Читать книгу Игрок - Саша Токсик - Страница 1

– Что за ерунда? – хмурится Юра. – Откуда здесь пост?

Затянутый в портупею гаишник в белом мотоциклетном шлеме машет нам жезлом. Самого мотоцикла поблизости не видно.

Юра-Одессит, знаменитый ялтинский шулер законопослушно сдаёт к обочине. Нам сейчас совсем не нужно привлекать внимание. В скромном чемодане-дипломате, который лежит у нас в багажнике находится триста тысяч рублей советскими денежными знаками. Мой выигрыш.

Чуть поскрипывает опускающееся стекло на водительской двери. Гаишник подходит к машине и молча стреляет Юре в лицо.

* * *

– Фёдор Михайлович, с вами всё хорошо? – подскакивает ко мне девушка.

– Да, извините, задумался. – отвечаю. – Можно мне воды?

Высоченная, метр восемьдесят, не меньше, в белой блузочке и очень короткой, но строгой чёрной юбке, она моментально приносит мне стакан воды со льдом на крохотном подносе. И где их таких красивых только находят? Все одинаковые как на подбор, только цветом волос отличаются. Эту, по имени Юля, лично ко мне приставили.

Лет двадцать назад, я бы порадовался. Но сейчас она обращается со мной не как с мужчиной, а как с ценным антиквариатом. Не дай бог, рассыплется от старости, а ей влетит.

– У вас было такое лицо, словно вы привидение увидели! – волнуясь говорит она.

– Почти, милая, почти…

Я увидел большой зал ресторана «Прага», в котором не был уже полвека. Именно здесь началось то, о чём я всю последующую жизнь хотел, но не мог забыть.

Кажется, что здесь ничего не изменилось, хотя я понимаю, что вокруг почти сплошной новодел. Новый владелец старейшего ресторана столицы отметил завершение реконструкции большим турниром по преферансу. В духе модного сейчас «Советского винтажа».

Любимая игра ушедшей эпохи, в которую сражались инженеры и академики, прокуроры и киноактёры, сейчас оказалась на обочине жизни. Слишком медленная, слишком много надо думать… Сейчас всем подавай холдем с его мгновенными выигрышами и комментаторами на околоспортивных каналах, из той породы, которая умеет вынос мусора превратить в зрелище… Преферанс, это такой же, в своём смысле антиквариат, как и я сам.

А ещё – отличное шоу для тех, кто в теме. Все столики в зале забиты зрителями, а на сцене стоит большой игорный стол на четверых. Финал. Одно из мест – моё.

– Пора, Фёдор Михайлович, – перерыв заканчивается, и Юля подкатывает моё инвалидное кресло ближе к столу.

Партнёры улыбаются мне. В их глазах смесь уважения и жалости. К таким взглядам я привык, как и к своему креслу, в котором провёл больше половины жизни. Не спился, не сдался, в свои 74 года написал несколько десятков книг и стал широко известным в узких кругах специалистов по карточным играм.

Кстати, ни в одно казино России меня не пускают. В Монако, Монте-Карло и Черногорию тоже. США уже двадцать лет, как отказали в визе. Такие, как я у них на особом счету. Да и врачи давно запретили волноваться. Сердце. На приличную и безбедную старость хватает сбережений. Только для этого турнира я решил сделать исключение.

– «Пас!», – я неуклюже кидаю раздачу на стол.

Непослушные пальцы торчат во все стороны. Со временем я научился держать в них вилку… карандаш… Для карт пользуюсь специальным «держателем», иначе рассыпятся.

Мой соперник, молодой мужчина в солидном тёмном костюме улыбается и записывает себе «в пулю» четыре очка. Очередная «семерная» игра прошла без вистов. Поверили на слово, так сказать.

Владельцу ресторана, Виталию Арнольдовичу удивительно везёт. В финал он прошёл легко, как нож сквозь масло, и сейчас явно лидирует. Как говорится, в своём доме и стены помогают. Он явно рассчитывает сегодня на триумф.

