Читать книгу Лобная местность - Руслан Николаевич Карманов - Страница 1
ОглавлениеСказ про Ивана-дурака, который боялся начальства, да стал государем
Автор сердечно благодарит за помощь в создании книги
Дмитрия Карманова, Наталью Преловскую, Сергея Бондаренко, Артура Пономарева и Александра Куприянова
Глава I
Допрос
Скоро сказка сказывается, да еще быстрей дело делается. А тут сладилось.
Еще вчера мэр околостоличного городка Л. Иван Несмышляев вручал в актовом зале городской администрации медали ветеранам афганской войны, а уже на следующее утро его задержали.
– Лежать-бояться, сука! Руки на затылок! В случае сопротивления будем стрелять! – В рабочий кабинет мэра ворвались четверо сотрудников СОБРа с пистолетами в руках и буквально распяли главу города на столе лицом вниз.
От страха его буквально парализовало, и лишь зубы задержанного стучали так, что слышно было в даже в Кремле, хотя он и находился километрах в 30 от места описываемых событий.
В Кремле обратили внимание на то, что задержание мэра города Л. прошло достаточно жестко. «Вероятно, это связано с тяжестью подозрений, вменяемых мэру Несмышляеву. Но деталями мы не располагаем», – такой расплывчатый комментарий произошедшему в городе Л. дал журналистам пресс-секретарь Президента страны, которая усиленно боролась с коррупцией. Борьба эта велась по всем фронтам, но все же было странным, что руководство огромного государства, где крали морями-океанами, обратило внимание на задержание главы маленького городка, где и украсть-то можно было с ручеек, а то и с лужицу. Откуда тогда высокий интерес к аресту мэра Несмышляева? Сказка от начала начинается, до конца читается, в середке не перебивается…
После обыска в кабинете мэра здоровенные собровцы в черных масках вывели Несмышляева из здания администрации города на улицу, впихнули в спецмашину и доставили в Следственный комитет.
– Гражданин Несмышляев, вы подозреваетесь в злоупотреблении должностными полномочиями, а также в коррупционных преступлениях, – монотонным голосом, словно повторяя давно заученную фразу, начал допрос весьма упитанный и лысоватый майор юстиции Сергей Чеботарев. – По версии следствия, своими действиями вы причинили ущерб государству в размере не менее пяти миллионов рублей, за что вам грозит до семи лет тюремного заключения.
Мэр, сидя на стуле в маленьком кабинете с обоями цвета беж, с недоумением смотрел на майора в золотых погонах. Как, верно, смотрит корова на своего любимого и самого доброго на свете хозяина, который отчего-то вдруг решил накинуть ей на рога верёвку, крепко привязать к столбу, а затем, вместо привычного поглаживания ладошкой по голове, вдарил по лбу деревянным молотом…
Услышав обвинения, мэр не потерял сознание, не упал, как оглоушенная молотом корова, но явственно почувствовал, что земля как будто затряслась под казенным металлическим стулом, обтянутом дерматином.
Монолог майора длился с полчаса, но смысл его слов плохо доходил до подозреваемого. Точнее, совершенно не доходил. В голове Несмышляева роились вопросы: «Что я, глава муниципального образования, делаю здесь, в кабинете следователя, почему этот майор допрашивает меня – ни в чем не виновного человека, который не убивал, не крал, и, если и виноват, то лишь в том, что закрывал глаза на мздоимство других? Да и можно ли назвать это мздоимством, если речь шла о визировании документов, дающих право на строительство жилищных комплексов определенным компаниям-застройщикам? Не сам же я приглашал этих застройщиков возводить многоэтажки в родном городе, да и подписывал эти документы только по звонку свыше. А если сам губернатор дал команду поставить подпись, в чем же тут мздоимство, ведь губернатор – человек из команды Президента, а Президент у нас святой!»
–Так вы будете давать признательные показания? – громко повторил последнюю фразу монолога следователь Чеботарев.
– Я требую присутствия на допросе моего адвоката, – вышел из оцепенения Несмышляев.
– Гражданин Несмышляев, я пытаюсь втолковать, в чем вы подозреваетесь, а вы Ваньку валяете, – внезапно вспылил майор и перешел на совершенно развязный, фамильярный тон. – Хватит тут строить из себя Ваньку-дурака, потому что дураков давно нет, все умные стали, и вы мне заканчивайте тупить на допросе.
– Чем я обязан такому тону обращения? – очень спокойно ответил подозреваемый.
Следователь хотел было рявкнуть, но сдержался и кивнул: «Хорошо, звоните».
Адвокат Олег Максимилианович Масленников быстро приехал на допрос.
В чем конкретно обвиняли мэра? Следователь вел речь об отсутствии трансформаторной подстанции при строительстве Камерного театра в городе Л. То есть, театр был построен три года назад, сдан в эксплуатацию, и его труппа успешно давала спектакли, но городская контрольно-счетная палата выявила «наличие отсутствия» трехлетней давности.
– Позвольте, но ведь Следственный комитет по этому вопросу проводил проверку и установил, что вместо строительства новой трансформаторной будки три года назад была реконструирована прежняя подстанция в рамках подписанного договора и проектно-сметной документации, – заявил адвокат Масленников, – а, значит, нет основания для возбуждения уголовного дела.
– Как нет и денег, выделенных из городского бюджета на приобретение новой трансформаторной будки, – невозмутимо ответил следователь Чеботарев. – Так где вы прячете деньги, гражданин мэр?
Следователь подозревал мэра в том, что без согласования с городским советом депутатов, а, значит, незаконно Несмышляев намеревался потратить 40 миллионов бюджетных рублей на изготовление двух бронзовых памятников, чтобы установить их в центральном городском парке. Первый памятник – Антону Павловичу Чехову с собакой на поводке, второй – Иванушке-дурачку. И даже заказал эскизы у известного скульптора Цетерадзе.
– Ну что на это скажете, гражданин Несмышляев? – ехидно улыбнулся майор Чеботарев, – снова Ваньку валять будете? Ладно, памятник Чехову – автору бессмертной трагедии «Муму», а Ивана-дурака прославлять, да еще на бюджетные деньги, да как вам в голову могло прийти такое?
– Чехов написал «Каштанку» и «Даму с собачкой», гражданин майор, – тихо поправил следователя мэр, – а автор «Муму» – писатель Тургенев.
– Вы то Ваньку валяете, то шибко умного из себя строите, – усмехнулся майор. – Какая разница, какая кличка у пса, все одно о собачьей жизни написано. А будете отпираться, тоже кличкой обзаведетесь, как настоящий уголовник.
Чеботареву понравилась собственная шутка и он широко улыбнулся.
– Хорошо, а какие памятники нынче позволительно устанавливать, гражданин следователь? – поинтересовался мэр.
– Если сами не знаете, то могли бы проконсультироваться у старших товарищей, – исподлобья взглянул на подозреваемого майор Чеботарев. – А хоть и у коллег ваших из Новосибирска, где был открыт памятник Иосифу Сталину. Между прочим, местный мэр выступил с приветственной речью. А вы какую речь готовились произнести на открытии, господи прости, Ивана-дурака в это непростое для страны время, гражданин Несмышляев?
– О речи я и не думал, – пожал плечами мэр. – А чем все-таки неугоден сказочный народный герой Иванушка-дурачок в виде памятника?
– Дай вам волю, гражданин Несмышляев, вы бы на бюджетные деньги памятник Хрену моржовому забабахали у городской администрации или какого-нибудь Чиполино в бронзе на вокзальной площади? – злобно спросил майор Чеботарев.
– Ну так ведь не забабахали, значит, нет состава преступления? – взял слово адвокат Масленников.
– А с этим мы еще разберемся, насколько гражданин Несмышляев далеко зашел в данном вопросе, – заключил следователь.
