Читать книгу Голоса в моей голове - Роуз Эн - Страница 1

15

На меня нахлынула тихая, почти угасающая волна аплодисментов, раздавшаяся в старом здании театра. Когда актеры, подавленные отсутствием зрителей, нехотя вышли на поклон, я вдруг задумался о совершеннейшем отсутствии сюжета в пьесе. Однако на фоне тусклой картины сегодняшнего дня любая паршивая постановка сгодилась бы под стать. Любовь к искусству выше платонических стандартов. В ваших мыслях мог возникнуть какой-нибудь чересчур образцовый парень, сидящий в чистом, выглаженном костюме с самыми толстыми очками и зализанной до неприличия прической, интересующийся театром, классической музыкой, искусством и т.д. Частично это так: мне нравится театр, я почти что увлекаюсь перевоплощением людей. Лишаться своего «я» на жалкие пару часов, становиться идолом как герой очередной волнующей истории и гаснуть в глазах как личность. В этом есть печальная романтика. Правда, порой их игра казалась слишком наигранной (задумайтесь над этими несуразными словами), так что даже на драме я чувствовал себя как на комедии. Ну а в остальном – я далеко не образцовый парень, и театр служит для меня временным отвлечением и уж никак не предметом восхищения.

Я похлопал актерам, все еще стоящим на сцене, и медленно, слегка вальяжно двинулся вон из залы. Спускаясь по белой мраморной лестнице, я вдруг ощутил внутри безмерную печаль за весь актерский состав. Что делают они, когда приходят домой? Играют в самих себя или все еще скрывают лица за «маской»? Показывают ли они настоящие чувства или прячут их перед своими постоянными «зрителями»? Какова жизнь человека, обреченного на вечную игру не от своей подлой трусости, а от неизбежного обязательства? Людей в «масках» слишком много, но можно ли пристроить к ним актеров?

Задаваясь этими вопросами, я встретился с прохладным, дышащим успокоением воздухом. Однако, в нем стоял приторный запах пота, что отягощало мое положение. Не отходя от театра, я потянулся в карман за сигаретой. Удивительно, что они были при мне. Вокруг все расплылось в загадочной дымке, напоминая о заурядном столичном вечере «занятых» людей. Где-то недалеко раздалось шумное, почти волнительное эхо воодушевленного чем-то смеха. Я обернулся быстро, но почти равнодушно: это заинтересовало своей непредсказуемостью. Насколько мне помнилось, только в самых шумных местах я мог наблюдать такую сцену. Здесь же, вокруг театра, мир словно замедлял ход своего развития, но происходило это не потому, что люди осознанно сдерживали свои эмоции, не характерные для такого заведения, а потому что здесь в принципе исчезали люди.

Стоило мне закурить, как рядом появилась девушка, одетая в несуразное для нашего времени пышное платье с какой-то огромной прической, которая готова была упасть не на плечи, а сразу на землю. Это была одна из актрис.

– Здесь нельзя курить, – сказала она мне не грубо, но достаточно убедительно.

Я оглянулся вокруг, не заметив никаких запрещающих знаков, и недоверчиво посмотрел на это чудо, стоящее передо мной. Первое знакомство – всегда волнительный момент для меня.

Я смотрел на нее, и единственное, что я видел – это нелепость, с которой она предстала в этом бальном платье на фоне серого тошнотворного города. Хотя, судя по ее взгляду, это именно город не вписывался в ее мир.

Я вдруг вспомнил, как все началось.

***

За грязным окном стоял дождливый ноябрь, усеянный осенней меланхолией. И если время можно было бы назвать «мокрым», то именно так я и описал бы период тщетной борьбы со своими принципами.

Моя квартира была завалена всякой второсортной литературой, наудачу выбранными журналами из местной библиотеки (кстати, вид у них был далеко не обнадеживающий) и старыми, сгнившими под тонной пыли и грязи газетами, некоторые выдержки из которых висели по всем стенам.

Я до сих пор чувствую это жуткий запах прогнившей древесины. Полуразваленный потолок, облезлые выцветшие обои, висящие на стенах, как очередное напоминание о безжалостной силе времени; дырявый, поцарапанный пол, разбитые стекла на дверях, пыль, осевшая на разваливающейся мебели, как защитный слой от вмешательства цивилизации и порядка. Чем дальше я вспоминал, тем длиннее становился этот список.

Я сидел в очередной паршивой кучке бумаг, медленно закапывающих меня в свой мир неоправданных ожиданий. Несколько бессонных ночей явно сказались на моем состоянии, судя по взъерошенным и грязным волосам, одежде не самой первой свежести и потерянному, почти свирепо рыскающему цель взгляду.

Пока голоса в моей голове шептались между собой о проведенном дне, я отчетливо, но коряво рисовал на обратной стороне вконец измотанного куска обоев. Мой рисунок напоминал нечто схожее с костром, пылающим во все стороны. Представим, что это именно он и был. Меня настолько сильно вовлек мир этого куска обоев, что, казалось, костер оживал прямо перед глазами, разнося свой запах (по мне, так очень приятный, вы только принюхайтесь!) по всем уголкам комнаты, сжигая вокруг все идеи, оставляя дыру на полу и вновь возвращаясь в свое прежнее положение. Кажется, поэтому моя квартира и тлела на глазах.

Не помню точных подробностей, но, видимо, в тот момент я был одержим одной из очередных безумных идей, составляющих все мое существование в этом мире и отбрасывающих мое сознание далеко-далеко за пределы суровой реальной.

Я выдохнул, отбросил карандаш и, прижавшись к стене, застыл. Рисунок был готов. Костер. Да, это был костер. Самый обыкновенный. О чем думало мое подсознание?

Я помню, как томно дышал, глядя на этот кусок бумаги. Голоса продолжали шептаться где-то в глубине висков. В голове вертелась ода и та же фраза – «это неправда, это все твои фантазии». И так раз за разом она появлялась перед моими глазами, ползла по стенам вдоль дверных проемов, небрежно разворачивалась и вновь возвращалась в голову.

– Тише, – шептал я им в ответ, – у меня почти получилось.

«Ты просто жалок, только посмотри на себя»

– Я почти дописал, осталось всего пару штрихов.

«Думаешь, я позволю тебе вновь опозориться»

– Мне надо это сделать…, – настаивал я.

Пришлось закурить. Сигарета высасывала из меня весь этот удушающий наплыв страха и отчаяния, голоса нехотя покидали голову, а мысли так рассеянно плыли по воздуху, что не составляло труда отречься от них на эти блаженные минуты. С трудом поднявшись на ноги, я поплелся на кухню. Ее несложно было определить по въевшейся грязи на кафели, грязной посуде, паре шкафчиков и еле работающему холодильнику. Никаких стульев и столов. Все максимально просто.

Никогда не получалось варить хороший кофе. Горчит. Однако, допив весь стакан, я прямиком шел за вторым. Противоречивость – основа мира.

Остановившись посреди комнаты, я задумался о времени и дате, но так и оставил это вопрос нерешенным. Моя рукопись пылилась на подоконнике под светом не самых теплых лучей осеннего солнца. Безразличный взгляд прошелся по ней, терзая презрением. Сколько же она в себе таила… Ежедневные порывы злости, проблески нервного смеха, пропитанные отчаянием. Ко всему прочему – безутешные сожаления о потерянном времени, пятнадцать пачек сигарет за три дня и несколько литров кофе.

«Ты же не собираешься браться за нее снова?»

– Не так уж я и глуп, к вашему сведению…

Ответив, я вдруг почувствовал в руках тяжелую пыльную стопку бумаг. Новая рукопись. Новая история. Она должна была им понравиться. Я ждал ответа на протяжении нескольких месяцев, но мое терпение становилось все требовательнее.

– Они пытаются принять решение, – шептал я себе под нос.

«Они пытаются придумать, как сообщить тебе это решение. Не будь так наивен. Мы все знаем, чем это кончится».

– Хватит!

Я бросил окурок на пол, поставил чашку недопитого кофе рядом с небольшим строением, напоминающем тумбочку, и вышел из комнаты.

– Территория для высокоинтеллектуальной молодежи, не ведающей о табаке? – Спросил я, вернувшись в реальность.

– Территория театра, то бишь общественного заведения, – почти моментально отрезала она, – так что брось сигарету.

Скорее всего, она была достаточно самоуверенной, потому что после сказанных слов развернулась и с победоносным видом зашла обратно в здание. Меня, к сожалению, или к счастью, не взволновали ее слова, поэтому я выкурил всю сигарету и только потом сдвинулся с места.

Гуляя по вечернему городу и сталкиваясь с идущими мне навстречу пустыми лицами, я все чаще вспоминал эту девушку, которая, как мне показалось, играла именно в той пьесе, которую мне посчастливилось увидеть. Время клонилось к десяти, поэтому я повернул обратно и с уверенным видом пошел к зданию театра в ожидании той дамы. Зачем я это делал, не знаю до сих пор.

Я простоял с незажженной сигаретой во рту не совсем долго, но за это время любой намек на людей исчез с улицы, и причина моего существования в этом месте торопливо вышла, пытаясь закинуть на плечо сумку. На этот раз на ней не было того нелепого наряда, а волосы аккуратно лежали на плечах. Наши взгляды встретились, но это не помешало ей пройти мимо, не сказав мне ни слова.

– В чем дело? – Спросил я, догнав ее.

– Ты о чем? – Испуганно ответила она, не остановив шага, и притворилась, словно совсем не узнает меня.