Сидящая по правую руку женщина заметно злится. Она очень красива той зрелой и эффектной красотой, которая приходит после тридцати пяти и не уходит, пока не заканчиваются деньги. Прямые волосы цвета воронова крыла, тёмные глаза, золотистый южный загар, который подчёркивает серебристое коктейльное платье.

Светлана Ларская – бизнес-леди и меценат. Женщины в преферансе – редкость. Слишком эмоциональны и неусидчивы, а уж настолько яркие чаще всего бывают «подсадными». На стоимость её украшений можно купить десяток моих квартир. Но играет хорошо, разве что слишком любит риск. На прошлой раздаче я оставил её «без двух» и записал в гору приличный штраф.

Это Арнольдыч на сверкание декольте загляделся. А нам старикам на такое наплевать. Мы в карты смотрим, а не выше. Так что очередной круг торговли она тоже пропускает.

Четвёртый игрок, спортивный журналист Семён Лозинский, высокий и тощий мужчина лет пятидесяти заметно уступает остальным. Сейчас он на раздаче. Обычно, как раз после этого сидящему по правую руку от него Виталию Арнольдовичу особенно везёт. Вот и сейчас он расплывается в улыбке.

– «Раз», – говорит он, заявляя игру.

Голос звучит значительно и весомо, словно лев накладывает свою лапу на добычу, объясняя всем – кто здесь царь зверей. Ему достаточно одного хорошего розыгрыша, чтобы закрыть пулю. Арнольдыч смотрит на нас поверх развёрнутого веера карт, предвкушая свой бенефис.

– Пас! – бесится Ларская.

Что же вы, ребята, эмоциональные такие. Здесь не покер, конечно, но по вам читается всё насквозь. У Арнольдыча полная рука «крупняка». Само «надуло» или Лозинский подложил – оставим вопрос открытым. Важен факт. Подтверждает это и Ларская, будь у неё хоть что-то приличное – поторговалась бы, а так сразу «упала».

Интересно, а в каких изданиях печатается этот самый Лозинский? Что-то я не припомню такого журналиста.

– Сергей Петрович, – спрашиваю, – а вы где работаете? В какой газете?

– С-с-с-с… – Ларская выпускает через зубы воздух.

Получается у неё это очень по-змеиному.

– Это к игре не относится, – раздражённо говорит Виталий Арнольдыч. – Говорите уже своё слово.

Только Лозинский молчит, выдавая тем самым роль глубоко подчинённую. Ну что же, это даже на руку. Если расклад для Арнольдыча готовил он, то картам других игроков вполне мог не уделить внимание. Обычное дело для людей с быстрыми руками и медленным мозгом.

– Мизер, – говорю.

Если хозяин обычной игры обязуется взять как можно больше взяток, то сейчас я делаю заявку не взять ни одной. Этакая игра в «поддавки». В игровой торговле почти самая старшая. Перебить меня может только «девятирная» игра или «тотус» – обязательство взять все десять взяток.

– Девять! – припечатывает Арнольдыч.

Его лицо идёт пятнами, наливается дурной кровью. Видно, что он рассчитывал на что-то меньшее. Семерную или восьмирную и сейчас рискует. Ларская от любопытства прикусывает кончик языка и становится похожа на хитрую лисичку. Чувствуется, что её симпатии на моей стороне. Женщины любят победителей.

– Мизер без прикупа!

– В соглашении это не обговаривалось! – выкрикивает Арнольдыч.

– Обратное тоже, – говорю. – Обговаривалось прикуп «в морду» не кидать, – я выразительно смотрю на Лозинского, и он опускает глаза.

«Соглашение», это договорённость перед игрой, по каким именно правилам она идёт. Преферанс существует во множестве вариаций. «Сочинка», «Ленинградка» – это только самые известные. Поэтому все спорные моменты проясняются, что называется «на берегу».

