Читать книгу Лондонский ежик в подмосковном тумане - Сара Корнефф - Страница 1

Брин.

Брин Свонсон была девушкой несчастной. Как говорят русские – от слова “совсем”. Ее недавняя подруга Ксения, отзывавшаяся на разухабистое имечко “Ксюха”, – говорила про нее так: “тридцать три несчастья”, а еще – “горе луковое”. Если для Брин тридцать три несчастья – это было понятно и прямо про нее, то почему горе луковое – она понимать решительно отказывалась. Этимология, как говорится, неясного происхождения. В одном российском кинофильме, который Брин смотрела в компании Ксюхи и ксюхиного мужа, фигурировал эдакий “капо” местного розлива, ругавший своих недотепистых бандюганов: “На бильярдном столе яму с говном найдете и в ней утонете”. Тоже про нее. Грустно, но правда. В общем, была девушка Брин несчастлива. Да и девушка ли? Тридцать три года, как ни крути – не совсем и девушка, или, правильнее – совсем не девушка. Как сказано у русских классиков – “молодая была немолода”. Русскую литературу Брин обожала, а с недавних пор с ксюхиной подачи увлеклась российским, а точнее – советским, кино. С субтитрами, английскими, желательно. Без субтитров русская речь для Брин превращалась в поток шелестящих, звонких и раскатистых звуков во всевозможных комбинациях. Когда она приехала в Россию, они втроем: Брин и Ксения с мужем, добродушным сорокалетним пузанчиком Костей, усаживались чаевничать и смотреть какой-нибудь “Служебный роман”. Каждые пять минут Брин ставила фильм на паузу, а Ксюха с Костиком, повинуясь недоуменному ее взгляду, обьясняли непонятности. Реалии, так сказать. В общем, занялась Брин совершенствованием своего русского поскольку, во-первых, твердо решила перевести на английский милого ее сердцу “Мастера и Маргариту”, а, во-вторых, общаться нужно же хоть с кем – то, хотя бы по интернету. Друзья Роя приводили ее в замешательство, от которого возникала клятая скованность и, да, заикание. После нескольких совместных выходов в паб, где Брин сидела за столом, зажатая со всех сторон малознакомыми и не очень ей приятными людьми, скукожившись, как старый рваный башмак (из ее любимого фильма фраза), стало понятно: Рой перед своими друзьями ее стесняется.

Тогда и появилась в ее жизни Ксения. Сначала дистанционно, по интернету, через программу “Тичаза”. Выбираешь желаемый для изучения язык, уровень своего владения, свой родной язык, пол своего визави, заполняешь анкету, оформляешь платную подписку, и вуаля – общаешься с носителем, он учит тебя своему языку, ты его – учишь своему. Ничего себе придумано, не так ли? Довольно скоро Брин и Ксюха стали очень близкими подругами, как говорят русские – не разлей вода. Опять: зачем кому-то поливать их водой? Непонятно. Брин немедленно представилась полутемная сауна, в которой пар, слоясь, заполнял все небольшое пространство, а они вдвоем с Ксюхой, стоят, обнявшись, посередине парной. Ксюхины тяжелые груди вдавливаются в мальчишескую грудь Брин, Бринули, как ее называла неугомонная Ксюха. Что выросло – то выросло, как говорят русские. У Ксюхи выросло (и еще как выросло), а вот у Брин нет. Почти полное отсутствие груди было давним и тяжким кошмаром Брин. Она прекрасно знала, что некоторых мужиков такая подростковая конституция буквально сводит с ума, но поделать с собой ничего не могла: стыдно и удушливо комплексовала. А вообще Брин, будучи миловидной и худенькой, нравилась многим мужчинам: высокий лоб, выразительные и умные серые глаза, мальчишеские короткие русые волосы. Но, внешность внешностью, а с мужиками, чтобы хотя бы познакомться, нужно говорить. А вот говорить она с незнакомыми людьми не могла. Совсем. Брин, когда волновалась, заикалась. И чертово это заикание нарастало, как цепная реакция, тем больше, чем больше она волновалась. Заканчивалось это все в самых тяжелых случаях полной судорогой нижней челюсти, правой щеки и шеи, тоже где-то справа, и свинцовой тяжестью пылающего жаром лица. После сочувствующего взгляда потенциального собеседника (”Бедняжка, бедняжка”) Брин хотелось только одного: провалиться сквозь землю, и даже глубже, в Аид, в Лету, реку забвения. И сначала даже с Ксюхой у них не совсем заладилось из-за треклятого заикания, очень уж Брин волновалась поначалу. Но очень быстро стало понятно: волноваться причин нет никаких совершенно, ведь это же Ксюха, родственная душа, ее лучшая подруга, yehoo! И вот эта лучшая ее подруга стоит перед мысленным взором Брин, голая, упирая в бритый бринулин лобок свой, поросший темной порослью холмик, и обнимая пухлыми руками худенькие плечи Брин, а сверху, из полумрака и пара, на них льется прохладная вода.

То, что отношение Брин к Ксении выходит за рамки дружеских, стало ясно через месяц знакомства. После того как Рой, накидав, как колючек, в сторону Бри пустых, глупых, злых и обидных слов (”Тянешь меня вниз, я не могу с тобой “расти”, etc, еtc,), побросал в сумку лэптоп (Ксюха почему-то всегда говорила – ноутбук, почему – опять вопрос), рубахи, джинсы и прочее тряпье, и ушел. Ушел насовсем. Бри осознала внутри себя такую безнадежную и тоскливую пустоту, что оставалось только одно средство одолеть ее – залить спиртным, залить, как напалмом вьетнамскую деревню, выжечь все к чертям собачьим. Посередине увлекательного процесса пришла в нетрезвую голову соблазнительная мысль связаться по видеосвязи вне графика с Ксенией, с которой они тогда только-только начинали прикипать друг к другу, и поплакаться, излить, так сказать, посильно, душу. Ксюха скучала дома одна, и увидев непотребное состояние своей соученицы, решила “догнать” ее по части спиртного. Догнала, и перегнала, пожалуй что. Поплакались, пуская из носа пузыри (Ксюха), посмеялись, один раз в особо смешном месте поперхнувшись и выпустив из ноздрей фонтанчик вина (Брин). Жаловались друг другу: одна на маленькие зарплаты, мужнино пьянство и вообще рутину жизни, другая на стеснительность, граничащую со ступором, невезение в любви и маленькую грудь. Рассказала даже и о том, что долго копила на операцию по увеличению груди, накопила, записалась по интернету на прием в клинику, но, проснувшись с утра в день “D”, с отчеливостью поняла, что ни к какому пластическому хирургу не пойдет даже под дулом пистолета.

Услышав про маленькую грудь, Ксюха немедленно разволновалась и потребовала показать. Бри, почувствовав предательский жар на лице, рассмеялась и пробормотала что-то вроде “ A-аfter you, my lady”…

“Говно вопрос”, – ничтоже сумняшеся, фыркнула Ксюха, и стянула через голову футболку с дыркой подмышкой и веселеньким желтым смайликом посередине, освободив груди, такие шикарные, что у Брин свело от зависти челюсти. Она залпом выпила стакан вина, встала, выскользнула из халата, и откинула его на спинку компьютерного кресла. Села снова в кресло, с вызовом посмотрев на Ксюху. Та, застонав: ”Обожаю”, беззастенчиво запустила руку вниз, вне кадра, и принялась совершать совершенно недвусмысленные движения. Брин, остолбенев, только и нашлась, что начать ”W-w-w-what the fuck are you d…”, но тут у нее в голове что-то щелкнуло, совершенно как электрическое реле, и она с ужасом увидела себя со стороны, как на видеосьемке с камеры дрона, зависшего со стороны ее правого плеча в паре метров выше. Видение это себя со стороны посещало ее в последний раз тогда, во время аварии, когда время, как и сейчас, остановилось совсем, покадрово продвигая реальность вперед: вот она на заднем сиденье машины, вот складывающаяся впереди пополам большегрузная фура, вот вытянутая вперед ее левая рука, пытающаяся отгородиться от этого грузовика, остановить его. Удар. Темнота.