– Новую трансформаторную будку три года назад мы не стали приобретать, потому что была команда свыше не транжирить бюджетные средства на строительство Камерного театра и максимально использовать внутренние резервы. Поэтому я принял решение починить старую будку, – начал оправдываться мэр. – А памятники установить – да, была такая инициатива. Я озвучил ее на заседании совета депутатов, но одобрения не получил, хотя и хотел заказать эскизы у скульптора Цетерадзе. Но никаких оплат произведено не было, потому что данный вопрос завис в воздухе.
– Вот мы его и опустим на грешную землю, гражданин Несмышляев, – опять блеснул остроумием майор Чеботарев. – А вы пока посидите в изоляторе временного содержания, подумайте над своим поведением. Может быть, вспомните, куда девалась новая трансформаторная будка за пять миллионов рублей, кому нужно памятники устанавливать и стоит ли идти против решений вашего, то есть, нашего, уважаемого руководства, – следователь повернулся лицом к стене и, глядя на хорошо узнаваемые портреты в раме, перекрестился. – Также прокуратура обнаружила коррупциогенные факторы в инициативе мэра Несмышляева выдавать из городского бюджета дополнительное пособие многодетным семьям.
– Какие факторы? – переспросил подозреваемый.
– Кор-руп-цио-ген-ные, – по слогам повторил следователь, глядя в бумажку.
– То есть, выделение пособий для многодетных семей из городского бюджета – это факт коррупции?
– Ну что вы, гражданин Несмышляев. Забота о многодетных семьях – дело весьма благородное. Проблема в том, что нет в наличии четкого перечня документов, определяющих право на получение этих выплат, – заключил майор Чеботарев и посмотрел на свои наградные командирские часы, всем видом давая понять, что общество мэра ему сегодня изрядно наскучило.
– Подпишите протокол допроса, гражданин подозреваемый, – обратился майор к задержанному.
Прочитав бумагу, Несмышляев отказался ее подписывать.
Показания были записаны от первого лица, но в протоколе отсутствовали вопросы следователя про памятники Чиполлино и Хрену моржовому, про прославление Ивана-дурака, да и Антон Палыч Чехов был лишен лавров автора рассказа «Муму».
– Почему в протоколе допроса опущены такие важные детали? Без них я не буду ничего подписывать, – мэр перечислил не попавшие на бумагу вопросы следователя.
– Ваше право, гражданин Несмышляев, собственноручно внести в протокол соответствующие замечания, дополнения, уточнения и после подписать бумаги, – ответил Чеботарев.
– Но ведь если я его не подпишу, значит, ни в чем не сознался и вины никакой на себя не взял, потому что закон никогда не нарушал, – вновь начал оправдываться мэр.
– Подобный способ реализации своих прав представляется весьма примитивным и абсолютно бесполезным, гражданин Несмышляев, – ехидно улыбнулся следователь. – Ведь в случае вашего отказа подписать протокол, следователь, то есть я, делает в нем соответствующую запись, которая удостоверяется подписью подозреваемого, то есть вашей. В этом случае протокол имеет такое же юридическое значение, как и при подписании его подозреваемым. Правильно я говорю, господин адвокат?
Потомственный адвокат Масленников молча кивнул. Ему хотелось поскорее покинуть маленький кабинет следователя с несоразмерно большими для такого ограниченного пространства портретами на стене. Если майору изображенные на портретах самые большие начальники смотрели в затылок, то адвокату Масленникову – в глаза.
На невольных гостей кабинетов следователей, давно известный факт, глаза с таких портретов почему-то всегда смотрят осуждающе и с укоризной. А адвокат Масленников к своим 75 годам совершенно не хотел оказаться в ряду тех, на кого представители власти могли взглянуть хотя бы с намеком на осуждение. Отец Масленникова – известный российский адвокат Максимилиан Масленников в тридцатые годы был расстрелян без суда и следствия.
Зачем сын репрессированного юриста взялся помогать задержанному мэру Несмышляеву? Потому что долгие годы работал в юридическом отделе администрации города Л. и по привычке откликнулся на звонок бывшего начальника с просьбой о помощи, хотя давно уже трудился в частной адвокатской конторе.
Адвокату Масленникову поскорее хотелось приехать домой, где его ждала немногословная супруга Антонина Георгиевна, принять горячий душ, выпить рюмку водки и закусить бутербродом с красной икрой, лечь на диван, открыть книгу любимого Чехова и ни в коем случае не включать телевизор, чтобы не встретиться взглядом с большими начальниками, которые с портретов устрашали посетителей и без того невеселого кабинета следователя Чеботарева.
Адвокат понимал, что у Несмышляева, попавшего под молот правосудия, мало шансов сохранить не только должность, но и свободу, даже если обвинения, по сути, высосаны из пальца. «Эх, Ваня, Ваня, попал ты как кур в ощип не за понюшку табаку, а все могло обойтись, если бы ты не встал в позу и ушел в отставку», – размышлял адвокат.
Ровесник мэра Несмышляева – 36-летний майор юстиции Сергей Чеботарев тоже хотел пораньше попасть в этот день домой, чтобы в семейном кругу обмыть золотую медаль. Его дочь-красавица Оленька Чеботарева с отличием окончила школу и собиралась поступать на юридический факультет в лучший университет страны. Следователь Чеботарев хотел, чтобы ее дорога к чинам была не такой извилистой, как у него, бывшего тракториста из сибирского совхоза «Добрая воля».
После окончания техникума и службы в армии тракторист Чеботарев вместе с женой и двухлетней дочерью уехал из деревни в город и устроился на работу в милицию. Прослужив пару лет водителем в патрульно-постовой службе, Чеботарев поступил в Высшую школу милиции, где и получил юридическое образование. Рвение в работе и умение угодить начальству помогли Чеботареву подняться по карьерной лестнице и устроиться на перспективную должность в околостоличном городке.
Бывшему трактористу вполне простительно было не знать автора «Муму», зато он четко знал свое дело – пахать ровно, то есть, вести следственную работу так, чтобы начальство было довольно.
Перед допросом Несмышляева он получил четкую установку от своего шефа – полковника Афанасия Михайловича Быстроходова: «Напугай этого зарвавшегося щенка. Он же, сукин сын, мало того, что ослушался приказа губернатора уйти в отставку, так еще и жалобы строчить вздумал на областное правительство в администрацию Президента».
– Напугать – дело-то, конечно, плёвое, Чеботарев. Проблема только в том, что не взяточник этот мэр. Да-да, не удивляйся, такие еще попадаются. Прописан в родительской квартире, автомобиль у него так себе. Вот и все имущество. То ли пришибленный, то ли малахольный. Он даже за границу не ездит, патриот хренов, – сплюнул полковник Быстроходов, закончив свое наставление.
– На что же он тратит зарплату, товарищ полковник? – удивился майор.
– На бабу, кажется. Она у него заместителем в мэрии работает. Стервозная бабенка, надо сказать. Вот на нее и тратит бабки. Подарки дорогие, миллионы роз и всякая лабуда. Да еще, говорят, на почтовые марки. Впрочем, про марки это ты сам у него можешь спросить. Вдруг сам захочешь стать филателистом, – загоготал Быстроходов.
Общаясь с Несмышляевым, майор Чеботарев не уставал удивляться, насколько точную характеристику дал подозреваемому прозорливый полковник.
«Ей-богу, не мэр города, а какой-то блаженненький дурачок: среднего роста, худощавый, взгляд испуганный, говорит тихо, словно девушка на первом свидании, в глаза не смотрит, а когда слышит свою фамилию, уши краснеют, точно стесняется выходить к доске на уроке. И правда, чокнутый, если Ивану-дураку решил памятник установить на бюджетные деньги…» – такие мысли во время допроса крутились в голове майора Чеботарева, которому было совершенно непонятно, как этот чудак и бывший учитель истории сумел стать мэром, а теперь рискнул пойти против воли самого губернатора.
А вот мэра совершенно не интересовал внутренний мир следователя, не знавшего, кто написал «Муму». Для Несмышляева этот факт точнее точного свидетельствовал, что допрашивает его совершенно безграмотный человек. Будь мэр в другой ситуации, то непременно бы сказал Чеботареву, что с дремучим неандертальцем говорить не о чем. Но ситуация была не та. Сейчас следователь Чеботарев был куда главнее мэра.
