

– Почему? Это опасно?

– Да нет. Хотя, на само деле, опасно, только не для вас. Некоторые пациенты могут обидеться, что среди них незнакомец. Был у нас однажды такой прецедент. Старая женщина не знала, что есть определенные часы, отведенные на встречи с друзьями и родственниками, и пришла прямо перед завтраком. Села прямо здесь, на диване, – Доктор показал на небольшой диван и несколько кресел, расставленных по кругу на толстом широком ковре. В центре стоял небольшой столик с пустой вазой, которую, скорее всего, не успели украсить свежими цветами. Это место называлось комнатой отдыха, хотя на самом деле напоминало скорее просторный холл или даже коридор между столовой и палатами пациентов. – Пациенты начали выходить из палат, и один из них вдруг разревелся как ребенок, упал прямо здесь на холодный пол и стал биться головой о кафель. Уже и не помню, какой у него был диагноз. Такое, знаете, быстро забывается. Особенно когда имеешь дело с уникальными людьми. Так вот, мы еле привели его в чувства. Хорошо, что это было перед завтраком. Все так сильно хотели есть, что даже не обратили внимания на него. Бедный, расстроился, что она пришла не вовремя.

– А как же она прошла мимо охраны?

– Это уже наша оплошность, – с горечью сказал Доктор и приказал мне рукой идти за ним, – по утрам всегда тяжело приняться за работу, вам ли не знать. Охрана, видимо, не успела проснуться. Да и одета она была практически, как санитары, так что никто и подумать не мог, что она здесь не работает. К тому же, зачем кому-то посещать психиатрическую больницу в такую рань? Сюда даже в ясный день не захочется заявиться.

Мы обогнули холл с правой стороны и попали в узкий темный коридор длиной около десяти метров. На потолке висели лампы, но света здесь не было. С обеих сторон – голые стены, такие чистые и ровные, что, казалось, протяни руку и ты попадешь в белую пустую комнату, настолько все было объемным в этом месте.

– Почему вы не включаете свет?

– А, – Доктор поднял голову, словно хотел убедиться, есть ли вообще на потолке лампы, – это из-за пациентов. Точнее, чтобы попасть в столовую, им нужно пройти мимо этого коридора. Когда свет включен, некоторые из них случайно заворачивают сюда. Конечно, это не проблема, потому что санитары следят за каждым их шагом, но пусть лучше они не сбиваются с пути. Так проще контролировать. Кто знает, что их может разозлить здесь.

– Разве вы не знаете, какие у вас пациенты?

– Конечно, нет. Разве можно видеть людей насквозь?

– Но вы же проводите какие-то наблюдения, – робко сказал я, когда мы зашли в его небольшой кабинет, обустроенный красным деревом со всех сторон, кожаным темно-зеленым креслом и такого же цвета небольшим диваном под окном, выходящим на внутренний дворик больницы, где обычно в хорошую погоду прогуливаются пациенты. Стена за спиной у Доктора была сплошь заполнена книжными полками, большую часть которых, скорее всего, составляла научная литература, в частности книги по медицине. Для моих глаз это место было чем-то вроде комнаты отдыха, где не приходилось прищуриваться от излишне светлых стен, вдоволь можно было расслабиться и жадно изучать предметы вокруг.

– Но мы не можем пробить своими наблюдениями их души. С таким же успехом можно следить за людьми вне больницы, особо ожидаемого результата все равно не получить.

– Вы верите в душу?

– Находясь в таком месте большую часть своей жизни, и не в это поверишь. Я верю всему, мой друг, – он достал из шкафчика под книжными полками графин с виски и два стакана, – будете?

– Нет, спасибо, сейчас только 9 утра, – заметил я.

– Да, знаю, что вы можете подумать об этой картине, но для меня это скорее целебный ритуал, без которого не так-то просто мыслить разумно.

Он убрал один стакан обратно, а второй наполнил практически наполовину и сразу же сделал смачный глоток, так что виски остался поблескивать на самом глубоком дне.

– Вы верите всему?

– Конечно, иначе как бы я мог общаться с пациентами? Таким, как они нужен человек, который верит им и понимает.

– А они вам верят?

– А это уже не ко мне, спросите у них, если есть желание.

– Я правда могу поговорить с ними?

– В-принципе, да, но не все так просто. Не со всеми удастся найти общий язык. Вы для них чужой человек. Многие будут сторониться вас, а некоторые захотят придушить или метнуть в вас вилку, если вы подойдете к ним во время приема пищи. – Он произнес это вполне бодро, что не сразу вызвало у меня волнение. Хотя, на самом деле, такие слова должны были обдать меня кипятком и заставить вернуться домой, пока сердце еще продолжало биться. – И естественно, я не хочу нести такой риск.

– Вы можете не беспокоиться, я буду крайне осторожен.

– Я не за вас беспокоюсь, а за моих пациентов. Понимаете, – начал он, сложив руки на столе и поддавшись чуть вперед, так что его пропуск, висящий на морщинистой шее, касался края стакана, – эти люди… как вам сказать, эти люди не те, за кого их принимает весь остальной мир. Это индивидуумы с тонко организованной душой. Внешний мир для них крайне опасен и вреден, поэтому я стараюсь всячески сокращать контакт с «нормальными», так сказать, людьми. Иначе им может прийти в голову, что они заперты в тюрьме. Но это не так, – он торопливо покачал головой, – это вовсе не тюрьма. Это их дом.