– Ты ничего не сказала по поводу сигареты, – промямлил я, продолжая держать ее во рту.

– Мне все равно, если честно.

– А в театральном платье тебе не было все равно.

Она резко остановилась, взглянув на меня строгим, уставшим взглядом.

– С тобой все в порядке? Ты хочешь, чтобы я сделала тебе замечание?

– Было бы неплохо, – усмехнулся я.

Она вытащила сигарету из моего рта и, грубо бросив на землю, стала демонстративно ее топтать.

– Доволен?

Я засмеялся так, чтобы не обидеть ее, но все же легкая неприязнь проскочила между нами.

– Ты такая смешная, – сказал я.

Она не обратила на эти слова внимания, но, заметив, что я все еще продолжаю идти рядом с ней, остановилась и посмотрела на меня взглядом мученика, но какого именно мне не известно. Как же приятно было осознавать, что мне все же удается разглядеть ее лицо. Казалось, ничего прекраснее этого момента не происходило со мной на протяжении долгих лет.

– Слушай, – начала она, вздохнув, – чего тебе?

– Ничего, – беззаботно ответил я, покачав головой.

Девушка возмущенно развела руками, пытаясь самой понять причину моего глупого и бесцельного поведения, и вновь устало вздохнула. Кажется, в ее голове созревали подходящие для ситуации слова. Я понял это по легкому движению губ и почти незаметным попыткам открыть рот. Однако, она гордо промолчала, покачала головой и снова поспешила в неизвестном мне направлении.

14

Возвращение домой всегда было для меня одним из самых прекрасных моментов. Однако обстановка моей квартиры порой угнетала: я так давно здесь не появлялся, что ней я казался таким чужим и беспомощным существом, что заставляло задуматься о переезде, ибо меня, человека достаточно свободного, ничего нигде не держало. Единственное, что притягивало меня в моей обители – балкон – символ фальшивой свободы, старательно дополненной безмолвными встречами с внутренним «я». Я включил одну из песен Queen (не подумайте, что я фанат, мой девиз – избегай любого культа, ибо это начало конца) и, слегка пританцовывая, выкурил сигарету, пытаясь максимально точно спародировать какого-нибудь пафосного актера из какого-нибудь не менее пафосного боевика.

Электронная почта оповещала о нескольких письмах, которые я не торопился открывать. Я уже заранее знал, что они «подписаны рукой» мамы и сестры, интересующихся о моем здоровье и состоянии. Я получил от них более пятидесяти писем, но до сих пор не понимал, какую они преследуют цель, изображая (хоть и неосознанно) из себя любящую семью. Я был бы намного лояльнее, будь они со мной искренними и открытыми. Их постоянно скептический настрой по поводу моего образа жизни был куда приятнее лживых переживаний и неохотной (хоть они этого и не признают) поддержки всех моих необдуманных решений.

Стоя на балконе и отдаваясь беззаботным мыслям, съедающим мой уставший разум, я невольно наблюдал за торопливым потоком людей под окнами. Моя квартира находилась недалеко от центра города, в связи с чем здесь всегда было многолюдно. По улице брели полуживые люди с такими потупленными глазами, что вызывало ощущение полного отсутствия у них самообладания. Я видел, как опрятная красивая девушка, разговаривая по телефону, прошла мимо бездомного (как я подумал) парня и вдруг остановилась. Лицо ее скорчилось в опечаленной гримасе, она что-то сказала в трубку, покопалась у себя в сумке и пошла обратно к тому парню, протягивая купюру. Тот неосознанно выхватил деньги из ее рук и, схватив свои пожитки, побежал прочь. Девушка недолго стояла в позе напрочь ошеломленного человека, потом выругалась в трубку, облегчила сердце и тоже пошла прочь. Она не была готова к той настоящей поддержке, которую оказывают бездомным. Скорее всего, ею руководило чувство долга. И это вовсе не говорит об ее лицемерной душе или недостаточном желании помочь бедному парню. Это говорит о ее безудержном стремлении, но неспособности быть похожей на людей, бескорыстно помогающих другим. Весь этот самобытный альтруизм не может быть присущ всякому доброму сердцу. Каждый из нас имеет свои пробелы, которые не стоит заполнять ради шаткого места в изменчивом обществе. Хотя бы для внутренней гармонии. Конечно, дело не только в этом, но, рассматривая большую проблему, часто приходится проводить параллели с ее небольшими, но значимыми частями.

Когда мне опротивело бессмысленное наблюдение за людьми, я опустился в кресло, в унынии которого провел оставшийся вечер. Обычно мой день заканчивался изнуряющим состоянием не столько тела, сколько души. Моральные принципы, не позволяющие мыслям легко отречься от тела и уйти на покой, угнетали каждую прожитую мною ночь. Так комично и грустно! Конечно, вас могли заинтересовать эти принципы, но единственное, что уместно о них сказать, – мои убеждения редко сходились с устоями окружающих, почти никогда. Но мне было наплевать, как в принципе любому другому уважающему себя человеку. Общественное мнение меня не особо волновало, в отличие от самих людей и образа их жизни. Я понял, что каждый из нас волен в своих действиях, конечно, если они не касаются жизни других. Какими же бесцеремонными бывают порой люди, развязно болтая о том или ином знакомом без толики сочувствия или безразличия. Но сколько же презрения в их словах! К чему я? Все эти болтуны обвиняют нас в игнорировании общественных устоев, но своего ярого протеста увидеть не могут. На самом деле, это не так важно. Важно то, что именно из-за таких людей беззащитные и робкие притворяются фальшивой копией искусственного идеала. Что может быть страшнее общественной кары? Вот о чем думает большая часть населения. А о том, чтобы провести дни жизни по своему желанию, даже не задумываются. Идиоты.

К удивлению, эти мысли нахлынули на меня, как нежданный ураган. Я еще долго пытался вспомнить, откуда вдруг могли возникнуть такие взгляды на жизнь, но ничего умного в голову не приходило. Мне лишь оставалось согласиться с тем, что это остатки идей, которые я оставил в прошлом, но и в это верилось с трудом. Помню раньше я как-то справлялся с обуревающими мою голову переживаниями, но сейчас от них было тяжело избавиться.

***

Я шел по холодным мокрым переулкам города в очередное издательство, где, возможно, давно уже “пылилась на полках” моя рукопись. Длинный шарф крепко сжимал шею, то и дело намекая, что я уже давно запутался в этой непростой жизни. А колени тряслись от морозного ветра, пронизывающего тело в самых незащищенных местах.

Осенняя пора всегда пробуждает в человеке бурю печальных эмоций. Возможно, мои слова покажутся стереотипными, но я все же заметил, как с каждым безвозвратно упавшим листком меланхолия, распространяясь по воздуху, оседала на серый, сонный город. В этом есть своя прелесть.

Мне не хотелось уходить с этих потаенных угрюмых улиц. Спрятавшись под широкими, но голыми ветвями одного из деревьев, я наслаждался самим присутствием в этом месте, вдыхал бодрящий воздух осени и понимал, что она была на вкус как подгоревший яблочный пирог. Внутри оставалась все та же изысканная, сладкая начинка, но облик терял всякую надежду на похвалу. Довольно сомнительная параллель, но при этом предельно ясная.

Холод пробирал меня насквозь, поэтому я пошел дальше.

– Нет, – ответил мне сухо главный редактор очередного издательства, где я оставил одну из своих рукописей.

– Как нет?

Презрительный взгляд в мою сторону.

– Почему?

– Однообразная речь, скучные диалоги, неуверенность, избитость и бесперспективность. Идея полный ноль.

Я должен был прислушаться к тем, кто остерегал меня от его честности и слишком откровенной прямоты. Однако он был прав.

«Сколько раз мы говорили тебе это?»

– Я…

– Я объяснял это сотни раз, – начал он спокойно, – почему ты не прислушаешься к моим советам?

– Потому что я не хочу писать то, что люди прочтут и выкинут. Я пишу то, что позволит им остановиться и подумать о проблемах, окружающих нас, о проблемах, которые мы в силе решить.

– Но где это решение? Где? – После небольшой паузы он продолжил. – Ты пишешь то, что просто-напросто въелось в твою голову. Ты когда-нибудь видел мастера, который в подробностях описал бы причину поломки холодильника, но не назвал бы решение этой поломки? Эта работа больше похожа на статью, а не книгу. Она сгодилась бы для популярных научных журналов.

– Их никто не читает. Но в любом случае, это все же книга.

– Книга, она должна манить человека в свой мир, отвлекать их от реальности, а твое произведение… В нем не то, чтобы не хочется быть, в нем невозможно находиться. Послушай, – вздохнул он, словно пытался меня успокоить, – не беги за тем, чего не видишь.

– Все, что я описал есть на самом деле. Я лишь загнал это в рамки абстракции.

– Мир лжет и бредит, ходит в «масках» и не способен отличить реальность от фантазий. Как думаешь, долго ли сможет такая книга продержаться в рейтинге, если конечно попадет в него?

– Думаю, долго.

– Мне кажется, нет.

– Вы не видите того, что вижу я.

– Конечно. Ведь все это лишь в твоей голове. Будь проще и пойми, что писать нужно не абстрагирующей головой, а искренними чувствами. Люди не хотят читать то, что не понимают. Им нужно что-то попроще, понятнее. Напиши любовный роман или комедийный рассказ.

– Кажется, все издательства говорят шаблонами.