И потому майор Чеботарев после допроса отправился домой поздравлять дочь, пить водочку, закусывая родимую селедкой под шубой, а мэр Несмышляев был препровождён в ИВС – изолятор временного содержания.
ГЛАВА II
«Наседка» Вова и бомбист
В изоляторе менты затолкнули мэра в камеру и захлопнули за ним железную дверь.
Кутузка, кажется, пустовала. Хотя нет. Навстречу мэру откуда-то снизу с деревянной лавки, словно с насеста в курятнике, поднялся крепкий на вид мужичок лет 55. Он был по пояс гол, а на плечах его синели блеклые татуировки. Что изображено на теле сокамерника, Несмышляев толком не разобрал, пока не надел очки.
Иван Петрович всегда носил их с собой по давней привычке, хотя в студенческие годы предпочитал линзы. Очки здорово пригодились Несмышляеву в камере. Но даже «переобув» глаза, мэр не разгадал значение рисунков на спине сокамерника. Настолько они были размытыми. То ли нарисованный Дракон, как факир шпагу, поглощал свой хвост, то ли Русалка делала Дракону минет, то ли это Серый волк уносил вдаль Русалку с Драконом. К тому же вся эта неясная телесная картина была набита кольщиком на мутном фоне церковных куполов.
Хозяин татуировок назвал себя Вовой и попытался влезть в душу Ивану:
– И за что же тебя взяли, добрый человек? Кто же не узнает мэра? По телевизору видел. Ежу понятно, что не по своей вине ты в этот аквариум занырнул…
Искупав Несмышляева в потоках примитивной лести и слезного сострадания, Вова начал разворачивать оглобли разговора: «За что же упекли хорошего человека в каталажку?»
И потом как-то плавненько Вова начал повторять вопросы следователя Чеботарева: «Куда делась новая трансформаторная будка; хватит ли мэру денег на безбедную старость; и где их безопасней хранить?»
– Безопасней хранить в сейфе майора Чеботарева. А вы сами в каком звании будете? – ответил мэр, догадавшись, что имеет дело с подсадной уткой.
Вова в синих драконах или русалках тут же сник и замолчал. Еще через полчаса Вову увели конвойные, только подтвердив предположение мэра о том, что сокамерник был стукачом. Сегодня кент, а завтра – мент.
О «подсадных утках» или «наседках» Несмышляев читал в мемуарах старых большевиков, когда учился на истфаке в университете. Большевики с брезгливостью вспоминали, какими мерзкими способами служители царского режима пытались вызнать у заключенных нужные сведения.
«А ведь, пожалуй, ровным счетом, ничего не изменилось за сто последних лет», – подумал мэр, размышляя о неразрывной связи стукачей и следователей.
В камере было прохладно и обстановка тут не менялась со времен Александра II Освободителя: деревянная лавка, железная раковина, вместо унитаза – дырка в полу. Свободного места в кутузке – два-три метра.
Одиночество не давило на Ивана. Скорее наоборот. Отсутствие сокамерников дарило Несмышляеву возможность спокойно подумать о том, что привело его в камеру изолятора временного содержания и что с ним будет дальше.
«Господи, за что мне такие испытания, и что я тут делаю?» – диапазон богатых дневных размышлений мэра ночью сузился до двух простых вопросов.
«Может, правда, стоило написать заявление об отставке, как требовал губернатор Секиров, и ночевал бы сегодня у мамы, а не в тюремной камере. И мама, конечно, сегодня не уснет. Как же она переживает за меня дурака…» – терзал себя грустными мыслями заключенный.
Всю ночь мэр не сомкнул глаз. Только под утро его сморило.
В камере Ивану Несмышляеву поначалу снился прекрасный сон.
Лето. Солнце. Чайки парят над круглым озером. Во сне Ване лет двенадцать, он идет вдоль берега босиком, чтобы в зарослях камыша отыскать удобный выход к воде и занырнуть в озерцо поглубже. Вдруг с криком «Ложись!» с неба падает на землю здоровенная чайка. Раздается взрыв, как в кино про войну, Ваня от страха обхватывает голову руками, а когда открывает глаза, то оказывается в тюремной камере. Сон продолжается.
– А, вот вы уже и встали. Пора-пора, Иван Петрович, – обращается к Ивану во сне молодой человек в арестантской робе. – Разрешите представиться. Я – Желябов. Андрей Иванович, сын крепостного крестьянина. Может, слышали?
– Как же не слышал. Вы один из лидеров «Народной воли», бомбист, цареубийца. Я же диплом писал в университете про вашу террористическую организацию. Только вас повесили после смертоубийства царя, а, значит, вы не существуете, – уверенно, как у доски на уроке, ответил Иван.
– Это еще как посмотреть, дорогой мой Иван Петрович. Наши идеи-то живы! Они никогда не умрут. Потому как борьба за Свободу, Равенство и Братство народов – святая обязанность всех передовых людей каждого поколения, – гордо ответил дух цареубийцы Желябова. – Скажите честно, ведь вы же с нами заодно, Иван Петрович? Хоть вы и сын сатрапа, конечно, но ничего нет плохого в вашем происхождении. Вон, Софочка Перовская – настоящая дочь губернатора, а руководила наблюдательным отрядом при покушении на окаянного душителя свобод Александра II.
– Да вы с ума сошли, господин Желябов. Несете какой-то бред. Отца у меня нет, и террористом я никогда не буду, – обиженно сказал Иван. – И я не сын раба, в отличие от вас, я мэр города Л.
– Тогда вас посадят как коррупционера, – покачал головой бомбист Желябов. – Потому что вы дурак, а теперь еще и лишены власти. Полный stultus! Кажется, так на латыни называли вас ваши товарищи в университете…
На том дурацкий сон Несмышляева кончился. В камере изолятора и не такое приснится.
Спал Иван недолго, а поднявшись с деревянного лежбища, удивился тому, что совершенно не хочет есть. Аппетит пропал, хотя не ел он больше суток.
«А вот от кофе я бы сейчас не отказался», – подумал Иван Петрович после умывания в камере холодной водой.
Несмышляев мог провести в изоляторе и 48 часов, но нет. Мэра повезли в Горсуд через пару часов после его первой побудки в камере.
В зале, где проходило судебное заседание, страдающий с похмелья следователь Чеботарев зачитал ходатайство о применении меры пресечения в виде заключения под стражу гражданина Несмышляева.
Худой, как восклицательный знак, старый прокурор с засаленными жиденькими волосами Кирилл Святославович Дозоров ходатайство поддержал. Далее слово дали подозреваемому.
– Все обвинения против меня – надуманные. Прошу отпустить меня домой, чтобы я мог приступить к исполнению своих обязанностей в администрации города Л., – дрожащим голосом произнес мэр.
Однако судья Степанида Аркадьевна Басманова, своими размерами похожая на гигантскую тыкву, не проявила снисхождения к подозреваемому, и мэр города Л. получил бесплатный пропуск на три месяца в камеру следственного изолятора.
Проще сказать, в СИЗО.
ГЛАВА III
Мэр в хату
В СИЗО первоход Несмышляев даже не обратил внимания на номер камеры. Хотя он был нарисован большими цифрами на железной двери со стороны тюремного коридора.
Таких железных дверей цвета болотной жижи в длинном коридоре на четвертом этаже серого здания было не меньше двадцати. На камере, куда конвоир препроводил мэра, значилась цифра 85. Отсюда и позывные – «восемь пять» – для переклички ее обитателей с заключенными из других хат. Об этом нехитром шифре Несмышляев узнает позже.
Мэр сделал шаг в неведанный для него мир в обнимку со скрученным казенным матрасом и чуть не задохнулся от вони. Чтобы получить этот незабываемый аромат, французские парфюмеры должны были бы смешать запахи потных мужских тел, мочи и фекалий и не забыть добавить туда чуточку спермы. Кому только нужен такой дурман-запах на воле? А черт его знает, какие запахи сводят женщин с ума.