– Разве они здесь по доброй воле?

– Разве вас родили по собственной воле? Конечно, нет. Вы живете там, где живете, потому что ваши родители там живут, и вам, само собой, пришлось жить с ними. Но в дальнейшем вы поняли, что это место ваш дом, и вам там намного лучше, чем где бы то ни было. Так же и с моими пациентами. Им здесь будет лучше, и вскоре каждый из них это поймет.

– Вы сравниваете их с детьми?

– Обоснованно. Я не понял, мы уже начали интервью?

Доктор бросил взгляд на диктофон, совершенно незамеченный им ранее и лежащий рядом со мной на диване.

– Да, если вы не против, я бы хотел записывать все, что слышу и вижу.

– Что ж, – он нахмурил брови и прикусил нижнюю губу.

«Только не давай заднюю, прошу тебя, мы же обо всем уже договорились.»

– Хорошо, – бросил он вдруг, – у нас ведь с вами соглашение.

– Вот и прекрасно. Вы сказали, что их угостят «сладеньким» и отправят в столовую. Во сколько у них завтрак?

– Они уже идут туда, можете взглянуть.

Он кивнул в сторону двери. Прозрачно остекленная дверь вела прямо в конец коридора, где мимо шеренгой шли пациенты. Все в светло-зеленых пижамах и белых тапочках, абсолютно одинаковые со стороны, ничем не отличающиеся узники своего сознания. Казалось, что они были под гипнозом, который не давал им ни оглядываться, ни сворачивать, ни даже открывать рта. Я простоял так пару минут, увлеченный изучением их безучастных выражений лица, пока вдруг не заметил ту Девушку, силуэт которой проскочил в проеме слишком быстро, но достаточно, чтобы я успел ее узнать.

– Девушка, – сказал я, обернувшись к Доктору, который все это время не спускал с меня глаз, – из, кажется, 27 палаты. Кто она?

Он не сразу ответил. Бросил на меня испуганный взгляд, встал с кресла, подошел к окну, аккуратно раздвинул шторы и настежь открыл створки. Комната наполнилась живым звучанием утра. Шелест листьев, шепот легкого ветра и отдаленное пение птиц пронизывали слух сильнее обычного. Густое облако тумана, которое поднимается здесь практически каждый день, небрежно ввалилось внутрь и рассеялось по стенам кабинета. Больница стояла на опушке леса, так что именно здесь и не покидало чувство, а точнее иллюзия свободы от внешнего мира. Разве можно быть зависимым от природы? Доктор предполагал, что единение с природой может ускорить процесс выздоровления, поэтому зачастую выходил с небольшой группой пациентов и огромным количеством санитаров в лес, и гуляли они там до тех пор, пока не истекало время отдыха или пока кому-либо не становилось плохо. Я даже не брался критиковать такое решение. У всех гениев свои собственные методы, с которыми не особо поспоришь, не зная банальной основы их науки.

– Доктор?

– Ах, да, – он слегка вздрогнул. Было ясно, что его сознание утонуло в мыслях, которые никогда не были мне ведомы. Он серьезно нахмурил лоб, но вовсе не от злости, а скорее от недовольства. – Когда вы ее увидели?

– Сегодня утром.

– Хм, – он выдохнул так глубоко, что, казалось, погрузился на самое дно старого колодца. – Я поставлю вас перед небольшим выбором, хорошо? – Спросил он, не отворачиваясь от окна и слегка взбалтывая виски в стакане.

– Давайте попробуем, – разочаровался я, думая, что он уже готовился отказать мне в интервью.

«Не могло же мое косвенное вторжение в жизнь Девушки так повлиять на него?»

– Либо вы берете у меня интервью, как мы и договаривались… Я отвечу на все ваши насущные вопросы касательно больницы и моего опыта в этих стенах, естественно, проведу небольшую экскурсию и, возможно, разрешу присутствовать при разговоре с некоторыми пациентами…

– Либо? – Спросил я, когда он надолго замолчал.

– Либо я рассказываю вам историю этой девушки, но тогда можете забыть об интервью.

– Почему?

– Вы сами это поймете.

Я снова взглянул на дверь. Коридор пустовал как в период карантина. Свет разливался только в глубине холла, а тишина расползлась так внезапно, что я на секунду подумал, что лишился слуха. Только перекати-поле оставалось катиться из стороны в сторону для пущего эффекта.

«Не собирается ли он надурить меня?»

– Я могу подумать? – Спросил я, наконец.

– Конечно.

– Сколько времени вы мне даете?

– В вашем распоряжение вся моя жизнь. После смерти уже ничего обещать не могу, – усмехнулся он, высушив стакан и снова отвернувшись к окну. – И, кстати, – добавил он, когда я потянулся к серебристой ручке двери, – вы наверняка понимаете, что о нашем с вами… о нашей с вами связи никто не должен знать, пока вы не напишите вашу статью.