Брин обнаружила себя сидящей перед экраном лэптопа, помотала короткостриженной головой, отгоняя остатки видения. Решилась: “Черт с ним, завтра наглотаюсь снотворного и самоубьюсь. А раз так, нечего мне терять”. Закинув босые длиннопалые ноги на стол, тоже запустила в свою, уже к этому моменту влажную, киску палец. Увидав длинные беззащитные розовые бринулины подошвы, Ксюха пришла в неистовство и прохрипела ”Обожаю!” Все-то у русских крайности: не просто нравится, и даже не просто люблю, а обожаю, мелькнула в голове Брин посторонняя, откуда-то приплывшая мысль. И чего там обожать: еще один комплекс Брин – стопы, ей самой казавшиеся огромными, были, стыдно сказать, восьмого размера. Это какой размер будет на русский манер? О боги, боги. Правда, ступни ее были красивы: узкие, с длинными подвижными пальцами. Рой сходил от них с ума и проделывал с ними в постели такое, от чего даже сейчас Брин покраснела. Фут-фетиш, бывает. У Ксюхи, видно, тоже.

Брин снова помотала головой, отгоняя дурацкие мысли. Попросила Ксюху повернуть камеру пониже, чтобы видеть, что же она там, собственно, делает руками. Увидев обрамленную темной шерсткой влажную ксюхину щель, сама возбудилась чрезвычайно и запустила с беззвучным выдохом палец глубже. Кончили они почти одновременно и сейчас, запыхавшись, откинулись в креслах и посматривали друг на друга – Ксюха с озорством, Брин – с опаской и каким-то огорошенным недоумением. Ксюха как ни в чем не бывало оделась (как с гуся вода, так, кажется, говорят), попрощалась и побежала встречать из школы сына – младшеклассника. Больше Брин и Ксения сексом по интернету не занимались.

План потратить накопленные деньги на путешествие возник через несколько месяцев после оглушительного провала операции “Силиконовые сиськи”. Брин работала фрилансером в сфере компьютерного дизайна, посему от работодателя не зависела и могла взять отпуск хоть на месяц, хоть на два: деньги у нее были. Жила она очень скромно, людей сторонилась, из квартиры почти не выходила, делая покупки онлайн и раз – другой в неделю выбираясь в молл за продуктами. Мысль оставить на месяц осточертевший Лондон прочно поселилась у нее в сознании и не отпускала ни на день. И все чаще и чаще вместо знойных пляжей с белоснежным песком, бунгало, дайкири, коктельных зонтиков и прочей мишуры, перед ее мысленным взором возникала картина, писанная маслом каким-то русским художником: на заднем плане церковь, простая, вроде бы даже деревянная, на переднем дерево с голыми, без листвы, ветвями, в ветвях птичьи гнезда. Снег с проталинами. И небо, высокое, наполненное морозным воздухом, какое бывает только ранней весной. И еще виделось ей лицо Ксении – круглое, широкоскулое, с густыми (соболиными, как русские говорят) бровями, с карими, с огоньком, глазами, и сердце у Брин в эти моменты сбоило, замирало, и где-то внутри в районе диафрагмы сладко царапалась какая-то щемящая грусть и невыразимая нежность. “Я задыхаюсь от нежности”, – пела одна ненормальная русская, от творчества которой Ксюха фанатела. Ведь же про нее, про Брин. И про Ксюху. Ей снова пригрезилось улыбающееся ксюхино лицо, на голове почему-то дурацкая меховая шапка “военного” образца с невообразимой кокардой. Такие шапки, уверяла Ксюха, аборигены на Арбате любят “задвигать” толстым и глупым западным туристам. Без обид, окей?

В этот момент Брин совершенно отчетливо поняла, что поедет в Россию, и купит эту идиотскую шапку, и заставит Ксюху в ней сфотографироваться. А еще Брин поняла, что просто хочет видеть Ксению, не на экране монитора, а вживую, по-настоящему, хочет обнять, прижаться к теплому мягкому ксюхиному телу, вдохнуть ее запах, потрогать нежные губы своими, слушать биение сердца, ощутить всем своим существом ее пульсирующие вены и артерии, вжаться, просочиться в нее, раствориться, распасться на атомы, умереть. Господи боже, паниковала Брин, что со мной творится? Я влюбилась…в женщину? Я влюбилась. В женщину.

Чувство это, пробившись однажды, как хрупкий росток в душе Брин (она теперь твердо знала, где обитает эта самая душа – там, в животе, где -то в районе диафрагмы), росло, набиралось силы, оформлялось, трансформировалось, наливалось нежностью и ревностью. Брин представляла Ксюху в обьятьях этого усатого крепыша, Костика, и ей, Брин, становилось нестерпимо горько, больно, тоскливо. Так тоскливо, что хотелось выть, как воет от холода и безысходности голодный бездомный пес.

Так больше продолжаться не может, решила она однажды: не должна любовь существовать в виртуальном пространстве, это неестественно, нездорово, неправильно. Коли ты человек, так и люби человека, вспомнилось ей. Откуда это, из какого-то советского фильма, кажется. Коли ты человек, так и люби. Человека. Брин человек, из плоти и крови. И Ксения тоже человек из плоти и крови. Может даже, они с ней потомки одного и того же человека. Может, наш пра-пра-пра-пра-пра-пра-дедушка, свирепый рыжебородый викинг, ураганил где-нибудь тысячу лет назад на Руси с каким-нибудь Харольдом Хартрадой, а потом подался на туманный Альбион, ураганить и сеять свое воинственное семя там. Или наоборот – кошмарил сначала англов, а потом осел где-нибудь на Ладоге, и дал многочисленное потомство. И очень легко.

В конце концов, в ней течет кровь воинов, хоть и ослабленная многократно поколениями, цивилизацией, изнеженностью. Она решилась, она сможет, она должна ее увидеть. Дрожащими руками Брин взяла смартфон, пролистала записную книжку, нашла ее номер, добавила в Ватсап. Набрала по-русски:

Привет, Ксюха! Я думаю посешать Россию в ближашее время. Как на счет визит к тебе?