– Можешь написать об этом эссе. Возможно, найдутся читатели среди таких же несостоявшихся писателей, как ты…

Я разозлился и, не позволив себе дальше выслушивать его до стыда глупые слова, яростно вышел вон. И только на улице я разглядел свою рукопись, валяющуюся в грязи и лужах, а из окна торчащую лысую голову редактора. Сколько же сил было во мне терпеть такое унижение в течение нескольких лет от разных издательств, что моего города, что из других мест. Мне стало очень грустно. Я помню, как тоска со скрежетом прорвалась в мою душу, и я позволили ей там властвовать. В тот момент ничто меня не могло успокоить. Я просто побрел по осенней улице и, наткнувшись на кофейню, решил зайти. К счастью, она была почти пустая.

– Черный кофе, без сахара, – сказал я бариста и сел за свободный столик.

Передо мной сидели две девушки, молчаливо глядящие в пространство. Скорее всего, у них произошло что-то довольно неприятное, отчего даже слова им не удавалось произносить без боли внутри. У одной из них под рукой лежал небольшой календарь с безликими куклами. Выглядело это довольно мрачно, особенно если представить их в детских руках. Кукла ведь отражение внутреннего мира детей. Черт, как символично! Когда девушка заметила мой взгляд, озирающий их столик, я быстро переключился на женщину, работающую за ноутбуком с такой неощутимой для нее скоростью, что я начал сомневаться в своих компьютерных навыках. Рядом с ней на столе аккуратно лежали толстые набитые вкладками ежедневники. И вот я задумался. Это ведь единственное доказательство ее усердного, многолетнего труда, и когда-нибудь она их просто выкинет, расстанется с тем, что составляло большую часть ее жизни.

Мне принесли кофе, и я продолжил долго и нудно наблюдать за ней. Все, что я успел запомнить или усвоить – не стоит делать поспешных выводов. Никогда, ни о чем и, конечно же, ни о ком.

Взгляд женщины падал на часы каждые пять минут, отчего я мог смело утверждать, что она кого-то ждала. На ней был нелепый большой шерстяной свитер, надетый на черную классическую юбку ниже колен. Цвет волос напоминал о полном отсутствии вкуса. Однако она глупо улыбалась неудачам. И хоть ошибок при работе было достаточно много, я видел на ее лице лишь улыбку. Никогда не понимал таких людей. Позитив должен заключаться в жизни, а не в отношении проблем. Эта улыбка лишь мешала ей работать. Будь у нее хоть толика злости и усердия, она наверняка уже перестала бы ошибаться. А еще будь я на ее месте, давно уже бился бы в нервном припадке.

– Добрый день, – услышал я.

К женщине подошла молодая высокая девушка с короткими русыми волосами и таким простым, совершенно неприметным взглядом, что складывалось впечатление, словно у нее и вовсе не было глаз.

– Добрый день, добрый, дорогая, – протараторила старуха, поднимаясь на ноги, чтобы поприветствовать девушку. Но та лишь безразлично поторопилась сесть, отчего женщина растерялась и в недоумении повторила за ней.

– Ну что ж, давайте посмотрим на изменения, – начала девушка.

– Конечно, конечно. Их совсем немного. Эта статья прекрасная находка, дорогая. Она довольно просторная для мысли и идей. Какая прекрасная речь! Какое повествование! – Воодушевленно рассказывала женщина, хватаясь то за сердце, то за голову.

– Так что же по поводу исправленных частей? – Еще раз повторила девушка, в словах которой ютились усталость и легкая, почти неприметная неприязнь.

– Ах да, конечно. Давайте пройдемся по всему тексту. У нас совсем немного времени, так что надо поторопиться. Вот, посмотрите…

– Может, мы встретимся с вами в более удобное время. Я ведь хочу основательно подойти к этому делу, понимаете?

Конечно, эти слова вызвали у женщины довольно двусмысленные чувства. Она взглянула на девушку неодобрительным, но спрятанным за шлейфом понимания, взглядом.

– Конечно… конечно, хорошо, – с трудом вымолвила она, – тогда я могу уже не вызывать такси, а пройдусь неторопливо до офиса. Мой офис, кстати, находится…

Девушка уже встала и шла к выходу, из мнимого уважения продолжая слушать свою собеседницу.

– Что? Где? – Спрашивала она, направляясь к выходу и делая вид, что не услышала этих слов.

– Не имеет значения, – дружелюбно ответила ей женщина.

Так они и расстались. «Не имеет значения». Удивительно, как слова быстро теряют свое значение. Я видел эту женщину еще несколько раз. Она приходила в эту кофейню в одно и то же время и всегда садилась работать за ноутбук. Однако в ее характере присутствовала ужасная, по моему мнению, черта – навязчивость. Она искала собеседника во всех. Надоела бариста и мешала ему работать почти каждый раз, когда появлялась в этом заведении. Я частенько ловил его уставший взгляд, пока она энергично, даже экспрессивно вела с ним беседу. Заговаривала с посетителями кофейни, которые в силу своей все той же мнимой воспитанности не могли прервать ее монолог и попросить оставить их в покое. Глупые люди. Однажды она решила прочитать нотации двум девушкам, беседующим о чем-то совершенно незначительном, как это обычно и делают за чашкой кофе. Долго длилась ее злость, которую она изливала во всех формах речи. А девушки просто слушали. Отсутствие внимания, одиночество или слишком сильное желание быть нужным и необходимым. Что-то одно, а может и все причины руководили ее поведением к старости лет.

Томительный. Именно так я описал бы этот день. Мне нравилось придавать дню значение слов. Это заставляло вспоминать, какие чувства я испытывал, и насколько они были схожи с настоящими.

Через пару часов я уснул в том же самом кресле. Неприятным было осознавать, что воспоминания невозможно было стереть из памяти даже после всего, что я пережил. Приходилось мириться.

13

Я проснулся около полудня. Не помню, чтобы я выключал будильник. В любом случае, я встал слишком поздно, чтобы успеть заняться чем-то действительно полезным, поэтому начал день с кофе и сигареты. Есть в этом смешении нечто типично уютное. Меня почему-то не смущали мысли о той прекрасной актрисе. Я был покорен ее безразличием. Возможно, именно это и вызвало во мне столько яро орудующее чувство интереса. Я знал, что мне надо было с ней увидеться: только это могло как-то разгрузить мысли и дать проход продуктивным идеям, в появлении которых я начинал сомневаться.

Однако театр не входил в дневные планы, поэтому я продолжал стоять перед крохотным окном и бесцельно смотреть на плывущий от жары горизонт. В окнах соседних домов ютились бесконечные ряды людских эмоций, так чувственно выраженных на их лицах.

На меня нахлынула волна ностальгических воспоминаний.

***

Я шел по глухой, неосвященной улице после той самой кофейни, где встретил удивительную женщину. Мое тело окоченело за считанные секунды так, что мне с трудом удавалось шевелить пальцами в кармане пальто. В тот момент меня обуревала масса различных мыслей, исчезающих и вновь возникающих как лучи солнца в дождливый, облачный день. Правда эти мысли были далеки от лучей, но все же. Беспрерывный шум машин и ропот людей, появившиеся, как только я дошел до центральной улицы, поначалу отвлекали меня, заставляя вдаваться в подробности этого мира, но потом вновь ушли на второй план.

Когда я дошел до магазина, куда собственно и направлялся, на меня взглянула женщина, торопливо выходя на улицу. Ее взгляд был полон волнения и растерянности, смешанной с чем-то похожим на злость, что вызвало во мне непривычное чувство жалости. Я лишь вздохнул, дав ей дорогу, и зашел внутрь.

Это место привлекало меня лишь едким запахом старины, въевшимся во все дыры, которые только можно было найти. Здесь книги как-то иначе воспринимались. Более душевно, более искренне. Пройдя глубже, я заметил, что одна из полок была пуста, а все содержимое тоскливо лежало на полу. Это явно объясняло все.

– Неуклюжие покупатели? – Спросил я, заметив продавщицу.

Она вздрогнула от неожиданности и испуганно взглянула на меня. Я прекрасно понимал, что этого не стоило делать, но зачем-то сделал. Люди не любят выскочек, даже если сами являются такими. А еще люди не любят излишнее внимание в минуты неудач или более того позора. Зачем я тогда задал вопрос, не знаю до сих пор. Такое поведение было несвойственно мне, поэтому, возможно, это была очередная фальшивая личность, на которую мне хотелось бы походить. Я заметил за собой типичные ошибки, которые так усердно пытался вычеркнуть из жизни всего мира.

– Да, – сухо ответила она и снова принялась расставлять книги.

– Вам помочь?

– Эм, было бы очень любезно с вашей стороны.

Я сразу же бросился к ней, обрадованный мыслью о таком благом деле, и за считанные минуты расставил все по местам. Меня переполняло чувство гордости за самого себя, точнее за того, кем мне хотелось бы быть.

– Спасибо вам большое, – теперь уже добродушно сказала продавщица, – очень вам благодарна.

– Пустяки, – поторопился ответить я, – всегда рад помочь.