В камере изолятора всю полноту гаммы этой вони мэр не ощутил, а вот в хате «восемь-пять» она его совершенно шокировала.
«Мир в хату!»
Конечно, нет. Поприветствуй так первоход сокамерников, у арестантов возникли бы вопросы: почему этот чудак в дорогом лепне и при гавриле, то есть в пиджаке и галстуке, базарит не по- масти – использует лексикон бывалых сидельцев.
Мэр сказал просто: «Здравствуйте», – не думая о том, что любое слово, сказанное во время прописки первоходом, может трактоваться сокамерниками на свой лад.
Ну, здравствуйте и здравствуйте. При желании можно ведь придраться и к лучу солнца, изредка бьющему прямо в глаз арестанту сквозь железную решетку в окне. Да и, собственно, не в камеру матерых уголовников попал Несмышляев, а в «цветную» – ментовскую, и ее обитатели вполне лояльно отнеслись к такому приветствию.
В камере «восемь-пять» в основном сидели те, кто по долгу службы обязан был стоять на страже закона, но не справился с такой миссией и закон этот преступил.
Запах в ментовской камере ничем не отличается от ароматов в хате уголовников. И в «цветной» каждый новый сиделец должен был пройти процедуру прописки.
– Салам алейкум, очконавт, – ответил мэру из-за большого стола-общака мощный бритый амбал на вид лет 30, со шрамом над верхней губой. – Как звать тебя, дядя? Какая статья?
За столом в центре камеры сидели двое – здоровенный детина и такого же крепкого телосложения, но постарше, заключенный, похожий на восставшего в голливудском кино раба Спартака в исполнении Кирка Дугласа.
Поразиться величию мышц амбала и «Спартака» было нетрудно. Они сидели за столом в семейных трусах. Эти двое, в общем-то, были «семьей» в этой камере, общаясь друг с другом чаще, чем с остальными арестантами. Проще говоря, они были кореша. Но Несмышляев об этом еще не знал.
Оба арестанта поочередно швыркали что-то горячее из одной алюминиевой кружки, пристально рассматривая гостя. Воронежская карамель «Рачки-добрячки» была важным дополнением к их чаепитию. Спартак и амбал бережно освобождали конфеты от фантиков…
– Ты что, не слышишь, дядя? – повторил здоровяк. – Так протри окуляры и настрой локаторы…
– Несмышляев Иван Петрович, мэр города Л., статья 285 УК, часть вторая, – негромко ответил первоход и невольно поправил очки на переносице.
Едва он представился, как остальные обитатели камеры зашушукались по углам, а воровскому авторитету по кличке Ромашка, смотрящему за СИЗО, уже полетела «малява» – записка из хаты «восемь-пять» с простым вопросом: «Как принять мэра города Л.?».
И менты, оказавшись за решеткой, чтят законы тюрьмы, подчиняясь авторитетному уголовнику.
Для связи с другими хатами в СИЗО есть несколько способов. Например, через арестанта-баландёра, который по время завтрака, обеда или ужина может передать «маляву» нужному адресату втихаря от конвойного. А можно воспользоваться дорогой по воздуху – посредством натянутых между окнами камер веревочек. Веревки эти были сделаны из вязанных шмоток. Например, из шерстяных свитеров. По такой дороге арестанты тянут от камеры к камере не только «малявы», но и «груза» – сигареты там, чай или даже таблетки. Малявы по воздуху в этом СИЗО были самой скорой почтой…
– А чего так тихо себя несешь по жизни, дядя мэр? – переспросил Несмышляева громила со шрамом над верхней губой и оскалился. – С такой статьей не грех иметь запас на черный день, чтобы с хорошими людями поделиться.
– Делиться мне нечем, чужого не брал. Я честный человек, – начал оправдываться мэр.
– Это ты следователю расскажешь. Еще ляпни, что ты Робин Гуд. Только Робин Гуд не стал бы мэром. Поделись лучше с электоратом основными тезисами своей предвыборной программы, – заржал амбал. – За что тебе дело шьют, дядя?
Мэр рассказал, в чем его подозревает следователь Чеботарев. О трансформаторной будке за пять миллионов рублей, «отсутствующей в наличии», о бронзовых памятниках писателю Чехову и сказочному герою Иванушке-дурачку, которые он намеревался установить в городском парке. Умолчал только о том, что отказался добровольно уйти в отставку со своего поста по указанию губернатора. Но этот отказ к делу не пришьешь и говорить о нем Несмышляев не хотел.
Развлечений у сидельцев немного, и рассказ нового сокамерника о себе – почти как в театре побывать…
– Ну ты в натуре дурачок, если твои паханы тебя под тюрьму подвести хотят. Чужой ты, стало быть, теперь своей родне, – здоровяк многозначительно поднял вверх указательный палец, а после паузы неожиданно для мэра добавил, – а пинждак у тебя хороший и штиблеты что надо, и человек ты, говоришь, честный. Значит, по доброте душевной сможешь лепень мне одолжить. Не насовсем, а только в суд сгонять…
– Отставить, Чечен! – вдруг резко одернул любопытного здоровяка его сотрапезник «Спартак». – Пусть воздух свободы выдохнет слегонца, и нам, гляди, свободней станет чуть дышать.
Амбал сделал недовольное лицо, как ребенок, которого лишили сладкого, но замолчал. По реакции своего кореша он понял, что ответ тюремного авторитета на «запрос» о мэре получен. И ответ этот вполне нейтральный. Значит, с мэра, как с гада, спрашивать не время.
– Я Валера Качин – старшой по хате, а Чечен тут ребровой, – как офицер на плацу отчеканил «Спартак», обращаясь к Несмышляеву.
– Как понять – ребровой? – удивился мэр.
– Просто, – усмехнулся Качин. – Помогает порядок наводить по рёбрам… Разные же быки и носороги заезжают с воли на тюрьму понты колотить. А мне беспредел ни к чему.
Мэр кивнул.
– А спать будешь здесь, – старший по хате и указал первоходу на свободную нижнюю шконку. – Выше – Чечен, а я над вами – на третьем этаже с видом на солнце.
Когда неофит тюремной жизни расправил на железной шконке матрас и собрался прилечь, Качин провел короткий инструктаж: «Слушай сюда и запоминай. Когда в хате кушают – нельзя бежать на парашу, после параши руки обязательно мой, без разрешения в хате ничего не брать. Начнешь косарезить, твое место будет под шконкой. Ну и лишнего не базарь».
– Спасибо, Валерий, – сказал мэр. – Я еще спросить хотел…
– Отставить. Вместо «спасибо» – «благодарю». И не «спрашивать», а «интересоваться». Понял, Иванушка-дурачок? – быстро проговорил старший по камере.
– Я попросил бы вас, тебя, Валерий, обойтись без уголовных кличек, – попробовал возмутиться мэр. – Я Иван Петрович, можно просто – Иван.
– Это на воле ты будешь Иван Петрович. Я тоже тут – Валера Качок, а не товарищ старший лейтенант внутренних войск Валерий Евгеньевич Качин…
– А правда, что в тюрьме насилуют? – очень тихо уже не спросил, а поинтересовался мэр у Качка.
– Да кому ты нужен со своей жопой, – жестко ответил старший по хате. – Всё. Спать пора.
Свет в хате «восемь-пять» горит круглые сутки. С непривычки не уснешь. Не до сна было мэру города Л.
Чтобы быстрее уснуть, Несмышляев начал считать про себя: «Три на шесть – размер камеры, то есть хаты. Итого – 18 квадратных метров. На этой жилплощади разместились 12 железных кроватей, то есть, шконок – по шесть вдоль каждой длинной стены, а еще в камере стол-общак и туалет, то есть параша и умывальник с зеркальцем, он же благодарка. Верховодят здесь Чечен Качок, который назвал меня Иванушка-дурачок. А что я ему сделал плохого? И сколько времени я проведу в этом обществе за решеткой?»
Не найдя ответ на последний вопрос, мозг мэра-арестанта переключился на режим сна.
Сон был многослойный, как тортик «Молочная девочка».