– Да, вы не любите «быть достоянием общества, представленного в виде голодных и жадных журналистов, падких на все, что, по их мнению, кажется интересным и сочным материалом для охвата наибольшей аудитории читателей», – уверенно и без запинки процитировал я статью в местном журнале за какой-то там далекий год. Единственный случай, когда Доктор решил дать небольшое интервью. К удивлению, ни одна мышца на его лице не изменилась. Кажется, его и вправду не особо волновало то, что о нем думают, включая хорошие вещи. – Можно спросить, почему вы выбрали именно этот журнал? Он ведь существовал на тот момент всего пару лет, и никто особо не слышал о нем. Не то чтобы потенциальными читателями, но даже фактическими не особо пахло.

– Во-первых, это было огромным бонусом для меня, а во-вторых, главный редактор смог ответить на мой вопрос, который я задал публике в день официального открытия больницы.

– И какой же это вопрос?

– Что самое важное в жизни?

Я задумался.

«Интересно, какой же правильный ответ.»

– Счастье?

– Хах, – он прошел по кабинету и облокотился о край стола, непроизвольно скрестив руки на груди. Под утренним светом его кожа казалось еще более морщинистой, чем в тени, а седина пробивались практически по всей голове, а не только на затылке, как мне казалось раньше. Даже не знаю, какие эмоции он у меня вызывал. Вряд ли отвращение, но что-то очень близкое к этому. – Самый популярный ответ.

– Любовь?

Он покачал головой.

– Что же тогда?

– Думаете, я вам скажу? Нет уж. Подумайте сами, вы умный парень, я вижу. Напрягите немного свои извилины, и вы точно найдете ответ. Сообщите мне потом. А теперь, извините, но скоро закончится завтрак, и мне уже пора приступить к своим делам.

– Понял, до встречи.

– Угу.

Он закрывал окно, когда я выходил из кабинета. В коридоре все еще стояла тьма. Даже не помню, как мне удавалось выйти в холл, не споткнувшись на пустом месте или не столкнувшись с какой-нибудь стеной. В такой темноте потерять координацию было проще пареной репы.

«Какой-то чертов абстрактный мост между психами и Доктором. Свихнуться можно, если остаться между этими стенами чуть дольше нужного.»

Следующий автобус до города должен был подъехать только через полчаса. Я дошел до остановки, которая стояла прямо через дорогу от больницы, и уселся на треснувшую скамейку. Сырое дерево отдавало неприятным запахом, а в проеме между двумя отделенными частями доски вытягивались к солнцу ростки какой-то зеленой травы. И если во дворике больницы каждый цветочек имел свое место, газон не поднимался выше определенного уровня, декоративные елочки стояли рука об руку, не смея двинуться в сторону, а дорожки, вымощенные белым камнем, блестели чистотой, то за пределами черной ограды все пустело и приобретало самый примитивный вид. Я достал из кармана пачку сигарет и повертел ею в руке.

«После этого места даже не знаешь, хочешь ты курить или нет»

Я смотрел на кованные ворота с витыми прутьями и острыми золотистыми наконечниками. Роскошь и блеск. Но для кого это делалось?

Я все же закурил. Положил пачку обратно и пустил кольцами сигаретный дым. Что-что, а курить я мог с крайней изысканностью и настоящим наслаждением, хоть и делал это крайне редко. Если бы существовал конкурс на самое эстетическое выкуривание сигареты, я, без сомнения, одержал бы победу. Профессионализм, как говорится, не пропить. Рассеявшись, дым открыл моему взору окно Доктора, которое располагалось прямо в центре всего здания на третьем этаже. Удивительно, но кроме окна мне удалось разглядеть и его силуэт сквозь белоснежную сетчатую тюль.

«Он же не следит за мной?»

На самом деле, я чувствовал этот тяжелый взгляд из-под седых, заросших бровей с самого утра. И даже, когда он наивно отворачивался к окну, я знал, что не остаюсь без наблюдения, ощущал, как он пожирал меня своим строгим профилем, впалыми от чрезмерной худобы скулами и торчащим кончиком носа. Однако в таких делах, которые стали частью его жизни, и вправду стоит быть на чеку. Понимая это, я не чувствовал дискомфорта.

Автобус приехал раньше, чем я предполагал. Я поспешно бросил окурок на землю, придавил его ногой и забрался внутрь, где было практически пусто. Только водитель и старый мужчина, уткнувшийся в шарф и храпящий на весь салон. До этой остановки никто не доезжал, всем всегда нужно было куда угодно, но только не в психиатрическую больницу. Я сел в самом конце, надел наушники, включил по громче музыку и закинул голову на спинку сидения. И даже когда мы отъезжали от больницы, я чувствовал взгляд Доктора на своем затылке. Мне хотелось обернуться, но я сдержал себя в руках. Утонул в песнях The Neighborhoods и погрузился в собственные мысли.

***

Как только я открыл дверь, стеклянные книжки, висящие под потолком на толстых нитях, звонко зазвенели, перестукиваясь и отскакивая друг от друга. Запах бумаги, напечатанной свежими красками, прямиком добрался до носа, я сделал глубокий, как бездна, вдох и слился с этим блаженным ароматом в самом что ни на есть экстазе.

– Ты опоздал!

Я поднял голову. На балконе второго этажа стоял мой… мой, скажем так, Приятель. Крепкие руки сжимали в ладонях перила, готовые треснуть от любого напряжение. Белая свободная рубашка закатана до локтей, джинсы запачканы какой-то неизвестной мне субстанцией, а волосы, как обычно, стоят непреклонным дыбом. Если в общем, то выглядел он в точности, как Дев Патель – британский актер индийского происхождения. Думаю, вы слышали о таком. Фильм «Миллионер из трущоб» стал культовой картиной прошлого десятилетия. Практически все фильмы, в которых он играл, основаны на реальных событиях, отчего само его лицо в каждой картине внушало неизмеримое доверие и сопереживание. Практически тоже самое можно было сказать и о моем Приятеле.