Если вы уже успели представить двух молодых людей, а именно меня с продавщицей, нежно переговаривающихся в пустом книжном магазине, то спешу вас огорчить. Это была взрослая, упитанная женщина, не скрывающая ни своего возраста, ни того опыта, который достался ей за сорок два года жизни. Единственное, что меня в ней привлекло – это самый нетипичный склад ума, поражающий своей наполненностью, своей неистовой тягой к знаниям. Однако, чем больше мы с ней говорили, тем сильнее перед моими глазами появлялось едко-оранжевое пятно, словно что-то попало на зрачок. Я подумал, что не помешало бы сходить к врачу или выпеть таблетку, чтобы перестать видеть такие галлюцинации, но перегруженная мыслями голова теперь могла сосредоточиться лишь на одной теме. И это была беседа с продавщицей. Все же за несколько минут разговора я смело мог сделать вывод, что все эти книги давно уже были умещены в ее голове. Странно, что она все еще умела грубить.

– Вы, наверное, хотели что-то купить? – Опомнилась она, когда я зачем-то решил рассказать о своих увлечениях.

Внезапно прерванный я слегка помедлил с ответом.

– Да, конечно, забыл совсем, я заказывал книги Эрика Берна. Вы можете посмотреть, пришли ли они?

– Да-да, сегодня утром принесли все заказы.

Она вышла из этой комнаты, скорее всего на склад, но почти сразу же вернулась. Я расплатился и снова вышел в холод. Тоскливая осень, заражающая своей меланхолией, привлекала меня. Здесь всегда дожди, всегда свежий и мокрый воздух, всегда уют и покой.

Прервав воспоминания, я допил чашку кофе, проглотил что-то напоминающее завтрак и вышел из квартиры. На улице стоял жаркий августовский день. Палящее солнце только отбивало желание выходить из дома, но безмолвие тоскливых стен было куда хуже обгоревшей кожи. Серая масса двигалась на меня, как ураган, оставляя за собой приторный запах пустоты, от чего мне в иной раз хотелось обернуться и разбудить проходящих. Но я этого никогда не делал. Я не позволял себе вмешиваться в жизнь других людей, каким бы важным это вмешательство не оказалось. У каждого из нас есть свой собственный выбор, выбор всего, что нас окружает вокруг. Каждый раз, считая свою помощь необходимой и чуть ли не решающей, я совершал самую гнусную, самую омерзительную ошибку в отношениях с этим человеком – я лишал его права выбора, я мешал ему поддаться своим внутренним чувствам, своей интуиции, своему желанию. С тех пор я осознал границы дозволенного, позволяющие помочь лишь после настоятельной, убедительной и ничем не обязующей просьбы. Однако я никогда не считал людей чужими, потому что именно это и порождает в нас ненависть друг к другу. Самостоятельность и независимость порой тождественны отрешенности и одиночеству. Но в этом жестоком мире приходится быть никем иным, как жестоким. Это единственный выход бороться с проблемами на равных и пытаться отразить ту агрессию, которая тебя окружает. Этому меня научили, чуть позже вы узнаете, кто.

Я добрался до самой ближайшей к моему дому кофейни. Внутри было прохладно, в связи с чем и очень людно. Я окинул сидящих недоверчивым взглядом, приметил один свободный столик в самой середине и пошел к стойте.

Она стояла там в том же нелепо пышном платье времен Наташи Ростовой. Конечно, до такой роли она явно не дотягивала, но с кем-то ведь нужно было сравнить. Мои губы искривились в неподдельной усмешке, но не от встречи, а от одного довольно забавного факта: любая наша мысль – материальна. Даже самые спонтанные желания, невольно или даже неосознанно возникающие в голове.

– Привет, – протянула она так сладко и звонко, что, казалось, многие в тот момент обернулись к нам.

– Привет, – я сделал паузу, – ты совершенно не вписываешься в это заведение.

– Знаю! – Добродушно ответила она мне, и на этом наша беседа приостановилась.

Я вновь обвел ее своим удивленным взглядом и остановился на глазах. Зеркало души, говорят люди, но почему-то в них я видел себя. Словно бы моя душа, попрощавшись с худощавым болезненным телом, просто выпрыгнула наружу и оказалась в оковах ее стройной фигуры. Какой-то всплеск галлюцинаций.

– Мне один черный кофе.

– Угу, – ответила она, продолжая улыбаться.

– Без сахара.

– Угу.

– С корицей.

– Угу.

– Добрый день! – Прервал нас вдруг еще один бариста. – Вы уже определились с заказом?

– Да, я уже заказал.

Он недоумевающе посмотрел на меня, попытался скорчить понимающее лицо и улыбнулся. То ли театр, то ли цирк. Теперь все сложнее найти разницу.

– Так что же вы будете пить? – Спросил он снова.

– Черный кофе с корицей без сахара.

– Ваш заказ будет готов через пару минут. Можете пока присесть, я вас позову.

Присев за ближайший стол, я не переставал наблюдать за ней и за ее усердными стараниями казаться доброй и вежливой. Однако в ее взгляде (который тщательно был скрыт от моего внимания) я, почему-то, видел лишь пугающий холод и заносчивое высокомерие. Удивительно, что она работала именно в таком месте. Пока я размышлял, рядом раздался звонкий смех, который и отвлек меня на мгновение от моей актрисы. За столиком сидели две девушки, одна из которых восторженно рассказывала какую-то, по-видимому, забавную историю, а другая молчаливо кивала ей; однако, ее терпеливое внимание прерывалось непрерывными отвлечениями на экран телефона. Это делало всю картину еще более унылой и жалкой. Наши взгляды столкнулись, отчего я быстро перевел его на ее телефон, взглянул на говорящую подругу и вновь посмотрел ей в глаза. Она невольно засмущалась, осознав причину моей ухмылки, растерянно поправила волосы и теперь уже по-настоящему внимательно начала слушать «забавный рассказ». Вокруг ее утомленных глаз плыли крохотные малиновые клубки дыма… Что?! Я вздрогнул. Мне, видимо, показалось. Я потер глаза настолько сильно, что, открыв их, видел лишь смазанные силуэты. Я вновь взглянул на эту девушку. Да, показалось. Я выдохнул и облегченно откинулся на спинку стула.

И только сейчас, оглянувшись вокруг, я заметил, как мало всего изменилось за столько лет. Та же уютная обстановка в темных шоколадных тонах. То же пианино, незаметно приютившееся в самом углу возле окна. Те же картины, висящие почти у потолка, чтобы их подлинность было тяжело оспорить. Те же длинные полки с книгами, та же мебель. Даже бариста, кажется, был все тот же. Это давало хоть какую-то надежду. На что? На адекватность мыслей.

– Ты странный, – услышал я вдруг.

Она присела рядом со мной, играясь с бантом на ее туго затянутом корсете, сжимающем талию настолько сильно, что, если приглядеться, можно было бы заметить выпячивающие наружу органы.

– В чем заключается моя странность?

– Не знаю, – ответила она беззаботно, – ты просто странный.

– Где мой кофе?

– Его скоро принесут.

– Почему это делаешь не ты?

– А почему это должна делать я?

– Резонно.

Бариста внезапно поставил стакан на стол, пожелал приятного кофе и вновь исчез, словно бы его вообще тут и не было. Не было необходимости подносить кофе самому, но в душе я был благодарен ему, что не отвлек от разговора с актрисой.

– Здесь нельзя курить, – робко проронила она, как только я достал пачку из кармана.

– Ты же ведь не одна из этих нравственных инвалидов?

– Нравственные инвалиды?

– Да. – Я встретился с ее сбитым с толку взглядом, положил пачку на стол и продолжил. – Знаешь такой тип людей, который загоняет себя в рамки выдуманных правил. Люди, которые вопреки здравому смыслу и собственному желанию следуют неоправданным устоям, придерживаются «допустимых» и «всеми признанных» правил поведения. Примеры из серии типа «девушка должна быть слабой и беззащитной», «нельзя разговаривать в общественном транспорте», «надо читать книги» и тому подобная чушь. Выглядит, да и звучит настолько глупо, что становится смешно.

Она долго смотрела на меня, позволяя насладиться вкусом горячего напитка. На ее крохотном лице сверкнула понимающая ухмылка, которая больше испугала, нежели вызвала симпатию.

– Это вырезка из какой-то книги? – Спросила она напрямую, не переставая смотреть на меня.

– Ну… почти.

– Скорее всего, из твой.

– Ты так уверенно говоришь об этом.

– Умные люди всегда ошибаются. Говорить заученными фразами это удел неуверенных в себе неудачников. Когда ты ведешь с кем-то беседу, твои паузы в фразах, медлительность, задумчивость дают понять, что ты живой человек, мыслящий. А вся эта пошлая игра в сверхчеловека лишь отталкивает собеседника, особенно если он глупее тебя.

– Ты так говоришь, словно это можно исправить.

Она поднялась, вздыхая и неоправданно улыбаясь самой искренней улыбкой.

– Конечно. Все очень просто. Перестань цитировать свою книгу, это мерзко.

Де жав ю. На тот момент мне не получалось вспомнить, где раньше мог слышать такие слова, но чувство растерянности витало в воздухе. Я вдруг вспомнил.

***

Я стоял перед окном квартиры и смотрел на бесконечно пышные облака, свисающие над унылым ноябрьским городком. Где-то далеко от моего восприятия играла фоновая музыка, чтобы хоть чем-то успокоить мои расшатанные нервы. Кажется, она напоминала одну из песен Hurts. Не помню, какую, но я уверен, что это были именно они. Представьте угрюмый желтый ноябрь, окутавший полупустые улицы города, мрачное облачное небо, грозящее вечным дождем, и молодого начинающего писателя, окруженного всей суматохой неоправданных ожиданий от своего мнимого творчества. Именно таким было время моего полного провала в так и не начавшейся карьере писателя.