Несмышляеву приснился его рабочий кабинет на третьем этаже городской администрации и сосредоточенное лицо секретарши Зинаиды. Во сне она пыталась приручить импортную кофемашину, чтоб та поделилась капучино, а неугомонная пресс-секретарь администрации Глаша Стожкова требовала у мэра приобрести корову голландской породы.
На резонный вопрос мэра: зачем пресс-службе голландская корова, Глаша закатывала глаза: «Ну как же вы не понимаете, Иван Петрович, конечно же, для повышения производительности труда сотрудников пресс-службы. Надо непременно идти в ногу со временем, Иван Петрович, ведь если корове приладить седло, то по количеству новостей на нашем сайте мы сможем конкурировать даже с мировыми информагентствами!»
Несмышляев во сне прибавил ходу, чтобы избавиться от общества назойливой и лупоглазой Глаши, а та протяжно выла ему вслед: «Мууу». Стремительно уходя от ее преследования, мэр открыл дверь первого попавшегося кабинета и оказался на совещании у губернатора области.
– А вот и вы, Иван Петрович, – без радости в голосе и душевной теплоты приветствовал мэра губернатор Сергей Андреевич Секиров. – Жители вашего города постоянно жалуются на неисправности лифта в одном из многоквартирных домов.
Мэр, привычно потупив глаза, начал тихо оправдываться: «Управляющая компания не единожды проводила работы по устранению залива шахты лифта, но затем, предположительно, возникли проблемы с электрикой, но сейчас уже, кажется, все в порядке, остается только мониторить и не допускать повторения ситуации».
– Что вы бубните там себе под нос? Что значит – кажется и предположительно? Немедленно устранить аварию лифта, и чтобы завтра же он заработал, – рявкнул губернатор.
– Есть! – испуганно ответил Несмышляев.
– Исправить и немедленно мне доложить! Ведь вы же знаете, кто живет в этом доме?! – глаза губернатора метали громы и молнии.
Мэр, конечно, знал, что в этом чертовом доме, где постоянно ломается лифт, живет теща премьер-министра страны – уроженца города Л., но ответил кратко: «Есть».
– Да, в этом доме живут сотни жителей нашего региона, которым нужны нормальные человеческие условия, – уже спокойнее продолжил совещание губернатор. – Я хочу вам пожелать в следующем году как можно реже, Иван Петрович, попадать под огонь справедливой критики. Очень много вас стало в нашей жизни, начинаете надоедать немножко нам. Давайте, занимайтесь уже работой. Это должно быть вам интересно. И куда как интереснее, чем памятник Иванушке-дурачку устанавливать в городском парке. Это ведь ваша полоумная идея? Делом надо заниматься, Иван Петрович.
После этих слов губернатора мэр в своем сне упал на четвереньки, начал биться головой об пол и повторять как заклинание: «Свят, свят, свят. Есть, есть, есть».
Потом Несмышляеву снилась Она – его любовница и первый заместитель Василиса Антоновна Перемудрова, черноволосая дама с невероятно длинными ногами, которая курировала в городе Л. социальную сферу. Василиса всегда ему снилась. И, конечно, ее роскошные груди, каждая размером с необъятную дыню.
«А ну не хнычь, – говорила Она и прижимала его голову к груди. – Да мало ли что губернатор хочет твоей отставки. Ты мужик или тряпка? Ты мэр города или полный дурак? Стисни зубы и терпи. И на губернатора управа найдется… Нельзя сдаваться…»
– А если посадят, Василиса? – дрожал мэр.
– Не посадят. Не посмеют. Поднимем нужные бумаги, общественность. Все-таки не 37-й год. И у меня есть связи.
Надо сказать, что гнева своей любовницы мэр Несмышляев боялся больше немилости губернатора. Она была его первой и единственной женщиной. Пусть не женой, но от одного ее взгляда Иван весь трепетал и готов был исполнить любое, даже, наверное, самое безумное желание Василисы.
– Ложись-ка лучше спать, – шептала Она во сне Несмышляева, почесывая своими длинными лакированными ноготками его розовые ушки. – Утро вечера мудренее.
ГЛАВА IV
Мудрёное житье
Мудреное утро 4 июня мэр вновь встретил в тюремной камере. Открыв глаза, он поначалу не сообразил, где проснулся, но быстро понял, что не в родительской квартире и не на простынях у любовницы.
В хате громко хрипело радио. Никто из ее обитателей никуда не спешил. Кто спал, кто бодрствовал… Чечен и Качок меряли шаги, двигаясь навстречу друг другу по узкому проходу в хате – от зарешеченного проема окна до двери и назад. Чтобы разойтись в узком проходе, оба держали руки за спинами.
– Ну, как спалось на новом месте, очконавт? – бросил Чечен мэру, не останавливаясь.
– Нормально, – ответил Несмышляев, памятуя о совете Качка не базарить лишнего.
– Позвольте поинтересоваться, наши клопы не схавали главу города? – продолжал амбал.
Это вопрос застал врасплох мэра, потому что спина и правое предплечье его чесались до невозможности, а ведь еще совсем недавно ему и в голову не могло прийти, что клопы не вымерли, а вполне себе спокойно пьют людскую кровь и в 21 веке. Причем, всё равно чью, уголовника ли, насильника, убийцы, казнокрада или законного мэра города Л.
Несмышляев тут же сообразил, что ночью в хате подвергся атаке кровососов. Они жрали мэрское тело за милую душу.
– Кажется, есть немного, – после непродолжительной паузы ответил мэр, почесывая пятерней правый бок. Места укусов зудели.
Чечен заржал: «Клопы, вши и тараканы в хате – неистребимая вещь. Трави – не трави. Этапов много. Из разных городов в СИЗО везут сидельцев, и не все из них мэры. Бомжей полно и прочих чуханов. Я как-то за ночь 50 клопов с себя снял. Думал, сука, они только в старых диванах заводятся – ни фига. И на шконке клопу рай. Только вылупится паскуда, еще пустой-прозрачный, светится насквозь, а прямо на бегу сидельца жрет – за пять секунд до волдырей».
Чечен был бесконечно прав. Много люда прошло через СИЗО: подследственные и подсудимые, уже осужденные, ожидающие этапа на зону, или следующие транзитом из одной исправительной колонии в другую. И на всех хватает клопов и вшей. И ныне, и во веки веков.
Хватало их с избытком и на сокамерников ментовской хаты «восемь-пять»…
– Вот ты скажи, Валера, – с хитрецой в голосе обратился к старшему по хате Чечен. – Если меня и мэра-очконавта одни и те же клопы сегодня ночью жрали, значит, теперь мы с ним кровные братья?
Качин в ответ только ухмыльнулся, шагая по камере.
В СИЗО наступило время завтрака.
Завтрак, обед, ужин в изоляторе по распорядку.
Баландёр под присмотром конвоира катил по продолу (коридору) тележку с хавкой, останавливаясь у каждой камеры, чтобы подхчарчить сидельцев через кормушку (дырка в железной двери).
Хавка в СИЗО была сносной. Точно не отрава. Мэр убедился в этом основательно где-то через неделю пребывания в хате, придя к выводу, что от голодной смерти тут он не умрет. А помирать Иван не собирался, несмотря на весь ужас тюремной жизни, парализующий психику первохода. Он хотел жить, чтобы быть рядом с любимой женщиной.
Во время заседания суда адвокат Масленников передал мэру записку: «Ваня, будь мужиком, не вздумай уходить в отставку, я тебя скоро оттуда вытащу. Целую всюду, мой китобой Большой гарпун, мой Дон-Кихот с огромной пикой. Безумно скучаю. Твоя Василиса».
Записка не просто приободрила, а окрылила его. «Ведь не сломался же в камере Нельсон Мандела – борец с апартеидом, и я не сдамся» – рассуждал мэр, сжимая в левом кулаке дорогую записку.
Мэр Несмышляев решил мужественно нести тяготы тюремной жизни ради любимой и ради нее был готов на любые жертвы.