Он спустился вниз, похрамывая на правую ногу (кстати, о причинах это хромоты, я так и не узнал за долгие годы нашего общения. Он не рассказывал, я не спрашивал) и сел за стол, заваленный беспрецедентным количеством бумаг.

– Я был в больнице.

– Я знаю, чем ты занимаешься, – сказал он, – можешь не упоминать, но не забывай, что у тебя есть работа, за которую тебе платят.

– Ну, за ту работу, которую я выполняю в больнице, мне тоже платят.

– Чем же? Остатками с обеда? – Безобидно усмехнулся он.

– Нет.

– В любом случае, мне сегодня без тебя не обойтись, раздевайся и быстрее принимайся за работу. Все бумаги уже на столе. Осталось только, не вставая с места, разобрать их до последней.

Все это время он ни разу не взглянул на меня. Такая уж у него была привычка. Смотрел в глаза только при необходимости разглядеть зрачок, иначе куда угодно в даль, но только не на тебя. Он считал, что, когда люди придумали ложь, глаза остались единственным доказательством нашей непорочности. И чтобы не расстраиваться или не разочаровываться в своих близких, он предпочитает принимать иллюзию правды, нежели выискивать ее настоящую сущность.

– Откуда столько бумаг? – Спросил я, вешая пальто во встроенный за дверью гардероб для работников.

– Сегодня поступило много переводов. Такое чувство, что всем вдруг приспичило прочитать все свои письма на другом языке.

– Ты серьезно?! – Возмутился я, с грохотов упав на стул и чуть не сбив небольшую горку помятых листов. – Переводческая деятельность вообще не наша специализация.

– Слушай, почему ты такой тяжелый на подъем? Ты ведь в идеале знаешь несколько языков. Совсем не сложно, я думаю, перевести несколько крохотных текстов общего характера. Что тебе стоит?

– Я не хочу ручаться за переводы личных текстов на другой язык. Это тебе не твои экономические кейсы решить. Для этого надо знать не только слова и грамматику, но и саму культуру страны, откуда происходит язык.

– Зачем это?

– А затем, чтобы случайно не перевести сомнительную шутку в оскорбление. Каждый народ, да что уж там, каждый человек воспринимает внешний мир в рамках своей культуры и ценностей, которые в ней заложены. И это совершенно естественно. Откуда мне знать, например, что подразумевают греки под выражением «смотри по сторонам». Угрозу? Предупреждение? Страх? Предвидение какое-то?

– Ты маячишь не в ту степь, приятель, вещи имеют ровно столько смысла, сколько значимости ты в них вкладываешь. Слышал про трудовую теорию стоимости?

– Да.

– Ну вот, а это мой аналог – смысловая теория вещей. Ну что, как тебе? Только что придумал.

– Оно и чувствуется.

– Что, стоит доработать?

– Откуда мне знать, честное слово. Это же твоя теория, я не могу прочесть твои мысли. Вот и сейчас, мы сидим с тобой в одной комнате, общаемся уже который год, но я все равно не могу знать твои мысли наверняка. А ты просишь меня пропустить через себя мысли других культур. Лингвистическая порнография какая-то.

Он томно вздохнул.

– Ты возьмешься за переводы или нет?

– А у меня есть выбор?

– Вот и отлично, – бросил он небрежно, словно делал мне практически несоизмеримое ни с чем одолжение, как если бы бросил кусок колбасы надоедливой дворняге.

Стоит, наверное, рассказать, как именно мы с ним познакомились. Произошло это около двух лет назад. Я тогда заканчивал первый курс на факультете журналистики в университете ***. Он учился там же, но на другом факультете (на каком именно, он до сих пор умалчивает), поэтому и предпосылок для нашего знакомства не было ни одной. После окончания весенней сессии и сдачи всех экзаменов, университет решил провести небольшую символическую вечеринку в честь окончания учебного года и, скажем так, внести это в список традиций. Вечеринка проходила в каком-то популярном баре в центре города, который арендовали на всю ночь специально для наших студентов. Не помню точно, что именно побудило меня пойти, но я все же собрался и поехал к полуночи к этому месту. Очередь у вдоха стояла практически на весь квартал. Охрана проводила тотальную проверку документов, чтобы случайно не стать причиной разгрома заведения или хуже того – расстрела студентов. Частая мировая практика массовых расстрелов поставила на уши практически весь наш город, и, если бы остальные города, страны и континенты взяли с нас пример ведения борьбы с терроризмом, в мире стало бы чуть меньше зла, чем было. Но никто не хотел думать об общем благе, всех почему-то беспокоила собственная одинокая шкура.