Чуть не выронив телефон из потных от ужаса ладоней, нажала кнопку отправки сообщения. Сердце колотилось, как загнанный зверек. Сообщение прочитано. Тише, тише, маленькое глупое сердечко. Не гони так шумно и быстро кровь, не то ты не выдержишь, разорвешься от страха и напряжения, и я так и не узнаю, что ответит мне моя подруга…любовница. Может, нет ей дела до тощей маленькой Брин, может, у нее дел полно: сын заболел, или муж запил (“Do you know what zapoy means?), или долбаный годовой отчет не бьется (ксюхино выражение, очередная загадка: почему – бьется?), или нет: бухгалтера, кажется, составляют годовой отчет не в конце года, как все нормальные люди, а позже, но все равно, мало ли проблем у тридцатипятилетнего человека? Родители нездоровы, или…тут телефон блямкнул, и высветился ответ: Hooray!!! И танцующий человечек. И праздничная дудка. И торт. И цветы. И что-то еще, кажется, фейерверк. Брин рухнула ничком на кровать, зарыла голову в подушку и от облечгения разрыдалась. Отплакавшись, она рывком села на кровати от пришедшей мысли: постойте-ка секундочку, ведь, наверное, нельзя просто вот так звять и полететь в Россию, нужна виза, еще куча всяких бумаг, бланков и прочей лабуды (ксюхино слово)? Брин бросилась к компьютеру, ввела в браузере: “как получить визу в Россию”, и с ужасом осознала, что перед ней разверзся Персональный Ад Интроверта. “Интроверт, интроверт, интровертище”, – дразнила ее Ксюха. Брин решительно тряхнула головой: “Ничего, я справлюсь. Справлюсь ради тебя, детка”.

Следующие две недели пронеслись, как говорят русские, в сплошной “запаре”; и в самом деле, решить надо было огромное количество проблем. Взять хотя бы подарки, для примера: кому купить, что купить? Магнитик на холодильник, в виде Биг-Бена, каждый же русский желает получить, верно? Постойте-ка секундочку, как это “не верно”? You must be kidding me! О боги, боги!

Но последовательно, одна за одной, проблемы и дела порешались, устаканились (догадайтесь с трех раз, чье словечко). И вот Брин в салоне самолета, отчаянно мандражирует и обливается холодным потом. Она и взаправду летит, в Москву, где ее будет встречать Ксюха с мужем, а потом они отправятся в это их сумрачное предместье (как это Ксюха называла? Подмосква?), где Ксюха уже сняла для Брин на месяц маленькую студию, судя по фото – светлую и уютную, и находящуюся в пяти минутах ходьбы от ксюхиного дома. Они будут встречать Новый год вместе. Yehoo!

Ксения.

Эта британочка ей понравилась сразу же, как только она увидела ее фото в Тичазе: лицо, в общем и целом, не лишенное приятности, высокий лобик, большущие серые глаза, в которых недвусмысленно читается интеллект и высшее образование, и то и два. Взгляд внимательный, серьезный. Что-то есть такое во внешности, что отличает от других, каких-то блеклых и скучных. Что-то скандинавское. Надо полагать, наводили предки ее шороху по европе лет эдак с тысячу назад. Недаром молитву даже перепуганные европейцы придумали: “От ярости норманнов избави нас, господи”. Позже, пообщавшись с Брин по видеосвязи, Ксюха поняла, что девочка эта совершенно особенная: когда она улыбалась, показывая ровные белые зубки, ее лицо, до того непримечательное, волшебным образом преображалось: оно озарялось изнутри каким-то мягким и ровным светом, возникали морщинки: в уголках глаз, по три морщинки (Ксюха посчитала), морщился забавно носик (по две морщинки с каждой стороны тонкого переносья), в уголках рта, по две морщинки. А главное – на щеках возникали две прелестые ямочки, увидев которые в первый раз, Ксюха воспламенилась и незамедлительно захотела только одного: нежно взять это лицо ладонями, и прикоснуться к этим ямочкам губами. Впрочем, в первый раз было не до улыбок: бедная девочка так заикалась, что почти ничего не могла сказать, только мучительно краснела и смотрела большими серыми глазами, как щенок с перебитой лапой. И захлестнула Ксюху такая волна нежности к этому незнакомому ей еще человечку, что она поняла: пропала она, совсем пропала.

Но ничего: лиха беда начало, Ксюха пошутила, посмеялась, рассказала о себе, насколько позволял ее английский. Позже он здорово улучшился с бринулиной помощью, носитель языка – это, все-таки, сила. Бринуля даже пыталась ее научить говорить как кокни – лондонский простолюдин. А bottle of water – э бо’а о’ уо’а? Да иди ты! Серьезно? А Ксюха научила Брин знатно материться.

Ну а в первый раз уже минут через двадцать Бринуля оттаяла, расслабилась, заговорила мал – помалу на своем безупречном английском, почти без заикания. Обменялись номерами телефонов, договорились каждый день общаться: день по-русски, день по-английски.

Костян о ксюхиной бисексуальности знал, ничего против жениного общения с другими женщинами не имея. Более того, был не против и посмотреть. Главное не с мужиками. Против новой знакомой тоже не возражал, хотя понимал, что интерес Ксюхи лежит здесь отнюдь не в лингвистической плоскости. Он видел, какими глазами смотрит его жена на симптичную британочку, ну а с той и вовсе все было понятно: “пожирает” Ксюху серыми глазищами так, будто она, Ксюха – последний человек на Земле. Впрочем, может, оно так для Брин и было: Ксения говорила, что бросил ее не так давно бойфренд, и стала Бринуля совершенно одинока (родители погибли, когда она была подростком; единственное бринулино дитя не прожило и нескольких дней, брак из-за этого с первым мужем где – то через полгода после этого распался). Жалко мне ее, жалко до слез, гнусавила Ксюха, действительно размазывая по круглым щекам крупные слезы.

А однажды случилась вот какая история: в неурочное время позвонила Бринуля, изрядно подшофе, с целью поплакаться. Выпили вместе онлайн, чокаясь в видеокамеру, поплакались, посмеялись. Брин была в одном халате, сквозь который недвусмысленно и волнующе просвечивали соски. Ксюха уже тоже была изрядно навеселе, и в шутку предложила показать грудь, на которую Бринуля так горько жаловалась. Как и следовало ожидать, возникла судорога, заикание и переполох. Чтобы подзадорить свою визави и раскрепостить ее хоть как-то, Ксюха сделала то, чего не сделала бы, наверное, на трезвую голову: стянула с себя футболку. Тут Бринуля удивила: залихватски махнув стакан вина, выскользнула из халата, явив Ксюхе идеальное подростковое тело. Внизу у ксюхи немедленно всколыхнулась такая горячая и мощная волна возбуждения, что она прошла через все ее тело, мягко, как стакан водки на морозе, ударив в затылок. Ксюха, как загипнотизированная, осознала, что если она не получит сейчас разрядки, то взорвется. И запросто. Рука сама потянулась к набухшему клитору, принялась теребить его, причиняя острое, невыносимое наслаждение. У Бринули отвисла челюсть, и не в переносном, а в буквальном смысле, затем случилось странное: она словно зависла, как компьютер, на пару секунд. Потом тряхнула лобастой головой, словно отгоняя мысль, и закинула стройные ножки на стол, на котором стоял ноутбук (правильно по-английски будет лэптоп, откуда-то всплыла, ни к селу ни к городу, мысль). Божечки, боже. Ксения вообще была неравнодушна к женским ступням, (у мужчин же очень ценила руки, кисти рук), но это – это было само совершенство. Идеальной формы, с длинными гибкими пальчиками. Нежная розовая кожа подошв вызвала в ней еще более мощную волну возбуждения: Ксюху буквально выгнуло дугой. Она запустила пальцы глубже и пробормотала хриплым голосом: “Обожаю тебя”. Кажется, потом, в момент оргазма, она что-то хрипло кричала (Боже, что подумают соседи?), Бринуля тоже вскрикнула в конце. Они быстренько попрощались, и больше об этом не говорили. Единственное, о чем жалела Ксюха потом, было: почему она не кликнула кнопку записи.

