Читать книгу Женщинам о женщинах и о том, что с ними связано. Сборник рассказов - Рудольф Павлович Прикс - Страница 1

Оглавление

Рудольф Прикс

ЖЕНЩИНАМ О ЖЕНЩИНАХ

И О ТОМ, ЧТО С НИМИ СВЯЗАНО

Сборник рассказов

Российское издательство «Культура»

Санкт-Петербург

2010

ББК 84(2Рос=Рус)6

П74

Российский Межрегиональный

союз писателей

Книга публикуется в авторской редакции

Иллюстрации – Павел Тиль

Компьютерное оформление – Д. Н. Киршин

Электронный адрес для отзывов:

rudolf-priks@list.ru

Возрастная категория 18+

Санкт-Петербургское отделение, 2010

ISBN 978–5–8334–0237–5 оформление, 2010

ОТ АВТОРА

Жизнь подобна мозаичному панно, складывается из различных эпизодов. И вовсе не важно, подходит тебе та или иная жизненная ситуация, она твоя, и если ты найдёшь силы в своей женской слабости, то твой неподходящий эпизод, «сточив» острые, лишние грани, удачно ляжет на своё место.

В моих рассказах мне хотелось передать вам, моему читателю, короткими кадрами через повествования жизни героинь и героев всю сущность человеческих переживаний и эмоций. Будь то сила, беспомощность, радость, утрата, любовь, ревность… Насколько мне удалось выразить эти эмоции, решать вам.

В своей жизни я не шёл прямой дорогою праведника, как и всякий мужчина, идеалом не был и не желал быть им. Но осознание женщины как существа божественного, первостепенного, несравнимого с ребром Адама в тесте всегда было для меня интригующе волшебным. Именно женщина способна к побуждению поступка. Только женщина может любить, порою перешагивая через саму себя, прощая и не прося ничего взамен за своё прощение. Разве данные благодетели не производная святости?

А почему это не ценимо мужчинами? – возможно, спросите вы. В некоторых своих рассказах я постарался высказать свою точку зрения.

Женщина – театр. Мужчина – зритель. Сила женщины в её природном обаянии и умении представлять жизненные постановки по собственным ситуативным сценариям, добиваясь важного для себя и своей семьи. Делая это, женщина не преследует меркантильных интересов, она бережёт священный очаг любви, согревающий близких ей людей. И данный неоценимый труд её самобытности зачастую воспринимается как должное.

Искренне желаю вам физических и духовных сил и вдохновения, дабы раскрыть в себе неповторимую индивидуальность, заложенную в вас природой, Всевышним и вашими предками. Не повторяйте никого. Не становитесь похожей на глянцевые идеалы. Будьте просто женщиной с одним лишь желанием: невзирая на щербинки граней эпизодов судьбы, создать чудеснейшее панно, удачно складывающееся в вашу жизнь.

С верой в ваше будущее,

Р А С С К А З Ы

УНИВЕРСАЛЬНАЯ МАШИНА

Сколько мне лет? А насколько у вас хватит смелости, чтобы мне, женщине, задать этот краеугольный вопрос? По паспорту мне не больше десяти, а по внешнему виду – чуточку за тридцать. Хотя, если подтянуть мой буфер, подрихтовать зад, поменять оправу, обрамляющую мои яркие глазки и, в конце концов, отвезти в салон тюнинга, то я вновь засияю в лучах автострад.

Увы, стою на четвереньках, в излюбленной позе мужчин, в затёртой забрызганной обуви, на моё тело сыплется бисер небесной воды, тоска…

Единственно утешает то, что подо мною кому-то волшебно в эту грязную ночь. А, это я о кошачьих. О, как кот любит кошку, мастак! И среди них есть нехилые мужчины, способные вызвать в женщине такую мелодику звуков. Да, мужчина – настройщик, женщина – саксофон. Как он настроит, так та и сыграет. В моей жизни тоже были мужчины. Но мой первый…

Вспоминая его, я начинаю коротить от страсти. Однажды утром он решительно шагнул ко мне, смело, нагло. Я сверкала, жгла глаза другим мужеподобным, шуршащим дешёвой обувью и не отглаженной материей возле моего переда. Да, я была им не по карману, я слишком затратна и нестандартна для их примитивного вкуса. Вы только представьте. Вас, женщину, выбирают для того, чтобы перевозить на вас доски, ездить на рыбалку и совершать на вас шопинг. Стоило ли плыть по океану, рисковать своей бесценной жизнью для встречи с такой рутинной действительностью? Хм. А что этот наглец, подошедший ко мне? Ым-м, как он меня опытно завел, его правая рука – сильная, уверенная – обхватила мой рычажок удовольствия, ускоряющая моё сердцебиение, заставляющая меня следовать в едином целом с моим спутником. Он дирижёр, я исполнитель – послушный, страстный, безропотно выполняющий каждое его желание. Он взял меня. Я досталась ему девочкой и ни километра об этом не сожалею. О такой попке и руках мечтает каждая модель, прибывшая из-за океана.

Вечером, когда фонари у его большого дома теплом своего света погладили мою полированную светло-бежевую кожу и мы остановились, желая отдышаться от поглощения друг другом, он преподнёс мне романтический сюрприз – парфюм розового аромата.

Его высокая стройная фигура удалялась от меня, но мне всё ещё казалось, что он во мне. Я ощущала теплоту его тела, силу пальцев… О, как мне желалось, чтобы он вновь вошёл в меня, внутри я не остыла и была наполнена ощущением жажды движения.

– Привет, молодая, – стоящая в тени, звякнула визгливым голос динамика сигнализации.

– Это вы мне? – фыркнула я.

– Тебе, дорогуша. Я с грузовиками не разговариваю.

– Вы мне честь оказали, что заговорили со мною, польщена, – оглядев высокую и полную визгунью снизу вверх, с пафосом ответила я, сверкнув на неё глазами.

– Тебя как зовут, красавица? Меня Надя Шевроле.

Я не стала ничего отвечать. Однако она, нудливо повизгивая, начала повествовать:

– Много думаешь о себе, а всё потому, что жизни вовсе не видела. Вот твой блондинистый красавчик похолит тебя месячишко, ну два, свозит в мойку и качественным напитком угостит, маслицем нежным попотчует, а потом… В итоге будешь по ухабам пыль глотать и в грязи купаться. Все они вначале галантные кавалеры, ухажёры, джентльмены, а потом – жёсткие эксплуататоры. Вот мой, к примеру, надышаться на меня не мог. А теперь жирозажевалово устраивает, засалил все мои ручки. Вчера сигаретой мне кожу прожёг, а неделю назад поставил мне на теле два синяка, хорошо, что сзади. Так что ты особо не обольщайся, поняла?

Я не выдержала её визгливых речей и коротко, но громко ответила:

– Слышь, ты чё наехала? Заткнись, а то я с ручника снята, сейчас катнусь, и на твоём переде ещё дополнительный синячина образуется!

После моих слов наступила тишина, и я заснула в воспоминаниях о нём, с нетерпением ожидая нового свидания.

Моего мужчину я прождала всё утро, весь день. Он появился ближе к вечеру. Блестящий, золотистый, чистый и уверенный. Я вновь в его руках, он во мне, мы снова воссоединились в ритме движения вперёд.

Он остановил меня и, выйдя, вернулся с охапкой разноцветной флоры.

Ах, автомобильный Боже! О таком мечтает каждая модель! Я ликовала, мои глаза горели так ярко, что казалось: город утонет в лучистых потоках света – света моего восхищения и любви к моему повелителю.

Когтистая, кудрявая, курящая, дурно одетая двуногая нахально бросила свой зад на моё кресло.

– Привет, красавчик, это мне? – через букву жуя жевательную резинку, почмокала она цветочному букету.

– Хватит ёрничать, кретинка. Сейчас смотаем в клуб, передашь цветы администратору.

– Ага, заряженный букетик. И сколько дозиков там заложено?

– Посчитай бутоны и, смотри, если хоть один из них пропадёт, я тебя щадить не буду, – резко произнёс мой руководитель.

– Не гундось, Щёголь. Я, помница, отработала эту дозу за двоих, так что не тыкай мне прошлым.

Я вздрогнула, и мы сорвались с места, рассекая в пыль минуты, метры наших жизней.

Остановились возле яркого здания. Электричество бурно торжествовало переливами потоков света, брызгая искры в ночь. Он посмотрел на неё с презрением, затем на букет и глухо произнёс:

– Иди же, конверт получишь у входа от Люрика.

– Би-ля-ля. Опять это паскудное ёб-лицо созерцать, – проворчала она, выбираясь из меня, задевая своими длинными ногтями мою обшивку.

Ну, наконец-то, мы с тобою наедине. Мой милый нервничает. Барабанит своими пальцами по моему телу. Я вижу в отражении зеркала, как он кусает свою нижнюю губу и периодически поправляет чёрный галстук, обрамлённый белоснежьем воротничка.

Ну, успокойся, спутник моей жизни, я с тобою. Я укрою тебя своим телом, увезу от любой беды и печали. Любый мой.

Из стеклянных дверей шумного заведения вышла она, вихляя узкими бёдрами, быстро направляясь к нам. Он посмотрел на часы и, открыв меня, вышел, пытаясь понять, что она жестами старается ему показать.

Внезапно я услышала сбоку злобный рёв чуждой утробы, затем пронзительный визг тормозов. На меня смотрела суровая стальная махина с хищно оскаленным блеском стальных зубьев. Из неё выпрыгнули трое в чёрном. Мой мужчина резко извлёк из-под пиджака железный угольник. Девица с диким криком бросилась бежать. Меня оглушили два хлопка, стекло задребезжало. Затем ещё один, и я увидела, как мой любимый человек покрылся снаружи алым цветом, он качнулся и упал. В меня ворвался чёрный человек. Я взвыла от боли, зарычала от отчаяния, верзила цепко схватил меня. В отражении зеркала я видела, как девушку поймал другой чёрный человек и затолкал её в чрево зубастого лилового зверя.

Я очнулась в тёмном затхлом помещении, чувствуя, как болят клапаны в моём сердце. Лучше бы я погибла вместе с ним, с тем, с кем обрела жизнь.

Мои похитители не дали мне этой благородной возможности. Они обезобразили мой облик. Пилили, точили, резали, меняли цвет моей кожи, при этом мерзко браня моего создателя. Ругали и не краснели, зато краснела я под змеиное шипение пульверизаторов. Вандалы живого будто расстреливали меня, и я покрывалась тем же цветом, что и мой любимый мужчина.

После жестокого надругательства надо мной меня, невольницу, продали ему.

Что сказать вам о нём? Короткометражный рыхляк, укомплектованный передней подушкой безопасности. Вот такое стало моим кормильцем, хозяином, собственником.

Знаете, бывает, когда живёшь с человеком не из-за того, что любишь его, а потому, что он любит тебя. Это наш с Сеней случай. Заводил он меня? Да. Ломалась ли я при этом? Ну, вы понимаете. Да. Мне нравилось, когда мужчина подо мной. Чувствуешь доминацию, превосходство, власть… А он, бедненький, под тобой пыхтит, сопит, стонет. Правда я его долго не мучила. Чисто по-женски жалко было.

Ну, в самом деле, я у него не одна. Нужно было сохранить его силы и для иных желанных им. Случайных, попутных романов у Сени было немало.

Нет, я не ревновала, не любила я его.

И не краснела, и так на запределе колера, а он, не щадя живота своего, словно аплодируя им под звуки моей стереосистемы, работал, пусть на первой передаче, зато уверенно и стабильно. В остальном Сеня был Семёном Ильичом. Семьянин, успешный бизнесмен, спортсмен.

Более подробно? Извольте. Семьянин, то есть семенил по жизни с браком. Бизнесмен. Из золотых слёз людей, пролитых в ломбарде, он делал водопадики денежных потоков. Спортсмен. Семён занимался теннисом, подразумевалось занятие, названное схожим словом, начинающимся с буквы «п», с удалением лишней буквы «н».

Возможно, этот человек был бы другим, если бы не алчность, жадность и скаредность его не лучшей половинки, это я о жене. Рядом с ней он превращался в ветошь для протирки порожков. Сеня терял всякую надежду на жизнь. Порою мне казалось, что он раздумывает, а стоит ли повернуть руль при прохождении поворота или оставить всё как есть, лишь сильнее вдавить в пол педаль газа.