Короче говоря, я выстоял тридцатиминутную очередь и зашел внутрь. Басы ударили по перепонкам у самого входа. Но меня это вовсе не повалило с ног. Я слушал музыку и по громче практически каждый вечер через стенку спальни. Я, почему-то, знал, что не останусь надолго, поэтому решил сразу перейти к делу и поплелся в сторону барной стойки. Протискиваясь между горячими потными студентами, возбужденными всем, что было в этом баре – алкоголем, танцующими на сцене пьяными девушками, всеобщим ажиотажем, сдачей всех экзаменов, наступлением каникул, музыкой, друзьями, беззаботностью, иллюзией свободы. Заказал себе виски, повернулся лицом к толпе, чем совершил самую глупую ошибку. В приплюснутом состоянии, скажу я вам, не так уж удобно и пить. Я оказался зажат между столом и безудержно веселящимися студентами. Не знаю, как их, вас или кого-то еще, но меня такая обстановка не удовлетворяла ни в каком смысле. Трогательные эмоции, которые должны были расплыться на наших лицах, сменились раздражением и дискомфортом. Возможно, потому что я был один. Или потому, что мне было грустно с самого начала зарождения мысли прийти сюда.

В таком положении я простоял не совсем долго. Толпы начали редеть, воздух чуть посвежел, а девушек стали силком стаскивать со сцены. Одна из них просто прыгнула на какого-то высокого худощавого парня, протягивающего ей руки, и они оба с грохотом полетели вниз, посмеялись собственной неуклюжести, подняли на ноги и с гордо поднятой головой двинулись к выходу. Юбка у девушки была задрана, как у ребенка, а парень так сильно вымок, что невозможно было разобрать, то ли у него голубая футболка с темно-синими пятнами, то ли наоборот.

И примерно в это время возле меня оказался Приятель.

– Неприятная сцена, – сказал он.

Я взглянул на его трезвое лицо, кивнул и повернулся обратно смотреть в даль.

– Какой курс? – Спросил он.

– Первый.

– А я второй.

Так уж сложилось, что в образовательных учреждениях возраст среди учащихся играл чуть ли не ключевую роль в построении межличностных отношений. Разница в год ощущалась как в несколько десятилетий. Старшие курсы всегда казались опытными, знающими, взрослыми и осознанными людьми, а младшие выглядели в наших глазах как дети. Поэтому в его голосе с той самой секунды и пронеслись нотки некоего самодовольства.

– Ммм, – промычал я.

– Как тебе здесь нравится?

– Не знаю. Мне не с чем сравнивать.

– Никогда раньше не был в барах?

– Нет.

– Ну ничего, скоро наверстаешь, я тоже на первом курсе таким был.

Вот отсюда и последовала цепь нудных наставнических реплик (не постоянных, но систематических).

– Ясно, – сказал я, сделав глоток.

Короче говоря, я уже и не вспомню этот пьяный спонтанный диалог во всех деталях, но наш разговор затянулся на несколько часов. Мы рассказали друг другу практически всю нашу подноготную, в точностях описали цели и амбиции, выразили свое мнение относительно экономико-политической обстановки в мире (с его инициативой) и пришли к тому, что он хотел бы заняться печатным делом. Его вдруг перед новым годом посетила мысль открыть собственную типографию, чтобы следить за всеми новейшими и острыми новостями, составлять свое мнение и публиковать все это в небольшой газете собственного выпуска. Я поинтересовался, почему он этого еще не сделал, на что он мне ответил, что он может выразить свою точку зрения и составить прогноз, но записать это на бумаге не способен.

– Я как лев, который пытается взлететь в небо, – скромно заявил он мне тогда.

Как выяснилось, он искал человека, который был готов придавать его мыслям красивую словесную форму, и этим человеком оказался я. На самом деле, мне не очень-то и хотелось связываться с такими утилитаристами, как он, уж слишком они черствые и банальные. Никакой поэзии в их жизни нет. Но тогда я грезил мечтами о всемирной славе, видел себя знаменитым журналистом, печатающимся в самых престижных газетах и журналах, надеялся однажды превзойти писательский гений Харуки Мураками, Федора Михайловича Достоевского, Габриэля Гарсиа Маркеса и многих других великих и непревзойденных прозаиков. Вот я и согласился.

Он переоборудовал первый этаж своей двухэтажной квартиры на одной их заселенных улиц в типографию, поставил два рабочих стола, купил груду бумаги, перенес всю лишнюю мебель наверх, купил вывеску и написал на дверном стекле «ОТКРЫТО 24/7». Попросил старого знакомого с факультета компьютерных технологий и прикладной математики создать ему забесплатно сайт, где разместил нашу электронную газету и еще несколько важных элементов вроде опросника по интересующим вопросам, окошка с предложениями по улучшению работы сайта и содержанию газеты, структуры нашей «организации», информации об открытых вакансиях и прочее.

Я в эти дела не лез, держался подальше от любой ответственности и ждал первой темы для первой статьи.

В конечном итоге, понеся небольшие убытки, мы вырвались на рынок, заняли там скромное место со скромной долей, но нашли своих потенциальных читателей, удержали постоянных покупателей и стали самой что ни на есть настоящей типографией с настоящей историей. Симбиоз утилитарного предпринимателя и журналиста выстоял на плаву.

С тех пор прошло два года. Вот и вся история.