Так и текла жизнь обычным своим чередом, за одним исключением: в жизни Ксюхи появился еще один человечек, Брин, Бринуля. Общались каждый день, закамуфлировав нежные свои воркования изучением языка. И нельзя было уже представить, чтобы день прошел без беседы. Утро начиналось с мысли о Брин, день, заполненный рутинными делами, вел к одному: вечером Ксюха увидит Брин. Несколько раз Брин в назначенное время на связь не выходила, и тогда в душе поселялась мерзкая скребущая тревога, в сознании всплывали картины: Бринуля, изломанная и окровавленная, лежит посреди улицы, вокруг полицейские, водители, глазеющие из окон своих машин, неживой взгляд серых бринулиных глаз направлен в низкое лондонское небо; Бринуля в окровавленной ванной, в мертвых мутных глазах укор: я люблю тебя, почему ты не любишь меня? Бринуля падает на пути подземки, пытается встать, на нее накатывает, мнет, ломает, перемалывает худенькое тело поезд…еtc, etc. Костик, видя состояние жены, говорил: “Ну чего ты мучаешь себя, позвони ей, телефон же есть.” “Чего-то я стремаюсь, Костян. Завтра, если не появится, позвоню”. Но на следующий день Бринуля обьявлялась, обьясняла отсутствие запаркой с очередным проектом, и жизнь для Ксюхи снова обретала смысл, наполнялась красками, запахами, звуками.

Сегодня был урок русского. Костик сидел на кухне, вперившись в телевизор, (матч Локомотив-Торпедо) и подливая время от времени в кружку с отломанной ручкой из “сиськи”, двухлитровой пластиковой бутылки с жидкостью внутри, по консистенции, запаху и цвету напоминающей мочу, и носящую гордое название “Жигулевское светлое.’ “Демоны, как вы это пьете”, – в очередной раз удивилась про себя Ксюха. Зашла в комнату к сыну: “Андрюхан, я иду заниматься английским, если что – к папе подойди, он поможет, ок”? Андрюхан, сосредоточенно раскрашивающий красным фломастером правую руку человека-паука, серьезно кивнул: он знал, что если потревожить маму во время беседы с тетей Брин, мама будет очень, очень, очень тобой разочарована. Ксюха вернулась в спальню, открыла ноутбук. Зателенькал входящий вызов, Ксюха кликнула кнопку ответа:

– Мой хороший, мой родной, здравствуй.

– Привет, Ксюха

– Ты выглядишь усталой, у тебя все хорошо?

– Все хорошо. Я теперь знаю, откуда появлялось это твое “мой хороший, мой родной”

– Появилось…нашла фильм по ссылке?

– Да…Как это будет…I almost cried my eyes out…

– Чуть глаза не выплакала

– Да, точно

– В следующий раз пришлю ссылку на что-нибудь повеселее, ладно, милая?

– Спасибо, мой хороший, мой родной

– Чем ты сегодня занималась?

– Работала на проекте по дизайну одного кафе

– Над проектом по дизайну

– Да, точно. Слушай, Ксюха. У тебя бывало когда-нибудь, что ты видишь себя со сторона?

– Со стороны. Было один раз: пару лет назад меня поздно вечером ограбил один наркот, приставил нож к горлу в подворотне. Я так пересрала, что увидела себя со стороны. Нарколыга этот сумку у меня вырвал и убежал, и видение исчезло.

– Пере…?

– Пересрала, но это непристойное выражение

– Пересрала. Очень выразительно.

– А почему ты спрашиваешь?

– У меня такое тоже бывает, когда сильно испугалась..испугиваюсь..

– Когда сильно пугаюсь

– Точно. Но у меня это как timeline… как это…

– Я поняла…

– Это как будто перемещение кадр за кадром, очень медленный

– Очень медленно

– Да

– А перемещение по этой монтажной линии только слева направо возможно?

– Я о таком не думала. В следующий раз, когда сильно испуги..

– Испугаюсь

– Испугаюсь, попробую подвигать кадры справа налево

– Ок, расскажешь тогда. Как у вас там погода?

– Дерьмовая

– У нас тоже

Побеседовав примерно часа полтора, подруги “расцеловались” и расстались, вполне довольные жизнью и друг другом.

А через несколько дней Бринуля, к несказанной радости и удивлению Ксюхи, прислала сообщение, в котором выражала намерение приехать в Россию. “Брин собирается выползти из своей раковины”, – с изумлением думала Ксюха. И я смогу взять в ладошки ее лицо, поцеловать любимые ямочки. В этот момент ноги ее сладко подкосились. Господи, я увижу Брин?

А потом все как-то закрутилось: дела, дела, дела. Общаться через Тичазу стало совершено некогда, и их общение как-то незаметно переместилось в Вотсап. И если они не отсылали друг другу по сто сообщений в день, то это значило, что день выдавался совсем уж адски загруженный.

Год несся к своему завершению, и однажды темно-серым утром Ксюха проснулась с улыбкой от уха до уха: сегодня к ней прилетит ее Брин.

Брин, 30-е декабря

Ксюху она узнала тотчас же, как только вышла из зоны таможенного контроля, сердце провалилось куда-то вниз, встало, заколотилось снова, часто-часто, Брин побежала было к ней, но от бега удержал весьма увесистый ее чемоданище на колесиках, который Брин тянула за выдвигающуюся ручку, она бросила к чертям собачьим чемодан, краем глаза увидев, что тот, обладая нехилой такой инерцией, продолжает самостоятельное движение, подрагивая на местах стыков напольной плитки. “Чемодан из дерева магической груши на ножках”, – подумалось некстати. Она подскочила к Ксюхе, все еще высматривающей ее несколько в стороне, хотела крикнуть “Ксюха!”, но из горла выдохнулось лишь какое-то хриплое “К-х”. Тут Ксюха увидала ее, округлила глаза, налетела, с неженской силой сжала в обьятиях, вытолкнув из легких Брин весь воздух. Они стояли так, прижавшись друг к другу и покачиваясь из стороны в сторону, как два китайских болванчика. “Мой хороший, мой родной”, – жарко и щекотно шептала Ксюха в ухо. Брин вдохнула, наконец, и выдохнула “Привет”. “Т-ты что, курила?” Ксюха рассмеялась: “Ну тебя в баню, я пиздец как нервничала, понятно?” Сбоку раздалось покашливание: “Здрасьте. Костя. Я извиняюсь, чемоданчик вот ваш. Зря бросили. Попрут”. Брин поздоровалась с Костей, от переизбытка чувств сделав то, чего с незнакомыми и даже малознакомыми мужчинами не делала никогда: чмокнула в пухлую колючую щеку, тут же стушевалсь, зарделась, посмотрела вопросительно на Ксюху. Та расхохоталась: “Я ж тебе говорила, Костян. Выпущена в единственном экземпляре”.

Брин, наконец-то, осмотрелась. Здание аэропорта не произвело на нее впечатления: она думала, что в России все большого размера и ей представлялось, что международный аэропорт будет огромным, но нет: по сравнению с Хитроу, из которого Брин вылетела каких-то несколько часов назад, Домодедово был весьма скромных размеров.

“Девушки, может, уже двинемся, а то еще черт его знает, сколько до дома тащиться, а уже жрать хочется”, – жалобно пробормотал Костик.