К Виталию Арнольдовичу подходит представитель жюри. Они о чём-то шепчутся. «Признанный авторитет…», – ловит моё чуткое ухо «… репутационные потери…», «…живая легенда…».

– Какой злой дедушка, – смеётся Ларская, – отнимает у мальчика игрушку.

Арнольдыч снова густо краснеет, и на меня накатывают скверные воспоминания. Сердце колотится, как ненормальное. Только не сейчас, милое. Продержись немного.

Мой «мизер» далеко не идеален. Если бы крупные карты были раскиданы по рукам моих соперников, они смогли бы подловить меня. Весь расчёт на то, Что Арнольдыч заграбастал всё себе. Единственная возможность перебить меня – объявить «десятерную», но для этого он слабоват.

– Играем, – кивает, наконец, Арнольдыч.

Они с Ларской раскладывают свои карты в открытую. Теперь будут «ловить» меня вдвоём. Проверять мизер на прочность.

Но я уже не волнуюсь. У Арнольдыча две сплошных масти и одна-единственная семёрка треф. С неё он начинает, и я скидываю свою единственную «бланковую» восьмёрку. Взятку забирает Ларская, а дальше мы раскидываем «мизер», словно пасьянс.

– Десять очков! – громогласно сообщает ведущий. – Итого тридцать два очка! Турнир завершён, жюри приступает к окончательному подсчёту, но уже очевидно, что победителем стал Фёдор Михайлович Евстигнеев! Наш почётный гость… знаменитый…

Слышу, как громко аплодирует «прикреплённая» ко мне Юля. Все вокруг встают с мест и к горлу подкатывает давно забытый восторг победителя. Пытаюсь вздохнуть, но вслед за ним приходит боль. Она словно нож врезается в сердце.

Звуки затихают… кто-то вдалеке зовёт врача… ещё кто-то визжит… Я ничего не чувствую и только вижу, как надо мной кружит громадная сводчатая люстра с хрустальными подвесками и свет её постепенно меркнет.

Ресторан «Прага»

* * *

Первое, что я вижу, это люстра, но уже совсем другая. Простая такая штука из семидесятых. Три пластиковых плафона весёленькой раскраски. Один салатовый, второй розовый, а третий голубой, да ещё и с белыми полосками.

Точно такая же когда-то висела у меня в спальне, когда я жил на проспекте Калинина. В Переделкино я переехал ещё при Горбачеве, так что не довелось пожить на Новом Арбате.

Вообще, это очень интересный глюк, так-то в моей спальне интегрированные светильники, да и потолок тут какой-то странный. На больницу не похоже. На «Прагу», даже на какую-нибудь подсобку тоже. Где я вообще?

А потом я чувствую то, чего не было уже полвека и что разом перекрывает все прочие несуразности.

У меня начинает чесаться левая нога.

Да так сильно, что это точно не может быть чем-то вроде фантомных болей, которые нет-нет, да и преследовали меня большую часть моей жизни.

Рывком сажусь и, несмотря на сумрак, понимаю, что нахожусь не дома, а в той самой старой квартире. Модный югославский гарнитур, как сейчас помню, отдал за него премию со второй опубликованной книги, две прикроватные тумбочки, письменный стол с печатной машинкой и целый ворох каких-то смятых и разорванных листов.

Но всё это ерунда, по сравнению с тем что я чувствую своё тело ниже пояса! И не только ноги, но и ещё кое-что!

Вскочив с кровати, я осматриваю себя в зеркале Алёны, в памяти сразу всплывает имя моей пассии тех времён, когда я мог ходить и у меня всё было в порядке.

Я молод и здоров! И у меня всё прекрасно работает!