Вернемся к тому, что я разобрал практически половину бумаг уже к 4 часам дня. Через пару часов мой рабочий день должен был подойти к концу. Я вспомнил, что не успел пообедать, и решил сделать перерыв. Вытащил из сумки приготовленные утром бутерброды с куриным филе, сыром, помидорами и листиком салата и отдался гастрономическому экстазу. Практически всегда я оставался наедине с собой. Приятель поднимался на второй этаж и, как настоящий босс, работал там в своем личном кабинете. Спускался вниз только по необходимости, заговаривал со мной только по работе, никогда не обедал на людях и не подпускал ни одну живую душу наверх. Скажу вам сразу, наша работа не стоила того, чтобы раздувать их нее такое большое и важное дело. Но чем больше значимости он вкладывал в каждую газету, тем больше смысла для него имело дальнейшее существовании организации. Смысловая теория вещей.

После обеда я закончил с остальной частью бумаг, выключил свет над столом, забрал куртку, попрощался с Приятелем и пошел домой.

До дома я добирался пешком, потому что жил не совсем далеко, а общественный транспорт в этот час пик не так уж и привлекал. Конечно, многим моим знакомым казалось странным мое страстное увлечение пешими прогулками в полном одиночестве. Они всегда вскидывали брови, изображая крайнее удивление, выпячивали глаза и хором бросали в лицо: «Один?! Ты правда гуляешь один?!» Кто-то считал, что я так оправдываю свою асоциальность, кому-то импонировала мысль о моем психическом расстройстве, а кто-то видел причиной отсутствие друзей. Что ж, каждый из них был прав. Я не мог спорить с людьми об их мнении. Они имели полное право думать обо мне в свободной манере без каких-либо самодовольных ограничений и запретов. Однако тот прискорбный факт, что они не хотели принимать мою правду, уж очень огорчал. Ведь на самом деле, я просто очищал мысли. Включал какую-нибудь непопулярную музыку, может кого-нибудь в стиле фолк, или поп-стиле, а порой даже соул. Неважно, кто именно играл в наушниках, чувства должны были тянуться к каждой ноте, а музыка соответствовать каждой эмоции. Слушать песни для поднятия настроения, кстати говоря, было последним, что я любил в этой жизни.

Так вот, я включал музыку, закуривал и прогуливался по городу до тех пор, пока не расставлял каждую мысль на свое почетное место. Голову я представлял как записную книжку или пустой стеллаж. Переходил дорогу на зеленый свет, додумывал какой-нибудь насущный вопрос и записывал результаты в нужной графе с нужным названием или же убирал прочитанный том на нужную полку. Потом, конечно, снова терялся, и приходилось возвращаться обратно, чтобы исправить ошибку в записи или переставить книги местами. Такая медитация мне нравилась. Однако поглощенность собственными мыслями не всегда приносит пользу. Иногда мне кажется, что мой мозг раздувается до таких невероятных размеров, что череп готов расколоться на крохотные осколки, чтобы выпустить поток этих совершенно несвязных, запутанных, излишне затейливых, болезненных мыслей, которые становятся уже не подтверждением твоего существования, а скорее ношей твоего ума.

Я добрался до дома не слишком поздно, но ни есть, ни пить, ни браться за дела не было желания, поэтому я приготовил постель, принял душ и лег. Удушливый воздух иссушил мое тело, я открыл окно, глотнул немного свежего воздуха и лег обратно. С улицы раздавались гулкая мелодия города. Голоса людей, прерываемые ветром, лай собак, рев мотора проносящейся рядом машины, какие-то ремонтные работы на фоне. Я вслушивался в каждый их них безучастно, практически отвлеченно. Смотрел на кривой изгиб плинтуса и вздутый от влаги паркет, распылял мысли и томно выдыхал внутреннее напряжение.

И вдруг в этот момент передо мной вырос образ Девушки из психбольницы. Я совершенно забыл про Доктора и его заманчивое предложение. Что должно было скрываться за ее историей, чтобы он говорил об этом с таким трепетным волнением и еле уловимой дрожью в голосе? Казалось, это должно было быть связано не только с ней, но и с ним самим, иначе его беспокойство не имело бы оправдания.

«Чего я хочу больше? Узнать тайны самой нашумевшей психиатрической больницы и ее гениального владельца? Или услышать таинственную историю незнакомого мне пациента? А что если это и есть их главная тайна? Или Доктор пытается улизнуть от интервью таким хитрым ходом? Но зачем? Он ведь был согласен, с чего бы ему передумать?»

Я не мог определиться только лишь по одной причине – пронзительному взгляду, встретившему меня после упоминания о Девушке. В противном случае, не будь такой реакции, я без сомнения склонил бы свой выбор в сторону психбольницы. А сейчас приходилось взвешивать все «за» и «против». До чего неприятное положение – принимать решение, не зная последствий.

***

Ночью я практически не спал. Каждый миллиметр моего тела проникся нестерпимой тяжестью и усталостью, но сознание не хотело отключаться. Около шести часов утра, когда солнце протягивало свои первые лучи через предрассветный туман, поглощая его и оставляя после себя легкую влагу, я поднялся с теплой постели и поплелся на кухню. Сварил себе ароматный кофе, с которого всегда начинался мой день (не помню, чтобы когда-нибудь я его не приготовил), вышел на балкон и начал жадно опустошать кружку, закуривая сигаретой и глядя на серое пятнадцатиэтажное здание, возвышающееся в метрах десяти от моего. Всего одна мысль крутилась в моей пока еще просторной от волнений голове.

«Доктор или пациентка?»

«Доктор или пациентка?»

«Доктор или пациентка?»