“А когда тебе жрать не хочется, скажи мне, пожалуйста”, – вперив суровый взгляд в супруга, произнесла Ксюха. Тут рассмеялась Брин, явив Ксюхе ямочки на щеках (отчего у последней незамедлительно сделались ватными колени), и настояла на том, чтобы напоить Костика кофе и накормить бутербродами в кафе тут же, в здании аэропорта. Пили кофе, как – то сразу Брин с Костиком перешли на “ты”, с этими людьми было легко, приятно и светло на душе. По выходу из аэропорта Россия встретила низким свинцовым небом и сыпавшейся оттуда, сверху, мерзкой мокрой крупой. Как и не уезжала никуда: отвратная погода, обычный, похожий на лондонский, пригород (Домодедово от Москвы километрах в двадцати, сказал Костик). Погрузились в новенький костиков рено, Брин с Ксюхой на заднем сиденье. Узнав, что поедут они в Павлово-Усад не через Москву (”Если через Москву – то лучше убейте меня сразу”, – застонал Костик), Брин к дороге интерес потеряла, обхватила руками ксюхино плечо, уткнулась в него головой, тихо и счастливо засопела. Ксюха свободной рукой поглаживала короткие волосы Брин, и потихоньку целовала ее в макушку. В пробку они все – таки попали, и, ритмично покачиваясь от постоянных ускорений – торможений, убаюканная теплом от обогревателя, вдыхая запах ксюхиной кофточки (куртки они сняли и сложили в угол сиденья: жарко), Брин дремала и молилась про себя, чтобы эта пробка никогда не кончалась.

Было уже темно, когда Брин с чемоданом и сумкой выгрузили возле подьезда четырехэтажного кирпичного дома. Костик, пыхтя и чертыхаясь, потащил барахло Брин вверх по лестнице. Они поднялись на второй этаж, Ксюха открыла металлическую дверь, зашла, включила свет. Квартира была и правда чудо как хороша: вся белая, с хорошей техникой и минимумом мебели. Ввалился, пыхтя, с чемоданом и сумкой Костик. “Мой хороший, мой родной, устал?” – спросила мужа Ксюха (Брин больно кольнуло: “Как это…это же я – хороший? Это же я – родной?”).

– Некоторым образом. Надо бы… Того-не того.

– Ладно, иди ставь машину к дому, потом в магаз сходи. Новоселье отпразднуем.

– Так это, на работу завтра еще.

– А чего, обязательно нажираться как свинья?

– Не, ну чего ты сразу начинаешь-то?

– Ничего, чего…Возьми пару бутылок вина белого, торт, ну и себе…чего-нибудь…без фанатизма, я ясно изьясняюсь?

– Яволь, майн фюрер.

– Пошел.

Повеселевший Костик отбыл, а Ксюха, тем временем, позвонила родителям: (как там Андрюша), показала Брин, где постельное белье, полотенца, чай, кофе, сахар (Ксюха обо всем заранее позаботилась), где как чего включается-выключается, вручила один комплект ключей, другой, на всякий случай, оставила себе, дала бумажку с номерами телефонов, на все случаи жизни, начиная от ее, ксюхиного номера, и закачивая номером службы спасения; там же были адреса, этот и ее, ксюхин. Бумажку велела вложить в паспорт, паспорт велела всегда хранить во внутреннем кармане пальто, а отнюдь не в сумке. Залезла в ее телефон, поставила метки на гуглмапе: ее адрес и ксюхин, железнодорожный вокзал, здешний и в Москве, Курский (с Курского будешь едить, сначала со мной; потом, если я пойму, что тебя можно отпускать одну – будешь ездить одна), забила свой номер, номер такси, в вечернее время по городу повелев передвигаться исключительно на такси. Так, вроде все. Вопросы? Ошарашенная таким напором Брин отрицательно помотала головой. Тогда давай в душ, я поставлю чайник.

– А горячая вода здесь есть?

– Горячая вода у нас есть везде. А у вас в ЛондОне?

– Не везде.

– Нихренаська.

Вернулся Костик, погромыхивая бутылками в белом полиетиленовом пакете. Сели на кухне пить чай. Брин, распаковавшая уже часть багажа, облачилась в домашний халат, на короткостриженную голову накинула полотенце. Она сидела рядом с пышущей теплом батареей, подобрав под себя ноги, и пила из кружки с отколотой ручкой сладкое красное вино; ей было спокойно и радостно. Ксюха подтрунивала над Костиком за какой-то его очередной косяк, а он что-то бубнил в свое оправдание. Брин постепенно захмелела, оперлась подбородком на руку, и просто слушала это их “бу-бу-бу”, встряхиваясь каждый раз, когда Костик предлагал подлить или провозглашал очередной тост (”Ну, за дружбу между народами, вдрогнули? Вздрогнули!). Брин словно повисла в пространстве, воздух уплотнился, звуки постепенно утихли, и она погружалась в этом плотном, как желе, воздухе, погружалась в забвение, в тишину, в сон.

Разбудила ее мягкая рука, гладящая по щеке. Было темно, только по потолку ползли взад-перед световые пятна от фар автомашин.

– Давай, детка, вставай, я тебе постелила.

– Ксюха. Ксюха. А где Костик?

– Домой пошел, поздно уже.

– А почему ты не пошла домой?

– Сейчас тебя уложу, и пойду.

– Я не хочу.

– Чего ты не хочешь?

– Чтобы ты уходила.

– Я завтра приду, окей?

– Побудь со мной еще немного?

– Хорошо, хорошо, ложись давай.

Ксюха сняла с Брин халат, лифчик, уложила ее, укрыла одеялом.

– Я люблю тебя, Ксюха, вдруг повернувшись к ней лицом, сказала тихо Брин.

– Детка, я тоже тебя люблю, но…это же все несерьезно, ты же понимаешь…у меня семья…

– Я люблю тебя. Почему ты не любишь меня?

Ксюха дернулась, как от удара током: она вспомнила свои видения: мертвые белесые глаза, окровавленная вода в ванной.

– Я люблю тебя, Брин.

– Иди ко мне.

31-е декабря

Брин проснулась с колотящимся отчаянно сердцем от резких блеющих звуков: удивленно разглядывая белую стену перед глазами, несколько секунд не могла понять, где она находится. Потом поняла, вспомнила, дернула головой направо, – Ксюха лежала рядом, терла пухлыми руками глаза, пытаясь проснуться. Телефон продолжал блеять. Брин заверещала “Йеху!!!”, откинула одеяло с себя, а заодно и с Ксюхи, вскочила, бросилась на Ксюху, оседлала сверху, взяла в ладони мягкие ксюхины щеки, покрыла поцелуями лицо. “Малыш, надо ответить”, – Ксюха потянулась за телефоном, но Брин впилась в ксюхин рот своим ртом, требовательным язычком, острым и длинным, разжала ксюхины зубы, нашла язык, всосала в себя вместе со сладкой тягучей слюной “ М-м-м…Бринуль, надо ответить. Даже зубы еще не чистили. Это негигиенично” – Ксюха дотянулась, наконец, до телефона “Але. Да. Да. А сколько времени? Блять. Пять минут. Да, давай”. Ксюха скинула с себя Брин, вскочила.

– Бринуль, я побежала.

– Ты сегодня работаешь.

– Да, приходи сегодня вечером к нам, будем старый год провожать и встречать новый.

– Хорошо.

Ксюха похватала одежду и побежала в душ; ее большие, нежные, круглые ягодицы при этом восхитительно заколыхались.

– Можно я возьму твою зубную щетку?

– Конечно. Это будет гигиенично?

– Ой, иди в баню, а?