«Зачем ты это сделал? Я же предупреждал. Ты советуешься со мной, чтобы не допустить ошибок, но все равно игнорируешь мои слова»

– Я не хочу позволять вам управлять своей жизнью…

«Если бы ты понял наконец, истину наших с тобой отношений, то отбросил бы все сомнения»

– Я перестану сомневаться лишь тогда, когда в моей жизни появится хоть какая-нибудь стабильность. А пока я плыву в реальности в неизведанном мне направлении и уверен, что курс может поменяться в любую минуту.

«Ты усложняешь все свое существование. Будь проще…»

– Будь проще… Вы разговариваете, как этот чертов редактор. Такое чувство, что все люди вокруг меня используют какие-то шаблоны поведения.

«Перестань цитировать свою книгу. Это выглядит отвратительно».

– Я цитирую свою книгу, потому что она олицетворяет мои жизненные принципы. Это нормально.

«Проблема в том, что ты боготворишь ее вопреки всем негативным комментариям»

– Мнение других людей не должно меня касаться никоим образом. Не должен же я притворяться.

«В чем тогда заключается очередной спад твоего настроения»

Я прошелся по комнате, нервно сжимая виски, чтобы хоть на минуту заглушить в них боль. К тому моменту я мало чего понимал, лишь видел катастрофический беспорядок и слышал шум надоедливых соседей, изредка устраивающих трагические ссоры по самым мелким пустякам.

– В неизбежном принятии одной очень грустной истины.

«Какой же?»

– Я – самое бездарное существо в этом мире.

«Это суждение не обосновано. Ты ведь не знаешь других людей»

– А они никогда не узнают обо мне…

«Миллионы людей жили в таких условиях и до тебя, но все же смогли реализовать себя. Как видишь, не все потеряно».

– Перестаньте заступаться за меня.

«По-другому я не могу, ты же знаешь»

– К сожалению… Мне нужно отдохнуть от вас.

Эти слова пронеслись по комнате, когда я вновь подошел к окну.

«Как ты себе это представляешь?»

– Просто оставьте меня на пару дней.

«Нам и на минуту тяжело расстаться, а ты про дни говор…»

– Хватит! Замолчите!

«Тебе придется первому сделать это»

– …

«…»

Я отошел от окна, все глубже погружаясь в темноту комнаты. Меня одолевало трепетное волнение. Касалось оно моих мыслей или же предстоящей встречи с друзьями, я не мог понять. Одно я знал точно – пора было выйти из этой мрачной квартиры.

– Эй, ты здесь?

Она махала рукой перед моими глазами, пока я возвращался обратно в реальность. Тонкие костлявые пальцы ломились под тяжестью взмаха, а кольцо готово было слететь со среднего пальца. Но потом я вновь увидел улыбку, которая теперь напоминала сладкий французский круассан. Захотелось в Париж.

– Да, извини, задумался.

– Нахлынули воспоминания?

– Почти, – ответил я, теребя руками пустой стакан.

Пересилив свою робость, я посмотрел на нее, стоящую в лиловом кружевном платье посреди темной кофейни, как самое великое чудо, случившееся со мной, и спросил:

– Ты сегодня выступаешь на сцене?

– Угу.

– Во сколько?

– В шесть.

– Отлично, зайду за тобой.

– Это свидание? – Услышал я, когда поднялся на ноги.

– Свидание? – Удивился я. – Какое свидание? Слушай, ты либо слишком самоуверенная, либо совершенно неопытная. В этом мире не все сводится к любви. Я всего лишь пригласил тебя на прогулку.

– Я же ведь тебя совершенно не знаю…

Конечно, я понимал, зачем она это делает. Довольные искры в ее глазах не могли остаться незамеченными.

– Я такой же человек, как и ты.

– Ты можешь быть каким угодно…

– В том числе и хорошим, – улыбнулся я впервые, – кофе был прелестный, спасибо.

Выйдя на улицу, я почувствовал себя удовлетворенным до мозга костей. Раздался беспрерывный шум города, и я снова погрузился в свои угрюмые и утомительные мысли.

12

Не хочу вдаваться в подробности моей теперь уже унылой жизни, поэтому упущу сцены абстрактного существования моего тела на улицах города и перейду к самому интересному, что со мной произошло до встречи с ней.

Я проходил мимо крупного торгового центра, пафосно выпуская сигаретный дым. Жаркие солнечные лучи отражались на стеклах машин и витринах магазинов. Задумчиво направляясь к театру, я, как и любой среднестатистический человек, повернулся к одному из окон торгового центра, чтобы посмотреть на свое отражение. Но, оттеснив отражение на второй план, я вдруг заметил один из рекламных плакатов, висящих до тех пор, пока какой-нибудь подросток его не испортит или кто-нибудь не дорисует «недостающие» части объявления.

«ЧЕЛОВЕК НЕ ИСЧЕРПЫВАЕТСЯ МАТЕРИАЛЬНЫМ СУЩЕСТВОВАНИЕМ!

ХОЧЕШЬ РАЗВИВАТЬСЯ ДУХОВНО? ВЫСКАЗЫВАТЬ СВОЮ ТОЧКУ ЗРЕНИЯ? ПОЛУЧАТЬ НОВЫЕ ЗНАНИЯ?

ПРИХОДИ К НАМ И ПРОВЕДИ ВРЕМЯ С ПОЛЬЗОЙ»

Дальше стрелка показывала на торговый центр с надписью «цокольный этаж». Символично…

Я зашел. Решительно спускаясь по лестнице и все больше сомневаясь в своих действиях. Марафон неудач успешно стартовал.

Огромное пустое помещение охватывало более ста квадратов. Едко зеленый цвет стен придавал этому место убогий, заброшенный вид. Солнечные лучи с трудом проникали сюда с окон, находящихся прямо под потолком, а освещенность несколькими рабочими лампочками лишь усугубляла все положение. В воздухе витало чувство тошнотворной неприязни. К чему именно, я тогда не сразу понял.

– Начать нужно с того, что каждая религия, мировая или национальная, индивидуальна по своему содержанию…

Темноволосый статный мужчина, одетый в совершенно неподходящий для такой погоды костюм, стоял за трибуной перед аудиторией зрителей. Он воодушевленно и достаточно убежденно высказывался на тему «религия: необходимость или право?». Это я понял по огромной надписи, висящей за его спиной и словно бы кричащей «не забудьте, зачем мы с вами собрались!». Остальные участники дискуссии смиренно, но, как мне показалось, не совсем заинтересованно пытались следить за его выступлением. Эта картина напоминала сектантскую встречу.

– Однако есть нечто, связывающее их тем или иным образом, – продолжал он, – и это нечто – цель, с которой каждая из них была создана. Мы не стремимся уподобить свои мысли со сложившимся непреклонным видением религии. В ней мы пытаемся найти ответы на насущные вопросы; из неё мы извлекаем уроки и благодаря ней мы становимся сильнее. Религия не нужна человеку, не обременённому ничем, человеку, чья жизнь представлена безграничным счастьем. Она нужна тем, чьи пути перекрыты острыми, тяжёлыми проблемами, чьи мысли запутаны в лабиринте сомнений и чья душа измотана страданиями. Это и есть темнота, которую разрушает религия. Ведь мы обращаемся к ней не в моменты радостных событий, а в моменты боли, которую не в силах преодолеть.

Раздались шумные аплодисменты, и мужчина с довольным видом сел на первый ряд. К трибуне неуверенными шагами подошла маленькая полная девушка лет двадцати пяти. Весь путь она поглядывала под ноги, словно боялась споткнуться или, может, наступить на кого-то.

– Хм…, – произнесла она, с трудом выглядывая из-за трибуны, – добрый вечер. Я… хм, хочу начать с того, что я представляю другую точку зрения относительно данной темы. Религия – это символ вечного поклонения выдуманным существам, – резко бросила она, так что даже я немного удивился. Однако многие сидящие проснулись и одобрительно кивнули ей. – Наша вера, как таковая, исходит лишь изнутри, она рождается в сердце и пытается найти поддержку не из вне, а в самом человеке. Наши мысли, наши способности, сильные качества, твердый характер – все это составляет факторы всего достижимого в мире. Чтобы научиться верить, мы не обязаны принимать ту или иную религию. Обращаясь к богу, мы должны понимать, что в первую очередь, мы обращаемся к самому себе. Он – всего лишь отражение нашей с вами неуверенности в собственных силах, но желание достичь определенных высот ведет не к молчаливому ожиданию, а к усиленным и непреклонным стараниям. Вера в божью помощь – залог безутешного провала. Истоки веры должны находиться в нас самих. Религия ведет к помутнению сознания и разрушению нашей с вами свободы…

– Прекрасно! – Вдруг прервал ее тот мужчина, вставая со своего места.

Девушка растерянно продолжала стоять у трибуны. Незапланированное появление мужчины в этой сцене вызвало всеобщее оживление и перешептывание. Он вальяжно двинулся к малышке, обнял ее за плечи и заговорил:

– Прекрасное выступление! Как важно все-таки в нашем деле рассматривать проблему с разных сторон! Давайте поблагодарим нашу замечательную …

Реальность перестала существовать для меня. Слова растянулись как нить и потеряли свой смысл. Только что сидящие люди превратились в размазанные черные силуэты, выкрикивающие какие-то бессвязные звуки. Я видел лишь алое облачное пятно на лице этого мужчины. Меня охватила дрожь и по телу пробежали жуткие колючие мурашки. Я закрыл глаза руками, потер их и вновь посмотрел на мужчину. Облако исчезло. Я выдохнул, но все же выбежал на улицу, пытаясь отдышаться. «Это не может повториться. Только не сейчас». Я чуть было не поддался панике, но вовремя взял себя в руки. Присев на ближайшей скамейке, я осознал, откуда взялось то тошнотворное чувство. На меня нахлынула волна воспоминаний.