Как бы то ни было, от своего решения я не собирался отказываться, поэтому недолго всматриваясь в одинокие балконы, выбрал Доктора. Поставил кружку в мойку, принял душ под прохладной водой, чтобы отогнать сомнения, оделся и вышел из дома, даже не стал тратить время на завтрак.

Конечно, в такую рань ни один общественный транспорт не ездил. Не то чтобы город, но даже ранние птицы ютились в молчаливом покое.

Я шел по глухой улице до перекрестка, оставляя за собой гулкий скрежет по земле. Вдыхая утреннюю прохладу, я возвращал прогретый воздух, наблюдая, как мимолетно растворяются видимые капли. Раннее утро имеет привычку навевать мысли о свободе и твоей одинокой беспомощности перед вселенной.

Повернув налево, я вышел на просторную центральную улицу района. Пара машин крадучись проехала мимо, и выхлопные газы пробудили во мне токсикомана. Стало не по себе от мысли, что мне может нравится то, что вредит жизни. Но разве не все люди склонны любить то, что их убивает?

Встретив на своем пути только нескольких рабочих, вычищающих трамвайные пути от опавших листьев, я прошел практически половину намеченного расстояния. К тому времени город успел проснуться, сбросив с себя сонную молчаливость. Дороги стали заполняться машинами, отовсюду слышался ропот людей, и даже музыка, передаваемая по громкоговорителю, внезапно прорезала мне слух. Я решил передохнуть на ближайшей остановке, но она была сплошь занята мужчинами, спешащими на работу. Остановившись рядом с женщиной с громадным черным чемоданом, я дождался своего автобуса и оставшуюся часть пути проехал на нем.

– Доброе утро, мой друг.

Я встретил Доктора во внутреннем дворике больницы возле небольшой клумбы роз, разросшейся за пределы невысокой ограды и опускающей свои ветви на белоснежный камень дорожки.

– Вы ранняя пташка, как оказалось.

– Просто не спалось, – сказал я, встав рядом и глядя, как он трогает каждый бутон куста, словно выбирает какой-то особенный.

– Кошмары? Так мы можем помочь, – усмехнулся он.

– Да нет, я все думал о вашем предложении, уж очень оно меня заинтриговало.

– Чем же?

– Не хотите ли вы случайно надурить меня и избежать этим самым интервью? Вы же не одобряете все эти каверзные вопросы и вторжение в частную жизнь.

– Конечно, нет, но у нас с вами была договоренность. И не могу же я подвести вас и вашу дипломную работу ради какой-то незначительной прихоти?

– Конечно, вы меня очень выручаете. Но я не уверен, что история Девушки каким-то образом поспособствует мне в моей работе.

– Поэтому я и предложил вам выбор, а не поставил перед фактом. Вы можете и вовсе забыть про Девушку, и мы сегодня же начнем интервью. – Он, наконец, потянулся к дальнему, неприметному, узкому бутону белой розы, смотрящему в сторону ограды и словно намеренно прячущему свое лицо от нашего взора. – Но запретный плод сладок, как говорится. Нас привлекает то, что скрыто от нас, – добавил он и опустил взгляд на сорванный бутон.

Я прошел за ним в кабинет по абсолютно пустым коридорам больницы. Пациенты все еще спали, время завтрака еще не успело наступить. Я и вправду пришел слишком рано. Тишина белесых стен и длинных сплошных коридоров давила на перепонки сильнее, чем шарканье обуви, которая на фоне сверкающего от чистоты пола казалась найденной в помойке.

Мы шли в сдержанном молчании, он впереди, я чуть позади него. Чтобы хоть как-то увлечь себя, я решил посчитать количество пройденных плиток кафеля. К концу коридора вышло 69, помножить все на 5 рядов и выйдет 345 штук с того момента, как мне стало скучно. Мы вышли с ним в комнату отдыха, теперь уже обставленную не только диваном и креслами, но и столиками с различного рода играми типа шахмат и шашек, несколькими картинами на белоснежных стенах и телевизором в центре комнаты. Практически в каждом углу теперь красовались длинные вазы с цветами, в основном из внутреннего сада больницы.

«Стало еще страннее, чем вчера.»

К моему удивлению, Доктор повел меня не в сторону своего кабинета, а к двери одной из палат. Я остановился и прочитал надпись – «27». Сердце мое затрещало от предвкушения встречи с Девушкой. Он постучал пару раз и, не услышав ничего в ответ, дернул за ручку. Спина Доктора закрывала мне взор, поэтому поначалу я ничего не мог разглядеть, пока он не сделал шаг в сторону, и передо мной снова появилась она. Улыбка, с которой она встретила Доктора угасла в считанные секунды. Она снова скукожилась, уперлась обратно в угол своей кровати и подняла голову к окну, бросив на него безучастный взгляд.

Доктор оставил на столе бутон, поздравил ее с днем рождения и поспешил к выходу. Я неустанно наблюдал за Девушкой, которая не сменила позы ни на миллиметр, ни одной мышцей не откликнулась на поздравление Доктора и ни разу за это время не моргнула. Что-то внутри нее росло. Что-то сокрушительное и воистину трепетное. Что-то, что она пыталась уместить в этом неприветливом жесте.

Доктор окликнул меня, и я незамедлительно вышел.

– Итак, с чего начнем? – Спросил он меня, когда мы разместились в его прохладном кабинете. Окно было открыто и оставалось в таком положение даже когда мое тело заметно затряслось от холодного ветра, пронизывающего каждую клетку.