Брин расхохоталась и подошла к двери ванной:

– А твой язык в моей попке – это тоже, конечно же, гигиенично?

– Иди в пизду, а?

– Окей, но разве ты не должна отправляться на работу?

Сквозь шум воды послышалось что-то матерное.

Ксюха вышла через несколько минут, энергично вытирая голову мохнатым полотенцем. Поцеловала взасос Брин, спросила: “Чем будешь заниматься?”

Брин стала загибать тонкие пальчики:

– Думать о тебе. Мастурбировать. Мастурбировать и думать о тебе. Думать о тебе и мастурбировать. Потом, возможно, я захочу спать. Потом надо поменять доллары и сходить за покупками.

– В Англии же, вроде, фунты?

– Доллары – они везде, детка.

Ксюха взяла в ладони улыбающееся лицо Брин, поцеловала обе ямочки на щеках, сказала: “Счастливый ты человек”, убежала.

Брин прошлепала босыми ногами до постели, упала навзничь, взяла подушку, втянула пьянящий запах ксюхиных волос. Она почувствовала странную опустошенность и легкость. Она была счастлива, почти так же, как в тот день, когда держала на руках своего только что рожденного ребенка.

Позже бикнул Вотсап:

– Уже скучаю..чего поделываешь? :)

В ответ полетела фотка

– Ах ты, маленькая шлюшка..знаешь, Бринуль, тебе нужен нормальный мужик, чтобы вытряс из тебя все эти розовые глупости..или вытряхнул..или вытрахал…

– Мужик, это такой волосатый, плохо пахнул, много ест? :)

– Детка, как ни крути, но нет ничего лучше горячего, наполненного кровью, покрытого венами, большого стоячего хуя в твоей жопе..

– О-о..такого в моей жопе не был год..

– Вот и я о чем..все, побежала…чмоки

– Чмоки ;)

Брин приняла горячий душ, оделась потеплее, натянув, помимо прочего, черную лыжную шапку, надела тяжелые трекинговые ботинки и сделалась совершенно неотличимой от подростка, из тех, что кучкуются по вечерам возле подьездов, слушают дебильную музыку (тыц-тыц-тыц-тыцелуешь меня) и пьют упаковками эти свои ужасные энергетики. Взяла паспорт, тысячу долларов на размен, пошла изучать сумрачный город Павлово-Усад, Павлик, как его называли местные.

Брин вышла на улицу, с удовольствием вдохнула холодный влажный воздух. Падал негустой пушистый снежок. Небо не было уже таким свинцово-серым, посветлело, приподнялось на землей. Оно было все сплошь, от края до края, однотонным и ровным, словно там, наверху, небесный художник поленился придумывать что-нибудь эдакое, а просто взял большой тюбик титановых белил, надавил как следует из этого тюбика на холст, добавил малую толику черного, и размазал небрежно мастихином по всему холсту. Потом подумал немного, взял большую пушистую кисть, обмакнул чуть в лазурь, растушевал здесь немного, там чуть-чуть, и здесь – добавил капельку белил: “И так сойдет!” – вспомнился озорной хрипастый мальчишка, герой мультфильма.

Брин, сверяясь время от времени с гугл-мэпом, зашла в банк, разменяла на рубли доллары, купила в ближайшем “Магните” бутылку вина, печенья и еще по мелочи кое-чего: готовить не хотелось, тем более вечером будет застолье, по-русски, когда на столе очень-очень много всего. Она весело шагала по направлению к дому, разглядывая окрестности (много типовых, в три, четыре, пять этажей, домов, ничего примечательного), и встречных людей (люди как люди: все спешат куда-до, лица сосредоточенные, неулыбчивые, но нет, не мрачные и не злые). Тут поток мыслей Брин неожиданно прервался из-за вот какого фокуса: планета Земля выпрыгнула из-под ног, и мощно и страшно, всеми своими шестью сикстиллиардами тонн, шарахнула по спине и затылку так, что у Брин в голове взорвался белый сноп искр. “В прошлом году у нас мужик с воза упал, так у него из глаз такие искры посыпались – все сено сжег”, – откуда-то всплыло в сознании. Она лежала на спине и, приподняв голову, ошеломленно смотрела на бутылку вина, которая, выпрыгнув из пакета, весело катилась вниз под уклон, подпрыгивая на неровностях. Брин со стоном поднялась, и опять чуть не упала: под ногами был лед, припорошенный сверху снежком. “Что же вы, демоны (ксюхино слово), тротуары не чистите?” – мысленно негодовала она на неведомые коммунальные службы. Но ничего, беглую бутылку вина поймали сердобольные прохожие, вернули, отряхнули спину. “С-с-с-пасибо”. “ Иностранка, что-ль? И откуда ж такая?” “И-и-з Англии”.

Брин вернулась домой, переоделась в домашнее, налила вина, приложила к затылку пачку замороженного зеленого горошка. Включила телевизор, онлайн-кинотеатр. Советских фильмов с субтитрами не нашлось, пришлось смотреть так, без перевода, прихлебывая вино и похрумкивая печеньем. (” Вино пью, печенье жую, Плутарха читаю. Все и сжевал).

Брин, к своему удивлению, обнаружила, что, хотя она не понимает многих слов, общая канва фильма ей понятна. И вообще, если не вдумываться в каждое произнесенное героем фильма слово, можно понять, о чем он говорит. Это как плыть по течению: не надо с ним бороться, нужно спокойно в этом течении двигаться. Она подумала, что, вероятно, здорово спрогрессировала в русском за последние полгода. Все-таки носитель языка – это сила. Ай да Ксюха, ай да сукин сын.

Брин постепенно почувствовала вялость и тошноту. Встала, подошла на нетвердых ногах к зеркалу: лицо осунувшееся, бледное, зрачки расширенные. Легла снова, провалилась в сон.

Разбудил ее звонок в дверь. Брин, долго путаясь в одеяле и обрывках беспокойного сна, пыталась выбраться из постели. Выбралась наконец, открыла. Ксюха вошла, закрыла за собой дверь, стала целовать:

– Мой хороший, мой родной, здравствуй.

– Привет, Ксюха.

Ксюха оторвалась от нее и внимательно посмотрела:

– Что с тобой, Бринуль? Бледная вся, под глазами круги.

Брин, скосив глаза, пыталась шутить, что мол, мастурбировала слишком много.

– Ну-ка, в глаза мне посмотри, мастурбатор несчастный. Что случилось?

Пришлось рассказывать правду.

Ксюха прижала к себе, ощупала затылок:

– Горе ты мое луковое.

– Я долго хотела спрашивать: почему горе – луковое?

Ксюха автоматически поправила:

– Давно хотела спросить. Горе луковое, потому что от него плачут.

Брин распахнула глаза:

– Разве ты от меня плачешь?

– Постоянно, малыш.

– Почему?

– Потому что я люблю тебя.

Брин рассчиталась с Ксюхой за квартиру, продукты, за бензин, и так просто добавила, для ровного счета, несколько синих бумажек. Ксюха стала протестовать, что, мол, они, как неродные, копейки будут считать и прочее, и прочее. Брин настояла. Отправились к Ксюхе, Брин только пакет с подарками захватила с собой.

Ксюхин дом представлял собой обычное жилище среднего россиянина: двухкомнатная квартира, набитая разносортной мебелью, с кучей вещей, нужных и ненужных. Было в квартире, впрочем, чисто и уютно, и стоял запах устроеного и вполне благополучного быта: пахло ДСП, деревом, кожей, старым ковром, мандаринами, котлетами, салатами, майонезом и еще бог знает чем, но пахло вкусно и очень по-домашнему.