Если бы секс заключал в себе основу разговора, его жена превзошла всех куртизанок мира. Во время разговора с Сени снимался наждаком упрёков первый слой настроя к жизни. Затем карзощёткой замечаний вычищалась поверхность Сениного достоинства, а после в Сенину личность втирался слой высоко-зернистого абразива из рассыпчатых насмешек.

И вот прекрасный день настал! Сеня сбежал, бросив всё. Мне было жаль расставаться с ним, но раздел имущества требовал моей продажи. Он вымыл меня всю до кончиков антенн, поцеловал в панель и уронил на мой руль слезу.

– Не страдай, Сеня. Я рада за тебя! Беги навстречу новой жизни своими коротенькими пухлыми ножками, ни о чём не сожалея. Триста лошадиных сил тебе для преодоления грязных рытвин прошлого.

Что было дальше? Никого не удивлю, если скажу, что после второго мужчины я пошла по рукам.

Извилистая дорога, на которую меня направили кривые ручонки сынули моего очередного хозяина, довела меня до реанимации. Мальчик был наполнен на пятьдесят процентов самоуверенностью, на остальные пятьдесят алкоголем. Спутал скоростное шоссе с берёзовой рощей, педаль тормоза с педалью газа, инспектора ГАИ с лесничим.

И вот стою я в раскоряку на эстакаде, с побитой физиономией, подо мной мужчины друг другу картами доказывают, кто из них козёл. Два козла и одна дура, вот и вся картина.

И всё же дурам везёт. Меня подобрали, пожалели. А что ещё надо? Принцы в моей ситуации давно за пределами технических возможностей. Мужчина простой, без изысков, надёжный, не тяжёлый ни характером, ни весом.

Я не ломалась, заводилась по первому требованию, с первого тычка.

Прошло время романтики. Теперь хотелось просто заботы, внимания и уверенности в завтрашнем дне.

Василий вполне удовлетворял моим простым требованиям.

Жили мы с ним душа в душу. И на рыбалку ездили, клёво. Пару раз из деревни картошку перевозили с яблоками. Особенно мне нравилось отправляться с ним за продуктами в супермаркет, да и приятельница у меня там появилась, Клава Шкода. Пока он товар выбирает, я с ней поклаксоню.

Кто знал, что хозяйка этой Клавы через пару месяцев станет супругою моему Васеньке.

Я так радовалась за него, он ведь у меня такой положительный мужчина, хороший, заботливый, добрый, не пьющий, всегда поговорит со мною. Берёг меня, словно свою жену, которая была уже на девятом месяце беременности.

У Васеньки родилась двойня, он заслужил счастье вдвойне. Но двое детей и две машины на молодую семью всё же было затратно для сударыни по имени Счастье. И если из двух зол выбирают меньшее, то из двух машин для продажи выбирают самую затратную в обслуживании.

– Ну что, моя верная подруга, будем прощаться. Эх, жаль мне тебя продавать, но обещаю найти тебе хорошего хозяина, – вот что он мне сказал, и данное им мне слово обратилось делом.

Он продал меня хорошенькому хозяину со смазливым личиком. Я теперь не женщина подневольная, теперь меня ценят и любят как лучшую и верную подругу. Женщина всегда поймёт женщину.

А вот и она! Властительная персона грата! Оу, как она шикарно выглядит. Аш-ш, какой макияж, ну, медовая моя, прыгай же в свою мамочку.

– Хай, Лапуся! Прикинь, мне этот лавбобик опять закляксил все чипы своими проблёсами, типа я обязана заелозить тайм в его пользу, когда он джоб свернёт. Я ему отграмофонила фанеру на автозвездёжник, пусть размекает, где ночью мой смайл тусу ловит.

Перевожу вам слова моей расстроенной куколки:

– Здравствуй, Лапуся! Представь, мне мой молодой человек рассказал о своих проблемах и попросил подождать окончания его рабочего дня. Я ему оставила сообщение на автоответчике, надеюсь, он поймёт, где я сегодня ночью буду отдыхать.

– Ну, чё, сведём тему ночи с колесом?

Я замурлыкала и ответила клаксоном: «Поехали, жизнь не должна стоять на месте!»

ВОСКРЕШЕНИЕ

Вера, не более чем сон, а тот, кто верит спит. Но, Боже мой! Какое счастье, что именно во сне способны мы летать подобно птицам.

Посвящаю моим друзьям, Инге Брандт и Олегу Павину

«Кто я? Кто ты? Зачем мы? Все эти вопросы потеряли свою сущность, и ответа на них мой разум более не ищет. Я иная, не та, что знал этот тесный и пыльный мирок, ибо сущность моя перестала существовать для других. Да! Теперь я существую только для самой себя, отрекаясь от мира, созданного вопреки моему пониманию. Я безумна? Нет, безумцы вы! Я свободна и счастлива! Я вне вас и невидима для вашего понимания меня…»

– Что скажете на это, отец Павел? – на выдохе произнёс грузный пожилой мужчина, прервав вещание динамика диктофона.

– У неё болит душа, – тихо произнёс священник.

– Мы не лечим душу, мы заглушаем её боль. В остальном мы бессильны, – развёл руками врач и посмотрел на настенные часы.

– Извините, но я хотел бы попросить вас прослушать всю запись вашей пациентки, – поправляя крест, осторожно попросил отец Павел. Врач, кашлянув, пожал плечами и с неохотой произнёс:

– Кассету с записью могу вам дать, но с одним условием. Завтра вы её вернёте и не сделаете с неё копии. Дайте мне слово, людям вашей профессии возможно ещё верить на слово.

– Я обещаю вам, Сергей Викторович, и слово своё сдержу.

– Дай Бог, – звонко звеня ключами от ящика и доставая коробочку с кассетой, с иронией произнес врач. – Вот, собственно, вся её история, от первого лица. Рассказывала о себе, впечатляет. Будто у неё всё это записано. Может рассказать от и до, без запинки. А вообще, только молчит и сидит у окна, ест у окна…

– Благодарю вас за доверие. Я хочу постараться понять ещё раз, отчего с ней это случилось?

– Всего вам доброго, отец Павел. Хотя по своему опыту скажу откровенно: она здесь на долгое время. Представьте, никого не узнаёт, семьи, родных у неё нет, так что её семья и родные – мы. Хм, какие есть.

Печальный образ святого, озарённый светом лампады, смотрел грустью очей своих, преисполненных надежды на молодого священника, внемлющего с тревогою повествованию женщины.

– Фрэнк Синатра и его мужественный и, в тоже время, нагло чарующий голос… И я в лучах безумного света Нью-Йорка, который он с яркостью воспевает голосом своей души.

Душа. Есть ли она? Нет, верно, её нет. Возможно, есть только мечта о ней и желание, чтобы она была. Желание, чтобы она любила, страдала, ликовала. Фантазия. У меня была фантазия о муже, о ребёнке. Я мечтала быть любимой в своей семье, я хотела любить, переживать, радоваться за них всей душой своей. Но нет. Существует такое слово – нет. Короткое, обозначающее пустоту и отрицание. Зато есть я. То есть, существующее понятие, определяющее меня.

Я – Инна. Я преподаватель истории. Я женщина. Вот три я и есть определение меня. По-моему, этого достаточно для того, чтобы личное местоимение обрело своё материальное содержание. А если нет души, то существует ли Бог? Да, безусловно, и я в этом убедилась. Когда я была на седьмом месяце беременности и мой муж, Игорь, возвращаясь с работы, не вернулся домой. Он ушёл в вечность, он погиб. Я потеряла ребёнка, мою девочку, которую звали бы Станислава.

Стасю и Игоря забрал он. Он оставил меня с верою в него одного. А я так хотела верить в него, и не я одна. Мой муж, моя доченька. Жить по его заповедям, сеять доброе и вечное.

Скажите, а могу ли я, имею ли право учить молодёжь с таким мировоззрением? Я спросила об этом своего духовного наставника, отца Павла. Он такой смешной, молодой. Смутился, покраснел. Чем-то напомнил мне Игоря.

Пустота и этот телефонный звонок, терзающий мой слух.

– Алло, приветик, Инна! Я выслала тебе на мэйл план учебной программы. Просмотри темы, может, я где обдёрнулась?

– Рена, ты раньше позвонить не могла? У меня завтра с утра пары.

– Ну, извини, прости…

– Бог простит. Ладно, посмотрю.

Итак. Бездушная машина работает. Где мои очки? Так, что день грядущий нам готовит? Опять этот спам. А заглавия: «Скидка на всё девяносто процентов!»; «Доход от тысячи евро в неделю!». Какие умники это сочиняют? А вот это: «Воскрешение и обретение». Воистину.

Если мир создал Бог, то интернет – от лукавого. Нет, удалять не буду, прочту этот бред, но прежде выпью вина. Хм, любопытный сайт, ну что ж, прочтём?

День промчался в потоке слов, вопросов и ответов. Я вновь одна, в пустой квартире, наедине со своим «я».

– Здравствуй Инна, ты пришла! Я так скучала по тебе! Хочешь, кофе сварю?

– Ой, спасибо тебе, Инночка, нет, что-то сердечко после вчерашнего сайта побаливает.

– Всё пройдёт, моя хорошая. Всё пройдёт.

Сама себе говорю, сама и отвечаю. Это нормально? Нет, для меня это естественно.

Включаю его. Он начинает дышать, светится от электрического счастья. Вычислительный мозг оживает. Единственное существо мужского рода с искусственным, но интеллектом.

Проходит двадцать минут, и я, трясясь всем телом, с острой болью в сердце, ибо души нет, падаю на подушку и рыдаю.

Я Игорь. Я тот, кто ушёл в дальнюю дорогу скорби, без плотского существования. Меня больше нет. Есть холодный каменный крест, который зовут Игорем, и песчаная земля, где покоится прах мой. Ты не посещаешь мою колыбель смерти уже давно. Отчего, Инесса? Ты помнишь меня? Мои глаза, мою улыбку, мой голос, обращённые во имя тебя.

Инна, ты ещё помнишь мои руки, их теплоту и нежность дарящие тебе одной. Инна, помнишь ли ты нашу дочь? Мы скучаем по тебе Инна, нам одиноко и холодно без тебя. Мы замерзаем без тебя, Инна!

Мамочка, милая, единственная моя! Я очень хочу, чтобы ты обняла меня. Родная моя, мы расстались с тобою! Нас разлучили с тобою навечно! Я так и не познала ласки твоей материнской, я не увидела улыбки твоей. Ты не смогла прижать меня к своему сердечку. Мамочка, я больше не слышу биения твоего сердца, почему? Я умерла? А мне так хочется услышать колыбельные песенки и увидеть свою первую игрушку. Мамочка, почему ты не смогла сохранить мне жизнь? Почему ты не боролась за меня? Мамуленька, забери меня отсюда. Здесь так темно. Умоляю тебя, мама, мне страшно, я боюсь!

Господи! Что это, испытание или издевательство? Господи! Я слышу свой крик и затыкаю уши, но этот крик во мне самой!

Мне приснился сон. Будто я стою у белых мраморных ворот. Я не одна, у этих ворот стоят двое мужчин. Мне кажется, что я их когда-то видела, очень давно. Один из них сказал другому следующее: «Лучше бы им не познать пути правды, нежели, познав, возвратиться назад от преданной ими святой заповеди».

Я не пошла на работу. Отключила телефон, зашторила окна и закрыла дверь комнаты на ключ. Да, я заперла себя и мне хорошо. Я словно закрылась от всего мира, перестала быть его винтиком. Пусть ломается и катится туда, откуда создавался. Мне безразлична судьба его, как ему – моя.

Включаю его, воскрешаю. Он подмигивает мне своими лампочками и озаряет моё лицо холодом своего квадратного ока. Что дальше? Нет, хватит. А почему?

– Игорь, ты здесь?

– Мамочка, милая моя, я здесь! Папочка, иди скорей ко мне, мама пришла!

На клавиатуру падают слёзы. Они говорят со мною. Я и моя семья, мы вновь вместе, и я счастлива. Нет, этому чувству нет объяснения. Пусть понарошку, но чувствую я реально, сердцем, души нет.