***

– Ты сам не свой сегодня! Что-то произошло? – Спросил меня друг, попивая виски с колой с таким отвращением, словно его силком затащили в этот чертов бар. Его лицо было измазано майонезом от сэндвича, и выглядело это жутко противно.

Как вы поняли, мы сидели в самом популярном и дорогом заведении нашего города поздно вечером. Это одно из мест, куда собираются молодые мамочки днем, а подростки вечером. Место, где праздновались все дни рождения в округе. Место, куда приходят пообедать от самых низших слоев до управленцев только потому, что оно единственное приличное в городе. Такие места я обычно называю нецензурным словом. Вы должны меня понять.

Музыка глушила всю оставшуюся во мне неуверенность, погружаясь глубоко в сознание и оставляя там свои невзрачные образы. Я глупо помешивал в руках бокал вина, бессознательно разглядывая точку на дальней стене, и вслушивался в биение собственного сердца. Оно бушевало.

– Мне отказали в издательстве, – сказал я тихо.

– Ты серьезно?

– Да.

– В какой раз уже? – Спросил второй друг, откинувшись на спинку кресла.

С ним сидела его девушка, вульгарно жуя жвачку и раздувая огромный шар размером с половину ее лица. В один момент мне хотелось плеснуть в нее вином и увидеть этот растерянный, агрессивный взгляд. Но это оставалось за гранью моей смелости.

Все вокруг превращалось в бессмысленную вереницу похоти и разврата, отчего меня одолела тягостная грусть. Похоже, моя душа начинала стареть раньше положенного времени.

– Я не помню, – ответил я совершенно безразлично, хотя в голове и вертелось двадцать три, двадцать три, двадцать три…

– Это ничего не означает, ты же понимаешь?

– Конечно…

– Все еще впереди.

– Да.

Таким образом складывался любой наш диалог. К тому времени, как мы находили более или менее объективные темы для разговора, терялось само желание вести общение. Мнимое безразличие моих друзей порой поражало.

– Ты очень умный и начитанный. У тебя хорошие книги, – подхватил первый друг, не прочитавший не то чтобы мою книгу, но даже самый крохотный рассказ.

– Это мы должны убиваться. – Продолжил второй. – Мы вообще ни на что не способны. Особенно я. Всю жизнь просиживаю в комнате перед настольным теннисом. Я даже не играю, а просто смотрю, понимаешь?! Я вряд ли смог бы писать хоть что-то похожее на твои произведения.

– Тебе и не надо, – ответил я. – У каждого свои интересы, и каждый на что-то способен. Мы не обязаны равняться друг на друга.

– А как иначе критиковать себя?

Внешне он напоминал общипанного страуса. Но это было лишь его лицо – узкое, вытянутое с огромными выпуклыми глазами и нелепо сбритой бородкой. Без толики вранья скажу вам, что шея его была настолько худощавая и длинная, что под нужным углом напоминала швабру, обтянутую кожей. Конечно, его харизма, поставленная речь и нетипичный хриплый голос притягивали к себе женский пол, но все-таки каждую минуту мое беспокойство о целостности его тела росло. Вы когда-нибудь видели высокий деревянный столб, вдетый в землю лишь наполовину нужной длины? А что если начнется ураган, насколько сильно вы будете переживать, чтобы этот столб ненароком не упал на вашу машину или ваших детей? В любом случае, за шею своего друга я переживал намного сильнее. Именно такой эта шея и была. Длинный деревянный столб во время бушующего урагана.

– У вас хотя бы есть девушки, – продолжил ныть первый друг.

– У меня нет девушки, – перебил я.

– Да, но были ведь. Я всю жизнь прожил один. Мой жирный живот отталкивает всех и все.

– Зачем ты тогда ешь?

– Мне нравится еда, я не хочу себе ни в чем отказывать. Но это меня погубит. Кажется, жизнь не удалась.

Как вы уже поняли, он был достаточно упитанным человеком. Я бы даже сказал, слишком упитанным. Страсть к еде порой переходила все дозволенные границы, но эта проблема не заботила его ровным счетом никогда. Все эти фальшивые наигранные сопли, которые он изливал в том баре, выступали лишним доказательством его непримиримого противоречия. Он думал, что причина отсутствия девушек в его жизни – внешний вид. Мы то со вторым другом прекрасно знали, что не внешность отталкивала дам, а его вытекшие на помойку пустые мозги.

Продолжая судить своих друзей, я понимаю, что был не лучше них. Они отлично подстраивались под фразу «из крайности в крайность», а сам я чувствовал себя самым последним и самым никудышным предком Чехова, который вряд ли обрадовался бы такому правнуку.

– Это не причины, чтобы жаловаться на жизнь, – сказал я. – Что за глупости?

– Ты все время затыкаешь меня.

– Потому что ты жалуешься на свою жизнь без всякой веской причины. Это выглядит ущербно.

– Неужели мне нельзя хотя бы притвориться несчастным человеком?

– Тебе не хватает внимания?

– Нет. Просто я такой человек. Меня должны жалеть.

– Вряд ли тебе что-то должны в этом мире.

– Да что с тобой?! Почему ты такой грубый?!

– Ему отказали в издательстве, идиот! – Выкрикнул второй. – Оставь его в покое хоть на минуту.

Если бы в тот момент выключили всю музыку в баре, то, возможно, удалось бы услышать, как злобно урчал живот моего первого друга. Конечно, вся прелесть состояла не в этом, а в том, насколько агрессивно порой мы воспринимали совершенно безобидные слова.

– Пойду закажу себе бургер, – ответил он и нехотя поплелся к ближайшему официанту.

– Сколько можно такое терпеть, – сказал я себе шепотом, наблюдая, как неуклюже он пытался втиснуться между столиками, когда рядом с ними расстилался широкий удобный проем.

– Не обращай на него внимание. Ты же знаешь, он только о еде и думает. Думаю, даже перед смертью он успеет съесть свой самый любимый бургер, – сказал второй друг.

– Он скорее вернется с того света, чем умрет, так и не отведав бургер, – добавила его девушка, и в ту секунду я впервые услышал ее голос и вспомнил о ее существовании.

Она все еще продолжала вульгарно жевать жвачку, но мне уже не хотелось плеснуть в нее вино. Я слишком отходчивый человек.

– Расскажи мне, что тебе сказал редактор? – Спросил второй друг, аккуратно прижав к себе девушку.

– Ничего нового.

– Люди не видят того, что видишь ты. В этом их огромная проблема. Но ты тоже не должен считать, что видишь все наяву.

– Хочешь сказать, что я пишу наигранно?

– Нет. Ты сам об этом подумал.

– Я просто пишу. Просто пишу. Видимо, – я сделал паузу, – пора перестать верить в эту чушь.

– Перестанешь писать?

– Нет. Я же не дурак. Я продолжу писать без глупых надежд на светлое будущее. Просто надо осознать отсутствие таланта и дальнейшей славы.

– Это не так печально, как кажется.

– Ценить искусство, но оставаться бездарностью? Мне кажется, это самое печальное, что может случиться с человеком.

– Фу, ну и вонючий же этот горький шоколад! – Перебила нас вдруг его девушка.

– Зачем ты тогда ешь его? – Спросил он.

– Потому что он полезен. Но я его ненавижу. Он противный и гадкий. Мне становится плохо только от одного его вида.

– Ты постоянно ешь какую-то ерунду, от которой тебя тошнит. В чем проблема перестать это есть?

– Я набрала лишние килограммы. Знаешь, насколько это ужасно? Я и так полгода сижу на этих диетах, правильном питании, а ту еще и шоколад. Поддержал бы меня хотя бы.

Она демонстративно скрестила руки на груди, повернулась от него и села в пол оборота. Насколько же все банально.

– Ты ешь горький шоколад, – сказал я вдруг.

– Что? – Она посмотрела на меня как на призрака, очутившегося в центре бара и вмешавшегося в их тайный разговор.

– Ты ешь горький шоколад и жалуешься на жизнь. Но на самом деле, ты просто ешь горький шоколад.

– Гениально, – ответила она, так и не поняв смысла моих слов.

– О чем ты? – Вдруг спросил мой друг.

Меня это удивило, наверное, так же сильно, как если бы вы узнали, что ваша мама на самом деле не умеет готовить, а все это время заказывала еду из ресторана. А ваш любимый писатель признался в плагиате своих книг, потому что хотел побыстрее заработать денег. Именно это отвлеченное описание моих чувств полностью отражает всю глубину проблемы.

– Ты правда не понял? – Уточнил я, глядя ему в глаза.

Он слегла помедлил с ответом, облизнул губы, взглянул на свою все еще обиженную девушку и посмотрел на меня тем невинным взглядом, каким дети пытаются задобрить родителей.

– Да, не понял. Ты иногда так странно разговариваешь. Будь проще, зачем скрывать смысл? Тем более, когда люди этого не понимают. Я никогда такого не делал.