Жить можно и в тюрьме. Есть даже баня по субботам. Ежедневная прогулка в тюремном дворе минут на сорок – пожалуйста. Это только поначалу первоходу безумно тяжело в неволе. А потом и соловей жить в клетке привыкает…
Вот тебе сказка, а мне бубликов вязка. Так что же там в ковше у баландёра?
Каша или горошница. Давали и курятину. Все переварено на несколько раз. Баланда – горячая похлебка: вода, лук, капуста и картофель, нарезанный кубиками. Чтобы варево не казалась пресным на вкус, заключенные добавляли в него сушеные петрушку и морковь, которые передавали им с воли. В особом почете у сидельцев – лук, чеснок и соленое сало – тоже подгон от родни.
– Родня на воле есть – будешь в хате есть, – пояснил Чечен мэру суть сытной жизни в СИЗО.
И здесь жизнь текла своим чередом.
Где-то через неделю пребывания мэра в камере «восемь-пять» ребровой Чечен стал спокойнее относиться к Несмышляеву.
Мэр не знал, что Качок и Чечен потрещали (поговорили) по его душу во время одной из прогулок в тюремном дворе. За пару недель до появления мэра в хате «восемь-пять» «семья» Качка и Чечена осиротела, когда ее покинул бывший начальник продовольственного склада дивизии Внутренних войск капитан Серега Кубышко. На воле Кубыш жил сытно. Тушёнку, масло, сахар, мясо задвигал барыгам, да забурел, проиграл в карты казенные деньги, оставив на голодном пайке целую дивизию.
Пару месяцев Кубышко провел в СИЗО, а после суда отправился на семерик (семь лет) в зону по этапу. Что ж, скатертью дорога. Все заключенные в следственном изоляторе с нетерпением ждут приговора, рассуждая о том, что срок мотать лучше на зоне, чем в СИЗО. Не зря же сутки в СИЗО граждане-начальники приравняли к полутора дням в колонии общего режима… И там Кубышко живет не тужит, с такой-то хлеборезкой определили бывшего интенданта в хлеборезы…
Чечен первым предложил Качку взять в семью Иванушку-дурачка.
Довод был железный: «Мэр – чувак не бедный, и кабанчика (посылки) ему матушка загоняет в хату – будь здоров, меня на воле так не кормили. А костюмы спортивные, шузы у дурачка – лорд их не имел».
На том кореша и порешили: сытного кабанчика надо держать на привязи, пока суд да дело. В СИЗО Качок и Чечен находились уже больше года, с нетерпением ожидая приговора. Но судебные заседания по их делам все время переносились. Два кореша, чтоб не скучать, каждый день делали в хате зарядку. Оба предпочитали спортивные костюмы. Качок чалился в черном «Адидасе», Чечен в красной «Пуме». И мэру Несмышляеву в сером спортивном костюме фирмы «Найк», который передала с воли мама, было куда как удобнее коротать суровые будни в хате, чем в пиджаке и брюках…
Так мэр был принят в семью.
Члены семьи в хате питаются вместе, консультируют друг друга да и просто базарят за жизнь чаще, чем с остальными сидельцами. Начитанного человека приятно послушать, тем более в камере, где развлечений негусто. А мэр Несмышляев когда-то преподавал историю в средней школе города Л.
Сокамерники узнали об этом от самого Ивана, после того как он разложил по полкам исторические причины противостояния России и Польши. Дело было так.
Диктор по радио что-то лепил на всю хату про давнюю неприязнь поляков к русским. На что Чечен сказал: «Отчего поляки против нас в залупу вечно лезут?» Вопрос был бесконечно риторический, но мэр ответил.
– Мирные периоды в отношениях двух стран перемежались частыми вооруженными конфликтами. Поляки трижды вторгались в Россию во времена Смуты. А Россия трижды участвовала в разделах Речи Посполитой, в результате чего Польша как государство исчезло, – как по писаному задвинул Несмышляев.
– Иван, а ты часом не историк? – поинтересовался Качок у Несмышляева, впервые назвав его по имени.
Такое обращение польстило мэру.
– Да. Историк. Окончил истфак университета с красным дипломом, а школу – с золотой медалью, – четко ответил мэр.
– Тогда добро пожаловать в академию, теперь турьма – твои университеты, – хохотнул Чечен так, что шрам над его верхней губой разгладился. – Качок у тебя за историю интересуется, а ты про школу в уши дуешь, медалист. Я в школе тоже грамоту имел за победу в кроссе. И медаль золотую давали. Только я ее потерял. А так бы до сих пор ходил в чемпионах.
– А какая история вас интересует? Древнего мира, Средних веков, отечественная? Ну и у каждой страны своя история, – сказал мэр.
Разговором Качка, Чечена и мэра заинтересовались все сидельцы камеры «восемь-пять». Даже Федька Плешивцев – маньяк-людоед с белесыми ресницами и туповатым взглядом. Этот серийный убийца несовершеннолетних девчонок и молоденьких женщин пускал тела убиенных на фарш, а после лепил пельмени из человечины и продавал их на базаре.
Сокамерники сторонились людоеда: «Мало ли что на уме у Федьки-маньяка. Подвесить бы его на крюк за причинное место, но кто захочет себе добавить тюремный срок?».
Людоед говорил редко, но услышав слово история, пробурчал под нос: «Лу-блу сказки». Быть может, начитавшись сказок про великанов-людоедов, подломил себе психику в детстве Федька-маньяк? Но не он был сегодня героем хаты «восемь-пять».
Несмышляев резко вырос в глазах сидельцев…
– Так ты в натуре историк, – удивился Чечен.
Интересные загоны были в камере на вес золота, а тут, как выяснилось, настоящий дипломированный историк сидел на соседней шконке.
– Не жмись, Ваня. Поделись историей. Так и время в хате быстрей затикает, – обратился к мэру Качок.
– Мне бы память освежить, я ведь лет 10 назад в школе преподавал, – ответил историк.
– Ты начни, а мы подскажем. Не томи, казнокрад интеллигентный, люди места заняли согласно купленным билетам, – недовольно загудела камера. – А то по жбану могут въехать…
ГЛАВА V
Гримасы историй
Историю стран, веков и континентов творят люди, насколько им позволяют силы и, конечно, прочие обстоятельства. И без божьего промысла тут, говорят, не обойтись. У всех сидельцев камеры «восемь пять» была своя история жизни. И в каждой четко просматривалась самая что ни на есть бесовская ухмылка.
Четверо из одиннадцати арестантов обвинялись в убийствах, еще шестеро подозревались в нанесении тяжких телесных повреждений… Мэр Несмышляев никого не убивал и не калечил, но и ему нашлось тут место. Чиновникам любого ранга, обвиняемым в должностных преступлениях, тоже нужно где-то сидеть под стражей.
За что были арестованы остальные сокамерники, мэр узнал не сразу. Каждый сиделец время от времени делился своей историей жизни или по доброй воле давал почитать материалы уголовного дела, которое изучал накануне суда прямо в камере. Только людоед Федька Плешивцев не желал рассказывать о прошлых своих житейских буднях. Да и что взять с сумасшедшего. Он и мяса-то в хате не ел. Тихарился на своей шконке в неприметном сером свитерочке, как моль в шкафу.
Остальным хотелось выговориться. Да и что еще делать, когда свободного времени навалом. Можно, конечно, и в петлю слазить. Однако, чтоб такое развлечение не стало последним, конвоиры перед прогулкой меньше трех арестантов в камере не оставляли.
Какие еще радости в хате?
Ну похавал, что послал баландер, или расчехлил посылку с воли. Ну чифирнул. Ну вылепил из жёваного хлеба статуэтку дельфина или четки. Ну перекинулся в шахматишки с сокамерником на интерес. Например, на очередь прибраться в хате. Поставил мат, и вместо тебя дежурить будет проигравший.
Уборка в хате по графику. Каждый день тут начинался с мытья полов, параши и благодарки. Если на суд кого увезли из сидельцев, то дежурный прибирался тщательнее, чтобы арестант назад в СИЗО не вернулся – из суда чтоб на волю ушёл. Могли и под зад пнуть сокамернику при выходе из хаты на суд, «благословляя» не возвращаться назад. Такие поверья у арестантов.