Прошли сутки. Встала, оделась и пошла в магазин игрушек. Накупила множество, думаю, Стасеньке понравится. Игорюшке моему – рубашек и электробритву, а то у него уж старая. Сейчас сфотографирую и отправлю моей девочке и мужу.

Нет, я не сошла с ума. Это вы все сумасшедшие! Живёте и не цените тех, кто жив и рядом с вами.

Я потеряла счёт времени. Рассказываю им о том, как мне тяжело, как всё это время жила без них. Нет, я не жила, я присутствовала в этом мире, и видит Бог, без всякого желания.

А вот пишет мой Игорёк: «Иннушка, а почему ты более не вышла замуж?»

– Глупенький. Да разве есть мужчины, кроме тебя? Есть двуногое подобие, которое, прежде всего, влюблено в себя, в свои дела, развлечения. Кто способен любить меня так, как ты? Только твои глаза могли смотреть на меня с такой теплотою. Только твой голос мог произнести моё имя так, что замирало сердце.

А вот что пишет моя Стасенька: «Мамочка, я хочу, чтобы ты прислала мне фотографии солнца, неба, моря, деревьев. Ведь я их так ни разу и не видела».

Мой маленький, несчастный, мёртвый детёныш. Что мне делать? Где найти ответ на несправедливость жизни? В храме? У людей? У своего духовного наставника? Кто может пережить твои страдания, муки за тебя саму?

Прошло двое суток. Совсем забыла о еде. Странное состояние. Ничего не хочется есть, болят виски, в руках слабость. Ну, ладно я, а мои-то зайки голодные. Нужно спросить, что им приготовить?

Стасенька хочет сладенького, ангелочек мой маленький, а Игоречек в своём репертуаре. Что приготовлю, то и будет кушать. Пойду, схожу в магазин. Нужно ещё что-то от боли в сердце купить. А стоит ли?

Может, весь этот сценарий по книге судеб идёт верно, своим повествовательным шагом. Будь что будет.

День, ночь. Неважно. Отключила дверной звонок. Звонят какие-то люди. Нечего им здесь делать. Мы их не приглашали. Сижу, играю с дочуркой. Наряжаем кукол, она смеётся. Вернее, я за неё. Наверное, она именно так бы и смеялась. Игорьку читала его газету вслух. Он же у меня бизнесмен. Половину слов не поняла. А он мне всё о любви пишет.

Лирика, проза. А я? Ну, делаю вид, что не замечаю, ломаюсь. Пусть заново меня завоёвывает, раз уходил.

Боже мой! Время – час ночи! Ребёнок мой не спит. Ну, что я за мать бестолковая. Девочке пора спать. Сейчас уложу Стасеньку баиньки.

Пою ей песенки, а она не спит, смеётся, подпевает мне своим нежным голоском. Колокольчик мой. И я это слышу, да, я слышу её голос.

Вы думаете, у меня болит сердце? У меня болят груди. Я чувствую это уже второй день. Приятная тянущая боль, а в животике всё сотрясается. Доченька моя, ребёночек мой, кровиночка моя. Опять слёзы. Для чего они? Возможно, это святая вода? Да, слёзы женщины – это святая вода, мироточение.

Вот и ночь. Или вечер. Зашторены окна. А какое сегодня число? Когда у Стасеньки день рождения? У Игорька уже прошло. Надо отметить, купить торт. А у ребёнка? Когда она родилась?

Я не сплю. Около меня стоит он. Тот мужчина из сна. Его не видно, слишком яркий свет. Он говорит мне: «Возлюбленные, будучи предварены о сём, берегитесь, чтобы вам не увлечься заблуждением беззаконников и не отпасть от своего утверждения».

Странно, а я сижу на полу, слушаю его, а потом говорю ему шепотом: «Тише, не так громко, доченька спит». Он и ушёл, и Бог с ним.

Я проснулась от странного шума. Мою дверь ломали. Да это те люди с того края жизни, они пришли за моей семьёй. Они хотят забрать снова моего ребёнка и мужа. Что ж, пусть попробуют. Нож, нужен нож. Мне нужно защитить свою семью. Бог не поможет мне, не поможет, я знаю.

Поможет нож и я сама.

Они сломали входную дверь и рвутся в нашу комнату! Какая-то женщина кричит моё имя. Я знаю, кто это. Это смерть! Стася плачет, мой ребёнок плачет. Девочка моя, мы не расстанемся с тобою, нет!

Смерть в окружении своих подручных в чёрном, их много, и они пытаются меня уговорить. Что было после? Не помню. Нет, не помню. Нужно вспомнить. Я за ними видела Игоря. Он вернулся, а где Стася? С ним должна быть моя дочь! Нужно найти мужа, где он? Как его найти? Люди, он же пришёл за мною, он вернулся, люди! Подручные смерти забирают меня, но он придёт снова за мной и с ним рядом будет моя доченька. Я знаю, так и будет. Нужно просто ждать и верить, верить и ждать, так как я верила когда-то в Бога.

Запись кассеты остановилась.

Священник, обхватив голову обеими руками, ещё раз переживал свои душевные муки, когда Инну забирала милиция. Она тогда билась, словно раненая птица, и тянулась к нему, громко вопрошая: «Игорёчек, муж мой, где наша доченька, где Станислава?!»

А что он мог поделать? Он даже не нашёл ответа для успокоения боли души её.

Отец Павел поднял взгляд на образ святого и упал на колени от душевной немощности своей.

Прошло два месяца.

Сергей Викторович с неудовлетворённой гримасой перелистывал газету о спорте, тихо бормоча футбольную речёвку. В дверь его кабинета робко постучались. Отложив газету и поправив очки, он громко произнёс: «Ну, постучались, так входите!» На секунду от изумления он резко привстал.

В кабинет вошёл отец Павел, держа на руках годовалого ребёнка.

– Добрый вам день, Сергей Викторович.

– Вы? А, собственно, чем обязан?

– Я пришёл забрать Инну.

– Подождите. А откуда у вас ребёнок?

Малыш с интересом разглядывал врача.

– Удочерил. Я могу увидеть Инну?

– Молодой человек, вы с ума… В смысле – я хотел спросить, зачем вам всё это?

Отец Павел прижал ребёнка к груди и, улыбнувшись, лишь ответил:

– На всё воля Божья.

– Нет, я не могу вот так с вами и дитём пойти к ней. Реакция может быть неадекватной. Она же больна, тем более, никого не узнаёт.

– И всё же, я прошу вас. Ответственность будет полностью на мне.

– Хорошо, но если что будет не так, то извините, – вставая, предупредил врач.

По коридору шёл священник с ребёнком в окружении двух дюжих санитаров, а впереди Сергей Викторович с медицинской сестрой.

– Если что, Ларочка, колите немедля, – шёпотом промолвил ей врач.

Дверь палаты отворилась.

– Отойдите в сторону, я вас прошу, – тихо произнёс отец Павел санитарам.

Инна, сидевшая у окна, медленно повернула голову. Она с минуту смотрела на ребёнка и священника. Девочка повернула головку и, взглянув на чужую седеющую женщину, улыбнулась, потянула ручки к ней и громко воскликнула: «Ма!»

По щекам Инны побежали слёзы, улыбка озарила её доселе бледное безжизненное лицо, пустые глаза вспыхнули радостью.

Слава Богу, дождалась.

ЕЁ СЕМЬЯ

Я сел в глубокое большое кресло и морально подготовил себя к долгому и подробному повествованию, к которому обычно склоны пожилые люди.

Полина Эдуардовна в задумчивости, со слабой улыбкой на лице, посмотрела в окно, а затем, сев напротив меня, кивнула, будто подбадривая, и начала с таинственностью в голосе повествовать.

– Ну что ж, пожалуй, начну. Итак, всё случилось обыденным утром. Наш многоквартирный дом шумно раскачивался от суетливых своих жителей, которые спешили на работу и не только. Я не привыкла залеживаться в кровати, поэтому с удовольствием отправилась после бодрящего душа и чашечки чая полюбоваться цветущей сиренью. Вы, верно, заметили, что у нашего парадного входа великолепные кусты сирени, так вот, поудобней расположившись на скамейке, я стала радовать свои глаза нежностью сиреневого цвета. Многие из тех, кто имеет автомобили, уже съехали прочь, поэтому воздух был насыщен ароматом и свежестью весеннего дыхания природы.

И тут вдруг во двор втиснулась большегрузная машина, она проехала мимо нашей парадной и остановилась у следующей. Мощные ребята охотно взялись за дело, освобождая свой фургон от мебельного присутствия.

Не прошло и пяти минут, как следом появилась маленькая зелёная машинка и остановилась около фургона, выпустив из себя не только тёмный выхлоп, но и длинную, подобную жердине, худую женщину в вязаной розовой шапочке.

Она закурила и, что-то резко сказав водителю фургона, осторожно подошла ко мне.

– Здравствуйте, извините, что я вам помешала, но не скажете ли вы мне, давно приехал грузовик?

– Минут семь или восемь назад, после моего выхода во дворик, – посмотрев на свои часики, ответила я ей.

Она кивнула и, манерно продолжая курить, стала рассматривать наш дом.

– Я так понимаю, вы теперь будете здесь жить? – бесцеремонно спросила я.

– Да, и не только я, но и вся моя семья, – с гордостью сказала она.

– Наконец-то во дворе появится детский смех, – с одобрением кивнула я.

– Дети? О, да! Летом обязательно, так как моя взрослая половина: Фёдор, Жорж, Орфей, Иван, Михаил, наконец, обзавелись достойными условиями для гармоничной и полноценной жизни.

Я от этого красноречивого пафоса вначале растерялась, но всё же поинтересовалась:

– А это ваши братья или?..

– Гораздо ближе, – с усмешкой произнесла она, сдув с сигареты пепел.

– Можно вас спросить о вашем имени? – вопросила я.

– Лукреция! – громко заявила она.

– А меня зовут Полина Эдуардовна, я живу на восьмом этаже.

– Хм, и я тоже, совпадение, квартира сто тридцать, – улыбнулась мне Лукреция, поправив свою шапочку.

Я чуть свою сумочку из рук не выронила. Она поселилась за стенкой моей спальни. В общем, для меня наступили тёмные времена.

– Почему тёмные? – спросил я, перебив Полину Эдуардовну.

– Ну, неужели не понятно, столько мужчин, а она одна, прощайте, тихие ночи, а тем более, наши балконы соседствуют.

– И что было дальше? – вертя в руках блокнот, вопросил я.

– А вот слушайте, только внимательно, здесь упускать вам ничего не следует.

Моя первая ночь с новой соседкой обернулась ужасом. Не подумайте, что я подслушивала, скорей, слышимость ввела меня в курс дела. Я услышала примерно в час ночи её стоны и плачь. Она выла и лишь твердила одно и тоже: «Они убили его, убили!» Затем какой-то мужской голос стал успокаивать её, потом голос поменялся на более хриплый и стал вторить в утешение первому. Она истерично отвечала им следующее: «Фёдор, вы с Михаилом не можете понять всю боль утраты, поймите, Орфея больше нет и никогда не будет!»

Так продолжалось до пяти утра, пока сон не покорил меня.

На следующий день я встретилась с Ниной Петровной, её соседкой, только по другой лестнице, вы можете и с ней пообщаться. Она поведала мне, что после полудня через стену кухни слышала ещё более страшные вещи.

По её словам, эта Лукреция, находясь на своей кухне, говорила следующее: «Моих младенцев я тебе не дам на съедение. Теперь ты обречена на муки: вначале я отрежу тебе ноги, а затем голову, сволочь».

После сказанного Полина Эдуардовна сделала паузу, смотря на мою реакцию.

– Неужели вас в самом начале не насторожила многозначительная фраза Лукреции о детях?

– Бред какой-то, – пожал я плечами.

– Не скажите, Владислав, она на следующую ночь пела колыбельные песни, а дети хныкали и даже что-то говорили ей невнятное.

– А что случилось с Орфеем, эта Лукреция вызывала специальную машину?

– Нет, что случилось с его телом, я расскажу вам чуточку позже, мы с Ниной Петровной в ужасе.

– Что было ещё необычного? – поинтересовался я, потирая лоб.