Я нахмурил брови и почувствовал какую-ту тяжесть прямо на лбу. Она распространилась по всему лицу и мигом дошла до губ, так что я уже не смог разжать их, чтобы вымолвить хоть слово в ответ.

Лицо моего друга потемнело, расплылось на фоне бушующего энергией танцпола и покрылось молочной пеленой тумана. Я потер глаза, медленно теряя уверенность в своей адекватности, и выпил весь бокал вина. Туман не исчезал. Это не было как с той женщиной в книжном магазине: облако окутало все его лицо и словно бы готовилось окутать собой и меня. Я не видел уже его черты лица, эмоции, мимику. Я больше ничего не видел.

Меня выкинуло на улицу, как старого бомжа, рыскающего в поисках ночлега. Где-то в груди билась всего одна фраза, которая не дает покоя мне до сих пор. «Зачем он мне солгал?»

Я встал с этой старой, трясущейся под моим весом скамейки, поправил свою растрепанную одежду и пошел дальше по улице. Каково это очутиться в прошлом? Вы когда-нибудь спрашивали себя об этом? Я задавался этим вопросом постоянно, и, кажется, Вселенная услышала меня именно в тот день, когда я попал в эту пугающую секту ораторов. Именно ораторы, да. Статный вид, уверенный, твердый голос, уместные жесты, убедительность и настойчивость. Конечно, я многое мог тогда обсудить в своей голове, но единственное, что меня по-настоящему волновало – почему именно зеленые стены? Болотный цвет провала. Создается впечатление, будто это сборище неудачников, нашедших приют в подвале торгового центра, куда не может пробиться даже капля света. Не символично ли? Глупые мысли, согласен. Но они отвлекали меня от кровавого тумана, который постепенно заполнял все мои переживания.

Пока я шел мимо серых тоскливых зданий, пытаясь не выходить из тени, меня обуревала волна сомнений, касающаяся той необычной актрисы. А ждет ли она? Помнит ли она о нашей встрече? Не знаю, насколько важным это было для меня, но я об этом думал. Я закурил. Выдыхая дым, я избавлялся от напряжения, отчего моя любовь к сигаретам становилась все сильнее. Я еще долго слонялся по улицам города, пока ждал окончания спектакля. По пути мне встретился парень (скорее всего студент), который лежал на тротуаре и с растянутой до ушей улыбкой слушал музыку. Я остановился, чтобы узнать, зачем он это делает, но немолодая упитанная женщина уже свирепо бежала к нам, что прогнать его. Она вопила, кричала, пару раз ударила его ногой. Но все, что он отвечал ей, да и любому, кто подходил к нему и пытался помешать его отдыху:

– Отстаньте от меня. У нас есть право выбора, поэтому я выбираю лежать на тротуаре.

До чего иронично. Пока я стоял и наблюдал за всем этим процессом, вокруг него собралась толпа с телефонами и нагло снимала все на видео. Люди реагируют на такие внезапные протесты, как аборигены на незнакомое животное. Животные инстинкты, что поделать. Однако они не видели, а может и не хотели видеть, что отчасти (совсем крохотной) он был прав. Право выбора всего лишь иллюзия, позволяющая уверовать нас в том, что мы принимаем осознанное разумное решение. Но, на деле, мы всегда выбираем из того, что нам навязывает общество. Одежда, которую мы носим, еда, которую мы едим, внешность, которую мы меняем, – все это выбор общества, умело скрытый за так называемой конкуренцией фирм, мнимой рекламой и бесполезными увеличениями ассортимента. Наша проблема в том, что мы не хотим этого признавать. Если нам дадут на выбор два яблока: красное и желтое, какой бы выбор мы не сделали, ни одно из яблок не станет зеленым – таким, какое мы хотим по-настоящему.

Когда я подошел к театру, из-за легких прозрачных облаков выглядывали последние лучи солнца, прожигающие небо своим огнем и оставляющие меня наедине с жарким августовским вечером. Около меня толпились назойливые подростки, мнимо считающие себя бунтарями. А назойливы они были, потому что просили сигареты каждые десять минут. Я тогда не совсем осознавал причину моего отказа, но покурить им так и не удалось. Глядя на них, я с отвращением вспоминал свои школьные годы, которые надоедливо тянулись как резина. Закончив школу, я готов был устроить пьяную праздничную вечеринку и навсегда забыть об учебе. Но, к сожалению, система предполагал поступление в институт, и, недолго думая, я выбрал самое неприхотливое и дешевое место в нашем городе. По некоторым обстоятельствам отучиться мне так и не получилось, но я вовсе не расстроился. Понимаете, все эти школы и университеты мне противны как манная каша. Образование представляет из себя полуразрушенную систему безразличия: родители отправляют детей в первую попавшуюся школу, чтобы их не упрекнули в плохом воспитании, дети с отвращением посещают бесполезные занятия, на которых не учат ничему, кроме алфавита и таблицы умножения. Учителя совершенно безразлично подают материал, строго следуя программе, составленной ничего не мыслящими в этой сфере людьми. В итоге – полное отсутствие перспектив и как такового всестороннего творческого развития. К восемнадцати годам этих же детей заставляют выбирать профессию, которой они посвятят всю оставшуюся жизнь. Но поверьте мне, если бы эти дети знали, что хотят получить от жизни, они бы и в школу перестали ходить. Самообразование – единственная полезная и самое главное желанная часть развития. Если ребенку нужны знания, он их и без вашего обучения найдет. Если же нет, то нет уже и никакого смыла переживать, ваша насильственная учеба это не исправит.

Как вы уже поняли, у меня была одна очень глупая и довольно необычная привычка: я старался описывать каждый прожитый день одним единственным словом. В томительном ожидании своей спутницы я разбирал в голове все знакомые мне слова, но выбрать одно не мог. Немного странное чувство, обычно у меня не возникало проблем с этим. Я проникся болезненным осознанием утраты своих «способностей», мнимых, но все же «способностей». Но мои соболезнования самому себе были прерваны.

– Привет, – вдруг услышал я, вернувшись в реальность и увидев рядом свою актрису.

На этот раз на ней красовался до нелепости смешной белый парик и маленькое белое платье с глубоким декольте. Я усмехнулся про себя, потому что передо мной стояла Мэрилин Монро. Даже родинка выглядела как настоящая.

– Ты закончила? – Спросил я непринужденно.

– Да.

– Отлично, идем.

Я сразу же выпрямился и пошел вперед. Она нехотя поплелась за мной, как-то робко перебирая пальцы на руках.

– Может быть, мы все-таки познакомимся?

– Нет, – сухо ответил я, закуривая очередную сигарету.

– Почему?

– Ты должна будешь понять один очень грустный факт: наши встречи – это всего лишь очередная неоправданная трата времени . Через несколько дней мы перестанем видеться, а общение сведется к нулю. Я не возьму твой номер телефона, а ты не станешь заботиться о моих делах. Так зачем называть имена и придавать этому мимолетному знакомству значение в нашей жизни?

Она даже не взглянула на меня в то время, как я говорил. Но стоило мне закончить и задать ей этот риторический вопрос, она направила на меня свои глубоко удивленные и растерянные глаза.

– Зачем нам тогда вообще общаться, если у этого общения нет будущего?

– Ты думаешь, люди заводят знакомства, заранее зная его исход?

Я направил на нее свой ошеломленный взгляд и не убирал его до тех пор, пока не осознал сказанные ею слова. Какое же наивное воспитание!

– Они хотя бы желают этого общения.

– Разве я сказал, что наши встречи мне противны? – Спросил я, закурив.

– Ты лично ставишь на них крест.

– Это одно и тоже?

Она покосила взгляд и повернулась.

– Нет, – услышал я, – не понимаю, зачем я связалась с тобой?

– Потому что тебе со мной интересно.

– Не будь в этом так уверен.

– Хочешь сказать, что я ошибаюсь?

– Да, – почти уверенно ответила она, демонстративно вытянув шею.

– Тогда зачем ты здесь?

– Ты меня заставил.

– Подумай внимательно, я не заставлял, я всего лишь предложил. Ты могла бы отказаться.

Она стыдливо промолчала.

– Но ты этого не сделала, – продолжил я, – не притворяйся скромной занудой и перестань ворчать на каждое мое слово.

– Я не притворяюсь скромной занудой и не ворчу. Ты просто ведешь себя очень грубо.

– Потому что прямолинеен и честен?

Она открыла рот, чуть было не повысив голос, но вовремя спохватилась и взяла себя в руки, вновь повернулась и замолчала. Не знаю, что она пыталась доказать своим внезапным спадом настроения, но я старался максимально безразлично подойти к этой ситуации. Меня выводили из себя эти беспричинные, совершенно ничем не обоснованные представления. Она словно бы жила театром.

– Давно ты хромаешь? – спросила она, когда мы прошли достаточно метров, чтобы она успела остыть.

Мы оба взглянули на мою левую ногу: она с омерзительным мне чувством сочувствия и жалости, а я с тем же безразличием.

– Почти пять лет, – нехотя ответил я, вновь достав сигарету. Кажется, волнение начинало расти с небывалой быстротой.

– А…

– Потом, – я поспешил прервать ее, – будет время, может быть, расскажу.

– Опять не хочешь вдаваться в подробности и называть имен?

– По поводу имен, дорогая, у меня свой особый взгляд. Ты выходишь на сцену и позволяешь называть себя именем своей героини, пусть хоть и на пару часов, но это имеет место быть. То есть ты свободно распоряжаешься своим именем и имеешь право менять его на протяжении всей жизни. Почему же нам и вовсе не ходить без имен?