В шахматных партиях Несмышляеву не было равных в хате «восемь-пять», поэтому он не дежурил вовсе. Выигрывал ли он от этого по большому счету – еще вопрос, потому что уборка – редкая возможность для сидельца косточки размять. Скучно же сутками сидеть на шконке тихо, да дышать ровно, чтоб не жрать драгоценный кислород.
Чтобы разогнать тоску, можно было, конечно, двинуть за парус к параше, «погонять лысого на Дуньку Кулакову» – картинку какой-нибудь смазливой дамочки. Мэр не развлекал себя в хате онанизмом. Стыдился. Лучше уж поболтать за жизнь да послушать историю жизни своего невольного соседа.
А уж если «нерв попер» у сокамерника, только слушай и запоминай его загоны, если, конечно, дело есть до него. Быль не сказка: из нее слова не выкинешь.
Шагает, значит, «нервный» по хате туда-сюда от двери до окна и шпарит, шпарит о том, что в душе накопилось.
Так мэр узнал историю Валеры Качка – бывшего начальника конвоя одной из зон, где мотают срок уголовники.
Товарищ старший лейтенант, отличник боевой и политической подготовки Валерий Качин во время несения службы застрелил генерал-майора внутренних войск.
На любовницу старлея врачиху Зинку командир дивизии Сафонов глаз положил.
– Ох и красивучая баба была эта Зинка – блондинка с длинными ногами и косой до попы, – вспоминал по нервяку Качок.
И начал прессовать генерал младшего по званию. Да еще и перед строем оскорбил: «Только хреном махать перед бабами можешь, старлей, а пошли тебя в бой, спрячешься за короткую юбку в медсанбате».
Затаил обиду старлей. Выпил вечером с горя грамм триста болгарского бренди «Слънчев бряг», разоружил дежурного по части, забрал у него два пистолета Макарова, сел в УАЗик и поехал квитаться с генералом.
– Что, честь офицерская была задета или перепил? – спросил у товарища Чечен.
– О чести офицерской, Чечен, не солдатам рассуждать. Ну, и выпил, конечно. Ревность меня распирала. Ведь этот хрен в лампасах мою Зинку все-таки приласкал, – пояснил сидельцам мотив своего преступления Качок и продолжил рассказ…
Генералу сообщили, что пьяный и вооруженный офицер Качин едет к его дому. Комдиву бы спрятаться. Да куда там. Я, мол, генерал, буду бояться какого-то старлея. И рванул комдив навстречу судьбе. Они сошлись как в вестерне ковбои. Старлей выстрелил первым. Палил из двух стволов одновременно. Генерал упал лицом в снег, а Качок вогнал в лежащего обидчика 14 пуль.
– Хотел потом застрелиться, да духу не хватило, – грустно поделился пережитым Качок, когда градус его нервного рассказа начал спадать. – Где-то час в кювете просидел, а потом за мной пришли коллеги. Комбат Медведев мне сказал: «Валера, сынок, отдай мне оружие». Ну я и отдал.
– А что же Зинка? Шлет посылки? – спросил Качка Чечен.
– За два года, что я тут сижу один раз пришла на свидание. Так любовь и закончилась. Только матушка ко мне приезжает. Эх, скорей бы уже суд, – посетовал старший по хате и замолчал.
Не веселей была история жизни и у Чечена, ребрового хаты «восемь-пять».
Мамаша Сереги Лимаева, так звали Чечена по паспорту, с юных лет бухала беспробудно. Нагуляла по пьянке троих сыновей. Старший из них – Серега, когда подрос, записался в секцию рукопашного боя и добился спортивных успехов. Стал победителем первенства города по юношам. А потом ушел в армию, в десантуру. Там и отшлифовал свое убийственное мастерство, которое очень помогло ему выжить в Чечне.
В Чечне Чечен стал героем. Прикрывал отход своей роты в горах, а, когда кончились патроны в калаше, пошел в штыковую на «чехов». Их пятеро, Лимаев один, но с саперной лопатой. «Боевики» не стреляли, хотели живым взять «урус шакала», но просчитались.
Правоверным до смерти не повезло встретиться на узкой тропе с рукопашником. Старший сержант Лимаев вернулся с войны домой с Орденом Мужества на груди и яростной ненавистью ко всем жителям Кавказа, особенно к тем, кто совершает намаз. Три месяца перебивался Чечен на гражданке случайными заработками: где машину покрасит, где грузчиком или разнорабочим подкалымит. Но «повезло». Серьезные ребята, те, с которыми Лимаев в юности занимался рукопашным боем, протянули руку помощи бывшему десантнику. Подхарчили, обогрели, предложили хорошо оплачиваемую работу.
Так Чечен стал киллером.
– Ты зачем, Чечен, в киллеры подался? – не единожды спрашивал своего товарища Качок.
– Братьев младших надо было кормить, – всегда спокойно отвечал на этот вопрос Чечен. – Нет плохой работы, есть плохие люди.
Киллер Чечен отправил на тот свет троих уголовных авторитетов, на которых ему указали заказчики. Они же, заказчики, и сдали Лимаева ментам. А следователи так заплели мозги орденоносцу, что тот все им рассказал: кто кого заказывал, как он убивал, где хранил оружие.
Не очень сложная задача заплести мозги тому, у кого их немного. Высшего образования у Чечена не было, а следователь пообещал, что если орденоносец ответит на все вопросы честно, то его отправят в Чечню на новую войну, дав возможность искупить вину.
– И ты поверил, Чечен? – в который раз интересовался Качок у кореша.
– А разве война кончилась? – вопросом на вопрос ответил Чечен. – Война в этой стране никогда не кончится. Так говорил мне в Ачхой-Мартане покойный комбат Силантьев.
Мэр Несмышляев не стал рассказывать Чечену о том, что такое синдром комбатанта, человека, который не может выйти из войны. Десантник, наверное, все равно бы не понял значения этого слова, а обозлиться на умника мог запросто. Поэтому Иван не стал грузить Чечена избыточной информацией. Тем более, что Качок и Чечен были в хате его семьей.
Валера Качин и Серега Лимаев не давали историка в обиду, вместе с ним харчились, с интересом слушали загоны мэра на исторические темы и очень ждали, когда же их повезут на суд.
Слушая истории сокамерников, Несмышляев думал о том, что его жизнь, пусть и проникнутая светом научных знаний, скорее похожа на монотонную повесть. В то время как судьбы Качка и Чечена – это и трагедия, и детектив, и триллер в одном флаконе. А про жизнь людоеда Федьки Плешивцева и говорить нечего. Настоящий фильм ужасов. Людоед заманивал доверчивых девчат в свое логово, месяцами их истязал под присмотром своей чокнутой мамаши, прежде чем отправить на тот свет, а после заняться фаршем из человечины.
Был кровавый след и в истории жизни Юрки Партизана – еще одного сидельца хаты «восемь-пять». Бывший охранник магазина инструментов и радиодеталей «Юный техник» Юрка Сажин по пьянке зашиб топором замначальника охраны магазина Григория Чурилина. Пили они после работы вместе в частном доме Чурилы. Съели на двоих три бутылки водки, а когда взялись за четвертую, черт дернул Чурилу сказать, что, как охранник, Юрка Сажин – полный ноль. Так, бесплатное приложение к газовому пистолету. Юрке такая оценка собутыльника категорически не понравилась, он был более высокого мнения о себе – чемпионе города по стрельбе с 25 метров из произвольного малокалиберного пистолета. Но спортивного пистолета – детища конструктора Марголина – под рукой не оказалось, а стало быть, и возможности подтвердить высокий класс стрелка. Тогда Юрка тюкнул собутыльника точнехонько прямо в темя обушком топора. Башка у Гришки Чурилина была как у быка, и промахнуться по такой мишени было сложно. Вот только призом за такое попадание была не медаль.