– Эм, – промямлил я, – вы о чем?

– Интервью, – ответил он, – если ваши материалы и необходимые бумаги с собой, то мы можем начать прямо сейчас. Я уже распорядился, чтобы при вашем присутствии нас не беспокоили ближайшие несколько часов.

– Ах да, интервью…

Я взглянул на папку с вопросами в моей руке, бросил взгляд на колыхающуюся на ветру тюль, столкнулся с нетерпеливым и недоумевающим взглядом Доктора, вздохнул и убрал папку.

– Не будет интервью.

Ему не удалось скрыть своего восторга. Конечно, он усмехнулся в своей манере и откинулся на спинку кресла.

– Значит, вы хотите ее историю?

Я кивнул.

– Ну хорошо.

Он достал из кармана ключ, привязанный к черному толстому шнурку, и открыл самый нижний шкафчик стола. В его руках показалась пара тонких тетрадей, исписанных от корки до корки. Это оказалось заметным по тому, как были вздуты и скрючены листы. Он аккуратно положил их на ближний ко мне край стола и закрыл шкафчик, беззвучно бросив ключ обратно в карман.

– Что это?

– Это ее дневники. Знаю, я обещал вам рассказать эту историю, но сейчас, я думаю, будет лучше, если вы прочтете это сами, чтобы не возникало лишних вопросов.

Я подсел ближе и взял в руки верхнюю тетрадь, но не стал открывать, рассмотрел черную обложку и провел по ней пальцем, освободив от слоя пыли.

– А как она отнесется к этому?

– Когда она передала мне их, ее слова звучали так: «Теперь это общественное достояние, Доктор. Можете пользоваться ими по вашему усмотрению.»

– И вы воспользовались?

– После прочтения ни разу. До этих пор.

– Зачем вы мне их отдаете?

– Вы сами о ней спросили.

– Это ничего не значит. Их читал каждый, кто интересовался этой Девушкой?

– Ею никто не интересовался до вас.

– Тогда это должно вызвать еще больше сомнений.

– К чему, по вашему, направлены ваши сомнения? – Не скрывая раздражения, спросил Доктор.

– Что вы имеете в виду?

– В ком или в чем вы сомневаетесь?

– В том, делаю ли я правильный выбор.

– Это целиком и полностью на вашей совести.

– А что бы выбрали вы? – Спросил я после недолгого молчания.

Он не сразу ответил. Прошелся задумчивым взглядом по лакированному столу, напряг скулы и, наконец, сказал:

– При моем положении, скорее всего, интервью. Но при прочих равных условиях, если взглянуть на это как третье лицо, то историю пациентки психиатрической больницы.

Пару минут я еще всматривался в эти две толстые тетради, пытаясь отогнать сомнения, кружившие над головой как голодные комары жарким летним днем.

– Хорошо, – прошептал я лаконично себе под нос, положил тетради в рюкзак и встал. Хотелось мне тогда остаться подольше в этом холодном, темном кабинет, рядом с этим великим умом, но в тот день я уже не мог опаздывать на работу. – Я могу обращаться к вам, если у меня возникнут вопросы?

– Только по крайней необходимости. Попытайтесь проникнуться этой историей как своей собственной. Тогда вопросы возникнут только в самом конце, и я на все отвечу.

Я кивнул и, волоча рюкзак у ног, пошел к двери. Дернув за ручку, я вдруг вспомнил, что хотел кое-что спросить.

– Простите, – Доктор, закрывающий створку окна, повернул ко мне свое лицо, озадаченное моим все еще присутствием, – вы всех своих пациентов поздравляете таким образом?

Наконец, он закрыл окно и поправил шторы.

– Я уже говорил, – начал он, присев за стол, – она особенная.

Не знаю, что он подразумевал под «особенной», но я для себя решил – быть крайне беспристрастным при прочтении этих дневников. Неоправданные ожидания, которые я имел привычку выстраивать в своей жизни, значительно потеребили мою веру в благополучный исход всего, что я переживал. Теперь единственным утешением оставалось отгонять из сознания посторонние мысли, которые нарочито проникали в любую мою попытку обсудить с самим собой важные для меня вопросы.

– Я могу взять выходной? – Спросил я Приятеля между делом, пока он сидел внизу и не успел скрыться от мира в своем таинственном кабинете.

– Какой выходной?

Недовольство, с которым он проворчал этот вопрос, оказалось для меня слишком неожиданным, чтобы я успел сообразить подходящие слова. Не дождавшись моего ответа, он впервые за эти долгие годы оторвался от работы и бросил на меня пристальный взгляд, недоверчиво вскинув бровью.

– Выходной, – опомнился я, – я вчера разобрал практически все письма, их остается только перевести, я могу заняться этим дома. А так как больше заказов нет, я бы хотел попросить пару дней, точнее временную дистанционную работу. Я буду присылать тебе готовые переводы на почту, у многих текстов дедлайн ждет очень долго, так что…

– Это как-то связано с твоей работой в больнице?

– В основном, да.

– А как же газета, еженедельные статьи?

Чувствовалось, что он не хотел отпускать меня. Правда, я не совсем понимал, чем именно его не устраивала моя просьба, и какие предрассудки росли в его заполненной делами голове на этот раз.