Костик был дома один, и он, по ходу дела, уже успел приобщиться к празднику: он был одет в джемпер в косую крупную клетку, серые брюки, неприятно поражавшие синтетической блескучестью и свежевыглаженными “стрелками”, на ногах – видавшие виды войлочные тапки; взгляд его был благостен и маслянист. (Ксюха посмотрела на мужа уничтожающе, но Костик принял в себя уже достаточно, чтобы приобрести к подобным взглядам иммунитет). Андрюхан, по его словам, решил встречать Новый год с бабушкой и дедушкой: родительские подарки, которые, по идее, должны быть распечатаны первого числа, он уже выклянчил, а у бабушки с дедушкой под елкой лежали две завернутые в блестящую цветастую бумагу коробки. “Пропер Твелв, ни хрена себе”, – заорал Костян, получив от Брин бутылку виски. Полез целоваться, щекотно тыкаясь усами в шею. Ксюха получила старое издание ее любимого Шерлока Холмса, Андрюхану под елку Брин поставила трансформера с горящими красным огнем глазами. Брин же от Костика и Ксюхи достался цветастый огромный шерстяной платок.

Сели за стол, перенесенный из кухни по случаю праздника, провожать старый год под непременную “Иронию Судьбы”. Брин сидела на диване, облокотясь на мягкий диванный валик, слева подпирала теплым телом Ксюха, все было чудно, радостно и нетревожно, и играли на щеках Брин ямочки, и переполняло душу счастье, и задушевно тренькала гитара в руках телевизионного очкастого хирурга, и выводил он свое “Я спросил у тополя, где моя любимая”, и ревела с три ручья от этой русской проникновенности к этому времени уже не совсем трезвая Брин, а, глядя на нее, заревела и Ксюха, пуская из носа (опять) пузыри. Потом они что-то опять нарезали, готовили, убирали грязную посуду, приносили чистую, весело звенело стекло, посуда, вилки. В общем, стоял гвалт и нетрезвая суматоха, какая царит в любой российской семье незадолго до наступления нового года. Говорил какую-то речь, выразительно и с чувством, этот их бессменный президент с резиновой мордой, Брин мало что из этой речи поняла, да и не все ли равно. Били куранты, хлопнуло и истекло пенной струей неохлажденное шампанское, кричали “Ура”, Брин целовала Ксюху, Ксюха целовала Брин и Костика, Костик целовал Брин и Ксюху, шутили по телевизору какие-то комики. Ксюха и Костик ржали, Брин не понимала ни слова, да и плевать: она поджала под себя ноги, обхватила Ксюху за талию, уткнулась носом в ксюхино плечо, и хотелось ей только одного – обратиться в демона, (как из книжки советских фантастов, братьев, как их, Брин забыла фамилию), чтобы взять кусок пространства: эту вот квартиру, этих двух людей, остановить время, закуклиться с ними, отгородиться от остального мира куполом. Навсегда.

Наклюкались все основательно, Костик выбыл из строя первым. Шатаясь, как тяжелораненный боец, он отбыл на кушетку на кухню. Оставшись вдвоем, под треск и грохотание фейеверков и петард за окном, стали целовать друг друга в рот, жадно вбирая в себя языки друг друга и слюну, вязкую и тягучую. Очень скоро, впрочем, они от этого занятия утомились. Ксюха выключила свет (елка продолжала весело мигать разноцветными диодами, отбрасывая на стены причудливые тени), обе они рухнули на диван. Обнявшись, заснули, жарко дыша друг на друга. Проснулись обе одновременно, оттого, как им показалось, что на них уронили мешок картошки. Оказалось – Костян, в одних только трусах какого-то дикого покроя (”семейники”, обьяснила на следующий день Ксюха). Брин взвизгнула, Ксюха зашипела:

– Костян, ты охерел?

– Неудобно на кушетке, Ксюх.

– Ты нормальный вообще, нет? Брин здесь!

– Ну и чего, я только посмотрю.

– Я тебе сейчас посмотрю, животное! Пшел на кухню!

Костян ретировался, по пути ловко подцепив со стола бутылку коньяка, а Ксюха, испытывавшая острую жажду, шарила по столу в поисках остатков вина, нашла, припала к бутылке. “Можно мне тоже вина”, – просипела Брин. Ксюха набрала полный рот, легла сверху на Брин, нашла губами губы подруги, и перелила вино из своего рта в ее. “Еще”,– простонала Брин. Уталив таким образом жажду, они разделись, легли снова: Брин на левом боку, Ксюха пристроилась сзади, укрыла обеих шерстяным неколючим пледом, просунула левую руку под голову Брин, правой обхватила Брин за плоский живот; Брин свернулась калачиком, поместив большие прохладные ступни на ксюхины бедра. Ей показалось, что Ксюха обьяла ее всю, как скафандр, и теперь она, астронавт, плывет в невесомости, под надежной ксюхиной защитой. В голове у нее негромко и торжественно пел Дэвид Боуи:

This is Major Tom to Ground Control

I'm feeling very still

And I think my spaceship knows which way to go

Брин, 1-е января

Утром разбудил Костик. Он уже успел принять “лекарство” от абстинентного синдрома, и стоял сейчас над ними, одетый, источая благодушие и запах коньяка:

– Доброе утро, девочки, с наступившим!

– Уйди, животное!

– Не, ну я чего, я ж только посмотреть.

В Костика полетел тапок, он скрылся на кухне; послышался шум воды, громыхание чайника.

– С наступившим, малыш.

– С наступившим, детка.

Встали, оделись, умылись (на этот раз Брин позаимствовала ксюхину зубную щетку), в очередной раз обновили стол: подозрительный на предмет несвежести салат выбросили, заветрившиеся сыр и колбасу Ксюха сложила в отдельную тарелку, посмотрела на Костика:

– Чудовище это сожрет.

Костик, почувствовав, что речь идет о нем, оторвал взгляд от телевизора:

– Чего?

– Ничего, мой хороший, кушай. А вот коньяк дай-ка сюда, ты не забыл, что тебе сына завтра еще к свом родителям везти?

– Ну, может, хоть это, пивка?

– Две банки, не больше. Иначе никуда не поедешь. Я ясно изьясняюсь?

– Яволь, Ксения Шикльгруберовна

Пили кофе, ели торт. Смотрели “Служебный роман”, сидя на диване втроем (Ксюха посередине, захорошевший Костик привалился к правому ксюхиному плечу, забравшаяся на диван с ногами Брин прильнула к левому), Костик и Ксюха обьясняли непонятности, возникавшие по ходу фильма.

Обсуждали планы Брин: Красная площадь, музеи, и самое главное, Arbat-street

– Бринуль, мы же с тобой договаривались: в России ты говоришь по-русски.

– Улица Арбат

– Просто – Арбат

– Арбат

– Ладно, мои завтра уедут, свожу тебя в Москву. Матрешку хочешь купить?

– Я приехала сюда ради шапки.

– Логично: куда ж еще ехать за шапкой, как не в Россию.

Повинуясь внезапному порыву, Ксюха тайком сделала сэлфи: прильнула щекой к щеке Бринули, скорчила рожицу, вытянула руку, нажала спуск. Брин в этот момент смотрела в экран телевизора, вместе с героиней фильма выговаривая: “Это не ваше больное место, это ваше…пустое место”, на щеках играли ямочки. Отвлеченная вспышкой, Брин повернула голову, вопросительно приподняла тонкую бровь. Ксюха обьяснила:

– В контакт выложу, надо же показать фото лучшей подруги: умницы, красавицы, прямиком из ЛондОна.