Протрезвев, Юрка рванул в бега. И два, целых два года скрывался в погребе у своей мамаши. Только по ночам, как крот, выходил из укрытия, проводя в убежище солнечные дни своей жизни. А когда Юрке исполнилось 40 лет, он пошел сдаваться полицию. Надоело кротовничать.
– Ну что, Партизан, в хате на шконке то лучше чалиться, чем в погребе на мешках картошки? – шутили над Юркой сидельцы камеры «восемь-пять».
Партизан в ответ улыбался и молча кивал головой. Мужик он был добродушный, ежели не пьяный. Да в камере водка не положена.
Или вот история дезертира Пети Николаева, которого в хате прозвали Лопух. В 18 лет Петьку призвали в армию и отправили служить во внутренние войска. Молодому вертухаю, охранявшему зэков в колонии, такая служба опостылела через год. По весне он решил сбежать до дому. Поймали Петьку на столичном вокзале и препроводили в хату «восемь пять». И там дезертир дал маху.
– В каких войсках служил, солдатик? – спросил Петьку старший по хате Валера Качок.
– Да я радист в войсках связи, по рациям секу, – начал врать солдат, думая, что попал в камеру к уголовникам, а не к «ментам».
– А с какими рациями ты знаком, воин? – продолжил расспрос Качок.
Петька в ответ назвал только те, которыми пользуются сотрудники полиции.
– Ну а к ментам как ты относишься, солдатик? – продолжал Качок качать юнца.
– Да я в натуре ментов ненавижу. Порвал бы всех легавых, дай мне только волю, – замахал руками дезертир…
Камера «восемь-пять» так и грохнула от смеха.
– Раз он своих не признает, давай под шконку дезертира? – заржал ребровой Чечен, обращаясь к старшему по хате.
– Тогда этот Лопух из-под шконки никогда не вылезет, Чечен, – ответил Валера Качин и пожалел Петьку, определив ему место на нижней полке у входа в камеру. Ну а кличка Лопух так и прилепилась к молодому вертухаю.
Если история Юрки Партизана – трагикомедия, то у Петьки Лопуха – комедия положений. А для бывшего сотрудника полиции Володи Чистякова, еще вчера доблестно ловившего хулиганов, заключение в хате «восемь-пять» стало прозрением. Служитель закона может ведь со скоростью выстрела превратиться в преступника, превысив свои полномочия.
– Кабы я знал, какие хреновые условия в камере СИЗО, то, клянусь, в два раза б реже задерживал мелких нарушителей. Пинка бы дал под зад и отпускал бы их на все четыре стороны, – признался как-то сокамерникам Чистый – вчера еще старший сержант батальона патрульно-постовой службы горотдела полиции. Вместо задержания мелкого хулигана, по пьяни обматерившего мента на автобусной остановке, оскорбленный Чистяков завалил буйного матершинника на месте из табельного «Макарова».
Во сне бывший старший сержант сильно скрипел зубами, мешая спать сокамерникам. Нервы. В камере Чистый держался обособленно, вероятно, крепко переосмысливал кульбиты своей жизни – еще вчера ему вручали медаль «За безупречную службу» в полиции, а теперь он кормит клопов на шконке.
Как нет на свете двух одинаковых людей, так не бывает и абсолютно идентичных биографий. В биографии Ивана Несмышляева тоже были сложные повороты. Далеко не обо всем мэр хотел бы рассказать даже маме родной. Тем не менее, и у него была своя история. Для кого-то, быть может, незамысловатая, для кого-то совершенно сказочная, но, в любом случае, неповторимая.
Сокамерникам было любопытно, как жил на воле Иван. А разве не интересно, как люди становятся мэрами или историками?
ГЛАВА VI
Исторический путь
Стать историком Ваня Несмышляев твердо решил, когда учился в десятом классе. Он прекрасно успевал по всем предметам, но именно учитель истории Александр Сергеевич Орлов был его любимым преподавателем. Неудивительно. Каждый его урок был ярким спектаклем одного актера.
Особенно восхищало Ваню в учителе умение совершенно просто, прямо-таки на пальцах объяснить сложные общественно-политические процессы. Например, происходившие в Великобритании. Скажем, почему виги и тори веками рубятся за места в парламенте, но какая бы из этих партий не получала преимущество в результате выборов, британская внешняя политика почти всегда антироссийская?
– Да потому что тори – это правая рука, виги – левая, а туловище-то у британского империализма одно, – жал себе руки рано поседевший историк Орлов. – Именно империалисты, владеющие основными богатствами Англии, крутят-вертят этими партиями как хотят, а наша страна с ее фантастическими запасами углеводородов является для империалистов лакомым куском. Они давно бы превратили нас в свою колонию, да только боятся ядерного советского кулака.
О каком бы этапе Отечественной истории не рассказывал Орлов, делал он это эмоционально. Жонглируя фактами, которых не было в школьных учебниках. На его уроках ученики и не думали шалить, завороженно слушая оратора. А как интонировал Орлов! Особенно хорошо получалось у него имитировать голос Сталина.
– Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои! Как могло случиться, что наша славная Красная Армия сдала ряд городов и районов? Неужели немецкие войска и в самом деле являются непобедимыми, как об этом трубят неустанно фашистские хвастливые пропагандисты? Конечно, нет, – с характерным грузинским акцентом зачитывал историк Орлов фрагменты известной речи.
В эту минуту Ивану казалось, что это сам вождь народов обращается не только ко всему советскому народу, но и лично к нему – десятикласснику школы №4 города Л.
Орлов обладал даром перевоплощения, был человеком смешливым, обаятельным и весьма привлекательным для слабого пола.
Вокруг историка на переменах кружились молоденькие учительницы. Правда, эти классные дамочки яркий след в педагогике оставить не успевали, потому что к концу учебного года спешили в декретный отпуск.
Дети – на каникулы, а молоденькие учительницы – в декрет. Почему готовились стать мамами именно те, кого Орлов чаще всего смешил до слез? В том крылась загадка истории средней школы №4.
Сколько лет было историку Орлову, когда Иван учился в 10 классе? Наверное, лет 45?
Старшеклассник Несмышляев такой популярностью у противоположного пола не пользовался. В школе он был долговязым, застенчивым, угловатым подростком. К тому же носил очки в роговой оправе, а оттопыренные розовые уши были причиной постоянных насмешек над ним.
Ботан ушастый и Ванька-дурак – самое безобидные из его школьных прозвищ. Одноклассницы целовались с отпетыми хулиганами, а те держали в страхе таких ботанов как Несмышляев.
В 10-м классе Ваня влюбился в черноглазую и губастенькую Галочку Тимофееву, милую девочку из параллельного класса. Посылал ей записки, а однажды вызвался проводить до дома.
Девочку он провожал, бережно сжимая в руках ее синий портфель, но, едва за Галкой захлопнулась подъездная дверь, кто-то сзади постучал ему по плечу. Ваня обернулся и тут же получил кулаком в глаз от местного хулигана Сеньки Воробьева – Воробья.
– Я тебе дам, ботан ушастый, как за Галкой ухаживать, – наклонился Сенька над поверженным и показал ему кулак. – Еще раз увижу вас вместе, убью.
Ваня был совершенно унижен. После клевка Сеньки Воробья очки влюбленного сморщились прямо на переносице, стекло в роговой оправе треснуло, и домой он шел буквально на ощупь, спотыкаясь о кочки. Хуже того, Несмышляев был так напуган вероломным нападением, что при виде Галки Тимофеевой готов был бежать куда подальше. С той поры привычка не смотреть собеседнику в глаза совершенно укоренилась в Иване. Страх получить кулаком в переносицу стал его спутником.
Был бы Ваня Несмышляев спортсменом, ну занимался бы там боксом, борьбой, да хотя бы футболом, то наверняка попытался дать отпор хулигану, потому что спортсмены, Ваня был в том уверен, умеют за себя постоять. Но к спорту в то время он был совершенно равнодушен, считая, что занятия атлетическими упражнениями лишь отнимают время от учебы. К тому же ему совершенно не хотелось быть в спортзале грушей для битья.