Может, так и выглядит рай для атеистов? Я снова оказался в возрасте больших надежд и пика физической формы? Или, возможно, я сейчас мотаюсь между жизнью и смертью, а сердитые медики, хрипло ругаясь колотят меня электрошоком, пытаясь вернуть в тело старой развалины заскучавшую по свободе душу?

Даже если это и глюки, и я сейчас лежу в коме к какой-нибудь московской клинике, то пусть так. Деньги у меня на счете есть, душеприказчик тоже, так что пусть этот глюк с путешествиями по моему прошлому продолжается! Честное слово, он мне нравится!

Правда, когда я подхожу к письменному столу с до боли знакомой тяжеленной печатной машинкой «Москва» иронично названной «портативной». Хорошо помню, как мне её выдали под роспись в Союзе Писателей, то вижу нечто, чего в моей памяти не было.

Печатная машинка «Москва». «Портативная»

Наверное, еще недавно это было рукописью, но сейчас весь стол был завален порванными листами бумаги, сверху которых лежит один единственный целый, исписанный аккуратным женским почерком.

«Евстигнеев, ну ты и урод! Мало того что вчера завалился пьяный как скотина, чего я от тебя никак не ожидала!!!

Так ещё и я прочитала твой роман. Эта твоя Лидочка, о которой ты рассказывал, что вдохновлялся мной. Мало того что она ведёт себя как шалава, так ещё и склочная и глупая истеричка!!!

Евстигнеев, это последняя капля! Раз ты обо мне такого мнения, то пошёл ты в задницу!»

И снизу приписка.

«Ключ от твоей квартиры на кухонном столе. Вещи я забрала.

17 мая 1972.

Теперь уже твоя бывшая невеста.»

Вот это поворот! Что-то я не помню, чтобы мы с Алёной ругались, да ещё и так сильно. Она была девушкой яркой, но тщеславной и прощала мне богемный образ жизни писателя, ради знакомств, которыми можно было хвастаться перед подругами и интересных событий, на которые у меня всегда были приглашения.

Алёна меня бросила значительно позднее, когда я уже стал инвалидом, а следовательно «бесперспективным».

Честно сказать, я вздыхаю с облегчением. «Баба с воза, кобыле легче». Я помню, что у нас с ней так ничего и не получилось. Пусть виной всему и был тот злосчастный случай в Крыму, но всё-таки обида на Алёну преследовала меня очень долго. А так, переживаний от разлуки никаких. Посторонний, почти забытый человек.

В рассуждениях о внезапно бросившей меня подруге из прошлого, я как-то привыкаю к окружающей меня действительности. К молодому телу, к моей старой квартире, к яркому и тёплому солнцу за окном. Не похоже это всё на бред умирающего мозга. Слишком подробное.

И вообще, вдруг это не глюки, а что-то совсем иное? Второй шанс, реинкарнация, путешествие в прошлое, не знаю. Но в любом случае раз уж этот самый второй шанс мне выпал, то грех им не воспользоваться.

А еще, прощальное письмо Алёны подсказывает мне две вещи.

Какая сейчас дата и самое главное, какие у меня нынешнего планы на следующие несколько месяцев.

Мне же издательство заказало роман о виноделах! И именно сегодня я приглашён в «Прагу», на закрытую дегустацию новинок крымских заводов, которую организовали для чиновников из Мосторга и директоров ресторанов.

Я очень хорошо помню это время, и сейчас словно сверяю свои новые чувства с воспоминаниями. Тогда всё считалось таким обычным, а сейчас самое простое действие кажется мне удивительным.

Щёлкаю оконным шпингалетом, и в комнату врывается шум московской весны. Несмотря на календарь, лето уже практически вступает в свои права. На улице очень солнечно и столбик термометра замер на отметке 24 градуса, и это в тени! Погода ясно даёт понять, что одеться мне нужно легко.

В одних трусах и майке-алкоголичке, даже странно, что в молодости, а сейчас мне всего 25, мне нравилось носить их, я прохожу в кухню.