– Как тогда тебя будут отличать?

– Хочешь сказать, что у каждого человека неповторимое, оригинальное имя?

– Нет, но…

– Нет, но да. Без имен мы куда более особенные.

Эту прогулку нельзя было назвать ни приятной, ни паршивой, есть описание куда хуже – типичная. Одни и те же вопросы. Одни и те же ответы. Я ждал чего-то нового.

– Куда мы идем? – Спросила она.

– Никуда.

– Отличное место…

– На самом деле, все очень просто. Мы гуляем.

– Значит, сами выбираем путь.

– Значит цели нет.

– Поэтому мы никуда не идем.

– Гениально.

Она усмехнулась. Это все, что я тогда услышал в ответ. Тишина окутало вечернюю улицу, на которой остались мы вдвоем и несколько заблудших душ. Свежий прохладный воздух впивался глубоко в легкие и оставлял внутри приторное послевкусие.

– Кажется, пойдет дождь, – сказала она вдруг.

Я взглянул на бездонное вечернее небо.

– На небе нет ни облачка, – ответил я.

– Я ведь не указала время. Просто пойдет дождь. А когда, неважно.

– Ты всегда ходишь в театральных костюмах по городу?

– Я ждала, когда ты спросишь это, – она перескочила с ноги на ногу, взглянула на меня и улыбнулась, – да.

– Зачем?

– Мне нравится наблюдать за людьми, – начала она, скрестив руки на груди, – это очень интересно. Их мимика. Эмоции. Поведение. Слова. Все это в различных ситуациях выглядит по-разному, но человек остается тем же. Ты следишь за собой, и человеку уже приятнее с тобой общаться. Ты делаешь неудачную прическу, и человек уже не горит желанием появляться с тобой на людях. Ты ходишь в старой поношенной одежде прошлых веков, и не только твой близкий человек, но и все остальные начинают смущаться и чувствовать себя некомфортно рядом с тобой. Ты меняешь себя, но вместе с этим изменяется какой-то аспект в другом человеке. Неужели это не круто?!

– Я не задумывался об этом.

– Что же тогда тебя интересует?

Она остановилась по стойке «смирно» и, слегка отбросив голову назад, смотрела на меня умоляющим взглядом. Я был поражен. За пару минут она была способна изменить манеру речи, поведение, позицию в жизни и просто-напросто мнение. Кем она была тем вечером, я не мог понять. Казалось, передо мной расстилался калейдоскоп личностей в одной маленькой хрупкой актрисе. Я закурил.

– Разное, – ответил я, отбросив все мысли.

– Зачем ты позвал меня на прогулку, если не хочешь вести беседу?

Я промолчал, глядя на глубоко-синий цвет ее глаз, в которых уместился бы целый океан, бездонный и безграничный. Я описываю вам только глаза, потому что они были прекрасны. Такие глаза стоят внимания всего мира. Я уже говорил, что я видел в них себя? Настолько они были чисты и бездонны.

– Так и будешь молчать?

– Не люблю, – сказал я, выдохнув прогретый воздух, и поплелся дальше по улице.

– Что не любишь?

– Какое сегодня число?

– Двенадцатое, – ответила она.

Я резко остановился и схватил ее за руку, потому что она все еще продолжала идти без оглядки.

– Что такое? – Спросила она испуганно.

– Ты живешь в частном доме?

– Нет, в жилом.

– Есть выход на крышу?

– Да.

– Пошли, – строго произнес я и снова зашагал в неизвестном мне направлении.

Мы поднялись на крышу 5-ти этажного здания и, уютно устроившись на неких подобиях стула, стали наблюдать за небесным полотном. Внизу расстилались жалкие трущобы, по которым расхаживало пару измотанных до бессилия людей, не замечающих ничего, кроме дороги; бегало несколько брошенных на произвол судьбы дворняг, слоняющихся под ржавыми заборами в поисках пищи; также гуляла пара влюбленных, которая каждую минуту то и делала, что просматривала уведомления в телефоне; а сверху сверкали неземные красоты. Нечего добавлять. Этому миру не преодолеть врожденную тягу к самоуничтожению.

– Неужели такой как ты любит наблюдать за звездами? – Вдруг спросила актриса, прервав мои тягостные размышления.

– Такой, как я?

– Самодовольный, напыщенный зануда.

Я засмеялся, ибо слышал такую ошеломляющую правду впервые. Эта девушка покоряет меня своим внутренним непостоянством.

– В августе самые красивые звездопады. Даже самый унылый зануда не сможет устоять перед такой красотой.

– Ты очень странный.

– Почему?

– Ты выглядишь умным и образованным да и говоришь также, но… Но ты словно не из этого мира, теряешься где-то в своих мыслях.

– Это случилось пять лет назад, – ответил я и, заметив в ее глазах непонимание, продолжил, – моя хромота. Я ехал домой к родителям, когда на встречную полосу вылетел джип и отбросил меня в дерево. Ногу зажало дверью, ее так и не смогли вылечить. Только потом в больнице я узнал, что это были ребята из моей школы, старше меня на год. За рулем сидел прыщавый, зажатый в себе, одиночка-отброс, всю жизнь терявшийся в туалете и на заднем дворе. Его никто никогда не замечал из сверстников и, как ты понимаешь, он часто становился жертвой их злых насмешек. А рядом звезда школы, первый красавчик и первая причина всех бед того одиночки. Это была его машина. Не знаю, что за спор произошел между ними и как они оказались вместе в одной машине, но, видимо, один из них захотел сделать все, чтобы подружиться с другим. К черту ногу! Этот парень со своей девушкой томительно и тихо дожидались окончания операции. Они тряслись от страха и чувства вины. А ботаник… Он вопил на всю больницу, какой я «мерзкий, никчемный тупица, который так и не научился ездить», что это я виноват в аварии и вообще у него «куча важных дел, которые нужно успеть решить», поэтому он «не намерен ждать здесь целую вечность». Вжиться в роль своего идеала настолько, чтобы потерять самообладание. Это я видел впервые. Тогда мне стало жаль людей, не способных измениться в лучшую сторону.

– Словно история из книги…

История из книги? Снова… Знаете, в чем бесспорная сила слова? Оно всегда напомнит тебе о провалах, затащит в прошлое и ткнет лицом в то дерьмо, которое ты старался забыть. Некоторые люди называют это воспоминаниями, но что-то ведь должно их вызывать, верно?

***

Я бежал домой после напряженной встречи с друзьями. Дождь глушил мой страх, а город утопал в осенней непогоде. Здания и машины туманно плыли вокруг, пока мои ватные ноги несли меня по безлюдной улице.

– Зачем он мне соврал? Зачем?

«Расслабься. Ты ведешь себя как сумасшедший»

– Вы видели это?

«Кажется, у тебя температура. Тебе мерещится всякая ерунда.»

– Мне не могло это померещиться, не могло…

«Куда ты бежишь? Остановись и отдышись немного, ты сейчас упадешь прямо в лужу»

– Мне нужно найти рукопись, мне нужно прочесть ее!

«Рукопись никуда не денется, тебе некуда торопиться.»

– Чем быстрее я узнаю, тем легче мне станет.

«Не будь уверен, что тебе станет легче.»

– …

Страх – это когда в холодный вечер понимаешь, что дрожишь вовсе не от холода. Чем дольше я шел, тем сильнее мне хотелось остановиться и завопить на весь город. Так, чтобы затряслись стены и треснули все кона города. Так, чтобы внутри осталась лишь пустота.

Но вдруг из-за угла показался мужчина, медленно и вальяжно идущий ко мне навстречу. На улице шел ливень. Я бежал, чтобы не промокнуть хотя бы насквозь, а он просто шел, постоянно поднимая лицо к небу. Мы подошли ближе, и я это увидел. Довольная улыбка, сверкающая из-под синей пелены тумана. Забыв обо всем, я остановился и проводил незнакомца взглядом до самого поворота. Он скрылся в лабиринте города, а я не мог отвести глаз с пустого темного горизонта. Представьте, что вы увидели на улице ходячего трупа. Представьте, как с него свисают остатки одежды. Представьте, что он весь в крови, а его тело кишит червями. Представьте, как от него воняет гнилью. Представьте… Ваши эмоции?

Страх и биение сердца заглушили шум дождя. Единственное, что я тогда услышал:

«Беги…»

Помню, как сломя голову поднимался по лестницам на шестой этаж, потому что не смог дождаться лифта. Запах крашенных стен впивался мне в голову так сильно, что я был в шаге от экстаза. Трясущимися руками я открыл входную дверь и, вломившись в квартиру, поторопился найти рукопись среди груды ненужного хлама.

– Где же она?!

«Не торопись, ты ведь все равно ее найдешь.»

– Куда же я ее дел?

«Просто остановись и подумай. Это не так сложно.»

– Вспомнил!

Я побежал на кухню, где на полу волочилось все, что раньше было на полках. Забыл закрыть окно. Кафель изрядно промок от дождя, поэтому я не беспокоился, что стоял в насквозь мокром пальто и грязных ботинках. Разобрав еще одну кучу бумаг на столе, я все-таки нашел нужную рукопись. «Маски». Огромная надпись на всю страницу давала понять о моей неуверенности в произведении. Конечно, на тот момент я совершенно не задумывался о таких мелочах, поэтому судорожно листал страницы в поисках нужных слов.