– Были слышны голоса, один – как будто карлик разговаривал, другой басил. Потом смех. Вчера ближе к вечеру я слышала, как Лукреция ругалась с карликом, она угрожала ему, а он разрыдался и просил у неё прощения. Но самое страшное я услышала сегодня с утра – то, что объясняет, почему она не избавилась от тела гражданина Орфея.

Признаюсь, я специально приберегла этот холодящий душу факт для вас на концовку моего рассказа.

Возможно, это расшевелит ваш профессиональный долг участкового.

– Но, Полина Эдуардовна, я пришёл к вам по первому вызову, – застучав шариковой ручкой по блокноту, запротестовал я, не желая мириться с её укором.

– Ладно, Владик, сейчас вы услышите то, что, возможно, будут показывать по всем мировым телеканалам.

Полина Эдуардовна, поправив тёмноволосый парик и тяжело вздохнув, продолжила.

– Итак, с утра, где-то в одиннадцать часов дня Лукреция сказала следующее: «Орфей пожертвовал собой, теперь вы выпьете его сок, и он даст вам питание, благодарите его!» Затем все сожители на разные голоса стали благодарить несчастного Орфея.

– Какой кошмар, – беря в руки казённый головной убор, произнёс я. – Ну, что ж, благодарю вас, Полина Эдуардовна, за разъяснение дела, пойду, проведаю вашу соседку.

– Вы с ума сошли, она вас может… – всполошилась старушка.

– Если что, звоните в отделение, а пока слушайте, что будет происходить за стеной.

– Я думаю, Владик, одним вашим отделением вам её не одолеть, ладно, успеха вам и берегите себя, по-моему, эта женщина на очень многое способна, – с предостережением тряся пальцем, произнесла Полина Эдуардовна.

Чем ближе я приближался к возможному месту преступления, тем ярче представлялась мне картина драмы, так подробно рассказанная соседкой загадочной Лукреции.

Дверь искомой квартиры была покрашена зелёной краской и местами была ещё липкая, осмотрев двери, я осторожно дотронулся до кнопки звонка. Не успев опустить руку, я услышал вопрос:

– Кто это?

– Извините, я ваш участковый Владислав Потапов. Простая формальность, явился для ознакомления с новыми жильцами, – уверенно произнес я.

Дверь отворила высокая худощавая женщина в розовой шапочке, с острыми чертами лица.

– Пожалуйста, проходите, – улыбнувшись, вежливо пригласила меня хозяйка.

Тусклый свет лампочки в коридоре угнетающе освещал старые жёлтые обои.

Она щёлкнула дверным замком и, скрипнув второй дверью, вышла из-за моей спины, которая уже успела покрыться холодным потом: на тумбочке лежал длинный разделочный кухонный нож.

– Вы одна? – спросил я, смотря на женщину снизу вверх.

– Я не бываю одна, тем более, вы рядом со мной, – беря нож с тумбочки, произнесла она, продолжая держать улыбку. – Меня зовут Лукреция, вас это не смущает? – почему-то шёпотом спросила она.

– Великолепное имя! – почему-то громко ответил я, не отрывая взгляд от ножа.

– Проходите в комнату, – пригласила она, оказавшись за моей спиной.

Я быстрыми шагами вошёл в её комнату, готовясь к худшему.

– Вы спрашивали, одна ли я? – вот, познакомьтесь с моей семьёй.

Я обомлел. Передо мной была сказочная оранжерея растений, некоторые из них доходили почти до потолка. Вдруг я услышал хриплый мужской голос за своей спиной.

– Меня зовут Жорж.

Я вздрогнул и резко развернулся.

Лукреция разными голосами представлялась именами, смотря своим пронзительным взглядом карих глаз в мои глаза.

– Что с вами? – сглотнув, спросил я.

– Ничего, просто мои растения здороваются с вами через меня и называют свои имена, ведь вы за этим сюда пришли?

– Вы хотите сказать, что…

– Да, у каждого из них свой голос, просто они общаются через мой.

– Здравствуйте, растения, я ваш новый участковый, – не своим голосом произнёс я.

– Не волнуйтесь, мне очень радостно, что впервые за пять лет в нашей семье появился гость, поэтому мы дружно будем пить чай, – весело произнесла хозяйка дома и, взяв меня за руку, она отвела меня на кухню.

Там, на подоконнике, под стеклянными баночками зарождались изумрудного цвета листочки, дети флоры, продление зелёного рода её семьи.

ИСПОВЕДЬ ПОДКАБЛУЧНИКА

Победу оцени как поражение,

В тот день, когда, возвысившись над слабым,

Узреешь ты в себе ту силу,

Способную не созидать, а разрушать.

Смотря на тлеющую сигарету, Михаил прошёлся широкой ладонью по небритой щеке. Гомон уютного увеселительного заведения, в котором он пребывал, казался ему чуждым и до нелепости банальным. Вся эта публика со своим восторгом, мелодии заезженных шлягеров, рвавших динамики, и даже это креплёное вино в его бокале наводили бесконечную тоску.

Чья-то тяжёлая рука опустилась на его плечо. Неохотно подняв голову, Михаил растянулся в улыбке.

– Эдик, а ты как сюда забрёл? – бодро выпалил он в сторону высокого, стройного блондина.

– Привет, старина, ты один или?..

– Как перст, – махнул рукой Миша.

Через десять минут мужчины живо обсуждали жизнь, при этом расправляясь с сочной бараниной.

– Представь, Эдуард, каждый будний вечер ноги меня несут мимо моего дома. Нет желания возвращаться с работы домой. А что до выходных – да это просто мука. Я забыл, что значит: ощущать себя вольным человеком, – Михаил сопровождал свои высказывания жестами, нудливо и с отчаянием.

– Да что с тобой, в самом деле?! – воскликнул Эдуард с кривой усмешкой. – Ты что не можешь поставить жену на место?

– Нет, не могу. Когда она начинает командовать, понукать, ворчать, я готов сделать всё, что она скажет, чтобы это прекратить. А может, она разлюбила меня и я ей мешаю? – почти слезливо выдавил Миша, прижав руку к своей груди.

– У меня с Маришкой всё иначе. Ласковое, доброе, нежное создание. Ну, попросит что-либо сделать, и ведь сам знаю, что не хочу. Взгляну в её весёлые глазки, увижу эти пухлые пунцовые губки, которые улыбаются мне, услышу её милый сердцу голосок, и вся моя лень и противоречия испаряются, – с воодушевлением произнёс Эдуард.

– Эдик, постучи по дереву, чтобы не сглазить, – прохрипел Михаил.

– А я не суеверный.

– Как странно. Встречались с ними по молодости зелёной, ведь их мы сестричками с тобой за глаза называли. Хохотушки, заботливые, ласковые девушки были. И что с моей Зиной случилось? – с ностальгией, почти нараспев вспоминал Михаил. – И представь, сразу после свадьбы моя супруга начала закручивать гайки на моей мужской гордости, – жалуясь, он наполнил бокалы вином.

– У Мариночки поставлено дело было так. Хочешь любого развлечения, ну, ты понимаешь, сделай что попросит. Подумаешь, обед приготовить или белье прополоскать. Ведь нам необходимо это обоим. Зато потом я ночью – как шейх в своём гареме.

– Хи-тро, – по слогам выговорил Михаил.

– Да ну, перестань. Просто надо помогать друг другу, – поднимая бокал, с азартом произнёс Эдуард.

– Ну, Мишаня за тебя и твою Зину. Не будь подкаблучником, прояви характер.

Пройдясь полотняной салфеткой по губам, Эдик встал из-за стола и подал другу руку:

– Давай прощаться, мне ещё пропылесосить в гостиной надо, завтра к Мариночке партнёры по бизнесу придут.

Миша грустно покачал головой с взъерошенной тёмной шевелюрой, вяло взяв руку Эдуарда.

– Успехов тебе, шейх, привет Шехерезаде, – буркнул он вслед уходящему.

Вокруг царило веселье, музыка порхала по залу, напитки будоражили разум и кровь посетителей. Лишь один из всех уныло созерцал происходящее.

– Пожалуй, я пойду домой, ещё дел на кухне тьма. Опять наслушаюсь минорных слов в свой адрес, – устало произнес Михаил молодому официанту.

ЛЮБОВЬ ПОЭТА

Не нужно говорить о том,

Что для других живёшь и делаешь для них.

Возможно, им твои дела помеха и пустая суета.

Ещё в юности Юрию Валерьяновичу отец открыл секрет покорения женских сердец, который он с усердием, внимая завету родителя, применял по сей день.

Грузный Валерьян Иванович, сидя за сосновым письменным столом, поглаживая седеющую патриархальную бороду, наставнически молвил отцово слово любимому отпрыску: «Запомни, сын! Женщина подобна белым листам бумаги. Она сама по себе книга с пустыми страницами, но!..» Подняв полный указательный палец, отец продолжил: «Сия книга изначально имеет название. Следовательно, каждая женщина – названный роман с незаполненным содержанием. А вот угадаешь ли ты название этого романа, дерзнёшь ли наполнить своим чутким осмыслением пустые страницы книги мечтательной женской души? Всё тут зависит только от тебя самого. И всё же есть хитрость: всегда начинай своё любовное повествование не с прозаичных строк, а с мелодики лирического звука. А женщина тебе сама подскажет, как она именует свой роман, если она не окончательная дура».

Юрий Валерьянович, поглаживая уже свою седую бороду, оторвал немигающий взгляд от представшей перед ним иллюзорной картины далёкого прошлого и уронил печаль своего взора на белый лист бумаги.

Итак, лирика. Ах, сколько он испортил страниц так и не разгаданных им названий женских романов! Отчего же? Примеры его лирических вылазок.

В 19 лет, влюбившись до поллюционного восторга в сорокалетнюю прохожую, он адресовал ей своё первое поэтическое обращение:

Мечтал и грезил я в ночи,

Во снах ваш облик рисовал!

Парам-пам-пам, парам-пам-пам,

Короче, я так очень нужен вам.

Награда за признание была вручена из сжатого кулака кавалера, который пропечатал фингал под глазом юного Юры в тот вечер, когда он выследил место проживания своей музы и предстал пред ней с огромной охапкой свежих одуванчиков.

В 26 лет он влюбился в свою ровесницу, которая стригла его светлую голову в районной парикмахерской. Стихи от великолепия чувств послушно легли на ровные линии писчей тетради.

Как познакомиться с тобою?

Как подойти к тебе и перейти на ты?

Собакам позавидуешь невольно,

У них знакомства так просты, непроизвольны,

И так задиристы хвосты.

Молодой Юрий влетел в парикмахерскую и наизусть при всех посетителях с бурным, эмоциональным выражением прочёл лирику своей возлюбленной.

Левое яичко сохраняло синий цвет и опухлость в течение последующего квартала. Пусть поэту любви было трудно ходить, однако веру в волшебство Купидона его душа не утратила.

В 34 года природа с начала до конца напоминала о себе, как только взгляд его больших голубых глаз «ложился» на зачехлённую в чёрные одеяния округлую плоть – плоть главного бухгалтера. Она будила пыл воображения Юрия, направляя его в саму сущность этой южной женщины, о которой Юрий Валерьянович грезил ежеминутно, чувствуя, как ласково щекочет под влюблённым сердцем, когда он вспоминает о ней.

Белый лист в мгновенье стал пёстрым от жарких предложений в лирическом исполнении.

Всю жизнь я буду помнить

Блеск очей твоих:

Зелёных, серых, голубых…

Впервые Юрий Валерьянович засомневался, какой же у неё цвет глаз?

Она всё время носит затемнённые очки. Пребывая в сомнениях, от всепоглощающей страсти он кусал карандаш, как кусал бы олицетворённый дар очарованья, с совершенством воплощённый в его женщине.

Карандаш, будто испугавшись за свой скорый конец, повинуясь знойным мыслям влюблённого поэта, начертал следующее:

Моя восточная конфетка!

Мой искропламенный сапфир!

Была б ты сделана из теста,

Что б я не съел, то надкусил!

«Пóшло? Нагло? Зато современно и смело! По-мужски! Так пишут настоящие мужчины!» – пронеслось в голове Юры.

Расправа братьями возлюбленной над телом Юрия Валерьяновича содержала в себе три акта. Первый – устный, второй – физический, третий – психологический. Влюблённый при этом чувствовал себя Ромео, принимающим страдания за любовь к своей Джульетте. Пока его Джульетта не вышла под занавес и не поставила жирную точку шпилькой каблука на его раскрытой ладони.