Хоть Алёна в своей записке и написала, что я пришёл вчера домой пьяным, но сушняка или головной боли совершенно не чувствуется. Вот что называется – повезло.

Зато желание своими руками приготовить завтрак и заварить чай, желательно с травами, чабрецом или зверобоем, у меня огого какое сильное! Как-никак я этих радостей, которые другие люди и за радость-то не считают, был лишён очень и очень долго. Так что наслаждаюсь этими простыми вещами, даже боясь в глубине души, что меня реанимируют и вернут в постылое будущее.

С квартирой мне откровенно повезло, как и со многим другим, на заре моей писателской жизни. Складывается впечатление, что судьба щедро раздавала мне авансы, чтобы потом, буквально за несколько дней всё отобрать.

Свой первый сборник рассказов я опубликовал в 17 лет. Вряд ли его заметили из за больших художественных достоинств. Скорее заинтересовались самим автором. Упрямый и пробивной мальчишка-детдомовец, без знакомств и связей поступивший в Литинститут имени Горького.

Самым молодым членом Союза Писателей я не стал, оставив пальму первенства 19-летнему Евтушенко, но в двадцать один год уже обзавёлся заветной корочкой. В отличие от избалованных «коренных москвичей» я хватался за любые заказы издательства. Писал повести о хлеборобах и мелиораторах, спортсменах и манекенщицах.

Мне были интересны люди, как таковые. Их мотивы, поступки и психология, и это прекрасно пересекалось с другим моим увлечением, которое позволяло жить не только безбедно, но порой и с шиком.

Когда я защитил диплом, и прав на пребывание в ВУЗовской общаге не стало, оказалось, что собственной жилплощади я не имею. Как раз в ту пору я закончил повесть о монтажниках высотниках, тех самых, что «не кочегары и не плотники», обогатившую Литфонд сразу на несколько десятков жилищных ордеров.

Начальство оценило мои успехи, и неожиданно для самого себя, из обшарпанной комнатушки на четырёх человек я переехал в новую двушку на Калининском проспекте, с отдельным, как и положено писателю, кабинетом в двадцать квадратных метров.

Кухня встречает меня тихим дребезжание холодильника Зил. Он у меня сейчас вполне соответствует духу времени, закруглённые линии, блестящая никелированная ручка и большой чёрный бытовой трансформатор, который стоит сверху.

В холодильнике обнаруживается батон колбасного сыра, даже странно, что в молодости я ел эту гадость, сливочное масло в маслёнке, пяток яиц, початая бутылка молока и докторская колбаса.

В навесном ящике над холодильником нахожу хлеб, чай и заветную трёхлитровую банку с травами. Так и есть зверобой и чабрец. Обожаю это сочетание!

Пока руки заняты приготовлением омлета, деланием сразу двух бутербродов – колбасный сыр оказывается парадоксально вкусным – и завариванием чая, я размышляю.

Это дело настолько затягивает, что я продолжаю думать и за завтраком, наслаждаясь ароматным, собственноручно заваренным чаем.

Роман о крымских виноделах был моей давней мечтой. Культура, которая пошла ещё от древних греков и развивалась в генуэзских колониях, впитала в себя традиции множества народов. Несмотря на шутки коллег, что «Пускать Евстигнеева на винзавод, как козла в огород», я упорно шёл к своей цели, обивал множество порогов и прошел через десятки кабинетов.

Но сейчас я этого не просто не хочу. При одной мысли о поездке меня охватывает ужас. Слишком мрачные остались воспоминания так, что даже само слово Ялта вызывает фантомные боли.

Я даже и не замечаю, как погружаюсь в воспоминания о том, что случится всего через полтора месяца…

* * *

– У меня есть деньги… много денег… – вру я, с трудом шевеля разбитыми губами.

Своей ложью я покупаю себе ещё несколько минут жизни. Если я стану налётчикам неинтересен, то мой труп останется остывать здесь на дороге, рядом с Юрой.