– В контакт?

– Социальная сеть, здесь ей пользуются все. Вы у себя в Британии какой сетью пользуетесь?

Брин пожала плечами:

– Не знаю, Фейсбук, наверное.

– Подожди секундочку: ты хочешь сказать, что не пользуешься ни одной социальной сетью? А Вотсап?

– Не пользуюсь, Вотсап – по работе

– А куда ж ты “выкладываешь” еду?

– Еду я выкладываю на тарелку, из тарелки выкладываю…в себя.

Обе несколько секунд смотрели друг на друга, захохотали, повалились на диван. Костик с опаской пересел в кресло у окна. Отсмеявшись, Брин спросила: “А зачем кому-то публиковать фото еды?”

– Не просто еды, а какого-нибудь тонкого блюда, желательно ресторанного: кусочек еды, с веточкой зелени, политый капелькой соуса. Нужно же всем показать – ты успешный, ты состоятельный: кушаешь в ресторанах, катаешься в Альпах на лыжах, ведешь здоровый образ жизни, следишь за фигурой, читаешь Пруста, и вообще, относишься ко всему с легкой иронией и отпускаешь по значимым событиям жизни философские, с налетом юмора, мудрые комментарии.

Брин, подумав, вынесла вердикт:

– Шелуха.

День тек в неспешной, сытой истоме. Грохотали за окном петарды. Костик, дремавший в кресле, запрокинул голову и выставил вверх щетинистый кадык. При каждом новом взрыве за окном он вздрагивал. Брин, тыкая тонким пальчиком в смартфон, попросила напомнить ее, Брин, адрес. Ксюха сказала.

– Зачем адрес-то?

– Оформляю через интернет-магазин заказ, послезавтра привезут.

– Можно полюбопытствовать?

– Угу, сейчас. Вот.

Ксюха взяла смартфон и округлила глаза:

– Ты нормальная вообще, нет? Тридцать тысяч почти..за это? Ну, допустим (посмотрела на Костика, понизила голос), фаллоимитатор. Вещь нужная, кто спорит. Ну, допустим, фаллоимитатор двухсторонний…окей…бусы анальные…Но набор для связывания? Семь пятьсот?! Да вы шутите? Комплект из ушек меховых и хвостика мехового, с интегрированной анальной пробкой? Четыре пятьсот?! Да ты с глузду зьихала, моя милая!

Брин серьезно произнесла:

– Я покупала в Лондоне хороший фотоаппарат: большая матрица, светосильный обьектив. Его главная задача – сделать фото тебя в шапка…в шапке. Против фото с ушки и хвостик я тоже не возражаю.

– С хвостиком, значит. Вот тебе хвостик (сунула Брин под нос сложеный фигой палец). Ксюха, тяпнутая за этот самый палец белыми острыми зубками, от неожиданности взвизгнула, Брин тоже взвизгнула, испугавшись, что причинила подруге боль. Опять захохотали, обнялись, повалились, в очередной раз, на диван.

Вечерело. Окончательно утряся планы на завтра, стали собираться, Брин домой, Ксюха – провожать ее. Шли по сумеречному Павлику, взявшись за руки, с удовольствием выдыхая в морозный воздух облачка пара. Было безлюдно, мимо проезжали редкие машины, выдаливая протекторами шин грязный снег.

Подошли к металлической, с облупившейся серой краской, двери подьезда:

– Ты зайдешь?

– Зайду, но на ночь не останусь.

Поднялись на второй этаж, зашли в квартиру. Брин стала целовать Ксюху в рот, попутно освобождаясь от своей пуховой куртки и расстегивая ксюхино пальто.

– Почему не останешься?

– Во-первых, вечером возвращается от моих родителей Андрюхан – мама должна быть дома, а во-вторых – Костяну нужно “дать”, пока он не вскочил на какую-нибудь шалаву. Не зыркай на меня, родная. Мы же с тобой это обсуждали. Давай не будем все портить сейчас, когда у нас все так чУдно и хорошо, окей? Живи здесь и сейчас. А сейчас раздевайся, пошли в душ.

Через несколько часов, Ксюха, собиравшаяся домой, вызвала такси.

– До твоего дома пешком пять минут, зачем такси?

– Ты вообще слушала меня, когда я говорила, что в вечернее время передвигаться нужно исключительно на такси? Дети мои, остерегайтесь выходить на болото в ночное время, когда силы зла властвуют там безраздельно. Откуда это?

Брин дернула худеньким плечиком.

– Эх ты, эстет лондонский, не читала Конан-Дойла.

– Точно. Болота. Собака.

Ксюха вставать запретила, расцеловала подругу и ушла, закрыв дверь своим ключом. Брин лежала в полутемной квартире на смятой и теплой ксюхиным теплом постели, смотела на двигающиеся по потолку полосы света от автомобильных фар и думала, что так счастлива, как сейчас, она уже не будет, наверное, никогда.

2-е января

В Москву ехали на электричке, в шумном и многолюдном вагоне. Было жарко, душно даже, пассажиры вокруг них были беззаботны и веселы какой-то нервической, как показалось Брин, веселостью. Стучали колеса, гудели электрические внутренности поезда, стоял гвалт и детский гомон, тут и там раздавался экзальтированно-алкогольный смех. Шестеро мужиков, оккупировавшие две соседние лавки, беззастенчиво потребляли водку (прямо с утра, ужаснулась Брин), ловко разливая из бутылки в пластиковые белые стаканчики, аппетитно закусывали мандаринами. Ксюха рассказывала про электрички, про то, сколько своей жизни проводят “замкадыши” в этих самых электричках, чтобы добраться до работы в Москву (часа полтора, а то и два – в электричке, плюс метро, полчаса, а то и час, а вечером – обратно). Суровая жизнь у жителей подмосковья, выживают только сильнейшие, – шутила Ксюха. Ехали довольно долго; Брин разглядывала в окно однообразные подмосковные пейзажи.

Потом Ксюха показывала Курский вокзал, как ориентироваться, как попасть из вокзала в метро, и т.д., и т.п. Брин приятно удивило, что все надписи на информационных табло дублируются на английском, а в метро – чудное дело – вообще схема движения – под ногами, очень удобно. Она подумала, что, может быть, даже одна не заблудится.

Гуляли по обычным туристическим местам: Красная площадь, Собор Василия Блаженного, Александровский сад. Брин неприятно поразило какое-то чудовищное количество туристов; многие, как и она, были с фотоаппаратами на плечах. Ксюха потащила в пушкинский музей: из-за копии микеланджеловского Давида, главным образом. Возле статуи надолго замерла, как показалось Брин, будто бы даже зависла.

– Посмотри на кисть правой руки, Бринуль. Само совершенство. Причем заметь – левая кисть не производит такого впечатления, как правая. Посмотри, как будто с двух разных натурщиков ваял. Какие сухожилия, кровеносные сосуды. М-м-м…”тащусь”…у меня трусики намокли, без шуток. Причем, заметь, – всю руку целиком идеальной я бы не назвала: не хватает все же наполненности в бицепсе.

Потом, когда подруги уже вышли на улицу, Ксюха спросила:

– А знаешь, чья рука идеальна?

– Молодого Шварценеггера?

– Сильвестра Сталлоне, в первом его фильме.