В 45 лет, отметив свой юбилей в шумной компании, состоящей из соседа и его сожительницы, Юрий Валерьянович, оставив спать гостей под шубой недоеденной сельди, вышел навстречу зимней ночи.

О чудо! О совершенство! О нега от мороза! Она стояла вдалеке, но как грациозно стучали её каблучки. Ах, ножки замерзли! Я согрею их в своих ладонях, прижму их к своим щекам и обогрею каждый пальчик устами своими. Сладострастия пульсировали в его опьянённой голове, когда он ринулся, одержимый порывом прекрасного, навстречу к ней. Нега, совершенство, чудо, сочетающиеся в одном, стояли к нему спиной. Да ну её, эту лирику. Я всё скажу прозой. Юрий, протерев оледеневшие линзы очков, подбежал к ней сзади и нежно обнял её.

– Сержант Дыдко! Ваши документы, пьянь! – отозвалась она, недовольно шевеля усами, на которых висели сопливые сосульки.

Нападение на стража порядка, инкриминируемое Юрию Валерьяновичу в самом начале судебных разбирательств, заменили пятнадцатью сутками трудовых исправительных работ на заснеженных улицах любимого города.

Намозолив руки, он позабыл не только о женщинах, но и о рукоблудии.

И вот сегодня? Или завтра? Юрий Валерьянович не обращал внимания на время. Он был преисполнен простым человеческим счастьем. Впервые в жизни, в 70 лет он поцеловался с женщиной по-настоящему! Это масштабное событие случилось на поминках его родственника.

Ей 83 года. Да неважно. Ах, какая женщина! Юрий прочёл стих, посвящённый им обоим, ощутившим слияние уст в уста.

Я с упоеньем наслаждался,

Целуя твои губы, словно лепестки,

Я всласть помады нализался,

Ещё чуть-чуть – и мы к инфаркту были бы близки,

В лобзанье жажды поцелуя я ощущал губами

Твоих пластмассовых коронок ровный строй!

Прокашлявшись, ты сызнова к поцелованью возвращалась,

Как ласточка в свой дом весеннею порой!

Пожав плечами, поэт вздохнул. И, сделав из листа самолётик, с восторгом пережитого запустил его в раскрытую форточку.

– А, нужна мне эта любовь? Романы с неизвестными названиями! Не дано мне, папочка, взламывать и тревожить женские сердца, – произнёс вслух Юрий Валерьянович.

Подойдя к кровати, он с кряхтением сел на неё и нежно погладил подушки. Стих сложился сам собою:

Ты давала мне себя

Трогать и ласкать.

Верен лишь тебе одной,

Милая кровать.

МОЙ ДРУГ

Посвящаю моей собаке Теодору

Я в растерянности стояла в прихожей, смотря на поглощённую суетой сестру.

– Ты проходи, что топчешься у дверей, – быстро проговорила она, наполняя чемодан гардеробом.

– Алла, ты точно уезжаешь на две недели, не больше? – недовольно спросила я её.

– Галочка, как я сказала, так и будет, если, конечно, там замуж не выскочу.

– Не выскочи из своего купальника, – усмехнулась я, видя её в отражении зеркала.

– Его мне Марк подарил. Нравиться?

– Сексуальная бомбардировка пляжа обеспечена, – снимая туфли, оценила я стоявшую передо мной сестру.

– Ты не представляешь, как я бесконечно счастлива вырваться из этого сырого города и упасть на тёплый белый песочек, да ещё с симпатичным мужчиной, – вертясь перед зеркалом, произнесла с игривыми нотками Алла.

Я кивнула и, перешагивая через череду сумок и пакетов, прошла в комнату. То, что я увидела, вызвало во мне глубокий, тяжёлый вздох.

На старом тюфяке у батареи лежал он, шевеля бровями и моргая наполненными грустью глазами.

– А как у тебя на любовной волне? – как будто невзначай поинтересовалась Алла.

– Какая там волна? Штиль, даже писка чаек не слышно, – с цинизмом выцедила я из себя.

– А он тебя узнал, – указывая в сторону животного, произнесла Алла, желая поменять тему. – Да он послушный, стоило мне сказать: «Брысь!» – и вот он уже на своей лежанке.

– Ты помнишь, какой он был забавный в детстве? А теперь старик. Интересно, сколько он ещё протянет? – зевая, высказалась я, смотря в его сторону.

– Ну, если будешь его кормить, то, я думаю, две недели точно, как раз к моему приезду, – весело ответила сестра.

– Вот такое наследство нам оставил папочка, – махнув в сторону этого подобия собаки, констатировала я и побрела на кухню.

Через сорок минут красивый широкоплечий блондин увёз мою сестру в страну сказок тысяча и одной ночи. Квартира, ранее переполнявшаяся эмоциями, шумом и топотом, как будто замерла. Мне показалось, что я вовсе одна, но шаги когтистых лап разрушили это чудесное спокойствие. Он пришёл попить воды, но миска была почти пуста. Допив остатки, он так же тихо ушёл обратно, наверное, чувствуя мою отягощённость им. Ведь теперь мне нужно было его кормить, гулять с ним, вставая ни свет ни заря. Мой отпуск катился под откос, как, впрочем, и мои планы. С этими мыслями я вошла в комнату и выругалась в сторону этого слюнявого животного.

– Если бы не память о нашем отце, на фиг бы ты нам сдался, старая тряпка!

Возможно, мне показалось, но из его глаз текли слёзки. Да, показалось, верно, сестра сладкого давала. Отбросив в сторону сочувствие, я направилась к телефону. Продолжительный разговор с подругой, просмотр нового фантастического фильма и бокал красного вина скрасили одинокий вечер. Моё расслабленное состояние взбудоражило воспоминание о прогулке с собакой, которая должна была состояться три часа назад. С недовольством напялив на себя старые джинсы сестры и нацепив этому большому зверю ошейник, я вошла в тёмное пространство прохладного осеннего вечера.

– Давай, делай всё по быстрому, мне не досуг гулять тут с тобой до полуночи! – ворчливо высказала я, отпуская его с поводка.

Через минут пять начал моросить дождь и поднялся холодный ветер, образуя морскую пыль.

– Вот тебе, Галочка, тридцать три удовольствия, – произнесла я в сердцах, стегнув поводком скамейку.

Во двор въехала какая-то машина, тихо припарковалась и, сверкнув фарами, замерла. Я высматривала тёмное пятно, движущееся среди кустов, как вдруг…

– Девушка, я прошу прощения, но погода не располагает к прогулке, – раздался приятный мужской голос.

Я обернулась и увидела его крупную, высокую фигуру, стоявшую у открытой двери легкового автомобиля.

– И что вы предлагаете, купить собаке крытую площадку для выгула? – с иронией ответила я незнакомцу.

– Всё проще. Вы переждёте нужду своего питомца в моей машине. Не бойтесь, я здесь живу. Квартира пятнадцать, четвёртый этаж, вторая дверь от лифта, можете предварительно проверить.

Поёжившись и вытерев ладонью лицо, я подошла к автомобилю и села в уютный кожаный салон.

– Позвольте представиться, Алик, – протянул он мне широкую ладонь.

– Галина, – представилась я, смотря на его весёлое симпатичное лицо, одаривающее заинтересованным мною взглядом.

Всё, что происходило далее, было подобно сказке. Я влюблялась в мужчину-мечту с каждой его фразой, каждым жестом. Мощные плечи, крупные загорелые бицепсы, растягивающие рукава футболки. А этот чарующий мой слух голос… Мы разговаривали часа два, а мне показалось, что пошло не более двадцати минут. И если бы не его фраза о том, что дождь усилился, я бы не обратила внимания на часы.

– Алик, у меня же там собака. Тьфу ты, – на выдохе произнесла я.

– А вот сердиться, Галочка, вам не идёт, – с улыбкой заметил он. И добавил: – Я собак не очень люблю, точнее сказать не люблю их вообще.

– Я тоже, просто сестра попросила присмотреть за ним.

– То есть взвалила свою проблему на ваши хрупкие плечи? – ещё раз ослепительно улыбнулся он белоснежьем зубов.

– Верно, – кивнула я, пожалуй, готовая согласиться с любым его высказыванием.

– Вы завтра свободны, у меня родилась великолепная идея! – воскликнул он.

Я согласилась с его идеей встретиться, не раздумывая, и вышла из тёплого салона автомобиля под проливной дождь. Собака сидела около машины, дождь нещадно крупными каплями бил её по мокрому телу.

– Пошли домой, нагулялись, – быстро и грубо произнесла я, отгоняя от себя появившуюся ниоткуда совесть, та с укором указывала на промокшее и трясущееся от холода существо, которое мне доверили.

До двух часов ночи я рылась в шкафу сестры, выискивая одежду, для завтрашнего свидания, меняя своё отражение в зеркале по несколько раз. Мысленно представляя себя, обыкновенную девушку, с ним, с Аликом. Таким большим и мощным мужчиной. Неужели мне, наконец, встретился он, тот, о ком я грезила, о ком мечтала, о ком бредила в холодных объятиях одиночества. Он должен стать моим, и я должна приложить все усилия, чтобы он оценил меня, пожелал…

– Что ты крутишься? – увидев в отражении позади себя робко появившееся взъерошенное существо.

– Тебя надо кормить, да? Такое большое животное не прокормить на мою зарплату. А может, тебе, как всем старикам, на диету сесть? – спросила я его.

Грустные глаза лишь моргали, смотря на меня. «Надо его хоть чем-то вытереть», – подумала я и, взяв сухую половую тряпку, стала его вытирать.

– Ничего, какая тебе разница, чем вытираться и как выглядеть. Вот у меня проблема: успеть привести себя в порядок к завтрашнему свиданию.

Расправившись с консервной банкой, я вывалила её содержимое в его миску.

– Извини, разогреть нет времени, надо своими ноготками заняться, – быстро объяснила я этому прожорливому существу.

Завтрашний день наполнился дурманящим запахом белоснежных лилий, а моя душа вспыхнула от жаркого взгляда Алика. Так мог смотреть только он. И тут всё исчезло, под звуки собачьего лая.

– Пошел вон, свинья! – слегка пнув это старое чудовище, закричала я.

Алик отступил к дверям и процедил сквозь зубы:

– Дурной пес.

– Извини Алик, сейчас закрою его на кухне, – как можно мягче произнесла я, обращая гневный взгляд на разрушителя моего счастья.

Через час мы с Аликом купались в лазерных лучах и вдыхали музыки ритмы, пропуская их сквозь себя. Я ощущала силу рук, исчезая в его объятиях, и трепетала, словно бабочка, у его горячего, обжигающего тела. Нам было сказочно хорошо. А затем сладостные речи ласкали мой слух, учащая сердцебиение, и заполняли мой разум в унисон с искрами игристого вина.

Я вернулась поздно, вместе с Аликом. И вновь прогулка. Да, я выгуливала это существо одна. Совершенно одна, только потому, что эта собака опять облаяла моё совершенство, моего идола любви, которому я готова была поклоняться.

– Ну, тварь, за то, что ты испохабил мой вечер, еды тебе не видать! – швырнув в него его резиновой игрушкой, большим красным ёжиком, выпалила я.

Прошло несколько дней. Наши отношения с Аликом становились всё более близкими. Он не торопил меня, скорее, я не в силах была остановить себя. Мне казалось, что его отсутствие опустошало меня, но когда появлялся он, я готова была взлететь до небес, подобно птице.

Очередной нудный вечер, связывающий меня поводком и мучительной прогулкой с собакой, которую какой-то недалёкий представитель человечества назвал другом человека, был в разгаре. Это существо, наконец, перестало лаять на моего Алика, и мы пошли в лесопарк.

– У меня шикарный план на ночь, – с интригой в голосе произнес Алик.

– Позвольте узнать его подробнее, – с улыбкой смотря на его античный профиль, произнесла я.

– Представьте. Ужин при свечах, зажигательный танец, уютный номер в тихой гостинице…

– Ваше манящее предложение восхитительно! Но, увы, завтра с утра мне придётся выгуливать его, – смотря вниз, на идущего рядом, произнесла я в отчаянии.