Я давлю на их единственное слабое место. На жадность.

– Где они? – наклонившись ко мне спрашивает один.

– В городе… в тайнике… я покажу…

– Ты нам всё покажешь и расскажешь… И не вздумай с нами играть, мы тебе не фраера!

Бандит поднимает ногу и давит каблуком ботинка мне на правую руку.

Я слышу хруст и понимаю, что хрустят мои пальцы.

– Покажу! Честно!

– Тащите его в багажник!

Он снова заносит ногу, бьёт и меня накрывает темнота.

Темнота закончилась на дороге. Наверное, замок у багажника машины оказался с браком, так что он не сработал как следует. А может, просто поторопились.

И на одном из ухабов багажник открылся.

В тот момент я долго не думал, что меня ждёт и так понятно. Поэтому я приподнялся на сломанных руках, – боль была адская – и вывалился из машины. Благо что на этой дороге, несмотря на вечернее время, были и другие автомобили. А при свидетелях эти уроды вряд ли рискнули останавливаться и запихивать меня обратно.

Так и произошло, машина не остановилась, а наоборот, водитель дал по газам.

И всё бы было хорошо, но, на мою беду, прямо за машиной моих похитителей ехал сто тридцатый ЗиЛ. Затормозить он не успел.

Выжить-то я выжил, но вот всё что ниже пояса оказалось парализовано. Включая то, о чём вы подумали. Вообще всё. Часто потом я гадал, подарок ли это от судьбы, или издёвка.

* * *

Из воспоминаний меня вырывает телефонный звонок. Машинально хлопаю себя по карманам и только потом вспоминаю, где искать аппарат. Прохожу в прихожую и снимаю чёрную бакелитовую трубку.

– Алло, Михалыч, ты? – слышу я голос.

Через секунду понимаю, кто это. Мой редактор в издательстве, Костя Синицын.

– А кто ещё? – отвечаю. – Конечно, я.

Внутри возникает странное чувство, что я играю сам себя в любительском спектакле и сейчас не должен сфальшивить. «Синдром самозванца», так, кажется, это называется.

– Звоню тебе напомнить, что у тебя сегодня вечером встреча с крымскими виноделами.

Значит, дату я угадал верно. Тот самый день.

– Знаешь, Костя, я что-то не хочу писать эту книгу, – говорю, а отголоски воспоминаний о Ялте по-прежнему вертятся у меня в голове. – Отдай это задание кому-нибудь другому. Любой зубами вцепиться в возможность летом за государственный счёт поехать на ЮгА.

– Э нет, старик, ты не соскочишь, – смеётся Костя. – Главный хочет роман именно «нашего молодого дарования». Напомнить, кого так называют?

– Не надо, я помню, – у меня вдруг возникает чувство, что время – это такая упругая субстанция, которая сопротивляется моим попыткам его изменить. – Но я всё равно не буду его писать.

– Вот что товарищ Евстигнеев, – тут же голос Синицына становится серьёзным. – Выкиньте эту дурь из головы.

– Нет, и ещё раз нет. Я в Крым не поеду.

Услышав это, он тяжело вздыхает и продолжает более участливо:

– Писатель, твою мать, творческая натура чтоб тебя. В общем, так. До этой дегустации ещё целый день. Так что подгребай в редакцию. Если ты так сильно настаиваешь, то сам говори с главным. Но сначала зайди ко мне. Хочу разобраться, почему ты отказываешься от того, что сам добивался три месяца. Ты же сам идею этого романа предложил. В общем, жду тебя через час.

Сказав это, Синицин кладёт трубку, а я достаю из телефонной тумбочки сигареты и коробок спичек. Надо же, помню, где они у меня лежали.

Выкурив сразу две сигареты в открытое окно кухни, я захожу в ванную, умываюсь и иду собираться.