Бессильные мира сего

Оглавление

С. Витицкий. Бессильные мира сего

Глава первая. Сентябрь. Вадим Данилович Христофоров по прозвищу Резалтинг-Форс

Лирическое отступление № 1. Отец Тимофея Евсеевича

Глава вторая. Декабрь. Второй понедельник. Юрий Георгиевич Костомаров по прозвищу Полиграф Полиграфыч

Лирическое отступление № 2. Отец Тельмана Ивановича

Глава третья. Декабрь. По-прежнему второй понедельник. Малое мотовилово

Лирическое отступление № 3. Главврач, папаша сынули

Глава четвертая. Декабрь. Среда. Ночь патриарха

Глава пятая. Декабрь. Четверг. Роберт Валентинович Пачулин, по прозвищу Винчестер

Лирическое отступление № 4 «Чия-то дочь» и немного статистики

Глава шестая. Декабрь. Тот же четверг. Григорий Петелин по прозвищу Ядозуб

Лирическое отступление № 5. Отец Ядозуба, или большие дети – большие неприятности

Глава седьмая. Декабрь. Пятница. Некоторые подготовительные мероприятия

Глава восьмая. Декабрь. Все еще пятница. Команда в сборе

Глава девятая. Декабрь. Суббота. Закрытый перелом

Глава десятая. Воскресенье. Финал

Лирическое отступление № 6. Жизнь продолжается

Глава одиннадцатая. Декабрь. Третий понедельник. Совершенно нет времени

Отрывок из книги

«…Тимофей – странный человек. Он каким-то непонятным образом зациклен на своем отце. Широчайшее поле деятельности для упертого психоаналитика. Отец – то, отец – се. Лихость отца. Умелость отца. Многоумие его же. Ловкость…

Образец лихости: одна тысяча девятьсот, примерно говоря, пятьдесят шестой год. Колхоз имени Антикайнена (где-то на Карельском перешейке под Питером). Стройбат под командой, сами понимаете, отца разбирает амбар, сохранившийся еще с финских времен. Принципиальный спор между, сами понимаете, отцом и местным бригадиром: разберут солдаты амбар за один день или – ни в коем случае. Проигравший должен залезть на печную трубу и туда (при всех) «насерить» (что сказано, то сказано, не вырубишь топором). Так вот: не только за семь часов амбар разобрали, но еще, когда бригадир, глядя на высоченную (пять метров) печную трубу красного кирпича, принялся ныть, что у него, мол, в спину вступило, – сами понимаете, отец на эту трубу, «взлетев как орел, там как орел уселся и в нее насерил… извиняюсь за это выражение…» А было в те поры отцу, чтобы не соврать, уже сорок восемь и с хвостиком… Пример многоумия: «Человек есть животное двуногое, всегда алчущее, никогда не сытое…» (где он это вычитал – бог знает, но не сам же придумал?) И еще: «Самый упорный солдат, который обманутый. На правде солдата не воспитаешь, а воспитывать приходится, куда деваться, иначе они же тебе же на голову и сядут…»

.....

Юрий слушал все эти сбивчивые жалобы пополам с инвективами почти отстраненно – он был близок к обмороку. Сердце билось с перебоями и уже даже не билось теперь, а лишь судорожно вздрагивало, как лошадиная шкура под ударами вожжей. Он отчаянно боролся с наползающей дурнотой, его мучала одышка, а в голове крутилась, как застрявшая пластинка, единственная фраза из какого-то романа: «И вот тут-то я и понял, за что мне платят деньги…» Пару раз он уже поймал на себе косой, сердито-обеспокоенный взгляд Работодателя, но отвечал на эти взгляды только раздраженным насупливанием бровей, а также злобными гримасами в смысле: «Да пошел ты! Занимайся своим делом».

Такой сумасшедшей концентрации вранья давно ему встречать не приходилось, а может быть, не встречал он ничего подобного и вообще никогда. Серый-пыльный Тельман Иванович врал буквально через слово, почти поминутно, причем без всякого видимого смысла и сколько-нибудь разумной усматриваемой цели. Каждая его очередная лживость хлестала несчастного Юрия вожжой по сердечной мышце, поперек обоих желудочков и по коронарным сосудам заодно. Он уже почти перестал улавливать смысл произносимых Тельманом Ивановичем лживых слов и молил бога только об одном – не обвалиться бы сейчас всем телом на стол, прямо на всю эту свою регистрирующую и контролирующую аппаратуру, а в особенности, – на Главную Красную Кнопку, об которую он уже указательный палец намозолил непрерывно нажимать.

.....