Он при этом залаял.

– Галочка, по-моему, собака перебьётся разочек, да и привяжи его к дереву, а то этот третий лишний своим присутствием меня гложет, – с раздражением проговорил Алик.

– А его никто не украдёт? – делая, как велел мой любимый, спросила я, не привязывая, а просто обматывая поводок вокруг дерева.

– Да он даже на консервы для кошек не сгодится, – махнул в сторону скулящей собаки Алик.

Мы пошли, взявшись за руки. Я оглянулась, смотря на обеспокоенную четырехлапую фигуру, но горячая ладонь моего Алика уводила меня по дорожке, окаймлённой желтеющим кустарником.

– Как тихо и сумрачно, – заметила я.

– Да романтично, лишь только я и ты, да шорох осенней листвы, – почти прошептал он.

Откуда-то раздались мужские голоса. Сбивчивая, грубая речь приближалась стремительно. Когда навстречу нам вышли две помятые низкорослые худощавые фигуры, которые при приближении накрыла большая тень Алика, я даже ухмыльнулась.

– Опа, какая пара. Чага, глянь какова куколка.

– Ты это о ком? – спросил прокуренный голос лысого.

– Чо, разуй глазухи, чиксуля полный ажур!

Они остановились напротив нас и, будто не замечая, раскачиваясь с бутылками спиртного, продолжали вести беседу.

Лысый, шмыгнув носом и отхлебнув из бутылки, сплюнул сквозь зубы.

– Так, ты, бычок фуфлявый, хиляй, пока шары в очко не загнали, а ты, телуха, подь сюды.

– Чо, Чага, распишем на двоих?

– А то, не в первой.

Я почувствовала дрожь в ногах, а в своей ладони – запотевшую ладонь моего Алика.

– Ребята, вы что, мы же просто идём, вас не трогаем, – быстро проговорил Алик.

– Трогать будешь свою ганелю, конёк бздячий, – с издевательской усмешкой произнёс Чага и достал нож.

– Вали, чо, не всосал, мерзок, а то щас своей парашной кровушки хлебнёшь, – толкнув Алика в грудь, сипло протянул лохматый.

То, что было дальше, я вспоминаю по сей день.

Алик освободился от моей руки и, чуть присев, громко, не своим голосом закричал:

– Бежим, бежим!

Я ринулась за его быстро удаляющейся крупной фигурой, но цепкая рука ухватила меня за волосы, и тут же ударили в лицо.

– Не порть физио, а то не встанет, – услышала я, падая в кусты.

Я в ужасе закричала, но удар ноги в живот полностью перебил мой крик, наполненный страхом и безысходностью.

– Алик, не оставляй меня, – чувствуя липкую, тёплую кровь, стекающую мне на лицо, выдавила я из себя.

Чьи-то руки рвали на мне куртку, стаскивали джинсы, у своего лица я почувствовала зловонное дыхание.

– Помогите, помогите, кто-нибудь, – слышала я свой сдавленный шёпот, смутно видя перед собой искорёженные пьяной гримасой лица нападавших.

На каждое моё сопротивление они отвечали сильными ударами по телу.

– Вот, наконец, до трусиков добрались, давай, распечатывай, – пронеслось у меня в голове.

В моих глазах всё поплыло, когда надо мной нависло смеющееся лицо, которое тут же, в сопровождении треска кустов, сменилось уродливой мимикой, а из вонючего рта вырвался крик.

– Чага, что это! Чага, мне больно!

Подобно замедленной съёмке, я увидела тёмное четырехлапое существо, быстро рвущее затылок насильника.

– Откуда он взялся? – прохрипел Чага.

– Рубай его! – заорал лохматый.

Мощные челюсти собаки схватили запястье второго, и он, повиснув всем телом, разодрал руку, держащую нож. Я встала на ноги, но тут же упала в мокрую листву.

– Чага, у меня кровь, мочи гада! – держась за затылок, визгливо орал лохматый.

Его подельник пытался избавиться от бесстрашной собаки, но та продолжала бой, бросаясь на врага снова и снова.

– Умри, тварь! – истекая кровью, вопил Чага.

– Мотаем, Чага, с ним, верняк, хозяин, – услышала я в своём помутнённом рассудке.

Я сидела, дрожа всем телом. Мы были вдвоём. Мой спаситель лизал мне лицо, а я гладила его по голове. Он лежал у меня на коленях, положив мне свою большую голову на грудь, а я с остекленевшим взглядом смотрела впереди себя, продолжала гладить его и тихо пела ему дрожащим голосом: «Спи, моё счастье, глазки закрой, кончился день для нас непростой, я тебя очень сильно люблю, я тебе песенку эту пою. Ты мой любимый ласковый друг, нас не застигнет участь разлук. Вместе с тобою ночью и днём, вместе с тобою будем вдвоём…»

– Ну, что, мой милый, вставай, нам пора. Я тебя сейчас вымою, накормлю самым вкусным ужином, а потом уложу спать на чистую простынку. Завтра мы пойдём гулять, ты будешь греться на солнышке. Я отведу тебя на полянку, на которую тебя так ни разу не водила. Вставай, мой друг, мой самый лучший друг. Ты так крепко заснул, что тебя не разбудить, проснись, я умоляю тебя, ради Бога, проснись!

Так я просидела с ним, раскачиваясь и гладя его, до восхода солнца, пока нас не нашли какие-то люди.

– Девушка, что с вами, что случилось? – спросили они.

Очнувшись, я стала поправлять разорванную блузу, кутая себя в ветровку.

– Что с вами? Вызывайте скорую… У неё шок… – будто по ту сторону стекла слышала я приглушённую речь стоявших возле меня незнакомых взволнованных людей. Кто-то из них воскликнул: «Посмотрите, у неё мертвая собака!» И я ответила: «Это не собака, это мой друг».

КУКЛА

Дней не бывает ушедших понапрасну.

Те дни даны тебе на размышление о том,

что выбрать?

Жить, иль снова размышлять?

– Уже утро, любимая, пора просыпаться! – раздался в зашторенной спальне бодрый мужской голос.

– Опять утро, ты хотел сказать, – прохрипела в ответ взлохмаченная сонная женщина, жмурясь от света, ворвавшегося в брешь раскрывающихся синих штор.

– Ну, перестань, Изольда! – воскликнул мужчина и с укором вопросил:

– Где твоё прежнее жизнелюбие?

Тяжело вздохнув, женщина привстала, поправляя розовую сорочку, и, качнув головой, устало вымолвила:

– Закончилась Изольда Тихоновна, урожденная Кромская. Осталась одна оболочка, труха.

Вытянув вперёд руку, она с печалью в голосе продолжила:

– Посмотри, мой дорогой Витюша, на эту красавицу. Пышные жгучие волосы, розовое гладкое личико, а эти яркие губы!

– Да, вижу. Но при чём здесь кукла? Ты какой раз мне твердишь о ней?

– Да при том, голубчик, что я выросла с ней, она, как видишь, прекрасно сохранилась. Я – увы.

Опустив голову на подушку, женщина закрыла глаза. Стоявший в недоумении муж поморщился, глядя на куклу, затем, хлопнув себя по бедру, с иронией спросил:

– Что же теперь делать, умирать?

– Возможно, Витюша, умирать. Тебе, наверно, самому противно видеть старую и больную жену.

– Я тебя люблю, жена моя, – тихо произнёс Виктор.

– Знаю, мой родной, но я себя разлюбила – вот в чём штука, – с надрывом в голосе произнесла Изольда.

Прошло полгода с тех пор, как Изольда попала в автомобильную катастрофу. Сначала больница, переломы, ушибы. Лекарства с непереносимым запахом. А что потом? Дом, клюка и немощность. Она корила себя за то, что осталась на этом свете такой. Танцы, утренние пробежки, поездка за город к друзьям. И что теперь? Глухая пустошь. Смотря на своё отражение в инкрустированной раме зеркала, она зацепилась взглядом за первые седые волосы на своих чёрных кудрях, морщинки под глазами и этот серый цвет лица. Всего каких-то сорок девять лет, впереди юбилей, а жить не хочется. Нет, не хочется жить!

Переплетение мыслей, воспоминаний и телефонных звонков, на которые она не отвечала, стали единственным событием за прошедший день. К вечеру возвратился с работы её муж. Он молча поел и ушёл в свой кабинет. Изольда так хотела поговорить с ним, но сон предвосхитил ожидание разговора. Она проснулась в час дня. Маятник настенных часов весело раскачивался на оси времени. Спальня в голубых тонах выглядела как-то по-особому празднично. Впрочем, о кукле её детства этого нельзя было сказать.

– Ну что, Мария, пойдёшь ко мне на руки? Давай с тобой пощебечем, – потянулась за ней Изольда. – Чего-то ты сегодня такая грустная, наверное, я на тебя действую отрицательно, – держа в руках большую куклу в шикарном золотистом кружевном платье, произнесла шёпотом женщина.

Проведя рукой по густой шевелюре фарфоровой головы куклы, Изольда поднесла её к лицу.

– Что это попало в твои волосы? – спросила она Марию.

В жгучих, чёрных волосах куклы было несколько седых волос. Взяв с прикроватной тумбочки очки, Изольда внимательно рассмотрела искусственные волосы. Странно, ничем не испачкано, действительно, похоже на седину.

«Возможно, у меня галлюцинации», – пронеслось в голове женщины.

– Пойдём, Мари, я сварю кофе.

Взяв на руки куклу, женщина, опираясь на трость, медленно пошла на кухню. Остановившись у зеркала, она осторожно посмотрела на себя. Не сон, а явь предстала перед ней. Те несколько седых волосков на её голове почти полностью исчезли. Целый день Изольда провела в каком-то возбуждении. Ей казалось, что здравый рассудок померк. Тонкий намёк Виктору на наличие у неё седины был им отвергнут.

– Перестань говорить чушь! В конце концов, долго ты будешь мучить себя и меня? – с возмущением произнёс он.

– Спасибо, за чай. Впервые за четыре месяца ты заварила свой фирменный чай, – уже более смягчённым тоном произнёс он, ласково проведя своей ладонью по её вьющимся волосам.

Про куклу Изольда промолчала. Но, верно, стоило теперь обратить внимание Виктора, когда следующий день изумил её ещё больше. Это невозможно, но у Марии померк цвет красок на кукольном лице. «Где тот яркий искусно прорисованный румянец? Она ведь кукла!» – раздался громкий голос внутри сознания поражённой увиденным женщины, крепко держащей в руках куклу. Доковыляв до зеркала, она увидела себя, но другой. Лицо, доселе бледное, стало играть румянцем, и заметно посвежела кожа. Взяв деревянную массажную расчёску, Изольда, с улыбкой смотря на себя в зеркало, стала медленно, с нежностью расчёсывать вьющиеся свои волосы.

Она с нетерпеньем ждала возвращения мужа. Виктор вернулся к вечеру, супруга вышла к нему на беседу.

– Виктор, ты должен выслушать то, что я скажу, только не смейся, ради Бога, – с искоркой в глазах, которую мог видеть только её муж, произнесла Изольда.

– Я с удовольствием готов выслушать тебя, но с условием, что твоя улыбка не покинет уст твоих.

– Возможно, я свихнулась, но с Марией твориться что-то странное.

– Что может произойти с этим рукотворчеством?

– Посмотри внимательно, она изменилась, – укладывая на руки мужа куклу, с ноткой таинственности в голосе произнесла Изольда.

– Не знаю, я редко обращаю на неё внимание, по мне – ты меняешься в позитивную сторону, – сказав это, Виктор нежно поцеловал жену в уголки губ. – Пойдём спать, любимая. Завтра будет завтра.

Ранним утром Изольда, разжав усталые кисти рук, отбросила трость и, балансируя руками, отошла от зеркала. За ней как будто наблюдали грустные померкшие глаза, почти растаявшие на бледном фарфоровом лице. Седина почти полностью поглотила чёрные волосы Марии, а пухлые губы, которые ещё три дня назад были такими сочными, как спелые красные ягодки, потеряли блеск и яркость.

Взяв в руку телефонную трубку, Изольда набрала номер своей подруги.

– Настя, привет, это я! Представь, стою сама, без опоры, на чём свет стоит, – весело произнесла женщина. – Пойду готовиться к встрече супруга, сегодня надеюсь порадовать его кулинарными секретами…

Прошло три дня.

Виктор курил в своей машине, припаркованной у обочины загородного шоссе.

– Витя, я вижу, ты сегодня сияешь, – заметил кареглазый бородач, сидящий рядом.

– Да Марат, ты верно подметил – сияю. Звонила жена на сотовый, именно моя прежняя – весёлая, озорная.

– Хм, я рад за тебя и за Изольду, – дружески похлопав по плечу Виктора, с улыбкой произнёс Марат.

Виктор взял пакет с заднего сидения машины и передал другу.

Марат с сожалением посмотрел в него и произнёс:

– Жаль уничтожать свои творения.

– Спасибо тебе за твой талант, я восхищён им, – с искренностью произнес Виктор.

– Ты, Виктор, не менее талантливо срезал у Изольды седые волоски. Да, кто бы мог подумать, что пустые фарфоровые кукольные головки смогут сотворить такое чудо в судьбе человека, – с удивлением изрёк художник и, присвистнув, выкинул пакет прочь.

ЛАКОМЫЙ КУСОЧЕК

«Светлячки» в глазах, прямая осанка и гладко выбритое скуластое лицо с сельским румянцем. Особенно омерзительна эта улыбка, до отвратительности дружелюбная. Он жаждет произвести на меня благоприятное впечатление, не человек, а кусок позитива в яркой тканой упаковке.

А вот нежеланный гость предлагает мне свою холёную руку для обмена дружественным рукопожатием. Я слегка надавливаю на его конечность, при этом, стискивая зубы, с прищуром смотрю на его шею и движение кадыка.

– Илья! – громко представляется он.

– Папа Анастасии, – с безразличием произношу я, чувствуя его некоторое замешательство. Он обшаривает своими близко посаженными глазками с растерянным взглядом мою гостиную, явно ища предмет для замеса обоюдного, а следовательно, успешного знакомства со мной.

– Под потолок посмотри, – вдруг захотелось помочь мне ему.

– И правда, виноват, невнимателен, это ваши работы? – дивится он, рассматривая модели военных самолётов.

Я молчу, терпеливо слушаю придурка.

– Это же какой кропотливый труд! – фальшиво играя в восхищенье, восклицает он.

– А ты каким ремеслом владеешь? – подходя к камину, без интереса вопрошаю я.

– Я-то? – быстро переспрашивает он.

– Тупой, – расщепляя полено, отзываюсь я.

– Извините, что?

– Ой, вот что, чем занимаешься в жизни?

– Я дантист.

– Садист.

– Опять не расслышал вас.

– Садись, говорю, сейчас огонь оживлю, душевно пообщаемся, – скрипнув зубами я одарил его своей гримасной улыбкой, нарочно разученной перед зеркалом для таких, как этот.

Знаете, что меня более всего раздражает в людях? Их предсказуемость поведения. Они ведут себя шаблонно, под стать своим прапредкам. Ну что же это, в самом деле? К чему этот доморощенный театр? Я же не придаток памперса, а большой дядька и отчётливо понимаю, что этому мальчику, у которого нос пипочкой, я – личность – безразличен. Ему нужна только моя дочь. Дочь – моё вдохновенье, сила, смысл моей нелёгкой жизни. Та, ради которой я готов на любую высоту и на самое низменное падение, переходя крайности дозволенного социальными нормами… Я созидатель всего, что пойдёт ей во благо и уничтожитель того, что попытается встать на её пути, ибо нет в этом мирке ничего, что было бы мне настолько бесценно.

Огонь пылал. Размышляя, я метнул взгляд на гостя, затем в волны пламени. «Нет. Это слишком мелко, даже для него», – подумалось мне, и, потирая руки, я дружелюбно улыбаюсь в ответ на его зубоскальство.

– А можно полюбопытствовать? – обращается он ко мне.

Я сажусь в кресло напротив него, открываю бутылочку джина, жадно вдыхая ароматный жар плавленой древесной смолы.

Он, не дождавшись моего дозволения, глотает второе предложение, запивает моё угрюмое молчание в ответ на его голос коротким глотком доброго джина.

– Ты про меч хотел меня спросить? – будто переживая, что я так ничего и не ответил, внезапно оживился я.

Он кивает – и опять напротив меня эти обнажённые кривые, чужие зубы.

Своей угнетающей улыбкой он напоминает мне соседскую дворнягу, которая почти так же мне улыбнулась, когда я случайно наступил ей на её линяющий хвост.

Этот типоз всячески старается склонить меня к бестолковому разговору. Если бы были открыты жалюзи, он бы тему погоды не обошёл стороной.

– Итак, Илюша. О самолётиках и прочих безделушках я с вдохновеньем устрою тебе экскурс, но чуточку позже, лады? – бросая полено огню на съеденье, произношу я.

– Да, хорошо, конечно, – кивает он.

– Очень мило, что ты такой безотказный. Теперь по делу. Сколько тебе лет?

– Тридцать четыре.

– И у тебя на мою Анастасию определённые, хм, виды?

– Я пришёл к вам поговорить по этому поводу.

– Ты запросто называешь это поводом? По-моему, это слово здесь неуместно. Нет, я не придираюсь к словам, в мои времена сие именовалось с бóльшим уважением, люди в выражении своих чувств были намного изобретательней.

Третий глоток спиртного настоя пнул его желейный мозг, который сообразил, что папа Аси ещё та непростая сволочь. Я прочёл эту точную мыслишку в его глазках, оные ещё больше уменьшились от лёгкого свода белёсых бровей.

– У меня самые серьёзные намеренья, я хочу попросить руки вашей дочери, – высказывается он. Его слова прозвучали так, словно он мне нос утёр.

Только вдумайтесь в этот бред! Он хочет! Такие вот сваливаются ниоткуда, в лёгкую просят у рачительных родителей руки их дочерей, а у доченек при этом требуют дать совсем другую часть тела. По меньшей мере, это изначально вопиющий лохотрон!

Вальяжно сидящий напротив пригубил обжигающий джин, он набирает его в ротовую полость, затем образует глоток, который втекает в его гортань, и в этот долгожданный мною момент, я громко и чётко с рёвом выкрикиваю: «Я согласен!», – пристально смотря на него. Да! Илья краснеет, его розовый рот приоткрыт, лишь слышен сип и мой шёпот торжества: «Давай, давай, ну…»

Дуракам везёт, увы, ему удалось-таки вдохнуть и закашляться. Я с отчаянием ударяю по столу, а затем, привстав, часто постукиваю будущего зятя кулаком по спине, косясь на висящий над камином кинжал, соседствующий с мечом.

– Вы спасли мне жизнь, – держась за горло и нависая над столом, тяжело, с хрипотцой выдавливает он никчемную мне благодарность.

Я с испорченным настроением встаю и набираю номер на мобильном телефоне. После утвердительного ответа, смотрю на часы, затем на модели самолётиков и отключаю связь. Илья молчит, но продолжает жить.

– И когда состоится ваше бракосочетание? – усаживаясь напротив него, упавшим голосом вопрошаю я.

– Приблизительно через шесть месяцев, – приходя в себя и, тем самым, выводя меня из себя, отвечает он.

Я беру чугунную кочергу и стучу по каминной решётке так, словно это коротко стриженная Ильюшкина голова, после поворачиваюсь и отвлечённо обращаюсь к нему:

– Что ж. Не моё дело – вникать в ваши молодые дела, ты, надеюсь, не откажешь папе своей возлюбленной в бумажной формальности, так сказать, для отцовского спокойствия за счастье дочери.

Отворачиваясь от очередной порции его улыбки и одобрительного кивка, я вытягиваю из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги и подаю ему, он разворачивает, я щёлкаю колпачком шариковой ручки и поясняю:

– Илья, лишь только твоя подпись и сегодняшняя дата.

Мои мышцы расслабляются, я даже не обращаю на пришельца никакого внимания, а смысл? Когда тебе хорошо, стоит ли отвлекать себя всякими мелочами? Чуть опустив веки, я слышу его недоумевающий вопросительный возглас:

– Это серьёзно?!

– Даже не сомневайся, – тихо отвечаю я.

Он вновь восклицает:

– Вы страшный человек!

– Красавцем никогда не слыл, но разве для мужчины это так важно? – отмахиваюсь я в сторону мальчишки.

– Хм, то есть, обидев когда-нибудь вашу дочь, я, вы меня… Но, это мягко скажу, бесчеловечно! Ничего не понимаю… – с перерывами в пару секунд вторгается он в мир моего умиротворённого состояния своими необдуманными фразами.

Я нехотя открываю глаза, кряхтя, поудобней располагаясь в кресле, и задаю ответные вопросы:

– Что тебе непонятно? И каким мягким «скажу» ты тут глаголешь? И почему бесчеловечно? – После паузы чётко даю ему на них ответы: – Я состою в международном обществе защиты животных, претензий ко мне никто не предъявит, крысам-то будет чем дышать, в бочке для этого отверстия предусмотрены.

– Вы что, сумасшедший? – он смотрит на меня.

Вот! Вот его натуральное лицо, без грима «хороший парень»! Такое рожистое выражение лица с хамоватой интонацией проявляется перед доверчивыми родителями дочурки через год, а у меня эта криворотая морда скороспело вызрела в течение одного часа.

Он не унимается:

– Вы меня живьём сажаете в металлическую бочку с живыми крысами и вывозите в лес, долго думали? – продолжает хамить будущий зятёк отцу, искренне давшему согласие на брак единственного ребёнка.

В ответ я поправляю шейный платок и, смирившись с неприветливым тоном, вежливо поясняю:

– Ильюша, думал я недолго, с детства любил хомяков, но крысы-то поумнее и шустрее пухлощёких. И уж вовсе не понимаю твоих опасений, ежели ты в действительности искренне любишь мою девочку и желаешь ей от всего своего сердца, пылающего любовным ярилом, счастья, то к чему эти поношения моих маленьких родительских прихотей? Ты ведь не обидишь Асеньку? И что тебе тогда бояться? Ты ещё всех крыс на планете переживёшь!

Илья с тревогою смотрит на меня, затем с надеждою на бутылку джина, снова на меня и занудно вопрошает:

– Маленьких прихотей? Это же крысы, они едят всё…

– И-ме-нно, – протягиваю я это короткое слово и, шутя, пальцем тыкаю в его мягкий живот. Жених вздрагивает, другой реакции я не ожидал.

– Действуй обдуманно, а я пойду, двери открою, – встаю, обращаясь не к нему, а к модели бомбардировщика, нависающей над сжатой осанкой гостя.

Через минуты три мы побеспокоили Жениха. Нет, у меня не мания величия, мы – это я и Антип.

– Познакомься, мой будущий обожаемый зять. Антип Ильич, мой доверенный нотариус, заверит твою подпись, ты же уже расписался?

Илья потеет, вытирает лоб, после шею, не будь в нём присущей нормальному человеку стыдливости, он бы при нас много вспотевших мест на себе обезжирил.

– Вас посадят. Это незаконно, и ваша бумажка никакой юридической силы не имеет, – жестикулируя перед собой пальцами, словно с ними разговаривая, объясняет он.

Мы с Антипом переглядываемся. Я подхожу к молодому человеку, произнося увещание:

– Ты прав, и всё же это будет первый юридический прецедент! Конечно же, его, вероятно, признают недействительным, разве это важно? Иное первостепенно: мужественное добровольное лишение себя жизни с осознанием собственной вины перед любимой женщиной, истинный самосуд, несравнимый с жалкими угрызеньями совести, крысиные зубчики грызут иначе. На эту идею справедливости обратят внимание не только законники, но и родители дочерей. Те самые мамочки и папочки, матери-одиночки и одноимённые отцы. Они, пролившие слёзы, пережившие с малых ногтей все болячечки, ушибчики своих девочек, вложившие в них свою душу, любовь, да что там, всю свою жизнь, дабы взрастить дарование небес…

А что после родительской любви? Появляется нечто в штанах и шляпе, морочит ребёнку голову по схеме плотского обольщения, затем превращает женщину-жену в невольницу своего эгоизма. Это ничтожество ежедневно выпивает из вашей доченьки энергию мечты о счастье. Свекровка ничуть не отстаёт от высасывания соков невестки. А опосля многолетнего морального и физического пиршества упырь перешагивает через вашего опустошённого ребёнка, изломав, вышвыривает на задворки жизни.

Ладно, я тебя уже совсем заговорил, ты уж прости, это видимо возрастное. Антип, заверяй его подпись.

– Я ничего не подпишу, Папенька сумасброд! Дурика нашёл, уху! Ишь, всего в бочку затолкать хотел! Да, ноги моей здесь не будет!

Илья сорвался с насиженного места, и вскоре мы с нотариусом услышали хлопок входных дверей.

Мне остаётся лишь пожать плечами и проводить Антипа, чувствуя неловкость за случившееся. В моё тело «вошла» усталость, я тяжело вздыхаю, снимаю пиджак и шагаю в гостиную.

– Папа, камин погас, – слышу я голос дочери, а сердцем чувствую в нём боль.

Она в кресле, она в грусти.

– Ты всё слышала, Анастасиюшка.

– Да папа, всё. Если бы ты знал, какие слова он мне говорил, а клятвами сыпал… – слёзы обрывают её.

– Слова не дела. Не плачь, пусть плачут те, кто не с тобою, – отвечаю я, и ласково глажу её склонённую голову с русыми кудряшками. Я с умилением любуюсь своей принцессой.

Она через слёзы улыбается и меняет тональность голоса на нежность:

– Пойдём спать, устал тут сидеть? Ох, Руслан, и за что я на тебя тогда обиделась? Глупая… – на выдохе вопрошает она дремлющего грызуна в своих раскрытых ладонях.

ПО ТУ СТОРОНУ СКАМЕЙКИ

Майский жук, лениво выбравшись из расщелины бетонной стены, пошевелив усиками, пополз, огибая сочный резной лист одуванчика, к изумрудной прохладе газона, который ещё не успела заштриховать своим бледным колером городская пыль. Увернувшись от мощной горячей струи, жук быстро покидал тень, созданную мохнатой, задранной вверх лапой неведомого четвероногого существа. Не успел он преодолеть одну опасность, как другая встала на его пути зашнурованным коричневым ботинком. Этот ботинок, впрочем, как и другой, принадлежал сутулому молодому человеку.

Одурманенный весенним ветром, смешанным в шейкере воздушных потоков, из ингредиентов: цветочной пыльцы, людских ферамонов, партитуры нот духов и углекислого газа, юноша наслаждался.

Расстегнув ворот клетчатой рубашки, он, чуть прищурив глаза за толстыми линзами роговой оправы очков, обратился ликом своим к солнцу.

Его наручные часы никуда не торопили его, а ноги направляли разгоряченное тело в сторону скамейки, стоящей у многоэтажного дома.

В целлофановом пакете, который он нёс, соседствовало духовное и плотское. А именно – хорошая книга и прохладное пиво. Эти различные по своему содержанию элементы досуга должны были разнообразить действиями его сидящую, скрюченную на скамейке позу и наполнить разум мифическим миром, поневоле проходящим в параллели с алкогольным восприятием.

Девятая глава в его разуме начинала своё повествование, когда в желудок опустились два пенных глотка.

– Моя нежная Ормилина, я сразил тирана Базифора! Разреши мне прикоснуться к теплу ярила руки твоей, услышать струны арфы голоса твоего, испить устами своими свежесть щёк твоих, румянец коих сравним с зарёй звезды небесной.

– О мой рыцарь света Алиус, покрытый славой вечного рассвета, планет миров Ламира! Прости, не знаю, что со мной. Наверное, опять открылся геморрой!

Молодой человек вздрогнул. Последние слова не принадлежали героине книги, они ворвались в отвлечённый иным миром разум извне. Он поднял кудрявую голову и увидел двух весёлых старушек, оккупирующих, с беспорядочным гомоном визгливых голосов, соседскую скамейку.

– Паня, я тебе говорила, предупреждала…

– Тося, последствия бурной молодости – это болячки старости, для которых новокаин – приятные воспоминания. Ха-ха-хи!

Поправив очки, молодой человек, отпил пиво и стал искать глазами последний прочитанный абзац.

– Алиус, мне сегодня снился дивный сон. Этот сон принёс меня к ручью кристаллов. Я узрела, как ты обрёл меня. Ты поглощал меня без устали, подобно скульптору ваяли твои руки моё тело. О, как был прекрасен ты! В воплощенье нежности, так щедро ты одаривал меня своим теплом и лаской. Глаза твои туманили мой разум. А я была полна тобой. Была подобна пёрышку, которое неслось в потоках ветра океанского безбрежья. И ты поднялся надо мной, в засаленных чулках и с грязной головой!

Юноша аж подпрыгнул и хлопнул себя по колену от досады. Старушки манерно курили и продолжали оживлённо стрекотать, посылая звуковые волны с высокими частотами в сторону проходящих мимо девушек и женщин.

– Паня, ты смотри, как дама распушила свои телеса. Да, вот та.

– Ну и платье, надо же было так себя зачехлить. Бёдра вовсе живут отдельно от туловища, – согласилась Паня, выпуская струю табачного дыма.

– Тось, а вон, видишь худышку. Какие брюки, цвета украинского борща.

– Да ладно цвет, ты посмотри на штанины, они ведь даже не шевелятся. Штанины огромные, а ножки, поди, как у комарика. Хи-хи-ха-хи.

– Наверное, она их в цементе замачивала.

– Точно, Тося, а в паркетном лаке полоскала.

Юноша, окончательно потеряв связь с литературой, отчаянно целовался с горлышком пивной бутылки.

– Паня, вот это Барби шоу стар!

– Где?

– Да вон, та Белоснежка.

– Ха-ха! М-да. Можно делать ставки, кто домой первым войдёт, её живот или бюст. Это же надо было так белым облегающим себя обтянуть.

– Слушай, вон рядом с рыжеусой лысостью красота трюхает.

– Ну, Тося. Что могу сказать, штаны, конечно, ничего. А вот куртка.

– Куртка яркая красная!

– Это, видно, она у своего мужика крови напилась! Ха-хи-хи.

– Нет, что за фасон? Попа брюки зажевала, а куртка сзади оттопырилась, наверное, зад брезгует. Ха-ха-ха!

– Тося, ну, вот если бы на этой куртёхе пояса не было, всё бы ничего. Но вот цвет…

– Ну, не знаю, Паня. А вот девица с сумочкой, – указала сухой рукой в сторону девушки Тося.

– Это та, в вязаном пальтишке?

– Слуша-ай. Обрати внимание на её воротник.

– Да, да. Такое чувство, что у неё на шее два потных скунса любовью занимаются.

– Нет, ты посмотри лучше на накладные карманы, здоровенные какие.

– Да. Она, видать, вор-рецидивист супермаркетов. Хи-хи-хи.

– Во-о-о-он, Тося! – подскакивая на скамейке, Паня закивала в сторону женщины.

– В оранжевом?

– Да!

– Оранжевый свитер с чёрной полоской, да? Ну, это скрытая реклама марокканских мандаринов.

– Не сезон. А юбка у неё, как будто ею кому-то рот затыкали.

– Одним словом – тафта. Стирала в стиральной машине, на программе «Безумная стирка». Хи-ха-ха-а-а.

Молодой человек посмотрел на часы, а затем на недопитую бутылку пива и, тяжело вздохнув, закрыл глаза, жалея, что природа не предусмотрела закрытия ушей.

– Паня, я очаровательно дурею, вот это джинсы. Ну, надо же было на такие короткие ноги надеть клёш, да ещё закрывающий туфли.

– Ты лучше посмотри на то, что на них наляпано.

– Это заплатки?

– Какие заплатки? Это носовые платки кутюрье. Коллекция пролитых слёз. Хи-хи-ха-а-а-а-а!

– Ладно, Паня, проехали. Обрати внимание на ту худощавую блондинку.

– С мужиком под мышкой?

– Итальянская пара.

– Она в чёрном платье. Традиция Коко…

– Не продолжай, просто коко, а он куку. Хи-хи-хи-и-и.

– Тось, я липко таю. Ну, надо же было на такую плоскую прямую фигуру надеть прямое чёрное платье, да ещё и без бретелей.

– Пловчиха, плечи во какие! Наверное, телохранитель этого мужика-колобка.

– Да-а. Он от мафии ушёл, от налоговой ушёл…

– А вон миловидная особа с парнями.

– Ну, юбка с запáхом.

– С зáпахом, ставь правильно ударение, Паня. Поэтому парни рядом в пыли её очарования клубятся.

– Додумалась на узкие бёдра напялить такую юбку, да ещё с заниженной талией. Талия-то у неё длиннющая. А вот топик ничего.

– Да, согласна, но мне такой не пойдёт, – доставая пудреницу, произнесла Тося.

– Тось, полюбуйся на марш инфантилизма. Каково?

– А, по-моему, мило. Симпатичное платице-рубашечка, даже очень. Почти ночнушка. Эх, приступ лунатизма затянулся, и девочка продолжает ходить во сне.

– Нет, ну при чём здесь кружева? Так раскатать ими себе объём и без того толстых рук!

– Паня, ты рассмотри идущую за ней.

– Ты имеешь в виду её бриджи?

– Ну, хотя бы.

– Да, коленные чашечки крупноваты, зачем их было так обнажать? Манжетки так и застряли на них. А может – это трудовые мозоли? Хи-хи-ха! Ой, нужно пожалеть девочку.

Тося закурила и кивнула в сторону девушки с борзой.

– Паня, ты о собаке?

– О её хозяйке.

– М-м-да. Мини-юбка, да ещё стягивающая широкие бёдра, она так и ползёт вверх. Нужно было при раскрое прибавить по бёдрам пару сантиметров.

– Слушай, а может, это иностранный шпион с собакой секреты вынюхивают?

– Точно, ещё пару шагов – и из-под юбки вывалятся яйца и кобура!

Тося от смеха подавилась табачным дымом и активно закашляла.

Юноша сделал глоток. Последняя капля пива явилась следствием последней капли терпения.

– В конце концов, перестаньте оскорблять женщин! – возмущённо выпалил он в адрес двух особ, с грохотом бросая бутылку в урну.

Старушки одновременно медленно повернули голову в сторону нового звука и объекта.

– Тося, как, он сказал, его зовут, Оскар?

– Да, а вот фамилия распространённая, так и вертится на языке.

Тося и Паня встали и подошли к молодому человеку, нависнув над ним.

– Что, сынок, познакомиться с нами хочешь? С обеими или по частям? – сплёвывая окурок сигареты, метко попав в урну, медленно произнесла Тося.

Юноша оторопел и, обхватив руками книгу, вобрал голову в плечи.

Резкий рывок вырвал книгу из его рук. Паня посмотрела название книги и жёстко вымолвила:

– В наше время, въюноша, за такую литературу сажали, по статье – 965 «Разбазаривание семенного фонда страны».

– Ладно, Паня. Оставь этого рукоблуда, некогда. Линять пора.

Молодой человек ещё с минуту не мог прийти в себя, глядя на быстро удаляющиеся фигуры. Вой сирен полностью вывел его из этого состояния. У тротуара остановились две машины – полицейская и скорой помощи. Два внушительного вида полицейских в компании с худеньким пожилым врачом окружили растерявшегося юношу, который от неожиданности встал.

– Пацан! Тут двух бабок не видал? – басовито заявил один из полисменов, при этом щёлкнув пузырём жвачки перед носом молодого человека.

– Послушайте, мы разыскиваем двух старушек, они сегодня сбежали из нашей психиатрической клиники, мнят себя модельерами, – любезно обратился врач.

Сглотнув, юноша посмотрел в ту сторону, где скрылись две старушки. И пожал плечами.

– Слышь, Сахно, он датый. Нам для плана нужно, давай отвезём его в отделение, – обратился один полицейский к другому.

Врач, при этих словах, покачал головой:

– И у вас план? Да и у нас то же самое.

– Да ты не беспокойся, док. Мы его пару часиков у себя подержим, станет и вашим клиентом, – хлопнув в ладоши, заверил полицейский врача. – Лады? А ты полезай в машину, – ткнув пальцем юношу в грудь, грубо промолвил второй полицейский.

Конец ознакомительного фрагмента. Купить книгу

Женщинам о женщинах и о том, что с ними связано. Сборник рассказов

Подняться наверх